Клуб Касталия

Эрих Нойманн

Творческий человек и «великий опыт»

Часть I

Когда мы рассматриваем «природу» и «развитие» живого в ней, мы определяем направления прогресса, адаптации и становление мира воспринимаемой живыми организмами мировой действительности, но эти направления нашего рассмотрения – всего лишь пути, которые мы прокладываем в дремучем лесу живого. Оттеночный характер инвариантности, отсеявшихся друг от друга видов и групп внутри самой действительности, в которой мы никогда не можем отделить внешнее от внутреннего, превышает все пункты нашего осознания. Профессор Портманн неоднократно ссылался на этот оттеночный характер природной формы, который впечатляет нас как красота и как преисполненное изобилие жизни, без возможности быть постигнутым посредством категорий нашего сознания в смысле разумности и полезности. И когда естественная наука – очевидно, отрезвляемая – изучает нас как бесконечный, часто так называемый случай, как бесконтрольное, самопроизвольное происшествие, что порождает феномены, которые мы, например, переживаем как прекрасное, поскольку этот прекрасно созданный случай, который высвобождает из себя краски и формы неорганической и органической жизни, относится к существенным качествам живого.

Очевидным признаком живого является не только его почти идентичная со словом «оживлённый» динамичность и непредсказуемость, но именно его избыточный характер, по отношению к которому наше упорядоченное, способное к пониманию и мышлению сознание всегда оказывается неадекватным. Именно это и является сутью избытка и изобилия, которая свойственна живому как некому случайному играющему, который, будучи творческим фундаментом действительности, чужд нашему сознанию и его природе, и который как раз не осознаёт изобилие как таковое. Именно в связи с этим избыточным характером живого, который восходит далеко к бытию древнего человека и ребёнка, становится очевидным меркурианский и меркантильный характер нашего логического мышления и наших сознательных категорий. Полезный, разумный, необходимый или целесообразный – наше сознание оценивающе выражается о жизни, а случайный, бесполезный, безрассудный – это негативные эпитеты, которыми награждается всё, что дифференцируется им как чужеродное. Ибо задача западного сознания, с которым наше эго в столь высокой степени себя идентифицирует, состоит в том, чтобы именно осмыслить, а не стать осмысленным.

Пуританское обнищание нашего цивилизаторского бытия продолжает укрепляться посредством принуждения к сверхдифференцированию производительности и комплексной необозримости всего к научному. Наше сознание ориентировано не только на патриархальный мир, некий внутренний психический или внешний психический мир, но также всегда на фрагменты этого патриархального мира, а наша личностная целостность больше не обнаруживает никакой естественной действительности, в которой она была бы с состоянии дышать.

Противоположным образом течёт существование примитивного, интегрированного человека. Древний человек, равно как и ребенок, живёт во всё ещё «великом мире», который находится ближе всего к тому, что мы называем единством действительности. Будучи внедрённым в этот мир, который со своим несепарированным бытием внутреннего и внешнего не только в отношении субъекта и объекта является разобщённым, первобытный интегрированный человек живёт в неких непрерывных, замыкающихся друг в друге и друг с другом действии и реакции, что соединяет его – как целое – с действительностью и действительность с ним. Именно посредством этого его жизнь, как жизнь преисполненная, соответствует избыточному характеру действительности, а непрерывность его бытия ещё не является прерванной с помощью устойчивой и радикальной деятельности некого сохраняющегося, рефлектирующего и способного к абстрагированию сознания. Совершение некой работы, является ли она для жизни в нашем понимании полезной или «игрой», является ли она существенной для продолжительного срока или для мгновения, она выполняется за счёт силы человека и, таким образом, остаётся в вечном, как и всё существенное. Хотя ритуально приготовленные для празднества предметы могут создаваться в течении продолжительного периода времени и формироваться с полной силой бессознательной воли к искусству, зачастую они могут уничтожаться во время праздника, для которого были сотворены. Расточительная полнота отражается в полноте творческого человека, который живет ради преисполненного времени и в котором живет преисполненное им время, и который не сущёствует в каком-либо времени, отвлеченном от настоящего момента.

