ГЛАВА 8
Пастырь и шут
Остается проблема. Хорошо и полезно представить реконфигу-
рацию богословского комплекса пастырей и овец, ремифологизируя
это в герметическую и циклопическую христологию. Но действи-
тельно ли Гермес и Полифем ближе к нам, чем Иисус? Может ли
мифология, которая является архаичной, дать нам чувство несо-
вершенства больше, чем богословие, которое является невозможно
перфекционистским?
рацию богословского комплекса пастырей и овец, ремифологизируя
это в герметическую и циклопическую христологию. Но действи-
тельно ли Гермес и Полифем ближе к нам, чем Иисус? Может ли
мифология, которая является архаичной, дать нам чувство несо-
вершенства больше, чем богословие, которое является невозможно
перфекционистским?
Не только Еврипид, но и Рудольф Бультманн, Юнг и Фрейд —
все знали, что без мифа мы ничто, но этот миф часто кажется недо-
ступным современному чувственному опыту. Стратегия Еврипида
с мифом о Полифеме является примером его мучительных размыш-
лений по этому вопросу, поэтической переоценки мифологии именно
из-за ограничения мифа, циклопического вихря, пустоты, небытия.
Его Полифем показывает не только тьму солнечного сознания, не
только архетипическое основание психологической эго-концепции,
не только политеистическую основу монотеистической религии, но
и настоящего поэзиса, поэтизирования значения. Его сатирическая
пьеса демонстрирует задачу поэтической мифологии религии: тео-
поэтическую.
все знали, что без мифа мы ничто, но этот миф часто кажется недо-
ступным современному чувственному опыту. Стратегия Еврипида
с мифом о Полифеме является примером его мучительных размыш-
лений по этому вопросу, поэтической переоценки мифологии именно
из-за ограничения мифа, циклопического вихря, пустоты, небытия.
Его Полифем показывает не только тьму солнечного сознания, не
только архетипическое основание психологической эго-концепции,
не только политеистическую основу монотеистической религии, но
и настоящего поэзиса, поэтизирования значения. Его сатирическая
пьеса демонстрирует задачу поэтической мифологии религии: тео-
поэтическую.
Стратегия Еврипида состоит в том, чтобы найти третье, некое
«другое», с которым Циклоп и Одиссей связаны, и в которых вы-
ражены их отношения друг с другом. Но это должен быть «третий»,
с которым мы все можем легко общаться. Еврипид называет Силена
Сатиром, Шутом, Дураком. [1]
«другое», с которым Циклоп и Одиссей связаны, и в которых вы-
ражены их отношения друг с другом. Но это должен быть «третий»,
с которым мы все можем легко общаться. Еврипид называет Силена
Сатиром, Шутом, Дураком. [1]
Шут манифестирует Гермеса. Как герметичный баран Самофра-
кии, шут — физический, телесный, чувственный и непристойный.
Его снаряжение — уши ослов, петушиный гребень, фаллос в кожаном
чулке, пустая болтовня и фарс. Они соответствуют Гермесу, вечно эре-
гированному фаллосу, который ведет этого проводника душ в глубокое
царство Аида, находя «дыры» в земле, двери в «другие», «под» миры.
Чувственная физика шута хорошо известна по несовершенству его
падений, падению на зад. Слово «дурак» (латинское follis) означает
«мошонка», так как итальянское coglione «болван» буквально озна-
чает «яички». [2] Все это принадлежит домену Гермеса.
кии, шут — физический, телесный, чувственный и непристойный.
Его снаряжение — уши ослов, петушиный гребень, фаллос в кожаном
чулке, пустая болтовня и фарс. Они соответствуют Гермесу, вечно эре-
гированному фаллосу, который ведет этого проводника душ в глубокое
царство Аида, находя «дыры» в земле, двери в «другие», «под» миры.
Чувственная физика шута хорошо известна по несовершенству его
падений, падению на зад. Слово «дурак» (латинское follis) означает
«мошонка», так как итальянское coglione «болван» буквально озна-
чает «яички». [2] Все это принадлежит домену Гермеса.
