Гарри Лахман
Юнг Мистик
Глава 4.
Метаморфозы либидо.
Юнг покинул Бургхольцли как полностью штатный сотрудник в марте 1909 года, хотя оставался связанным с этой клиникой еще какое-то время как добровольный врач, что позволяло ему контролировать докторантов и давало доступ к пациентам. Его пребывание там занимало слишком много времени, отдаляя от собственных исследований, говорил он. Учитывая возможную поддержку Эммы, Юнг мог всецело посвятить себя частной практике, да и сама Эмма давила на него, чтобы он оставил клинику [1]. И хотя все это, безусловно, верно, также могли иметь место и другие факторы. Его приверженность к психоанализу требовала все более и более времени и энергии. Блейер ясно ощущал происходящий конфликт интересов, и это подпортило их и без того негативные отношения. Новая склонность Юнга действовать так, будто он был у власти, и порыв как можно быстрее избавиться от рабочей нагрузки был не пошли ему на пользу. Коллеги Юнга жаловались, что он был заинтересован только в снах своих пациентов, и что он фокусировался на собственной работе в ущерб своим служебным обязанностям. Также имели место подозрения, что подлинная причина отъезда Юнга – это роман с Сабиной Шпильрейн. Некоторые предполагали, что из-за этого Блейер попросил его об отставке. На самом же деле, Юнг уходил в отставку и раньше, когда Блейер, по неясным причинам, отклонил его запрос на обучение с Жане в Париже, но после этого вскоре восстановился. Как бы его ни осаждали, Юнг рад был уйти. Девять лет, проведенные там, имели решающее значение для его развития, но настало время двигаться дальше. Во-первых, Бочонок мог снова пить. Да и в любом случае судьба, казалось, одобряла его решение. В тот же день, когда Юнг ушел в отставку, ему был передан важный пациент, практически на серебряном (если не золотом) блюдечке.
Джозеф Медилл Маккормик, наследник империи Чикагской газеты, а позднее сенатор США, был богачом, алкоголиком и пребывал на грани срыва. Он прибыл в Бургхольцли из Берлина, требуя встречи с Юнгом и ни с кем другим. Через две недели, как личный пациент Юнга (Блейер не любил такие договоренности, но ему пришлось с этим смириться), Маккормик был «излечен» — по крайней мере, временно, посредством разрушения его зависимости от властной матери, владевшей «Chicago Tribune», где Медилл (как его знали) работал. Юнг использовал то, что называл методом «убей или исцели». Описывая дело на бумаге, он пояснял, что Медилл был неспособен исполнять свои обязанности и должен быть от них освобожден; мужчины-газетчики, осознавая его бесполезность, соглашались с этим и были рады наблюдать его уход. А вот его мать не очень. Она потеряла своё влияние на него, и Медилл был свободен, по крайней мере, на время (он совершил самоубийство в 1925 году). Это был первый независимый успех Юнга, и ему удалось сорвать куш. Мало того, что семья Маккормик владела «Chicago Tribune», кузин Медилла, Фаулер, был женат на дочери Джона Рокфеллера, одного из богатейших людей мира. Великий дядя Медвилла – Сайрус Маккормик, изобрел молотилку Маккормика, а позднее также играл важную роль в «International Harvester». Тот факт, что Медилл вернулся в Чикаго хотя бы частично исцеленным, дал Юнгу завидный отличительный знак среди богатых невротиков-американцев, и их поток вскоре направился к его дверям.
Однако это было уже не в Бургхольцли. Шестью годами ранее Юнг приобрел землю в Кюснахте, небольшом пригороде на берегу Цюрихского озера. Типичный Швейцарский дом, построенный им здесь и описываемый как «комфортабельный» и «полный мебели стиля Бидермеер и семейных образов» [2], был закрытым и чрезвычайно личным, а также стал домом отдыха на всю его оставшуюся жизнь. Он оставался привлекательным для паломников, и годами позже Юнг отмечал, что для достижения психической целостности необходима тесная связь с землей, и содействуя индивидуации некоторые вынуждены отказаться от этого. Юнг, Эмма и их дети переехали туда в июне. Мать и сестра Юнга переехали в соседний дом годом ранее; оба они стали полезными в новом доме. Труди (сестра Юнга) работала в качестве секретаря, а Эмили помогала с детьми. В Кюснахте у Юнга имелась комната для работы, встречи с пациентами и ухода в одиночество, которые было столь же сильно необходимо для него, как и еда и дыхание (в его ныне большой семье это не являлось тайной). Место было на берегу озера, что позволяло Юнгу предаваться парусному спорту, что стало его страстью. Юнг всегда предпочитал бывать на свежем воздухе; он любил туризм, езду на велосипеде и кемпинг, а также наслаждался воинской обязанность, которую ему приходилось исполнять каждый год. Юнг был чрезвычайно телесным человеком, умевшим находить отдохновение в тяжелой, физической работе, дополненной случайной детективной историей. Юнг мало интересовался современной литературой, но явно был поклонником Агаты Кристи и Жоржа Сименона.