Первобытное нечто само собой разумеющееся жизни, которая принадлежит каждому мгновению, и в которой человек не дистанцируется от себя самого, от «ты», от мира, от того, что он делает и что с ним происходит, является возможным только внутри некого сущностного бессознательного бытия. Но несмотря на это, он не испытывает чувства собственной значительности посредством идентифицирующейся с эго-центром личности в её контролируемом не-я, то есть самостью или миром, косвенном бытии. Именно примитивно интегрированный, не ограниченный эго человек переживает свой образ действий как судьбоносный для целого, объединённого с ним мира.

При этом такой захватывающий всё бытие центростремительный характер служит не только для того, чтобы в каждом мгновении объединить всё время как время «сегодняшнее» и чтобы в каждой части мира присутствовал целый космос, но также и для самого человека, так как целостность переживаемого им мира соответствует его собственной интегрированной целостности. Подобно тому, как животное обитает в неком данном мире, который используется им с целью формирования себя как центра, и древний человек, и ребёнок существуют в качестве центра мира, им творчески сконструированного. При этом подобная наполненность и целостность опыта переживания действительности актуальна независимо от диапазона опыта переживания объективной действительности или субъективного сознания.

В противоположность этому современный, эгоцентрированный человек, который живет только в спроектированной его сознанием действительности, теряет ощущение своего контрастирующего с реальностью бытия также мало, как чувство незначительности его бытия.

Не-центрированная в эго целостность человека переживает мир как единство. Но идентификация, соучастие и наплыв превращают этот мир с его недифференцированностью внутреннего и внешнего в небезопасно сконструированное для сознания, проводящего различия, место.

Эго сознанию следовало бы, чтобы вообще мочь существовать, в как можно большей степени освободиться от своего скрещивания с необъятной действительностью. Его относительная независимость базируется на этом завоеванном таким тяжким трудом разделении, но которое идентично с поляризацией нашего мира и с сокращением древнего опыта целостности к опыту патриархального мира, что означает урезание мира. Так продвигается нормальное развитие западного человека от participation mystique к ясности сознания, от эмоционально окрашенного опыта единства действительности к познанию патриархального мира, объективного мира и объективного психического.

Неясный, но великий мир сияющего света первичного опыта целостности концентрируется с помощью лупы эго-сознания и сокращается к отчетливой точке света, которая может смещаться и обостренно, изолировано освещать так отличающееся фрагменты действительности. Но в следствие этого такие части становятся разобщенными с их актуальной корреляцией и единство действительности, которое было непосредственно доступно первичному опыту, исчезает за горизонтом сознания.

Сознание развивалось как некий орган познания в ходе истории человечества, но сегодня оно больше не является органом опыта переживания целостности. То, что мы называем опытом целостности, принципиально превышает наш эго-опыт. Посредством радикализации эго-сознания и его защиты через возведение прочных культурных канонов всеобще действительных ценностей и направлений исключается, в силу необходимости, «прямой» опыт целостности как слишком опасный и усиливается тенденция такого канона культуры, согласно которому все новые возникающие содержания следует оставлять закрытыми, пока они не будут введены в канон. Непрерывность соответствующего культурного канона служит для важного «прямого» опыта отдельного человека, а процесс, который раньше еще обострялся посредством прогресса цивилизации, никоим образом не сокращается растущим патриархальным сознанием. То, что при этом каждый человек, вышедший «из лона природы» является творческим – это также относится к некой роковой проблеме нашей западной культуры, которая устраняет человека от этого творческого, стало очевидным только недавно. Так как интеграция свободы не может быть получена обратно, наша культура оказалась одновременно перед лицом неизбежности, сознания и творчества, но так, что ничто за счет другого не развивается.

