Эранос 1967 

Мирча Элиаде

Мифы о борьбе и отдыхе — диады и полярности

ИСТОРИЯ ВОПРОСА

Религиозный и философский дуализм имеет длинную историю, как в Азии, так и в Европе. Мы не будем здесь подробно рассматривать эту обширную проблему. Однако с начала века и дуализм, и связанные с ним вопросы, такие как полярность, антагонизм, комплементарность, получили новый угол рассмотрения, и к нам до сих пор обращаются с просьбами представить результаты этих исследований и в особенности те гипотезы, которые они подняли. Изменение угла зрения, безусловно, базируется на работе Дюкхейма и Мосса «О некоторых примитивных формах классификации: вклад в исследование коллективных представлений» («De quelques formes primitives de classification: contribution a l’etude des representations collectives», опубликованной в сборнике «l’Annee Sociologique», VI, 1901-1902[1]). Авторы не рассматривали непосредственно проблемы дуализма и полярности, но они высветили некоторые типы социальной классификации, основанные, в конечном счете, на сходном принципе, а именно, на разделении общества и природы на две части. Это исследование вызвало, особенно во Франции, чрезвычайно благоприятный отклик. Разве не было оно одним из первых и самых блестящих проявлений социологизма, социологии, возведенной в ранг всеобщей доктрины? Считалось, что Дюкхейм и Мосс показали, как идеи организуются вокруг модели, предоставляемой самим обществом. Словно существует тесная связь между социальной системой и системой логической. И если Вселенная разделена на более или менее сложно устроенные зоны (Небо и Земля, верх и низ, право и лево, четыре кардинальные точки и т.д.), это потому, что само общество разделено на кланы и тотемные группы.

Не вдаваясь в дискуссию по поводу этой теории, просто отметим, что она никому не навязывается. Дюкхейм и Мосс не доказали, впрочем, это и невозможно доказать, что общество послужило причиной или моделью для двоичной и троичной классификации.[2] Единственное, что можно утверждать, это то, что один и тот же принцип лежит в основе классификаций Космоса и общества. Если кто-то захочет непременно определить «происхождение» принципа, который устанавливает порядок в первичном хаосе, то искать следует скорее в начальном опыте ориентации в пространстве.

Как бы то ни было, исследование Дюкхейма и Мосса имело значительный резонанс. В своем предисловии к английскому переводу его книги Р.Нидхэм приводит два десятка имен и трудов, вдохновленных или направленных этой работой. Среди наиболее известных стоит назвать работу Роберта Херца о преимуществе правой руки человека: автор приходит к выводу, что дуализм — как он считает, главное в идеях примитивных народов — доминирует в организации их социума; что привилегия, приписываемая правой руке, объясняется религиозной полярностью, которая отделяет и противопоставляет священное (мужчину, Небо, правое и т.д.) профанному (женщине, Земле или низшему миру, левому и т.д.)[3]. С другой стороны, блестящий синолог, каким был М.Гране, безо всяких колебаний написал в 1932 г., что «несколько страниц этого труда, касающиеся Китая, могут быть отмечены в истории синологических исследований»[4].

В первой четверти этого столетия, благодаря все расширяющемуся познанию социальных и политических законов, оказалось шокирующим наличие большого количества социальных организаций бинарной структуры и множества форм «дуальности». Параллельно с социологизмом Дюркхейма и его учеников в Англии появилась «диффузионистская» школа. Согласно ее приверженцам, социальные организации бинарного типа получают объяснение через исторические моменты, в данном случае, через смешение двух различных народов, один из которых, захватчик и победитель, устанавливает социальную систему, кооперируясь с захваченным им народом. Именно таким образом английский антрополог Риверс объясняет дуалистическую организацию в Меланезии.[5]

Здесь не место анализировать идеологию и методы английской диффузионистской школы. Но нужно знать, что она не находилась в изоляции. Целое движение, начатое Ратцелом, но развитое Ф. Гребнером и Вильгельмом Шмидтом, пыталось ввести в этнологию временное измерение, а значит, и методы исторической науки. Риверс и его ученики примкнули к этому движению, не разделяя при этом историко-культурную методологию Гребнера и Шмидта. Эта система основывалась на двух фундаментальных положениях: с одной стороны, примитивные народы нельзя рассматривать как Naturvolker, однако они также сформировались в историческом процессе; с другой стороны, если принять во внимание изначальную творческую бедность архаичных и традиционных обществ, культурное сходство моет быть объяснено только лишь диффузией.

В Англии после смерти Риверса диффузионизм под влиянием Г. Эллиота Смита и В.Ж. Перри принимает форму пан-египтологии. В своей книге «Дети Солнца» (Children of the Sun, 1925), Перри следующим образом объясняет ход всемирной истории: в Океании, Индонезии, Индии и Северной Америке – за исключением народов, оставшихся на стадии охоты и собирательства и соединенных в семейные группы – наиболее древней формой социальной организации была организация дуалистическая. Это разделение племени на две части сопровождалось целым рядом специфических культурных элементов, среди которых наиболее важными были система тотемных кланов, техника ирригации, мегалиты, предметы из полированного камня и т.д. Согласно Эллиоту Смиту и Перри, все эти культурные элементы имели египетское происхождение. Начиная с Пятой династии, египтяне предпринимали длительные путешествия в поисках золота, жемчуга, меди, благовоний и т.д. Повсюду, где они появлялись, эти «Дети Солнца» приносили с собой и внедряли свой стиль цивилизации – ирригацию, мегалиты и т.д. – и социальную организацию. То есть, согласно пан-египтологам, единообразие наиболее архаичного мира, характеризующегося экономикой, основанной на собирательстве и охоте, иллюстрировало творческую бедность, если не полную неспособность к творчеству, примитивных народов. С другой стороны, квази-единообразие традиционных обществ, с их дуалистической структурой, выдавало их зависимость, прямую или косвенную, от египетской цивилизации, иначе говоря, иллюстрировало ту же творческую бедность или несостоятельность человеческой расы.

Было бы познавательно когда-нибудь проанализировать причины удивительной и эфемерной популярности пан-египетской диффузионистской школы. Вероятно, «историцизм» примитивных культур достиг своего апогея в работах Графтона Эллиота Смита и В.Ж.Перри. Весь этот архаичный мир, такой разнообразный, от Океании до Северной Америки, был лишен собственной «истории», но, тем не менее, это была повсюду та же история, реализованная той же группой людей – «детей Солнца» — или их представителями, имитаторами или эпигонами. Эта история, единообразная на всем земном шаре, имела один центр и источник – Египет Пятой династии. И одним из лучших доказательств этого единообразия, в глазах Перри, было присутствие, почти везде, дуалистической организации, приводящей к разделению социума на две антагонистические части.

ИСТОРИЦИЗМ И РЕДУКЦИОНИЗМ

Итак, в третьем десятилетии двадцатого века считалось, что дуалистические классификации общества и всего Космоса, со всеми космологиями, мифологиями и ритуалами, которые они в себя включают, имеют социальное происхождение (Дюкхейм и его школа) или происхождение «историческое», то есть, во втором случае, являются результатом союза между двумя этническими группами: меньшинством цивилизованных завоевателей и массой аборигенов, застрявших на примитивной стадии развития (Перри и пан-египтология). «Историцисты» не всегда впадали в чрезмерность, свойственную пан-египтологии. Однако, оказываясь перед лицом той или иной формы «дуальности», они старались объяснить ее «исторически», как следствие конфронтации между двумя различными народами в результате их перемешивания между собой. Именно таким образом, например, Андре Пиганьоль в своем «Эссе о происхождении Рима» (1916) объяснял формирование римского народа через объединение латинян, то есть, индоевропейцев, и сабинян, причем последние, по его мнению, являлись средиземноморскими жителями. «Что же касается религии, индоевропейцы принесли погребение через кремацию, а сабиняне – захоронению в землю (…). Индоевропейцы ввели в Италии алтари с зажженным на них огнем, культ огня, солнца, птицы и отвращение к человеческим жертвам; сабиняне использовали в качестве алтарей камни, которые они натирали кровью, они поклонялись луне и змее и приносили человеческие жертвы».[6]

Начиная с 1944 года Жорж Дюмезиль терпеливо разрушал это построение.[7] Теперь нам известно, что двойственность форм захоронения (кремация и похороны в землю) вовсе не является отражением двойственности народа. Как правило, используются обе эти формы. [8] Что же касается войны между Ромулом с его римлянами и Титом Тациусом с его богатыми сабинянами, Дюмезиль показал, что она составляет часть индоевропейской мифологии, и он сопоставил ее с другой мифической войной, войной между двумя группами богов в скандинавской традиции, между Асами и Ванами. Точно так же, как в случае римлян и сабинян, война между Асами и Ванами не закончилась решающей битвой. Утомленные чередованием успеха между сторонами, они заключили мир. Предводители Ванов – боги Нйодр и Фрейр и богиня Фрейя – были приняты в обществе Асов, они принесли им плодородие и богатство, представителями которых они являлись. Между Асами и Ванами больше никогда не возникало конфликтов. Заметим в скобках, что эту мифическую скандинавскую войну также «историцизировали» многие ученые. Долгую битву между двумя группами богов интерпретировали как мифологизированное воспоминание о войне между двумя этносами или народностями, которые, в конце концов, сплавились в одну нацию, как это произошло в Риме между латинянами и сабинянами.

Ограничимся приведенными примерами, которые в достаточной степени выявляют один факт: ученые искали конкретный «источник» — социальную организацию или историческое событие – любой формы дуальности, полярности и антагонизма. Однако в дальнейшем была сделана попытка преодолеть эти две точки зрения, которые можно назвать социологической и историцистской. Например: структурализм интерпретирует различные виды противостояния как выражение жесткой и хорошо разработанной системы, хотя и функционирующей на бессознательном уровне. В работах Трубецкого фенология сконцентрирована на бессознательной структуре языка. Со своей стороны, Клод Леви-Стросс применил лингвистическую модель в анализе семьи, исходя из принципа, что родственные отношения – это система коммуникации, сопоставимая с языком. Пары оппозиций (отец – сын, муж – жена и т.д.) составляют систему, хотя понять эту систему можно только в перспективе синхронии. При анализе мифов Леви-Стросс применяет ту же лингвистическую канву. Известный антрополог считает, что «цель мифа в создании логической модели для разрешения противоречия». И еще: «Мифологическая мысль способствует осознанию определенных противоречий и стремится к их примирению».[9]

Итак, для структуралистов полярности, пары противоположностей, противоречия и антагонизмы не имеют социального происхождения и тем более не объясняются историческими событиями. Они представляют связную систему, которая информирует нас о жизни бессознательного. Короче говоря, речь идет о структуре самой жизни, и Леви-Стросс считает, что эта структура идентична структуре материи. Иными словами, не существует нарушения связи между полярностями и противоречиями, зафиксированными на уровне материи, жизни, глубинной психики, языка или социальной организации, а также на уровне мифологического и религиозного творчества. Социологизм и историцизм вытеснены редукционным материализмом, куда более амбициозным, несмотря на присущие ему нюансы, чем материализм классический или позитивистский.