Другие доктора могли подумать, что оставить всемирно известную клинику – весьма плохой шаг для карьеры, но почти сразу же Юнг получил мощный толчок к уже безграничной уверенности в себе, когда его пригласили на лекцию по ассоциативным тестам в Университете Кларка в Вустере, Массачусетс. Фрейд тоже был приглашен, и хотя Юнг полагал, что его приглашение было совершенно независимо от Фрейда, факт того, что он был известным сторонником Фрейда определенно повлиял на дело; есть даже предположение, что Юнга пригласили как второго из лучших, когда первый избранный не смог присутствовать [3]. Фрейд был в восторге, когда узнал, что Юнг читал лекцию. Однако, чувства Юнга, пожалуй, были не так просты и в этом отношении, возможно, чувсьва Фрейда тоже Юнг осознал, что Фрейд одержим своими идеями. Даже во время их первой встречи, Юнг умолчал об одной серьёзной оговорке, в знак уважения к великому опыту Фрейда, и оставил все при себе. Больше всего Юнга беспокоила тенденция Фрейда к снижению любого проявления духовности (в культурном или философском смысле) к чему-то меньшему. Фрейд чуял секс повсюду; он был центральным мотивом всего, и если его нельзя было обнаружить сразу, то лишь в силу его маскировки. Юнг заметил, что если это было бы правдой, то вся культура тогда бы являлась фасадом, маскирующей репрессивное или сублимированное сексуальное желание, и был ошеломлен ответом Фрейда: «Да, это так, и это есть проклятие судьбы, с которым мы не в силах бороться». Вместе с Марксом и Ницше, Фрейд являлся одним из великих практиков того, что философ Поль Рикер называл «герменевтикой подозрения» — идеи того, что истинное значение текстов или культурных работ не есть то, что представлено на поверхности, но то, что сокрыто глубже и это, как правило, нечто менее идеалистическое или благородное. Для Маркса это была классовая борьба, для Ницше «воля к власти», а для Фрейда секс. Из-за пресловутого допущения Фрейда творения искусства становились различными манифестациями сублимации, «смещенной деятельности» или исполнения желания [4]. Юнг-романтик не мог согласиться с таким подходом, но на том этапе их отношений он не ощущал себя готовым оспаривать мастера. Но вскоре он сделал это.
Другой последователь Фрейда, венгерец Шандор Ференци, был также приглашен на лекцию, и троица договорилась встретиться в Бремене, Германия, чтобы провести вместе день перед отплытием. Там и произошел один из двух известных обмороков Фрейда, случившихся в присутствии Юнга. За обедом темой разговора стали доисторические останки, которые были обнаружены в Северной Германии. Рональд Хейман считает, что употребив вино после почти десятилетнего воздержания, Юнг перепутал доисторические останки с торфяно-болотными мумиями, обнаруженными в Бельгии. Но был он пьян, или же нет (хотя Бочонок был крупным мужчиной, привыкшим к большим порциям, ему требовалось совсем немного выпить, чтобы захмелеть), заведенный им разговор про трупы оказал своеобразное влияние на Фрейда, повергнув его в обморок. Фрейд утверждал, что его вызвали вино и истощение, но еще одна причина напрашивается сама собой: Фрейд ощущал, что Юнг таил желание его смерти, также он видел его во сне. Три года спустя, на конференции в Мюнхене, Фрейд упал в обморок еще раз, когда Юнг высказывался против идеи, что фараон Аменофис IV тайно желал смерти своему отцу, Аменхотепу. Юнг отметил, что когда он поднял Фрейда в этот раз и перенес его на диван (тогда как его последователи стояли вокруг беспомощно), Фрейд посмотрел на него «будто бы это я был его отцом» [6] (Эрнест Джонс, биограф Фрейда, отмечал, что сам Фрейд сказал, «как должно быть сладка смерть», когда силач Юнг переносил его). Желал ли Юнг смерти Фрейду или нет, сам Фрейд, кажется, верил, что он достаточно сильно приложил руку к невротической реакции в нем всякий раз, когда всплывала комбинация Фрейд-Юнг-смерть. С другой стороны, с его возрастанием глухого нежелания играть роль наследного принца, и в то же самое время необходимость посвящать ей значительную долю энергии, мысль о том, что жизнь будет проще без Фрейда, наверняка приходила Юнгу в голову.
Пересечение Атлантики тогда было воистину приключением, и, проводя дни вместе, Юнг и Фрейд решили анализировать сны друг друга. Это привело к катастрофе. Анализируя один из сновидений Фрейда (деталей которого Юнг так и не раскрыл до конца своих дней, но оно включало жену Фрейда и его невестку, с которой Фрейд, как считается, имел отношения) Юнг отметил, что он мог бы проделать лучшую работу, если бы Фрейд предоставил более полное описание своей личной жизни. Фрейд снова посмотрел на Юнга так, как будто подозревал его в чем-то, а затем отказался. Его объяснение состояло в том, что это могло поставить под риск его авторитет. Но это возымело обратный эффект. Поставив свой личный авторитет выше истины, в глазах Юнга он потерял его полностью. В этот момент их отношениям пришел конец (по крайней мере, для Юнга); оставался только болезненный процесс признания этого факта.
Сам Фрейд поразился, когда дело дошло до сновидений Юнга. В частности, одно было для Юнга особенно важно; в нем он мельком впервые увидел то, что позднее назовет коллективным бессознательным. Ему снилось, что он был в неизвестном доме, хотя этот дом был «его». В нем было два этажа. Верхний был оформлен в стиле рококо. А нижний казался гораздо более старым, предположительно пятнадцатого или шестнадцатого века, или же даже Средних Веков. Он проследовал по каменной лестнице в подвал. Здесь все было еще более древним и, казалось, имело римское происхождение. Он увидел кольцо на одной из каменных плит пола, и, потянув его, обнаружил еще одну лестницу. Спустившись, Юнг оказался в небольшой пещере; пол был покрыт пылью, и на нем Юнг увидел разбитую глиняную посуду, кости и два древних человеческих черепа.
