29.06.2021
0

Поделиться

Концепция будущей жизни

«И вниз на твердь, на островок наш тесный Средь вод морских, он глянул с высоты — И, восхищен гармонией небесной, Презрел сей мир, исполненный тщеты. Близ Трои — там, где копья и щиты Еще мелькали, — отыскал он взглядом Свой прах недвижный и скорбящих рядом.» Чосер «Троил и Крессида»

Изучение погребальных обычаях в Скандинавии из литературной традиции того времени дало возможность принять две концепции: одна из них представляет собой веру в продолжение жизни после смерти, а вторая предполагает существование в захоронении. Исходя из этого, мы можем сделать приблизительные выводы из приведенной в сагах и поэмах идее будущей жизни, чтобы увидеть, насколько они подтверждают эти концепции. Поскольку вера в загробную жизнь после смерти телесной в некоторых изученных выше отрывках, по всей видимости, была связана с поклонением Одину, первая часть доказательств, которые мы должны подробно изучить, — это описание рая Одина, Вальхаллы, как представлено в Малой Эдде Снорри. Основные вопросы для рассмотрения заключаются, во-первых, в том, насколько идея «рая» для павшего воина с вечной битвой и пиршеством является просто романтической придуманной концепцией поэтов, не имеющей никакого религиозного значения, и, во-вторых, насколько можно отождествить концепцию литературной вымышленной Вальхаллы с реальной верой в потусторонний мир.
Простейшая форма представления о жизни, продолжающейся под земной поверхностью — это представление о мертвеце, живущем как в доме в могильном кургане, и продолжающим пользоваться в нем своим имуществом. Дополнительно присутствуют также два еще более сложных варианта этой идеи, которые необходимо рассмотреть: первый — это мрачное подземное царство мертвых, а другой — царство мертвых внутри горы. Я думаю, что имеет некоторое значение определение степени и последовательности этих концепций в литературе, хотя невозможно прийти к каким-либо выводам относительно того, имеем ли мы дело с воспоминаниями о реальных верованиях или отсутствием таковых, исходя из имеющихся свидетельств, так как только подобным образом можно расчистить почву для дальнейшего исследования.

Концепция Вальхаллы в поэмах

Для получения доказательств о том, что Один пребывает в Вальхалле, сначала мы должны обратиться к поэмам Эдды. В Эдде есть ряд стихов типа «вопрос — ответ», в которых один персонаж, бог, великан или карлик, пытается превзойти другого в своих познаниях космологии и будущего человеческого и божественного миров, но эти стихи содержат мало информации о судьбе человека после смерти. В «Речах Вафтруднира» в диалоге Один спрашивает мудрого великана Вафруднира, кто сражается каждый день в его чертогах. Великан отвечает, что это эйнхерии – то есть выдающиеся воины, которые после битвы, «кончив сраженье, мирно пируют». Именно из «Речей Гримнира», монолога, который, как предполагается, произносит Один, когда сидит в муках между кострами у Гейррёда, мы узнаем больше об этих эйнхериях. (VV. 8 ff., 18 ff., 21 ff., 36.)
Здесь это именование не раз используется для описания воинов, живущих с Одином, который, как сообщается, выбирает некоторых из тех, кто погиб в битве на земле для продолжения жизни с ним в Вальхалле, в его пышных чертогах Гладсхейма. Жизнь, которую они ведут там, — это жизнь радости и пиршества, без упоминания о вечном конфликте. Однако зал полон щитов и доспехов, в нем обитают волк и орел, существа войны, и он достаточно велик, чтобы вместить могучие войска. Там более пятисот дверей, и через каждую из них хлынут сотни людей, чтобы сразиться с волком, — продолжает поэт, рассказывая о пиршестве в Вальхалле; он рассказывает о кабане Сехримнире, чья плоть вечно кормит воинов, и о сладком меде от козы Хейдрун, который никогда не иссякает. Одиннадцать девушек, имена которых приведены, несут чаши воинам, а еще две несут Рог Одину, который сам не нуждается в мясе и употребляет только вино. Из стиха 21 мы предполагаем, что воинство убитых достигает Вальхаллы, переходя вброд быструю реку Тунд и входя через ворота Вальгринд, которые никогда не закрываются. Наконец, мы замечаем зловещее упоминание о дне, который положит конец этой веселой жизни, о дне, когда герои выйдут сражаться с волком.
На этом практически заканчивается в поэме информация о Вальхалле. Есть только краткие и загадочные ссылки. В самой «Речи Гримнира» говорится, что Фрейя выделяет места в своем Фолькванге, кому пожелает, и что у нее есть половина павших, в то время как половина принадлежит Одину. В «Песне о Харбарде» (стих 24) противник Тора, в отношении личности которого нет полного согласия, насмехается над ним, говоря, что у Одина имеются павшие в бою ярлы, а у Тора лишь раса рабов. Из «Прорицания Вёльвы» мы узнаем только о пробуждении воинов Одина от крика кочета Голлинкамби, упомянутого среди предвестников приближающейся гибели и конца всего сущего.
Стихи не дают нам много информации, а имеющиеся данные представлены, лишь в поэме «Речи Гримнира». Но она весьма туманна. По-видимому, существует некая система отбора, по которой лишь часть убитых достигает Вальхаллы, но какая именно – мы не знаем. Существует целый ряд альтернативных вариантов; в «Речи Гримнира» сообщается, что сам Один (Хрофт) выбирает из числа павших, но в стихе 14 говорится, что Фрейя забирает половину из них в свои чертоги. В «Речи Вафтруднира» этот выбор считается делом эйнхерия. С другой стороны, в поэме XI века «Песнь Валькирий» говорится, что валькирии обладают властью выбирать из числа убитых (стих 6). Выражение kjósa val само по себе трудно истолковать, так как оно может означать либо (а) кто должен пасть в битве (В данном случае это может быть просто поэтическое выражение для «павших в битве». ) либо (б) кто из убитых может войти в Вальхаллу.
Если мы от Поэтической Эдды перейдем к «Видению Гюльви», первой части Прозаической Эдды Снорри, то, на первый взгляд, здесь есть много свидетельств о Вальхалле. Эта вступительная часть является своего рода кратким изложением мифологии в форме диалога между ненасытно любопытным и феерически невежественным Ганлери и тремя таинственными силами, а Вальхалла — один из вопросов, которым он, естественно, очень интересуется. В главах XX, XXIV, XXXVI, XXXVIII, XXXIX, XL и XLI мы находим довольно связное и последовательное изложение этого вопроса, но если мы проверим его пункт за пунктом, то увидим, что никакой новой информации там не дано — только выводы, которые мог бы сделать пытливый читатель с толикой воображения, работающий с информацией, которую мы уже исследовали выше.
Существует значительная связь между разрозненными фрагментами информации; например, в главе XL Снорри переходит от описания количества и размера врат в Вальхалле («Речи Гримнира») к идее вечной битвы («Речи Вафтруднира»), но нет никаких связей, которые мы могли бы сделать на основании этих стихов в том виде, как они есть. Снорри также живописует сделанные в стихах высказывания, например, в описании восхитительной еды и питья эйнхерий в главах XXXVIII и XXXIX, но, повидимому, нет никакой дополнительной информации, которая позволила бы нам заключить, что он использовал другие источники, которыми мы не располагаем. Только по очень незначительным вопросам он охотно делает свои собственные заявления. В «Речи Гримнира» говорится, как Один кормит Гери и Фреки, не сообщается, кто или что это за существа; Снорри определенно сообщает, что это волки. И снова он говорит, что питье из меда, который пьют эйнхерии, бежит из рога козы Хейдрун (ХХХІХ). Это на первый взгляд кажется очевидным предположением, но в следующем стихе «Речи Гримнира» в упоминании о Хейдрун, нам сообщается, что все реки мира текут из рогов спутника Хейдрун, оленя Эйктюрнира, так что и здесь утверждение Снорри может быть основано только на внимательном чтении этой поэмы. Более того, Снорри не проясняет такие проблемы, как выбор павших Фрейей; он просто перефразирует стих в его нынешнем виде, а затем цитирует его (XXIV). Снорри, конечно, знал, как извлечь максимальную пользу из имеющихся в его распоряжении доказательств, но что касается вопроса о Вальхалле, то у нас есть основания полагать, что мы осведомлены не хуже его.
Две скальдические поэмы, восходящие к X веку, «Речи Эйрика» и «Речи Хакона», имеют одну и ту же тему — вступление конунга в Вальхаллу после его смерти в битве. Изображенная картина согласуется с «Речами Гримнира» Снорри, хотя идея последней великой битвы более подчеркнута. В поэтической литературе X века Вальхалле, разумеется, уделялось повышенное внимание, что можно было использовать с большим драматическим и эмоциональным эффектом, но стихи ничего не говорят нам о том, насколько недавним или реальным было подобное верование. Хотя Снорри и более ранние скальдические поэты вовсю использовали имеющийся материал в художественных целях, что послужило сглаживанием несоответствий и проблем, это никоим образом не относится к «Речам Гримнира». Эта поэма предположительно содержит отголосок утраченного нами знания, и не было приложено никаких усилий сделать художественное цельным из обрывков информации. Это, по крайней мере, наводит на мысль, что идея Вальхаллы, с энтузиазмом подхваченная придворными поэтами, а затем и Снорри, была лишь малой частью гораздо более широкой концепции, которую поздние авторы просто забыли.