У историка религий совсем иной подход. Стремясь понять значение полярностей в религиозном мышлении и жизни архаичных и традиционных обществ, мы должны исследовать документы как толкователи текстов, а не как демистификаторы. Эти документы – мифы или теологии, системы разделения пространства или ритуалы, используемые двумя антагонистическими группами, божественные полярности или религиозный дуализм и т.д. – эти документы составляют, каждый в соответствии со своим назначением, богатство творения человеческого разума. Мы не имеем права обращаться с ними иначе, чем обращается с ними, например, трагическая греческая поэзия или одна из великих религий; мы не имеем права превращать их во что-то, отличное от того, чем они являются, а именно — духовными творениями. И нам важно понять глубинное значение этих произведений. Исходя из этого, мы представим некоторое количество документов, принадлежащих разным культурам. Мы выбрали таким образом, чтобы проиллюстрировать удивительное разнообразие решений вечной загадки полярности и разрыва, антагонизма и альтернативы, дуализма и соединения противоположностей.[10]

ДВА ТИПА САКРАЛЬНОСТИ

Вспомним вначале о том, что религиозный опыт как таковой подразумевает деление Мира на сакральный и профанный. Структура этого разделения слишком сложна, для того чтобы рассматривать ее сейчас. Впрочем, эта проблема относится к нашей теме лишь опосредованно. Просто уточним, что речь не идет об изначальном дуализме, так как посредством диалектики иерофании профанное трансформируется в сакральное. С другой стороны, множество процессов десакрализации возвращают сакральное к профанному. Мы можем найти целый ряд примеров оппозиции сакральное-профанное среди бесчисленных списков антагонистических пар, таких как мужское-женское, Небо-Земля и т.д. При более пристальном рассмотрении становится понятно, что, когда антагонизм между полами представлен в религиозном контексте, речь идет скорее не об оппозиции сакральное-профанное, а об антагонизме между двумя типами сакральности, одним, присущим женщинам, и другим, присущим мужчинам. Таким образом, пубертатная инициация, как в Австралии, так и в других местах, направлена на отделение подростка от материнского и женского мира и на введение его в мир сакральный, чьи секреты ревностно хранят мужчины. И тем не менее, повсюду в Австралии у женщин есть свои секретные церемонии, подчас считающиеся такими мощными, что никакой мужчина не может подглядывать за ними безнаказанно.[11] Более того, согласно некоторым мифическим традициям наиболее секретные культовые предметы, в наши дни доступные только мужчинам, изначально принадлежали женщинам, что предполагает не только наличие религиозного антагонизма между полами, но и также признание изначального превосходства женской сакральности.[12]

Сходные традиции мы находим и в других архаичных религиях, и они имеют такое же значение; имейте в виду, что существует качественное различие и антагонизм между специфическими и эксклюзивными видами сакральности каждого из полов. Например, у народа малекула словом илео (ileo) обозначается все, что имеет отношение к исключительно мужской сакральности; тогда как его антоним игах (igah) не соответствует профанному, он описывает иную форму сакральности, чисто женскую. Мужчины тщательно избегают предметов, наполненных игах, потому что они парализуют или даже разрушают их запасы илео. Когда женщины проводят свои тайные церемонии, они до такой степени наполнены игах, что если мужчина увидит даже их прическу, он станет «подобен ребенку» и потеряет свой статус в тайном мужском сообществе. Даже предметы, которых касаются женщины во время своих ритуалов, опасны, и поэтому они табуированы для мужчин.[13]

Такое антагонистическое напряжение между двумя типами сакральности выражает, в конечном счете, непреложность двух видов существования в мире, мужского и женского. Но было бы бесполезно объяснять религиозную напряженность между двумя полами только в терминах психологии, а значит, физиологии. Безусловно, существует два разных типа существования, но также существует ревность, бессознательное желание каждого пола проникнуть в «мистерии» пола противоположного и захватить «власть». На религиозном плане разрешение сексуального антагонизма не всегда предполагает ритуальное повторение иерогамии; в ряде случаев антагонизм стараются преодолеть через ритуальную андрогинизацию.[14]

ЮЖНАЯ АМЕРИКА: БОЖЕСТВЕННЫЕ БЛИЗНЕЦЫ

Начнем наше исследование с Южной Америки по двум причинам: племена, о которых пойдет речь, все еще находятся на архаичной стадии развития, а с другой стороны, здесь мы найдем в более или менее разработанном виде целый ряд «классических решений» проблем, поставленных дихотомией и антагонизмом. Конечно, те несколько примеров, которые мы приведем, не исчерпывают всего богатства южноамериканских свидетельств. В целом, интересующие нас темы можно обозначить как: 1) двойственное разделение пространства и жилища; 2) мифы о божественных Близнецах; 3) общая дихотомия всей Вселенной в целом, включая духовную жизнь человека; 4) божественный антагонизм, отражающий скорее оккультную комплементарность, который служит образцом и оправданием для человеческих законов и поведения. Часто многие или даже все из этих положений представлены в одной культуре.

Мы не будем останавливаться конкретно для каждого племени на конфигурации сакрального пространства и космографии, присущих только им. Этой проблеме мы посвятили работу, которая скоро выйдет в свет. Но нельзя забывать, что мифологии и космологические концепции, предстоящие к рассмотрению, предполагают почти всегда imago mundi[15]. Что касается мифа о божественных Близнецах, то он чрезвычайно широко распространен по всей Южной Америке. Как правило, отцом Близнецов является Солнце; их мать была злодейски убита, и братьев извлекли из ее тела; после множества приключений они, в конце концов, мстят за нее.[16] Близнецы не всегда представляют соперников. Во многих вариантах один из героев возвращен к жизни своим братом и воссоздан из его костей, крови или кусков его тела.[17] Но оба Героя-просветителя, тем не менее, выражают универсальную дихотомию. Жители племени кайнганг из Бразилии относят происхождение всех своих законов и культуры к двум мифическим героям, их предкам. Эти два героя не только разделили племя на две экзогамные части, но и вся Природа в целом распределена между этими частями. Мифология, служащая моделью для жизни кайнангов, есть лишь драматическая иллюстрация этого вселенского разделения на части, которое становится понятным через деятельность двух героев.[18]

Кроме того, некоторые подробности подчеркивают различия в природе Близнецов. Так, у племени кубео из внутренней Гайаны Хоманикико, создавший Землю, не вмешивается в дела людей: он живет на небе, где принимает души умерших. Его уродливый брат Мьяникотойбо живет на горе.[19] Согласно мифологии племени апинайе, Солнце и Луна вначале находились на земле и имели человеческий вид. Они дали начало двум группам предков апинайе и поселили их в деревне, разделенной на две зоны: солнечная группа – на севере, а лунная – на юге. Мифы указывают на определенный антагонизм между братьями: Солнце более разумное, а Луна более ограниченная.[20]

Наиболее выражен антагонизм у караибского племени калина с северного побережья Гайаны. Амана, богиня Вод, мать и вдова, называемая «без пупка», что означает нерожденная[21], родила Близнецов: Тамуси – на заре, а Йолокантамулу – в сумерках. Тамуси имеет человеческую форму и считается мифическим предком калины: это он создал все хорошие и полезные для человека вещи. Тамуси живет на светлой стороне Луны, и он является Господином этого небесного рая, страны, где не бывает вечера, куда души благочестивых людей прибывают, чтобы присоединиться к нему. Но никто не может его увидеть, настолько ослепляющим светом он окружен. Тамуси героически противостоит злобным силам, которые много раз разрушали Мир и собираются его уничтожить снова. Однако после каждого разрушения Тамуси воссоздает Мир заново. Его брат близнец также живет в небесных регионах, но на противоположной от рая стороне, в стране, где не бывает утра. Он творец тьмы и автор всех бед, обрушивающихся на человечество. В некотором смысле он символизирует активную силу богини-матери Аманы. Хекель (Haekel) видит в нем необходимое дополнение к светлому аспекту Мира, представленному Тамуси. Таким образом, он не является абсолютным противником своего брата: злой Дух племени калина – совсем другой персонаж, Йаване. Но из двух братьев, Тамуси играет более важную роль и становится подобием Высшего Существа.[22]

Общая дихотомия всей Природы[23] часто распространяется также и на духовную жизнь человека. Апапокувы, представители народа тупи-гуарани из южной Бразилии, считают, что в каждом ребенке воплощается душа, которая спускается из одного из трех небесных регионов – Востока, Зенита и Запада, — где она существовала раньше возле одного из богов («Наша Мать» на Востоке; «Наш Старший Брат» в стороне Зенита; Тюпан, младший близнец, на Западе). После смерти душа возвращается к месту своего происхождения. Именно эту душу Нимуендайу (Nimuendaju) называет «душа-растение», которая осуществляет связь с высшим миром. Чтобы ее «сделать легкой», человек должен воздерживаться от мяса. Однако вскоре после рождения ребенок получает вторую душу, «душу-животное», которая определяет его характер. Разные темпераменты связаны с душами животных, присутствующих в «душе-животном» разных людей. Только шаманы могут распознавать типы «душ-животных».[24]

Согласно Нимуендайу, концепция двух душ отражает дихотомию Природы, которая иллюстрируется двумя мифическими Близнецами, чьи противоположные и антагонистические темпераменты передаются членам двух половин мира. Это так, но есть и кое-что еще: здесь перед нами творческая интерпретация космологической схемы и мифической темы, которые имеют широкое распространение. Идеи, близкие примитивному миру, что душа имеет божественное происхождение, а высшие и космогонические божества — небесную природу или обитают на Небесах, добавляют иную религиозную значимость к концепции всеобщей дихотомии. Иными словами, речь идет о новой религиозной оценке Мира; антагонизм Близнецов отражается в антагонизме душ, и только «душа-растение» обладает божественным происхождением, что предполагает религиозное обесценение животного. Однако сакральность животных составляла основной элемент всех архаичных религий. Здесь мы видим попытку выделить, среди многих других «сакральностей», существующих в мире, элемент чисто «духовный», то есть, божественный, небесного происхождения.

К этой концепции близка идея племени калина: все, что существует на Земле, имеет свое отражение на Небе.[25] В этом случае мы также имеем дело со смелым использованием темы всеобщей дихотомии с целью определить духовный принцип объяснения некоторых противоречий Мира. Концепция племени калина не одинока; она встречается в обеих Америках и в других местах. Как нам известно, идея «духовного отражения» играла важную роль во всеобщей истории дуализма.

ПОЛЯРНОСТЬ И КОМПЛЕМЕНТАРНОСТЬ У КОГИ

Близкие к нашей теме религиозные идеи, возможно, более всего разработаны в общей системе, о которой нельзя судить по множеству источников. Когда квалифицированные ученые регистрируют на какой-либо территории не только ритуальное поведение и жесты, но и значения, которые придают им аборигены, перед нами появляется совершенно иная вселенная ценностей. Вот как индейцы племени коги из Сьерра Невады[26] используют идеи полярности и комплементарности в объяснении мира, общества и человека. Племя делится на «людей верхних» и «людей нижних», а деревня разделена на две части, так же, как и культовый дом. Вселенная тоже делится на два сектора, связанных с движением Солнца по небосклону. Кроме того, есть бесконечные полярные и антагонистические пары: мужчина-женщина, правая рука-левая рука, жара-холод, свет-тьма и т.д. Эти пары ассоциируются с определёнными видами животных и растений, с цветом, ветрами, болезнями, а также с концепцией Добра и Зла.

Схема комплементарных противоположностей вписывается в четырехчастную систему Вселенной: четырем основным направлениям соответствуют свои группы концептов, мифических персонажей, животных, растений, цветов и видов деятельности. Внутри системы пары противоположностей повторяются (например, красное и белое, «светлые» цвета, соответствующие Югу и Востоку, составляют «хорошую сторону» и противостоят «плохой стороне», сформированной «темными цветами» Севера и Запада). Четырехчастная структура характерна как для макрокосма, так и для микрокосма. Мир поддерживают четыре мифических великана; Сьерра Невада разделена на четыре зоны; в деревнях, построенных по традиционному плану, четыре входа, рядом с которыми находятся четыре сакральных места, куда кладут подношения богам; и, наконец, культовое здание имеет четыре очага, вокруг которых собираются члены четырех основных кланов. (Но здесь еще существует антагонистическое разделение: на «правой стороне» — красной – занимают места «те, кто знает меньше», тогда как на «левой стороне» — голубой – садятся «те, кто знает больше», потому что эти последние больше имеют дело с негативными силами, управляющими Вселенной.)