Но шут также манифестирует Циклопа. Его фигура известна как
гротескная, чудовищная и причудливая. Насколько известно, пер-
вым придворным шутом был пигмей, председательствовавший при
дворе Дадкери-Асси, фараона в Пятой династии Египта. [3] Более
2000 лет спустя Кортес обнаружил уродов и гротескные фигуры,
действующих как шуты в ацтекском дворе Монтесумы II. [4]
гротескная, чудовищная и причудливая. Насколько известно, пер-
вым придворным шутом был пигмей, председательствовавший при
дворе Дадкери-Асси, фараона в Пятой династии Египта. [3] Более
2000 лет спустя Кортес обнаружил уродов и гротескные фигуры,
действующих как шуты в ацтекском дворе Монтесумы II. [4]
Место урода и сумасшедшего во всей истории дурака и клоуна
хорошо известно историкам и, тем более, любому, кто часто посеща-
ет цирки. Но есть нечто большее, чем просто гротеск, чтобы связать
шута с Циклопом.
хорошо известно историкам и, тем более, любому, кто часто посеща-
ет цирки. Но есть нечто большее, чем просто гротеск, чтобы связать
шута с Циклопом.
Уилфорд, говоря о способности шута ощущать первостепенную
важность несовершенства, не зависимо от принуждения к совершен-
ству, отмечает странный парадокс — и здесь он говорит в первую
очередь о шутах Шекспира: «Конечно, сквозь иллюзии и даже через
обычные структуры, которые делают понимание возможным может
быть выражено понимание вообще. Последнее, на самом деле, мо-
жет быть симптомом или даже предварительным условием перво-
го — как в привычной фигуре мудреца как слепого провидца». [5]
Понимание Полифемом пророчества Телема после ослепления яв-
ляется тому примером, как было отмечено в предыдущей главе. Еще
один пример — американский комик Ред Скелтон, который после
многих лет страданий на сцене сказал: «У меня есть шестое чувство,
но у меня нет остальных пяти!» [6]
важность несовершенства, не зависимо от принуждения к совершен-
ству, отмечает странный парадокс — и здесь он говорит в первую
очередь о шутах Шекспира: «Конечно, сквозь иллюзии и даже через
обычные структуры, которые делают понимание возможным может
быть выражено понимание вообще. Последнее, на самом деле, мо-
жет быть симптомом или даже предварительным условием перво-
го — как в привычной фигуре мудреца как слепого провидца». [5]
Понимание Полифемом пророчества Телема после ослепления яв-
ляется тому примером, как было отмечено в предыдущей главе. Еще
один пример — американский комик Ред Скелтон, который после
многих лет страданий на сцене сказал: «У меня есть шестое чувство,
но у меня нет остальных пяти!» [6]
Мы, конечно, не хотели бы терять связь со значением шута,
дурака в душе, юмором, потому что его фарс — это наш вообра-
жаемый доступ к овну Гермеса, а его гротескная причудливость
несет нам слепое «видение» Полифема. Шут также не покинет
нас, хотя мы можем потерять чувство его и его странного циклопи-
ческого / герметического юмора. Когда кажется, что шут умирает,
как в девятнадцатом и двадцатом веках, мы можем быть уверены,
что потребуется еще один дурак, чтобы совершить свои странные
похороны, как показал фильм Федерико Феллини «Клоуны».
Кажется, что дурак вновь появляется в своей собственной смер-
ти, потому что смерть дурака, будь то для себя или для общества,
сама по себе будет гротескной, то есть, это будет еще одна часть
глупости.
дурака в душе, юмором, потому что его фарс — это наш вообра-
жаемый доступ к овну Гермеса, а его гротескная причудливость
несет нам слепое «видение» Полифема. Шут также не покинет
нас, хотя мы можем потерять чувство его и его странного циклопи-
ческого / герметического юмора. Когда кажется, что шут умирает,
как в девятнадцатом и двадцатом веках, мы можем быть уверены,
что потребуется еще один дурак, чтобы совершить свои странные
похороны, как показал фильм Федерико Феллини «Клоуны».