Валькирии

В литературном наследии представлены странные персонажи, именуемые Валькириями. В «Видении Гюльви» (36) говорится о десяти девушках, которые несут вино воинам в Вальхалле: Скеггьёльд и Скёгуль, Хильд и Труд, Хлёкк и Херфьётур, Гёль и Гейрахёд, Рандгрид и Радгрид и Регинлейв. Еще две подносят Одину рог: Христ и Мист. Снорри сообщает (хотя в поэме конкретно не говорится), что это валькирии: «Один шлет их во все сражения, они избирают тех, кто должен пасть, и решают исход сражения» (XXXVI). Он добавляет еще три имени, говоря, что «Гун и Рота и младшая норна по имени Скульд, всегда скачут на поле брани, чтобы забрать павшего в битве и решают ее исход».
Два из этих имени присутствуют в списке валькирий, приведенном в «Прорицании Вёльвы» (30), хотя в поэме о них ничего не говорится за исключением того, что они едут на битву. Скульд, Скёгуль, Гунн, Хильд и Гёндуль и Гейрскёгуль приведены здесь как имена «валькирий Одина». В «Речи Хакона» вновь появляются в образе валькирий Гёндуль и Скёгуль, которые ведут Хакона в Вальхаллу. Из «Песни Валькирий» мы узнаем еще два имени: Хьёртримуль и Свипуль; появляется вновь Хильд, а Саннгрид может быть той же самой, что и Радгрид из «Видения Гюльви».
Но самое интересное в валькириях – это их обличья, в которых они появляются. В «Речи Хакона» это благородные и достойные женщины, гордо сидящие на своих конях в полном вооружении; они исполняют приказы Одина и даруют победу согласно его воле. В «Песне Валькирий» это уже совсем другие персонажи, гораздо более свирепые и кровожадные, плетущие паутину битвы и ликующие посреди крови и резни. Они имеют мало общего с утонченными абстракциями «Речи Хакона» — скорее они сродни существам, которые ездят верхом на волке, сидят в залитых кровью чертогах, машут окровавленными тканями над теми, кто собирается сражаться, или окропляют место битвы кровью; они кажутся естественной составляющей общества странных элементальных существ, которые появляются то здесь, то там в скандинавской литературе, чтобы радоваться бойне и конфликтам людей.
И вновь мы видим валькирию Свава, которая появляется в компании девяти дев перед юным Хельги, чтобы даровать ему имя. После этого она становится его сверхъестественным опекуном и защитником в битве, а он приветствует ее как свою «сияющую невесту». Она скачет по суше и морю в сверкающих доспехах, но здесь представление о ней сильно отличается от представлений о прислужницах Одина, валькирия привязана к герою на всю его жизнь. В «Песни о Хельги, Убийце Хундинга», II, Сигрун, невеста более позднего Хельги (считается, что она возрожденная Свава) также описывается скачущей по воздуху валькирией. Однако она является одновременно и девой смерти, и обычной невестой Хельги в людском обличье. В «Речи Фафнира» и «Речи Сигрдривы» Сигурд посещает Валькирию Сигрдриву и находит ее спящей в замке, окруженном заревом, потому что, по ее словам, она оскорбила Одина, отдав победу конунгу, для которого тот предназначил поражение. В «Поездке Брюнхильд в Хель» и в «Саге о Вёльсунгах» снова наблюдается любопытное смешение человеческого и сверхъестественного, и Сигрдрива становится Брюнхильдой. И, наконец, нам преподносится образ валькирии в ипостаси лебедя. Это происходит в «Песне о Вёлунде», где Вёлунд с братьями забирают с собой и женятся на трех валькириях, крадя у них их лебединые обличья, чтобы они не смогли улететь. Та же история происходит в «Саге о Хромунде» (VII), в которой воина защищает дева в лебедином обличье – во время битвы она летает над его головой и произносит заклинания, чтобы его никто не смог победить. Здесь, правда, наименование «валькирия» не употребляется, но, по-видимому, существует тесная связь с некоторыми другими упомянутыми выше отрывками. Мы должны будем обсудить тему валькирий далее в главе «Концепция души»; здесь необходимо только отметить их широкую и сложную природу, отмечаемую в скандинавской литературе, а также их характеристики как прислужниц Одина, придаваемые им поэтами-скальдами и Снорри. Странная традиция «щитоносиц» или «хранительниц битв», которая постоянно появляется в «Пряди о Сёрли», очевидно, связана с концепцией валькирий и встречается за пределами Скандинавии. Следует заметить, что и Саксон Грамматик, по-видимому, также вводит валькирий в легенду о Бальдре и Хотере, поскольку утверждает, что они незримо участвуют в битве и решают ее исход. Однако он называет их «лесными нимфами», так как именно в лесу Хотер их встречает. Как и другие упомянутые выше валькирии, они не являются слугами Одина, но действуют как сверхъестественные хранители и защитники тех, кому благоволят.
Сверхъестественные «избиратели погибших» были известны и англосаксам. К десятому веку они заняли прочное место в качестве антагонистов христианского бога. Вульфстан презрительно ставит их рядом с ведьмами и преступниками; да и в четырнадцатом веке их все еще сравнивают с ведьмами в аллитерационном стихе «Чистота». Но гораздо важнее здесь «избиратели погибших» (walcyrge и др.), которые несколько раз упоминались в ранних англосаксонских словарях и глоссариях латинских слов. В одном из них, датируемом приблизительно уже восьмым веком, для wælcyrge (walcyrge, walcrigge) приведен англосаксонский эквивалент Тисифона, Эйринии и Геринии (Эринии); а в другой рукописи одиннадцатого века единожды встречается Геринии, один раз Алекто и дважды Беллона; в то время как в словаре Эльфрика мы находим много раз встречающееся (wælcyrie) как Тисифона. Наконец, в рукописи Альдхельма «De Laude Virginitatis wælcyrie» переводится как veneris.
Выбор Беллоны, богини войны, а также Фурий, Эриний, Тисифоны и Алекто наводит на мысль о женских существах, связанных с фатумом и войной, напоминающих, по сути, более диких валькирий из скандинавской литературы, которые, как мы видели выше, отличаются от более привычных нам образов прекрасных прислужниц, достойных Одина; это подтверждается отрывком, в котором они появляются в упоминании зеркальной поверхности для Горгоны. Вполне возможно, что это более древняя концепция, связанная с ранним поклонением Водану в Северной Европе, и что идея сверхъестественного хранителя, чья сфера деятельности простиралась до пребывания в посмертном мире героя, позже повлияла на нее в литературе. Связь между veneris и «избирателями погибших» одновременно наводит на размышления и озадачивает, поскольку она подтверждает связь между валькириями и Фреей, которая упоминалась без каких либо объяснений ее роли в «Речах Гримнира».
Идея сверхъестественного хранителя, сопровождающего любимого воина в загробный мир, наиболее тщательно проработана в «Саге о Гисли», где цитируется ряд стихов, в которых герой рассказывает свои сны. Язык, лексика и стиль, по-видимому, принадлежат к лучшему периоду скальдической поэзии, и нет никаких особых оснований сомневаться в традиции, приписывающей ее самому Гисли. В первом из этих «сновидческих стихов» поэт отправляется в гости к кому-то, кого в прозаическом описании он называет своей доброй женщиной-советчицей, и там встречает многих других друзей, которые его приветствуют. В зале горит огонь, и его проводница говорит, что число огней соответствует числу лет, которые ему осталось прожить. Она дает ему определенные советы в отношении морали и, в частности, советует избегать магии, не искать ссор и не причинять вреда бедным и немощным. Позже нам сообщается, что его сны становятся все страшнее, и теперь стихи повествуют о другой женщине, которая приходит к нему «вся в человеческой крови» и «вымазывает его в ней» (XXIV). Затем к нему снова приходит первая женщина; она описывается как «невеста», что, по-видимому, является чем-то большим, чем просто поэтическим сравнением, потому что, когда она увозит его с собой на сером коне и везет в град, где есть мягкая постель и пуховые подушки, то говорит: «И ты приедешь сюда, когда умрешь, и будешь жить здесь в довольстве и счастье» (XXIX). Согласно стихам недобрая женщина сердится на это и клянется, что такому не бывать; она последняя посетила Гисли перед его смертью, и когда она появилась, то окропила его кровью и завернула в окровавленные одежды (XXXII). Мы увидим, что есть некоторое сходство с валькириями и женщиной верхом на сером коне, а также с недоброй женщиной с ее ужасающей пристрастностью к крови и резне, напоминающей нам о ткачихах из «Песни Валькирий». В то же время в концепции женщины как сверхъестественного стража, которая называется женой оберегаемого ею человека, есть некоторое сходство с упомянутыми выше отрывками. Здесь, по-видимому, есть какая-то связь с рассказом Саксона Грамматика, который пишет, что в ночь перед смертью Бальдру приснилось, что рядом с ним стоит Прозерпина и обещает ему, что «завтра он будет обнимать ее» (III, 77, с. 93). Интересно отметить, что есть и другие примеры соперничества между валькирией — хранительницей воина и другим сверхъестественным существом более мрачного образа, борющихся за обладание близким им человеком, в «Песне о Хельги, сыне Хьёварда» великанша Хримгерд ворчит, потому что, по ее словам, Хельги предпочитает ей «золотую деву», Сваву; а Брюнхильду, которую часто изображают валькирией, великанша упрекает за то, что она стала причиной смерти Сигурда, которого (в предисловии к «Поездке Брюнхильды в Хель» в «Пряди о Норна-Гесте») великанша оберегает часто сама. Может быть, это отголоски соперничества между двумя различными школами мысли, связанными с загробной жизнью, одна из которых вытеснила другую?