Четыре кардинальные направления дополняются «точкой середины», которая играет важную роль в жизни племени коги. Это Центр Мира, Сьерра Невада, повторением которого является центр круглого культового дома, там, где зарывают в землю главные подношения, где садится жрец (мама), когда он хочет «поговорить с богами».

Наконец, эта схема разворачивается в трехмерную систему с семью реперными точками: Север, Юг, Восток, Запад, Зенит, Надир и Центр. Три последних формируют космическую ось, которая пересекает и поддерживает Мир, представленный в виде яйца. Как отмечает Райхель-Долматов, именно это космическое яйцо вводит динамический элемент, представляющий идею девяти этапов. Мир и человек были созданы Всемирной Матерью. У нее девять дочерей, каждая из которых представляет определенные качества обрабатываемой земли: черная земля, красная, песчаная, глинистая и т.д. Эти земли составляют этажи внутри космического яйца и также символизируют шкалу ценностей. Мы живем в пятой земле, черной, она находится в середине. Большие пирамидальной формы холмы Сьерра Невады представляются как «миры» и «дома» такой же структуры. И точно так же главные культовые здания являются микрокосмическими копиями; то есть, они расположены в «Центре Мира».

На этом ассоциации не прекращаются. Космическое яйцо интерпретируется как матка Всемирной Матери, в которой до сих пор живет человечество. Земля также является маткой, впрочем, как и Сьерра Невада, а также и каждое культовое здание, каждый дом и, в конце концов, каждая могила. Пещеры и трещины в земле представляют отверстия в теле Матери. Верхушки культовых зданий символизируют половой орган Матери; они служат «дверями», которые открывают вход на «верхнем уровне». Во время похоронного обряда умерший возвращается в матку; жрец поднимает его тело девять раз, это означает, что мертвый заново проживает в обратном порядке период беременности. Однако сама могила представляет Космос, и похоронный обряд – это акт «космизации».

Мы выделили этот пример потому, что он хорошо показывает действие полярности в мысли архаичного человека. Как мы только что увидели, бинарное деление пространства простирается на всю Вселенную в целом. Пары противоположностей являются в то же самое время и комплементарными. Принцип полярности представляется фундаментальным законом Природы и Жизни, оправданием морали. Для индейцев племени коги совершенство человека заключается не в том, чтобы «делать добро», а в том, чтобы обеспечить равновесие двух антагонистических сил, Добра и Зла. На космическом плане это внутреннее равновесие соответствует «срединной точке», Центру Мира. Эта точка находится на пересечении линий четырех кардинальных направлений и вертикальной оси Зенит-Надир в середине космического яйца, которое идентифицируется с маткой Всемирной Матери. Таким образом, различные системы полярностей объясняют как вселенские структуры жизни, так и специфику существования человека. Жизнь человека понимается и принимается как «резюме» Вселенной; а также космическая жизнь становится объяснимой и приобретает значимость по мере восприятия ее в виде «шифра».

В нашу задачу не входит дополнять южноамериканское досье другими примерами. Однако мы надеемся, что, с одной стороны, достаточно осветили разнообразие духовных творений, вызванных к жизни попытками «читать» Природу и жизнь человека через шифр полярности, а с другой стороны, показали, что специфическое выражение так называемых бинарных и дуалистических концепций может помочь понять их глубинный смысл, только если они интегрированы в систему, часть которой составляют.

С похожей ситуацией, хотя и более сложной, мы сталкиваемся у племен Северной Америки. Мы и здесь встречаемся с разделением на две части деревни и мира, с космологическими системами, которые из этого разделения следуют (четыре направления, ось Зенит-Надир, «Центр» и т.д.), а также с различными мифологическими и ритуальными выражениями религиозных полярности, антагонизма или дуализма. Безусловно, подобные концепции распространены не повсюду и они не единообразны. Ряд североамериканских племен знаком только с рудиментами двураздельной космологии, а многие другие не слышали об идее «дуализма», хотя они и используют системы классификации бинарного типа. И именно эта проблема нас интересует: различные религиозные оценки, в контекстах различных культур, фундаментальной темы полярности и дуализма.

БИТВА И ПРИМИРЕНИЕ: МАНАБУШ И «ЛЕЧЕБНАЯ ХИЖИНА»

У племен центральных алгонкинов Герой-просветитель – Нанбозо (у племен оджибвэй и оттава), Манабуш (у племени меномине) или Висака ( у племен кри, саук и др.) – играет выдающуюся роль.[27] Он восстанавливает Землю после потопа и придает ей современный вид, а также создает сезоны года и приносит людям огонь.[28] Манабуш знаменит, главным образом, благодаря своей битве с низшими силами Воды, той битве, что привела к космической драме, от последствий которой люди страдают до сих пор.[29] Битва достигла своего апогея, когда низшие водные Силы сумели убить Волка, младшего брата Манабуша, и таким образом установили в мире смерть. Волк восстал на четвертый день, но Манабуш отправил его в регион, где садится солнце, и он царит там над мертвыми. Разъяренный, Манабуш убил главу водных Сил, и тогда его противники устроили новый потоп, за которым последовала суровая зима, однако им не удалось уничтожить героя. Напуганные, низшие Силы предлагают ему примирение: это означает строительство лечебной Хижины, в мистерии которой Манабуш становится первым посвященным.

Замечательно то, что тема примирения известна только в эзотерических мифах, которые становятся известными лишь посвященным в тайный культ мидевивин.[30] Согласно этой эзотерической традиции, Великий Дух (Высший Маниту) посоветовал низшим Силам успокоить Манибуша, потому что это именно они совершили преступление; в результате чего Силы строят инициатическую хижину на Небе и приглашают туда Манибуша. С четвертого раза Манибуш принимает приглашение: он знает, что церемонии, открытые Силами, будут полезны людям. Действительно, после своего посвящения на Небе, Манибуш возвращается на землю и с помощью своей бабушки (Земли) он празднует в первый раз тайные ритуалы мидевивина.

В результате, согласно эзотерической версии мифа, космической катастрофы удается избежать, потому что низшие Силы – которые, убив Волка, принесли в мир смерть – подарили Манибушу тайную и могущественную церемонию, нацеленную на улучшение судьбы смертных. Конечно, инициация в мидевивин не претендует на изменение человеческого состояния, но она обеспечивает здесь, за земле, здоровье и долголетие, а также новую жизнь после смерти. Инициатический ритуал включает хорошо известный сценарий смерти и воскрешения; кандидата «убивают» и немедленно воскрешают с помощью священной раковины.[31] Иными словами, те же самые Силы, что лишили человека его бессмертия, были, в конце концов, вынуждены наделить его тем, что позволяло ему укрепить и продлить жизнь и обеспечить последующее духовное существование. Во время тайных церемоний кандидат воплощает Манибуша, а священники представляют Силы. Инициатическая хижина наделена дуалистической символикой. Она разделена на две части: в Северной, белого цвета, находятся низшие Силы, в Южной, выкрашенной в красный цвет, высшие Силы. Два цвета символизируют день и ночь, лето и зиму, жизнь и смерть (с последующим воскрешением) и т.д. Ассоциация с этими двумя принципами полярности представляет тотальность космического существования.[32]

Перед нами прекрасный пример того, что можно назвать оценкой негативных элементов этой полярности. Творческий гений племени меномини смог найти новое и эффективное решение экзистенциального кризиса, спровоцированного ужасающей вездесущностью смерти, страдания, бедствий. Мы покажем и другие, более или менее отличающиеся, решения. Но пока достаточно определить место мифо-ритуального комплекса инициатической хижины меномини в ансамбле религий алгонкинов, чтобы понять общие религиозные моменты, исходя из которых меномини создали свою специфическую систему. Действительно, как показал Вернер Мюллер, другим племенам аглонкинов известна иная традиция, очевидно, более древняя, в которой Герой-просветитель, Манабуш, не играет никакой роли в ритуале инициатической хижины.

У индейцев племени оджибве из Миннесоты, например, хижину построил Великий Дух (Маниту), чтобы обеспечить людям вечную жизнь.[33] Маниту в символическом виде присутствует в инициатической хижине (мидевиган), которая воспроизводит Вселенную: четыре стены ее символизируют стороны света, крыша представляет небесный свод, а пол – землю.[34] В двух типах инициатических хижин – у меномини и у оджибве – космический символизм подчеркивает тот факт, что сценой действия первой инициации была вся Вселенная. Однако дуалистической структуре хижины, установленной Манабушем на Земле в знак примирения с низшими Силами, противостоит четверичная структура хижины, построенной Маниту (четыре двери, четыре цвета и т.д.). В ритуальном комплексе Манабуша Великий Бог отсутствует или обезличен, тогда как в церемониях мидевигана Герой-просветитель не играет никакой роли. Однако в обоих типах инициации вопрос стоит о личной судьбе каждого посвящаемого или же о вечной жизни после смерти, пожалованной Великим Богом у племени оджибве, или о здоровье и долголетии (и, возможно, новой жизни после смерти), полученных благодаря Манибушу в результате серии драматических событий, едва не разрушивших мир. Важно отметить, что в эзотерическом мифе именно Великий Маниту всегда советует низшим Силам прийти к примирению; без его вмешательства, возможно, битва продолжалась бы до полной всеобщей аннигиляции, как Мира, так и самих низших Сил.

ВЕЛИКИЙ БОГ И ГЕРОЙ-ПРОСВЕТИТЕЛЬ

Мы видим, что нового вносит мифо-ритальный комплекс меномини в ритуал инициатической хижины оджибве. У последних Великий Бог строит эту хижину с целью вознаградить людей вечной жизнью, меномини же хижину получают при посредничестве Манабуша, низших Сил, а инициация дарует здоровье, долголетие и посмертную жизнь. Четверичный символизм хижины у оджибве, отражающий равновесную Вселенную без нарушений, Космос, чьи ритмы контролируются Великим Богом сменяется дуалистическим символизмом меномини, который также отражает Космос, но теперь речь идет о Мире разбитом, который едва не исчез из-за ужасных битв между Манабушем и низшими Силами; о Мире, раздираемом противоречиями и в котором царит Смерть; о Мире, где Великий Бог отсутствует и где единственным защитником человека является Герой-просветитель, близкий к людям своей воинственностью и двусмысленным поведением. Безусловно, дуалистический символизм хижины меномини также выражает интеграцию противоположностей, как в космической тотальности, так и в жизни человека. Но эта интеграция представляет здесь безнадежную попытку спасти мир от окончательного разрушения, обеспечить продолжение жизни, а главное, придать смысл противоречиям и ненадежности человеческой жизни.

Чтобы лучше понять, в каком направлении развивались религиозные представления алгонкинов, скажем несколько слов о космическом символизме Большого Дома у делаваров (ленапов), алгонкинской популяции атлантического побережья, и о теологии новогодних церемоний. Большой Дом строится каждый год, в октябре, на лесной поляне. Это прямоугольная хижина с четырьмя дверьми и деревянной колонной в центре. Пол символизирует Землю, крыша – Небо а стены – четыре стороны света. Большой Дом – это imago mundi, и проводимый там ритуал отмечает новое начало (новое творение) Мира. Культ был основан самим Высшим богом, Творцом. Он живет на 12-ом небе, рука его покоится на вершине центральной колонны, истинной axis mundi[35], копия которой находится в Большом Доме. Бог также присутствует в виде двух лиц, вырезанных на центральном столбе. Задачей каждого праздника Большого Дома является воссоздать Землю заново, а также помешать ей разрушиться в космической катастрофе. Действительно, первый Большой Дом был построен вследствие землетрясения. Однако ежегодное воссоздание Земли, осуществляемое с помощью новогодней церемонии, которую проводят в Большом Доме, обеспечивает долговечность и плодородие Мира. В отличие от инициаций, проходящих в хижине у меномини и оджибве, которые затрагивают интересы каждого человека в отдельности, церемония Большого Дома восстанавливает весь Космос в целом.[36]

Таким образом, в одной и той же группе племен алгонкинов наблюдается три типа культовых домов и три вида ритуалов, относящихся к трем различным религиозным системам. Поражает факт, что наиболее архаичная система (у делаваров) центрирована на периодическом обновлении Космоса, тогда как более поздние, где доминируют Герой-просветитель и дуалистическая символика, нацелены, главным образом, на улучшение состояния человека. Во втором случае «дуализм» является следствием мифической истории, но он не был предопределен самой сутью протагонистов. Антагонизм между Манабушем и низшими Силами обострился в результате события, которого могло и не быть: убийства Волка.