Но эта одновременность не является утопическим идеалом, ибо мы находим ее в каждом наивысшем, также художественном, творческом продукте деятельности. Близкий контакт с каждым отдельным человеком обнаруживает, насколько больше опыта переживания в нем содержится, чем он имеет в сознании и «знает» как эго. Поэтому это относится к одной из существенных целей каждой психотерапии – привести к этому человека – чтобы он смог получить знание о актуальном, сначала для него самого, как эго, тайном опыте. Но при этом задача никоим образом не стоит только в превращении в сознательные вытесненных и бессознательно рожденных содержаний, но также в попытке научиться видеть без обобщающих очков эго-сознания и разрешать мировой действительности проистекать так, как она беспрерывно проистекает, когда человек приобретает опыт не только при помощи фиксированного механизма и схематизма своего ограничивающего и исключающего сознания.

То, что мы говорим о неком избыточном характере действительности, равноценно тому, что мы способны переживать даже при нашей целостности всегда только фрагменты действительности, но с помощью нашего дифференцирующего сознания только фрагменты поляризованных частей действительности. Поэтому в каждом отдельном опыте и в каждой фактической действительности остается исключен некий бесконечный избыток. Но именно этот избыток также находится на уровне нашего частичного опыта, в котором каждый элемент переживаемой действительности, содержит еще такую часть, которая не переживается и такую, которая потенциально может быть пережита. Эта избыточная невозможность опыта выражается в нуминозном чувстве изумления по отношению к вечному непознаваемому, что сопровождает наш опыт, обуславливает его, но также делает явным и может вносить преобразования.

Полностью обоснованная тенденция нашего сознания – стабилизировать переживаемое, систематизировать его и оформить в один из согласующихся и однородных опытов, соответствует необходимости возвести некий сосуд в рамках текущей бесконечности и жить в нем. Но этот сосуд легко превращается в тюрьму, а укрепление в ригидность, при этом творческая сущность человека выжимается, чтобы вопреки всем фиксированным образованиям достичь творческой действительности, вместить и создать ее. В противоположность нормальному развитию с его способами защиты, замыкания и умаления, психическая структура и развитие творческого человека характеризуются противоположными установками, а именно искренностью, эмоциональностью и спонтанностью.

Эта открытость творческой личности проявляется в повышенной чувствительности, способности и готовности подвергаться впечатлению и осознанию. При этом творческая личность остается открытой независимо от фиксированных акцентов психологических типических установок, а также от психического и от мира, то есть не ориентирована в такой степени, как нормальный человек на абсолютность патриархального мира – внутреннего и внешнего. Способность становиться осознаваемым, сначала даже овладеваемым, взаимосвязана у творческого человека с интенсивным бодрствованием, открытой готовностью жить в действительности, в которой не-эго как психическое или как мир является направляющей силой, которой подчиняется эго.

Открытое эго творческого человека – это также относится к одному из парадоксов Ариэля – его психической структуре – с одной стороны, рецептивно, но оно также эластично и способно к сопротивлению, что можно обозначить просто как «регенеративное» эго. Нормальное эго относительно ригидно и защищает свои единожды полученную позицию, в которой оно систематизирует и упрочняет сознание посредством исключения нежелательных концепций и содержаний. Напротив, открытое эго творческого человека производит впечатление практически тонущего, но его специфическая сила регенерации состоит именно в готовности не фиксироваться, но позволять себе формироваться посредством нового внешнего опыта и ему же потом придавать форму. Это не-систематизированное и открытое регенеративного эго способствует творческому человеку, например, художнику в каждом произведении быть другим и в периоды трансформации своего развития превращать в образы всегда новые зоны действительности. Эго не противопоставляется здесь торжеству и не принимает на себя поступающее в некой априори созданной структуре, но творческий человек сам является структурой, которая преобразовывается посредством всегда новых воздействий.

Эта способность постоянно себя реорганизовывать в небытии и становлении, существует не только потому, что связь эго и самости у творческого человека сильнее акцентирована и сохраняется живой тогда, когда для нормального развития эго такое положение вещей обращается катастрофой. Когда, в рамках нормального развития, личность идентифицируется с эго, как центром сознания, творческий человек не регламентирован ни эго, ни привычной эго-установкой. Его эго одерживает победу с помощью не-эго, потому что оно одновременно получает опыт в своей ориентации на самость, а также на собственный внутренний центр, как сущность не-эго. Возможность искренней капитуляции в качестве эго основывается на способности творческого человека с другой стороны продолжающихся кризисов и трансформаций к упору своего эго в самость, как эго-превосходящую целостность, которая является корнем всех крушений и восхождений преходящих эго-форм. В своей искренности и бодрствовании он растроганно воспринимает, формирует грандиозно и не отождествляется ни с тем, что с ним происходит, ни с тем, как он образно проявляет себя.

