ГЛАВА 7
Христос Пастырь и Чудовище Циклоп
В мифологии мира есть много архетипических изображений па-
стыря, множество моделей для идентификации Доброго пастыря.
Например, у шумеров Думузи, у египтян Амон, у греков Пан и царь
Адмет, у тибетцев Авалокитешвара, воплощенный в Далай-ламе,
у индуистов Кришна, аватар Вишну, и даже волшебник Мерлин,
который появляется как пастух в образе Мерлина Сильвестра. [1]
Но в контексте проблем, связанных с перфекционизмом — в кон-
тексте одноглазых традиций общин Онейды и Рантера [2] и выска-
зываний Гермы о том, что у совершенной веры нет двойственности,
[3] фигура пастыря, которая приходит на ум, это монстр циклоп,
Полифем [4], который, подобно южноазиатскому богу Шиве, име-
ет один большой глаз посреди лба. [5] Гомер поведал эту историю.
стыря, множество моделей для идентификации Доброго пастыря.
Например, у шумеров Думузи, у египтян Амон, у греков Пан и царь
Адмет, у тибетцев Авалокитешвара, воплощенный в Далай-ламе,
у индуистов Кришна, аватар Вишну, и даже волшебник Мерлин,
который появляется как пастух в образе Мерлина Сильвестра. [1]
Но в контексте проблем, связанных с перфекционизмом — в кон-
тексте одноглазых традиций общин Онейды и Рантера [2] и выска-
зываний Гермы о том, что у совершенной веры нет двойственности,
[3] фигура пастыря, которая приходит на ум, это монстр циклоп,
Полифем [4], который, подобно южноазиатскому богу Шиве, име-
ет один большой глаз посреди лба. [5] Гомер поведал эту историю.
По дороге домой с войны, прямо перед тем, как бороться с со-
блазнением Цирцеи, Одиссей сталкивается с другой страстью. По-
лифем, царь циклопов, описывается как проблема Одиссея. Этот
циклоп «гигантский», «неотесанный», «одноглазый», «не признаю-
щий закон», «сам решающий, что справедливо», «живущий в пусты-
не», «в пещере», «не знающий ничего, кроме дикости», «грубый»,
«огромный», «подобный мохнатой горе», «дикий», «не знающий
о цивилизованности», «не верящий в богов», «безумный», «невы-
носимый» и «кровожадное чудовище». [6]
блазнением Цирцеи, Одиссей сталкивается с другой страстью. По-
лифем, царь циклопов, описывается как проблема Одиссея. Этот
циклоп «гигантский», «неотесанный», «одноглазый», «не признаю-
щий закон», «сам решающий, что справедливо», «живущий в пусты-
не», «в пещере», «не знающий ничего, кроме дикости», «грубый»,
«огромный», «подобный мохнатой горе», «дикий», «не знающий
о цивилизованности», «не верящий в богов», «безумный», «невы-
носимый» и «кровожадное чудовище». [6]
Одиссей совершил ошибку, типичную для героя. Он остается,
украв сыр и мясо, за которым он пришел, с любопытством наблюдая
за чудовищем. Это ошибка, потому что Полифем — людоед. Герой
охвачен своими аппетитами. Так что Одиссей оказывается в ловуш-
ке в пещере монстра. Однако, будучи немного сообразительным
и хитрым, он придумывает, как избежать судьбы быть съеденным
циклопом, этой глубокой пещеры и взгляда дикого глаза.
украв сыр и мясо, за которым он пришел, с любопытством наблюдая
за чудовищем. Это ошибка, потому что Полифем — людоед. Герой
охвачен своими аппетитами. Так что Одиссей оказывается в ловуш-
ке в пещере монстра. Однако, будучи немного сообразительным
и хитрым, он придумывает, как избежать судьбы быть съеденным
циклопом, этой глубокой пещеры и взгляда дикого глаза.
