Гарри Лахман
Юнг Мистик
Постскриптум: Красная Книга
Несомненно, наиболее значимым последним достижением в юнгианских исследованиях является публикация «Красной Книги» [1], которая во время написания (конец октября 2009 года) уже была распродана в первом тираже, и посягнула на некоторые списки бестселлеров. Рекламируемая как самая «влиятельная неопубликованная работа в истории психологии» [2] и работа по психологии «в литературной и пророческой форме» [3], эта неоконченная книга, которую Юнг рассматривал как наиболее важную (но которую он сокрыл от мира, а также от своей семьи) создала сенсацию в издательском ремесле далеко за пределами того, что сам Юнг мог бы себе представить. Без сомнения, это имеет место главным образом за счет странной истории этой работы, которая заставляет людей, не особо заинтересованных юнгианскими идеями, все же быть очарованными ею. Для самих же юнгианцев, она очень походит на эффект, вызванный обнаружением Свитков Мертвого Моря или текстов Наг-Хаммади для христиан, или также чувствовал бы себя алхимик, если бы обнаружил легендарную «Изумрудную скрижаль» Гермеса Трисмегиста, или же читатели Г.Ф.Лавкрафта, нашедшие копию легендарного Некрономикона. Заголовок длинной статьи в «Нью-Йорк Таймс» (этот журнал обычно не щедр на публикации Юнга) авторства Сары Сорбетт об издании книги — «Святой Грааль Бессознательного», обозначает это значительное событие для юнгианского сообщества [4]. Является ли Красная Книга на самом деле таким священным сосудом, читатели должны решить для себя сами. Лично я не сомневаюсь, что многие сейчас верят, что этот священный текст был оставлен им в наследие. И, это я подозреваю, могло быть одной из причин того, почему Юнг хранил её в секрете.
Красная Книга содержит записи Юнга о «столкновении с бессознательным», и являет собой переработку и амплификацию материала, который он впервые обозначил в своей Черной Книге, когда проследовал за своей психе вниз, в кроличью нору архетипов (смотрите Главу Пятую). Также известная как Liber Novus («Новая Книга»), Красная Книга по любым меркам значительная работа, и комментарии уподобляют её кельтской «Книге Келлс», или соответствующим ярким текстам Уильяма Блейка.
Юнг начал записывать свои фантазии и активное воображение в 1913 году, и хотя его «творческая болезнь», составляющая их, закончилась в 1919 году, Юнг продолжил добавления и возился с Красной Книгой до 1930 года, когда запер её подальше в шкафу в Кюснахте, где она так или иначе оставалась до 1984-го, пока семья Юнга не передала ее в Цюрихский банковский сейф. Страницы в формате in folio в красном кожаном переплете поражали фантастическими образами и замысловатой (возможно, даже навязчивой) каллиграфией, и рассказывали временами увлекательную, иногда тревожную историю внутреннего путешествия Юнга, где он встретил «духа глубин», свергая «дух времени», и служил «необъяснимому и парадоксальному» для получения «высшего смысла» и «грядущего Бога». Змеи, драконы, великаны, мертвецы и другие, менее идентифицируемые существа, присутствуют в изобилии, и внутренний Юнг попадает в необычные ситуации, включая инцест, убийство и каннибализм. Это начиналось в то же самое время, что и «Семь наставлений мертвым» Юнга, поэтому читатели не были удивлены, обнаружив такой же поэтический (иногда напыщенный) язык, который Юнг называл языком архетипов, и в зависимости от ваших вкусов, это либо вас очарует, либо отвратит. Юнг перечитывал Ницше «Так говорил Заратустра», когда начал Красную Книгу, и для любого, знакомого с Ницше, его влияние будет очевидно – и на стиль Красной Книги и на её сообщение. Тем не менее, проза Ницше, пародирующая Библию, часто полна юмора и изящества, и никогда не была такой жесткой, как работа Юнга [5]. Для Юнга Красная Книга была источником всего последовавшего, и идеи, благодаря которым он известен сегодня (коллективное бессознательное, архетипы, индивидуация) вышли, как он говорил, из слизи и яичной скорлупы этого странного произведения. Стилистически книга часто напоминает квази-пророчества Никоса Казандзакиса «Спасители Бога» (1922) и более герметичную «Слово природы» (1963) эзотерического египтолога Р.