Карл Кереньи
Аполлон: Ветер, Дух и Бог 4 исследования
Глава 4.
Бессмертие и Религия Аполлона.
Не поддаться влиянию “Федона”, великого Платоновского диалога души, так же сложно, как легко закрыть разум для его доводов. Клеомброт из Амбракии, как указано в эпиграмме Калимаха, прыгнул к своей смерти вскоре после прочтения Федона, а Катон Утический ( Марк По́рций Като́н) дважды прочел Федона в приготовлении к своему самоубийству, несмотря на то, что он был стоиком, а не учеником Академии. Аналогично, в противостоянии смерти, великие умы более недавней истории также сравнивали гармонию настроения Федона и неугасимую христианскую веру в бессмертие. В своей поэтической обработке, Ламартин усилил эту гармонию тоном Евангелистов. Очевидно, что Федон имеет определенную религиозную ценность, и читатель диалога не может избежать вопроса, которого можно было бы адресовать религиоведам: Какие аспекты “эффекта Федона”, пафоса ( * как категории риторики) и содержания могут быть объяснены атмосферой древней религии?
Наши размышления начинаются с “Федона”. Он должен , так сказать, формировать фундаментальный текст последующих медитаций. Прежде всего, мы должны кратко рассмотреть два проблемных момента исторического характера — историческая достоверность “Федона” и значения мифа в Сократовском диалоге ( *Сократовский диалог Метод Сократа — это способ вывести знания заново, с нуля, с точки «незнания»). До тех пор, пока мы этого не сделаем, мы не сможем понять “Федона” с точки зрения греческой религии.
В нынешнее время существует спрос на более тщательный исторический анализ работ Платона. Это превалирует над вечной проблемой, поставленной в критико- историческом анализе, то есть, как распределить живого, цельного Сократа, описанного в “Федоне” между его истинным Я и между Платоном. Анализ такого рода несомненно затмит значительный опыт, глубины жизни и смерти в словах Платона, и к тому же, оно не обещает позитивного результата даже после стольких лет работы почти исключительно с этой целью. Однако известные ученые, в частности пропагандисты так называемого “здравого смысла” в учениях о Платоне, заметили, что каждое слово которым Сократ описывает смерть в Федоне , по крайней мере, если не связано с Платоновской доктриной, то может быть его собственным доказательством бессмертия души, и таким образом у нас нет права ставить под сомнение эту цель и смысл произведения искусства Платона. Внешняя структура Федона состоит из посвящения таким людям, которые могут оценить аргументы Сократа по этим вопросам души — Пифагорейцам. Повествование происходит исключительно на фоне претенциозности исторической верности; участники и слушатели диалогов довольно точно описаны как свидетели. Таким образом, Платон может очень эффективно оказать большее влияние на свои собственные идеи, потому что он применяет их к своему субстрату достоверно записанных сократических наблюдений. Мы не игнорируем идеи Платона. Просто мы не ищем мозаичные линии в тех областях,которые практически отлитые в металле появляются в свете sic moritur iustus (*которые просто умирают).
Наша проблема начинается с самого духа Платоновского диалога. В Сократовском дискурсе — и кокретно в версии увековеченной Платоном — не только просто инсайт, мысли и теории, но именно люди, их живое присутствие, Гомология очень важна для историков философии. Если Калликл из Платоновского диалога “Горгия” убежден или вынужден сложить оружие, это означает для Сократа больше, чем его победа над каким-то беспринципным искателем приключений. Единственная ценное свидетельство в этом случае от оппозиционера, который с уверенностью присущей его характеру пропагандирует оппозицию сознательных принципов. В Федоне такой оппонент может быть представлен только самим Сократом, аналитический иконоборец (бунтарь), требующий полных доказательств, дух которого критически относится к Пифагорейцам, проповедующем о бессмертии души. Так что мы должны задаться вопросом, что уже с самого начала и безнадежно убедило Сократа — этого эвристического исследователя, чьи пробы до сих пор влияют на современного человека — консультировать Пифагорейцев о бессмертии души. Этот греческий концепт, который также очень абстрактен, сталкивает нас с человеческим, или может быть даже с божественным, спокойствием и требует от всего нашего человечества немного понимания.