Взяв немного вина Аполлона, которое он получил ранее от Ма-
рона, Одиссей поит гиганта. Пока Полифем спит под действием
крепкого напитка, герои срубают конец оливкового дерева, которое
Циклоп использует в качестве посоха пастуха, нагревают его до-
красна в огне,
рона, Одиссей поит гиганта. Пока Полифем спит под действием
крепкого напитка, герои срубают конец оливкового дерева, которое
Циклоп использует в качестве посоха пастуха, нагревают его до-
красна в огне,
и обрубок с концом раскаленным
Быстро вертели. Ворочался глаз, обливаемый кровью:
Жаром спалило ему целиком и ресницы и брови; Лоп-
нуло яблоко, влага его под огнем зашипела. [7]
нуло яблоко, влага его под огнем зашипела. [7]
Гомер сравнивает сцену со сценой кузницы, где горячий металл по-
гружается в холодную ванну: «И от холодной воды становится крепче
железо, — Так зашипел его глаз вкруг оливковой этой дубины».
гружается в холодную ванну: «И от холодной воды становится крепче
железо, — Так зашипел его глаз вкруг оливковой этой дубины».
Когда монстр, кричащий в агонии, спросил имя человека, ответ-
ственного за этот ужасный поступок, Одиссей солгал и сказал, что
его зовут Никто. Поэтому великан, прося помощи у других цикло-
пов, сказал, что его покалечил Никто. Поэтому они предположили,
что он в помощи не нуждался.
ственного за этот ужасный поступок, Одиссей солгал и сказал, что
его зовут Никто. Поэтому великан, прося помощи у других цикло-
пов, сказал, что его покалечил Никто. Поэтому они предположили,
что он в помощи не нуждался.
Одиссею оставалось только сбежать из глубокой пещеры. Ци-
клоп накрыл вход каменной плитой. Но в отчаянии Полифем выбро-
сил камень и сел в свой собственный дверной проем, чтобы поймать
преступника, если он попытается бежать. Таким образом, пастух-чу-
довище стал дверью своей овчарни, подобно Христу в четвертом
Евангелии. Тем не менее, Одиссей избежал ослепшего теперь мон-
стра, привязав своих людей и себя к овцам, как бы став подобными
этим животным. Таким образом, они перешли на безопасное паст-
бище с наступлением рассвета.
клоп накрыл вход каменной плитой. Но в отчаянии Полифем выбро-
сил камень и сел в свой собственный дверной проем, чтобы поймать
преступника, если он попытается бежать. Таким образом, пастух-чу-
довище стал дверью своей овчарни, подобно Христу в четвертом
Евангелии. Тем не менее, Одиссей избежал ослепшего теперь мон-
стра, привязав своих людей и себя к овцам, как бы став подобными
этим животным. Таким образом, они перешли на безопасное паст-
бище с наступлением рассвета.
Только когда он благополучно вышел из-под контроля Поли-
фема, герой громким голосом проклял ослепшего гиганта, одновре-
менно открыв свое настоящее имя. Именно тогда монстр впервые
«увидел» истинное значение пророчества Телема о его будущей
судьбе. Он не подозревал об этом смертном герое, потому что, как
он сказал,
фема, герой громким голосом проклял ослепшего гиганта, одновре-
менно открыв свое настоящее имя. Именно тогда монстр впервые
«увидел» истинное значение пророчества Телема о его будущей
судьбе. Он не подозревал об этом смертном герое, потому что, как
он сказал,
Ждал я все время, однако: придет и большой и прекрасный
Муж к нам какой-то сюда, облеченный великою силой.
Вместо того малорослый урод, человечишко хилый,
Зренье отнял у меня, вином перед этим смиривши! [8]
С этой точки зрения герой маленький, а монстр с одним глаз ви-
дит по-настоящему только тогда, когда он ослеп, то есть, когда видит
из пещеры его опустошенную голову. [9] Циклопическое зрение —
это пещерное зрение. Слово «циклоп» буквально означает «кру-
глоглазый». Вокруг глаза нет круга, пока его не потушит какая-то
горящая пика, пока он не почернеет, не потемнеет, пока под глазами
не появятся кольца, морщины. Тогда видение героизма «никого» из
небытия пещеры становится единым с пророческим видением. Ви-
дение исходит из раненого глаза, раны одного видения. Конечно,
это гротескная история. Она связана со страданиями, вызванными
отказом от совершенства, глазами пастыря, который воспринимается
как чудовище. [10] Такова эпическая повесть Гомера.