Так, как мы не идентифицируем Гете, как пример творческого человека в общем, с Вертером или Фаустом, Вильгельмом Мейстером или восточно-западным диваном, также, как Шекспир в каждой своей драме является живым, но никакая из них не заключает его в себе, подобным образом в длительности испытывает творческий человек протекание своей самости и как протекание внешнего и внутреннего миров одновременно.

Когда однажды Клее сформулировал в образе дерева свою ключевую работу, из которой происходят соки, «Руководство по предметам природы и жизни», вершина «Другой мир: расцвет работ», он продолжает: «Художник сам должен быть стволом. И он только и делает, что все направляющееся к его стволу, как из глубокого грядущего, собирает и перенаправляет. Не служить и не господствовать, только быть посредником.¹»

Эта формулировка, в которой способность художника к оформлению кажется забытой, вызывает возражения: из нее следует, что великолепным образом открытость человека, который не в качестве эго, но как не-эго творчески проявляет себя, причем в этом случае его личность не упраздняется, но реализуется внутри и вовне антагонизма эго и не-эго.

Это творческое предполагает бодрствующую спонтанность в качестве избыточной готовности отвечать на актуальные вызовы мира и психического. Открытость по отношению к непрерывающееся возможности нового опыта помещает творческого человека в динамическое беспокойство, но это никоим образом не исключает, в противоположность рассеянности и невнимательности устойчивого нормального эго, спокойствие бодрствующей концентрации. Это беспокойство и спокойствие взаимосвязанной упругости удерживает творческого человека в некой оживленности, которой в большинстве случаев недостает нормальному человеку. Именно поэтому нормальное эго является фиксированным и вытекает из привычных шаблонных реакций, оно устает и легко оказывается в пустоте и скуке, которые потом должны быть заглушены посредством отвлечения, переключения и попыток освоения хобби.

Но при этом спонтанное и сконцентрированное восприятие не тождественно немедленной реакции творческого человека на впечатление, которое долгое время во всей яркости красок и без установленной в сознании контекстуальности должно быть встроено вовнутрь и может оставаться сохранено и потом вступить в ново-сформулированную связь, которая вполне вероятно еще не была построена ко времени, когда впечатление было получено. К открытости и спонтанности творческого человека относится и третье качество – повышенная эмоциональность. Также этот процесс мы можем лучше всего понять на контрасте с нормальным развитием, в котором преобладает тенденция избегать эмоциональности и по возможности обесценивать бессознательные содержания этой эмоциональности². Создание некого стабильного эго внутри относительно фиксированного сознания и отношение этого эго к человеческой среде ориентировано на то, чтобы по возможности функционировать без эмоций или же иметь и проявлять сдержанно только эмоции в соответствии с тем из наших культурных канонов, который предписан нормами. Соразмерность, уравновешенность, любезность, холодность реакций относятся к неписанным требованиям нормального воспитания. Компенсация этого принудительного ограничения совершается посредством неконтролируемых эмоциональных взрывов, которые пронизывают нашу культуру дополнительными массовыми эпидемиями, относительно безобидными, как в спорт или губительными, как войны, преследования и т. д.

Усиленная акцентуация сознания и тела в нашей культуре, дрессировка животных, детей и примитивного человека у нас идет полностью в этом направлении. Но более того: не только наличие аффектов принимается за невоспитанность, но также имение чувств в нашей культуре является скорее смехотворным и допускается, в крайнем случае, в пубертатном возрасте, который в духе нашей культуры все еще не пройден. Также женщина позволяет удерживать патриархальному сознанию определенные содержания эмоционального, но только в преимуществе его «познания», что ставит женское ближе к детскому, нежели мужское, и поэтому его полное взросление не может быть достигнуто.