Но даже и религиозное понимание не может быть достигнуто традиционно. Мы понимаем что это правда, как только мы принимаемся анализировать историю религии в Федоне в абзацах, где традиционно предпринимается подобное толкование — в конце повествования. Заключительные мифы Платона, то есть в Федоне или в других работах, упоминают о судьбе души после смерти. Вот то, что в первую очередь, в соответствии с общепринятой концепции, принадлежит к истории религии. Самые значительные и интересные наблюдения этой дисциплины были полезны для нас, однако самое важное — это обозначения поворотного момента в истории Греческой религии, отмеченное мифом платонического диалога. До этого момента:
Небо и глубины Земли, широкие формы, которые несут все спасения, все возвышение и ужасы, все средства существования для души … отдаленная древность быть огромной теменос (* Теменос (др.-греч. τέμενος) — священный участок, посвященный определенному божеству.) заполненной лесом статуй — архетипами, прототипами и гарантией настоящего.
Это то, как Карл Раинхард, выдающийся специалист, описывает досократовский космос. С Сократом начинаются изменения в направлении внутреннего поиска, души. Новая молитва говорит “Дай мне, Боже, чтобы мне было хорошо внутри”. Такой поворот вовнутрь, эта новорожденная греческая душа, используя Раинхардскую терминологию, является матерью Платоновского мифа. “Мифический мир взрослел и рос вне и внутри души”. Миф, который Платон создал через Сократа это продукты нового, душевного развития. Они не существуют до философии, как если бы они были предварительными условиями, за которыми они следуют. Хотя на данный момент, нас интересуют именно они.
В Федоне, Сократ снижает важность заключительного мифа также и другим способом. “Чтобы закрепить то, что я сказал, ” говорит он после окончания этого мифического повествования “это все не подходит для интеллигентного человека”. Тем не менее, он считает, что риск стоит опасности полной догадки dulce periculum (* сладкой опасности) мистического перехода — потому что описание судьбы души в другом мире, которое он описывает в мифе следует от предыдущей, более серьезной дискуссии. Мифос следует за логосом. Сократ однако пытается говорить о другом. “Я ожидаю”” начинает он диалог “быть среди хороших людей. Но я не буду настаивать на этом слишком твердо. Однако, будьте уверены, я настаиваю, если хоть что-нибудь из этого имеет значение, то я буду среди богов, которые будут хорошими мастерами (учителями?) для меня. ” И так как Сократ не проявлял ни малейшего сомнения в существовании и добродетелях Богов в смерти — к ценности того реального состояния смерти, которое не связано со сказочной концепцией потустороннего мира — получается, что Сократ считал существование Бога в общем-то довольно возможным. Есть те, к которым мы принадлежим, так же как и наши животные принадлежат нам. Это сравнение является знаком даже для тех, которые пытаются понять этот диалог с точки зрения греческой религии.
Греческие боги, “всеобще — правящие формы” досократовского космоса, леса статуй — архетипов и прототипов — более всего лучше сравнивать, учитывая степень и значение их реальности с Платоновскими идеями. Знания Богов гораздо выше, чем pistis (*pistis = вера) Платоновской эпистемологии, чистой веры. Веками позже, особенно в Христианские времена, это греческое слово появляется часто в религиозном контексте. Однако с абзаца в диалоге “Горгия”, нам ясно что Пифагорейская доктрина, которая служила моделью Платону, предписывает склонность к вере,а также вере в общем, к самому нижайшему, самому базовому инстикту души. Объект pistis (веры) может быть в большинстве своем вдохновленное божеством откровение, поощрение, обещание или подходящая доктрина, но для признания его существования, для “религии” в этом случае, не существует подходящего греческого слова, и именно потому, что Греки считали реальность существования Богов не менее существенной, чем реальность мира, который они формируют. Самый распространенный режим поведения практикуемый в присутствии этих Богов они называли eulabeia (*осмотрительность). Сама основа знаний о богах предлагается религиозными и позднее чисто духовным значением слова “Теория” (theorein), что означает “осмотр”. Мир Богов, а за ним и мир Идей: они стоят не только пред исторической и логической последовательностью пред Новым мифом души, но также соответственно своих свойств восприятия реальности. Историки философии ранее задавались вопросом насколько доказательства бессмертия Сократа обретали свою силу из доктрины идей. Этот вопрос очень тесно связан с нашей проблемой , которую мы собираемся сформулировать более специфично: До какой степени тоже самое доказательство бессмертия укореннено в личном сократовском видении греческих богов?