Читателя может поразить сходство с ранним сновидением Юнга об огромном ритуальном фаллосе; в обоих случаях он идет вниз, в подземный мир. Фрейда же, однако, поразили черепа, что понятно с учетом того, что он ощущал, как человек, говорящий все это, желает ему смерти. Юнг рассказывает нам, что Фрейд постоянно возвращался к черепам и спрашивал Юнга, может ли он обнаружить какое-либо желание, ассоциированное с ними. Юнг, осознавая навязчивые идеи Фрейда и внутренне признав, что не может пояснить свою собственную интерпретацию (и, скорее всего, пытаясь избежать дискуссии, которая бы могла продлиться до конца плавания), решил солгать Фрейду и признать, что черепа могут олицетворять Эмму и её сестру. Фрейд был доволен и необычайно счастлив, что его наследный принц хотел смерти своей жены. Юнг чувствовал себя виноватым из-за лжи, но видел, что это было неизбежно, и втайне предпочел свою интерпретацию. Дом в сновидении, ощущал он, представлял психе. Верхний этаж олицетворял его сознание. Нижний этаж, который был отделан в старом стиле, был верхним слоем бессознательного. Подвал и пещера ниже представляли древние, гораздо более глубокие уровни, а разрушающиеся кости и черепа — ранние проявления человека. Юнг предположил, что если бы он пошел еще ниже, то наткнулся бы на останки животных. Сновидения Юнга, вероятно, стимулировалось тем, что он недавно переехал в новый, еще чуждый дом, который, тем не менее, выступает как «свой» — это показывает ему, что нынешнее сознание, верхний уровень психе, является частью гораздо большей и более древней структуры, основы которой уходили под землю. Этим утверждается, что нечто совершенно безличного характера лежало под личным бессознательным, которое, по признанию Юнга, было тем, где исследования Фрейда заканчивались. Навязчивая идея Фрейда о желании смерти помешала ему увидеть эту объективную природу глубинного бессознательного, и упрямство, с которым Фрейд поддерживал свои теории, скорее всего, также породило желание смерти и в Юнге (также стоит отметить, что так как Юнг все более и более боролся со своей полигамной тенденцией, некоторая часть его, в конце концов, могла желать смерти Эммы).
Несмотря на это, поездка в Америку имела большой успех, и хотя Фрейд не любил новый мир и стоически терпел свое время там, Юнг безмерно наслаждался [7]. Письма Эмме повествуют о его приключениях в китайском квартале Нью-Йорка, визите в палеонтологический музей, железнодорожном путешествии до Бостона; хотя его книги зачастую выдержаны, здесь читатель может обнаружить иного Юнга, полного ярких впечатлений и шарма. Лекции прошли хорошо, и Фрейд заметил, что Юнг смягчил в себе сексуальный элемент. Оба мужчины были удостоены почетных докторских степеней, и Юнг повстречал множество интересных людей, но чувствовал особое расположение к Уильяму Джеймсу, который разделял интерес Юнга в парапсихологии и озабоченности религией. Джеймс в равной степени расположился к Юнгу и написал об этой встрече их общему другу, психологу Теодору Флурному. И хотя в то время Юнг составил очень благоприятное впечатление о Джеймсе, Фрейд заклеймил его как человека, одержимого навязчивыми идеями – тем, как мы знаем, к принятию чего Юнг уже пришел ранее.
При возвращении в Цюрих, Юнг занялся глубоким исследованием мифологии, чем будет продолжать заниматься всю оставшуюся жизнь. Его сновидение хотело показать ему что-то, и Юнг решил выяснить что именно. Он уже пришел к выводу, что Фрейд ошибочно полагал, будто сновидения пытаются скрыть от нас нечто, что их «явное» содержание маскировало «сокрытый» материал. Сны, как считал Юнг, были естественными порождениями психе, и не являлись, как думал Фрейд, чем-то бессознательными, сфабрикованным для того, чтобы скрыть наши первобытные побуждения от «супер-эго». Сновидения не скрывали истину, осознал Юнг. Напротив, они показывали знание, неведомое сознательному эго, выражая его символическим языком, который отнюдь не является сексуальной семиотикой, как настаивал Фрейд. Юнг, как говорят, однажды язвительно заметил, что «пенис является лишь фаллическим символом», что означает, что он тоже был выражением архетипа, который сообщает различные манифестации мужской творческой энергии.
Одним из последствий этого сновидения было то, что оно напомнило Юнгу о его ранней любви к археологии, древние останки в сновидческой пещере напомнили ему о находках, обнаруженных в те времена в Кноссе такими людьми как Артур Эванс. Сенсационные открытия Генриха Шлимана в Трое также были в не очень отдаленном прошлом, а со времен раскопок Тутанхамона Говардом Картером миновало только десятилетие. Подрастая в Базеле, Юнг сильно тогда проникся в историческом смысле – именно этого, казалось, Фрейду совсем не хватает. Теперь это снова вернулось к Юнгу, и дало ему понять, что психе также можно понимать исторически, как порождение процесса, происходящего во времени.
