Глава 1. Личное безумие
Безумие присуще всем нам. Оно приходит во многих фор-
мах и многих степенях, от сумасшествия в корне нашего не-
вротического симптома до расстройства, поглощающего всю
нашу жизнь. Безумие проще, чем кажется: это наше усилие
выразить невыносимую боль. Боль стыда, унижения из-за
«неспособности справиться»; боль от уничтожения как лич-
ности, обладающей властью над своей жизнью, жестокого
обращения вроде «нет счёта, значит, можно не принимать
в расчёт»; боль от катастрофической тревоги, так что чело-
век не способен сообщить о своей неспособности; боль от
обращения как с вещью, находящейся в чьём-то распоряже-
нии, вроде предмета для сексуальной разрядки или вспышки
насилия, заполняющей необходимость преуспевать, украсть
1
землю, отнять страну.
мах и многих степенях, от сумасшествия в корне нашего не-
вротического симптома до расстройства, поглощающего всю
нашу жизнь. Безумие проще, чем кажется: это наше усилие
выразить невыносимую боль. Боль стыда, унижения из-за
«неспособности справиться»; боль от уничтожения как лич-
ности, обладающей властью над своей жизнью, жестокого
обращения вроде «нет счёта, значит, можно не принимать
в расчёт»; боль от катастрофической тревоги, так что чело-
век не способен сообщить о своей неспособности; боль от
обращения как с вещью, находящейся в чьём-то распоряже-
нии, вроде предмета для сексуальной разрядки или вспышки
насилия, заполняющей необходимость преуспевать, украсть
1
землю, отнять страну.
Упадок
Безумие появляется от разрушения нашей самости. Мы
сообщаем об этой утрате, живя в пустоте, в ничейной земле.
Мы используем сверхбдительный контроль, чтобы предот-
вратить разлёт на мириады фрагментов. Но этот контроль
простирается до неустойчивой крайности, а затем срывается.
Мы превращаемся в конфетти. Или безумие проявляется как
засасывающий туман кошмарного смятения, размывающего
всякую ориентацию на север и юг или ощущение здесь и сей-
час. Мы не можем словом или образом выразить, что с нами
происходит. Мы вертимся в далёком космосе, вне тела, вне
ума. В ужасе от разрушающей паники мы не выходим нару-
жу, а то её пугающая сила настигнет нас в супермаркете, как
рассказал один мужчина, оставив лежать в проходе, пока
женщины перетаскивали через него свои тележки с продук-
тами. Безумие на пути к выздоровлению извлекает части
нас самих, лежащие в тени, оставшиеся неадаптированны-
ми, до сих пор архаичными, так что мы чувствуем себя так
же странно чуждыми себе, как и другим. Однако, нам нуж-
на как раз эта примитивная энергия, чтобы найти путь через
безумие.
сообщаем об этой утрате, живя в пустоте, в ничейной земле.
Мы используем сверхбдительный контроль, чтобы предот-
вратить разлёт на мириады фрагментов. Но этот контроль
простирается до неустойчивой крайности, а затем срывается.
Мы превращаемся в конфетти. Или безумие проявляется как
засасывающий туман кошмарного смятения, размывающего
всякую ориентацию на север и юг или ощущение здесь и сей-
час. Мы не можем словом или образом выразить, что с нами
происходит. Мы вертимся в далёком космосе, вне тела, вне
ума. В ужасе от разрушающей паники мы не выходим нару-
жу, а то её пугающая сила настигнет нас в супермаркете, как
рассказал один мужчина, оставив лежать в проходе, пока
женщины перетаскивали через него свои тележки с продук-
тами. Безумие на пути к выздоровлению извлекает части
нас самих, лежащие в тени, оставшиеся неадаптированны-
ми, до сих пор архаичными, так что мы чувствуем себя так
же странно чуждыми себе, как и другим. Однако, нам нуж-
на как раз эта примитивная энергия, чтобы найти путь через
безумие.
Я понимаю, что эта тема порождает напряжение. Говорить
о безумии значит приближать его, чувствовать, снова вды-
хать, со всем тем разрушением смысла, которое оно с собой
приносит. Благодаря щедрости моих анализандов, которые
разрешили процитировать некоторые свои слова, мы можем
прочувствовать тему безумия и сопоставить свои вариации.
Опыт Юнга, описанный в Красной книге, подкрепляет нашу
отвагу всмотреться в своё безумие, увидеть, что там есть и чего
нет. С Юнгом случилось нечто такое, что потащило его вниз,
охваченного необходимостью найти отсутствующее. Читая
этот том, мы падаем в мир, который поражает, ведь мы тоже
охвачены. Мы можем найти отвагу в высказывании Юнга, что
он тоже чувствовал «жестокое сопротивление … и отчётливый
страх», погружаясь в эти прорывающиеся фантазии.[1]
о безумии значит приближать его, чувствовать, снова вды-
хать, со всем тем разрушением смысла, которое оно с собой
приносит. Благодаря щедрости моих анализандов, которые
разрешили процитировать некоторые свои слова, мы можем
прочувствовать тему безумия и сопоставить свои вариации.
Опыт Юнга, описанный в Красной книге, подкрепляет нашу
отвагу всмотреться в своё безумие, увидеть, что там есть и чего
нет. С Юнгом случилось нечто такое, что потащило его вниз,
охваченного необходимостью найти отсутствующее. Читая
этот том, мы падаем в мир, который поражает, ведь мы тоже
охвачены. Мы можем найти отвагу в высказывании Юнга, что
он тоже чувствовал «жестокое сопротивление … и отчётливый
страх», погружаясь в эти прорывающиеся фантазии.[1]
Рассматривая безумие более привычным способом, с по-
мощью клинических терминов для расстройств от умствен-
ного страдания, мы отдаляем его и уходим со сцены, словно
безумие происходит только с кем-то другим. Я не хочу это-
го делать по двум причинам. Такие ярлыки, как «погранич-
ный», «нарциссический» и подобные, несут в себе осуждение;
мы различаем части себя в этих расстройствах и чувствуем
страх, когда нас помещают в категории безумия. Кроме того,
безумие не только наше, это часть человеческого состояния;
мы не можем отделить его от своей жизни. Юнг спраши-
вает: «Что есть, когда нет смысла? Только бессмыслица или
безумие». Но его душа заявляет: «Ничто не избавит тебя
от беспорядка и бессмысленности, поскольку это другая
половина мира».[2] Всякий смысл, который мы находим или
созидаем, таким образом, должен включать в себя эту другую
половину тоже. Такое признание несёт огромные последствия
для нашего общего опыта в обществе и для наших религиоз-
ных установок, какими бы они ни были, включая наше отвер-
жение религии и всего духовного.
мощью клинических терминов для расстройств от умствен-
ного страдания, мы отдаляем его и уходим со сцены, словно
безумие происходит только с кем-то другим. Я не хочу это-
го делать по двум причинам. Такие ярлыки, как «погранич-
ный», «нарциссический» и подобные, несут в себе осуждение;
мы различаем части себя в этих расстройствах и чувствуем
страх, когда нас помещают в категории безумия. Кроме того,
безумие не только наше, это часть человеческого состояния;
мы не можем отделить его от своей жизни. Юнг спраши-
вает: «Что есть, когда нет смысла? Только бессмыслица или
безумие». Но его душа заявляет: «Ничто не избавит тебя
от беспорядка и бессмысленности, поскольку это другая
половина мира».[2] Всякий смысл, который мы находим или
созидаем, таким образом, должен включать в себя эту другую
половину тоже. Такое признание несёт огромные последствия
для нашего общего опыта в обществе и для наших религиоз-
ных установок, какими бы они ни были, включая наше отвер-
жение религии и всего духовного.
Пытаться говорить и писать о безумии значит ощутить его
воздействие: слова срываются, скользят и ломаются, падают
в никуда. Беспорядок нарушает всякую ясную линию изло-
жения. Как заклинание или туман, или пыльца в воздухе,
безумие пронизывает ощущением своей беспорядочности, ко-
торую мы одновременно знаем и отрицаем. Я говорю и пишу
о безумии именно потому, что оно едино для всех нас.