Этот мастер повышения сознания не покинул нас ни на один миг сомнениями о том, какая мощная реальность обеспечила ему все его решительные убеждения о душе. В начале диалога, знаменитые дискуссии об истинном философизировании как упражнении смерти, становятся свидетелями того как опыта, который придает значение тому переходу к миру полному идей, одинокому и отличному от других. Подход к истинно не материальному и духовному, пылкое желание интеллигентности, которое отсоединено от чувств, сознательно прогрессирующий выпуск из телесного запрета, о котором говорит Сократ, свидетельствует о едином порыве к активной и пассивной трансценденции. Это отношение может быть синтезировано в кратком переводе афоризма апостола Павла ? (Paulus) : non contemplantibus nobis quae videntur, sed quae non videntur (*смотри не на те вещи, которые видимы, но на те, которые не видимы ). С этим Сократ выигрывает ценное подтверждение, которого он добивался от Пифагорейского собеседника. Его центральный аргумент бессмертия души позже возвращается к этому типу оценки опытом. Душа уже возвысилась через трансцендентность, — невидимость, следуя тексту Федона — к божественному; действительно правда (сами Идеи ) невидимы. Invisibilia non decipiunt (*невидимое не может нас обмануть), мы может повторить это как духовную догму. Кантовское доказательство обратного для простой души сводимое к ничто, здесь конечно не имеется в виду, потому что быть простым до точки невидимости с самого начала является наиболее интенсивно и настойчиво преследуемой целью души, которая стремится к совершенству сознания. Такое невозмутимое направление сознания кормит себя на интеллектуальной и аскетической жизненной базе полной опыта и стремлении к своей цели; быть невидимым относится уже к сверхъестественному, к божественному.
Какова духовная реальность, реальность силового влечения высшей ясности понимания, что присуща Федону. Сократ осознанно придает ему его величие. Он роняет яркий свет на свое полную готовность и подготовленность к смерти в этот горьковато сладкий последний день. Духовная реальность, хоть и непризнанная, доминирует сократовские мысли, и порождает в нем иначе немыслимый анализ теоретического аргумента. Страстное и фатальное желание Сократа придать ясность в диалоге Федон является всепроникающим элементом, его атмосфера , его жизненная линия , также как и Эрос для других Платоновских диалогов о бессмертие — Симпозиум. Мы понимаем теперь как Сократ , великий любитель концептуальной ясности мог бы согласится с доктриной бессмертия, которая выражается в Федоне. Мы не нашли биографическое, психологическое объяснение почему Платон представил нам конкретно этот портрет Сократа, так же мы не могли уточнить позицию Федона в философском содержание в истории идей. Мы следуем от самодостаточного мира этого произведения искусства и приходим теперь к пути полностью человеческого понимания к высшей реальности, которая составлена Платоновским талантом. К этой высшей реальности, жизнь и смерть Сократа даровала историческое тело, и его влияние продолжается потому, что оно безвременно. Его действие и влияние остаются без границ.
Мир Греческих богов настолько огромный и охватывающий, что он включает в себя Афродиту и Ероса, Богов Симпозиума, но также и цель и трансцендентальную суть ярого стремления Сократа к ясности. Доказательство греческого бога проявляется в его культе. Даже до этого нельзя было подвергнуть сомнению то, что этот тип упражнения души, к которому прибегает Сократ в Федоне, был очень часто использован Пифагорейцами или что такой катарсис души имеет свое начало в религиозном контексте. Но историки религии, как правило, понимали этот катарсический процесс даже как возвышенную чистку души — как индивидуальную магию которая не принадлежит сфере государственных культов великих Греческих Богов. Так же, как и поэты Старой Комедии , они часто видят грубую оболочку аскетической Пифагорейской жизни и не ищут связи с высшей реальностью, которая могла бы структурировать философскую жизнь, в той же степени как государственная религия. Вероятно, многие люди, вне зависимости от того, близка им данная тема или нет, видят лишь босые ноги последователей св. Франциска, но не соборы, выросшие по их следам.
Разве не пришел бы ученый классицизма ликующе, в поисках следов творческой силы Пифагорейской эры в Метапонтовском поле зерна, к возвышенным одиночным руинам двух храмов Аполлона? “Пифагорейская жизнь” с ее аскетическими элементами в жизненном стиле, полностью подходящая для поклонению Аполлону. Согласно более старым источникам, Пифагор является сыном Аполлона генеалогически или по крайней мере духовно. Эта ассоциация придает некоторую последовательность всем нашим следам Пифагорейской эры, и внутренняя правда легенды состоит в том, что Аполлонская реальность обеспечивает свой философский путь мышления и морали , ее концепцию мира и формы правления через Пифагора.
