Культурные комплексы
Бетти Мидор
Глава 11
Зажги семь огней — постигни семь желаний
«Человек отчужден от того, что ему наиболее знакомо»
Гераклит[1]
Иронично, что я начну главу, посвященную телам женщин, с мудрости грека, который использует инклюзив «человек» [man] в своем глубоком изречении.[2] Что это такое, с чем «[мы] наиболее знакомы», если не близость с нашими телами? Понимание Гераклита действует как мост между известным греческим рационализмом, который продолжает наполнять и влиять на западную культуру, и крайней близостью иррационального в телесных аппетитах, эмоциях и образности желания. То, что наиболее знакомо, размещено в человеческом теле, это уникальный взгляд на мир, ощутимое чувство того, что значит быть мной. Слова, мысли, идеи могут отчуждать нас от формы знания, инстинктивного для тела, формы знания, которое было с нами с тех пор, как первые люди созерцали ландшафты нашей африканской прародины.
Том Сингер и Сэм Кимблс расширили наше понимание «того, что значит быть мной», описав культурный комплекс. Традиционный фокус на психоанализе был следствием семейных и жизненных событий по оформлению индивидуума. Юнг углубил наше понимание индивидуума, переводя образность в снах, фантазиях и спонтанных мыслях в лично значимые прозрения, связывая образность и эмоцию с врожденными шаблонами. Юнг, в сущности, говорит, что каждый из нас несет в мир глубокие психологические структуры, которые психоаналитик Уилфред Бион называл «врожденными представлениями», мысленными структурами, которые оформляют и влияют на развитие в наших жизнях (Grotstein 1985: 298). Юнг называл эти фундаментальные структуры архетипами и связывал с врожденными инстинктами. Далее он описывал, как архетипы изображаются в человеческой психике в форме мощной образности и эмоции. Проще говоря, классический фрейдистский психоанализ стремится сфокусироваться на личных аспектах индивидуальной психики, тогда как юнгианский анализ, рожденный из фрейдистского, включает влияние фундаментальных инстинктивных, архетипических структур наряду с личной психологией индивидуума.
Сингер и Кимблс добавили к представлениям Юнга об индивидууме промежуточный уровень влияния, сформированный преимущественно внешней культурой, в которой родился человек. Влияние культуры так велико, что индивидуум интернализирует ее предписания и ожидания до такой степени, что они становятся бессознательным и проникающим влиянием в повседневной жизни, скрытым, как кровь в венах, но влияющим на наши идентичность, мнения и поведение. Культурный комплекс состоит из безусловных предположений, скрытых верований, считающихся истинными большинством членов группы, и уж точно властной элитой группы. Эти верования устойчивы, сохраняются многие поколения. Безусловные предположения создают бессознательное скрепление настоящего с прошлым, так что «всегда бывшее истинным» в отдельной культуре имеет неудержимый вес. Ребенок переживает годы зависимости от тех, кто о нем заботится, и в это время происходит проникновение культурных предписаний. Эта паутина верований служит для того, чтобы удерживать и сдерживать зависимого ребенка в безопасности семьи и сообщества, в котором он родился (Singer 2002; Kimbles 2000).
К счастью или несчастью, я родилась в узкой группе протестантского среднего класса, евро-американской культуре, в грубом, простодушном городке в северном Техасе, на Ред-Ривер, которая течет (местами) между Техасом и Оклахомой. К счастью, говорю я, потому что доминирующий мачизм ковбоев и незаконных нефтедобытчиков был столь очевидно ограничивающим для любого человека, обладающего чувствительностью и внутренним чувством самости, особенно для женщин и цветных, что не было никаких шансов присоединиться к этой правящей элите умом или духом. Тем не менее, несомненно, культура Техаса и нации в 1930-е, 1940-е и 1950-е была опасным противником для молодой женщины и пространство для бунта было маленьким, скрытым и недейственным. Только с появлением Женского движения я начала активный поиск иной парадигмы, мифологии более совместимой с моим растущим ощущением себя как женщины. Наряду со многими другими женщинами, я спрашивала себя, существовала ли культура, основанная преимущественно на женском восприятии смысла человеческого существования в космосе (см., например, Stone 1976; Gadon 1989; Gimbutas 1989).
Обращение к новой культурной парадигме в рамках родной культуры ставит очевидные проблемы. Бунтовщики могут быть действенными в своем настойчивом требовании социальных перемен, как мы видели в Движении за гражданские права, в Женском движении и в попытках в 1960-х уничтожить иерархию истеблишмента. Однако, фундаментальная структура власти сохраняется. Индивидуум может либо принять ценности властной элиты, либо биться против них, но базовая прочность конструкции евро-американской культуры остается той же.