воздействие: слова срываются, скользят и ломаются, падают
в никуда. Беспорядок нарушает всякую ясную линию изло-
жения. Как заклинание или туман, или пыльца в воздухе,
безумие пронизывает ощущением своей беспорядочности, ко-
торую мы одновременно знаем и отрицаем. Я говорю и пишу
о безумии именно потому, что оно едино для всех нас.
Специфически юнгианский взгляд на то, что способствует
лечению, включает в себя знание, что наше отдельное страда-
ние — это соучастие в общечеловеческом страдании. Личное
и безличное встречаются, и эта связь препятствует ужасной
изоляции, которую на нас накладывает безумие. Мы чувству-
ем себя сумасшедшими, и никто не может понять, а мы не мо-
жем объяснить; само это убеждение — симптом влияющего
на нас безумия. Действительно знать, что мы разделяем об-
щечеловеческую проблему, облегчает наше унижение, когда
мы, как кролики, пойманы в ловушку, и облегчает изоляцию,
которую мы чувствуем, будучи подчинены неподвластной
силе, смягчая наше суждение, что мы безумны. Понимание
безумия как части человеческого положения восстанавливает
достоинство смысла в нашем страдании. Мы работаем над
общечеловеческой проблемой, над нашей маленькой версией
этой проблемы. В той мере, в какой мы находим разрешение
и высвобождение, мы содействуем исцелению других; мы де-
лаем своё маленькое дело, способствуя исцелению страдания
человеческой семьи.
лечению, включает в себя знание, что наше отдельное страда-
ние — это соучастие в общечеловеческом страдании. Личное
и безличное встречаются, и эта связь препятствует ужасной
изоляции, которую на нас накладывает безумие. Мы чувству-
ем себя сумасшедшими, и никто не может понять, а мы не мо-
жем объяснить; само это убеждение — симптом влияющего
на нас безумия. Действительно знать, что мы разделяем об-
щечеловеческую проблему, облегчает наше унижение, когда
мы, как кролики, пойманы в ловушку, и облегчает изоляцию,
которую мы чувствуем, будучи подчинены неподвластной
силе, смягчая наше суждение, что мы безумны. Понимание
безумия как части человеческого положения восстанавливает
достоинство смысла в нашем страдании. Мы работаем над
общечеловеческой проблемой, над нашей маленькой версией
этой проблемы. В той мере, в какой мы находим разрешение
и высвобождение, мы содействуем исцелению других; мы де-
лаем своё маленькое дело, способствуя исцелению страдания
человеческой семьи.
Знание и принятие нашей роли в сообществе успокаивает
напряжённость и может даже заменить его любопытством
к этому состоянию бытия, которое ощущается как небытие,
состояние-ничто. Один анализанд описывает его как жизнь,
прожитую в аэропорту, прибывая из ниоткуда и отправля-
ясь в никуда, просто странствуя туда-сюда в не-существова-
нии, банальности, пустоте. Это напоминает об описании ада
в Красной книге Юнга: «Здесь есть только движение. … Всё
просто неразличимо колышется туда-сюда. Здесь нет совер-
1
шенно ничего личностного».
напряжённость и может даже заменить его любопытством
к этому состоянию бытия, которое ощущается как небытие,
состояние-ничто. Один анализанд описывает его как жизнь,
прожитую в аэропорту, прибывая из ниоткуда и отправля-
ясь в никуда, просто странствуя туда-сюда в не-существова-
нии, банальности, пустоте. Это напоминает об описании ада
в Красной книге Юнга: «Здесь есть только движение. … Всё
просто неразличимо колышется туда-сюда. Здесь нет совер-
1
шенно ничего личностного».
Безумие травмирует; оно отрывает нас от привычной са-
мости, оставляя разрыв столь огромный, что падение в него
кажется безвозвратным. Травма имеет собственный словарь,
который мы мало-помалу изучаем после того шокирующего
события, что его спровоцировало, вроде убийства или само-
убийства, хулиганства, насилия, атаки террористов, или же
оно кумулятивно накапливается годами с ужасом повторе-
ния, как инцест. Или травма может быть следствием нехват-
ки, отсутствия, не сделанного и не отданного, когда нас не
приветствуют, не замечают, не подбодряют и не любят, когда
мы придавлены депрессией или трагедией другого челове-
ка. Наша защита хрупкой самости может навредить другим;
наши неудачи в процветании могут затмить теплоту эмоций по
отношению к нашим детям; наша пугливая сдержанность мо-
жет погубить рост привязанности по отношению к партнёру.
мости, оставляя разрыв столь огромный, что падение в него
кажется безвозвратным. Травма имеет собственный словарь,
который мы мало-помалу изучаем после того шокирующего
события, что его спровоцировало, вроде убийства или само-
убийства, хулиганства, насилия, атаки террористов, или же
оно кумулятивно накапливается годами с ужасом повторе-
ния, как инцест. Или травма может быть следствием нехват-
ки, отсутствия, не сделанного и не отданного, когда нас не
приветствуют, не замечают, не подбодряют и не любят, когда
мы придавлены депрессией или трагедией другого челове-
ка. Наша защита хрупкой самости может навредить другим;
наши неудачи в процветании могут затмить теплоту эмоций по
отношению к нашим детям; наша пугливая сдержанность мо-
жет погубить рост привязанности по отношению к партнёру.
Безумие появляется от вреда, который уходит вглубь, раз-
рывает чувство самости, оставляя неспособными укрыть того
человека, которым мы становимся. Мы теряем чувство вла-
сти над собственной жизнью и становимся жертвами того, как
другие определяют нас. Наша непрерывность разорвана, и мы
живём с этим разрывом в своей идентичности.[3] Само чувство,
что мы живы, нарушается; нам нигде нет покоя.
рывает чувство самости, оставляя неспособными укрыть того
человека, которым мы становимся. Мы теряем чувство вла-
сти над собственной жизнью и становимся жертвами того, как
другие определяют нас. Наша непрерывность разорвана, и мы
живём с этим разрывом в своей идентичности.[3] Само чувство,
что мы живы, нарушается; нам нигде нет покоя.
Особый словарь, который такой травматический опыт
оставляет по своему появлению, это комплекс образов, эмо-
ций и поведений, которые отличаются среди нас, но имеют
общее чувство охваченности силой, которая принуждает хо-
дить кругами от одержимости мыслями о том, что произошло
или должно было произойти, что мы не смогли сказать или
сделать в ответ. Мы чувствуем окончательное поражение,
неспособность выразить или найти образ для случившегося
с нами; вместо этого ходим вокруг, поражённые, немые, за-
стрявшие в бездне смятения. Мы чувствуем себя раздавлен-
ными, выброшенными, отброшенными как мусор, не просто
отвергнутыми, но уничтоженными. Мы чувствуем себя опу-
стошёнными; никакой смысл не доступен, никакой ценности
в нас, кроме уничтоженной, нет, кроме — ничто.
оставляет по своему появлению, это комплекс образов, эмо-
ций и поведений, которые отличаются среди нас, но имеют
общее чувство охваченности силой, которая принуждает хо-
дить кругами от одержимости мыслями о том, что произошло
или должно было произойти, что мы не смогли сказать или
сделать в ответ. Мы чувствуем окончательное поражение,
неспособность выразить или найти образ для случившегося
с нами; вместо этого ходим вокруг, поражённые, немые, за-
стрявшие в бездне смятения. Мы чувствуем себя раздавлен-
ными, выброшенными, отброшенными как мусор, не просто
отвергнутыми, но уничтоженными. Мы чувствуем себя опу-
стошёнными; никакой смысл не доступен, никакой ценности
в нас, кроме уничтоженной, нет, кроме — ничто.
Утраченный благой объект — это наша самость.[4] Мы ни-
чего не можем сделать с тем, что случилось с нами. Мы теря-
ем и мир, связь с другими, со всяким чувством пространства
между нами, со смыслами, которые мы разделяем. В анализе
это безумное состояние может выразиться в пустом взгляде,
несдержанном рыдании или полном молчании. То, что Юнг
называет комплексом, мы населяем сейчас, но это комплекс
образности, эмоций, поведения, который больше не являет-
ся нормальной частью нашей психики, но стал ненормаль-
ным, потому что завладевает функционированием нашего эго.[5]
Мы в нём, вертимся круг за кругом в стиральной машинке
без конца, не достигая свежего восприятия, отстиранные от
безумия, и остаётся только помешательство от пересказыва-
ния раны, оскорбления, вреда, обращения как с бесполезным
объектом в глазах другого человека или от того, как общество
избавляется от нас, обрекая на безработицу, психиатрическое
отделение, превращая в пункт психоаналитической теории.