ДУАЛИЗМ У ИРОКЕЗОВ: МИФИЧЕСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ

У ирокезов можно говорить об истинном «дуализме». Прежде всего, существует идея, что все на земле имеет свой прототип, «старшего брата», на небе. Космогоническое творение начинается на Небе, но, если можно так сказать, имеет катастрофический характер, без воли высшего божества, «Господина Небес». Девушка по имени Авенахэ («плодородная Земля») изъявила желание выйти замуж за Господина Неба, и он на ней женился. Она забеременела от одного его дыхания, но тот, ревнуя и не понимая такого чуда, вырвал с корнями дерево, чьи цветы освещали небесный мир (так как не было солнца), и сбросил в образовавшееся отверстие свою жену вместе с некоторыми животными и растениями. Они стали конкретными видами животных и растений, такими, какие сейчас есть на земле, тогда как их «старшие братья», прототипы, остались на Небе. Затем дерево было возвращено на свое место.

Прежде чем женщина в своем падении коснулась вод первичного Океана, ее подхватили птицы и поместили на спину черепахи. Между тем мускусная крыса принесла ил со дна океана, его разложили на панцире черепахи: так была создана Земля. Авенахэ, молодая жена, родила дочь, и та росла с чудесной быстротой. Она вышла замуж за человека, у которого руки и ноги были оторочены бахромой, однако он положил возле ее живота стрелу и исчез. Будучи беременной, дочь Авенахэ услышала, как в ее животе спорят близнецы: один хотел спуститься, а другой, наоборот, желал выбраться через вверх. В конце концов, старший родился обычным способом, а его брат вышел через подмышку, тем самым убив свою мать. Этот последний был сделан из кремня, поэтому его назвали Тавискароном («кремнем»). Авенахэ спросила у близнецов, кто убил ее дочь, но они оспаривали свою невиновность. Однако Авенахэ поверила только «кремню» и выгнала его брата. Из тела своей мертвой дочери Авенахэ сделала солнце и луну и повесила их на дерево возле хижины.

В то время как Авенахэ посвятила свою жизнь воспитанию Тавискарона, старшему помогал его отец. Однажды он упал в озеро и на дне, в хижине, встретил отца, большую черепаху. Он получил от отца лук и два початка кукурузы, «один спелый, для посева, а второй молочной спелости, чтобы зажарить». Вернувшись на поверхность, он заставил простираться вокруг себя землю и сотворил животных. Он заявил: «Пусть люди называют меня Вата Отеронгтонья («молодой клен»). Со своей стороны, Тавискарон старался подражать брату, он хотел создать птицу, но сотворил летучую мышь. Также, видя, как Отеронгтонья делает людей и наделяет их жизнью, он повторял его действия, но его создания были чахлыми и уродливыми. Тогда Тавискарон, с помощью бабушки, запер созданных братом животных в пещере. Отеронгтонье удалось освободить лишь часть их них, так как брат и бабушка вновь закрыли вход в пещеру. Неспособный творить, Тавискарон принимается портить творения своего брата. Он облегчает путь чудовищам из другого мира, однако Отеронгтонье удается их прогнать. Кроме того, Отеронгтонья отправляет Солнце и Луну на Небо, и с тех пор эти звезды светят всем людям. Тавискарон же создает горы и утесы, чтобы затруднить жизнь людей.

Теперь близнецы живут вместе в одной хижине. Однажды Отеронгтонья разводит такой большой огонь, что искорки пламени отделяются от кремниевого тела его брата. Тавискарон бросается вон из хижины, но брат преследует его и бросает в него камни, пока тот не падает замертво. Скалистые Горы – это остатки тела Тавискарона.[37]

На этом мифе основана вся религиозная жизнь ирокезов. Итак, речь идет о дуалистическом мифе, единственном североамериканском мифе, который можно сравнивать с иранским дуализмом зурванитского типа. Культ и расписание праздников повторяют почти детально противоречия мифических Близнецов. Но все же, как мы скоро увидим, этот непримиримый антагонизм не достигает иранского пароксизма, а причина этого в том, что ирокезы отказываются признавать в «плохом» Близнеце суть «зла», онтологического зла, которое было навязчивой идеей в Иране.

КУЛЬТ: АНТАГОНИЗМ И СМЕНА

«Длинный дом» — это культовое здание. В нем две двери: через северную входят женщины, которые садятся на восточной стороне; через южную дверь входят мужчины, и они занимают места на западной стороне. Календарь праздников учитывает два полугодия, зиму и лето. Зимние праздники отмечаются мужчинами: они благодарят за полученные ими дары. За летние отвечают женщины, которые молят о дожде и плодородии. Антагонизм проявляется даже в мельчайших деталях церемоний. Две половины кланов – Олени и Волки – представляют двух мифических Близнецов, играющих в кости. Игра в кости символизирует борьбу между Близнецами. Священные танцы, проводимые в честь «Великого Духа», принадлежат Отеронгтонье и первой половине дня, когда солнце поднимается к зениту. Танцы, называемые «общественными», служащие для развлечения, относятся к Тавискарону и к вечеру.[38]

Вернер Мюллер показал, что современный монотеистический аспект этих церемоний является следствием реформы начала 19-го века. Хэндсом Лэйк, прорицатель племени сенека, получив откровение, принялся менять собственную жизнь и религию своего народа. Он заменил мифическую пару Близнецов Великим Богом, Хавенийо («Большой Голос»), и Дьяволом, Ханинсеоно («он живет в земле»). Однако прорицатель старался сконцентрировать религиозную жизнь на Великом Боге; для этого он запретил проводить ритуалы, посвященные плохому близнецу, и трансформировал их в «общественные танцы».

Эта реформа монотеистической направленности объясняется экстатическим опытом, который определил призвание Хэндсома Лэйка, но у нее были и другие причины. Европейцы упрекали ирокезов в том, что они «любят Дьявола». Разумеется, речь не шла о любви к Дьяволу, потому что плохой близнец воплощает не идею «зла», а всего лишь негативный аспект, темную сторону Мира. Действительно, как мы увидели, мифические Близнецы отражают и регулируют два модуса, или два «времени», которые вместе составляют живую и плодородную Вселенную. Мы вновь встречаем комплементарную пару: день и ночь, зима и лето, посев и жатва, но также и полярности: мужчина и женщина, священное и профанное и т.д.

Чтобы понять, до какой степени дуализм ирокезов совпадает с идеей тотальности, вспомним один из самых важных ритуалов: появление Масок[39], весной и осенью, и об их исцеляющей функции. Члены братства «Ложных Лиц» проникают в дома и изгоняют болезни. Другое братство, «Лиц из маисовой соломы», проводят свои ритуалы во время церемоний культового Большого Дома; Маски окропляют присутствующих «лечебной водой» и посыпают пеплом, также с целью защитить их от болезней.

Дело в том, что, согласно мифам, болезни и другие скорби были созданы сверхчеловеческим Существом, двойником Тавискарона. «В начале времен он боролся с Творцом, но был побежден и получил задание исцелять и помогать. Он до сих пор обитает в скалах, которые ограждают мир, в месте, где родятся лихорадка, чахотка и головные боли. В его свиту входят Маски, бесформенные существа с большими головами и обезьяноподобными чертами, которые, по образцу своего хозяина, живут далеко от людей и часто посещают пустынные места. В мифе они составляют неудавшееся творение Тавискарона, где он пытался имитировать человеческих существ, созданных братом. В ритуале они представлены людьми в масках, которые весной и осенью изгоняют из деревень болезни».[40] Другими словами, хотя противник и был побежден Великим Богом, его произведение, «зло», продолжает существовать в мире. Творец не хочет или не может уничтожить «зло», н он и не позволяет ему испортить свое творение. Он принимает его как неизбежный негативный аспект жизни, однако заставляет своего противника самого бороться со своим произведением.

Такая амбивалентность «зла» — рассматриваемая как губительное новшество, которое могло бы и не мешать творению, но, с другой стороны, принимаемое как отныне неизбежная модальность жизни вообще и существования человека в частности – эта амбивалентность также очевидна в ирокезской концепции мироздания. Действительно, ирокезы представляют Вселенную как состоящую из центральной части, включающей деревни и обрабатываемые поля, населенной людьми, и внешней пустыни, полной камней, болот и Масок. Речь идет об imago mundi, многократно встречающемся в архаичных и традиционных культурах. До какой степени эта концепция Вселенной фундаментальна у ирокезов, мы находим еще одно доказательство в том факте, что она не исчезла после помещения ирокезов в резервации. «Внутри ирокезской резервации царит «добрый» брат: именно там находится дом и поле, там, где человек защищен; а вовне царит «зло» и его приспешники: Белые; там пустыня и заводы, массивы домов и асфальтовые улицы».[41]

ПУЭБЛО: АНТАГОНИСТИЧЕСКИЕ И КОМПЛЕМЕНТАРНЫЕ БОЖЕСТВЕННЫЕ ПАРЫ

У индейцев пуэбло Великий Бог уступает место божественным парам, порой антагонистичным, но всегда комплементарным. Именно у этих производителей кукурузы реализуется переход от архаичной дихотомии – в применении к обществу, жилищу и всей Природе в целом – к истинной и тщательно проработанной «дуальности» мифологии и религиозного календаря. Сельскохозяйственный ритм усиливает уже существовавшее разделение между женской работой (собирательство, огородничество) и мужской работой (охота) и систематизирует космо-ритуальную дихотомию (два сезона, два класса богов и т.д.). Приводимые ниже примеры позволят нам не только понять степень «двойственной специализации» аграрных популяций Нью Мехико, но также и разнообразие их мифо-ритуальных систем.

Миф племени зюни может отлично служить как отправной точкой, так и образцовой моделью. Согласно Стивенсону и Кушингу, Первичное Существо Авонавилона, которое называли «Он-Она» или «Тот, кто содержит Все», превращается в Солнце и создает два семени из своей собственной субстанции, ими он оплодотворяет Большие Воды, и из них рождаются «Отец Небо, покрывающий все» и «учетверенная Мать-Земля, которая содержит в себе». Из союза этих космических Близнецов произошли все формы жизни. Однако Мать-Земля удерживает творения в своем животе, в том, что миф называет «четыре матки-пещеры Мира». Люди, то есть, зюни, рождаются в самых глубоких из этих пещер-маток. Они могут выбраться на поверхность Земли только с помощью другой пары божественных Близнецов, двух богов-воинов, Ахайютосов. Они были созданы Отцом-Солнцем специально для того, чтобы сопровождать предков зюни к свету, а затем к «Центру Мира», их нынешнему месту жительства.[42]

Во время этого путешествия к Центру появились на свет разные боги: Коко (Катчины) – боги дождя – и боги животные, предводители медицинских сообществ. Для мифологии зюни характерно, что Близнецы не противники между собой. Более того, они не играют большой роли в ритуалах. Наоборот, в их религиозной жизни систематически доминируют то культ богов дождя (летом)[43], то культ богов животных (зимой). Оба культа выполняются множеством братств, которые несут ответственность за церемонии. Можно понять «дуализм» зюни, проследив календарь их праздников. Два класса богов сменяют друг друга в связи с религиозной актуальностью, как сменяются космические сезоны. Оппозиция богов – осуществляемая чередованием доминирования двух категорий религиозных братств – отражает космический ритм.