Кажется, что дурак вновь появляется в своей собственной смер-
ти, потому что смерть дурака, будь то для себя или для общества,
сама по себе будет гротескной, то есть, это будет еще одна часть
глупости.
Возможно, тогда, так же, как нашей христологии, может понадо-
биться мифология Гермеса и Циклопа, так же может потребоваться
шут, чтобы привести тело и душу в герметическую/циклопическую
христологию. Без чувства клоунов наше Евангелие может быть
доистически спиритуалистическим и по-аристотелевски интеллек-
туальным. Тем не менее, в этот самый момент необходимо прояв-
лять большую осторожность, чтобы вместо того, чтобы добиться
переоценки мифического фона на богословскую тему, приблизив ее
к нашей жизни, мы можем снова потерять все это в романтическом
плане, становясь эстетическими или ностальгирующими по отноше-
нию к клоуну и его юмору.
биться мифология Гермеса и Циклопа, так же может потребоваться
шут, чтобы привести тело и душу в герметическую/циклопическую
христологию. Без чувства клоунов наше Евангелие может быть
доистически спиритуалистическим и по-аристотелевски интеллек-
туальным. Тем не менее, в этот самый момент необходимо прояв-
лять большую осторожность, чтобы вместо того, чтобы добиться
переоценки мифического фона на богословскую тему, приблизив ее
к нашей жизни, мы можем снова потерять все это в романтическом
плане, становясь эстетическими или ностальгирующими по отноше-
нию к клоуну и его юмору.
Один из способов защиты от идеализации шута состоит в том,
чтобы заметить, что как Добрый Пастырь — Шут, так и шут —
просто Пастырь. На самом деле, мы могли быть настороже от свя-
зи пастыря-шута, когда в некоторых главах упоминалось об Оселке
Шекспира. Этот шут позвал пастуха, Колина, сказав: «Эй, паяц!»,
тем самым отождествив пастырский обычай в поэзии (см. выше)
с историей шута. [7]
чтобы заметить, что как Добрый Пастырь — Шут, так и шут —
просто Пастырь. На самом деле, мы могли быть настороже от свя-
зи пастыря-шута, когда в некоторых главах упоминалось об Оселке
Шекспира. Этот шут позвал пастуха, Колина, сказав: «Эй, паяц!»,
тем самым отождествив пастырский обычай в поэзии (см. выше)
с историей шута. [7]
Существует древнегреческая история Шекспировской ассо-
циации пастухов и шутов. В классических трагедиях посланник,
сообщавший новости о чудовищно трагических событиях, часто
гротескных убийствах, которых нельзя было разыграть на сцене,
обычно был пастухом. Этот посланник также был представлен как
комическая фигура. Есть заметные примеры этого у Еврипида, как,
например, в Вакханках. [8]
циации пастухов и шутов. В классических трагедиях посланник,
сообщавший новости о чудовищно трагических событиях, часто
гротескных убийствах, которых нельзя было разыграть на сцене,
обычно был пастухом. Этот посланник также был представлен как
комическая фигура. Есть заметные примеры этого у Еврипида, как,
например, в Вакханках. [8]
Английское слово clown само по себе связывает дурака и пастуха.
Термин colonus или clod первоначально обозначало «фермер», «де-
ревенский житель» или «пастух». Это та же связь, что и во второй
пьесе о пастухе из Уэйкфилда, где пастух разыгрывает комического
дурака во всем.
Термин colonus или clod первоначально обозначало «фермер», «де-
ревенский житель» или «пастух». Это та же связь, что и во второй
пьесе о пастухе из Уэйкфилда, где пастух разыгрывает комического
дурака во всем.