Анализанд, который стал учёным, вырос в гетто, где слышал
от полицейских, учителей, взрослых на улице, что он ничто
и всегда будет ничем.
чего не можем сделать с тем, что случилось с нами. Мы теря-
ем и мир, связь с другими, со всяким чувством пространства
между нами, со смыслами, которые мы разделяем. В анализе
это безумное состояние может выразиться в пустом взгляде,
несдержанном рыдании или полном молчании. То, что Юнг
называет комплексом, мы населяем сейчас, но это комплекс
образности, эмоций, поведения, который больше не являет-
ся нормальной частью нашей психики, но стал ненормаль-
ным, потому что завладевает функционированием нашего эго.[5]
Мы в нём, вертимся круг за кругом в стиральной машинке
без конца, не достигая свежего восприятия, отстиранные от
безумия, и остаётся только помешательство от пересказыва-
ния раны, оскорбления, вреда, обращения как с бесполезным
объектом в глазах другого человека или от того, как общество
избавляется от нас, обрекая на безработицу, психиатрическое
отделение, превращая в пункт психоаналитической теории.
Анализанд, который стал учёным, вырос в гетто, где слышал
от полицейских, учителей, взрослых на улице, что он ничто
и всегда будет ничем.
Психоз — это современное слово для такого недуга небы-
тия, такой утраты сердца, утраты души, такой мучительной,
что Юнг вынужден был отправиться на поиски и, в самом
деле, понял, что это был поиск для всех нас, обязательство
«современного человека». Аналитики с другими теориями
знают об этом разрыве и пишут о нём, как о базовой вине,
апатии, ложной самости, комплексе слияния или центрах не-я-
тия, такой утраты сердца, утраты души, такой мучительной,
что Юнг вынужден был отправиться на поиски и, в самом
деле, понял, что это был поиск для всех нас, обязательство
«современного человека». Аналитики с другими теориями
знают об этом разрыве и пишут о нём, как о базовой вине,
апатии, ложной самости, комплексе слияния или центрах не-я-
1
ковости внутри нас.
Знание и незнание: комплекс
Безумие приносит странное знание и незнание, вызывая
в нас отделённость от целых областей опыта, которые что-то
внутри нас знает, но мы не можем это осознанно отметить.
Мы не представляем себе этот опыт беспорядка с помощью
слова или образа. Он диссоциирован, не подавлен, потому что
никогда не был осознанным.[6] [7] Смысл существует в нашем теле
и проявляется в поведении, так что мы повторяем разруши-
тельные действия, зная и не зная, что делаем это.
в нас отделённость от целых областей опыта, которые что-то
внутри нас знает, но мы не можем это осознанно отметить.
Мы не представляем себе этот опыт беспорядка с помощью
слова или образа. Он диссоциирован, не подавлен, потому что
никогда не был осознанным.[6] [7] Смысл существует в нашем теле
и проявляется в поведении, так что мы повторяем разруши-
тельные действия, зная и не зная, что делаем это.
Например, женщина продолжает встречаться с мужчиной,
который, будучи с ней в ресторане, спрашивает номер офици-
антки. Его неуважение к анализанду пробудило в ней суици-
дальное настроение. Продолжающиеся встречи с ним создали
чувство помешательства. Только через готовность принять
боль мучительной работы по всматриванию в это безумно
повторяющееся поведение, она смогла осознать, что эмоци-
ональная заброшенность, вызванная им, вытащила на свет
её прежнюю заброшенность. Она знала об этом, как об аб-
страктной информации, но никогда не отмечала этого глубин-
ного страдания. После рождения мать оставила её с бабушкой
на три года. Когда бабушка умерла, безо всякого объяснения
для трёхлетнего ребёнка, её перебросили обратно к матери.
Её нынешнее повторение, которое заставило её чувствовать
себя безумной, поддаваясь разрушительному поведению этого
мужчины, как она поняла, было усилием почувствовать связь
между тем, что случилось в настоящем и случившимся в про-
шлом. Бессознательно непреодолимое поведение втолкнуло
в сознание связный комплекс, который, в сущности, заявлял:
я чувствую себя эмоционально заброшенной и хочу покончить
с собой. Достижение такой ясности образа, аффекта, пове-
дения позволяет комплексу переноситься в сознание, где мы
можем обратиться к его символическому смыслу.[8] Мы можем
найти слова, чтобы поговорить с собой и общаться с другим
страданием, найти образы несчастья, признать импульсы, ко-
торые можем наблюдать и изучать. Появляется пространство
между нашим сегодняшним и прежним компульсивным пове-
дением. Мы находим его смысл.
который, будучи с ней в ресторане, спрашивает номер офици-
антки. Его неуважение к анализанду пробудило в ней суици-
дальное настроение. Продолжающиеся встречи с ним создали
чувство помешательства. Только через готовность принять
боль мучительной работы по всматриванию в это безумно
повторяющееся поведение, она смогла осознать, что эмоци-
ональная заброшенность, вызванная им, вытащила на свет
её прежнюю заброшенность. Она знала об этом, как об аб-
страктной информации, но никогда не отмечала этого глубин-
ного страдания. После рождения мать оставила её с бабушкой
на три года. Когда бабушка умерла, безо всякого объяснения
для трёхлетнего ребёнка, её перебросили обратно к матери.
Её нынешнее повторение, которое заставило её чувствовать
себя безумной, поддаваясь разрушительному поведению этого
мужчины, как она поняла, было усилием почувствовать связь
между тем, что случилось в настоящем и случившимся в про-
шлом. Бессознательно непреодолимое поведение втолкнуло
в сознание связный комплекс, который, в сущности, заявлял:
я чувствую себя эмоционально заброшенной и хочу покончить
с собой. Достижение такой ясности образа, аффекта, пове-
дения позволяет комплексу переноситься в сознание, где мы
можем обратиться к его символическому смыслу.[8] Мы можем
найти слова, чтобы поговорить с собой и общаться с другим
страданием, найти образы несчастья, признать импульсы, ко-
торые можем наблюдать и изучать. Появляется пространство
между нашим сегодняшним и прежним компульсивным пове-
дением. Мы находим его смысл.
Или спустя много лет мужчина разводится с женщиной,
которой должен был посвящать время и энергию, заботясь
о ней из-за её умственного расстройства. Он женится на дру-
гой женщине, которая нуждается в постоянном уходе из-за
физической болезни. Известная-неизвестная вещь, о которой
он заботится в своих партнёрах, движется по разным местам,
сначала в ум, затем в тело, но повторение выбора партнёра ми-
нует сознание, потому что проблема всё ещё остается в другом,
а не в нём. Наши соматические проблемы могут нести в себе
непрожитые психические несчастья, пытающиеся добраться до
сознания. Настоящие физические болезни, часто хронические,
тяжёлые и возникающие от психических причин, используются
для сигнализирования о непрочувствованных психических со-
держаниях или действиях — например, горе, о котором нужно
стенать осознанно, а не через скоротечные болячки тела.[9]
которой должен был посвящать время и энергию, заботясь
о ней из-за её умственного расстройства. Он женится на дру-
гой женщине, которая нуждается в постоянном уходе из-за
физической болезни. Известная-неизвестная вещь, о которой
он заботится в своих партнёрах, движется по разным местам,
сначала в ум, затем в тело, но повторение выбора партнёра ми-
нует сознание, потому что проблема всё ещё остается в другом,
а не в нём. Наши соматические проблемы могут нести в себе
непрожитые психические несчастья, пытающиеся добраться до
сознания. Настоящие физические болезни, часто хронические,
тяжёлые и возникающие от психических причин, используются
для сигнализирования о непрочувствованных психических со-
держаниях или действиях — например, горе, о котором нужно
стенать осознанно, а не через скоротечные болячки тела.[9]
Комплекс правит нами и заточает в своих повторениях; но
он пытается сообщить нечто такое, что мы знаем и не зна-
ем, должны знать, должны выявить и найти символическое
выражение, чтобы освободиться от его повторения и обна-
ружить, как драгоценная часть нас самих скрыта в нём. Это
диссоциированное поведение может быть мучительным —
симптомы утраты вещей, заболевания перед социальным
взаимодействием или профессиональными презентациями,
откладывания приготовлений до последней минуты или даже
упущение возможностей из-за прокрастинации. Мы чувству-
ем себя запертыми в их повторениях, воспроизводим снова
и снова. Однако комплекс, как хорошая собака, остаётся
с нами, сопровождая до раскрытия сознания для принятия
его сообщения. Там скрыты точки света. Безумие и творче-
ство сосуществуют.