Другое племя пуэбло, акома, иначе интерпретирует противостояние божеств и комические полярности. У акома, как и у зюни, Верховный Бог – это deus otiosus.[44]Действительно, Первичное Существо, Ушчити, в мифах и в культе заменен двумя сестрами: Ятики («Дает жизнь») и Наутсити («Самая большая в корзине»). Появившись из подземного мира, они сразу вступают в оппозицию друг другу. Ятики проявляет мистическое соучастие в сельском хозяйстве, порядке, священном, во времени; Наутсити же сопряжена с охотой, беспорядком, безразличием к священному, с пространством. Сестры разделяются, вызывая, таким образом, разделение человечества на две категории: Ятики – это мать народов пуэбло, Наутсити – мать кочевых индейцев (навахо, апачей и др.). Ятики создает кацика, который выполняет роль «священника», тогда как Наутсити создает вождей воинов.[45]

Достаточно беглого сравнения религиозных концепций пуэбло и ирокезов, чтобы оценить глубокие различия между ними. Хотя и те, и другие принадлежат к одному типу сельскохозяйственной культуры, культуры маиса, и поэтому разделяют сходные идеи мироздания, каждый из этих народов по-своему расценивает двойственную структуру своей религии. Мифология и культ ирокезов центрированы на антагонизме божественных Близнецов, тогда как у зюни, как мы только что видели, Близнецы вовсе не противники, если не считать того, что их культовая роль и практически не выражена. Напротив, зюни тщательно систематизировали полярности в своем религиозном календаре, так что в результате антагонизм между двумя классами божеств трансформируется в цикличное чередование космических сил и религиозных проявлений, одновременно противоположных и комплементарных. Впрочем, представления зюни не исчерпывают творческого потенциала народов пуэбло. У акома две божественные Сестры разделяют людей и весь комплекс реальности на две части, которые противостоят и противоречат друг другу, при этом друг друга дополняя.

Если бы у нас была возможность расширить сравнительные горизонты, можно было бы выделить в системе ирокезов отражение иранского дуализма в его самом строгом проявлении; тогда как система зюни напомнила бы нам скорее китайскую интерпретацию космической полярности, выраженную в ритмическом чередовании двух принципов: Инь и Ян, интерпретацию, на которой мы остановимся позже.

КАЛИФОРНИЙСКИЕ КОСМОГОНИЧЕСКИЕ МИФЫ: БОГ И ЕГО ПРОТИВНИК

Совершенно иная форма дуализма встречается у некоторых народов центральной Калифорнии, застрявших на стадии собирательства и охоты. В их мифах на первый план выходит Беликий Бог, творец Мира и человека, а также мистическое и парадоксальное Существо Койот (волк прерий), который временами сознательно противостоит творению бога, но всегда его портит из-за своего легкомыслия или хвастовства. Иногда Койота представляют существующим возле Бога с самого начала и периодически препятствующим его творческому процессу.

Космогонические мифы племени майду (с северо-запада) начинаются так: в лодке, плывущей по первичному океану, находятся Верховное Существо Вономини («Без смерти») или Кодоямб («который называет Землю») и Койот. Бог создает Мир своей песней, а Койот заставляет появиться горы. Во время создания человека противник использует свои возможности и создает слепых. Творец обеспечил людям возвращение к жизни благодаря «фонтану юности», а Койот его разрушает. Койот кичится перед Творцом: «Мы оба Главные», и Бог ему не противоречит. Кроме того, Койот объявляет себя «самым старым в мире» и хвастает, что люди будут о нем говорить: «Он победил Самого Главного». В другом варианте мифа Койот называет Творца «братом». Когда Бог передает людям правила рождения, женитьбы, похорон и т.д., Койот модифицирует их по-своему, а затем упрекает Бога в том, что он ничего не сделал для счастья людей. Бог признает: «Без моего на то желания мир будет знать смерть», и он удаляется, однако, подготовив для Койота наказание. Действительно, сын Койота был убит гремучей змеей; безуспешно отец молит Творца ликвидировать смерть, обещая ему больше не вести себя как враг.[46] Согласно законам примитивной логики, то, что появилось в начале времен, когда Творение еще не было завершено, больше не может исчезнуть. Пока длится процесс Созидания, все, что происходит и говорится, составляет онтофании, создает модальности бытия и составляет, в конце концов, космогоническое творение.

Мифы племени майду, особенно северо-западные версии, характеризуются решающей ролью, которую играет в них Койот. Можно сказать, что систематическое противодействие планам Создателя выдает определенную цель Койота: он стремится разрушить почти ангельское состояние человека, каковым его задумал Творец. Действительно, благодаря Койоту человек достигает своего настоящего положения, он должен работать, страдать и умирать, но у него также есть возможность продления жизни на Земле.[47]

Вернемся к роли Койота в установлении состояния человека, так как речь идет о мифологической теме, которая может быть развита в неожиданном направлении. Сейчас мы приведем другие калифорнийские космогонические мифы дуалистической структуры, которые еще ярче иллюстрируют вражду между Койотом и Творцом. Согласно мифу центрального племени юки, Творец, Тайкомол («тот, кто живет один»), появился на первичном море в виде пушинки. Будучи еще окруженным пеной, он заговорил, и Койот, который, добавляет рассказчик, существовал уже давно, услышал его. «Что я должен делать?» — спросил Тайкомол и начал петь. Постепенно он принимает человеческую форму и называет Койота «братом моей матери». Из собственного тела он извлекает пищу, дает ее Койоту – и создает Землю, вынимая из своего тела необходимые материалы. Койот помогает ему создать человека, но делает его смертным. Действительно, сын Койота умирает, а когда Тайкомол предлагает вернуть его к жизни, Койот отказывается.[48]

Может быть, как того желает В. Шмидт[49], Тайкомол и не представляет истинного калифорнийского бога создателя. Но примечательно то, что именно этот миф, где Койот играет важную роль, привлек внимание индейцев юки. Отступление на второй план или стушевывание роли Верховного Бога Создателя довольно часто встречается в истории религий. Большинство Высших Существ становятся, в конце концов, dei otiosi[50], и не только в примитивных религиях. В нашем случае интересно отметить, что Бог затушеван перед таким амбивалентным и парадоксальным персонажем, как Койот, истинный трикстер. У племени комо из прибрежных районов Койот занимает место Бога Создателя: действительно, Бог не участвует в космогоническом творении. Но Койот творит Мир случайным образом. Почувствовав жажду, он вырывает с корнями озерные растения, провоцируя сильное излияние подземных вод. Фонтан подбрасывает его высоко в воздух, и вскоре воды покрывают Землю подобно морю. Койоту удается преградить воде путь, а затем он принимается создавать людей из пушинок. Однако, обозлившись, что люди ему не дают еды, он устраивает пожар, а затем сразу же вызывает потоп, чтобы его погасить. Он создает второе человечество, которое насмехается над ним, и Койот угрожает новой катастрофой. Тем не менее, он продолжает свою демиургическую деятельность, но так как люди не принимают его всерьез, он превращает некоторое их количество в животных. В конце Койот делает Солнце и поручает птице отнести его на Небо; он регулирует космические ритмы и устанавливает культовые церемонии киксу.[51]

Я привел этот миф, чтобы показать совершенно иной вид космогонии, осуществляемой под знаком Койота. Кажется, что Творение Мира и человека происходит помимо демиурга, и примечательно, что люди, эти чистые создания, насмехаются над ним и даже не дают ему поесть. Каким бы ни было историческое объяснение такой замены Создателя Койотом, очевидно, что, несмотря на его выдающееся положение и его творящую силу, его характер трикстера-демиурга остается прежним. Он ведет себя в роли единственного Создателя, как незабываемый трикстер, доставляющий наслаждение публике во множестве североамериканских легенд.

ТРИКСТЕР

Примечательно, что крайний тип дуализма, встречающийся в Северной Америке, относится к Койоту, настоящему трикстеру. Трикстер выполняет в калифорнийских космологических мифах, которые мы привели, гораздо более сложную функцию, чем может показаться.[52] Его личность амбивалентна, а роль двусмысленна. В большинстве мифологических традиций трикстер несет ответственность за появление смерти и современное состояние мира. Но он еще и демиург (Transformer) и Герой-просветитель, так как считается, что он украл огонь и другие ценные вещи, а также уничтожил чудовищ, которые опустошали Землю. Тем не менее, когда он ведет себя как Герой-просветитель, трикстер сохраняет свои специфические черты. Например, ему удается украсть огонь или другую необходимую людям вещь, которую ревниво хранило какое-либо божественное Существо, – Солнце, Воды, дичь, рыбу и т.д. Однако происходит это с помощью хитрости или мошенничества, а вовсе не героическим путем. Зачастую из-за его легкомыслия его постигают неудачи (например, Земля уничтожается огнем или затапливается водой и т.п.). А освободить людей от чудовищ-каннибалов ему удается с помощью уловок или притворства.

Еще одной характерной чертой трикстера является его амбивалентное поведение по отношению к сакральному. Он пародирует и высмеивает шаманский опыт или ритуалы жрецов: духов хранителей шаманов он представляет в гротескном виде, как свои собственные экскременты[53] , подражает экстатическому полету шамана, хотя каждый раз в конце концов падает. Мы видим, что такое пародийное поведение трикстера имеет двойной смысл: он насмехается над «святым», над жрецами и шаманами, однако каждый раз его выходки обращаются против него же самого. Когда он не упорный и коварный противник Бога Создателя (как в калифорнийских мифах), он проявляется как Существо, которое трудно определить, одновременно умный и глупый, близкий к богам своей «первичностью» и силой, но гораздо более схожий с людьми своей прожорливостью, чрезмерной сексуальностью, своей аморальностью.

Рикетт[54] видит в фигуре трикстера образ самого человека, в его попытках стать тем, кем он должен стать – хозяином Мира. Можно было бы принять это определение с той оговоркой, что мы помещаем образ человека в воображаемую Вселенную, погруженную в священное, а не рассматриваем его в гуманистском, рационалистском или волюнтаристском смысле. Действительно, трикстер отражает то, что можно назвать мифологией человеческого состояния. Он, безусловно, противится решению Бога сделать человека бессмертным и обеспечить ему в некотором роде райское существование в мире чистом, богатом и свободном от каких-либо противоречий. И он насмехается над «религией», а точнее, над техниками и претензиями религиозной элиты, то есть, жрецов и шаманов, хотя мифы всегда подчеркивают, что эти насмешки вовсе не достаточны, чтобы лишить эту религиозную элиту ее силы.

Некоторые черты характерны для состояния человечества, того, каким оно сейчас является, в результате вмешательства трикстера в творение Создателя. Например, он побеждает чудовищ и при этом не ведет себя как герой; в некоторых деяниях он добивается успеха, а в других терпит неудачу; он упорядочивает или дополняет Мир, но с таким презрением и таким количеством ошибок, что результат получается несовершенным. С этой стороны можно увидеть в фигуре трикстера проекцию человека в поисках нового типа религии. Приключения трикстера составляют род мифологии, радикальным образом секуляризованной, пародирующей действия божественных Существ и одновременно высмеивающей свой собственный вызов богам.

Поскольку в калифорнийских мифах виден истинный дуализм, абсолютное противопоставление Койота Творцу, можно сказать, что этот дуализм – который нельзя редуцировать до системы полярностей – отражает также противопоставление человека Творцу. Но мы только что показали, что вызов Богу происходит под знаком неустойчивости и пародийности. Здесь уже можно признать некую зачаточную философию. Но имеем ли мы право признавать ее только лишь здесь?

НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Было бы бесполезным резюмировать анализ приведенных документов. Тем не менее, напомним вкратце различные типы антагонизма и полярности, отмеченные у североамериканских индейцев, чтобы осознать их характер как «духовных творений». Верно, что определенный тип дуализма создан аграрными племенами, но наиболее радикальный дуализм мы находим у калифорнийских племен, не знакомых с сельским хозяйством. Социогенез – впрочем, как и любой другой «генез» — не объясняет функции экзистенциального символизма. Деление на две части обитаемой территории и деревни, например, с антагонизмом между двумя полярными принципами, встречается у многих племен, но при этом в их мифологиях или религиях отсутствует дуалистическая структура. Эти племена просто применили территориальное разделение на две части, как непосредственное данное опыта, а их мифологическое и религиозное творчество проявилось на другом плане.

Что же касается народов, которые столкнулись с загадкой полярности и попытались ее разгадать, здесь мы сталкиваемся с поразительным разнообразием предложенных решений. У центральных алгонкинов наблюдается личный антагонизм между Героем-просветителем и низшими Силами – конфликт, за которым следует примирение, объясняющее наступление смертности и установление инициатической хижины. Но этот антагонизм не был предопределен, он явился результатом несчастного случая (гибели Волка, брата Манабуша). Что же касается инициатической хижины, нам известно, что она уже существовала раньше у другого алгонкинского племени, оджибве, которые получили ее от Великого Бога, и ее символизм объяснял космические полярности, а также их интеграцию. У племен, выращивающих кукурузу, дуализм проявляется в совершенно иной форме: у зюни в мифологии дуализм стерт, однако он доминирует в ритуалах и календаре праздников; напротив, у ирокезов, как в мифологии, так и в культе, ярко представлен дуализм иранского типа. И, наконец, у калифорнийцев антагонизм между Богом и его противником Койотом открывает путь к «мифологизации» человеческого состояния, сравнимой с мифологизацией у греков, но все же отличающейся.

ИНДОНЕЗИЙСКИЕ КОСМОГОНИИ

В Индонезии идея творения, так же как и концепция космической жизни и человеческого общества, развивается под знаком полярности. В некоторых случаях эта полярность предполагает или разъясняет первоначальную цельность/единство. Но само творение является результатом встречи – агрессивной или супружеской – двух божеств. Не существует космогонии по воле и силами единого Творца или группы сверхъестественных существ. В начале Мира и Жизни была пара. Мир – это продукт или иерогамии между богом и богиней, или результат битвы между двумя божествами. В обоих случаях происходит встреча между принципом или представителем высших регионов – Неба — и принципом или представителем низших регионов, которые представляют либо как Ад, либо как регион, который позднее, после свершения Творения, станет Землей. И в том, и в другом случае вначале была «тотальность», в которой угадываются два принципа, соединенных в hieros gamos или еще не дифференцированных.[55]

Согласно мифологии даяков, в начале космическая целостность находилась в потенциальной форме в глотке водяного Змея. Творение заставило проявиться это первичное единство. Появились две горы, и повторяющиеся толчки вызвали постепенное проявление космической реальности. Горы – это места, где сидят два высших божества, и они же и есть эти божества – Махатала и ее супруг Путир. Пока еще нет промежуточного Мира, в котором будет жить человек. Махатала заставляет появиться Древо Жизни в «Центре»; две птицы калао – они также идентичны двум высшим божествам – подлетают к Дереву и начинают биться друг с другом в его ветвях. Из частей Древа Жизни рождаются юноша и девушка, и они становятся предками даяков. В конце концов, Древо жизни разрушено, а птицы убивают друг друга.

Итак, во время Творения два божества проявляются в трех различных формах: космической (две горы), антропоморфной (Махатала и Путир), териоморфной (две птицы). Но эти полярные проявления – лишь один из аспектов божества. Не менее важны его проявления в качестве целостности: первичный Змей, например, или Древо Жизни. Эта целостность – которую Шерер называет «амбивалентной божественной целостностью» — составляет саму основу религии даяков. Она постоянно провозглашается во многих контекстах. Итак, можно сказать, что для даяков любая божественная форма содержит и свою противоположность: Махатала оказывается своим собственным супругом, а Змей – птицей.

Космогонический миф помогает нам понять религиозную жизнь даяков, а также их культуру и социальную организацию. Мир есть результат столкновения двух полярных принципов, и во время этого конфликта Древо Жизни – представляющее их воплощение – разрушается. Однако из разрушения и смерти появляется Космос и новая жизнь. Источником этого нового творения служит сама смерть «целостного божества». В наиболее важных религиозных церемониях, включающих ритуал перехода – рождение, инициация, свадьба, смерть, — этот созидательный конфликт постоянно делается актуальным. В свадебной церемонии, например, пара возвращается к исходным временам. Это возвращение символизируется воссозданием Древа Жизни, которое молодые супруги обнимают. Каждое рождение также соотносится с первичными временами. Комната роженицы символически помещается в первичные Воды, так же, как и комната конфирмации девушек во время церемонии инициации. Смерть тоже считается возвращением в мифическое изначальное время.

По случаю каждого решающего кризиса и в каждом ритуале перехода человек проигрывает драму Мира ab initio[56]. Процесс происходит в два этапа: возврат в божественную целостность, неясную и первозданную, и повторение космогонии, то есть, разрыва примитивного единства. Это действо повторяется во время ежегодного общего праздника. Шерер подчеркивает, что конец года представляет собой конец эры и мира, а церемонии, которые его сопровождают, ясно показывают их направленность: возвращение во времена до начала Творения, во времена живой и священной цельности, представленной водным Змеем или Древом Жизни. Действительно, в этот из всех самый священный период, называемый «временем между двумя годами», копия Древа Жизни устанавливается посреди деревни и жители возвращаются в докосмическую эпоху. Именно по этой причине законы и запреты приостанавливают свое действие, ибо Мир прекращает существовать, и в ожидании, пока он будет вновь создан, общество живет рядом с божеством, а точнее, в изначальной божественной цельности. Оргиастический характер этого промежутка «между годами» не должен скрывать от нас его сакральность. Как говорит Шерер, речь идет «не о беспорядке, но о порядке». В это сакральное время все возвращается в целостность и единство, одновременно космическое, божественное, социальное и сексуальное. Оргия заставляет повиноваться божественному началу, а те, кто в ней участвует, находят божество в самих себе.[57]

АНТАГОНИЗМ И ИНТЕГРАЦИЯ

У нас не хватит времени достойным образом представить другие индонезийские примеры. Все же вспомним, что у племени тоба-батак творение есть результат битвы между высшими и низшими силами. Однако здесь борьба не заканчивается взаимным уничтожением противников, а приводит к их интеграции в новом Творении.[58] На острове Ниас два высших божества, Ловаланги и Латуре Дане, одновременно и противостоят, и дополняют друг друга. Ловаланги связан с высшим миром, он воплощает добро и Жизнь; его цвета – желтый или золотой, его символы и культовые эмблемы – петух, калао и орел, Солнце и Свет. Латуре Дане принадлежит низшему миру, он воплощает зло и смерть, его цвета – черный или красный, эмблемы – змеи, символы – Луна и тьма. Но антагонизм двух божеств включает также и комплементарность. Мифы рассказывают, что Латуре Дане родился без головы, а Ловаланги без спины; иными словами, вместе они составляют единство. И более того, каждый из них владеет атрибутами, которые больше подходят другому.[59]

В Индонезии космический дуализм и комплементарный антагонизм выражены как в структуре поселения и дома, в одежде, орнаментах и оружии, так и в ритуалах перехода: рождения, свадьбы, смерти.[60] Ограничимся несколькими примерами: на Амбрине, одном из Молуккских островов, деревня разделена на две половины, это деление носит не только социальный характер, но и космический, потому что оно включает в себя все объекты и события в Мире. Действительно, левое, женщина, побережье или морской путь, низшее, духовное, внешнее, запад, младший брат, новое, молодое и т.д. – противостоит правому, мужчине, суше или горам, высшему, небу, светскому, высоте, внутреннему, востоку, старшему брату, старому и т.д. Но когда жители острова упоминают это деление, они говорят не о двойном, а о тройном делении. Третьим элементом служит «высший синтез», который интегрирует антагонистические элементы и поддерживает их в равновесии.[61] Такая же система встречается в нескольких сотнях километров от Амбрины, например, на Яве и на Бали.[62]

Антагонизм между противоположностями главным образом отражается в ритуалах и культовых предметах[63], что, в конечном счете, направлено на соединение противоположностей. У народа минангкабоу с острова Суматра враждебность между двумя парами кланов выражается в случае заключения брака в ритуальном бое петухов.[64] Как пишет П.Е. де Жосселен де Йонг: «Все общество в целом делится на две части, которые взаимно антагонистичны, но в то же время и комплементарны; общество не может существовать, если нет этих двух частей и если они активно не взаимодействуют друг с другом. Свадьба представляет как раз случай для выполнения этих условий».[65] Также, согласно Жосселену де Йонгу, все индонезийские праздники носят характер войны, тайной или открытой; их космический смысл неоспорим. Действительно, антагонистические группы представляют в то же время разные части Вселенной, а их борьба, как следствие, иллюстрирует антагонизм между первичными космическими силами: ритуал представляет космическую драму.[66] Все это прекрасно можно отследить у даяков в их коллективном празднике мертвых, который завершается фиктивной битвой между двумя группами ряженых вокруг выстроенной в деревне баррикады. Этот праздник – воспроизведение космогонии в драматической форме. Баррикада символизирует Древо Жизни, две группы противников представляют двух мифологических птиц, которые убивают друг друга и уничтожают при этом Древо Жизни. Но уничтожение и смерть приводят к новому творению, и таким образом несчастье, принесенное в деревню смертью, предотвращено.[67]

В целом, можно сказать, что индонезийская религиозная мысль разрабатывает и истолковывает интуитивное понимание космогонического мифа. Так как Мир и Жизнь являются результатом разделения первичной соединенности – человек может лишь следовать этой модели. Антагонизм между полярностями возводится в ранг космологического принципа; он не только принимается, но он становится шифром, с помощью которого Мир, Жизнь и человеческое общество открывают свой смысл. Более того, самим образом своего существования антагонизм между полярностями стремится нейтрализоваться в парадоксальном союзе противоположностей. Сталкиваясь, полярности создают то, что можно назвать «третьим компонентом»[68], который может оказаться и новым синтезом, и регрессией к предыдущей ситуации. В истории досистематической мысли редко встречается формула, напоминающая больше гегелевскую диалектику, чем индонезийскую космологию и символику. Тем не менее, существует разница: для индонезийцев синтез полярностей, «третий компонент», не только представляет новое творение по отношению к непосредственно предшествующей ситуации (полярного антагонизма), но и является регрессией, возвратом в первичную ситуацию, в которой противоположности сосуществовали в недифференцированной целостности.[69]

Можно сказать, что индонезийская мысль, определив мистерию Жизни и творческого созидания как мифическое соединение и разъединение противоположностей, оказалась не способной преодолеть эту биологическую модель, как это смогла сделать, например, как мы дальше увидим, индийская мысль. Иными словами, индонезийцы выбрали мудрость, а не философию, творение художественное, а не научное. Они были не одни в этом выборе. И еще пока слишком рано считать их правыми или неправыми.