А. Швалле де Любича, которая, подобно Красной Книге, подробно излагает «разговоры» с внутренними персонажами [6]. Тем не менее, несмотря на определенную увлекательность и безусловную яркость работы, литературные достоинства Красной Книги остаются спорным вопросом. Предположение её переводчиков о том, что Юнг «решил не делать себе имя в этой литературной манере», может быть рассмотрено как самонадеянное, так как нет никакой гарантии, что, если бы Юнг ее опубликовал, она бы получила литературное признание. Но литературность – это не то, что делает эту работу важной, и Красная Книга наиболее напоминает «Духовный дневник» (1745-1765) Сведенборга, литературные достоинства которого откровенно ограничены. Подобно Юнгу, Сведенборг на протяжении многих лет практиковал «сновидения наяву» (активное воображение), записывая свой опыт и беседы с обитателями небес, ада и промежуточной реальности, которую называл «духовным миром». Юнг, мы знаем, читал Сведенборга, и вместе с Ницше, влияние Сведенборга очевидно, особенно в замечаниях Юнга о природе ада. Для Юнга «путь к высшему пределу лежит через Ад и, на самом деле, через свой собственный внутренний Ад… все гнусное и отвратительное и является нашим собственным внутренним Адом» [7], и в одном месте Юнг сетует «я умираю на куче навоза» [8]. Сведенборг учил, что каждый из нас создает свой собственный ад через выбор, который мы делаем в жизни, и его изображение адских реальностей после смерти, полных грязи, убожества и невыразимого зловония, также отталкивающе и отвратительно, как и у Юнга. Центральной темой Красной Книги является то, что человек может найти свой собственный путь и прожить свою собственную жизнь. Кроме всего прочего, Юнг рассказывает, как трудно это может быть.
Большинство людей, покупающих Красную Книгу, купят ее из-за рисунков Юнга, а не из-за повествования. Юнг повторял, что не был художником почти также часто, как утверждал, что был ученым, но любому, кто проводит время, глядя на чарующие образы, которые практически выпрыгивают из Красной Книги, будет трудно согласиться с этим. Лично я не думаю о вопросе, был Юнг ученым или нет (его работы очень важны, как бы мы не называли их), но то, что он был художником Красной Книги – неоспоримо. Более интересна настойчивость Юнга на том, чем он не был. Как мне думается, из этой книги ясно, что Юнг сделал это, ибо чувствовал, что допущение художника в себе в равной степени будет отвлекать от научной репутации, и, возможно, даже отбросит его от того, что он называл призванием своей жизни. Это много говорит как о нестабильности Юнга, так и о наших собственных чувствах, загипнотизированных на признание того, что только наука «имеет значение» в любом «серьёзном» направлении. Юнг колебался по поводу публикации Красной Книги и, в конце концов, решил не делать этого, и не только потому, что мистицизм, наполняющий страницы мог испортить его шаткое научное положение. Следует также обозначить, что он был именно тем, в чем обвиняла его хитрая анима: художником (опять же, смотрите Главу Пятую).
Та тщательность и точность, которые Юнг привносил в свои рисунки и каллиграфию, напоминают мне об умопомрачительном внимании некоторых дзен-мастеров к своим пергаментам,. Тем не менее, на этих страницах мало дзенского спокойствия. Цвета, фигуры и абстрактные образы (главным образом, мандалы) кажутся крепко скрепленными, уравновешенными в исключительно во временном балансе, подобно некоторым психоделическим книжкам, готовых выскочить и предстать перед читателем в виде 3D-графики высокого качества. Юнг отмечал про свою каменную резьбу (которая также противоречила его утверждению «Я не художник»), что в ней он пытался «придать форму тому, что, казалось, пребывало в камне и беспокоило меня. Это ничего не показывает, только делает эти проблемные вещи устойчивыми и прочными» [9]. То же самое применимо и к Красной Книге, и кто-то может отвернуться от неё в связи с ощущением ужасающей энергии, которая едва держится под контролем. Мандалы особенно выдают впечатление потребности в достижении порядка, который должен быть повторно обновлен. Порядок и аккуратность (я не нахожу лучшего слова) были важны для Юнга, и во внутреннем, и во внешнем мире. Посетители Боллингена были предупреждены о том, чтобы вернуть назад все, что нашли. Это из-за того, что без современного освещения, Юнг часто искал путь возле своей Башни в темноте, и мог сделать это только тогда, когда все было «на своем месте». Создавая Красную Книгу, Юнг находил свою путь во тьме другого рода, и мандалы показывают путь, делающий все «как надо» в доме души Юнга.