он пытается сообщить нечто такое, что мы знаем и не зна-
ем, должны знать, должны выявить и найти символическое
выражение, чтобы освободиться от его повторения и обна-
ружить, как драгоценная часть нас самих скрыта в нём. Это
диссоциированное поведение может быть мучительным —
симптомы утраты вещей, заболевания перед социальным
взаимодействием или профессиональными презентациями,
откладывания приготовлений до последней минуты или даже
упущение возможностей из-за прокрастинации. Мы чувству-
ем себя запертыми в их повторениях, воспроизводим снова
и снова. Однако комплекс, как хорошая собака, остаётся
с нами, сопровождая до раскрытия сознания для принятия
его сообщения. Там скрыты точки света. Безумие и творче-
ство сосуществуют.
Социальные последствия
Наше безумие — не только наше, оно затрагивает дру-
гих, часто тяжело. Мы сводим друг друга с ума. Клини-
цисты это знают и имеют длительную подготовку, чтобы
распознать свой контрперенос, чтобы держать в уме соб-
ственные ямы, где здравомыслие смешивается с безумием.
Однако, клиническая работа на глубине требует от анали-
тика действительно пережить, где анализанд заперт в зна-
нии-незнании, как женщина, которая прекрасно знала, что
не нужно продолжать встречаться с мужчиной, флиртую-
щим с другими женщинами у неё перед носом, но всё равно
встречалась.
гих, часто тяжело. Мы сводим друг друга с ума. Клини-
цисты это знают и имеют длительную подготовку, чтобы
распознать свой контрперенос, чтобы держать в уме соб-
ственные ямы, где здравомыслие смешивается с безумием.
Однако, клиническая работа на глубине требует от анали-
тика действительно пережить, где анализанд заперт в зна-
нии-незнании, как женщина, которая прекрасно знала, что
не нужно продолжать встречаться с мужчиной, флиртую-
щим с другими женщинами у неё перед носом, но всё равно
встречалась.
Есть другой пример мужчины, многочисленные жёны
и любовницы которого, в конце концов, переставали разго-
варивать с ним, однако он продолжал представляться себе
и другим как разумный и достойный человек, отвергая парт-
нёров, как «этих тяжёлых женщин». Он продолжает оста-
ваться в неведении о яде, которым отравляет их. Он звучит
рационально, дружелюбно, невинно, тем не менее эмоци-
онально оставляя женщину, удаляясь от неё, тем самым
доводя её до безумия, уничтожая её понимание ситуации.
Клиницист вынужден погрузиться в безумное состояние
анализанда, чтобы оглядеться, почувствовать его силу, уви-
деть, что вещи не таковы, какими кажутся и найти с ним
путь к сознанию, а это опасная роль. Сью Гранд описывает,
что чувствует всякий клиницист, когда мы не можем сделать
это: «Мне не удавалось провалиться в дыры в моём мире из-
вестного», то есть в безумный мир анализанда. Когда вместе
с анализандом мы соединяемся в области безумия, «по-
являются новые формы субъективности». Шварц-Салант
рассматривает безумие как непреодолимое, беспорядочное
внутреннее состояние, которое происходит, когда мы ищем
новые формы порядка. Как человек выносит хаос, не теряя
рассудка? Как он находит то воображаемое пространство,
в котором скрытое станет явным? Это работа терапии; это
послание, которое повторяющийся комплекс пытается до-
1
и любовницы которого, в конце концов, переставали разго-
варивать с ним, однако он продолжал представляться себе
и другим как разумный и достойный человек, отвергая парт-
нёров, как «этих тяжёлых женщин». Он продолжает оста-
ваться в неведении о яде, которым отравляет их. Он звучит
рационально, дружелюбно, невинно, тем не менее эмоци-
онально оставляя женщину, удаляясь от неё, тем самым
доводя её до безумия, уничтожая её понимание ситуации.
Клиницист вынужден погрузиться в безумное состояние
анализанда, чтобы оглядеться, почувствовать его силу, уви-
деть, что вещи не таковы, какими кажутся и найти с ним
путь к сознанию, а это опасная роль. Сью Гранд описывает,
что чувствует всякий клиницист, когда мы не можем сделать
это: «Мне не удавалось провалиться в дыры в моём мире из-
вестного», то есть в безумный мир анализанда. Когда вместе
с анализандом мы соединяемся в области безумия, «по-
являются новые формы субъективности». Шварц-Салант
рассматривает безумие как непреодолимое, беспорядочное
внутреннее состояние, которое происходит, когда мы ищем
новые формы порядка. Как человек выносит хаос, не теряя
рассудка? Как он находит то воображаемое пространство,
в котором скрытое станет явным? Это работа терапии; это
послание, которое повторяющийся комплекс пытается до-
1
ставить.[10]
Мы не только заражаем друг друга тем, что заставляет
нас чувствовать себя слабоумными, расконцентрированны-
ми, неполноценными, тем, во что должны заглянуть мы сами;
мы также помещаем это в другого человека. Вы — проблема,
даже те вы, которых я люблю, не только вы, мои враги; дру-
гая группа — душевнобольная.
нас чувствовать себя слабоумными, расконцентрированны-
ми, неполноценными, тем, во что должны заглянуть мы сами;
мы также помещаем это в другого человека. Вы — проблема,
даже те вы, которых я люблю, не только вы, мои враги; дру-
гая группа — душевнобольная.