дит по-настоящему только тогда, когда он ослеп, то есть, когда видит
из пещеры его опустошенную голову. [9] Циклопическое зрение —
это пещерное зрение. Слово «циклоп» буквально означает «кру-
глоглазый». Вокруг глаза нет круга, пока его не потушит какая-то
горящая пика, пока он не почернеет, не потемнеет, пока под глазами
не появятся кольца, морщины. Тогда видение героизма «никого» из
небытия пещеры становится единым с пророческим видением. Ви-
дение исходит из раненого глаза, раны одного видения. Конечно,
это гротескная история. Она связана со страданиями, вызванными
отказом от совершенства, глазами пастыря, который воспринимается
как чудовище. [10] Такова эпическая повесть Гомера.
Еврипид рассказывает другую историю. Время этого поэта, воз-
можно, не слишком отличающееся от нашего, рассматривало тради-
ционную религиозную мифологию иначе, если бы на самом деле ее
можно было увидеть вообще в эпоху, когда боги умерли или умира-
ли. Значения больше не были доступны людям в эпической пропор
ции, в гомеровской версии, в олимпийском величии.
можно, не слишком отличающееся от нашего, рассматривало тради-
ционную религиозную мифологию иначе, если бы на самом деле ее
можно было увидеть вообще в эпоху, когда боги умерли или умира-
ли. Значения больше не были доступны людям в эпической пропор
ции, в гомеровской версии, в олимпийском величии.
Задача поэта во времена нехватки включает повторную мифоло-
гизацию. [11] Поэтому Еврипид не написал эпической поэмы. Он
написал драму под названием «Циклоп», и это была сатирическая
пьеса.
гизацию. [11] Поэтому Еврипид не написал эпической поэмы. Он
написал драму под названием «Циклоп», и это была сатирическая
пьеса.
Различия таковы. (1) Будучи повестью сатирической, уже не
эпической, миф приобретает другой тон, но не теряет гротескно-
го смысла. Теперь он приобретает юмор, и часто по иронии судь-
бы. (2) Тем самым он связывает историю не с такими, как Афина
и Зевс, а с Силеном и Дионисом, а в последнем случае больше с ко-
мическим, чем с трагическим лицом. [12] (3) Полифем и Силен не
только пьют вместе; они также любовники мужского пола. Во всем
этом Полифем является своего рода «привлекательным шутом»
[13], а Силен является прототипом непристойного, лысого, толсто-
го, хвастливого, мошеннического, пьяного Фальстафа. (4) Однако
наиболее важным является тот факт, что в версии Еврипида исто-
рия никогда не была каменной перед пещерой Циклопа. Побег был
возможен все время. Героизм ослепления монстра, высвобождения
его видения был немотивированным. По иронии судьбы варварство
и безобразие этого деяния подразумевают героя как настоящего мон-
стра. Маленький цивилизованный человечек — настоящий варвар.
Роли поменялись местами. Симпатии резко меняются.
эпической, миф приобретает другой тон, но не теряет гротескно-
го смысла. Теперь он приобретает юмор, и часто по иронии судь-
бы. (2) Тем самым он связывает историю не с такими, как Афина
и Зевс, а с Силеном и Дионисом, а в последнем случае больше с ко-
мическим, чем с трагическим лицом. [12] (3) Полифем и Силен не
только пьют вместе; они также любовники мужского пола. Во всем
этом Полифем является своего рода «привлекательным шутом»
[13], а Силен является прототипом непристойного, лысого, толсто-
го, хвастливого, мошеннического, пьяного Фальстафа. (4) Однако
наиболее важным является тот факт, что в версии Еврипида исто-
рия никогда не была каменной перед пещерой Циклопа. Побег был
возможен все время. Героизм ослепления монстра, высвобождения
его видения был немотивированным. По иронии судьбы варварство
и безобразие этого деяния подразумевают героя как настоящего мон-
стра. Маленький цивилизованный человечек — настоящий варвар.
Роли поменялись местами. Симпатии резко меняются.
Чуть позже в истории Греции Феокрит продолжил эту иронию,
сделав Полифема не только привлекательным шутом, но даже лю-
бовником. В романтической идиллии поэт изображает чудовище
таким как Добрый Пастырь Евангелия от Иоанна, называя его
kalos, «хорошим» или «прекрасным». Пастух Полифем провозгла-
шает свою любовь к сопротивляющейся Галатее. Он говорит: «Ты-
сячу овец я кормлю». [14] Таким образом, герой теперь не только
монстр, но и настоящий пастырь. Именно он верен нам. То, что мы,
как и Галатея, не говоря уже о героическом Одиссее, воспринимаем
как гротеск и уродливость в глубокой пещере какого-то островного
призрака, — это тот, кто действительно нас очень любит, чей вер-
ности мы можем действительно доверять.