Любопытно, что когда я думаю о художниках, чьи работы напоминают мне о рисунках Юнга, на ум приходит несколько имен. Бельгийский художник Джеймс Энсор, который повлиял на немецких экспрессионистов и сюрреалистов, а также шведский теософ и антрополог Хильма аф Хлинт напрашивается сама собой, как и леди Фрида Харрис, что разрабатывала известное Таро Тота для Алистера Кроули. Так как Юнг не жаловал современное искусство (однажды он отклонил просьбу написать о Пауле Клее) и еще меньше теософию, антропософию или Кроули, он, вероятно, не знал Энсора, Клинт и Харрис, хотя мог быть осведомленным о Василии Кандинском и Пиете Мондриане (оба они изучали теософию и антропологию). Их попытки выйти за границы «искусства» в надежде достичь духовной реальности за пределами физического мира кажутся соответствующими утверждению Юнга о том, что образы, заключенные в Красную Книгу, являются спонтанными порождениями бессознательного. Другие художники предполагали тоже самое – такие, как русский мистик и художник Николай Рерих, психоделический поп-художник Питер Макс, а также сходства между мандалами Юнга и песчаными рисунками Караваджо также бросаются в глаза. Я вспоминаю, что еще один художник мог быть знаком Юнгу, но не потому, что он был известным.
В 1895 году, в возрасте тридцати лет, Адольф Вёльфли, шведский фермер-рабочий, прибыл в Клинику Вальдау в Берне, Швейцария, где пробыл до конца своих дней (он умер в 1930-м). Вёльфли был психотиком и страдал от галлюцинаций, но через некоторое время после прибытия начал рисовать, в конечном итоге произведя огромное количество работ. Это привлекло внимание его доктора, Вальтера Моргенталера, который написал целую книгу о Вёльфли под названием «Ein Geisteskranker als Kunstler» («Психиатрический пациент как художник»). Вёльфли позднее стал ассоциироваться с Арт Брют, но более он известен как один из простых примеров «аутсайдерского искусства, созданного умственно неуравновешенными людьми» (этот термин позднее был расширен за счет включения самоучек, фолк или «наивных» художников). Переполненная головокружительными каскадами абстрактных конструкций, одна из его «торговых марок» — это «страх вакуума», потребность заполнить всю поверхность работы деталями, несколько ассоциированных с исламским и психоделическим искусством, а также, что особо интересно, с Келлской Книгой. Мандалы Юнга, образные картинки и каллиграфия выжимали огромное количество деталей на странице, что предполагает аналогичную восприимчивость, а также то, что создание большей части Красной Книги было временем психического стресса, дающего основание предполагать, что страницы его сокрытого опуса гарантируют ему место среди других «художников-аутсайдеров». Возможно, именно это осознание удерживало его от окончания Красной Книги или её публикации.
Отношение Юнга к Красной Книге амбивалентное, показывающее его мистические и оккультные интересы. С одной стороны, она была как святая святых, её страницы были предназначены только для близких, таких как Тони Вольф. Но с другой стороны, Юнг часто оставлял её открытой на столе, наблюдая пациентов, и обращал внимание на образ сновидения или данные фантазии, пытаясь помочь им справиться с их собственным внутренним путешествием. Хотя он не издавал ограниченный тираж для друзей и последователей, как это было в случае «Семи наставлений мертвым», Юнг «послал пробный шар» по поводу публикации Красной Книги, спрашивая коллег, не считают ли они это хорошей идеей. Здесь осторожность Юнга граничит с расчетливостью. Невозможно представить Уильяма Блейка, кто был «постороннем художником» еще задолго до Адольфа Вёльфли, осведомляющегося у друзей по поводу публикации «Мильтона», «Бракосочетания небес и ада» или его других просвещающих (во многих смыслах) текстов. Но у Блейка никогда не было двух взглядов на то, кем он был. Блейк, как мы знаем, считался довольно безумным на протяжении своей жизни, и только после смерти его гений получил заслуженное признание.