Как женщина, я особенно чувствительна не только к врожденной дискриминации женщин, но и особенно к подчиненному положению женских ценностей в нашей культуре. Пользуясь архетипической моделью Юнга, эти ценности включают в себя прислушивание к интуиции и иррациональным мыслям внутренней самости, уважение эроса и связности, открытость вовлеченности индивидуумов и обществ, внешних и иным по отношению к своим, и внимание к инстинктивным ритмам тела. К моему большому удивлению, именно из последнего элемента, из связи женщины с ритмами ее тела, я научилась важнейшему основанию совершенно иной культурной парадигмы. Культурный комплекс, который описывают Сингер и Кимблс, это не неизменная структура, а набор верований, которые могут измениться и менялись в человеческой истории.
Самые ранние свидетельства большой культурной «истории» идут из палеолитической Европы, периода верхнего палеолита около 30000 лет до н.э.; эта «история» основана на менструальной синхронии, ритмическом уравнивании женских менструальных периодов с фазами луны. Это была культура, основанная исключительно на знакомых физиологических фактах женского тела, иронический поворот от фаллоцентрических культур в большей части современного мира.
Александр Маршак, исследователь в музее археологии Пибоди в Гарвардском университете, много лет бился над загадкой странных отметок, встречающихся по всей Европе палеолитического периода на бивнях мамонтов и слонов, рогах северных оленей и разных костях. Изучив сотни этих образцов, Маршак подтвердил свою догадку, что эти отметки были календарем, отмечавшим прохождение лунных фаз в течение месяцев, а иногда и лет. Это широко распространенное появление лунных календарей привело Маршака к заключению, что луна была центральным символов традиционной истории или мифа, вокруг которого было организовано доисторическое сообщество (Marschack 1972: 87).
Благодаря дотошным наблюдениям, мы можем быть уверены, что европейцы палеолита отмечали, что ежемесячное кровоточение женщин случалось в синхронии с 29.5-дневным циклом луны. Среди всех видов люди единственные млекопитающие, циклы которых могут быть в точной синхронии с циклом луны (Knight 1991: 246-249). Эта синхрония, должно быть, поставила развивающееся сознание наших предков перед глубокой тайной. Британский антрополог Крис Найт предполагает, что синхрония между менструальными циклами женщин и фазами луны «дает ключ к пониманию символической культуры — не в абстрактном, а в конкретном, поразительном ритуале и других формах, в которых она действительно оставляет свои следы. Мифы утверждают, что ритуальная власть изначально принадлежала женщинам» (Knight 1991: 283, курсив оригинала). Ритуал был структурой, дававшей выражение и форму, которые содержали и выражали основную точку зрения людей на свое место во вселенной, а не что-то второстепенное для подкрепления верований, удерживавших общину как единое целое. Найт заключает, что из наблюдения за временами женских менструальных циклов и их параллелью с лунными фазами наши предки развили символическую культуру. Таким образом они развили культуру, определяющуюся в отношении к фазам луны. Луна с ее очевидной тесной связью с женскими мистериями крови стала центральным организующим влиянием в культуре.
Маршак, как и Крис Найт после него, утверждает, что наш палеолитический предок «рассказал истории … о фазах луны». Он рассказывал много историй, говорит Маршак, и, в конечном счете, взаимодействие этих историй с обществом позволило нашим предкам структурировать их «практическую, социальную, культурную и биологическую жизнь» (Marschack 192: 136). Мы можем представить, что в этом структурировании своей повседневной жизни наши предки развили первые известные примеры образования культурного бессознательного.
Найт курсивом подчеркивает, «что ритуальная власть изначально принадлежала женщинам». Через ритуальные акты, через украшения одежды и тела и предписанное поведение женщины создали символические формы, позволившие общине осознать историю своего происхождения. В своей книге Кровь, хлеб и розы: как менструация создала мир поэт и философ Джуди Гран расширяет эти идеи вплоть до происхождения самого сознания:
«Наша озабоченная менструациями предок выступила из своих прекрасных тенет животного ума в потенциально хаотический внешний ум, присущий человеку. … Наши прародители не могли бы перейти через Бездну, не найдя одновременно способ удержать первые несколько идей, поскольку они исчезают в отсутствие культуры. Ни инстинкт, ни центральная нервная система не вмещают столько образности. Она должна быть помещена вовне, и она хрупка. Ей нужно учить и учиться, ее нужно запоминать. Это требовало техник, напоминающих метафору, но более крайних; метафора должна быть неким образом реализована, разыграна в физическом плане» (Grahn 1993: 19-20)
Возвращаясь к началу человеческого сознания, Гран представляет себе сценарий, при котором первые люди учились и учили друг друга удерживать в уме набор идей, придавших структуру их верованиям, достаточно сильную, чтобы удержать хрупкие, уязвимые восприятия внешнего ума. Культура сформировалась вокруг этих первых восприятий смысла. Уверенность, с которой люди, в конечном счете, удерживали эти верования, сохраняла культуру и укрепляла культурное бессознательное сообщества.