Воздействие нашего безумия на общество в целом происхо-
дит от его заразности. Вы можете довести до катастрофы тех,
кто вас любит, просто разговаривая с ними. Они становятся
осторожными стратегами, чтобы обойти слоновью яму нашего
комплекса. Если они безумны, мы защищаемся от их безумия,
подталкиваем их «двигаться дальше», «справляться» с раной
и гневом вместо того, чтобы доверять истине между нами
для преодоления трудностей. Без общего вместилища смыс-
ла люди с большей долей психотических элементов публично
выражают умственную болезнь. Они цепляют на себя бомбы,
чтобы избавиться от зла, которого мы все боимся, которое
они перевели на язык своего безумия. Они превращают свою
жизнь в оружие, чтобы убивать других, несут смерть во имя
служения живому Богу, делу или коллективной мести. Без-
умие не бывает просто личным, оно простирается на всё, что
мы считаем нашим направляющим смыслом, безумие превра-
щает в свой священный долг его укрепление. Наше безумие
связывается с религиозной установкой, с тем, что мы называ-
ем благим, истинным, достойным самопожертвования. Даже
если наша цель — истребить религию, мы полны страстной
преданности ей, как к богу.[11]
дит от его заразности. Вы можете довести до катастрофы тех,
кто вас любит, просто разговаривая с ними. Они становятся
осторожными стратегами, чтобы обойти слоновью яму нашего
комплекса. Если они безумны, мы защищаемся от их безумия,
подталкиваем их «двигаться дальше», «справляться» с раной
и гневом вместо того, чтобы доверять истине между нами
для преодоления трудностей. Без общего вместилища смыс-
ла люди с большей долей психотических элементов публично
выражают умственную болезнь. Они цепляют на себя бомбы,
чтобы избавиться от зла, которого мы все боимся, которое
они перевели на язык своего безумия. Они превращают свою
жизнь в оружие, чтобы убивать других, несут смерть во имя
служения живому Богу, делу или коллективной мести. Без-
умие не бывает просто личным, оно простирается на всё, что
мы считаем нашим направляющим смыслом, безумие превра-
щает в свой священный долг его укрепление. Наше безумие
связывается с религиозной установкой, с тем, что мы называ-
ем благим, истинным, достойным самопожертвования. Даже
если наша цель — истребить религию, мы полны страстной
преданности ей, как к богу.[11]
Управляющий принцип
Юнг называет этот направляющий смысл нашим «управ-
ляющим принципом», нашей версией блага, которое мы ге-
роически пытаемся воплотить и укрепить. Это не работает,
потому что мы хотим вознестись, чтобы «стать частью его
великолепия» и оставить всё плохое, так как «хорошее и пре-
красное превращаются в лёд абсолютной идеи, а дурное и не-
навистное становятся лужами безумной жизни». Создавая
свою версию благого, правящего принципа, мы создаём бога
и пытаемся с «бессознательным хитроумием и силой» выну-
ляющим принципом», нашей версией блага, которое мы ге-
роически пытаемся воплотить и укрепить. Это не работает,
потому что мы хотим вознестись, чтобы «стать частью его
великолепия» и оставить всё плохое, так как «хорошее и пре-
красное превращаются в лёд абсолютной идеи, а дурное и не-
навистное становятся лужами безумной жизни». Создавая
свою версию благого, правящего принципа, мы создаём бога
и пытаемся с «бессознательным хитроумием и силой» выну-
дить ближнего служить ему: «Влюбившись в собственный
замысел … мы … требовательно … заставляем других сле-
довать Богу». Мы не можем видеть его односторонность,
присущее ему исключение других, имеющих иные направля-
ющие принципы. Другие должны верить в наше благо, наше
дело, или они жестоки; мы служим истине. Юнг говорит,
что мы должны принять насилие как часть самих себя, что-
бы не убить в ближнем, буквально или через дискриминацию
и вредные законы, то, что мы не можем принять в себе.[12]
замысел … мы … требовательно … заставляем других сле-
довать Богу». Мы не можем видеть его односторонность,
присущее ему исключение других, имеющих иные направля-
ющие принципы. Другие должны верить в наше благо, наше
дело, или они жестоки; мы служим истине. Юнг говорит,
что мы должны принять насилие как часть самих себя, что-
бы не убить в ближнем, буквально или через дискриминацию
и вредные законы, то, что мы не можем принять в себе.[12]
Всё это нужно принести в жертву, учит Юнг. Вопреки от-
вращению, он подчиняется. Жертвоприношение должно ра-
зорвать наше отождествление с «структурами», которые мы
считаем высшим правящим принципом — для Юнга — это
его мышление, его наука. Правящий принцип для каждого
из нас — это герой внутри, который должен быть убит: «Ге-
роическое внутри — это тот факт, что вами правит мысль
о том, каким образом то или другое хорошо . цель . Сле-
довательно, вы грешите против неспособности. Но неспособ-
ность существует. Никто не должен отрицать её, придираться
к ней, заглушать её».[13] Утрата направляющего смысла, наше-
го правящего принципа, может сводить с ума. То, на что мы
опирались, что давало нам энергию преследовать цели и точку
отсчёта среди бурь конфликтов или сомнения в себе, теперь
оказывается неважным, бесполезным или опровергается про-
являющейся противоположностью.
вращению, он подчиняется. Жертвоприношение должно ра-
зорвать наше отождествление с «структурами», которые мы
считаем высшим правящим принципом — для Юнга — это
его мышление, его наука. Правящий принцип для каждого
из нас — это герой внутри, который должен быть убит: «Ге-
роическое внутри — это тот факт, что вами правит мысль
о том, каким образом то или другое хорошо . цель . Сле-
довательно, вы грешите против неспособности. Но неспособ-
ность существует. Никто не должен отрицать её, придираться
к ней, заглушать её».[13] Утрата направляющего смысла, наше-
го правящего принципа, может сводить с ума. То, на что мы
опирались, что давало нам энергию преследовать цели и точку
отсчёта среди бурь конфликтов или сомнения в себе, теперь
оказывается неважным, бесполезным или опровергается про-
являющейся противоположностью.
Вот примеры. Руководитель, которая обращается к ана-
лизу, потому что жизнь кажется ей «подвешенной», находит
смысл в принципе «работай больше», «будь ответственной»,
«ты должна знать». Но ещё больше работы захлопывает ло-
вушку вокруг неё; больше ответственности увеличивает её от-
странённость от вкуса к жизни. То, что помогло ей преуспеть
в прошлом, теперь оставило её в подвешенном состоянии,
смотрящей телевизор, сидящей на диване с пустым взглядом,
сопротивляющейся ещё большей работе и ответственности.
лизу, потому что жизнь кажется ей «подвешенной», находит
смысл в принципе «работай больше», «будь ответственной»,
«ты должна знать». Но ещё больше работы захлопывает ло-
вушку вокруг неё; больше ответственности увеличивает её от-
странённость от вкуса к жизни. То, что помогло ей преуспеть
в прошлом, теперь оставило её в подвешенном состоянии,
смотрящей телевизор, сидящей на диване с пустым взглядом,
сопротивляющейся ещё большей работе и ответственности.
Молодой человек, преданный героизму, под которым он
понимает борьбу, победу, быть сильным, найти власть и при-
менять её, становился всё более и более истощённым и обна-
руживал, что не может больше разжигать смысл и страсть
таким способом. «Но что заставляет меня цепляться за это?»
— спрашивает он и обнаруживает большой страх перед про-
тивоположным, тем, что Юнг называет «неспособностью»,
а он называет это «Пустотой» — место-ничто, где его погло-
щает лень, отсутствие и прекращение созидания своей само-
сти, как раньше, лишь чувство тщетности, безжизненности,
бесполезности, неспособности. Утрата героической силы глу-
боко его пугает.
понимает борьбу, победу, быть сильным, найти власть и при-
менять её, становился всё более и более истощённым и обна-
руживал, что не может больше разжигать смысл и страсть
таким способом. «Но что заставляет меня цепляться за это?»
— спрашивает он и обнаруживает большой страх перед про-
тивоположным, тем, что Юнг называет «неспособностью»,
а он называет это «Пустотой» — место-ничто, где его погло-
щает лень, отсутствие и прекращение созидания своей само-
сти, как раньше, лишь чувство тщетности, безжизненности,
бесполезности, неспособности. Утрата героической силы глу-
боко его пугает.
Женщина, чей жизненный принцип — делать простые
акты доброты, потому что она верит в это благо и потому что
ощущает себя интеллектуально неполноценной, чувствует, что
ей нечего предложить, теряет опору в этой вере, когда возни-
кает настойчивая необходимость найти и притязать на свой
ум, властно говорить с детьми, представить публично работу
своим коллегам. Она должна сделать это и сделать это своим
способом, опровергая безоговорочные правила её организа-
ции. Оставаться фоном больше невозможно.
акты доброты, потому что она верит в это благо и потому что
ощущает себя интеллектуально неполноценной, чувствует, что
ей нечего предложить, теряет опору в этой вере, когда возни-
кает настойчивая необходимость найти и притязать на свой
ум, властно говорить с детьми, представить публично работу
своим коллегам. Она должна сделать это и сделать это своим
способом, опровергая безоговорочные правила её организа-
ции. Оставаться фоном больше невозможно.
Связь с темами Красной книги
Для всех этих людей утрата направляющего принципа,
который придаёт жизни смысл, даёт им цель, подобна опыту
Юнга, что порядок включает в себя беспорядок, а смысл —
бессмысленность. Опровергает ли эта широкая картина те
образы блага, что наполняют наши жизни смыслом? Нет, но
релятивизирует их. Мы видим, что наши конструкции смыс-
ла не окончательны; они импровизируют и ориентируют; мы
нуждаемся в них. Это важные ценности, которых мы дости-
гаем. Но они конечны.
который придаёт жизни смысл, даёт им цель, подобна опыту
Юнга, что порядок включает в себя беспорядок, а смысл —
бессмысленность. Опровергает ли эта широкая картина те
образы блага, что наполняют наши жизни смыслом? Нет, но
релятивизирует их. Мы видим, что наши конструкции смыс-
ла не окончательны; они импровизируют и ориентируют; мы
нуждаемся в них. Это важные ценности, которых мы дости-
гаем. Но они конечны.