После смерти Юнга его сын Франц взял на себя поддержку дома в Кюснахте, и так как его отец не оставил никаких инструкций по поводу Красной Книги, Франц оставил её в шкафу, куда её положил Юнг. Согласно многим свидетельствам, отношение Франца к книге было несколько неблагодарным по сравнению с её новыми читателями, и в целом отношение его семьи к паломникам, прибывающим в поисках мистического прозрения в книге было «недостаточно внимательным» — по крайней мере, если верить словам Сону Шамдасани, редактору Красной Книги [10]. Красная Книга до сих пор объявляется как сложная для людей, пребывающих за пределами юнгианского клана. Вследствие синхронистичности я встретил одного из таких перед публикацией в Британии. Дэвид Тремсемер, автор, среди других его книг, работы «Мудрость Звезды или Рудольф Штайнер», вспоминает визит в Кюснахт в качестве аспиранта психологии на семинаре Юнга и Германа Гессе в 1971 году. В один момент Франц Юнг «открыл некоторую дверь и с размахом представил то, что называлось Красной Книгой». Студенты спросили, могут ли они открыть её и Франц сказал: «Конечно, мне все равно». «Далее последовала странная последовательность поведения», рассказал мне Тресемер по электронной почте. «Некоторые люди корпели над этими страницами и перешептывались друг с другом, тогда как сын Юнга сделал несколько неуважительные по отношению к отцу комментарии, довольно таки громко, стараясь игнорировать то чудо, что лежало перед ним… Я был наиболее впечатлен соприкосновением надменности и благоговения в комнате. Я немного наблюдал книгу и ощутил некоторые вещи. Во-первых, это художественный код, который не может быть взломан сам по себе, и человек, его явил, едва ли нам его сообщит, даже если знает. Во-вторых, доминирующим чувством в комнате было затмение этого человека его собственным отцом… Он принес сокровище, и ему было больно, что все внимание снова обращено к тому, кто уже умер. В-третьих, ко мне исходила сама аура книги, аура заботы, внимания к деталям, к превращению собственного жизненного опыта в искусство. В-четвертых, когда страница Тени [фигура в плаще и с цилиндром на голове, стоящая перед стеной, подобной Мондрианской, которая, казалось, пыталась быть мандалой; моя интерпретация] была открыта, я ощутил, что эта тень другого человека не для моих глаз, и следует закрыть её. Тогда я подумал о назначении этой книги… И о том, что с ней будет. Когда книгу снова убрали, эмоциональная атмосфера в комнате успокоилась» [11].
Я включил сюда сообщение Дэвида Тресемера, чтобы показать, что Красная Книга, являющаяся сокровищем для многих, была своего рода помехой для семьи Юнга, члены которой яростно притязали на наследие Юнга, но в того же время относились пренебрежительно к его статусу «мудреца». Они, казалось, не знали, что делать с Красной Книгой, и с учетом того, что сам Юнг якобы считал её наиважнейшей работой, просто озадачивает факт того, что он не оставил никаких инструкций по этому поводу (мысль о том, что мыслитель оставляет на волю судьбы самую главную работу своей жизни, как-то не принимается мною). После помещения её из мертвого шкафа в банковское хранилище, клан Юнга держал Красную Книгу строго за пределами своей политики до 1997 года, когда умер Франц Юнг. Именно тогда редактор Красной Книги, Сону Шамдасани, обратился к семье с идеей привнесения в мир научного, полного и отредактированного издания. Основным козырем Шамдасани был факт того, что, несмотря на закрытие в швейцарском банке, машинописные тексты Юнга продолжали существовать, и если ему удалось получить к ним доступ, то другие также могут сделать это. Учитывая, что репутация Юнга пошатнулась после работы Ричарда Нолла, изобличающего «юнгианский культ», Шамдасани убедил семью, что выдержкам из Красной Книги следует появиться на свет, и это единственный способ избежать появления искажений. В конце концов, они согласились; Шамдасани получил полный доступ к Красной Книге, и Фонд Филемона, посвященный продвижению новой эры в науке Юнга, был создан для финансирования этого проекта.