В элегантной разработке Гран этой оригинальной истории происхождения «метаформы», как она их называет, служили для организации, повторения и напоминания сообществу их опасного перехода их хаоса изоляции и бессознательности к относительной безопасности осознанной истории, выразившей их место в космосе. Эти метаформы стали частью повседневной жизни. Гран описывает физическое выражение драмы сотворения сознания в обрядах менструального уединения, которое «повторяло творение мира и его элементов, образуя их как осознанные идеи до того, как появился язык или чувство повествования, достаточные для того, чтобы сделать из них историю» (Grahn 1993: 25). Повторение самих обрядов охраняло представления об истории происхождения, в которой за напоминанием о тьме и хаосе молодым и старым женщинам, ушедших в менструальное уединение, следовало сохранение света сознания в конце ритуала.
Во время ритуала молодая женщина во время первой менструации не должна была касаться воды, не должна была видеть света и касаться земли. Эти и другие табу служили для того, чтобы защитить бесценные элементы от опасностей хаоса и распада сознания, которые предполагались ее положением. Тела молодых женщин были нуминозными и потому опасными. «Мужчины не должны смотреть на нее в нуминозной фазе, а они умрут, и Хаос замкнется вокруг человеческого сознания» (Grahn 1993: 74). Менструальные наставления изображались на телах женщин — cosmetikos — это греческое слово обозначало «упорядочивание мира» (Grahn 1993: 72). Она отмечала свое лицо татуировками и раскрашивала губы красным, чтобы напомнить всем о кровоточащей вульве. Она покрывала тело красной краской или красной землей в некоторых традициях. Она укладывала волосы предписанным образом, чтобы заявить о своем статусе. Ее одежды менялись с началом менструации. Тело, одежда и поведение становились текстом, задолго до литературы, который сообщал общине о ее месте в обществе, а ее народу их космические верования, так что, например, для народа догонов в Африке «волоконная юбка становится первым Словом» (Grahn 1993: 94).
Человеческому уму, говорит Гран, присуща нужда определять и упорядочивать вселенную, чтобы создать осознанное понимание из кажущегося хаоса необъяснимого внешнего мира. Каждое человеческое сообщество достигает этой задачи, связывая свой опыт с природными явлениями, тем самым привязывая хрупкую психику к паутине «уверенностей», а именно, согласованных верований культуры. Культурное бессознательное всякого сообщества выводится из набора верований, составляющих собственную паутину.
«Тексты» этих ранних культур можно прочитать только по оставшимся артефактам. В халколитической культуре в центральной Европе от 6000 до 5000 гг. до н.э. археологи обнаружили сотни женских фигурок, отмеченных устойчивыми и повторяющимися знаками, которые интерпретируются как форма письма (Gimbutas 1989). Однако, чтобы потомки знали историю культуры, эту историю следует сохранять и разрабатывать на долговечном материале. Это было достигнуто в четвертом тысячелетии шумерами, которые изобрели клинопись, удобное письмо, которым они писали по влажной глине. Первые таблички пока были обнаружены в Уруке, 3400 гг. до н.э., в то время процветающем городе на Евфрате в южной Месопотамии.
Шумерская культура развилась прямо из халколитических культур в южной Месопотамии (Oates 1960). Даже в халколитическую эру, между 6000 и 3000 гг. до н.э., эти культуры-предки строили большие храмы для своих богинь и богов. Ур, город, из которого переселился Авраам, был городом шумерского бога луны Нанна, который жил во своей женой Нингаль во впечатляющем храмовом комплексе, Экишнугаль. Всю 3000-летнюю историю Месопотамии ритуальный год во всех городах устанавливался циклом луны. Месяц начинался в момент прямо после захода солнца, когда новый месяц появлялся на западе. Ученые полагают, что городской чиновник должен был следить за первым появлением луны, и только после этого наблюдения начинался новый месяц (Cohen 1993: 4). В Уре о лунном боге говорили iti u4-sakar gi-né mu ki-bi-sè an-[gar], «[Нанна], исправляющий месяц и новую луну, [устанавливающий] место году» (Sjöberg 1983: 32).