Характеристику Аполлона предоставленную Ницше мы сюда не включаем. Тот Аполлон вымышленного мира является всего лишь образом сна. Но даже когда мы рассмотрим невымышленного Аполлона из плоти и крови, мы не должны сопоставлять Аполлона с Дионисом только для того, чтобы понять его как одно из возможных, эстетических и миро-формирующих сил, которые Греки концептуализировали как божества. Даже задолго до Ницше, великий исторический дух классических исследований, Карл Отфред Мюллер, заметил, что Аполлонский культ является “ощущением божественного, которое в оппозиции того, что мы ощущаем в природном поклонении” было “сверхъестественным, исходящим из деятельности отличной и другой от природной жизни; оно сходного ощущения, которое происходит от Авраамических религий ” Чтобы понять Греческие концепции (* greek conceptions), мы должны трансформировать это заявление, но мы должны сделать это без принесения в жертву размышлений Мюллера о трансценденции. Аполло — и любой другой греческий Бог это архетип, который греки, признавали как метафизическая форма переживаемой психической реальности и пластическое, наблюдаемое природное явление. Так, что можно назвать просто высшей реальностью. Это обозначение касается формальной трансценденции Бога, зависящее от того если он сам себя проявляет как реальность среди жизни души или как природная реальность. Филологические исследования религии уже достигли этого мировоззрения в принципе отражаясь во взглядах Волтера Ф. Отто и его интерпретации греческих богов. С его времен классического описания Аполлона, мы сами уже добавляем нюансы важные для исторической законченности и нам будет уже ясно насколько оно представляет концепт трансценденции. Однако лишь несколько эскизных мазков нужны будут для того, чтобы пересмотреть описания Отто, даже если мы отклоняемся от него в общем влиянии нашей презентации , мы не будет опровергать исход его интерпретации.
Эпитетами Аполлона являются Феб (Phoebos) и Хагнос (*Hagnos — чистый). Он чистый, священный , очищающий Бог. Его чистота делает его аналогом солнечного света. Хеос (Heoios) Аполлон, Бог Утра , однако когда аргонавты на заброшенном острове видят его в самый момент рассвета, они встречают не Близость, но Отрешение. Он Бог издалека. Его провидческие заявления слышны издалека, а также его стрелы метут издалека — с неизбежной смертью. Его королевство находится в далеком фантастическом месте, земле Гипербореев “за горами” (что является дословным переводом этого слова). Это дом совершенного существования и Эвтаназии, благословенной Смерти , где те кто устал от жизни весело украшенные бросаются с утеса в море. Греки узнали Аполлоновский мир в северном ландшафте сверкающего снега, и каждый год оттуда Аполлон приезжал в белой, запряженной лебедем повозке к своему Дельфийскому святилищу. Он пришел в середине лета в один из смертных моментов греческой истории, когда можно сказать сокрытое щебетанием птиц, все разрушающее тепло достигло своей максимальной интенсивности на высоко духовном , полыхающем горном хребте. Даже гриффон принадлежит ему, так как фантастическая форма сверхъестественного существа хорошо вписывается в отрешении Аполлона от жизни.
“Отрешение”, как называет это Отто.
На поверхности, это слово описывает что-то негативное, но оно означает что-то совершенно позитивное — отношение к познанию. Аполлон противостоит близости, самосознанию вещей, затуманенному взгляду и равному духовному обмену, мистическому опьянению или экстатическому сну. Он не хочет душу, (В дионисийском понимании) но дух. В Аполлоне мы встречаем дух наблюдаемых знаний, который стоит в антитезе к существованию и к миру с не равной свободой — истинный греческий дух, который был создан, чтобы создавать не просто искусство, но и науки.
Это не просто современная интерпретация. Для Греков, Аполлон — Бог духовных людей, но не эксклюзивный Бог поэтов. Он так же Бог Пифагора. Недавно, была попытка связать Аполлона с примитивным существованием пастуха , но единственным упоминанием об этом было басня Адмета, изначально Повелителя Нижнего Мира. Врачи имеют особое отношение к нему. Взывание “Пеан” (Paian) обращается к победному и к целительскому в нем. Он также отец хтонического Асклепия, великого двуликого, который избавляет от болезни, так же как смерть освободила Сократа. Со звуками его лиры, Аполлон удерживает гармонию. Его медиатор луч солнечного света. И эта музыка течет к голове орла Зевса из черного облака сна.