сделав Полифема не только привлекательным шутом, но даже лю-
бовником. В романтической идиллии поэт изображает чудовище
таким как Добрый Пастырь Евангелия от Иоанна, называя его
kalos, «хорошим» или «прекрасным». Пастух Полифем провозгла-
шает свою любовь к сопротивляющейся Галатее. Он говорит: «Ты-
сячу овец я кормлю». [14] Таким образом, герой теперь не только
монстр, но и настоящий пастырь. Именно он верен нам. То, что мы,
как и Галатея, не говоря уже о героическом Одиссее, воспринимаем
как гротеск и уродливость в глубокой пещере какого-то островного
призрака, — это тот, кто действительно нас очень любит, чей вер-
ности мы можем действительно доверять.
Эта перспектива — это видение не рационального освещенно-
го солнцем ума за пределами платоновской пещеры, а Полифема,
смотрящего вовнутрь. Как говорит Эль Галло в музыкальной драме
«Фантастики», «без боли сердце пусто». Как обнаружил Циклоп, пу-
стота — это путь к прозрению. Итак, Эль Галло наставляет зрителей:
го солнцем ума за пределами платоновской пещеры, а Полифема,
смотрящего вовнутрь. Как говорит Эль Галло в музыкальной драме
«Фантастики», «без боли сердце пусто». Как обнаружил Циклоп, пу-
стота — это путь к прозрению. Итак, Эль Галло наставляет зрителей:
.. .попробуйте узреть!
Своими газами, поскольку они мудры
Но также и своими веслами
Держа их в руках своих.
Гераклит уже сказал это: «Глаза … плохие свидетели людей, име-
ющих варварские души». [16]
ющих варварские души». [16]
Подобное циклопическое предположение есть в романе Джойса
Кэри «Рот лошади», где причудливый художник Галли Джимсон
объясняет своей любовнице то, как смотреть на картину, говоря: «Не
смотри на нее. Почувствуй ее своими глазами». [17] Такое проница-
тельное чувство с помощью циклопического видения может сопро-
вождать опыт насилия «никого», гася внешнее видение, ограничивая
человека образами только визуальными, представлением, которое
требует внешней буквализации.
Кэри «Рот лошади», где причудливый художник Галли Джимсон
объясняет своей любовнице то, как смотреть на картину, говоря: «Не
смотри на нее. Почувствуй ее своими глазами». [17] Такое проница-
тельное чувство с помощью циклопического видения может сопро-
вождать опыт насилия «никого», гася внешнее видение, ограничивая
человека образами только визуальными, представлением, которое
требует внешней буквализации.
Когда боги героического богословия затмеваются, архетипиче-
ские образцы мифа все еще функционируют, но уже не в букваль-
ном смысле, больше не являются моралистическими ориентирами
для подражательного поведения. То, как работает мифология в та-
кие времена, подтверждается тем фактом, что циклопы были, как
отмечает Рошер, Gewitterdamonen, «грозовыми духами». [18] Их
постоянно бросали в подземный мир Тартар то одно, то другое олим-
пийское божество. То, что они «боги бури», может быть связано
с представлением их как одноглазых. Это может быть связано с вих-
рем или пустотой в центре бури. Мы говорим, например, о «глазе»
циклона или урагана. Предположение об этой воображаемой ассо-
циации состоит в том, что циклопическое видение исходит из бури
души, подобно видению Иова вихря страданий. [19]
ские образцы мифа все еще функционируют, но уже не в букваль-
ном смысле, больше не являются моралистическими ориентирами
для подражательного поведения. То, как работает мифология в та-
кие времена, подтверждается тем фактом, что циклопы были, как
отмечает Рошер, Gewitterdamonen, «грозовыми духами». [18] Их
постоянно бросали в подземный мир Тартар то одно, то другое олим-
пийское божество. То, что они «боги бури», может быть связано
с представлением их как одноглазых. Это может быть связано с вих-
рем или пустотой в центре бури. Мы говорим, например, о «глазе»
циклона или урагана. Предположение об этой воображаемой ассо-
циации состоит в том, что циклопическое видение исходит из бури
души, подобно видению Иова вихря страданий. [19]
Значение мифологии видно из шторма души, как в случае снов,
где мифы действительно присутствуют, но, как и в случае с Еври-
пидом, они теперь смещены, изуродованы, сгущены, подвергнуты
цензуре, искажены, деформированы, собраны в клочья или кусочки,
или под влиянием юмора, или остроумия. Это больше не мифология;
сейчас это мифопоэзия.