В Красной книге Юнг борется с тем, что действует как бог
в центре наших жизней и вокруг которого мы обращаемся. Он
говорит: «Вы требуете слова, обладающего одним смыслом,
чтобы сбежать … от бесчисленных возможностей интерпрета-
ции», но «вы должны быть сосудом жизни, так что убейте сво-
их идолов». Юнг видит, что он предпочёл, как направляющий
принцип, мышление превыше чувства, Логос превыше Эроса,
науку нынешнего дня превыше другого способа постижения
реальности, который он называет магией, интеллект превы-
ше парадоксального понимания. Проблема не в том, чтобы
избавиться от того, что он находит важнейшим, а в том, что-
бы включить отверженные противоположности наряду с ним,
сбросить его с трона. Отвергнуть направляющий принцип как
единственную истину — значит увидеть, что он исключил целую
половину жизни, которую следует принять. Иначе даже выс-
шие части нас самих оказываются искажены, «уродливый кар-
лик, живущий в своей тёмной пещере . ложный и ночной».[14]
в центре наших жизней и вокруг которого мы обращаемся. Он
говорит: «Вы требуете слова, обладающего одним смыслом,
чтобы сбежать … от бесчисленных возможностей интерпрета-
ции», но «вы должны быть сосудом жизни, так что убейте сво-
их идолов». Юнг видит, что он предпочёл, как направляющий
принцип, мышление превыше чувства, Логос превыше Эроса,
науку нынешнего дня превыше другого способа постижения
реальности, который он называет магией, интеллект превы-
ше парадоксального понимания. Проблема не в том, чтобы
избавиться от того, что он находит важнейшим, а в том, что-
бы включить отверженные противоположности наряду с ним,
сбросить его с трона. Отвергнуть направляющий принцип как
единственную истину — значит увидеть, что он исключил целую
половину жизни, которую следует принять. Иначе даже выс-
шие части нас самих оказываются искажены, «уродливый кар-
лик, живущий в своей тёмной пещере . ложный и ночной».[14]
Душа Юнга противостоит ему: «Замолчи и слушай .
признай своё безумие» (принятия направляющих принципов
за истину). «В жизни нет правил. В этом её тайна и неве-
домый закон». И далее, «ничто не защищает тебя от хаоса,
кроме принятия».[15] Потому это не проблема, с которой нуж-
но справиться, а реальность, чтобы её принять. Это требует
дальнейших серьёзных шагов.
признай своё безумие» (принятия направляющих принципов
за истину). «В жизни нет правил. В этом её тайна и неве-
домый закон». И далее, «ничто не защищает тебя от хаоса,
кроме принятия».[15] Потому это не проблема, с которой нуж-
но справиться, а реальность, чтобы её принять. Это требует
дальнейших серьёзных шагов.
Через встречи с многочисленными фигурами, каждая со
своей точкой зрения, всякое представление о единой самости
подрывается. Вместо этого Юнг видит внутри множествен-
ность. Он обнаруживает, что его населяет множество различ-
ных точек зрения. Он чувствует, как «безграничное, бездна,
пустота вечного хаоса … стремится к тебе … бесконечная
множественность … наполненная фигурами, которые вызы-
вают смятение и подавляют». Есть другой способ разумности,
связанный с неразумием, бессмыслица со смыслом, позорное
1
своей точкой зрения, всякое представление о единой самости
подрывается. Вместо этого Юнг видит внутри множествен-
ность. Он обнаруживает, что его населяет множество различ-
ных точек зрения. Он чувствует, как «безграничное, бездна,
пустота вечного хаоса … стремится к тебе … бесконечная
множественность … наполненная фигурами, которые вызы-
вают смятение и подавляют». Есть другой способ разумности,
связанный с неразумием, бессмыслица со смыслом, позорное
1
с приятным, даже плохое с хорошим.
Юнг чувствует угрозу безумия и боится, что сорвётся
в психоз, настолько сильна его дезориентация. Снаружи это
проявляется в разрыве дружбы и сотрудничества с Фрей-
дом, его отверженности в психоаналитическом сообществе
и уходе с поста в университете. Он поддерживает этот раз-
рыв убеждением, что не может ни определённо согласиться
с теориями Фрейда, ни преподавать психологию, какой её
тогда понимали, если его работа даёт свидетельства совер-
шенно иного понимания психической реальности. Внутрен-
нему разрыву и внешней утрате сопутствует ужас Европы,
погружающейся в Первую Мировую войну. Коллективная
вера в неизбежный человеческий прогресс и превосходство
разума уничтожены в кровавой бане окопной войны.[16]
в психоз, настолько сильна его дезориентация. Снаружи это
проявляется в разрыве дружбы и сотрудничества с Фрей-
дом, его отверженности в психоаналитическом сообществе
и уходе с поста в университете. Он поддерживает этот раз-
рыв убеждением, что не может ни определённо согласиться
с теориями Фрейда, ни преподавать психологию, какой её
тогда понимали, если его работа даёт свидетельства совер-
шенно иного понимания психической реальности. Внутрен-
нему разрыву и внешней утрате сопутствует ужас Европы,
погружающейся в Первую Мировую войну. Коллективная
вера в неизбежный человеческий прогресс и превосходство
разума уничтожены в кровавой бане окопной войны.[16]
Юнг сталкивается с ещё более всеобъемлющим безумием,
видя, что Божественное отличается от общепринятого взгля-
да «духа времени» и что «проблема безумия глубока. Боже-
ственное безумие — высшая форма иррациональности жизни,
текущей через нас — во всяком случае, безумие, которое не
может быть интегрировано в современное общество».[17] Эта те-
кущая жизнь, которую он позже назовёт богом Абраксасом,
показана ему «духом глубин», как живой поток, от которого
не отделаться усилиями внести порядок, создать принципы
смысла, управляющие нами, выдумать свои версии блага.
видя, что Божественное отличается от общепринятого взгля-
да «духа времени» и что «проблема безумия глубока. Боже-
ственное безумие — высшая форма иррациональности жизни,
текущей через нас — во всяком случае, безумие, которое не
может быть интегрировано в современное общество».[17] Эта те-
кущая жизнь, которую он позже назовёт богом Абраксасом,
показана ему «духом глубин», как живой поток, от которого
не отделаться усилиями внести порядок, создать принципы
смысла, управляющие нами, выдумать свои версии блага.
Читая это, мы чувствуем угрозу утраты наших аксиом
упорядочивания знания и этики, как и анализанды, которых
я цитирую, чувствуют в утрате своих управляющих принци-
пов. Значит ли это, что этика плохая или неверная? Нет. Она
хороша, эта наша версия блага, наши «героические» конструк-
ции, наделяющие смыслом. Но они не окончательны. Когда
мы их теряем, когда они оказываются неэффективными, мы
лишаемся чувства смысла, на которое опирались.
упорядочивания знания и этики, как и анализанды, которых
я цитирую, чувствуют в утрате своих управляющих принци-
пов. Значит ли это, что этика плохая или неверная? Нет. Она
хороша, эта наша версия блага, наши «героические» конструк-
ции, наделяющие смыслом. Но они не окончательны. Когда
мы их теряем, когда они оказываются неэффективными, мы
лишаемся чувства смысла, на которое опирались.