Как и в случае со спиритизмом, Юнг начал лихорадочно читать и спустя годы клинического точила, его погружение в романтику и тайну мифа было восхитительным. Одна книга впечатлила его особенно сильно – «Symbolik und Mythologie der alten Volker» (Символика и мифология древних народов) Фридриха Крейцера, но и другие книги поглощали его в такой же степени: «Два эссе о поклонении Приапу» Ричарда Пейна Найта, Томас Инман «Древняя языческая и современная христианская символика», Эрвин Роде «Психе», а также «История Греческой Цивилизации» Якоба Буркхардта и работа Геродота, этого «отца» истории. Юнг начал видеть связь между странными повествованиями мифа и порождениями «незваных гостей разума», с которыми он сталкивался в случае своих пациентов – получалось, будто бы их бред некоторым образом использовал мифологический материал. Большинство пациентов Юнга были необразованными и некультурными людьми (как, например, Бабетта), а это означало, что вряд ли они могли получить этот материал посредством чтения или каким-либо другим сознательным путем. Юнг начал осознавать, что все эти вещи приходят прямо из самого бессознательного, и что психика его пациентов (и всех остальных), по-видимому, что-то унаследовала от прошлых поколений.
Хотя впоследствии она была отвергнута, Юнг был глубоко впечатлен тогда очень популярной работой эволюционного мыслителя Эрнста Геккеля, который утверждал, что в своем собственном развитии каждый индивидуальный организм проходит через предыдущие эволюционные стадии вида. Геккель выражал это в точной формуле «онтогенез повторяет филогенез», которая означает, что от зачатия до рождения, пребывая в материнской утробе, каждый из нас повторяет эволюционный процесс.
Теперь, если, по утверждениям Геккеля, современный физический организм проходит через прошлые эволюционные стадии развития своего вида, то, размышлял Юнг, возможно, это также верно и для психики? Ницше также приходил к аналогичному выводу, когда отмечал, что «во сне и сновидениях мы повторяем еще раз путь обучения раннего человечества» [8]. Мифология являла собой самые ранние сновидения человечества, и Юнг убедился, что в психическом бреду своих пациентов он снова сталкивался с этими сновидениями. Фрейд также считал, что психика сохраняет архаичные пережитки, более ранние останки нашего психического мира. Но для Фрейда это было бременем, которые мы вынуждены подавлять. Вместо этого, Юнг видел их как резервуар жизненной энергии, как источник смыслов и силы от которых, в связи с чрезмерным развитием нашего рационального ума, современное человечество было оторвано.
Юнг был ненасытным читателем, но было уж слишком много того, что ему нужно было усвоить, и у него было также много других вещей для заботы – супруга, семья, пациенты, лекции в университете, работа для психоаналитического движения – так что ему были нужны помощники. Одним из них была Сабина Шпильрейн; другим – Якоб Хонеггер. Подобно Сабине Шпильрейн и Отто Гроссу, Хонеггер был еще одним выдающимся, но неуравновешенным человеком, который вошел на орбиту Юнга. Отец Хонеггера (также именуемый Иоганном Якобом) был доктором в Бургхольцли и некоторое время исполнял обязанности директора; к сожалению, дефект его мозга привел к безумию, и он сам стал пациентом, умершим там в возрасте сорока пяти лет. У самого Хонеггера развилась тяжелая зависимость от матери и проявились навязчивые и истерические черты. В конце концов, он тоже станет жертвой безумия; в 1911 году он покончил с собой при помощи смертоносной инъекции морфия.
Как и в случаях с Сабиной Шпильрейн и Отто Гроссом, первый контакт Юнга с Хонеггером происходил в качестве врача. Хонеггер консультировался у Юнга после эпизода с бредом, в ходе которого он зловеще отождествлялся с отцом и также был преисполнен решимости стать психиатром. Юнг признал, что Хонеггер, вероятно, неизлечим, но предложил анализ как средство предотвращения неизбежного. Интерес Хонеггера в мифологии, истории и символизме предположил тоже самое, что и в случае с Сабиной Шпильрейн – положение его на работу в виде лучшего средства исцеления. Хотя сам Юнг был в Америке, Хонеггер был направлен для ознакомления с нынешней мифологией и наблюдения за пациентом, очаровавшим Юнга с 1901 года, Эмилем Швайзером, «Человеком Солнечного Фаллоса». Поручение Хонеггера состояло в том, чтобы собрать достаточно материала на Швайзера для формирования диссертации.
Швайзер поступил в клинику в 1901 году, когда ему было сорок; он был в других учреждениях за двадцать лет перед этим. Он страдал от мании преследования и мании величия, а также имел попытки суицида. Во многих отношения, Швайзер представлял собой типичный случай, но одна из галлюцинаций в особенности захватила внимание Юнга. Швайзер утверждал, что может повелевать погодой, и когда Юнг спросил его каким образом, он пояснил, что солнце имеет огромный пенис, и когда он смотрел на него через полузакрытые глаза, двигая головой из стороны в сторону, пенис также движется. Это создает ветер, что и дает возможность воздействия на погоду. Швайзер использовал странный архаичный язык, когда говорил об этом; это не имело связи с чем-либо из его прошлого, и Юнг был озадачен по поводу того, откуда он мог получить эту идею.
Хотя Швайзер смог выучить английский язык и даже поехать в Лондон (где и начался его бред), он происходил из бедной, неграмотной среды. Несмотря на неспособность мыслить логически, Швайзер интересовался текущими событиями и некоторыми знаниями географии; некоторые из его галлюцинаций включали в себя знатных лиц, таких как Королева Виктория. В его прошлом не имелось никаких подтверждающих данных о том, что Швайзер мог иметь какое-то знание или интерес в мифологии, но его фантазии о солнечном пенисе предполагали свое происхождение в мифе или фольклоре. Даже если он натыкался на книгу о мифологии (что кажется маловероятным, так как ни в одной из предыдущих клиник, где он побывал, не было библиотеки для пациентов, а его семья в Цюрихе также не интересовалась книгами), его неспособность к сосредоточению затруднила бы для него запоминание того, что он прочитал. Но если он не получил эти знания из книг, где же тогда они имели свое происхождение?