где мифы действительно присутствуют, но, как и в случае с Еври-
пидом, они теперь смещены, изуродованы, сгущены, подвергнуты
цензуре, искажены, деформированы, собраны в клочья или кусочки,
или под влиянием юмора, или остроумия. Это больше не мифология;
сейчас это мифопоэзия.
Христопоэз, который рассматривает Доброго Пастыря как чу-
довище в повседневной жизни (глава III, выше), может через транс-
формирующую сатиру Еврипида и Феокрита начать рассматривать
чудовищ в глубине душевных бурь как пастыря. Начинают появ-
ляться некоторые точки соприкосновения.
довище в повседневной жизни (глава III, выше), может через транс-
формирующую сатиру Еврипида и Феокрита начать рассматривать
чудовищ в глубине душевных бурь как пастыря. Начинают появ-
ляться некоторые точки соприкосновения.
1. В Евангелиях есть указание: «если ваш глаз заставляет вас
грешить, вырвите его» (Матфея 18: 9а; Марка 9: 47а) и отождест-
вление откровения апостола Павла, которое приходит «через дух»
как «то, что не видел ни один глаз» (1 Коринфянам 2: 9-10). [20]
грешить, вырвите его» (Матфея 18: 9а; Марка 9: 47а) и отождест-
вление откровения апостола Павла, которое приходит «через дух»
как «то, что не видел ни один глаз» (1 Коринфянам 2: 9-10). [20]
Ослепление Пастыря Полифема начинает давать мифо-
логическую основу для того, чтобы Иоанн поставил отрывок
о Христе-Добром Пастыре в контекст сказанного Иисусом фари-
сеям-буквалистам: «Для суда я пришел в этот мир, чтобы те, кто
не видят, прозрели, и те, кто видят, ослепли. [21] Эта тема видения
в слепоте простирается от Тиресия к апостолу Павлу и Иисусу, кото-
рому римские солдаты завязали глаза, а затем потребовали пророче-
ствовать, до детской игры «жмурки» и современной пьесы Гарольда
логическую основу для того, чтобы Иоанн поставил отрывок
о Христе-Добром Пастыре в контекст сказанного Иисусом фари-
сеям-буквалистам: «Для суда я пришел в этот мир, чтобы те, кто
не видят, прозрели, и те, кто видят, ослепли. [21] Эта тема видения
в слепоте простирается от Тиресия к апостолу Павлу и Иисусу, кото-
рому римские солдаты завязали глаза, а затем потребовали пророче-
ствовать, до детской игры «жмурки» и современной пьесы Гарольда
Пинтера «Вечеринка ко дню рождения». [22]
Мы уже отметили связь между Полифемом и Иисусом, когда
их обоих рассматривают как двери в овчарню, в пещеру пастыря.
Предполагается, что эти фигуры являются переходом к прозрению
от слепоты эго: видение с точки зрения несовершенства! [23]
их обоих рассматривают как двери в овчарню, в пещеру пастыря.
Предполагается, что эти фигуры являются переходом к прозрению
от слепоты эго: видение с точки зрения несовершенства! [23]
В этих связях есть еще один шаг. Овидий рассказывает о древ-
ней традиции, в которой циклопы изначально были кузнецами, их
третий глаз, как у Шивы, не говоря уже о Будде, представлял за-
жигательный огонь кузницы (agni). [24] Они делали доспехи для
Зевса до тех пор, пока Аполлон не понизил их до статуса пастухов
в споре о способности Асклепия уничтожить смерть, лишив Аида
его роли в природе вещей. [25] Перфекционизм Аполлона скрывает
истинную природу этих пастухов: они работают в кузнице! Иными
словами, за тем, кто заботится о животном — пастухом, пастором,
учителем, другом, родителем или терапевтом, — скрывается тот, кто
кует металл, кузнец или, возможно, алхимик.