Царство Богов

Описание валькирий, данное Снорри в разделе, посвященном Вальхалле, нуждается в широком пояснении, при этом необходимо принять во внимание все свидетельства в литературе, и аналогично полную концепцию Вальхаллы в первоисточниках в целом, что, по всей видимости, указывает на гораздо более широкое понятие, чем рай для воинов. Да и сам Снорри тоже, как мы видели, полагаясь исключительно на «Речи Гримнира» и «Речи Вафруднира» в Эдде, очевидно, знал, по крайней мере, еще одну традицию, поскольку говорит нам в «Саге об Инглинге, что те, чьи тела были сожжены, ушли, чтобы присоединиться к Одину в Вальхалле после смерти вместе со своим имуществом. В одной из более поздних саг, «Саге о Гаутреке», мы знакомимся с фантастической вступительной главой, посвященной нелепой семье скряг, которые по малейшему поводу приносят себя в жертву Одину, а их способ добраться до Вальхаллы — это сброситься со скалы. То, что это была признанная форма жертвоприношения, по-видимому, указывают слова миссионера Хьяйти, вместе с ним и Беда Достопочтенный намекает на группы людей, добровольно бросающихся с обрыва, что предполагает сохранение той же традиции и в Англии. Кроме того, интересно отметить, что в «Саге о Гаутреке» слуге однажды было позволено пожертвовать собой вместе со своим господином в качестве особой привилегии; о нем говорится: «Он должен наслаждаться счастьем пребывать в его [то есть господина] обществе. Мой отец совершенно уверен, что Один не выйдет навстречу рабу, пока тот не окажется в компании с господином».
Описание истории семьи, которая с весельем и радостью отправлялась по двое и даже трое к Одину, воспринимается как пародия или неверно понятый отголосок уже обсуждавшейся ранее традиции восходить на огонь, и, как мы уже видели, по-видимому, связана с концепцией какой-то будущей жизни с Одином в Вальхалле, являющейся раем не только для воинов, павших в битве. Та же самая нота экзальтированной радости и уверенности звучит в «Речи ворона», предсмертной песне Рагнара Лодброка:
«Возрадуюсь я, коль узнаю, что отец Бальдра готовит скамьи для пира. Скоро мы будем пить эль из изогнутых рогов. Вождь, что восходит в чертоги Фьёлнира, не оплакивает свою смерть. Я не войду в зал Видрира со словами страха на устах» (V, 25).
«Асы поприветствуют меня; и смерть приходит без стенаний…»
«И мне не терпится уехать отсюда. Там дисы, слуги Отина, зовут меня домой. Я с радостью выпью эля на высоком троне вместе с асами. Дни моей жизни закончились. Я умираю с радостью» (v, 29).
Следует помнить, что согласно источникам, Рагнар не погиб в бою. В самой поэме, как и в саге, говорится, что он был убит змеями по приказу Эллы Нортумбрийского. Это похоже на своего рода жертвенную смерть, и это объясняет твердое убеждение Рагнара в том, что он будет принят Одином. Данный пример согласуется с другими отрывками, касающимися человеческих жертвоприношений, которые мы уже изучили.
Иногда, хотя и редко, мы находим упоминания о Вальхалле в Исландских сагах. В «Саге о Ньяле» есть два примера. Ярл Гудбранд после того, как его святилище богов было разрушено, сказал:
«Верно, какой-то человек сжег капище и вынес богов. Но боги мстят не сразу. Человека, который сделал это, изгонят из Вальхаллы, и ему будет не вернуться туда» (LXXXVIII).
Опять же, когда Хёгни берет оружие своего мертвого отца, чтобы отомстить за него, то говорит: «Я хочу принести его моему отцу, пусть оно будет с ним в Вальхалле и он там сражается им» (LXXIX). Возможно, утверждение Хёгни звучит несколько иронично; но также, вероятно, оно освещает тот факт, что Гуннар покоится в своем могильном кургане; к этому мы вернемся позже. В «Саге о Гисли» говорится, что «Есть обычай обувать покойного в башмаки Хель, чтобы в них он вошел в Вальхаллу» (XIV). В то же время в «Саге об Эгиле» есть загадочные слова Торгерд, которая подразумевает, что намеревается страдать от голода со словами: «Я не ужинала и не буду ужинать, пока не попаду к Фрейе» (LXXVIII). В «Речи Гримнира» (14) говорится, что Фрейя делит с Одином власть «забирать» убитых, и что они делят с ней Фолькванг. Некель утверждает, что это просто синоним, как и Вальхалла поля битвы, но также предполагает, что Фрейя — истинная валькирия, приветствующая павших вином в доме богов. Вполне вероятно, что в данных отрывках мы наблюдаем вполне устойчивые представления о богинях мертвых, поскольку не только Хель, о которой мы поговорим позже, но и Фрейя, а также Гефион и Ран связаны со смертью. Снорри повествует, что Гефиону сопровождают умершие незамужние девушки, но главным образом она связана с землей и ее имя встречается во многих топонимах. Были предприняты попытки отождествить ее с Фригг и с Фрейей, которую иногда называли Гефьон. Одно довольно невнятное свидетельство, несколько согласующееся спредставлением Снорри о ней как о богине целомудрия, показано в «Пряди о Вёльси», в которой ее вызывает девушка, выступающая против фаллического культа, практикуемого остальными членами ее семьи. В некоторых более поздних сагах в «Книге Хаука»она также отождествляется с богинями девственниц древнего мира. Это, конечно, аргумент против отождествления ее с Фригг или Фреёей, которые не слишком славились своим целомудрием. Более того, использование ее имени в топонимах говорит о том, что когда-то у нее был свой собственный местный культ.
Третья богиня, связанная с умершими, — это Ран, жена Эгира, бога моря. В «Саге о Людях с Песчаного Берега» (LIV) говорится, что если утопленники посещали свои собственные похороны, значит, Ран их принимала весьма благосклонно. У нас очень мало информации о Ран из других источников. Самый подробный намек на то, как она принимала утонувших, содержится в поздней «Саге о Фритьофе» (VI), когда герой и его спутники попали в шторм, герой делит между ними все золото, которое у него есть, говоря, что будет лучше, если они дадут немного золота, когда придут к Ран. В следующем стихе говорится о том же:
«В чертогах Ран
Пусть златом отмечены гости
Коль нужда возникнет с жильем
Так подобает храбрым воинам»
(Altnord. Saga-Bib. с. 25)

В «Landbókasafn» (издания Асмундарсона) есть более короткой вариант версии на ту же тему:
«Погубило море наших братьев раньше времени, но жестокая Ран предлагает храбрым воинам места и скамьи».В «Утрате сыновей» (7) Эгиль, по-видимому, использует образ Ран не более чем для описания опасного разбушевавшегося моря. Трудно сказать, что стоит за широко распространенным использованием ее имени скальдическими поэтами, но в «Эдде», по всей видимости, нет никакого различия между чертогами Ран и собранием богов в Асгарде под руководством Одина. В «Речах Гримнира» (XLV) Один заявляет:
«Скоро все асы
собраны будут
за Эгира стол,
на Эгира пир»
«Песнь о Хюмире» заканчивается обещанием, что Боги будут вместе пировать в чертогах Эгира, в то время как в «Перебранке Локи» именно в чертогах Эгира снова происходит знаменитая «ссора», хотя ни Эгир, ни Ран не принимают никакого участия в споре. Какие бы ранние культы ни были связаны с именем Ран, в поэмах она, несомненно, кажется олицетворением моря, являясь одновременно и разрушительницей, и берегиней моряков, а поэты всех времен представляли ее женщиной; она едина с идеей дома богов, куда могут приходить умершие и где их принимают некие сверхъестественные женщины.
Чедвиком в «Культе Одина» и Некелем в «Вальхалле» было отмечено различие, которое необходимо провести между «Чертогами богов» и «залом павших» в литературе, посвященной Вальхалле. Первый предполагает, что между Вальхаллой и Асгардом существовала путаница. Некель подчеркивает, что концепция небесных чертогов Одина изначально существовала отдельно от идеи Вальхаллы. Оба они также заметили различие между двумя типами валькирий; Чедвик подчеркивает значение англосаксонского слова «walcyrge», означающего существо класса вервольфов, а не нечто небесное, в то время как Некель утверждает, что идея валькирий, обладающих характеристиками вервольфов, встречается в некоторых скандинавских отрывках. Концепция валькирий уже обсуждалась выше, а в дальнейшем будут рассматриваться в главе V, где предметом темы будут дисы. Главная трудность, по-видимому, заключается в том, что представление о валькириях как о помощницах Одина, приветствующих души убитых в своих чертогах, не очень хорошо согласуется ни с представлением о свирепом существе, наслаждающемся кровью и сражением, ни с представлением о сверхъестественном страже, который благоволит определенным воинам. Но очень многое, очевидно, зависит от нашего понимания фигуры самого Одина. Как правителю небесных чертогов, живущему среди богов, трудно примирить его со служительницами-валькириями; однако Богу мертвых, которому в прежние времена приносили в жертву тела убитых, кровожадные женщины вполне могли стать подходящими последовательницами.
Такие различные идеи Вальхаллы в литературе напоминают две противоречивые концепции жизни после смерти, вытекающие из исследования археологических и литературных данных: уход в чертоги богов и пребывание в могиле. Образ Вальхаллы как царства богов соответствует представлениям, связанным с кремацией, человеческими жертвоприношениями согласно истории Снорри в «Саге об Инглингах». Шведские последователя Одина верили, что они отправятся в путешествие, когда их тела будут сожжены на костре вместе со всем имуществом, сожженным вместе с ними или похороненным в земле. Кроме того, идея валькирий в роли носителей павших к Одину подсказана языком поэмы Тьодольфа, хотя смысл ее неясен. Существует ли связь другой концепция, с ее акцентом на жизнь внутри кургана, с богом Фрейром, который, согласно Снорри, был первым, кого положили в курган без сожжения, — это вопрос, который будет рассмотрен позже.