Сам Юнг натолкнулся на солнечный фаллос в «Литургии Митры» Альбрехта Дитриха и «Ритуалах Митры» теософского ученого Дж.Р.С.Мида. Он также столкнулся с этой идеей на картине неизвестного раннего немецкого художника, в котором трубка спускается с небес и воздымает юбку Девы Марии; Святой Дух в виде голубя летит вниз, оплодотворяя её (кроме того, примерно в это же время Юнг сталкивался с ссылками на «камни души», упоминаемые ранее, и признал своего гомункула как греческого Бога Телесфороса). Юнг инструктировал Хонеггера записывать бред Швайзера целиком и собирать любые сделанные им рисунки, и обработать этот материал на бумаге, которую затем следовало представить на Второй Международный Психоаналитический Конгресс, который планировалось провести в Нюрнберге в марте 1910 года. Юнг призывал Хонеггера к быстрой работе. Он уже писал Фрейду о своем интересе к мифологии, и Фрейд выразил свою заинтересованность в их изучении — конечно же, с целью показать, что мифы также происходят из секса. Как ученик Юнга, Хонеггер утверждал лидерство Юнга в психоаналитическом исследовании мифа, на которое посягал и Фрейд, и его работа указывала то направление, которое приняла мысль Юнга Другими словами, это будет первым шагом в установлении идеи коллективного бессознательного (хотя Юнг еще не пользовался этим термином); понятно, что Юнг хотел достичь этой цели первым.
Несмотря на свою необычность и некоторую гениальность, Хонеггер, подобно Гроссу, был ненадежен, и Юнг сетовал, что его своенравный студент не исполняет тщательно установленных для него стандартов. И когда Хонеггер, в конце концов, представил результаты своих исследований на конференции, его выступление было возмутительным. Вторя Отто Гроссу, Хонеггер не предпринял никаких попыток скрыть свою эксцентричность; его работа была «трясиной путаницы и страдания, а порой и бессвязным слиянием авторского гласа с видениями умершего субъекта», и его вывод был выражен в виде «искаженной, высокомерной, всесильной и параноидальной прозы» [9]. Хонеггер закончил высказыванием о том, что предоставит убедительные доказательства своих утверждений в более детальной работе, но ее не последовало. Он неожиданно покинул Цюрих вскоре после конференции (еще один пациент Юнга, упорхнувший из клетки), и последующее его поведение, серии сумасбродных решений и грандиозных планов, никак не наводили на мысль, что эта работа была написана, а если и была, то много она не прояснила. Но разочарованный Юнг намеревался завершить дело, брошенное своим маниакальным помощником [10].
Имела место неопределенность вокруг этого дела – некоторые отчеты содержали фантазии Хонеггера о солнечном фаллосе, другие же то, что Швайзер рассказывал ему об этом, а еще одни то, что Швайзер рассказывал Юнгу – все это в результате привело к обвинениям в том, что Юнг «украл» работу Хонеггера, и что идея коллективного бессознательного была придумана им, а вовсе не Юнгом.
Если теперь путаница относительно оставила Юнга, его жизнь вновь осложнилась с приходом даже еще более блестящей, но неуравновешенной личности. Перед тем, как мрачная и тревожная Тони Вольф вошла в жизнь Юнга, он уже сталкивался (или даже имел любовную связь) с двумя женщинами – Марией Мользер и Мартой Боддигхаус. Эти две соперничали за его внимание, на что Эмма не могла не обратить внимание. Мользер, медсестра Бургхольцли, происходила из богатой семьи подобно Эмме; она была наследницей ликерной империи Болс, но хранила эту информацию в тайне и вела скромное существование. Были ли они на самом деле любовниками или же нет, Юнга сильно притягивало к ней, и он позднее признался, что она была вдохновением для его идеи анимы, женского компонента в мужской психике; эта рекомендация позже станет важной. Однако отношения Юнга с Тони Вольф были недвусмысленными. Прибыв в клинику в возрасте двадцати двух лет, она пребывала в ужасной депрессии в связи со смертью своего отца и была на грани безумия. Она происходила из интеллигентной семьи и вела безбедную жизнь, которая будет продолжаться долгие годы – до пятидесяти она прожила со своей матерью. Как и в случае Сабины, Юнг признал её интеллектуальные способности – подобно ему, она сильно интересовалась мифологией – и ей требовалась некоторая целенаправленная деятельность для обуздания своей огромной энергии. В очередной раз, его поддержка, интерес и поощрение помогли избежать потенциальной катастрофы.
Как и в случае с Сабиной, Юнг «вылечил» Тони посредством вовлечения в свою работу, дав ей задания для исследования; она стала, по словам одного биографа, «первой в длинном ряду женщин, которые тяготели к Юнгу, ибо он позволял им использовать свои интеллектуальные интересы и способности на службе аналитической психологии» [11].