Достижение Шамдасани не вызывает сомнений, и Красная Книга является одной из величайших работ в ученых кругах (юнгианских или других) всего века. Он практически жил с этой книгой на протяжении десятилетия, а его длинное введение (и более чем 1000 сносок – истинно в юнгианском стиле, делающим возможным такое огромное количество ссылок) помещает эту странную работу в её исторический и культурный контекст. Вне сомнения, он прав, когда говорит, что публикация Красной Книги разделяет юнгианские исследования на две эпохи, «до и после». Но будет ли это действительно «уничтожением всех биографий» [12]? Это кажется сомнительным, как и говорить, что это «уничтожит» все предыдущие книги Юнга. Не менее спорной оказывается идея о том, что Красная Книга является «не менее чем центральной книгой его [Юнга] творчества», и «самым важным документальным источником» его жизни [13]. Опять же, это все равно что сказать, будто работы ученых-юнгианцев, для которых получение доступа к Красной Книге было невозможно, ничего не стоят – ситуация, которую сам Юнг (который, несмотря на этот равнодушный блеф, очень желал быть понятым) и спровоцировал, задерживая публикацию книги. И хотя действительно, что поздняя психология Юнга возникла из страниц Красной Книги, психология также важна читателям других юнгианских работ. Несомненно, интересно копаться в «первичном бульоне», из которого, так сказать, возникла система Юнга, но этот бульон необязательно сообщит нам значительно больше о самих идеях. Таким образом, Красная Книга подобна другим записным книжкам гениальных людей: в них мы видим процесс, через который эти зрелые работы пришли к бытию. Никто ведь не считает, что книга Ницше, опубликованная после его смерти под названием «Воля к власти», является «центральной книгой его творчества» (хотя его сестра и некоторые нацистские бездари утверждают, что это так [14]), также как никто, я думаю, не предпочтет эскизы Блейка его конечным продуктам. И опять же, это не умаляет значение Красной Книги, а просто подтверждает важность других работ Юнга.
Хотя впервые полная версия этой работы становится доступной для ученых и обычных читателей, некоторые выдержки из неё появились ранее. Как уже упоминалось, прекрасная дань жизни Юнга Аниэлы Яффе «Юнг: слово и образ», содержит несколько рисунков из книги, а некоторые также появились в «Воспоминания, сновидения, размышления». Даже во время жизни самого Юнга, несколько случайных страниц вышли в печать. В «Тайне Золотого Цветка» , Юнг предлагает некоторые мандалы из Красной Книги как примеры «сотворенного пациентами» [15]. Юнг уже предпринимал попытку комментирования этой книги, делая некоторые наиболее подробные высказывания об активном воображении, практике «идущей позади» Красной Книги, хотя, как можно помнить, Юнг никогда не использовал этот термин (см. Главу Шестую). Но он не оказался достаточно уверенным, чтобы признать, что мандалы были его. Любопытно, что именно синхронистичность получении рукописи «Тайны Золотого Цветка» вскоре после рисования того, что стало его последней мандалой, «Замок», побудила Юнга сокрыть Красную Книгу. «Замок» — это одна из мандал, включенных в «Тайну Золотого Цветка» в качестве работы пациента.
С этой точки зрения, Шамдасани утверждает, что Юнг взял на вооружение «аллегорический метод», в котором, «предпочитал вместо описания прямого своего опыта комментировать аналогичные наработки в эзотерических практиках, а прежде всего в средневековой алхимии» [16]. Тем не менее, это кажется повторением тактики Юнга, когда он писал диссертацию о сеансах с Хелли Прейсверк: вместо того, чтобы признать своё собственное прямое, личное участие, он выбирает безопасный путь письма в обособленной манере, чуть ли не в третьем лице. Комментируя деятельность средневековых алхимиков, Юнг не мог избежать сообщения своим читателям того, что делал он (и, конечно, для Юнга алхимики занимались именно тем, что делал он — активным воображением). Но, например, Уильям Джеймс (из Четвертой Главы), который обладал столь же значительной научной репутацией, что и Юнг, не имел проблем с описанием своего собственного опыта, который включал в себя эксперименты с закисью азота, исследованием медиумов, входящих в спонтанные мистические состояния, и даже прохождение «творческой болезни» (подобной юнговской), а также многое другое [17]. Оба мужчины симпатизировали и восхищались друг другом, хотя Джеймс производит впечатление гораздо более «открытого» характера, готового положить свою репутацию на путь, игнорируя что кто-либо думает об этом (возможно, тут сыграло роль то, что он был американцем). При всех объяснениях Шамдасани остается нечто неудовлетворительное по поводу «уклончивых» сообщений Юнга, а его «аллегорический метод» мог бы каким-либо оправдать сложность поздних работ, таких как «Психология и алхимия» и «Mysterium Coniunctionis», в которых эффект Господина Доктора-Профессора проявляется неустанно.
