Карл Кереньи
Аполлон
Глава 1
Слуга Храма Аполлона
Наверняка, я вовсе не одинок в моей любви к началу трагедии “Ион” Еврипида. Испокон веков эта великая монодия *(ода для одного голоса), соло героя, следующая за прологом, излучало тепло и интимность потрясающей преданности к своему дому. В этом примере, нам еще предстоит встретиться с такой простой и очевидной домашненностью, с помощью которого мы сможем представить — каково это быть дома в греческом храме. Здесь сосредотачивается вся уникальность счастливого завершения трагедии и особенно того полированного пассажа, которому нужна не похвала, а огромное внимание к деталям. И особый интерес представляет здесь фигура Иона и его внешности. (альтернативный перевод : Внимание этой драме было уделено, пока она была посвящена фигуре Иона и его внешности.) Я бы хотел поработать над этим опираясь на адаптированную прозу греческого текста, по крайней мере настолько сколько это возможно на немецком (язык оригинала, у нас на русском) языке. Так как есть ограничения этим возможностям, нам напоминают об особенностях греческого языка.
Я уже склонен принимать предложение Шиллера в письме к Гете от 10 марта 1802 года, ссылаясь на эту определенную уникальность (*языка): “я слышал что Виеланд позволил себя уговорить переводить трагедию ‘Ион’ Еврипида, и говорят, что он сделал невероятные открытия, сокрытые в греческом Эоне.” Шиллер говорит конкретно о “греческом” Ионе с тех самых пор как в Веймаре произошла постановка одноименной работы Августа Вильгельма Шлегеля. Однако же, у нас нет намерения утверждать, как люди в 1800 думали о греческом варианте, но мы отдали бы много, чтобы Гёльдерлин сделал бы открытую аллюзию этого появления Аполлоновской молодежи (*молодости). Напротив , теперь у нас есть возможность обратиться к самим себе и провести, так сказать проверку самих себя. Как раз для этого, давайте составим путеводитель (советы) по анализу элементов , которые для читателя этого текста (если уж не для тех предыдущих комментаторов) особенно явны и довольно конкретны, и давайте сделаем это без предварительного предисловия в наши комментарии, именно так — как это происходило на сцене. Афинская сцена в последней четверти пятого столетия многого и не раскрывала, когда делали постановку Иона в первый раз, конечно кроме того, что Храм был заменен дворцом из обычной трагедии, и с пятого куплета никто не мог сомневаться, какой храм имеется в виду. Не было даже нужды намекать на это в пейзаже. Как только становилось понятно, что имеется в виду часто посещаемый, широко известный пророческий храм, пейзаж Дельфи поднимался над зданием. Когда греки, в сравнении с нами, говорили о величии пейзажа, все же имелось в виду опять таки конкретное место , для тех, кто видел Дельфи, Федриад *(700 метровые скалы южного склона горы Парнас, возвышающимся над Дельфийским оракулом), крутые склоны горы Парнас, которые даже ранней весной покрыты одеялом глубокого снега (это как раз таки то, что зрители видят на заднем плане), и сам Священный Путь, который возвышался над загадочным оврагом невидимого Плейстоса* (река, связанная с Касталийским источником), наклоняясь к откосам под храмовыми окрестностям.
Через воспоминания и из-за его славы, этот храм Аполлона в Дельфи, более величественно возлежит в своем пейзаже чем какая-либо другая святыня древней Греции и возвышается, как только слышаться слова поэмы. Так как мы говорим не о том храме, чьи руины мы посещаем во время нашего визита Дельфи, а о Ур-Храме (*от немецкого УР — пра*родитель) , массивном, купающимся в полных цветах и все же как бы парящего в воздухе, оживленного фантастическими формами цветочной плитки. Так как архаическое древнее искусство с его дивными плитками ожило для нас, мы можем представить его в таком (древнем ) виде, хотя раньше видели его более поздней версией, наброском верным только в главных чертах, в фронтонах и карнизах Дорического стиля. Время — поздняя ночь, так рано, что ранним утром, мы должны предположить что внешний знак, закрытая дверь храма будет знаком обозначающим первые сумерки приближающегося дня: время Бога всех сумерек, Гермеса, который с крылатыми ногами был первым, кто ступал на сцену, чтобы представить себя публике, занявшей свои места, вероятно еще тогда, когда было темно.
