Карл Кереньи
Прометей
Архетипический образ человеческого бытия.
3.
Строгое соответствие между мифом и бытием, и что в итоге приводит к одному и тому же, архетипическому характеру и экзистенциальной важности мифологии не было вычислено этнологами из знаний о Греческом бытие, так как оно пришло к нам из традиции. Не смотря на то, что это очень даже вероятно и почти само-очевидно, что это взаимоотношение должно быть одинаковым среди греков также, как и среди людей, среди, которых можно было бы наблюдать мифологию в живом состоянии, мы будем считать пока, что это всего лишь рабочая гипотеза. Убедительный пример так и не был назван. Но такой пример существует. Так как, то что наблюдает этнолог касательно роли мифологии среди жителей Тробрианских Островов идеально соответствует мифологеме жертвоприношения Прометея, первозданной жертве Греков. Малиновски исследовал все типы нарративов, преобладающих среди аборигенов, включая те, которые только соответствуют нашим “сказкам”, историческим отчетам или легендам. По его словам, метка священных историй и мифов, для чего у аборигенов есть особенное слово, является именно этой параллелью между архетипическим и эктопическим.
И именно это является вышеупомянутым примером. Для греков, история этого жертвоприношения, рассказанная Гесиодом (Hesiod, theogony 535 — 64), была утверждением более великой первозданной реальности, которая определяла последующее бытие и судьбу человечества. Знание этой реальности дало Грекам того исторического периода тему, к тому времени, едва уловимую — их самого важного жертвоприношения, с инструкциями по их выполнению. Сам этот пример, делает очевидным то, что среди Греческой мифологии началось до-литературная функция, формально идентичная с той, которая служила в других архаичных сообществах, которые Малиновски называет “дикими” и “примитивными”. Но касаемо странной истории, записанной Гесиодом, возникает фундаментальный вопрос : Как могла эта дикая, малопонятная история Прометея, который пытался обмануть богов своим жертвоприношением, нести какую-либо силу убеждения для Греков?
В попытке ответить на этот вопрос, мы должны учесть авторитет, который несут мифы в общество (как например, те примеры, наблюдаемые этнологами,) где они все еще живы. Несмотря на то, что значимость мифа по отношению к “эктипическому миру” не всегда сразу узнаваема среди греков, это один из характеризующих фактов, что поэты и артисты были особенно привязаны к мифологическим субъектам. Это правда, что поэты и артисты прошлого были в целом более ограничены в своих темах, чем в наши дни. Но это не оправдывает еще большие ограничения наложенные на их отношение к мифологическому материалу. Ограничение по обработке мифологического материала являлось более ранним феноменом, и не удивительно, что поэты и артисты очень медленно от этого освобождались. Вне зависимости от того, были ли эти ограничения внутри — происходящие от религиозных воззрений поэта — либо снаружи, наложенные коллективизмом, в любом случае, это было укоренено в самом материале. Так как это был священный материал. И это было особой функцией, говорить о богах и героях, или отображать их. Неписанный закон наложенных ограничений. Это будет анахронизмом, утверждать, что Греки наслаждались полной поэтической и артистической свободой в вопросах мифологии.
Тем не менее, Греки, каких мы их знаем, не были слепыми поклонниками веры, чтобы нести свою мифологию на протяжении многих веков без какого-либо придаваемого ей значения. Это значение может быть и не тем, которое принято считать догмой. Прометей, основоположник жертвоприношения, был лгуном и вором: эти черты мы можем найти в основах всех историй о нем. Значение этого странного жертвоприношения, в котором богов обманули и лишили их привилегий, в том, что жертвоприношение, предложенное людьми это жертвоприношение безрассудных воров, похитителей божественности вокруг них , так как мир вокруг них божественен — чье безрассудство приносит им неизмеримое и невиданное несчастье. Примитивно ли это понимание, или же может быть оно содержит в себе мудрость, касательно человеческого существования, которое сложно выразить в других мифологических терминах ?
На основании своих наблюдений, Малиновски отрицал как мифологические так и этиологические характеристики живой мифологии. “Мы точно можем отбросить все объяснительные , как и символические интерпретации этих мифов происхождения” , писал он. “Персонажи и существа, которые мы встречаем в них, это то, чем они кажутся на самом деле, а не символами скрытых реальностей . Касаемо любой объясняющей (этиологической) функции этих мифов, в ней нет вопроса, который они пытаются объяснить, нет любопытства, которое они бы удовлетворяли, нет теории, которую бы они содержали “(стр 79).
Все, что говорит Малиновски о Меланезийском мифе происхождения также относиться к мифологеме истоков основного Греческого жертвоприношения и на самом деле всего Прометеевского мифа — за исключением отрицания его этиологического характера. Потому что, история первичного жертвоприношения кажется довольно этиологическим, так как обозначает причину : оно также удовлетворяет наше детское любопытство. Но имело ли оно право клеймить главное жертвоприношение Греков как мошенничество? Здесь опять несогласие Малиновски оправдано. Однако, в греческих мифах есть что-то, что идет дальше, в частности, прозрачность, которую приобретает мифология, когда она рассматривается в перспективе соответствий между архетипным и эктипальным, тотальностью того, что миф и бытие сформировали для греков. Это то, чем мы попытаемся сделать на мифа Прометея в этой работе.