КОСМОГОНИЯ, РИТУАЛЬНЫЕ СОРЕВНОВАНИЯ И ОРАТОРСКИЕ СОСТЯЗАНИЯ: ИНДИЯ И ТИБЕТ

Древняя Индия позволяет нам наглядно представить переход от мифо-ритуального сценария к палеотеологии, переход, порождающий различные виды метафизики. Она лучше любой другой культуры иллюстрирует повторы на множестве уровней и творческий пересмотр архаической темы, столь обильно представленной во всем мире. Изучая индийские факты, мы осознаем, что основополагающий символ, цель которого открыть глубинную суть человеческой жизни, всегда «открыт». То есть, Индия служит образчиком того, что этот символ способен пустить в ход то, что можно назвать последовательной символизацией всякого опыта, обнажая положение человека в Космосе, побуждая, таким образом, к досистематической рефлексии и выявляя первые результаты. У нас нет возможности сейчас вспоминать даже самые значимые творения индийского гения. Вынужденные ограничиться, мы начнем с одного примера ритуальной оценки хорошо известной схемы антагонизма между двумя полярными принципами. Затем вспомним несколько примеров разработки и творческой интерпретации этой схемы на плане мифологии и метафизики.

Основным сюжетом ведических мифов является битва между Индрой и драконом Вритрой. В другом месте мы отстаивали космогоническую структуру этого мифа.[70] Освободив Воды, заключенные Вритрой в горной расщелине, Индра спасает Мир: он создает его заново. В других версиях мифа лишение Вритры головы и его расчленение выражают виртуальный переход к процессу творения, так как Змей Вритра символизирует непроявленное. Этот миф воистину можно считать образцом, битва между Индрой и Вритрой служит моделью для других форм творения и других видов деятельности. «Тот, кто побеждает в сражении, тот действительно убивает Вритру», говорится в ведическом тексте.[71] Куипер недавно обнаружил две серии однонаправленных фактов. Сначала он показал, что состязания в ораторском искусстве в ведической Индии повторяли первичную борьбу против сил сопротивления (vrtani). Поэт сравнивает себя с Индрой: «Я убийца моих соперников, без ранений, цел и невредим, как Индра» (Ригведа, Х, 188, 2). Ораторские состязания, конкурсы между поэтами составляют акт созидания, то есть, обновление жизни.[72]

С другой стороны, как показал Куипер, есть основания полагать, что мифо-ритуальный сценарий, основанный на битве между Индрой и Вритрой, представлял, на самом деле, новогодний праздник. Все виды состязаний и борьбы — гонки на колесницах, битвы между двумя группами и т.д. – считались стимулирующими силы творения во время зимнего ритуала.[73] Бенвенисте перевел авестийский термин vyaxana как «ораторское состязание», включающее в себя «военные качества, обеспечивающие победу».[74] Речь идет, таким образом, о довольно архаичной концепции индо-иранского происхождения, которая превозносит обновляющий и творческий характер ораторских состязаний. Однако, это не только индо-иранская традиция. Активные ораторские столкновения отмечены, например, у эскимосов, племени квакьютл, у древних германцев. Как недавно отметил Сьерксма, они особенно почитались в Тибете.[75] Публичные диспуты тибетских монахов, с их не только вербальной агрессивностью и жесткостью хорошо известны. Хотя эти диспуты относятся к проблемам буддистской философии и отчасти следуют правилам, установленным знаменитыми буддистскими учеными из Индии, в первую очередь, Асангой, страсть, с которой проходят публичные ученые споры, является характерной чертой тибетцев.[76]

Как показал Рольф Штейн, в Тибете ораторские состязания занимают место наравне со скачками, атлетическими играми, разными видами борьбы и соревнованиями по стрельбе из лука, конкурсами по доению коров, красоты.[77] По случаю Нового Года после скачек на лошадях самое важное соревнование проходило между членами или представителями разных кланов, которые пересказывали космогонический миф и прославляли предков племени. Главной темой мифо-ритуального новогоднего сценария была борьба между Небесным Богом и демонами, аллегорически представленными двумя горами. Как и в других аналогичных сценариях, победа Бога обеспечивала победу новой жизни в начинающемся году. Что же касается ораторских состязаний, они составляли часть, согласно Штейну, «всего комплекса соревнований, которые на социальном плане восхваляли престиж, а на плане религиозном, который его повторяет, соединяли мир людей, общество с его местом обитания. Боги участвуют в спектакле и смеются вместе с людьми. Загадывание загадок и рассказывание сказок, как и эпопеи, оказывают воздействие на урожай и скот. Боги и люди объединялись по случаю больших праздников, социальные противоречия, с одной стороны, укреплялись, а с другой – успокаивались. И группа людей, связываясь со своим прошлым (начало мира, предки) и с местом обитания (священные предки-горы) получала новые силы».[78]

Рольф Штейн выделил иранские влияния на тибетский новогодний праздник.[79] Но это не означает, что весь сценарий был заимствован. Вполне вероятно, что иранские влияния укрепили некоторые уже ранее существовавшие элементы. В любом случае, речь идет об архаичном сценарии, так как он довольно рано исчез в Индии.

ДЭВЫ И АСУРЫ

Однако в Индии наши схемы постоянно воспроизводились и развивались на разных планах и во многих направлениях. Мы уже обсуждали здесь, в Эраносе, в 1958 году, противоречия и конфликт между Дэвами и Асурами, то есть, между богами и «демонами», силами Света и силами Тьмы. Начиная с ведических времен эта борьба – которая составляет мифологическую тему, распространенную во всем мире, — интерпретировалась в весьма оригинальном смысле: она дополнялась «прологом», раскрывавшим парадоксальную единосущность или братство Дэвов и Асуров. «Создается впечатление, — говорили мы в 1958, — что ведическая доктрина стремится установить двойную перспективу: если в непосредственной реальности, в той, что проявляется на наших глазах, Дэвы и Асуры непримиримы, они разной природы, обречены на взаимное противоборство, то в начале Времен, то есть до начала Творения или до того, как Мир принял современный вид, они были единосущны».[80] Более того, боги являются, или были, или способны стать Асурами, а не богами.

С одной стороны, речь идет о смелой формуле божественной амбивалентности, выраженной, впрочем, еще и противоречивыми аспектами великих ведических богов, как, например, Агни и Варуна.[81] Однако здесь скорее видна попытка индийской философской мысли прийти к общему Urgrund Мира, Жизни и Духа. И первым этапом в открытии этой объединяющей в целое перспективы было признание, что «то, что верно в вечности, не обязательно верно во временном измерении». Мы не сбираемся развивать здесь эту тему, так как мы ее уже обсуждали на лекции, о которой говорилось выше.

МИТРА-ВАРУНА

Таким же важным представляется развитие древней индоевропейской темы, касающейся двух комплементарных аспектов божественного суверенитета, которая в Индии представлена отношениями между Митрой и Варуной. В 1940 году Жорж Дюмезиль показал, что пара Митра-Варуна принадлежит трехчастной индоевропейской системе, так как он находит соответствия у древних римлян и германцев. Также Дюмезиль отметил, что концепция божественного суверенитета подвергалась в Индии философскому исследованию, нигде более в индоевропейском мире не известному. Вспомним кратко: для древних индийцев Митра – «властитель в его разумном, светлом, упорядоченном, спокойном, доброжелательном, жреческом аспекте, а Варуна – властитель в атакующем, темном, вдохновенном, властном, ужасающем, воинственном аспекте».[82] Такую же двойственность мы находим в Риме, с теми же контрастами и чередованиями: с одной стороны, противоречие между луперками и фламинами: «смятение, страсть, стремление главенствовать распоясавшегося юнца; а там – беспристрастность, пунктуальность, умеренность властителя-жреца».[83] С другой стороны, здесь мы наблюдаем разные характеры и поведение двух первых королей Рима: Ромула и Нумы. Их противостояние соответствует в самой своей основе противостоянию между луперками и фламинами; впрочем, оно полностью соотносится с полярностью Митра-Варуна, которую мы наблюдаем в Индии, и не только на собственно религиозном и мифологическом планах, а еще и на плане космическом (день и ночь и т.д.), и на плане эпической истории (Ману, король-законодатель соответствует Нуме, происходит от Солнца и основывает «солнечную династию»; Пуруварас, король-гадхарва, соответствует Ромулу, он внук Луны и основатель «лунной династии»).

Однако достаточно сравнить то, что сделали римляне и индийцы с древней индоевропейской мифо-ритуальной темой, чтобы оценить различие между их гениями. В то время как индийцы разрабатывали философски и теологически комплементарность и чередование, характерные для двух аспектов божественного суверенитета, [84] римляне занимались историзацией, как своих богов, так и мифов. Принципы комплементарности и чередования остались в Риме на стадии ритуала, они послужили для создания легендарной историографии. В Индии, напротив, два полярных принципа, которые воспринимались воплощенными в Митре и Варуне, послужили моделью для объяснения Мира и диалектической структуры человеческого состояния – мистическим образом разделяющейся на мужскую и женскую модальности, жизнь и смерть, рабство и свободу и т.д.

Действительно, Мира и Варуна противостоят друг другу, как день и ночь, и даже как мужское и женское («Митра выпускает семя в Варуну», говорится в Шатапатхе Брахмане, II, 4, 4,9), но они противостоят также, как «думающее» (abhigantr) и «действующее» (karta), или же, как Брахман и кшатрия, то есть, как «власть духовная» и «власть темпоральная, временная». Мы встречаем и еще более интересный момент: дуализм, разработанный философией санкхьи, между «Я» (purusha), пассивным и спокойным наблюдателем, и «Природой» (prakrti), действующей и творящей, временами воспринимался в Индии, как иллюстрация оппозиции Митра-Варуна.[85] Такое же соответствие можно отметить между двумя полярными принципами в другой большой философской системе, веданте: Брахман и Майя, потому что «Митра – это Брахман», говорится в древних литургических текстах, а в Ведах Майя – это великое магическое действо Варуны.[86] Уже в Ригведе (1,164,38) в Варуне видели непроявленное, виртуальное и вечное, а в Митре – проявленное.

ПОЛЯРНОСТЬ И «COINCIDENTIA OPPOSITORUM»[87]

Конечно, пара Митра и Варуна не были изначальной моделью полярности, а только ее наиболее значимым выражением, как религиозно, так и мифологически, этого принципа, в котором индийская философская мысль видела фундаментальную структуру космической цельности и человеческого существования. Действительно, в более поздних разработках указано на два аспекта Брахмана: apara и para, «низший» и «высший», видимый и невидимый, проявленный и непроявленный. Иными словами, именно мистерия полярности всегда составляет одновременно и би-единство, и ритмическое чередование, которое читается в разных мифологических, религиозных и философских «иллюстрациях»: Митра и Варуна, видимый и невидимый аспекты Брахмана, Брахман и Майя, purusha и prakrti, а позже – Шива и Шакти или самсара и нирвана.

Однако некоторые из этих полярностей имеют тенденцию к самоуничтожению в coincidentia oppositorum, в парадоксальном цельности-единстве, Urgrund, о котором мы говорили выше. Здесь речь идет не только лишь о метафизических философских рассуждениях, но также и о формулах, с помощью которых Индия стремилась показать особенную форму существования, это доказывается тем фактом, что coincidentia oppositorum включена во все парадоксальные жизненные ситуации: например, jivan mukta, «освобожденный при жизни», который продолжает жить в Мире, тогда как достиг высшего освобождения; или «пробужденный», для кого нирвана и самсара представляют одно и то же; или ситуация посвященного в тантру йога, способного переходить от аскезы к оргии без какого-либо изменения в своем поведении.[88] Индийская духовность базируется на идее Абсолюта. И с какой бы стороны ни рассматривали Абсолют, его нельзя рассматривать в отрыве от противоположностей и полярностей. Именно по этой причине Индия принимает оргию как одно из средств достижения освобождения, тогда как этот путь закрыт для тех, кто еще следует этическим правилам, принятым социальными институтами. Абсолют, высшее освобождение, свобода, мокша, нирвана – недоступно тем, кто не преодолел то, что в текстах называется «парами противоположностей», а именно, полярности, о которых мы только что говорили.