Вечная битва

Следует помнить, что одной из характерных черт Вальхаллы, показанной, в частности, в «Речи Вафтруднира» является ежедневная битва между павшими воинами. Ни в каких других источниках это не акцентируется, хотя Снорри посвятил сражению целый абзац. Однако кое-где в скандинавской литературе есть намеки на эти сражения.
Более подробно о воскрешении мертвых на поле боя приводится в одной из «Саг о Древних временах», в частности, в «Саге о Хрольве Жердинке» (LI). Здесь злая дочь женщины-альва Скульд, рожденная от короля Хельги, поднимает могучую армию против своего сводного брата Хрольфа. Ее людей было невозможно поразить, сотни из них были убиты воинами Хрольфа, но они немедленно вставали на ноги, сражаясь с большей силой и энергией, чем раньше. Бедвар Межвежонок, великий воитель Хрольфа, наконец, в отчаянии восклицает:
«Велико войско Скульд, и теперь я подозреваю, что мёртвые здесь бродят, снова поднимаются и бьются против нас, и трудно это — биться с драугами. Так много конечностей здесь отсечено, щит разбит, шлем и кольчуга раздроблены на мелкие кусочки, и многие хёвдинги разрублены на части, ужасно им иметь дело с мёртвыми, и нет у нас сил противиться им».
Затем в Саге поветствуется о том, как Хьервард, муж Скульд, бьется с Бедваром в поединке, и великий воин отрубает руку и ногу своему врагу и могучим ударом рассекает от плеча сверху вниз его тело; и все же, несмотря на это, Хьервард, ничуть не смущенный пропажей конечностей, вскоре после того сражается так же храбро, как и прежде.
Говорят, что Скульд придала такую силу войску с помощью магии, а воскрешение убитого относится к характерным силам колдуна другой книге «Саги о Древних Временах» — «Саге о Хрольфе Пешеходе» (XXXIII). Колдун Грим выходит на поле боя после дневного сражения, переворачивает убитых и пытается поднять их. Однако на этот раз он не преуспел, потому что его практикующий магию соперник, карлик Мёндуль, побывал на поле до него:
«Мёндуль дважды обошел убитых против солнца, дул и свистел во все стороны, бормоча старинные заклинания, и, наконец, сказал, что мертвецы не причинят им вреда» (XXXII).
Здесь воскрешение мертвых совершается ночью, чтобы они были готовы вступить в бой на следующий день. В случае со Скульд воскрешение происходит более таинственно, поскольку оно практически мгновенно и гораздо ближе к картине битвы в Вальхалле; кроме информации о том, что она использовала магию, и ей помогали злые силы, мы не знаем, с помощью каких средств она заставляла мертвых себе служить. На самом деле это нелогичный, сказочный или мифологический вид магии; другой вид колдовства является, скорее, разновидностью практики некромантии и, по-видимому, приписывается биармийцам, поскольку, когда Одвар Стрела бежит от них, он приказывает своим людям бросить любого, кто упадет мертвым, в реку, «они сразу заколдуют тех из нашего войска, кто будет мёртв, если заполучат кого-нибудь из них».
Другая история, связанная с воскрешением мертвых, — это рассказ о Хильде, не желая окончания сражения, поднимала павших воинов в битве между ее отцом и своим возлюбленным. Эта история известна из многих источников; в «Драпе о Рагнаре» она заканчивается там, где вот-вот начнется сражение; коротко передана у Саксона Грамматика, где Хильд вызывала воинственных духов своими заклинаниями, потому что страстно желала своего мужа; и более подробно в «Skáldskaparmál» (L), где история происходит на Оркнейских островах, и Хильда каждую ночь ходит на поле битвы, где лежат убитые и раненые, и пробуждает павших воинов с помощью колдовства. Наиболее полно воскрешение представлено в «Книге с Плоского острова» в «Пряди о Сёрли». В этой версии в истории действует ряд других персонажей, и ответственность за конфликт возлагается не на Хильду, а на таинственную женщину по имени Гёндуль, которая дает Хедину волшебный напиток, заставляющий его увезти Хильду и спровоцировать ее отца на войну с ним. В конечном счете, идея всего действа, как и вечная битва, явно принадлежит Фрейе, поскольку задача создания такой ситуации была возложена на нее Одином в начале истории в обмен на ожерелье. Здесь воскрешение убитых совершается не ночью, но ситуация аналогична той, что описана в «Саге о Хрольфе Пешеходе», так как мы читаем: «хоть и были они рассечены от плеч и ниже, все равно вскочили, как будто живые, и продолжили биться» (VIII). Правда, в данном случае борьба не продолжается вечно, а завершается последователем христианского короля Олава Трюггвасона, который один имеет власть наносить удары, поражающие и упокивающие мертвых навсегда.
В этих историях о традиции Вальхаллы напоминает не только идея вечной битвы. Мы также можем заметить, что три упомянутые женщины — Хильд, Гёндуль и Скульд носят имена валькирий, в то время как в «Пряди о Сёрле» главной героиней является сама Фрейя, в «Речах Гримнира» она связана с Вальхаллой, и там говорится, что она имеет право выбирать себе половину убитых. Ключом к понятию воскрешения мертвых, служит понятие слова «драуг», цитируемое Бедваром в «Саге о Хрольфе Пешеходе». Драуг — слово, используемое для обозначения ожившего трупа, который выходит из своего могильного кургана или проявляет беспокойство на пути к погребению. В подобных историях трупы павших воинов с помощью зловредной магии наделены отвратительной силой, позволяющей им подняться и сражаться с мощью драуга, которая превосходит силу живых людей. Нет никаких намеков на то, что душа умершего возвращается в собственное тело. Полный ужас перед мертвецами, поднятыми на поле битвы, выражает воин Хрольф, так как выглядит странной сама идея искалеченного и израненного трупа, проявляющего, тем не менее, неиссякаемую силу. Продолжение этой темы можно найти в «Макбете», когда Банко входит в зал с ужасными все еще открытыми ранами на голове и сверкающими глазами, из которых изгнаны все «помыслы».
В этих рассказах воскрешение мертвых происходит на поле битвы. Мы можем вспомнить, что в более ранней работе «Вальхалла» Некель настаивает на том, что это, по существу, место конфликта, где покоятся мертвецы после окончания битвы; но он напоминает нам, что ни Вальхалла, ни убитые на поле, не должны считаться принадлежащими этому миру. Где же тогда это поле, на котором убитых с все возрастающей силой поднимают сражаться? У Саксона Грамматика в рассказе о посещении Хаддингом подземного мира, вечный конфликт фактически помещен под землю, что явно является царством мертвых. Его уводит под землю таинственная женщина, и одно из зрелищ, которое он наблюдает — это сражающаяся армия; его проводница сообщает, что это люди, которые были убиты в сражении, а их битва продолжается вечно. И это не единственный случай, когда подобный конфликт представляется продолжающимся под землей. В скандинавской литературе мы постоянно встречаемся с идеей о том, что сама могила является ареной конфликта между воинами, которые, будучи уже мертвыми, невосприимчивы к наносимым им ранам.
Самым ярким примером является история Торстейна из «Книги с Плоского острова». Обитатель могильного кургана уговаривает героя посетить его жилище. Торстейн заходит и видит, что курган изнутри подобен большому залу со скамьями, установленными по обе стороны; в нем присутствуют люди, двенадцать из которых одеты в черное и выглядят зловеще и отвратительно, в то время как остальные двенадцать, у которых его проводник является предводителем — одеты в красное, благообразны и красивы. Между двумя компаниями по обе стороны призрачной залы явно существует враждебность, и когда гость с внешнего мира Торстейн отказывается отдать вождю людей в черном какую-либо дань, в кургане немедленно вспыхивает битва. Тогда Торстейн обнаруживает, что раны, которые наносят друг другу люди в черном и красном не имеют никакого эффекта, так как они снова могут вставать и сражаться после самых смертельных из них, как это делают люди в войске Скульда или те, кто сражается за Хедин и Хёгни. Удары, наносимые самим Торстейном, однако, имеют силу, так же как в «Пряди о Сёрли» дружинник Олава Трюггвасона — единственный, кто способен сразить мертвых воинов. Здесь есть некоторое сходство с ситуацией в «Пряди о Торстейне Мощи Хуторов», где другой герой с тем же именем помогает белокожему благородному Годмунду против черного троллеподобного Агди и его сородичей в чертогах короля Гейррёда; опять же, Торстейн — подданый христианского короля Олава, а Агди позже изображен как житель кургана. История о третьем подданном Олава Трюггвасона, который сражался с мертвыми, рассказана в «Саге о Барде Асе Снежной Горы», здесь снова случается конфликт в кургане, хотя в данном случае живые не могут одолеть мертвецов. В кургане, к которому отправляется Гест, обращенный в христианство королем Олавом, находится пятьсот мертвецов, сидящих каждый на своем месте в огромном корабле. Гест отрубает головы всем членам команды; но, тем не менее, когда он хватает меч их предводителя Ракнара, тот вскакивает и борется с ним, и встают также все изувеченные мертвецы. Только вмешательство самого Олава в этот момент заставляет их снова пасть.
Эта история относится к серии саг, которые будут более подробно рассмотрены в главе «Путешествие в страну мертвых». Они представляют собой вариации на тему посещения кургана, где герой находит мертвеца или группу мертвых, странно наделенных силой и энергией, но он получает преимущество в возможности найти путь в верхний мир после страшной битвы. Обычно это закачивается тем, что живой герой отсекает голову своему противнику, но в вышеупомянутой саге меч Геста бессилен усмирить своих врагов без сверхъестественной помощи. Большинство этих сражений происходит в самом погребальном кургане, когда живой с силой пробивается туда, чтобы завладетьсокровищами, находящимися под охраной умерших. Однако у Саксона Грамматика есть еще одна история, которая, по-видимому, должна принадлежать тому же классу из-за строгого соответствия всех деталей, где битва происходит в жилище Гейррёда, и мы только можем заключить из описания, что это могила. Это мрачная, похожая на гробницу усыпальница, в которой, судя по описанию Саксона, покоится множество мертвых, что тесно связано с Вальхаллой. Некель указал на близкое сходство между этим градом убитых с его крышей из копий и описанием Вальхаллы, приведенным в «Речи Гримнира», где крыша из копий снова является отличительной чертой.
Таким образом, приведенное в поэмах изображение Вальхаллы, по-видимому, обладает рядом сходств с идеей обитания внутри кургана, что имеет чрезвычайно важное значение в скандинавской литературе. Акцентуация на трупе у Некеля в книге о Вальхалле, идея вечной битвы тех, кто, будучи мертвым, не может быть убит, и, наконец, крыша из копий в жилище Гейррёда, которая сама по себе тесно связана с могилой и мертвыми, — все указывает в этом направлении. Идея постоянного соперничества между двумя группами воинов, светлыми и темными, добрыми и злыми, увиденная в истории Торстейна Уксафота и в более рациональной форме в истории Торстейна Бэрмагна, вероятно, будет иметь здесь некоторое значение для дальнейшего прояснения этой традиции. Происхождение предания о вечной битве вряд ли можно назвать скандинавским. Панзер предполагает, что подобное сказание может иметь кельтское происхождение, и, безусловно, встречается также в валлийских и в ирландских преданиях. Подобное мы можем найти в «Мабиногионе»: в «Килох и Олвен» содержится упоминание о Деве Грейддилад, за которую два героя сражаются каждое первое мая вплоть до рокового дня; в то время как в «Бранвен, дочери Лира», тела сражающихся людей, брошенные в волшебный котел ирландцев, выходят на следующий день способными сражаться, как и прежде, за исключением того, что они потеряли дар речи. В Ирландском сказании о смерти в «Смерти Муирхерта сына Эрка»женщина Син, тесно связанная с волшебным курганом, призывает два войска воинов, чтобы доказать королю свою магическую силу; она создает для них вино из воды и свиней из листьев папоротника, и хотя они ранее «смеялись, калеча и быстро убивая друг друга в присутствии всех», они вкушают эту пищу, и она обещает «дать им навеки то же, что и ныне».