Сначала Эмма видел в Тони один из успехов Юнга. Её исцеление было настолько полным, что, как и Эмма, она стала жизненно важным членом Психоаналитического Сообщества Цюриха, и они обе приняли участие в третьей международной конференции Психоаналитической Ассоциации в Веймаре, в 1911 году; фотографии с конференции показывает их обоих сидящих на видных местах в первом ряду. Однако вскоре стало ясно, что Тони являет собой нечто большее. Как и Сабина, она говорила с Юнгом о его работе и идеях (что он редко делал с Эммой), и она, казалось, была одной из тех, кто способствовал возрождению его интереса к оккультизму. Она предполагала, что он читал работы по теософии и астрологии, разрабатывая ту тему, что волновала Фрейда. Перенос между Юнгом и Вольф был силен, но еще не пересек черту любовной связи; когда лечение закончилось, они оба были расстроены, но знали, что им следует прекратить свои близкие отношения. Два года спустя, однако, они снова были вместе, и это еще одно ясное выражение полигамных тенденций Юнга.
У Эммы было терпение, как у святой, но все-таки её супружеские проблемы настолько её обеспокоили, что она начала тайно писать о них Фрейду. В трех разных случаях она пригрозила Юнгу разводом; каждый раз ему становилось настолько плохо, что она не могла уйти от него — кажется, это было возвращение к неврозу, который он утвердил еще будучи мальчиком, намереваясь избежать школы [12]. Её письма Фрейду также были полны беспокойства по поводу очевидно возрастающего расстояния между мужчинами. Основной причиной для этого было отсутствие ответа Фрейда на первую часть работы Юнга «Wandlungen und Symbole der Libido» (первоначально опубликовано на английском как «Психология бессознательного» и позже изменено на «Символы Трансформации»), которая появилась в ежегоднике в Августе 1911 года; обе части были опубликованы как книга в 1912 году. На протяжении первой части, Юнг более или менее продолжает идти по стопам Фрейдистской линии, но делает одно существенное изменение: он более не принимает определение либидо, данное Фрейдом, как исключительно сексуальной энергии, но вместо этого усматривает в этом термине просто жизненную (или психическую) энергию, которая может быть направлена как на секс, так и на другие цели. В конце концов, голод и самосохранение, очевидно, более первоначальны, чем секс; в действительно это является более главным – трудно думать о сексе, если вы голодаете или можете быть убиты. Секс не имеет монополии на нашу энергию, и Юнг был заинтересован в том, чтобы показать как наша жизненная энергия (или либидо) трансформирует себя, когда одно из её выражений блокируется.
И все же главной темой Юнга, разрабатываемой во второй части, является то, что наши духовные устремления рассматриваются не как формы сублимированной сексуальной энергии, но как часть нашей природы, подобно сексуальным инстинктам – тем, что Фрейд категорически отвергал. Юнг предполагал, что сексуальное содержание в мифах на самом деле использовалось символически, для передачи духовного или религиозного смысла. Главная сексуальная тема инцеста, пользующаяся преимуществом у Фрейда, являлась, по утверждениям Юнга, тем, что следует понимать символически, а не буквально; идея вхождения в мать не должна рассматриваться как форма запрещенного сексуального удовлетворения, но как символ духовного перерождения; другими словами, как символ индивидуации. Этот аргумент изложен в исчерпывающих (и порой запутанных) подробностях во второй части книги. Понимая, что эта позиция будет стоить ему дружбы с Фрейдом, Юнг отложил окончание книги и на протяжении месяцев не мог снова взяться за перо. Интересно, что самая запретная глава называлась «Жертвоприношение».
«Символы Трансформации» установили Юнга на его собственном пути, и это крайне важная работа в истории аналитической психологии; именно здесь Юнг начинает исследование «архетипов коллективного бессознательного», хотя, опять же, он еще не использует этот термин. Более всего это подтверждает замечание психолога Энтони Сторра, что Юнга был «несколько в затруднении… из-за своей собственной трудности в ясном выражении своих мыслей». «Я не знаю ни одного творческого человека», — пишет Сторр, — «который бы более огорчал своей неспособностью писать» [13]. Я думаю, что любой кто пытался читать «Символы Трансформации», согласится с этим и, подобно мне, будет благодарен таким комментаторам Юнга как Сторр, Мария-Луиза фон Франц и другим, кто имеет более способен передать его идеи кратко и метко (Юнг один из тех авторов, в случае которых очень помогают книги типа «Юнг вкратце» и «Юнг за 90 минут»). Складывается впечатление, что во многих своих работах Юнг пытается дубасить читателя откровенно огромным количеством ссылок (эффект Господина Врача-Профессора), но более всего в этом преуспела эта ранняя работа. Самого Юнга это не радовало, и позднее он переписал эту работу, однако, у него не получилось добиться большей ясности. Она изобилует цитатами из десятков источников (часто на Латинском и Греческом), и создается впечатление, что Юнг пытался втиснуть туда все, что прочитал за последние несколько лет. Главным образом он фокусируется на серии гипнотических видений юной женщины-писателя, которая представлена под псевдонимом Франк Миллер; этот случай был первоначально представлен другом и наставником Юнга, Теодором Флурноем – другой отцовской фигурой, чье важное влияние на Юнга было омрачено присутствием Фрейда. Центральным пунктом является то, что фантазии госпожи Миллер, по предположениям Юнга, являются посредником, через который она достучалась до архаического наследия, как и в случае солнечного фаллоса Эмиля Швайзера.
Поток отсылок, аллюзий и ассоциаций (что позднее стало юнговским методом «расширения» бессознательного материала) был направлен на данные, которые имели параллели с видениями госпожи Миллер, в мире религии и литературы. Во многом это было демонстрацией силы, но все же главным эффектом было осознание того, что Юнг более не является наследным принцем Фрейда.