Лунная пара была родителями солнечного бога Уту, а также его старшей сестры Инанны, богини любви, сексуального желания и войны. Хотя месопотамцы осознавали разницу между лунным и солнечным годом, лунный год устанавливал календарь и, следовательно, все ритуалы и праздники. Марк Коэн напоминает нам, что в некоторый момент «во время или после иудейского изгнания в Вавилонию иудеи приняли стандартный месопотамский календарь», как и множество «других народов, говорящих на арамейском», и этот календарь продолжает использоваться в иудаизме (Cohen 1993: 299). В Уре праздник проводился на первый, седьмой и пятнадцатый день каждого месяца, праздник ès-ès, на котором Нанна получал подношения быка, овцы и иногда финики или гранаты в корзинах (Hall 1985: 290-291). Значение семидневных интервалов в этом празднике основано на фазах луны в ее первой и второй четверти. Соблюдался менструальный период лунной богини Нингаль, а также ее дочери, Инанны. Гимн Инанне описывает ее ритуальное очищение в конце менструации:
«На седьмой день, когда полумесяц
достигает полноты
Ты купаешься и омываешь лицо священной водой
Ты покрываешь тело длинными шерстяными
одеяниями царственности
Ты пристегиваешь к поясу бой и битву;
Ты связываешь их как ремень и оставляешь в покое» (Wolkstein and Kramer 1983: 95-96).
Начиная с последней части третьего тысячелетия и 500 лет после этого верховная жрица, обычно дочь царя, служила в храме бога луны Ура. Она жила в своих покоях, гипаре, здании, в котором также размещался храм богини луны Нингаль. Верховная жрица Ура проводила самые важные религиозные службы. Одной из первых верховных жриц, если не самой первой, была Энхедуанна, дочь царя Саргона, около 2300 г. до н.э. Энхедуанна была прекрасной поэтессой, а также влиятельной жрицей и теологом. Сохранилось три длинных стихотворения, посвященных ее личной богине Инанне (Meador 2000), а также сорок два гимна различным храмам по всему Шумеру (Meador, в печати). Она первый автор записей.
В Храмовом гимне 8, написанном в честь храма Нанны в Уре, Энхедуанна пишет такие строки:
«…[в] гипаре комнат жрицы,
том царственном святилище священного космического порядка,
они следят за прохождением луны.
Убывающий лунный свет разливается над родиной,
Стремительный свет луны наполняет каждую страну».
Этот гимн рассказывает нам, что в этом влиятельном храме в Уре в гипаре, в пространстве, выделенном для женщин и богини луны, «они», предположительно, жрицы, следили за фазами луны, и что это слежение за луной связывалось со «священным космическим порядком». Храм в Шумере стал центром жизни общины. Те, кто сохранял порядок и смысл в этой культуре, были жрицами и жрецами, служившими в храмах и проводившими ритуальные практики, созданные для умилоствиления богинь и богов. Эти важнейшие практики, устанавливавшие порядок и предотвращавшие хаос и распад, теперь нашли себе место в храмах каждого города. Легко можно провести параллель между функцией храма в Месопотамии и обряда менструального уединения в доисторические времена. Ритуальная практика в Месопотамии равнялась по времени на фазы луны. В Уре ответственность за обеспечение порядка и доброй воли была возложена на одну выдающуюся женщину в лунном храме. Очевидно, только она и несколько других привилегированных чиновников могли входить в темную святая святых, священную целлу храма, и там сдерживать тьму и хаос и ритуально преображать ее в свет сознания и порядок. Энхедуанна описывает темное святилище, «где живет бог»:
«…и чертог, где живет бог,
в обеденный зал которого не может войти никто»
Храмовый гимн 1: Храм Энки в Эриду
«О Кеш, как святая Аратта,
твое нутро — это лоно, темное и глубокое…
внутри свет меркнет
даже лунный свет (свет Нанны) не входит туда»
Храмовый гимн 7: Храм Нинхурсага в Кеше
«древнее место
искусно размещенное в горах
материнская грудь, пугающая, и красное место
скрытое в темном лоне
никто не может найти
твой могучий жуткий путь»
Храмовый гимн 15: Храм Нингишзида в Гишбанде
«твоя принцесса — это священная мать
усыпанная драгоценными камнями
орошающая очищающей водой сияющую целлу
[и] устанавливающая темный внутренний чертог
в этом святом месте
где она связывает корону mùs для священной женщины»
Храмовый гимн 30: Храм Нининсина в Исине
В Храмовых гимнах мы видим, что шумеры развили свою версию необходимого шаблона человеческого сознания, которая предписывает нам периодически приближаться к темной мистерии существования — мистерии, населенной только богинями и богами, — и в этом месте обновлять свои верования и опыт «священного космического порядка». Этот шаблон, описываемый Энхедуанной в Храмовых гимнах, развивается из схожей чувствительности, что и двигавшая нашими палеолитическими сестрами и женщинами во многих культурах, изученных антропологами в двадцатом столетии, чтобы создать и разработать ритуалы менструального уединения в темную луну. Юнг объясняет именно этот шаблон, изображая индивидуальное психологическое развитие. Он говорит, что индивидуум сталкивается с темными и, возможно, бурными, хаотическими переживаниями в своем бессознательном, и, какое-то время выдерживая тьму, может развить способность ассимилировать и преображать тьму, постепенно увеличивая свои возможности удерживать в сознании и темное, и светлое, добро и зло, жизнь и смерть, тайны, лежащие в самом сердце человеческого существования.