Подземное царство смерти

При изучении скандинавской литературы мы приходим к выводу, что в ней содержится гораздо больше материала о жизни внутри могильного кургана, нежели о подземном царстве мертвых. Есть несколько загадочных намеков на некое подземелье, но они расплывчаты и непоследовательны, и из них едва ли можно составить какую-то связную картину. В «Речах Вафтруднира» (43) великан утверждает, что обрел свою мудрость, спустившись в подземный мир. Он сказал:
«О тайнах великих
богов и турсов
поведал я правду:
все девять миров
до дна прошел
и Нифльхель увидел, куда смерть уводит».
Снорри упоминает об этих девяти мирах в «Видении Гюльви» (XXXIV), где говорится, что богиня Хель была низвергнута в Нифльхейм и получила власть над девятью мирами, чтобы «она давала приют у себя всем, кто к ней послан». Но существует вероятность, что история Снорри о королеве подземного мира является, главным образом, его собственной выдумкой. Идея о том, что все входящие в ее царство умерли от болезни и старости, звучит как попытка примирить эту традицию с описанной им Вальхаллой. В частности, одна детальная картина, которую он сам дает нам о Хель, состоит из входа Бальдра в ее врата, умершего не от старости или болезней. Когда он продолжает рассказывать, что Голод — название ее блюда, Истощение — нож, Одр Болезни — место упокоения и так далее, он находится в другом царстве, не в обители эсхатологии и мифологии, а в одном из литературных олицетворений; и именно к этому царству, по-видимому, принадлежит Хель как литературная богиня.
Мы можем обнаружить, что чаще всего слово «хель» служит для обозначения смерти или могилы. «Fara til heljar, drepa mann til heljar» — это распространенные фразы, означающие «умереть», «убить». В таких словосочетаниях, как «biðja heljar», «ждать смерти», «þykkir eigi betra lif en hel», «жизнь хуже смерти», слово эквивалентно английскому «смерть» и, подобно английскому слову, естественно, персонифицировано поэтами. Именно в качестве такого олицетворения Хель появляется в поэмах Эгиля, в «Höfuðlausn» говорится, что она топчет трупы в битве, а в «Утрате сыновей» — стоит на мысу, где похоронен сын поэта. Была ли эта персонификация основана изначально на вере в богиню смерти по имени Хель — это другой вопрос, но я не думаю, что имеющаяся в нашем распоряжении литература дает какие-либо основания это предполагать. С другой стороны, мы видели, что некоторые женщины со сверхъестественными способностями, по-видимому, были тесно связаны с миром смерти и изображались как приветствующие мертвых воинов, так что представление Снорри о Хель как о богине вполне могло быть как-то с этим связано.
Переходя от Хель как мифологической фигуры у Снорри к Хель как царству мертвых, мы обнаруживаем, что это слово, безусловно, часто используется для обозначения места, где обитают мертвые, но можно заметить, что его использование неопределенно, и оно, по-видимому, обозначает место мертвых в целом, а не какое-то конкретное царство, в частности. Можно было бы провести параллель с использованием слова «Шеол» у еврейских поэтов, которое обычно неявно переводится на английский язык как «обитель мертвых». В большинстве отрывков, где Хель является царством смерти, можно заметить, что акцент делается на путешествии, совершаемом туда мертвыми или живыми, будь то из мира людей или из мира богов, я думаю, имеет некоторое значение для понимания традиции. Например, в «Снах Бальдра» в царство мертвых на своем Слейпнире спускается сам Один, чтобы вызвать вёльву из ее могилы, которая покоится рядом с Хель. Снорри дает нам самый длинный отчет о путешествии в Хель в своем великолепном описании поездки Хермода, чтобы вернуть Бальдра . Верхом на коне Одина, Слейпнире, он едет по дороге, по которой прошли мертвецы, и, наконец, перепрыгивает через Хельхейм, чтобы найти Бальдра, сидящего на высоком троне в зале. Очевидно, в данном случае Снорри использует какой-то незнакомый нам богатый источник, но даже здесь ничего не сказано конкретно о Хель, даже когда Хемрод его достиг, только лишь о том, что был зал, а все описание заключается в путешествии туда. Следует также помнить, что некоторые обсуждаемые в предыдущей главе отрывки содержали упоминания о путешествии, совершенном мертвецами в Вальхаллу, а в сагах говорится, что обувь, лошадь и повозка даются мертвым, чтобы помочь им в этом путешествии. В поэмах также иногда упоминается о Хельвег, пути погибшего, и именно здесь Брюнхильда встречает враждебную великаншу в «Поездке Брюнхильды в хель», хотя стоит заметить, что рассказанная в «Пряди о Рорна-Гесте» (LX) история интерпретируется просто как дорога, ведущая к погребальному костру.
Другое повествование о посещении подземного мира приводится в истории о Хаддинге; однако будучи принадлежащим перу Саксона Грамматика, само слово «Хель» здесь не используется. Хаддинг во время своего посещения Царства Мертвых вместе с некоей женщиной видит непрекращающуюся битву, происходящую на прекрасной земле, на которой произрастают зеленые травы, тогда как в физическом мире уже наступила зима; видит стену, которая преграждает путь в чуждую страну. Они не смогли преодолеть границу, тогда женщина отрезала голову петуха, которого взяла с собой и бросила через стену, тот тотчас же ожил, и было слышно, как он кукарекает. Кажется очевидным, что этот отрывок связан с верой в загробный мир; уже рассмотреннаянами выше идея вечной битвы каким-то образом связана с Вальхаллой, а также с жизнью в могиле, в то время как случай с петухом очень похож на действие рабыни, которая обезглавила петуха во время церемонии кремации на Волге и бросила его в лодку. Это очень символическая церемонии, которая, должно быть, была связана с жизнью после смерти.
Один показан правителем Подземного Мира в странной истории в одной из «Саг о Древних временах», в которой, по-видимому, содержится ряд элементов из других рассказов о посещениях царства мертвых. Считается, что в ündirdjup, который, повидимому, является самой глубокой областью подземного мира, окруженного кольцом огня, его охраняет мистическая накидка.
Ни в одной из этих историй не предпринято ни одной попытки представить подземный мир как место возмездия и наказания. Снорри, правда, пытался описывать Хель подобным местом, но, вероятно, на него оказали влияние христианские догмы о загробной жизни. В «Прорицании вёльвы» (стих 38) у нас есть некая похожая картина, связанная не с Хель, а с таинственным залом под названием Naströndr, «Берег Мертвых», двери которого обращены на север, а своды состоят из источающих яд змей. Считается, что он предназначен для лжесвидетелей, убийц и соблазнителей чужих жен, а мрачный дракон Níðhoggr уносит на своих крыльях трупы нечестивых. Вполне вероятно, как полагает Олрик, что эта часть поэмы и, в особенности описание соседнего зала Гимли, предназначенного для праведников, создана под влиянием христианского учения, но картина темного, отвратительного жилища, населенного змеями, встречается и в других местах скандинавской литературы. Источающие яд змеи являются одной из ужасающих черт царства Гейррёда и Утгарда-Локи, посещаемых Торкеллем, а изображение Náströndr очень похоже на описание кошмарного внутреннего убранства гробницы, которое много раз встречается в сагах и, по-видимому, связано с самой традицией Вальхаллы. Представление о злых людях в темном жилище и, в противовес, о приятных прекрасных людях в царстве золота и блеска также может быть чем-то обязано той дуалистической концепции, которая уже была замечена в некоторых отрывках литературы, например в рассказе о двух сновидящих женщинах в «Саге о Гисли». Вследствие этого, возможно, она древнее христианской эсхатологии и связана с двумя концепциями, различимыми в идее Вальхаллы — темным домом павших и светлым домом богов.
Изучая свидетельства о существовании подземного царства мертвых в скандинавской литературе, мы неизбежно приходим к выводу, что нам не представлено никакого оправдания для принятия веры в конкретный, простой мир мертвых, простирающийся под землей. Один только Снорри неубедительно пытался представить нечто подобное. Однако то, что мы находим в рассмотренных нами отрывках, указывает на нечто, что может оказаться более мистическими и тонкими мантическими верованиями. Об этом, в частности, свидетельствует история путешествия Хаддинга, где намеки на вечную битву, прекрасные поля и воскрешение мертвой птицы за высокой стеной, по-видимому, скорее были первоначально интерпретациями некоторых идей о загробной жизни и судьбе души, чем частью простой космологии, которую следует принимать в ее нынешнем виде. Возможность того, что многочисленные рассказы о путешествиях в сверхъестественную страну в скандинавской литературе изначально были историями мантических переживаний, приключениях души, а не о некоторых мифологических персонажах, по крайней мере, заслуживает рассмотрения, и это будет обсуждаться далее в главе «Путешествие в страну мертвых».
Я полагаю, что только изучение традиций, связанных с подземным миром в таких направлениях, как эти, могут пролить свет на таинственные «девять миров» в «Речах Вафтруднира», или размещение Хель (в «Речах Гримнира») под третьим корнем ясеня Иггдрасиль, рядом с домом ледяных великанов и обителью человечества.