Я не хотел бы пересказывать его пролог к драме дословно, но лишь быстро сделать обзор событий предшествующих действию, которые последуют за прологом. Это была история, которая началась в сумерках пещеры на северном склоне акрополиса. Это была любовная встреча между Аполлоном и красивой Креузы, единственной дочери Эрехтея, царя Афин. С покровительством богов, ее беременность осталась в секрете. Она же верила, что он (Аполлон) покинул ее, сокрыла рождение и оставила (выставила) дитя в круглой корзине в той же пещере, в которой дитя было зачато. Ей не было известно, что Гермесу, братом было приказано в ту же ночь принести младенца в Делфи. Жрица нашла дитя в пещере, как только она зашла в святилище по утру. Там, дитя добротно выросло ,став слугой и собственностью бога. Не зная, что является его сыном, он был хорошим слугой для Аполлона и хранил золото храма. Позже, Гермес предсказывает как Ион будет последующим наследником (царем?) Афин, и он (Гермес) будет первым кто будет называть его по имени предка всех будущих Ионитов, что станет преобладающей расой в Аттике, множественных островов и Азиатского прибрежья. Безымянный раб храма будет вскоре назван Ион.
С этими словами, Бог пропадает. Под колоннами портика, храмовой двери, которая открывается теперь навстречу приближающемуся солнечному свету, входит он, безымянный для человечества — слуга храма Аполлона. Большая мантия, такая же как на молодежи, которая обычно присутствует на жертвоприношениях, — ведь они так же чисты как он —
обволакивает его полностью, и это в Парфенонские морозы. Однако, когда он ее сбрасывает, как раскрывается позднее в сцене — в героическом порыве, он стоит перед ошеломленной Делфийской толпой, обнаженный как архаическая статуя молодости. Теперь однако, когда он входит на сцену, для своей роль, для его великого соло, он держит в руке пучок ветвей лаврового дерева, которые ранее служил веником. Зритель видит это, несмотря на то, что Ион смотрит не на пол, а на небо.
Гёте также описывал нам эту космическую ситуацию, шаги света в восходе солнца над величественными горами. Современная версия песни Иона, это знаменитые строки Фауста, который он говорит после своего пробуждения в начале второй части трагедии. Следовательно, по этой причине они должны подготовить нас к греческой версии, которая по сути очень другая.
Смотри! Огромные, горные вершины
Уже возвещают о своем самом выразительном часе
Они сначала могут наслаждаться своим вечным светом
Который лишь позже может снизойти до нас
Теперь же, на склонах зеленых гор
Расточается обновленное великолепие и четкость
И медленно оно продвигается вниз
Оно сияет! — и к сожалению уже ослепляет
Последний танец, Я удаляюсь, наполненный болью в глазах
Боль в глазах объявляет расточительное пламя, море огня, и сопутствующий символ его существования, полноту которого сложно стерпеть. “Это ли любовь? Ненависть ? Жжение, оно окружает нас, чудовищно попеременно меняясь то болью то радостью.” Гёте часто коррелирует слово Огонь (feuer) и чудовищно (ungeheuer) используя их в рифме. “ Так Солнце остается позади меня” .