Но Юнг достигает своего рода мира; он говорит: «Я принял
хаос». Затем душа говорит ему: «безумие — это особая форма
духа, присущая всем учениям и философиям … и повседнев-
ной жизни». На сцену выходит более широкая точка зрения,
в которой то, что мы теряем как определённое, появляется как
часть целого, просто не как само целое. Это меняет наше чув-
ство самости. Мы теперь должны развивать то, что отвергали,
наряду с тем, что развили. Это приносит большую целостность
и меняет наши образы Бога. Юнг видит, что «безумие боже-
ственно . это ничто иное, как наделение силой духа этого вре-
мени через дух глубин». Принятие того, что показала ему душа
как более широкую реальность, зависит от религиозных реалий,
включающих в себя иррациональную, текучую живость.[18]
хаос». Затем душа говорит ему: «безумие — это особая форма
духа, присущая всем учениям и философиям … и повседнев-
ной жизни». На сцену выходит более широкая точка зрения,
в которой то, что мы теряем как определённое, появляется как
часть целого, просто не как само целое. Это меняет наше чув-
ство самости. Мы теперь должны развивать то, что отвергали,
наряду с тем, что развили. Это приносит большую целостность
и меняет наши образы Бога. Юнг видит, что «безумие боже-
ственно . это ничто иное, как наделение силой духа этого вре-
мени через дух глубин». Принятие того, что показала ему душа
как более широкую реальность, зависит от религиозных реалий,
включающих в себя иррациональную, текучую живость.[18]
Это ставит перед нами новую задачу, перед всеми нами.
В терминах поисков моих анализандов, как можно объединить
единый вкус жизни с этикой «работай больше»? Как свести
воедино пугающую пустоту с героическим стремлением что-
то значить? Как можно совместить авторитет, выражающий
абстрактный принцип, с простыми актами доброты?
В терминах поисков моих анализандов, как можно объединить
единый вкус жизни с этикой «работай больше»? Как свести
воедино пугающую пустоту с героическим стремлением что-
то значить? Как можно совместить авторитет, выражающий
абстрактный принцип, с простыми актами доброты?
Неспособность
В Красной книге Юнг находит путь к решению этой зада-
чи и видит, как она присуща всем нам: мы должны столкнуться
с нижайшим внутри, нашей «неспособностью», и это всё, что
мы исключаем, когда отождествляемся с нашим управляющим
принципом. Когда мы отбрасываем такое отождествление. «наше
стремление жить … ушло в глубины и возбудило ужасный кон-
фликт между силами глубин». Эти силы — «обдумывание зара-
нее», то есть «одиночество», и любовь, то есть «совместность».
Юнг говорит: «Они нуждаются друг в друге, но убивают друг
друга. Поскольку люди не знают, что конфликт происходит вну-
три, они сходят с ума».[19] Но наша неспособность и конфликт су-
ществуют, и мы должны искать их на самом дне.
чи и видит, как она присуща всем нам: мы должны столкнуться
с нижайшим внутри, нашей «неспособностью», и это всё, что
мы исключаем, когда отождествляемся с нашим управляющим
принципом. Когда мы отбрасываем такое отождествление. «наше
стремление жить … ушло в глубины и возбудило ужасный кон-
фликт между силами глубин». Эти силы — «обдумывание зара-
нее», то есть «одиночество», и любовь, то есть «совместность».
Юнг говорит: «Они нуждаются друг в друге, но убивают друг
друга. Поскольку люди не знают, что конфликт происходит вну-
три, они сходят с ума».[19] Но наша неспособность и конфликт су-
ществуют, и мы должны искать их на самом дне.
Чтобы добраться до «вашего потустороннего», как он это
называет, мы должны испытать ад, «на самом деле, через ваш
совершенно конкретный ад, дно которого по колено засы-
пано мусором. . Всякий другой ад, по крайней мере, стоит
увидеть, и он полон веселья. . Ваш личный ад составлен из
всех тех вещей, которые вы всегда отвергали . с проклятьем
или пинком. . Вы приходите как тупой и любопытный ду-
рак, удивлённо глазея на крошки, упавшие с вашего стола».
Ваш ад — это всё, что вы отбросили, отвергли. Если мы не
столкнёмся лицом к лицу с адом, то продолжим складывать
нежеланное, отвратительное, ужасающее, в ближнего и пы-
таться это там убить.[20]
называет, мы должны испытать ад, «на самом деле, через ваш
совершенно конкретный ад, дно которого по колено засы-
пано мусором. . Всякий другой ад, по крайней мере, стоит
увидеть, и он полон веселья. . Ваш личный ад составлен из
всех тех вещей, которые вы всегда отвергали . с проклятьем
или пинком. . Вы приходите как тупой и любопытный ду-
рак, удивлённо глазея на крошки, упавшие с вашего стола».
Ваш ад — это всё, что вы отбросили, отвергли. Если мы не
столкнёмся лицом к лицу с адом, то продолжим складывать
нежеланное, отвратительное, ужасающее, в ближнего и пы-
таться это там убить.[20]
Не забывайте, насколько пугает попытка отправиться на са-
мое дно и принять всё неполноценное в себе. Оно действительно
неполноценное, иное, отдалённое от всего, что мы знаем и це-
ним. Мы сталкиваемся с чем-то угрожающим: с уставившимся
на нас носорогом, математиком, живущим в нашем подвале. Для
мое дно и принять всё неполноценное в себе. Оно действительно
неполноценное, иное, отдалённое от всего, что мы знаем и це-
ним. Мы сталкиваемся с чем-то угрожающим: с уставившимся
на нас носорогом, математиком, живущим в нашем подвале. Для
Юнга это было чувство, предоставленное моральному разло-
жению, персонифицированное в Саломее, появившейся снача-
ла, как кровожадный кошмар, убийца святого, безумная. Даже
когда Саломея спасена и появляется, как любящая женщина,
Юнг отвергает её любовь, говоря: «Я страшусь её».[21]
жению, персонифицированное в Саломее, появившейся снача-
ла, как кровожадный кошмар, убийца святого, безумная. Даже
когда Саломея спасена и появляется, как любящая женщина,
Юнг отвергает её любовь, говоря: «Я страшусь её».[21]
Подумайте обо всём, что ненавидите в себе, избегаете, не
хотите касаться. С этим вы должны столкнуться. Юнг ви-
дит, что должен принять «подавленную часть души, должен
полюбить свою неполноценность, даже свои пороки, чтобы
вырожденное получило развитие». Это идёт против шерсти,
ведь развитое в нас «представляет наше лучшее и высшее
достижение. Принятие неразвитого, таким образом, подоб-
но греху, вроде оплошности, вырождения, спуска на глубо-
чайший уровень; однако, на самом деле, это более великое
деяние, чем оставаться в упорядоченном состоянии за счёт
другой стороны нашего существа, которая, таким образом,
предоставлена гибели».[22]
хотите касаться. С этим вы должны столкнуться. Юнг ви-
дит, что должен принять «подавленную часть души, должен
полюбить свою неполноценность, даже свои пороки, чтобы
вырожденное получило развитие». Это идёт против шерсти,
ведь развитое в нас «представляет наше лучшее и высшее
достижение. Принятие неразвитого, таким образом, подоб-
но греху, вроде оплошности, вырождения, спуска на глубо-
чайший уровень; однако, на самом деле, это более великое
деяние, чем оставаться в упорядоченном состоянии за счёт
другой стороны нашего существа, которая, таким образом,
предоставлена гибели».[22]
Этот ад, это пространство неспособности, принятия дья-
вола «вашей другой точки зрения», как обнаружил Юнг,
требует ещё большего: «Вы должны освободиться от вся-
ких различий», от «проклятия знания добра и зла», потому
что «низшее в вас — это также око зла, глядящего на вас,
смотрящего холодно, засасывающего свет в тёмную бездну».
На самом дне безумие сталкивает нас со злом.[23] [24]
вола «вашей другой точки зрения», как обнаружил Юнг,
требует ещё большего: «Вы должны освободиться от вся-
ких различий», от «проклятия знания добра и зла», потому
что «низшее в вас — это также око зла, глядящего на вас,
смотрящего холодно, засасывающего свет в тёмную бездну».
На самом дне безумие сталкивает нас со злом.[23] [24]
Но в этом нижайшем пространстве скрывается также твор-
ческая точка: «Низшее в вас — это … краеугольный ка-
мень». Принятие того, что «зло должно иметь свою долю
в жизни . мы можем лишить его власти овладевать нами».
ческая точка: «Низшее в вас — это … краеугольный ка-
мень». Принятие того, что «зло должно иметь свою долю
в жизни . мы можем лишить его власти овладевать нами».
Ведь «спасение приходит к вам от отвергнутого». «Если
я принимаю низшее во мне, я сажаю зерно в почву ада. Это
зерно неразличимо мало, но древо моей жизни растёт из него
и соединяет то, что Внизу, с тем, что Вверху. На обоих концах
огонь и пылающие уголья. Верх веет огнем, как и Низ. Меж
невыносимых огней прорастает твоя жизнь».