В противоположность к этому усиленная эмоциональная реакция относится к явным признакам творческого человека. Потому что также творческий человек в области естествознания, который недвусмысленный в своих суждениях и даже в рамках стороны одного предмета миры в действительности склонен к тому, чтобы быть взволнованным ею глубже, беспокоиться и быть под впечатлением, как и так называемый нормальный человек. Только эта бодрствующая взволнованность заставляет его заметить, что тысячи вещей не были им приняты во внимание, и подводит его к тому, чтобы открыть нечто как проблему, то есть как что-то новое, неизвестное и все еще не включенное в определенный семантический ряд.

Но не только художник, как, например, Анри Блюлар Стендаля, обладает на ряду с сознательным критическим и сверхкритическим интеллектом силой чувства переживания, которая для него, как для молодого человека, каждый новый опыт превращает в первое и единственное событие, и имеет эту повышенную эмоциональность, а также каждый творческий человек. Поэтому для него может превратиться в возбуждающую действительность также болезнь и нужда, часть природы, как животное или растение, проблема механики или арифметики. Это захватывающее его возбуждение, которое проявляется в интересе и концентрации, а также в задаче, посредством которой он одержим, приводит не только творческую природу в движение, но также проявляет аффективное зажигание между ним и миром одновременно с творческой природой действительности, которая открывается только творческому человеку.

При этом несущественно, как психическое творческого человека типологически структурировано. Является ли он интровертом или экстравертом, или его бодрствующая открытость выражается посредством повышенной чувствительности и ощущения, некой усиленной интуиции, глубоко захватывающего чувства или пронзительной интенсивности мышления. Творческое заключается, независимо от формы выражения воспринимаемого действительность психического, в избыточном, которое пробивает именно посредством своей интенсивности шаблонный характер психической инструментовки, для того, чтобы хотя бы частично преодолеть фрагментарный характер действительности, которая расположена в этих шаблонах.

В другом контексте мы подчеркивали, что «матриархальное» сознание сильнее зависимо от того, что мы называем бессознательным, что двуполая установка творческого человека проявляется более отчетливо, нежели это соответствует культурным требованиям Запада, и что представляет его связь с материнским архетипом и анимой почти закономерной констелляцией его психического. Этому соответствует то, что мы феноменологически попытались обозначить как искренность, спонтанность и повышенную эмоциональность творческого человека.

Также рецептивно-регенеративный способ эго перестраивает себя в этой взаимосвязи, но усиленное восприятие творческого человека никоим образом не исключает повышенную внутреннюю и внешнюю активность его личности, которая служит как активность его эго-превосходящей целостности эго и эго-желаний.

Мы знаем, что комплекс является узловым пунктом психической структуры, значение которого важно не только для больных людей. Также творческий человек страдает от комплексов и это всегда легко снижает уровень восстанавливающее-объясняющего восприятия, тех поворотных пунктов, которые принадлежат к решающим признакам его психической предрасположенности и которые ему следует обнаружить³. Но с точки зрения нормального, несомненно, творческий человек представляется неадекватным для извлечения существенного из побочного и трансцендентного из личного, как это, например, происходит в гротескной манере, когда Ранк гимны Шиллера исследовал на предмет зрения, а Шиллер жмурился, и когда он приводил для подкрепления свой тезис, этот недуг, очевидно, уже передавался от предков, которые страдали косоглазием, от куда и фамилия «Шиллер⁴»⁵.

По закону «вторичной персонификации» в нормальном развитии изначальное великое и архетипическое переживается позже как малое или как только личностное, а стабильность эго-сознания урезалась посредством все большего отстранения каждого «великого опыта». Но для творческого человека этот процесс редукции к только личностному эго-опыту оказывается неполным или в общем недостоверным. Для него комплекс выражается не только как больное место его личной жизни, но также как ворота в мир и поэтому он никогда полностью не теряет свою первоначальную значительность. Положения комплексов, а именно комплексный преобладающий опыт детства никогда не будет полностью персонализирован, особенно художественно-творческой натурой и таким образом создается «малое» и сознательно-адекватное – отчасти именно в противовес больным людям – комплексные положения которого зарубцевались и могут быть компенсированы.