ней традиции, в которой циклопы изначально были кузнецами, их
третий глаз, как у Шивы, не говоря уже о Будде, представлял за-
жигательный огонь кузницы (agni). [24] Они делали доспехи для
Зевса до тех пор, пока Аполлон не понизил их до статуса пастухов
в споре о способности Асклепия уничтожить смерть, лишив Аида
его роли в природе вещей. [25] Перфекционизм Аполлона скрывает
истинную природу этих пастухов: они работают в кузнице! Иными
словами, за тем, кто заботится о животном — пастухом, пастором,
учителем, другом, родителем или терапевтом, — скрывается тот, кто
кует металл, кузнец или, возможно, алхимик.
Исследования по истории религий и сравнительной мифологии
подтверждают эту связь между Пастухом и Кузнецом. Например,
об этом свидетельствует мифология Каина и Авеля. Имя Каин
(по-арабски gayin и на арамейском gena’a) и призвание племен ке-
нитов (то есть «каинитов») указывают на статус парии для кузнецов
в пастырских обществах. Кузнецы действительно являются изгоями
в некоторых племенах Африки, Аравии, Ирана, Индии и Непала.
Имя брата Каина Авель означает «пастух» (на сирийском habla, на
арабском ibl и на акадском ibilu). [26] В этой связи следует также
напомнить о тех воюющих братьях, Атрее и Фиесте, чей раздор
в Древней Греции вызвал знаменитое проклятие дома Атрея, куль-
минацией которого стала трагедия Ореста. Их первоначальной бит-
вой была битва за златорунного овна!
подтверждают эту связь между Пастухом и Кузнецом. Например,
об этом свидетельствует мифология Каина и Авеля. Имя Каин
(по-арабски gayin и на арамейском gena’a) и призвание племен ке-
нитов (то есть «каинитов») указывают на статус парии для кузнецов
в пастырских обществах. Кузнецы действительно являются изгоями
в некоторых племенах Африки, Аравии, Ирана, Индии и Непала.
Имя брата Каина Авель означает «пастух» (на сирийском habla, на
арабском ibl и на акадском ibilu). [26] В этой связи следует также
напомнить о тех воюющих братьях, Атрее и Фиесте, чей раздор
в Древней Греции вызвал знаменитое проклятие дома Атрея, куль-
минацией которого стала трагедия Ореста. Их первоначальной бит-
вой была битва за златорунного овна!
История Каина связана с мифологией Циклопа не только в его
пастушьих и враждующих мотивах, но также и из-за его канниба-
лизма. В проповеди «Клементины» великаны, которые родились от
союза ангелов и дочерей Каина, были пожирателями человеческой
плоти, подобно Полифему. [27] Но это еще не конец.
пастушьих и враждующих мотивах, но также и из-за его канниба-
лизма. В проповеди «Клементины» великаны, которые родились от
союза ангелов и дочерей Каина, были пожирателями человеческой
плоти, подобно Полифему. [27] Но это еще не конец.
Знак Каина — распространенный во многих племенах — это
знак того, кто работает в кузнице. Это метка в середине лба, не как
наказание за моральное непослушание, но как обозначение огня
(помните agni, «зажигать») кузницы. Это похоже на солнечный
глаз Циклопа, но почерневший от повреждения, следовательно, sol
niger, «черное солнце». [29] Может ли быть случайным, что часто
посвящение сибирского шамана включало в себя вырывание глаз
посвященного?!
знак того, кто работает в кузнице. Это метка в середине лба, не как
наказание за моральное непослушание, но как обозначение огня
(помните agni, «зажигать») кузницы. Это похоже на солнечный
глаз Циклопа, но почерневший от повреждения, следовательно, sol
niger, «черное солнце». [29] Может ли быть случайным, что часто
посвящение сибирского шамана включало в себя вырывание глаз
посвященного?!
Смысл всего этого для циклопической христологии заключается
в том, что она объединяет доброго пастыря Иоанна с охотой / ры-
боловством, а не с аграрно-пастырской традицией. [30] Философы
Платон и Аристотель, заложившие идеологическую основу аграрной
цивилизации Запада, использовали образ Циклопа как врага куль-
туры, подлинный мифический прототип того, кто не связан с циви-
лизацией. [31] Таким образом, чтобы понять себя и свой мир как
цивилизованный, с этой точки зрения необходимо подавить то, что
гротескно, странно и чудовищно. То есть блага культуры приобре-
таются за счет чувства несовершенства в жизни.