Это характеристики Аполлоновской божественности. Существует некая внутренняя сплоченность, которую нам не стоит уничтожать, если, вместо подавления, мы акцентируем его очевидно противоречащий сияющий эффект. Мы должны думать об Идеале невидимости в Федоне, который для философов означает полностью прозрачную яркость, но для обычных глаз темноту и , по сути , невидимое. Мы теперь можем искать в религиозной истории характера Аполлона тот уровень познания, где тьма не только смешивается со светом, но даже доминирует его. Этот уровень познания напоминает точку зрения телесного человека в Федоне; это восприятие примитивной религии, запутанное переживание и ощущение, которое на более высоком Эллинистическом уровне будет познанием и наблюдением чистой Формы. Соответственно, более примитивное восприятие это то,что ожидается найти всегда, когда влияние Гомеровской религии, которое отражало Греческих богов в первый раз в их классической форме, не чувствовалось. Италия впервые обнаружила Эллинистических Богов на догомерическом уровне, и примкнула к более темной стороне Аполлона на долгое время. На горе Соракта, кто-то поклонялся Аполлону как Соранус Патер, который по сути Господин Подземного Мира. Его жрецы называли себя волками. В Риме он был Вейовисом, Юпитером Подземного Мира. Его Капитолийское святилище стоит под защитой Деус Лукорис (Deus Lucoris), имя навеянное Ликореей, городом волков над Дельфи. В Италии, Аполлон темный и фатальный Бог. Даже знающая улыбка Аполлонa Вейскигого ( *терракотовая этрусская статуя Аполлона из древнего города Вейи,), эта обожаемая “Этрусская улыбка” — эта улыбка Бога. Тот, кто ходит с волками сам окружен мутью смерти. Мутность и волки как будто бы соединены в одно — lupi ceu raptores atra in nebula (*волки и хищники притягиваются к туману). Где же разница между волком и тьмой в “ночи волков”? В Малой Азии, Лиция (Lycia) это имя “страны Волков”, это земля Аполлона, так же как и поклоняющаяся Волкам Ликаония (Lykaonia). Лето, божественная мать Аполлона , пришла в Делос в форме волчицы. чтобы родить своего сына. Она пришла из страны Гипербореев, которые также называются Белькае (Belcae), волко-подобное имя. Сам Аполлон, в форме ворона вел людей Теры. Темные птицы, вороны (ударение на первый слог) и вороны (на второй) совместно с волком — это его священные животные и они представляют его сущность, так же как и лебедь в его другом аспекте. В фигуре Аполлона, Германской мифологии Один Горькой смерти состоит в союзе с белым Лебедем рыцарем Сладкой Смерти, Лоенгрином.
В этом заключается тайна Аполлона, и там же находится тайна Сократа. Лебединый аспект Аполлона такой же подлинный, как откровение реальности смерти в глубоко отбрасываемой тени, которая падает на него — в форме ворона и волка. И никто иной как Сократ, первым признает духовную основу связи Аполлона с лебедем. Он не подключает символизм, так как его дискурс не включает в себя искусственный символизм. Он описывает и поясняет природную встречаемость лебединой песни с истинным знанием природы. “Они поют и до этого” — говорится в Федоне.
Но когда они чувствуют, что умирают, они поют довольно часто и очень красиво. Они радуются, потому что скоро встретятся с Богами, которым служили. Люди, однако в своем страхе рассказывают ложные сказки о лебедях. Они говорят, что это боль и страдание, что лебеди поют о своей смерти. Они не думают, что птицы не поют, когда им холодно или голодно, или когда они страдают от какого-либо другого несчастья — ни соловей, ни ласточка, ни удод. Но они говорят, что птицы поют, чтобы оплакивать свою смерть. Но я не верю, что они поют в боли, и не верю в ложь о лебедях. Они птицы Аполлона, они видят будущее и знают о том хорошем, что ожидает нас в смерти, так что они чувствуют в этот день блаженство, которое не сравнится ни с чем. И я считаю себя как эти лебеди, служа тому же господину. Я, также, священная собственность бога.