Как эти глубокие истины выходят из рук женщин и из их источника в женских телах, попадая в руки мужчин? В истории развития цивилизации на Западе, которая определенно началась в Месопотамии, доминируют мужской ум и отвага, особенно после всплеска военных действий во втором тысячелетии до н.э. Это развитие в Месопотамии параллельно эволюции мужского контроля над женскими телами в западных культурах.
Предрассудок против женской сексуальности имеет интересную историю, включающую в себя миф и политику множества культур. Миф творения шумеров помещал божественность не на небеса или землю, а в воду. Она, как Творец, была породившей себя богиней Намму, появившейся в Эриду, городе на Евфрате. Первый храм в Эриду датируется шестым тысячелетием до н.э., и Намму может принадлежать к еще более древнему слою до-шумерских божеств из матрилинейного общества неолита, от 10000 до 6000 гг. до н.э. Намму жила в подземном источнике воды, называемом абзу, ласковом океане воды, выходившей на поверхность в колодцах и ручьях. Породившая саму себя, она была темным изначальным лоном изобилия, по сути своей плодовитым и оплодотворяющим воды абзу. Она была единственным источником жизни.
Ко времени появления письменных источников, последней четверти третьего тысячелетия, абзу управлял сын Намму, Энки. Энки стал фаллическим богом-творцом, богом мудрости, магии и плодородия. Возможно, завидуя силам самопорождения матери, Энки эякуляцией наполнил и Тигр, и Евфрат своей оплодотворяющей водой/семенем. В шумерском языке знак, читаемый как одиночная буква «а», это слово, читаемое и как вода, и как семя. Оригинальный пиктографический знак рисовался как две параллельные извилистые линии, означавшие два берега реки.
История происхождения Запада была записана в книге Бытия через тысячи лет после появления шумерских литературных табличек. Примерно в то время, когда писалась книга Бытия, вавилонский миф о творении заменил шумерскую историю Намму. В вавилонской версии самодостаточная водная Намму раскололась на два компонента, Абсу, мужской, и Тиамат, женский. В течение мифической истории женщина из первоначальной пары, Тиамат, представляет собой самую серьезную угрозу для молодого поколения богов, после ее мужа. Абсу был побежден собственным внуком, Эс, вавилонской копией шумерского Энки. Тиамат разорвана на части молодыми богами, и только после этого жестокого свержения женского элемента могло состояться упорядочение вселенной.
Этой жестокое свержение имеет параллель в еврейской легенде. Согласно этой истории, у Адама была жена до Евы, по имени Лилит, женщина, требовавшая равенства. Она отказывалась лечь под Адама во время соития. «Почему я должна лежать под тобой?» — спросила она. — «Я тоже была создана из праха, и потому равна тебе». Поскольку Адам пытался заставить ее подчиниться силой, Лилит в ярости произнесла «непроизносимое имя Бога, взлетела в воздух и покинула его» (Graves and Patai 1964: 65-66). Лилит сбежала на Красное море, где Бог наказал ее, убивая сотню ее демонических детей в день. Вторая жена Адама, Ева, подчинилась требованию Бога, и в переводе Кэрол Мейерс Бог говорит Еве: «Возжелай мужа своего, / И он будет властвовать над тобой» (Meyers 1988). С этого момента и до сих пор на Западе женское женщины отклонилось от ее естественных нужд, чтобы подчиниться закону Бога-отца и его представителя на земле.
Мое первое знакомство с шумерами состоялось во сне, в котором умерли двое грубых, традиционных юнгианских аналитиков-всезнаек, и я с помощью группы женщин рыла им могилы, церемониально поместив над каждой могилой две странные условные фигурки, шести футов высотой, наверху изогнутые в круг. Вместе с условными фигурками мы поместили на могилах связки пальмовых листьев. Это мы делали, словно совершая знакомый ритуал. Через несколько месяцев после сна я обнаружила, что условные фигурки были символом древней месопотамской богини Инанны, а пальмовые ветви связаны с Инанной как богиней финиковой пальмы. Следы иконографии Инанны уходят в халколитическую Месопотамию. В бронзовом веке она занимала положение самой важной богини в древнем Ближнем Востоке, ее власть простиралась с четвертого тысячелетия почти до новой эры, около 600 г. до н.э. Поскольку божества Месопотамии — это прямые предшественники иудаизма, христианства и греческой религии, в западной психике они занимают место тени для чрезмерно мужского бога.