Тот факт, что Юнгианская психология выросла из опытов, записанных в Красной Книге, не является секретом. Нам об это рассказывается в «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях». И когда Шамдасани отмечает, что причины Юнга для начинания Красной Книги состояли в том, что он разочаровался в научном рационализме, можно спросить: когда же он не разочаровывался в нем, учитывая его лекции в Сообществе Зофингиа на тему метафизики и паранормального, его любовь к Гёте и Шопенгауэру, его интерес к духам, видениям и сновидениям, его детство с матерью, направляемой иной идентичностью и его собственный опыт личности №2? Юнг был романтиком, который никогда не принимал научного рационализма, и если бы его родители имели больше денег и могли отправить его в другой университет, он мог бы никогда не стать психологом; его первым выбором, если помните, была археология. Не существовало «преобразующего опыта», который заставил его отказаться от научного рационализма. Очевидно, что когда он проник в мир, представляемый Красной Книгой, Юнг погрузился с головой в глубокие воды, которые он уже переходил вброд и сделал попытку добраться до дна. То, что он делал в это время, по существу являет собой то, что делал Сведенборг около двух столетий до него, а Рудольф Штайнер делал в то же самое время: вызывание состояний видений с попыткой постижения их смысла и сути. Результатом стала значительная работа, которой одинаково могут дивиться и юнгианцы, и не-юнгианцы. Она также предоставляет еще большее доказательство (и, пожалуй, наиболее очаровательное) странной двойственности, которую Юнг-ученый выказывал к Юнгу-мистику.
Хотя писатель сидит за столом в одиночестве, множество людей помогают ему пребывать там. Я хотел бы поблагодарить доктора Михаэля Неве за помощь в предоставлении исследовательского материала; Майка Джея, за его настойчивые просвещающие замечания; Дэвида Беннета, за организацию тура в Музей Фрейда и Ивана Варда, за открытые двери и предоставление привилегированного доступа к своей выставке Отто Гросса. Замечания Готфрида Хейера о Гроссе и его отношениях с Юнгом оказались особо полезными, как и материал о Гроссе на веб-сайте http://www.ottogross.org/english/documents/BiographicalSurvey.html. Я также хотел поблагодарить Дэвида Тресемера за предоставление воспоминаний о Красной Книге и его визите в дом Юнга в Кюсснахте. Еще выражаю благодарность Джонатану Стедаллу за возможность использования его фильма «Laurens van der Post at 80», который содержит множество полезных замечаний о Юнге, и Ричарду Тарнасу за любезное предоставление мне тура в Каса Габриэлу и знакомство с Джоном вон Праггом и Робертом Хиншоу из Фонда Эраноса. Мой друг Джеймс Гамильтон позволил мне бесконечно обсуждать с ним некоторые аспекты книги, а мои друзья Джон Бройнер, Лиз Яргер и их дочь Грета, были неоценимы, поскольку помогали мне исследовать элементы книги, пока я был в Мюнхене. Моему редактору, Митчу Горовицу, я благодарен за чувственную признательность в писательской жизни. Я также говорю «спасибо» сотрудникам Библиотеки Камдема, Британской Библиотеки и Библиотеки «Добро пожаловать», без которых большая часть этой книги не смогла бы быть написанной. Также благодарю Дэвида Саттона и Вала Стивенсона из «Fortean Times», за их быстрые ответы на мои просьбы о помощи. Наконец, моё теплое «спасибо» моим сыновьям, Максимилиану и Джошуа, а также их матери, Рут, за то, что они делали все возможное, чтобы сохранить Юнга в моем сердце.
Пер. Сергей Коваленко.