Мертвые на холмах

Еще одно из представлений о жизни после смерти в скандинавской литературе, которое еще предстоит рассмотреть — это мифы о мертвых, живущих в горах. Здесь данная картина описана более детально, нежели подземный мир мертвых. В «Книге о заселении земли» приводится ряд ссылок на некоторые исландские семьи, которые верили, что после смерти они взойдут на какой-то определенный холм или гору рядом со своим домом. Это свидетельствует о том, что эта вера, если она действительно процветала в поздние языческие времена, была тесно связана с особенностями местности и обусловлена родственными связями.
Самое подробное описание ухода мертвых на холмы приведено в «Саге о людях с песчаного берега». В ней говорится, что ярый приверженец Тора Торольф Бородач с Мостра, прибыв в Исландию, с большим почтением стал относиться к одной горе возле своего дома, та как «верил, что когда умрет, отправится вместе со своими сородичами именно туда» (IV). После смерти Торольфра его сын Торстейн Трескожор унаследовал имущество, а вскоре после этого он отправился на рыбалку и со всей своей командой утонул. Как говорится в саге, еще до того, как весть о бедствии достигла дома, его пастух перегонял скот в горах и случайно взглянул в сторону Святой Горы Торольфа. Он посмотрел на северную сторону горы, и ему показалось, что она открыта, а изнутри доносятся звуки веселья и пиршества. Прислушиваясь, он уловил кое-что из тех разговоров, и понял, что компания внутри приветствовала молодого Торстейна и его команду, а самого Торстейна пригласили сесть на высокое сиденье напротив его отца (XI). В «Книге о заселении Исландии» о похожей истории не говорится, но повторяется, что «сородичи Торольфра верили, что все они все попадут туда после смерти» .
В «Саге о Ньяле» (XIV) есть рассказанная некими рыбаками история, в которой коротко упоминаниется, что они видели, как Свана-колдуна (историческая личность, чья родословная хорошо известна) очень хорошо приняли, когда он взошел на Калдбаксхорен, большую гору в местности где он жил перед тем как утонуть во время рыбалки. Сказитель высказывает некоторые сомнения относительно истинности этого утверждения, но добавляет, что Свана больше никогда не видели ни живым, ни мертвым. Ссылки на эту тему в «Книге о заселении Исландии» более убедительны, так как более кратки и лишены поэтических прикрас. В ней рассказывается об Ауде, знаменитой дочери Кетилля Плосконосого, которая была обращена в христианство еще до своего прибытия в Исландию. Она поставила крест на холмах, чтобы отметить место, где она молилась, и это место впоследствии было очень почитаемо ее родственниками после того, как они вернулись к языческим верованиям: «Они верили, что после смерти попадут на эти холмы», — говорится далее, и добавляется, что там было построено святилище, и что Торд Ревун был помещен туда до того как прославился. Если верить подобной традиции, то предположительно она намекает на некую веру в то, что после смерти человек отправляется в эти горы, а само верование является частью какого-то культа, связанного с высокими местами. На это указывает некоторое количестве свидетельств в «Саге о Древних временах», «Книге Плоского Острова» и «Саге о Барде Асе Снежной Горы», основанных, по-видимому, на воспоминаниях о подобном культе, и которые я рассматривала в других работах. Из «Книге о заселении исландии» мы знаем, что подобные верования были связаны с Торбьерг и Тюлений Торир, в которой «Торир и его родичи были язычниками и умерли в Скалах Торира».
Вера в то, что души умерших переходят в некие священные горы, сохранилась у лапландцев до самого последнего времени. Как считалось, именно в эти горы отправлялись во время трансов шаманы для общения с мертвыми или возвращения души в мир живых. В одном из рассказов в «Саге о людях с Песчаного Берега» гора изнутри описывается как некая зала, как и в случае описания курганов, поэтому вероятно существует некая связь между курганами и холмом, в котором обитают мертвые. Для подобных верований очевидна важность местности, и вполне вероятно, что здесь мы имеем местный, возможно, даже родовой культ, привнесенный в Исландию в начале десятого века. Можно отметить, что персонажи, чьи имена встречаются в «книге о заселении Исландии» и других сагах, придерживающиеся данной веры, связаны друг с другом. Эту связь можно увидеть из таблицы, составленной на основании информации, приведенной в книге о заселении Исландии» и некоторых других исландских сагах, в частности, в «Саге о Лаксдале», «Саге о Людях с Песчаного Берега» и «Саге о Хен-Торе». Из нее видно, что между различными ветвями семьи существует много смешанных браков.

Другая связь между людьми, чьи имена ассоциируются с верой в «уход в горы после смерти», по-видимому, возникла после переселения в Исландию, хотя Торольф Бородач с Мостра подружился с братом Ауды Бьерном до того, как покинул Норвегию. Нельзя сказать наверняка, повлиял ли на культ священных гор один человек, передав его впоследствии сородичам, но если это было так, то наиболее вероятным кандидатом, по-видимому, является сам Торольф, поскольку предание гласит, что по прибытии в Исланию он выбрал Хельгафель в качестве священного места. В любом случае представляется вероятным, что факт почитания Торольфом Тора имеет большое значение; сообщается также, что Хрейдар был страстным поклонником этого бога, а Хельги Худой даже после номинального обращения в христианство никогда не отказывался от веры в него.