Я никогда не слышала об Инанне до этого сна и начала искать о ней истории и мифы. Первое упоминание о ней было в журнале Parabola (Wolkstein and Kramer 1980: 86-89). Хорошо известнный ассириолог Сэмюэль Ноа Крамер опубликовал множество стихотворений об Инанне, в которых она восхваляет свою вульву. Вот мой перевод этих стихотворений:
«узнай мою вульву
мой нарисованный в звездах рог Большой Медведицы
причаль мою узкую лодку небес
красоту полумесяца моего влагалища
я жду в невозделанной пустыне
в незасеянном поле для диких уток
мой высокий курган жаждет поймы
холм моей вульвы раскрыт
эта дева спрашивает, кто вспашет его
вульва увлажнилась на пойме
царица спрашивает, кто приведет быка
царь, Дама, вспашет его
Думузи, царь, вспашет его
паши же, муж моего сердца
священные покрытые влагой чресла
я — святая Нинегаль
Стихи, посвященные вульве Инанны и ее эротическому сексуальному удовольствию, относятся к коллекции так называемых Любовных стихотворений шумерской литературы. Эти стихотворения были литературными композициями, которые, очевидно, имели культовое предназначение, вероятно, в ритуале Священного Брака. Иными словами, эти стихотворения часть священного канона. В начале стихотворения Инанна говорит, что поет эту песню в святилище как молитву. Другое ее стихотворение о вульве начинается так: «Эта песня свята». Далее идут такие слова:
«Ан
надели меня
моей вульвой
я живу прямо здесь
в этой мягкой щели
я живу прямо здесь
мое поле хочет рыхления
это мое священное слово
ослепительный дворец
без его солнца
я хочу тебя, Думузи
твое место в этом доме
я смотрела на всех
Думузи, я зову тебя
это тебя я хочу себе в повелители
Думузи, возлюбленный Энлиля
даже моя мать и отец восхищаются тобой
слушай!
я очищу свою кожу мылом
я ополощу везде водой
я высушу себя полотном
я отброшу могучие одежды любви
я знаю точно, как
я буду выглядеть прекрасной
я заставлю тебя чувствовать себя царем
(мой перевод)
Во всех любовных стихотворениях доминируют женский опыт сексуальности и женская взгляд на вещи. Это заставило исследователей сделать вывод, что стихотворения были написаны женщинами.
Клинописный знак для «вульвы», знакомый треугольник, известный во всем доисторическом мире как символ женского, мог также означать «женщину». Вульва как локус женской сексуальной идентичности было для Инанны pars pro toto для самой богини как божества сексуальности. В Месопотамии вульва, согласно Гвендолин Лейк в ее исчерпывающей книге Секс и эротика в месопотамской литературе, «похоже, имела преимущественно позитивные ассоциации; ее не боялись и не говорили стыдливо или грязно. Достигшая брачного возраста девушка радуется, когда появляются ее лобковые волосы» (Leick 1994: 96). Лейк иллюстрирует это, цитируя древнее стихотворение:
«Теперь мои груди поднялись
Теперь волосы выросли из моей вульвы,
Устремившись к чреслам жениха, возрадуемся!
О Баба, радуйся моей вульве!
Танцуй! Танцуй!
После они усладят его, они усладят его!»
(Leick 1994: 84)
Вульва Инанны священна. Пенис бога Энки особенно плодороден, но никогда не называется священным, в отличие от пениса Шивы. В поздних предсказательных текстах семя считается крайне загрязняющим, тогда как женские соки называются сладкими. Для месопотамцев вульва была главной точкой концентрации не только женской сексуальности, но и эротизма в целом; ее различные стадии возбуждения тщательно наблюдались и, без сомнения, преподавались и мальчикам, и девочкам.
Месопотамская чувствительность была настолько чужда моему взрослению на границе с Оклахомой в северном Техасе, что я могла только наслаждаться дерзкой, бесстыдной сексуальностью Инанны. Я не знала слова «вульва», пока не вышла замуж. Мы называли ее «там внизу». Легко увидеть компенсаторную цель моего сна об Инанне.
Эротическое желание богини было обязательным для выбранного ею мужчины. Его долгом было удовлетворить ее, выполнять ее желания. В одном мифе, как сообщает Лейк, Инанна/Иштар желает Ишуллану, неутомимого садовника, и приглашает заняться любовью с ней, говоря:
«…давай насладимся твоей силой, протяни руку и коснись моей вульвы!»
Но мужчина грубо отказывается:
«Я? что ты хочешь от меня? Разве мать не пекла для меня, и разве я не ел?