“Приближенность к смерти” “желание смерти” . Весь диалог Федона наполнен этими звуками лебединой песни. Те, кто хотел процитировать самые важные аспекты Федона всегда понимал это. Но к тому же, мы понимаем теперь действительную цель желании смерти Сократа — отрешенность, которая с незапамятных времен привлекала человека своим экстатическим катарсисом, своим погружением в чистоту. Аполлон, Бог Духа, дает нам знания, чтобы постичь его собственную сущность. И хотя контур не так уж и четок, а подход немного другой, его смертельный аспект можно проследить также в примитивной эре. Но упомянутая анималистическая живность в темном аспекте Федона важна для отрицающей жизни реальности Аполлона, самого великого из Греческих Богов, после Зевса. Понятие бессмертности по всей видимости совершенно не входит в религию уничтожающего очищения Аполлона. Сам Пифагор вне сомнения заслужил похвалы за совмещение двух Аполлонов, но если судить по возражениям Пифагорейских коллег Сократа, то становится очевидно, что Пифагорейцы в его время считали Аполлоновский аспект очищения очень важным. Этот процесс, однако, также как и в Буддизме, где мы находим близкие параллели к возражениям, может привести к окончанию существования. Согласно Кебету, душа может распадаться на несколько тел и в конечном итоге полностью раствориться. Согласно Симмию, она может прийти к своему концу так же, как и гармония если бы музыкальные инструменты “распались бы на кусочки”.
С осознанием его бессмертности, Сократ находится в середине Аполлоновской религии. Аполлон, с точки зрения души, аспекта прекращения бытия индивидуума, реальности, которая с одной точки зрения видится только темной. Но также существует и совершенно другой аспект, так как он связан с самым возвышенным видом на чистоту, с видом полного сокращения множественности жизни. Теперь, мрак пропадает. Это Аполлон, душевная тьма и душевная ясность. Его сущность в том, что он может быть тьмой и ясностью одновременно. Его персонаж заключает в себе осознание совершенной чистоты, и если кто-то не может понять всю важность этого осознания, для него Аполлоновская религия будет означать не бессмертие, но только культовую , метафизическую основу интенсивного желания полного очищения — самого Аполлона.
Хотя, с другой стороны, если кто-то как Сократ, для кого “сама чистота” это реальность твердая как бриллиант, то его душе будет дано бессмертие в Аполлоновской религии, с полным очищением оно войдет в определенное состояние существования. Предписания Аполлоновского очищения относятся ко всему человеку, что подразумевает и душу. “Странник, входит чистым в святилище чистого бога, намочи свою душу этой родниковой водой”. Душа, что теоретически еще не отделена от жизни, берет очищение из воды. В древние времена, Делфи — где согласно эпиграмме Антологии, этот голос повторяет — был на самом деле древний мировой центр религии полного очищения. И тогда, на заре новой эры, Сократ испытывает в состоянии души все больше и больше отчуждения от жизни, в фронезисе (*суждения, способствующие действию по поводу вещей, хороших или плохих для человека, [о том,] какие [вещи являются благами] для хорошей жизни), Аполлоновский импульс к очищению. Но другой шаг после этого отчуждения уже принцип бессмертия души, не в Дионисийском смысле, но в Аполлоническом понятии как прописано в Федоне.
Дельфи признал Сократа. Согласно всему тому что мы знаем о Дельфийских принципах, у нас нет достаточной базы для сомнений по поводу признаний сделанных в Платоновской постановке в Апологии — где весь его поиск правды был в угоду Дельфийскому богу. Что-то волчье и Аполлонское осязаемо даже в Сократовских непочтительных допросах и иконоборческих исследованиях доктрин. В Федоне преобладает другой Аполлоновский импульс. Диалог начинается с того, как заключенный в неволю Сократ сочиняет гимн славы Аполлону. Но в более глубоком смысле, весь Диалог Федон это гимн Аполлону. В этом лебедином признании, о лебединой песне, Сократ называет себя жрецом или прорицателем Бога, “священной собственностью” Аполлона. Следуя Пифагорейским, новаторским, теперь уже легендарным, переосмыслением Аполлоновской религии, этот Сократовский опыт направляет путь Аполлоновской религии к более великому переходу — к новому мифу души и мифу Идеи, которое занимает место старых и почитаемых божественных реалий, но не отчуждает себя от Дельфийского Бога. Неугасимо присутствует в каждом слове Федона, даже если он не присутствует лично, это творческий дух перехода, прорицателя, поэта, философа Аполлоновского превосходства — Платона. Мы не делаем ему никакой несправедливости считая Федона работой посвященной Аполлоновской религии. Платон, как Пифагор является Аполлониакос. Он лебедь на академическом алтаре Эроса , который представляет Сократ , лебедь которого летает в груди своего мастера (господина). Среди Афинцев, он земной сын Аполлона, чье рожденье члены Академии праздновали на день рожденье Аполлона. Позже, они получили информацию о том, что перед его смертью стареющий Платон мечтал быть превращенным в лебедя. С такой легкостью, древние использовали материал легенды, чтобы подчеркнуть эту связь, ту самую связь которая сегодня мы должны реконструировать используя утомительные современные технологии постановки и решения проблем.