Эта относительная нерасторжимость личностных комплексов для творческого человека, кажется, объясняется тем, что личностное переживание и прохождение комплекса для него взаимосвязано с чем-то, что можно было бы определить как «архетипический резонанс». Под личностным комплекса и, несомненно, под впервые вторично персонифицируемым всегда стоит для творческого человека архетипическое-великое, что тождественно знаменательному и мировому. Так как архетип всегда является также образом некой вечной проблемы, врата которой ведут к «великому опыту», который охватывает и несет в себе весь малый и личностный опыт.

Как у творческого человека фон действительности его психической целостности – это самость, всегда принуждающая его пробиваться и продвигаться сквозь частичный опыт к целостному опыту, сквозь опыт фрагментарной действительности к целому единства действительности, таким же образом он всегда переживает случающееся с ним, маленьким эго, малое как символ великого, которое относится к единству действительности. В этом смысле типичным для творческого человека было, то что в своем стихе выразил Блейк⁶:

В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир – в зерне песка,

В единой горсти – бесконечность

И небо – в чашечке цветка.⁷

Блейк также усмотрел, что это объединяет закон «уменьшения» с развитием сознания, когда сказал: «Если бы двери восприятия были чисты, все предстало бы человеку таким, как оно есть – бесконечным. Пока человек собственноручно заперт, он смотрит сквозь узкие щели пещеры.»

Это очищение «дверей восприятия» применимо только в отношении некой ошибки Хаксли⁸, когда это усиление опыта также возможно с помощью опьяняющих наркотических средств, как нам известно из культуры и истории первобытных и не-первобытных мистерий. Но творческий человек по своей натуре добивается этого усиления и получает имманентный шанс к преобразованию и трансцендентности мировой действительности в опьянении своей взволнованности.

В этом смысле для творческого человека не только верхнее и нижнее, а также внутренне и внешнее тождественны, но и все великое является для него малым, в котором оно, как трансперсональное, обращается к нему лично; но таким же образом все малое является для него большим, потому что во всем личностном и предметно-малом содержится великое и трансперсональное.

Для нормального человека подобный опыт является слишком парадоксальным; он не в состоянии подвергнуть себя ему. Он вытесняет этот основополагающий факт жизни, потому что он сверх меры превосходит силу самообладания его эго-сознания. Он, правда, знает о космической бесконечности, например, атома, но это знание не ведет к переживанию и тем более к превращению «зерна песка» в некий мир. Когда Блейк, вполне обоснованно, говорит: «То, что сегодня доказано, когда-то существовало только в воображении⁹», так как это воображение выступает как сила души представлять глубинные и реальные формы восприятия действительности, которыми человек обладает. В нем также жива часть внешних знаний¹⁰, что человек расположен вне сознания. Наша задача расширить нас и наше сознание в том смысле, что мы в состоянии то, что наблюдает воображение творческого человека сделать доступным для нашего опыта и нашего сознания посредством их расширения, и что примечательно, устанавливать соотношения.

[1] ПАУЛЬ КЛЕЕ, О современном искусстве, Берн-Бюмплиц, 1945.

[2] ЭРИХ НОЙМАНН, Происхождение и развитие сознания, Цюрих, 1949, с. 428.

[3] ЭРИХ НОЙМАНН, Творческий человек и трансформация, «EranosJahrBuch», 1954, т. XXIII.

[4] Нем. blinzeln – жмуриться, мерцать; Schiller – мерцание – прим. перев.

[5] ОТТО РАНК, Тема инцеста в поэзии и сказаниях, Лейпциг, 1912, с. 118.

[6] УИЛЬЯМ БЛЕЙК, Стихи, Лондон, 1926, с. 208.

[7] Перевод С. Маршака – прим. перев.

[8] ОЛДОС ХАКСЛИ, Двери восприятия, Лондон, 1954.

[9] УИЛЬЯМ БЛЕЙК, Притчи ада.

[10] ЭРИХ НОЙМАНН, Психэ и трансформация пласта реальности, «EranosJahrBuch», 1952, т. XXI.