в том, что она объединяет доброго пастыря Иоанна с охотой / ры-
боловством, а не с аграрно-пастырской традицией. [30] Философы
Платон и Аристотель, заложившие идеологическую основу аграрной
цивилизации Запада, использовали образ Циклопа как врага куль-
туры, подлинный мифический прототип того, кто не связан с циви-
лизацией. [31] Таким образом, чтобы понять себя и свой мир как
цивилизованный, с этой точки зрения необходимо подавить то, что
гротескно, странно и чудовищно. То есть блага культуры приобре-
таются за счет чувства несовершенства в жизни.
Таким образом, циклопическая христология была бы не разви-
тием (аграрным и пастырским), приносящим плоды совершенства,
а скорее охотой, где животное не одомашнено, а приручено, именно
с целью убийства, чудовищного акта, гротеска, крайности, но ча-
сти жизни. Такой взгляд спрашивает: «Я страж брату моему?» Это
подразумевает в самом вопросе некоторую замечательную алхимию
израненной животной души. Это нечто более глубокое и более при-
митивное, чем метафоры роста (сельское хозяйство) и скотоводства
(пастухи и овцы), которые были столь распространены в западном
богословском и светском воображении. Это учитывает другую сто-
рону жизни, символизируемую радикальным прочтением Мессы,
например, не человек, который ест Христа, но пастух, пожирающий
овец. Когда гигантский монстр пожирает человека, человек стано-
вится изначально гигантским: трансперсональным, архетипическим.
За пастухом, который ест стадо, находится кузнец, который убивает
пастуха. Каин для Авеля, как и Полифем, для героизма человека,
подобно Одиссею, странствующему по жизни.
тием (аграрным и пастырским), приносящим плоды совершенства,
а скорее охотой, где животное не одомашнено, а приручено, именно
с целью убийства, чудовищного акта, гротеска, крайности, но ча-
сти жизни. Такой взгляд спрашивает: «Я страж брату моему?» Это
подразумевает в самом вопросе некоторую замечательную алхимию
израненной животной души. Это нечто более глубокое и более при-
митивное, чем метафоры роста (сельское хозяйство) и скотоводства
(пастухи и овцы), которые были столь распространены в западном
богословском и светском воображении. Это учитывает другую сто-
рону жизни, символизируемую радикальным прочтением Мессы,
например, не человек, который ест Христа, но пастух, пожирающий
овец. Когда гигантский монстр пожирает человека, человек стано-
вится изначально гигантским: трансперсональным, архетипическим.
За пастухом, который ест стадо, находится кузнец, который убивает
пастуха. Каин для Авеля, как и Полифем, для героизма человека,
подобно Одиссею, странствующему по жизни.
Если бы пастырь в каждом человеке мог глубоко осознать вну-
три себя чудовищного кузнеца или слепого людоеда, который видит,
как шаман, эта новая конфигурация могла бы освободить овец для
повторного спаривания с овном, вместо того, чтобы навсегда сое-
диниться с каким-то пастырем. При такой новой мифологизации
христология пастыря может стать источником нашего чувства несо-
вершенства, поскольку она является источником перфекционизма.
Полифем тоже Добрый Пастырь.
три себя чудовищного кузнеца или слепого людоеда, который видит,
как шаман, эта новая конфигурация могла бы освободить овец для
повторного спаривания с овном, вместо того, чтобы навсегда сое-
диниться с каким-то пастырем. При такой новой мифологизации
христология пастыря может стать источником нашего чувства несо-
вершенства, поскольку она является источником перфекционизма.
Полифем тоже Добрый Пастырь.
Само собой разумеется, что некоторые будут стесняться такого
рода христопоэза. С научным или религиозным ужасом они скажут,
что попытки соединить Христа и Циклопа — это гротеск, причуд-
ливость, аллегория и несовершенство. Такие люди могут ссылаться на
священное богословское изречение Тертуллиана, в котором говорит-
ся, что Афины не имеют никакого отношения к Иерусалиму, мифо-
логия не имеет отношения к христианскому богословию. Они могут
даже настаивать на том, что значения Нового Завета должны, на-
конец, основываться на еврейской традиции, а не на греческой, и что
в еврейских традициях христианства не должно быть никаких цикло-
пических тем. Это умалчивание, однако, можно встретить напрямую.