Как же Ион собирается (существует) в том же свете, на самом деле большем свете среди возвышенных гор Греции? Расточительность пламени собирает себя в шар и достигает формы — которая доступна нам, в образе “солнечной колесницы” , которая однако трезво подчеркивает гибкость, что конечно очень важное для Гёте, до такой степени, что в описании себя, он называл себя работник Пластичности (гибкости) а не работником Символического. Мы не должны забывать, что это песня, которая следует здесь в прозе: “ Вот колесница, блистательная команда четырех коней” . Солнечная колесница! Слуга храма Аполлона объявляет об этом Дельфинийцам, которые глубоко спят в тенях высоких гор. Им необходимо эта речь, так как это не праздное сообщение! Но это полезное сообщение “ Заряд дня” — и конкретно этот самый день, как мы позже узнаем, станет песней! Слова молодости дают форму свету.
Вот колесница, блистательная команда четырех коней
Гелиос предлагает сиять над землей
Звезды совершают полет под воздействием небесного огня
В священную ночь
Непреодолимая вершина Парнаса
Освещенная
Принимает дневную
Колесницу свету для смертных
Безводный дым душистой мирры поднимается к фронтонам
Аполлоновских кудрей
Девушка уже сидит на своем триподе (стуле?) заполненная Богом
Пифия, воспевающая песню грекам
Которую поет Аполлон чрез нее
Но, Дельфийцы, стражи Аполлона , к серебру Касталии
Придите Вихри! Окупанные в росово-чистой воде
Поторопите свой ход к храму!
Лучше держите язык за зубами
И говорите хорошие слова
Тем, кто хочет что-то узнать об оракле
Каждый на своем языке
*Это отрывок из настоящего перевода Иона того же отрезка
Четверня с горящей колесницей…
Это Гелий огибает землю,
И бегут испуганные звезды
В лоно свежей ночи.
Уж Парнаса, недоступны людям,
Нам на радость осветились выси,
Уступая солнцу,
И безводных в сенях Аполлона
90 Смол клубятся дымы.
На треножник села освященный
Дельфов дочь и эллинам поет,
Фебовы угадывая речи.
Вы, дельфийцы, свита Феба, вы!
К серебру кружений касталийских
Поспешайте, чтобы в храм вступить
Светлоорошенным…
Но уста, сомкнутые во благо,
100 Там для слов лишь Феба отверзайте,
Языком божественным рожденных…
Восход солнца на возвышенной горе принадлежит нам и теперь. Но больше нет Дельфийского культа, где все аллюзии, описания и зовы молодежи имеют значение , откуда посреди ароматов душистой и засушливой мирры, дани дыма, Ион поет свою песню. Оно передает через следующие слова нечто иное в греческой литературе. Это восход дня, когда жрица Аполлона, Пифия, которая провела предыдущий день на триподе и его загадочной корзине, произнесла прорицание. Такой день происходил лишь в седьмой день месяца (в оригинале только в весеннем месяце Бизиосе, день рождения Аполлона,* то что сейчас Февраль). Дельфийские жрицы, стражи Бога, начинали этот день с очищения в Касталиийских Истоках. Для этого молодой слуга просыпаются самым первым сегодня
Мы однако — в этом за делом неустанно трудимся с рождения
Трудимся — с лавровыми побегами
Священными гирляндами будут очищен
Вход к Аполлону; каплями воды
Мы орошаем землю; стаи птиц
Которые загрязняют приношения
Мы напугаем нашим луком
Будучи сиротой (ребенком без отца и без матери)
Я служу храму Аполлона
Который меня взрастил
*Мы же здесь, привычным с малолетства,
Отдадим трудам себя, и вход
В Фебов дом от пыли веткой лавра
Мы очистим — свежей веткой лавра
Окропим водою плиты, птиц
Отпугнем, чтоб портить не летали
Светлые дары… Стрелу в крылатых!
Без отца, без матери, кому ж
110 И послужим мы, когда не храму?
Это он нас вырастил…
http://www.lib.ru/POEEAST/EVRIPID/evripid2_4.txt
В этой ситуации, характерной для греческой трагедии мы воспринимаем эти слова, действующие как публика или как зрители. Мы знаем секрет, который герой приносит с собой на сцену, даже если он сам о нем не знает. Но это не ужасный секрет, как в истории Эдипа, но сияющая тайна, которая проникает сквозь слова и жесты, сквозь дела и поведение не подозревающей молодежи : это секрет его божественного происхождения, он сын Бога. Божественное нисхождение довольно устоявшийся мотив рождения героя, однако это он воплощает его так как будто бы он не был представлен в незаслуженном , естественном виде. Он воплощает это сознательно представляя модель для тех, кто хочет служить Аполлону. И это, что делает вся греческая молодежь, даже не будучи слугами храма.