я принимаю низшее во мне, я сажаю зерно в почву ада. Это
зерно неразличимо мало, но древо моей жизни растёт из него
и соединяет то, что Внизу, с тем, что Вверху. На обоих концах
огонь и пылающие уголья. Верх веет огнем, как и Низ. Меж
невыносимых огней прорастает твоя жизнь».
Потому личная проблема показывает каждому из нас, что
мы должны справиться с представлением о зле, неважно,
религиозным или нет, личным или социальным. Мы под-
нимаем проблему зла и места разрушительности в жизни
в главе 2.
мы должны справиться с представлением о зле, неважно,
религиозным или нет, личным или социальным. Мы под-
нимаем проблему зла и места разрушительности в жизни
в главе 2.
[1] C.G. Jung, Memories, Dreams, Reflections, rec. and ed. Aniela Jaffe, tr. Richard Winston and Clara
Winston, p. 178.[2] C.G. Jung, The Red Book, Liber Novus, ed. Sonu Shamadasani, tr. Mark Kyburz, John Peck and
Sonu Shamdasani, p. 235 [курсив оригинала].1 Дальнейшее рассмотрение юнговской концепции исцеления см. в C.G. Jung, Letters, vol. I, ed.
Gerhard Adler and Aniela Jaffe, tr. R.F.C. Hull, 10 July 1946, pp. 428-29. См. также C.G. Jung,
«The Tavistock Lectures» в The Symbolic Life, vol. 18, Collected Works, paras. 231-33 и Ann Belford
Ulanov, The Unshuttered Heart: Opening to Aliveness and Deadness in the Self, pp. 196-99.1 Jung, The Red Book, p. 323.[3] D.W. Winnicott, Playing and Reality, p. 97.[4] Eric Brennan, «The Recovery of the Lost Good Object: The Conflict with the Superego», ch. 8 в The
Recovery of the Lost Good Object, ed. Gigliola Fornari Spoto.[5] C.G. Jung, «A Review of Complex Theory» в The Structure and Dynamics of the Psyche, vol. 8,
Collected Works, paras. 198-204.[6] C.G. Jung, Modern Man in Search of a Soul, tr. Cary F. Baynes and D.S Dell, ch. 10-11. Примеры
других описаний «разрыва» см. у таких авторов, как Michael Balint, The Basic Fault: Therapeutic
Aspects of Regression, ch. 4; Thomas H. Ogden, Reverie and Interpretation: Sensing Something
Human, pp. 3-4, 1214-218; D.W. Winnicott, «Ego Distortion in Terms of True and False Self
(1960)», ch. 12 в The Maturational Processes and the Facilitating Environment; Nathan Scwartz-
Salant, The Black Night-gown: The Fusional Complex and the Unlived Life, pp. 1-3, 13-14, 63-64;
Sue Austin, «Jung’s Dissociable Psyche and the Ec-static Self», Journal of Analytical Psychology54,
no. 5 (2009: 581-601.[7] Melanie Starr Costello, Imagination, Illness, and Injury: Jungian Psychology and the Somatic
Dimensions of Perception, pp. 4, 98.[8] Ibid., pp. 5, 112.[9] Ann Belford Ulanov, Attacked by Poison Ivy: A Psychological Understanding, ch. 3-4.[10] Sue Grand, The Hero in the Mirror: From Fear to Fortitude, pp. 132, 136; Schwartz-Salant, The BlackNightgown, pp. 143-44.[11] Ann Belford Ulanov, «When Religion Prompts Terrorism», ch. 12 в Spiritual Aspects of ClinicalWork. См. также Luigi Zoia, Violence in History, Culture, and the Psyche, tr. John Peck and Victor-
Pierre Stirnimann, p. 4.[12] Jung, The Red Book, pp. 243, 253, n. 220, 287, 288.[13] Ibid., p. 334.[14] Ibid., pp. 238n91, 253, 270, 314, n. 271, 365.[15] Ibid., p. 298n189, рисунок 107.1 Ibid., pp. 244, 295, 296.[16] Ibid., pp. 201, 333n6; см. также Jung, Memories, Dreams, Reflections, pp. 170, 173, 176, 178, 189.[17] Jung, The Red Book, p. 295.[18] Ibid., pp. 238, 298.[19] Ibid., p. 253.[20] Ibid., p. 264.[21] Ibid., pp. 246, 300n204, 325.[22] Ibid., p. 366.[23] Ibid., p. 300.[24] Ibid., pp. 288, 300, n. 204.
Winston, p. 178.[2] C.G. Jung, The Red Book, Liber Novus, ed. Sonu Shamadasani, tr. Mark Kyburz, John Peck and
Sonu Shamdasani, p. 235 [курсив оригинала].1 Дальнейшее рассмотрение юнговской концепции исцеления см. в C.G. Jung, Letters, vol. I, ed.
Gerhard Adler and Aniela Jaffe, tr. R.F.C. Hull, 10 July 1946, pp. 428-29. См. также C.G. Jung,
«The Tavistock Lectures» в The Symbolic Life, vol. 18, Collected Works, paras. 231-33 и Ann Belford
Ulanov, The Unshuttered Heart: Opening to Aliveness and Deadness in the Self, pp. 196-99.1 Jung, The Red Book, p. 323.[3] D.W. Winnicott, Playing and Reality, p. 97.[4] Eric Brennan, «The Recovery of the Lost Good Object: The Conflict with the Superego», ch. 8 в The
Recovery of the Lost Good Object, ed. Gigliola Fornari Spoto.[5] C.G. Jung, «A Review of Complex Theory» в The Structure and Dynamics of the Psyche, vol. 8,
Collected Works, paras. 198-204.[6] C.G. Jung, Modern Man in Search of a Soul, tr. Cary F. Baynes and D.S Dell, ch. 10-11. Примеры
других описаний «разрыва» см. у таких авторов, как Michael Balint, The Basic Fault: Therapeutic
Aspects of Regression, ch. 4; Thomas H. Ogden, Reverie and Interpretation: Sensing Something
Human, pp. 3-4, 1214-218; D.W. Winnicott, «Ego Distortion in Terms of True and False Self
(1960)», ch. 12 в The Maturational Processes and the Facilitating Environment; Nathan Scwartz-
Salant, The Black Night-gown: The Fusional Complex and the Unlived Life, pp. 1-3, 13-14, 63-64;
Sue Austin, «Jung’s Dissociable Psyche and the Ec-static Self», Journal of Analytical Psychology54,
no. 5 (2009: 581-601.[7] Melanie Starr Costello, Imagination, Illness, and Injury: Jungian Psychology and the Somatic
Dimensions of Perception, pp. 4, 98.[8] Ibid., pp. 5, 112.[9] Ann Belford Ulanov, Attacked by Poison Ivy: A Psychological Understanding, ch. 3-4.[10] Sue Grand, The Hero in the Mirror: From Fear to Fortitude, pp. 132, 136; Schwartz-Salant, The BlackNightgown, pp. 143-44.[11] Ann Belford Ulanov, «When Religion Prompts Terrorism», ch. 12 в Spiritual Aspects of ClinicalWork. См. также Luigi Zoia, Violence in History, Culture, and the Psyche, tr. John Peck and Victor-
Pierre Stirnimann, p. 4.[12] Jung, The Red Book, pp. 243, 253, n. 220, 287, 288.[13] Ibid., p. 334.[14] Ibid., pp. 238n91, 253, 270, 314, n. 271, 365.[15] Ibid., p. 298n189, рисунок 107.1 Ibid., pp. 244, 295, 296.[16] Ibid., pp. 201, 333n6; см. также Jung, Memories, Dreams, Reflections, pp. 170, 173, 176, 178, 189.[17] Jung, The Red Book, p. 295.[18] Ibid., pp. 238, 298.[19] Ibid., p. 253.[20] Ibid., p. 264.[21] Ibid., pp. 246, 300n204, 325.[22] Ibid., p. 366.[23] Ibid., p. 300.[24] Ibid., pp. 288, 300, n. 204.