Эта интерпретация, принятая в Индии, напоминает нам некоторые ритуалы архаичных обществ, уже упоминаемые нами, и которые, будучи интегрированными в мифологию и паратеологию полярной структуры, стремились именно к периодическому уничтожению противоположностей в коллективной оргии. Например, мы видели, что даяки прекращали действие всех законов и возмездий во время новогоднего праздника. Не имеет смысла настаивать на различиях между мифо-ритуальными сценариями даяков и индийскими философиями и техниками, которые нацелены на уничтожение противоположностей: они очевидны. Тем не менее, конечный результат в обоих случаях один и тот же – он за пределами полярностей. Конечно, для даяков конечный результат представлен божественной цельностью, единственной, способной обеспечить новое творение, новую эпифанию полной жизни; тогда как для индийских йогов и созерцателей конечный результат преодолевает Космос и жизнь, так как он представляет новое измерение жизни, жизни необусловленной, абсолютной свободы, красоты – и эта модальность существования известна как в Космосе, так и среди богов, это человеческое творение, и доступно исключительно людям; даже боги, если они пожелают достичь абсолютной свободы, обязаны воплотиться и получить это освобождение способами, открытыми и разработанными человеком.

Однако, если вернуться к сравнению даяков и индийцев, важно подчеркнуть следующее: творчество определенного этнического гения или определенной религии проявляется не только в пересмотре и переоценке архаичной системы полярностей, но также и созвучии объединению противоположностей. Сoincidentia oppositorum осуществляется как в даякской оргии, так и в оргии тантрической, но значение преодоления противоположностей не одно и то же в обоих случаях. Другими словами, ни опыт, ставший возможным благодаря открытию полярностей и обретению надежды на их интеграцию, ни символика, которая выражает и порой предваряет этот опыт, не могут быть исчерпаны до конца, даже если в некоторых культурах такой опыт и символика кажутся исчерпавшими все свои возможности. Но именно по всеобщей перспективе, объединяющей весь ансамбль культур, нужно судить о продуктивности символизма, который одновременно описывает структуры космической жизни и делает понятным модус бытия человека в Космосе.

ИНЬ И ЯН

Мы не без причины оставили напоследок пример Китая: как и в архаичных обществах обеих Америк и Индонезии, космическая полярность, выраженная символами инь и ян, «проживалась» в Китае в ритуалах, и она очень рано стала служить образцом универсальной классификации; кроме того, как и в Индии, пара противоположностей инь и ян была разработана в космологии, которая, с одной стороны, систематизировала и оценивала многообразные техники для тела и дисциплины ума, а с другой стороны, инициировала философские рассуждения, все более и более строгие и систематичные. Мы не будем представлять морфологию инь и ян во всем их комплексе, а также очерчивать их историю. Достаточно напомнить, что полярный символизм обильно представлен в бронзовой иконографии эпохи Шань (1400-1122 гг. до нашей эры, согласно традиционной китайской хронологии). Карл Хенц, посвятивший этой проблеме целый ряд работ, отмечает, что полярные символы располагаются таким образом, чтобы показать их соединение; например, у совы, еще одного символа тьмы, «солнечные глаза», в то время как символы света отмечены «ночным» знаком.[89] Хенц поясняет, что соединение полярных символов иллюстрирует религиозные идеи в связи с обновлением времени и духовным возрождением. Согласно этому автору, символизм инь-ян характерен для наиболее древних ритуальных предметов, задолго до появления первых написанных текстов.[90]

Впрочем, этот вывод принадлежит Марселю Гране, хотя он пришел к нему иным путем и использовал иной метод. Гране напоминает, что в Che King слово инь связано с идеей холодной и пасмурной погоды и применяется ко всему внутреннему, тогда как термин ян связан с идеей солнечной и жаркой погоды. [91] Иными словами, инь и ян указывают на противоположные и конкретные аспекты времени (Гране, там же, стр. 118). В книге гаданий, давно уже утерянной, Куэй Цанг, от которой сохранились лишь небольшие фрагменты, говорится о «времени света» и о «времени тьмы» — опережая высказывания Чуанг Цу: «время полноты, время упадка… время совершенствования, время сгущения, время жизни, время смерти» (там же, стр.132). Таким образом, Мир представляет «циклически упорядоченную целостность [tao, pien, t’ong], состоящую из соединения двух чередующихся и комплементарных проявлений (там же, стр.127).

Идея чередования, как считает Гране, вероятно, одержала верх над идеей противоположностей (стр.128). Это показывает нам структура календаря. «Инь и ян были призваны организовать материю календаря, так как эти символы с особенной силой указывали на ритмическое соединение двух конкретных антитезисных аспектов» (стр.131). Согласно философам, зимой «ян, обманутый инь, подвергается в глубине подземных источников, подо льдом, некоему ежегодному испытанию, из которого он выходит обновленным. Он выбирается из своей тюрьмы в начале весны и стучит пяткой о землю: и тогда лед тает и источники пробуждаются» (стр.135). Итак, Вселенная состоит из серии противоположных форм, циклическим образом сменяющих друг друга.

Под влиянием социологизма Дюкхейма, Марсель Гране склонен выводить концепцию и систематическую соединенность космических чередований из старых концепций социальной жизни китайцев. Мы не последуем за ним этим путем. Тем не менее, важно указать на симметрию между комплементарным чередованием активности двух полов и космическими ритмами, управляемыми взаимодействием инь и ян. А раз мы признаем женскую природу всего, что относится к инь, и мужскую – относящегося к ян, тема иерогамии, которая, согласно Гране, главенствует во всей китайской мифологии, открывает как космическое измерение, так и религиозное. Ведь ритуальное противостояние между двумя полами, имевшее место в древнем Китае, «по типу двух конкурирующих корпораций» (стр.139), выражает одновременно и комплементарный антагонизм обоих модусов жизни, и чередование двух космических принципов, инь и ян. Во время коллективных весенних и осенних праздников два антагонистических хора, стоящих лицом к лицу, провоцировали друг друга в поэтической форме. «Ян зовет, инь отвечает», «мальчики зовут, девочки отвечают». Эти две формулы взаимозаменяемы, они означают одновременно и космический, и социальный ритмы (стр.141). Антагонистические хоры выступают друг против друга, как свет и тьма. Поле, где все собираются, представляет целостность пространства, точно как публика символизирует целостность группы людей и объектов природы (мтр.143). А коллективная иерогамия венчает празднования, это, как мы видели, довольно распространенный в мире ритуал. В данном случае полярность также – и это принимается как закон жизни в остальное время года – уничтожается или трансцендирует в союзе противоположностей.

Нам известно, что китайская философия сделала с этими категориями мышления. Было бы увлекательно для истории идей сравнить представление о тао с различными примитивными формулами «третьего компонента» как решения проблемы полярностей.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

В конце мне хотелось бы вернуться к моменту, который представляется мне решающим для всего сравнительного исследования, а именно, к непреложности духовных созданий в ранее существовавшей системе ценностей. В мифологической и религиозной вселенной каждое творение создает заново свою собственную структуру, как каждый великий поэт создает свой собственный язык. Действительно, разные виды раздвоения и полярности, дуальности и чередования, антитезных диад и совпадения противоположностей (coincidentia oppositorum) встречаются повсюду в мире, на всех уровнях культуры. Но историк религий стремится разобраться в том, что разные культуры делают с этими первичными данностями. Герменевтик, преследующий цель понимания культурного творчества, колеблется перед соблазном сократить все виды диад и полярностей до одного основного типа, отражающего некую неосознанную логическую деятельность. Так как не только дихотомии могут быть классифицированы, как мы это увидели, по многим категориям, но и внутри одной и той же категории можно обнаружить удивительное разнообразие функций и значений, которыми были обременены определенные типичные системы. Здесь не стоит вопрос об установлении полной и детализированной морфологии всех видов и вариаций религиозных диад, дихотомий и полярностей; это было бы огромной работой, выходящей, впрочем, за рамки нашей задачи. Но те несколько документов, что мы проанализировали и которые были намеренно отобраны среди наиболее репрезентативных, вполне достаточны, чтобы проиллюстрировать наши аргументы.

Итак, можно выделить: 1) группы космических полярностей и 2) группы, относящиеся к человеческому состоянию. Конечно, в большинстве случаев космические дихотомии и полярности соответствуют тем, что соответствуют человеческому состоянию. Тем не менее, такое различение полезно, потому что именно полярности второго типа в некоторых культурах и начиная с определенного исторического момента открыли путь для развития философской мысли. Среди космических полярностей можно выделить полярности пространственной структуры (право-лево, верх-низ и т.д.), полярности временной структуры (день-ночь, сезоны и т.д.) и, наконец, полярности, определяющие процессы космической жизни (жизнь-смерть, ритмы роста растений и т.д.). Что же касается дихотомий и полярностей, относящихся к человеческому состоянию и порой служащих ему шифром, они более многочисленны и, если можно так выразиться, более «открыты». Основной парой остается пара мужское-женское, но также различают этнические дихотомии (свои-чужие), мифологические (антагонистические Близнецы), религиозные (священное-профанное – что, впрочем, выражает всеобщую дихотомию, относясь как к Космосу, так и к жизни и обществу; боги-противники богов и т.д.), этические (добро-зло и т.д.).

В этой предварительной и неполной классификации вначале поражает, что большое число дихотомий и полярностей включены друг в друга, как. Например, космические полярности, сексуальная или религиозная дихотомия. В конце концов, они выражают модальность самой Жизни, рассматриваемой как ритм и чередование. Как мы отметили (по поводу племени коги и индонезийцев), полярный антагонизм становится «шифром», разгадывая который человек раскрывает одновременно и структуру мироздания, и значение своей собственной жизни. На этой стадии нельзя еще говорить о религиозном или этическом «дуализме», потому что этот антагонизм не предполагает ни «зла», ни «демонического». Дуалистические идеи уточняются, когда мы имеем дело с противостоящими парами, в которых два антагониста не включены друг в друга. Это очевидно для калифорнийских космогонических мифов, где Бог борется с Койотом. Однако схожую ситуацию мы видим в мифах о Манабуше: его конфликт с низшими Силами не был предопределен, а возник вследствие случайного события (убийство Волка).

По этому поводу было бы интересно уточнить, в каких культурах и в какую эпоху негативные аспекты Жизни, принимаемые до этого как заданные и неопровержимые моменты космической целостности, потеряли свою изначальную функцию и стали, в конце концов, интерпретироваться как манифестации зла. Так как, по-видимому, в тех религиях, где доминирует система полярностей, идея зла проявляется довольно медленно и не без трудностей, а в некоторых случаях даже бывает, что понятие зла оставляет за рамками своего круга целый ряд негативных аспектов жизни (например, страдание, болезни, жестокость, невезение, смерть и т.д.). У племени коги, как мы видели, принцип зла принимается как необходимый и неизбежный элемент целостности.

Эти наблюдения будут развиты и детализированы в нашей следующей работе. Сейчас же я хотел бы напомнить, что взаимодействие между противоположностями имеет также множество вариантов решений. Существует противостояние, столкновение и борьба, но в некоторых случаях конфликт приводит к соединению или дает рождение «третьему компоненту», тогда как в других случаях полярности представляются парадоксальным образом сосуществующими в coincidentia oppositorum или они трансцендируют, то есть, радикальным образом уничтожаются, становясь нереальными или недоступными восприятию. (Я имею в виду, главным образом, некоторые решения индийской метафизики и мистических техник.) Такое разнообразие решений проблем, вызванных взаимодействием между противоположностями – и еще следует добавить радикальные «дуалистические» позиции, – также заслуживает глубокого осмысления. Так как, если любое найденное решение системы полярностей включает в себя зачатки мудрости, сама множественность и крайнее разнообразие таких решений пробуждает критический анализ и подготавливает приход философии.