Это была не единственная вещь, которая способствовала этому. Мелкие обиды также имели место. Юнг обиделся, когда Фрейд посетил психолога Людвига Бинсвангера, ученика Юнга, который позднее пришел к созданию экзистенциальной психологии, не пригласив его поучаствовать в этом. Бинсвангер был директором санатория в Кройцлингене, располагавшемся неподалеку от Цюриха, и этот инцидент позднее стал известен как «кройцлингенский жест». Все это было недоразумением, и позднее они оба с этим согласились. Они не очень хотели встречаться, но признать это им было ненавистно, и потому они обвиняли друг друга за каждую упущенную возможность. Внешне открытые для примирения, они оба искали причину, чтобы порвать. Когда Фрейд узнал, что во время недавней успешной лекции при поездке в Америку – на этот раз без Фрейда, что стимулировало эго Юнга — Юнг критиковал упорство Фрейда в отношении центральной роли секса и представил свое собственное видение психоанализа, он написал критическое письмо, озаглавленное «Дорогой доктор Юнг» вместо обычного «Дорогой друг». Фрейд наставлял его не заносить свой успех в «колонку уважения», потому что «чем дальше вы будете держаться от нового в психоанализе, тем вернее заслужите восхищение» [14], намекая на то, что самореклама Юнга посредством размывания идей Фрейда была для него важнее, чем «дело».
Понятно, что Фрейд был задет. Он уже столкнулся с отступничеством Альфреда Адлера (который ушел развивать свою собственную школу «индивидуальной психологии»), а также имелись проблемы с Вильгельмом Штекелем; он волновался, что «цюрихская школа», включавшая Блейера и коллегу Юнга Альфонса Маедера, может внезапно отвернуться от него. Подобно королю, боящемуся за свой трон, Фрейд требовал абсолютного послушания и видел вокруг себя одно предательство. По просьбе Эммы он все-таки даровал Юнгу некоторую долю похвалы за первую часть «Символом Трансформации», сказав, что это тонкая работа, но автор мог бы представить некоторые вещи получше (т.е. ближе к собственным взглядам Фрейда). Понимание того, что Юнг нырнул в запретные воды, стало предельно ясным.
Сам Юнг снова столкнулся с конфликтом №1 и №2, и, как это уже случалось ранее, сновидение вывело его на правильный путь. Хотя Юнг явно хотел оставить свой собственный след, он продолжал видеть во Фрейде отцовскую фигуру, заслуживающую уважения, и говорил себе, что еще многому может у него научиться — и поэтому ему следует держать свои идеи под контролем. Но бессознательное Юнга считало иначе. Во сне Юнг обнаружил себя в горах на швейцарско-австрийской границе — явный символ разграничения между ним и Фрейдом. Там он повстречал таможенное должностное лицо, облаченное в показную императорскую австрийскую форму. Таможенник выглядел встревоженным, словно подозревал контрабанду через границу. Он игнорировал Юнга и кто-то во сне пояснил, что он был призраком старого таможенного инспектора, и что он принадлежит к тем, кто «не может умереть правильно».
Сознательно Юнг поддерживал образ Фрейда, который уже перерос, но его бессознательное говорило ему, что он действительно стремится стать старым инспектором, который был «призраком себя прежнего» и на самом деле ему следовало умереть. Здесь Юнг бессознательно компенсировал преувеличенное и нереалистичное сознательное отношение – т.е. имел место процесс, который Юнг позднее «саморегулирующей» характеристикой психе, что являет собой средство для достижения целостности.
В другом сновидении Юнг был в современном итальянском городе, и ровно в полдень в толпе он обнаружил рыцаря из крестовых походов, одетого в броню и белый китель, украшенный красным крестом. Юнг ассоциировал рыцаря со своим собственным длительным увлечением историей Святого Грааля, к которой позднее возвратился при изучении алхимии. Контраст рыцаря с раздражительным официальным лицом подвел Юнга к выводу, что в то время как Фрейд был одержим идеей исследования содержимого людского багажа, глубочайший интерес Юнга был связан с чем-то священным, с поисками Грааля. Всем своим существом он изрек: «искать что-то еще неизвестное, которое могло бы придать смысл банальности жизни» [15]. Выросший в стране посреди крестьян и фермеров, Юнг рано узнал о сексе, и все виды извращений Фрейда не были для него откровением. То, что жизнь может быть неприятной, не было новостью, и Юнг обнаружил, что невротики, которые лечились посредством внесения в свой невроз ясности, чаще всего не погрязали в нем. Что им было нужно, так это осознание того, что есть нечто большее, чем им предлагал Фрейд; говорить им, что они должны найти «нормальное» место в обществе после понимания того, что все «ненормальны» было бессмысленно. Юнговский рыцарь являлся символом этого «чего-то большего».