рода христопоэза. С научным или религиозным ужасом они скажут,
что попытки соединить Христа и Циклопа — это гротеск, причуд-
ливость, аллегория и несовершенство. Такие люди могут ссылаться на
священное богословское изречение Тертуллиана, в котором говорит-
ся, что Афины не имеют никакого отношения к Иерусалиму, мифо-
логия не имеет отношения к христианскому богословию. Они могут
даже настаивать на том, что значения Нового Завета должны, на-
конец, основываться на еврейской традиции, а не на греческой, и что
в еврейских традициях христианства не должно быть никаких цикло-
пических тем. Это умалчивание, однако, можно встретить напрямую.
Во втором видении снов Книги Еноха вся история Израиля опи-
сана в терминах метафор пастырства. Нам говорят, что Повелитель
Овец имел лицо «ужасное, чтобы лицезреть», описание, ошеломля-
ющее параллельно с рассказом Гомера о Полифеме. Но далее, мотив
ослепления пастыря — это повсеместная литания. [32] Но даже это
не самый яркий пример циклопической темы.
сана в терминах метафор пастырства. Нам говорят, что Повелитель
Овец имел лицо «ужасное, чтобы лицезреть», описание, ошеломля-
ющее параллельно с рассказом Гомера о Полифеме. Но далее, мотив
ослепления пастыря — это повсеместная литания. [32] Но даже это
не самый яркий пример циклопической темы.
Мы уже упоминали отрывок из пророчества Захарии, кото-
рый один переводчик назвал «самым загадочным в Библии». [33]
Что загадочно, так это то, что пастырь — это Бог, а Бог, как ни
странно, чудовищно пожирает овец, как какой-то людоед. Далее
в тексте говорится, что сам пастух был убит, говоря замечательным
языком: «Пусть … его правый глаз (будет) полностью слеп» (За-
хария 11.17). Что, пожалуй, наиболее удивительно, так это то, что
ни один библейский ученый не провел связь с историей Полифема,
ассоциации, которая, безусловно, сделает этот отрывок менее «за-
гадочным», поскольку он связывает Христа Пастыря посредством
мессианского пророчества с дверью, убоем, пророческими способно-
стями, ослеплением и страстью, но также и с еврейской сдержанно-
стью в отношении пастуха и православные богословские трудности
с обязательствами по невозможным добрым делам совершенства.
Так много объединилось.
рый один переводчик назвал «самым загадочным в Библии». [33]
Что загадочно, так это то, что пастырь — это Бог, а Бог, как ни
странно, чудовищно пожирает овец, как какой-то людоед. Далее
в тексте говорится, что сам пастух был убит, говоря замечательным
языком: «Пусть … его правый глаз (будет) полностью слеп» (За-
хария 11.17). Что, пожалуй, наиболее удивительно, так это то, что
ни один библейский ученый не провел связь с историей Полифема,
ассоциации, которая, безусловно, сделает этот отрывок менее «за-
гадочным», поскольку он связывает Христа Пастыря посредством
мессианского пророчества с дверью, убоем, пророческими способно-
стями, ослеплением и страстью, но также и с еврейской сдержанно-
стью в отношении пастуха и православные богословские трудности
с обязательствами по невозможным добрым делам совершенства.
Так много объединилось.
Юнг однажды сказал: «В Библии больше вещей, чем бого-
словы могут допустить», [34] предполагая этим, что может быть
что-то в высказывании апостола Павла: «Глупость Бога мудрее лю-
дей». [35] Эразм, который хорошо известен своей славой безумия
Божьего, также написал в 1529 году работу по этой теме «Циклоп,
носитель Евангелия». В этом диалоге Канний спрашивает: «Что
Полифему до Евангелия? А Полифем отвечает: «Ты еще спроси:
что христианину до Христа!». [36]
словы могут допустить», [34] предполагая этим, что может быть
что-то в высказывании апостола Павла: «Глупость Бога мудрее лю-
дей». [35] Эразм, который хорошо известен своей славой безумия
Божьего, также написал в 1529 году работу по этой теме «Циклоп,
носитель Евангелия». В этом диалоге Канний спрашивает: «Что
Полифему до Евангелия? А Полифем отвечает: «Ты еще спроси:
что христианину до Христа!». [36]