К этому аспекту относятся и Каин, и Авель, как и вообще во-
инствующее братство фермеров / пастухов (см. выше). История
шута составляет ассоциацию. Шуты часто представляются близне-
цами, враждующей парой или так называемыми доппельгангерами
(«двойниками»). Это началось в древнеримские времена с двойника
«zani», но хорошо известно в литературе и в цирке. Например, Лир
и Шут, Дон Кихот и Санчо Панса, Дон Джованни и Лепорелло,
Том Сойер и Гекльберри Финн, Шем и Шон, Лорел и Харди, Тра-
ляля и Труляля, Эбботт и Костелло, Граучо и Чико, Огюст и Уай-
тфайк, Хоуп и Кросби, Грасиос и Бобо, Арлекино и Педролино,
Бернс и Аллен, Мартин и Льюис, Роуэн и Мартин. Один типично
остроумен, как Гермес, высокий как германец, стоящий прямо, дру-
гой огромный и грубый, как Полифем, избитый, как этот Циклоп,
упавший на зад. [9]
инствующее братство фермеров / пастухов (см. выше). История
шута составляет ассоциацию. Шуты часто представляются близне-
цами, враждующей парой или так называемыми доппельгангерами
(«двойниками»). Это началось в древнеримские времена с двойника
«zani», но хорошо известно в литературе и в цирке. Например, Лир
и Шут, Дон Кихот и Санчо Панса, Дон Джованни и Лепорелло,
Том Сойер и Гекльберри Финн, Шем и Шон, Лорел и Харди, Тра-
ляля и Труляля, Эбботт и Костелло, Граучо и Чико, Огюст и Уай-
тфайк, Хоуп и Кросби, Грасиос и Бобо, Арлекино и Педролино,
Бернс и Аллен, Мартин и Льюис, Роуэн и Мартин. Один типично
остроумен, как Гермес, высокий как германец, стоящий прямо, дру-
гой огромный и грубый, как Полифем, избитый, как этот Циклоп,
упавший на зад. [9]
Итак, пастырь — шут, а шут управляет нашим чувством несо-
вершенства с юмором, юмором, которого никогда не хватает в ссоре,
известной воюющим братьям, в чувстве чудовищного и гротескного,
вершенства с юмором, юмором, которого никогда не хватает в ссоре,
известной воюющим братьям, в чувстве чудовищного и гротескного,
в комическом видении, которое можно разглядеть сквозь трагиче-
скую слепоту и в приземленной физической чувственности. Если мы
время от времени теряем связь с таким чувством, наши поэты, «ан-
тенны человеческого вида», могут напоминать нам. Именно через
них мы можем увидеть, что случилось с пастухом / шутом / чудо-
вищем в нашей жизни.
скую слепоту и в приземленной физической чувственности. Если мы
время от времени теряем связь с таким чувством, наши поэты, «ан-
тенны человеческого вида», могут напоминать нам. Именно через
них мы можем увидеть, что случилось с пастухом / шутом / чудо-
вищем в нашей жизни.
Мы можем наблюдать многообразие литературы о шутах. Это
может приблизиться к герметической и циклопической глубине бли-
же, чем христология современных богословов. Литературные произ-
ведения, такие, как картины Руо о клоунах, которые так напоминают
его почерневшие, изуродованные изображения Христа, придают
тени свету комического образа, таким образом достигается ощуще-
ние реальности. Например, «Клоун» Генриха Бёлля, «Негры» Жана
Жене с подзаголовком «Клоунада», «Улыбка у подножия лестницы»
Генри Миллера, Комедианты Грэма Грина и пьеса Тревора Гриффи-
та, названная так же, как роман Грина, странная работа Курта Вон-
негута Фарс, посвященная Лорелу и Харди и, конечно же, фильм
Феллини, который уже упоминался. Клоуны из этих произведений
и многие другие, подобные им, поэтизируют мифических монстров
и герметичных овнов своим силеническим дурачеством.
может приблизиться к герметической и циклопической глубине бли-
же, чем христология современных богословов. Литературные произ-
ведения, такие, как картины Руо о клоунах, которые так напоминают
его почерневшие, изуродованные изображения Христа, придают
тени свету комического образа, таким образом достигается ощуще-
ние реальности. Например, «Клоун» Генриха Бёлля, «Негры» Жана
Жене с подзаголовком «Клоунада», «Улыбка у подножия лестницы»
Генри Миллера, Комедианты Грэма Грина и пьеса Тревора Гриффи-
та, названная так же, как роман Грина, странная работа Курта Вон-
негута Фарс, посвященная Лорелу и Харди и, конечно же, фильм
Феллини, который уже упоминался. Клоуны из этих произведений
и многие другие, подобные им, поэтизируют мифических монстров
и герметичных овнов своим силеническим дурачеством.