То, что я отведаю (с тобой) будут хлеба бесчестья и позора,
Один тростник укроет меня от холода».
Услышав это, Инанна превращает его в жабу (Leick 1994: 53).
В другом мифе Шукаллетуда, мужчина, тоже садовник, овладевает Инанной, пока она спит. Она приходит в ярость: «Что касается богини», — говорит Лейк (Leick 1994: 53), — «… соитие во время глубокого сна не то, что она называет достойным эротическим опытом». В обоих случаях враждебность — это неспособность принести богине наслаждение.
На много лет в моей памяти с мучительным стыдом осталась сексуальная игра с двумя соседями, Поджи и Билли. Мне было, пожалуй, 5, а им около 6 и 8 лет. Думаю, что нашу первую встречу спровоцировал Поджи, 6 лет, после чего я позвала Билли, который мне нравился больше. Я не знаю точно, что мы делали, но помню восхитительные летние вечера, когда мы трое могли ускользнуть в темноту маленькой конюшни соседа. Могу лишь представить себе взаимное демонстрирование «того, что внизу», может быть, прикосновения. Но самое отчетливое воспоминание — это возбуждающее чувство автономности, освобождения и силы, опыт индивидуальной инициативы. Я могла создать что-то невероятно захватывающее вне этого угрюмого домашнего мира, опутанного правилами. Я открыла свою свободную волю, если даже не самость. В какой-то момент Поджи захотел позвать другого мальчика, Малькольма, невероятно привлекательного соседа не совсем из нашей компании, и я отказалась. У меня были свои принципы. Наконец, перед поступлением в первый класс я решила перестать ходить туда. Я помню отчетливое моральное решение, связанное с чувством, что я была большая и ответственная и уже иду в первый класс. Я знала, что мы делали «плохое» в мире взрослых. Вступая в реальный мир первого класса, я должна была стать иным человеком и жить по правилам взрослых.
Мне не нужно объяснять вам, жившим в этой же культуре, такой подавляющей для женщин и сексуальности, внутреннее отщепление инстинктивных нужд, которое должна совершить молодая женщина, чтобы выжить с какими-то следами самоуважения. Оглянувшись назад, взяв Инанну за модель, я могу теперь различить в опыте с Поджи и Билли рождение творческой воли, способности формировать свою жизнь в гармонии с ее вынуждающими и приятными импульсами. Дело было не в том, что я открыла сексуальное удовольствие, хотя частью и в этом тоже. Суть была в том, что я открыла свою отдельную способность управлять жизнью из внутреннего источника силы, из психики. Именно этот источник силы крушили ужасным весом столетий подавления, последствиями культурного подхода к телам женщин.
Я помню событие на пике отрочества. Мы сидели с друзьями в машине моей подруги там, где обычно тусовались, у аптеки Эванс на Сеймур-роуд. Должно быть, нам было 14 лет, возраст вождения в Техасе в то время. Мы слишком стеснялись выбраться из машины и отважиться бродить среди обаятельных парней из старших классов и какой-нибудь удачливой девушки, подпиравших тротуар у Эванс, так что мы таращились на них с безопасных сидений старого Бьюика. Я совершенно ничего не понимала в половых вопросах и не задумывалась над тем, о чем говорили мои подружки — о девственности. Милые мальчики, сказали они, даже не посмотрят на тебя, если ты не девственница, а уж тем более не женятся. Боль, как молния, прошла сквозь меня. Охваченная ужасом, я осознала, что не девственница. Разве у меня не было секса с Поджи и Билли на конюшне? Впервые я познала презренную сердцевину позора и осознания, что я непоправимо плоха.
Я не думаю, что мой опыт в 5 лет отметил всю мою жизнь, и почти уверена, что в 14 лет была девственницей. Однако, мне трудно не верить, что этот отвратительный стыд посещал меня снова и снова и оставался действенным из-за тысячелетнего подхода культуры к женщинам и женским телам. Культурный императив по управлению телами женщин встроен в бессознательные предположения в Евро-Америке, в мусульманском мире, и во многих культурах Африки и Азии. Это действительно культурный комплекс!
Мои молодые внуки могут прочитать о переживаниях у аптеки Эванс с юмором и неверием в архаичный подход к сексуальности в 1940-х годах. Они пользуются более открытым подходом к сексуальности, свободно живут со своими девушками и парнями. Они преданны своим партнерам и ответственны за свои отношения, долгие или короткие. Огромные изменения произошли в культуре в части честности, с которой мы относимся к сексуальному поведению. Сексуальность в популярной культуре стала почти одержимостью. Мы переживаем фундаментальный сдвиг в культурном бессознательном, в верованиях и предписаниях, бывших паутиной безопасности многие тысячи лет. Теперь для женщины возможно знать и испытывать желание свободно и открыто, желание, которое может привести ее к культурной уникальности. Новая свобода уничтожает старые формы, которые раньше считались необходимым для упорядоченного общества.