Но, как и во многих дисфункциональных отношениях, осуществление разрыва было непростым делом, и спустя годы дружбы и сотрудничества, старая привязанность была по-прежнему сильна. Во время их встречи в Мюнхене, Фрейд и Юнг вместе прогуливались и, видимо, улаживали некоторые вещи; до самого конца Юнг хотел остаться с психоанализом, для продвижения которого сделал так много. Хотя он не был безоговорочно согласен с версией Фрейда, он еще полностью поддерживал дело. Фрейд смирился с этим, по крайней мере, на тот момент. Вскоре, однако, случился второй обморок Фрейда, и старое обвинение наследного принца в пожелании смерти пожилому королю всплыло снова. То, что последователи Фрейда, такие как Эрнест Джонс и Лу Андреас-Саломе (возлюбленная Рильке и некогда подруга Ницше) убеждали Фрейда не доверять Юнгу, не могло помочь. Когда Фрейд написал Юнгу об этом инциденте, он сказал, что за этим стояла мигрень, но допустил, что «некоторый невроз», который он упустил, можно было, по крайней мере, частично, считать его причиной [16]. Юнг ответил, что знал, что немного невроза – это хорошо, ведь он сам страдал от него не один раз. И бесцеремонное замечание Фрейда, что в своих исследованиях мифологии Юнг непреднамеренно «решил все загадки мистицизма» посредством «демонстрации того, что он базируется на символической утилизации комплексов, которые исчерпали свои функции», можно считать гневным выпадом, показывающим как Фрейд продолжал недооценивать его работу из-за неправильного её понимания.
Раздраженный Юнг пояснил Фрейду, что он имел «вполне человеческое желание интеллектуального понимания, а не суждения по критериям невроза»; т.е. он хотел, чтобы его критика идей Фрейда принималась как обоснованные, объективные попытки проникновения в суть, а не были симптомами его «отцовского комплекса», «анальной тревоги» или любого другого удобного психоаналитического термина, который Фрейд стал бы использовать вместо честного отношения к ним. Юнг озаглавил свой ответ предупреждением, что «Это письмо — бесстыдная попытка приучить вас к моему стилю. Так что берегитесь!» Очевидно, что перчатка была брошена, но также возникает вопрос: не был ли Фрейд уже знаком с этим «стилем» за семь лет переписки? Нет, если Юнг некоторое время сдерживал свои подлинные чувства, как, по-видимому, и было [17].
Однако окончательная развязка произошла из-за фрейдистской оговорки. Юнг выразил намерение написать критический обзор работы Адлера «Uber den nervosen Charakter» (Невротический Характер), и в письме Фрейд утверждал, что он говорит это, ясное дело, для того, чтобы он не перешел на сторону Адлера. В ответе Юнг написал, что «даже дружки Адлера не считают меня одним из ваших», когда он имел ввиду «них» [18]. Фрейд не мог пройти мимо этого и спросил у Юнга, может ли он признаться в этом без гнева.
Очевидно, нет. Юнг решил, что пора заканчивать, и в своем ответе он явно заявил о своем отвращении к раздражающей практике Фрейда критического отношения к его идеям как психологической защите своей непогрешимости. Юнг уже выражал недовольство по поводу того, что «большинство психоаналитиков злоупотребляют психоанализом для обесценивания других людей и их развития посредством инсинуаций относительно комплексов» [19], и теперь окончательно расставил все точки над i. Отношение к последователям как к пациентам, говорил он Фрейду, было «промахом», который производил «или рабски покорных сыночков, или дерзких щенков». «Я достаточно объективно смотрю сквозь вашу маленькую хитрость», сказал он учителю. «Вы обходите свою вотчину и вынюхиваете симптомы, таким образом, унижая каждого до уровня ваших сыновей и дочерей, которые стыдятся признать свои недостатки. Между тем, вы остаетесь на вершине как отец, неплохо устроившись. Ради чистой угодливости никто не посмеет дернуть пророка за бороду и однажды спросить вас, чтобы вы сказали пациенту со склонность анализировать аналитика вместо самого себя». «Видите ли, мой дорогой Профессор, пока вы не бросите все это, я ни в грош не поставлю свои симптоматические действие; они ничто, по сравнении с грозными лучами в глазах моего брата Фрейда» [20].
Юнг критиковал уже не узкий взгляд психоанализа; он критиковал Фрейда, утверждая, что он невротичен как никто другой, и лучше бы ему заглянуть внутрь самого себя. Хотя он будет стоять за Фрейда публично, в частном порядке он будет «начинать рассказывать в своих письмах то, что по-настоящему о тебе думаю». Нрав Юнга был задет в равной степени как высокомерным тоном Фрейда, так и своей собственной робостью: он был зол на Фрейда и на самого себя, из-за того, что не высказывал этого раньше. Реакция Фрейда была предсказуема. Юнг, сказал он Эрнесту Джонсу, вел себя как дурак; он сошел с ума, и ему требовалось лечение. Он поведал Ференци тоже самое. Письма Юнга, пояснял Фрейд, показывали тревожные колебания настроения, непредсказуемо поворачивающиеся от нежности к жестокости. Если Юнг не согласился на анализ, то имеется мало вероятности его оздоровления [21]. В своем последнем личном письме к Юнгу (они продолжали «деловую» переписку в течение короткого промежутка времени), Фрейд написал, что «ни одному из нас не стоит стыдиться своего небольшого невроза». «Но», — продолжал он, — «тот, кто во время своего ненормального поведения продолжает кричать, что он нормальный, дает основания для подозрения в нехватке понимания своей болезни» [22]. В связи с этим, Фрейд просил о полном прекращении личных отношений. Юнг неохотно согласился. После того, как Фрейд не ответил на письмо, в котором он напомнил ему о том, что «понимание психоаналитических истин находится в прямой зависимости от прогресса, проделанном в самом себе» [23], Юнг написал еще три дня спустя. «Я никогда не принуждал никого дружить со мной», говорил он, присоединяясь в пожеланию Фрейда разорвать отношения [24]. Он больше не был наследным принцем, скорее стал подобен сыну, которого лишили наследства. По крайней мере, символически, для Юнга это стало временем очередной раз возвратиться домой.
Пер Сергей Коваленко