И все же персонаж шута в современной литературе, который
самым непосредственным образом связывает мотивы Гермеса
и Циклопа с пастырем, — это сэр Генри Харкорт-Рейли, психи-
атр, в пьесе Т. С. Элиота «Коктейльная вечеринка». Он входит
в драму в манере, любимой Гермесом и стольких чудовищных па-
стухов, а именно, как «неопознанный гость». Мы начинаем видеть
его мифическую связь с Силеном-Полифемом и их пастырем, ког-
да он поет:
самым непосредственным образом связывает мотивы Гермеса
и Циклопа с пастырем, — это сэр Генри Харкорт-Рейли, психи-
атр, в пьесе Т. С. Элиота «Коктейльная вечеринка». Он входит
в драму в манере, любимой Гермесом и стольких чудовищных па-
стухов, а именно, как «неопознанный гость». Мы начинаем видеть
его мифическую связь с Силеном-Полифемом и их пастырем, ког-
да он поет:
Когда я пил джин и воду
И был Одноглазым Райли
Труляля-траляля-айли
Что же случилось с Одноглазым Райли? [10]
В пьесе этот пастырский психиатр руководит так называемым
«слепым путешествием», «бесконечной борьбой», используя все
время клоунское «чувство юмора». Терапия, которую он проводит,
подобно «бесконечному» несовершенству, называется «незавершен-
ной». Джулии не требуется комментарий о том, что он «ужасный че-
ловек», чтобы предупредить нас о его циклопической природе. Она
говорит, в отличие от Галатеи Феокрита: «Сначала я его боялась /
он выглядит таким неприступным». [11]
«слепым путешествием», «бесконечной борьбой», используя все
время клоунское «чувство юмора». Терапия, которую он проводит,
подобно «бесконечному» несовершенству, называется «незавершен-
ной». Джулии не требуется комментарий о том, что он «ужасный че-
ловек», чтобы предупредить нас о его циклопической природе. Она
говорит, в отличие от Галатеи Феокрита: «Сначала я его боялась /
он выглядит таким неприступным». [11]
Изображение Элиотом циклопического и герметического психиатра
пересматривает для современного сознания чувство Доброго Пастыря
души. Современное воображение этого поэта предполагает реформиро-
вание традиции пастырской литературы, упомянутой ранее. Действи-
тельно, поведение Одноглазого Райли намекает на конец идиллического
пастыря и на поворот к более чудовищному, уже скрывающемуся в ми-
фологическом фоне Гермеса и Полифема. То, что Элиот изображает
как современное восприятие, то есть то, что мы сегодня как-то ближе
к Гермесу и Полифему, чем к предварительно подтвержденной картине
Доброго Пастыря, подтверждается в другой литературе.
пересматривает для современного сознания чувство Доброго Пастыря
души. Современное воображение этого поэта предполагает реформиро-
вание традиции пастырской литературы, упомянутой ранее. Действи-
тельно, поведение Одноглазого Райли намекает на конец идиллического
пастыря и на поворот к более чудовищному, уже скрывающемуся в ми-
фологическом фоне Гермеса и Полифема. То, что Элиот изображает
как современное восприятие, то есть то, что мы сегодня как-то ближе
к Гермесу и Полифему, чем к предварительно подтвержденной картине
Доброго Пастыря, подтверждается в другой литературе.
Уоллес Стивенс, например, пишет о «чёрном пастухе». [12] За-
тем в другом стихотворении он уточняет значение «черный» при
использовании со словом «пастух»:
тем в другом стихотворении он уточняет значение «черный» при
использовании со словом «пастух»:
Это голоса пасторов, все зовущие
И зовущие, как долгие эхо в долгом сне,
Поколения пастырей к поколениям овец.
Каждая истина — это секта, хотя для нее не звонят колокола.
А колокольчики принадлежат секстонам, в конце концов,
Они шумят нестройным звоном и болтают ногами. [13]
Они шумят нестройным звоном и болтают ногами. [13]