Могильный курган

Мы уже знаем, что в скандинавской литературе идея «продолжающейся внутри кургана жизни», имеет большое значение. Некоторые доказательства этого, например представление о живущем в кургане мертвеце, как в своем прижизненном доме, и ревниво охраняющем свое богатство, были рассмотрены в предыдущей главе, и идея о том, что мертвецы продолжают сражаться внутри погребального кургана, была упомянута потому, что она, по-видимому, имеет некоторое отношение к концепции Вальхаллы.
В целом, рассматривая имеющие отношение к продолжению жизни в могиле свидетельства, мы видим, что данная картина не всегда отражает ревностную опеку или конфликт, связанный с насилием. Иногда в сагах описывется некая история того, как добрый и влиятельный человек мирно покоится в своей могиле, но еще сохраняет интерес к делам живых. Яркий пример тому – «Сага о Ньяле», где сдержанно и красиво изображается покоящийся в своем кургане Гуннарр, побуждающий Скарпхедина отомстить за него:
«Ярко светила луна, но иногда набегало облако. Им показалось, что курган раскрылся и что Гуннар повернулся в нем и смотрит на луну. Им почудилось, будто в кургане горят четыре огня, и в нем очень светло, и будто Гуннар весел, и лицо у него радостное…»(LXXVIII).
Несомненно, автор полностью осознает творческие возможности и красоту этой идеи; однако в другом месте мы видим ее в гораздо более простой и грубой форме, как в «Саге о ХэнсеТоре, где нам говорят, что Одд в момент смерти настаивал на том, чтобы его похоронили на Сканиярфьялле — «он сказал, что хочет оттуда обозревать все вокруг» (XVII).
Следует помнить, что Храпп, более неприятный персонаж из «Саги о людях Лаксдаля», настаивал на том, чтобы его похоронили в дверях дома по той же причине: «Так я смогу лучше следить за моим хозяйством» (XVII). В той же саге описывается история, повествующая о том, что после того, как Исландия стала христианской, двух человек, о которых идет речь, положили после смерти в христианской церкви. Гест, прославившийся своим даром предвидения, предсказывает однажды, что «когда-нибудь случится так, что наши жилища, мое и Освива, будут рядом, и нам будет удобно беседовать с ним, если только нам будет тогда дозволено говорить друг с другом» (XXXIII); и эти слова исполняются гораздо позже в саге, когда он и Освив лежат в одной могиле (LXVI). Возможно, это всего лишь фигура речи, но она встречается и в других сагах, например в «Саге о Фридтьофе», когда умирающий король объявляет: «курган мой будет стоять рядом с заливом. И между ним Торстейном будет лишь небольшое расстояние, ибо хорошо, что мы должны взывать друг к другу» (I).
Идея могилы в качестве «дома», очевидно, не противоречила христианским традициям. В «Книге о заселении Исландии» сохранился небольшой рассказ о кельтском христианине-отшельнике Асольфе, явившимся после смерти во сне девушке, пасшей скот на земле, где он был похоронен. Он попрекнул ее тем, что, по его словам, она имела привычку стряхивать свои грязные ноги о насыпь, что была сверху его могилы, — «ей приснилось, что Асольф ругал ее за то, что она очистила свои грязные ноги на его доме» (i, 16, стр. 42). Но далее в «Книге» без всякого чувства противоречия описывается, что кости Асольфа были впоследствии перенесены в святилище внутри церкви.
Однако мирный покой мертвых в могиле по двум основным причинам часто прерывается, либо потому, что в могиле находится более одного обитателя, либо из-за вторжения живых. История Асмунда, который был разъярен тем, что слуга был похоронен вместе с ним на его корабле, уже упоминалась ранее, также как и история о двух отрядах красных и черных людей, которые жили подобно как в замке в могильном кургане и «беспрерывно сражались». Во многих случаях считается, что конунг или вождь «входит» в свой курган во главе большой свиты, и в одной истории из «Книги с Плоского Острова» говорится, что у норвежского конунга был большой специально построенный при его жизни курган, чтобы он и все его последователи могли быть перенесены туда после смерти. Также упоминались ранее, и далее будут обсуждаться в главе «Путешествие в страну мертвых» истории про проникновение в могильные курганы живых персонажей, как правило, ради содержащихся внутри сокровищ, при этом все это сопровождается жестокой битвой с мертвым, но все еще активным обитателем. В подобных историях труп всегда показан как имеющий некие вампирские наклонности, обладающий сверхчеловеческой силой и яростным желанием уничтожить любое живое существо, которое осмелится проникнуть в курган. В «Исландской Саге» эта идея получает дальнейшее развитие, и если тело принадлежит особо сильному и при жизни беспокойному человеку, то его труп больше не согласен ограничивать свою силу размерами могильного холма, а переходит в наступление и покидает собственную могилу, чтобы причинять неприятности окружающим. Это привело к появлению целого ряда великолепных историй о призраках «драугов», которые после смерти имеют тот же характер, что и при жизни. Очевидно здесь мы имеем дело не со стереотипным литературным мотивом, а с тем, что само по себе является несколько грубым и непривлекательным представлением о мертвых, которое разожгло воображение рассказчиков саг и было оформлено с помощью их превосходной повествовательной силы и мастерства в изображения характеров целого ряда неупокоенных «привидений».
Неприятный персонаж Храпп в «Саге о людях из Лососьей Долины», настоявший на том, чтобы его похоронили в дверях его собственной гостиной, вызвал много бед после своей смерти. Как говорится в саге, «с ним невозможно было иметь дела, пока он был жив, и тем более он стал еще хуже после смерти». Он слонялся по ферме, пугая слуг и приставая к соседям, пока дом не опустел. Затем некий отважный человек выкопал и перенес его тело, и после этого Храпп немного присмирел, но, все же, смог нанести некоторый ущерб. Наконец он подстерег коровье стадо Олава, и Олав показал себя более сильным человеком, чем другие соседи Храппа, навсегда положив конец его бесчинствам. Он напал на Храппа и сражался с ним до тех пор, пока драуг не скрылся под землей, после чего выкопал до сих пор нетленное тело с наконечником копья, который он потерял в предыдущей битве рядом с призраком, и сжег все на погребальном костре; и «с тех пор ни одному человеку Храпп не причинял более вреда своим появлением».
Сын колдуна Коткеля из той же саги тоже ходит после смерти, но оказывается относительно беспомощным призраком, так как его отпугивают первые признаки враждебности со стороны живых (XXXVIII). Более яркими и страшными являются фигуры Торольфа Скрюченной Ноги и Глама. Торольф, как и Храпп, при жизни был сильной и непривлекательной личностью, а умер в припадке ярости от того, что его сын одержал верх в одной из своих злых интриг. Ущерб, причиненный им после смерти, был ужасен: он уничтожал людей и скот, а также разрушил крышу своего бывшего дома, «катаясь» по ней, пока люди там не были доведены до безумия и не покинули жилье. Через некоторое время его тело выкопал сын Арнкель, единственный человек, которого Торольф боялся при жизни, он перезахоронил труп на пустынном мысу; после чего на некоторое время наступил мир, пока был жив Арнкель. После смерти Арнкеля призрак снова начал преследовать людей, в результате и люди и скот были убиты в окрестностях его новой могилы, пока не нашелся другой человек, который отважился выкопать его еще раз. Тело его до сих пор не было тронуто тлением, но было «черным, как Хель, и огромным, как бык», и только после того, как оно было сожжено, наступил покой, хотя человек, ответственный за сожжение, заплатил за это своей собственной жизнью.
Другой выдающийся драуг — незнакомец Глам из «Саги о Греттире». Он был пастухом и слыл нелюдимым, грубым и неприятным в общении человеком во время своей недолгой работы, которая закончилась, когда его убило некое неизвестное злое существо. Его похоронили там, где упал, так как перетащить его тело было невозможно. Подобно Торольфу он стал наносить ужасный ущерб окружающим его могилу окрестностям, убивал людей и животных, разрушал дома, «катаясь» на коньках крыш, пока ферма, где он когда-то работал, не превратилась в руины. Как рассказывается в саге борьба, которую вел с ним Греттир, была эпической, и только после того, как голова была отрублена, ужасное существо, наконец, перестало причинять дальнейший вред.
Менее впечатляюще изображенные, но похожие персонажи встречаются и в других сагах. Тормод из «Саги о Ховарде из Ледового Фьорда» (II, III) и старый отец Бьерна из «Саги о людях из Флои» (XIII) возвращаются с того света, чтобы преследовать живых до тех пор, пока их тела не уничтожаются. В «Саге о людях из Бешеной долины» вернувшийся мертвец не очень злонамерен; Клауфи предательски убивают в момент его слабости после приступа ярости, и он возвращается, чтобы преследовать женщину, ставшую причиной его смерти, затем ее братья отрубают ему голову. Однако этого оказывается недостаточно, чтобы остановить Клауфи, который появляется несколько раз с головой под мышкой и рассказывает несколько стихов. Он призывает своих друзей сражаться и сам при необходимости участвует в битве, и никто не может противостоять им. Наконец, он появляется в воздухе верхом на санях, чтобы сказать своему любимому родственнику Карлу, что он должен быть «сегодня вечером с ним дома». Потомок этого Карла, однако, находит целесообразным позже сжечь тело, так как оно продолжает бродить.
Во всех случаях, за возможным исключением появления Клауфи в воздухе в своих санях, становится ясно, что преследование совершается не неким призраком, а собственно мертвым телом, покидающим могилу и обладающим сверхчеловеческой силой и непомерной злобой. Но если разрушить тело, то иссякнет и сила драуга. По-видимому, такой эффект срабатывает и с группами мертвецов, иногда посещающих свои родные дома после смерти. Пример тому — два случая: утонувшие и пораженные чумой, которые изгоняют живых из их собственных очагов в «Саге о людях с Песчаного Берега» (LIV). Это утонувший Тородд и его команда, которые появляются, мокрые до нитки к Гудрун в «Саге о Лаксдале» (LXXVI), а также жертвы чумы, мучающие соседский дом, пока их тела не были выкопаны и не сожжены в «Саге об Исландцах» (XXII). Пример можно найти и в истории в «Саге о названых братьях» (XIX), где павшие в битве воины появляются в том виде, в котором застала их гибель, то есть, сплошь покрытые кровью, и это зрелище настолько ужасно, что те, кто видит их, близки к обмороку — необычное признание слабости персонажей саг. Еще до погребения иногда возникают проблемы с телом: Торгунна из «Саги об Эйрбигге» (LI) самостоятельно идет к своему захоронению, чтобы облегчить работу своим носильщикам, но Вига-Стюр, свекор священника Снорри и Гида из «Саги о людях из Флои» (XIII) являются менее любезными, на пути к захоронению они ведут себя беспокойно по более зловещим причинам.
Таким образом, из широкого спектра историй мы узнаем, что во многих случаях деятельность тела изображается как происходящая внутри захоронения, ровно до тех пор, пока труп полностью не уничтожается огнем. Эти сюжеты настолько хорошо переданы, что можно утверждать, что рассказчик, полностью осознающий возможности юмора и ужаса в подобных историях, воспользовался данной идеей с особой целью. Тем не менее, подробное описание ожившего трупа, столь настойчиво повторяющееся практически во всех скандинавских легендах, по-видимому, указывает на то, что данная концепция была очень хорошо известна во времена сложения саг. Широко распространенная вера в вампиров, которая сохранялась в Европе на протяжении многих веков, имеет ту же природу и показывает, что такая вера в оживший труп была достаточно сильна, чтобы существовать бок о бок с христианством вплоть до сравнительно недавнего времени. Насколько мне известно, в сагах нет ни одного случая, чтобы дух или «призрак» возвращался из царства мертвых, чтобы навестить живых. Драуги выходят именно из курганов, независимо от того, навещают ли они людей ночью с целью причинения вреда или же для помощи, как произошло в «Поэтической Эдде» , когда Гроа отвечает своему сыну. В «Песне о Хельги» эти две концепции, по-видимому, встречаются, когда мертвый Хельги возвращается в Вальхаллу, чтобы лечь в объятия жены, но если, как было предположено, сама Вальхалла тесно связана с могильным курганом, то такого кажущегося на первый взгляд противоречия может и не быть. Конечно, здесь повествуется о холодном теле с его зияющими ранами и ледяными руками, которое обнимает Сигрун, и нет никакого призрачного воина из другого мира, и Хельги говорит ей, что ее слезы падают обжигающими каплями. Точно также так же в «Саге о Лаксдале» мертвая ведьма жалуется, что Гудрун роняла на нее горящие слезы, когда опустилась на колени и заплакала над могилой (LXXVI). Обитатель могильного холма в норвежской литературе явно ни кто иной, как естественно-захороненный там мертвец, который, как полагают, живет странной жизнью и обладает сверъестественной силой. Курган рассматривается как дом или покои мертвых, независимо от того, находятся они там поодиночке или в компании.
Заключение