Где же нам найти опору в культуре, которая может помочь женщинам удержать новую свободу? Где чувство «священного космического порядка»? Как нам перейти ландшафт этого огромного изменения в подходе к женщинам, телам женщин, женским желаниям, женской сексуальности? Чтобы это произошло, мы должны сначала сделать сдвиг в своем осмыслении от застарелых обычаев и ценностей и постигнуть громадность созданного женщиной мировоззрения. Мы должны понять, что созданная женщиной культура возможна и действительно в некоторой степени существовала тысячи лет назад в тех древних культурах, которые ориентировались на лунный цикл. Это осознание позволяет женщине сдвигать свой бессознательный охват данной культуры и открывает для нее возможность открыть внутренний источник своей уникальности и силы. Далее, после того, как мы постигнем огромность необходимого изменения, нужно осознать, что это изменение не придет через большой переворот существующих верований. Его творение зависит от отдельных женщин (и мужчин), осознанно преданных на повседневной основе утверждению женственности, женских тел, гармонии их кровотечения с луной, их страстного желания. Эта перемена не произойдет под фанфары и воинственность. Скорее, это произойдет во внутреннем служении женской души , в мягком возбуждении от ее открытия власти собственной воли и верности ее желания. Эта новая сконцентрированность на женщине не заменит существующее мировоззрение быстро, если вообще заменит, но будет существовать бок о бок с уважением к мужественности и мужским ценностям. Мы, женщины и мужчины, вернемся к себе, мы будет утверждать свою уникальность и отличие, тем самым очищая воздух между нами, чтобы наконец восхищаться и любить друг друга такими, какие мы есть.
Примечания
- См. Maier (1983).
- Название этой главы взято из шумерского Храмового гимна 16, «Храм Инанны в Уруке», мой перевод.
Библиография
Cohen, M. (1993) The Cultic Calendars of the Ancient Near East, Bethesda, MD: CDL Press.
Gadon, E. (1989) The Once and Future Goddess, New York: Harper.
Gimbutas, M. (1989) The Language of the Goddess, San Francisco, CA: HarperCollins.
Grahn, Judy (1993) Blood, Bread and Roses: How Menstruation Created the World, Boston, MA: Beacon Press.
Graves, R. and Patai, R. (1964) Hebrew Myths: The Book of Genesis, London: Cassell.
Grotstein, James, S. (1985) “Wilfred R. Bion: An Odyssey into the Deep and Formless Infinite” в Joseph Reppen (ed.) Beyond Freud, Hillsdale, NJ: Analytic Press.
Hall, M. (1985) “A Study of the Sumerian Moon-God, Nanna/Suen”, диссертация на соискание степени Ph.D., университет Пенсильвании.
Kimbles, S. (2000) “The Cultural Complex and the Myth of Invisibility” в T. Singer (ed.) The Vision Thing, London: Routledge.
Knight, C. (1991) Blood Relations: Menstruation and the Origin of Culture, New Haven, CT: Yale University Press.
Leick, G. (1994) Sex and Eroticism in Mesopotamian Literature, London: Routledge.
Maier, John R. (1983) “Charles Olson and the Poetic Uses of Mesopotamian Scholarship”, Journal of the American Oriental Society 103(1) (January-March): 229, цит. по Charles Olson (1970) The Special View of History, Ann Charters (ed.), Berkeley, CA: Oyez.
Marschack, A. (1972) The Roots of Civilization, New York: McGraw-Hill.
Meador, B. (2000) Inanna — Lady of Largest Heart, Austin, TX: University of Texas Press.
— (в печати) The Sumerian Temple Hymns, Austin, TX: University of Texas Press.
Meyers, Carol (1988) Discovering Eve, New York: Oxford University Press.
Oates, Joan (1960) “Ur and Eridu, the Prehistory”, Iraq 22.
Singer, T. (2002) “The Cultural Complex and Archetypal Defences of the Collective Spirit: baby Zeus, Elian Gonzales, Constantine’s Sword, and Other Holy Wars”, San Francisco Jung Institute Library Journal, 20(4), pp. 4-28.
Sjöberg, Ake (1983) “ZA 73” в M. Cohen, The Cultic Calendars of the Ancient Near East, Bethesda, MD: CDL Press.
Stone, M. (1976) When God Was a Woman, San Diego, CA: Harcourt Brace.
Wolkstein, D. and Kramer, S. (1980) “Inanna Queen of Heaven and Earth”, Parabola 5, vol. 4, 86-89.
— (1983) Inanna Queen of Heaven and Earth, New York: Harper & Row.