Чтобы понять диалог “Федон”, необходимо осознать, что в этом диалоге, Сократ мастерски завершил захватывающий обзор той духовной чистоты, которая для не духовных людей — и Сократ полностью осознает это — может только означать что-то смертельное и темное. Истинное существование Аполлона соответствует этому опыту как духовной реальности. Будь то испытано Греком или не Греком, это всегда полностью греческое понятие Бога, которое принадлежит Аполлоновской религии, будь она названа или нет. Неизбежно, любая религия как исторический феномен проходит через процесс затвердевания. Персонаж Аполлона, который Сократ встречает это не та свободная форма, как может казаться в нашем анализе. И фигуры “леса статуй” постепенно становятся неподвижными и окаменелыми. Однако это не незнакомцы, которых мы здесь встречаем: человек духа и Бога, которых боготворили, как будто бы механически. Как Грек, Сократ — и конечно же Плутон — имеют полное представление о том, что было такого фундаментального в Аполлоновской религии и связано даже по своему настроению с переживаниями Сократа. Каждое из значимых декларирований к Аполлону в диалоге является свидетелем этого. Ранние Пифагорейцы и поздние Платоновские философы через столетия еще более значимых религиозных событий цеплялись за своего Бога все более осознанно. Только с полным растворением Эллинистического мира затвердевание стало более полным.
5.
Бессмертие и Аполлоновская религия неразделимы в Федоне, и поэтому их внутренняя связь с доктриной Идей имеет не менее главное значение. На самом деле, оно дает новое значение. Идеи это вечный греческий антидот доктринам Буддизма. Это относится также к божествам. Идея чистоты это нечто иное как назначение , в своей форме бытия как образ возвышенной реальности великого очистителя, “чистое божество” Феб. Так же как и в Симпозиуме .Идея Красоты включает вездесущую улыбку морей и небес Афродиты, так же как и и мощная и смертельная трансцендентальная сила выпрыгивает из этой божественности, чей культ и разборчивость соединяют Сократа с тотальностью поклоняющегося Аполлону греческого мира. Все содержание Федона отнесено к Аполлоновым элементам античности. Это напоминает красочный глобус выводящего мифа, он раскрывает человечность и природу, как она проявляется в формах греческих богов. Прозрачное мерцание играющее в темноте, которое мы могли бы назвать “Цвет Аполлона” лишь одно из его цветов. Над Аполлоном остается всеохватывающая реальность его отца Зевса. Но сфера Аполлона это то место, где религия и философия могут соприкасаться в этом стиле и то место где произошел непреодолимый Пафос последний речи Сократа. В этой сфере, Пифия и Афинские философы формируют единство с этими двумя внешностями. В ней, греческая наука после Пифагора базирует свой космос, и также Аугустуса -который согласно легенде как и Платон считается сыном Аполлона — устанавливает мир во всем мире, так же как и и другие древние цивилизации поняли величественное приказывающий жест Аполлона с фронтона Олимпийского храма. Он дарует приказ, приказ смертельный для демонической распущенности, и его смертоносность это смертоносность чисел. Они знаменуют тропу этого сокращения , которое является Аполлоновым в самой высшей степени.
Только Понятие бессмертия никогда не является Аполлоновым. Полное владение секретами вселенной — это качество Зевса. Быть сознательным касательно своих духовных ценностей, быть волком ко всему не духовному, быть лебедем пред высшей чистотой духа — вот это мы унаследовали от античности Аполлоновской религии.