Исследуя свидетельства о концепции жизни после смерти в скандинавской литературе, мы приходим к тем же выводам, что и при исследовании самих погребальных обычаев. До сих пор существуют две основные концепции судьбы умерших: либо они попадают в царство богов, либо продолжают «жить» в земле: Хорошим примером является сон пастуха из «Книги с Плоского Острова», который думал, что мертвый поэт вышел из своего кургана, чтобы поговорить с ним. Проснувшись, он увидел, как его посетитель снова исчезает в кургане («Сага об Олаве Трюггвасоне»).
Образ Вальхаллы в литературе был построен на основании этих двух различных верований, поскольку картина рая для воинов, по-видимому, возникла из идеи, что избранные конунги и могучие доблестные мужи имели право входить в обитель богов для реализации отдельной концепции вечной битвы, которая продолжается также и среди мертвых в могилах. Царство богов кажется тесно связанным с поклонением Одину. Вопрос значительно осложняется тем, что обе концепции жизни после смерти, по-видимому, включают в себя фигуры ряда сверхъестественных женщин, чье отношение к богам и чье точное назначение в мире мертвых трудноопределимо. Идея подземного царства в рассмотренных нами отрывках не выделяется как альтернатива царству богов и могильному кургану; упоминания о подземном царстве расплывчаты и практически не описаны, хотя, с другой стороны, подробно описаны путешествия вниз, в царство мертвых. Однако требует рассмотрения идея жилища мертвых на холмах, вероятно, она каким-то образом связана с идеей жизни в кургане, но создается впечатление, что подобная концепция возникла лишь в отдельном культе, поддерживаемом только несколькими родами.
Все эти свидетельства в целом производят впечатление, что тема будущей жизни в языческой вере не была столь незначительной, как может показаться при беглом рассмотрении скандинавской литературы, она не носила столь детского и «примитивного» характера, как может показаться при первом чтении о жизни в Вальхалле. Но эти верования недостаточно и разроненно сохранились в то время, когда стала создаваться имеющаяся у нас литература, что не способствовало более полному и ясному описанию концепции жизни после смерти. Мы зависим от воспоминаний об утраченных верованиях, расшифрованных наполовину традициях, бессмысленных повторений того, что когда-то имело значение, и искаженного изображения материала, некогда несущего огромный скрытый символизм. Более того, маловероятно, что все противоречащие друг другу данные когда-либо могут быть сведены в непротиворечивое целое; за двумя основными концепциями, которые можно различить в массе свидетельств и мешанины, несомненно, стоит ряд отдельных традиций, и чрезмерное упрощение этой позиции означало бы ее фальсификацию.
Одна из главных проблем, не рассмотренных здесь и связанная с Вальхаллой, — это проблема Рагнарёка, гибели богов. Большая часть наших сведений об этой последней великой битве между богами и великанами, в которой погибают Один и другие боги, содержится в «Прорицании Вёльвы», которое Снорри широко использовал для создания своего великолепного произведения — в «Старшей Эдды». Однако в ней мало уделяется описанию судьбы самого человечества; и действительно, связь между Рагнарёком и будущей жизнью человека затрагивается только в скальдической поэме «Речи Эйрика» где подразумевается, что причина вызова Одином доблестного конунга в чертоги Вальхаллы заключается в том, чтобы получить помощь столь бесстрашного воина в битве против волка, обычно предполагаемой как последний конфликт, изображенный в «Прорицании Вёльвы». Это выглядит как прекрасная образная легенда, сложенная в честь умершего конунга, и мы сталкиваемся с вопросом – насколько важны были Вальхалла и Рагнарёк для поэта X века норвежского двора. Детальное изучение скальдического стиха, вероятно, значительно облегчило бы решение этой проблемы, но вряд ли это можно сделать в рамках данной книги. Более того, кажется очевидным, что культ богов и представления о жизни после смерти в Скандинавии не включали в себя учение о последней битве; изучение традиций из литературных источников, по крайней мере, не дает нам оснований предполагать это. Как мы видим в «Саге об Инглингах», Один умер в своей постели и был сожжен на погребальном костре. Это одна из причин, по которой не представляется целесообразным включать в данный момент обсуждение вопроса о Рагнарёке.
Вторая причина заключается в том, что описание в «Прорицании Вёльвы» картины Рагнарёка, имеет странное сходство с другими традициями. Детальное исследование Ольриком традиций, содержащихся в Поэме, дает понять, что при дальнейшем изучении Раганарёка нужно будет принимать во внимание кельтские традиции о битве богов, легенды о Тартаре и о связанном чудовище, учение в религиозных книгах Востока о конце света и борьбе между силами света и тьмы. При этом упомянуты только самые выдающиеся собранные им доказательства. Несомненно, сравнительный метод исследования имеет большое значение, он необходим для того, чтобы когда-либо понять неясности из «Пророчеств Вёльвы», но любой такой длительный обзор был бы лишним в настоящем исследовании концепций жизни после смерти. И поскольку он должен был бы потребовать изучения теологических и поэтических предположений, а не связанных с загробным миром культов, практик и верований, то в настоящей работе был бы в значительной степени неуместен.