Метла из лавра. Это принадлежит рукам только рабу Храма. И разве такое неприхотливое и самый домашнее действие, как подметание, именно за ее простоты служит непревзойденным символом великой простоты греческой идеи “Чистоты и очищающего бога”, Феба? Все уточненные, метафорические интерпретации чистоты посредством этой метлы отбрасываются прочь; мы должны понимать это буквально. Однако, мы не забываем также и лук, орудие Аполлона. С его помощью Ион угрожает птицам, естественным врагам элегантной плитки архаического храма. Однако, он обращается сейчас к своей метле:
*
Ой ты, свежая ветка,
Нет на свете прекрасней!
Чище мети, о ветка,
Фебовы сени…
Ты из садов нетленных,
Там, где, ключом пробившись
Светлым и вечным, поят
120 Росы тот мирт зеленый,
Что подарил мне ветку.
Дружно с крылом быстрым
Солнца мой день проходит…
http://www.lib.ru/POEEAST/EVRIPID/evripid2_4.txt
И так он продолжает песню молодости. Он модулирует в стиле Пеана, песни прославляющей честь Аполлона — таким образом достигая кульминации — произнося хвалу службе, которая похожа на службу Иона. О чем же он поет? О службе Иона, незабываемые строки для того, кто склонен к какой-либо божественной службе.
Добрым трудом, о боже,
Благословенно чту я
130 Трона Вещей преддверье…
Славен и труд наш,
Если богам мы служим,
Вечным богам, не смертным…
И не устану, божье
Благословляя иго,
Славя кормильца Феба…
Феб ли меня не нежил?
140 Он ли отцом мне не был?
О Пеан, о Пеан, о!
Благословен да будет
Сын Латоны вовеки!
В последних строках, которые с уст сына звучат еще более своекорыстно, дано доказательство сущности отцовства исходящей от божества, а не от животного , из реального отцовства, к которому Аполлон был не неверен, а напротив. Божественное происхождение — это не просто производство рода, но еще и забота о потомстве. Штефан Георге знал об этом как никто другой из своего собственного прошлого. Его отец, будучи владельцем виноградника и беспокоясь о зарабатывании денег, построил дорогу (*в будущее) своему сыну, цену которого он только мог вообразить , не заставляя его зарабатывать деньги. “Вот что я называю божественным!” возвещал поэт когда говорил о своем отце. (сноска внизу — Сабине Лепсиус “Штефан Георге”, Берлин 1935, стр 41)
В этом смысле, Аполлон был хорошим отцом, так как вырастил своего сына в своем храме и всегда заботился о нем. Сын мог видеть в этом свое собственное божественное происхождение. Миф зачатия отца расы через расового бога Аполлона происходит в чисто ионском, фиктивном и бесполезном изобретении поиска духовной реальности в ощущаемом божественном происхождении. Или был миф с самого начала лишь мифом об этом? В любом случае, мы таким образом знакомимся с Еврепидом, с так называемым разрушителем мифа, отличающегося от того что раньше было основано на упреках невольной Креузы, которая полагала, что она и ребенок покинуты! Бог также показал, что в реальности означает быть ребенком Аполлона, тем, что позволил своему сыну , больше чем другой молодежи быть самим собой. Часто, статуи молодежи стояли возле его храма, самая знаменитая архаическая курои которые люди раньше принимали за статуи Аполлона. Бог мог быть изображенным таким же молодым, однако подростки могли ассимилировать с ним выражая свою преданность ему. И в этой ассимиляции, Ион, как показал Еврипид, ближе всех остальных.