Марион Вудман
Беременная дева
Глава 4.
В правильное время: Ритуальное путешествие
Кто поднялся на цыпочки, не может [долго] стоять.
Кто делает большие шаги, не может [долго] идти.
—Лао Цзы, Дао дэ Цзин.
Если ты любишь наблюдать за гусеницами, однажды тебе может посчастливиться узреть тот момент, когда гусеница перестанет ползти. Тонкие мембраны останутся лежать на веточке, старая кожа будет сброшена, а новая начнет твердеть. Гусеница выбрала ту еду, которая будет подходить бабочке; она выбрала самое подходящее место для того чтобы бабочка сумела распустить крылья. Если бы не было этого доступного в любой момент пространства, крылья бы так и остались слипшимися вместе, и бабочка никогда не смогла бы взлететь. Следуя своим инстинктам, существо, что ползало на своем животе, тщательно готовится к появлению крылатого цветка.
Если мы взглянем на свои жизни, то сможем увидеть похожий процесс. В утробе матери у нас развиваются руки и ноги, глаза, уши, легкие — те физические аспекты организма, которые с течением времени будут необходимы нам как человеческим существам во время нашего пребывания на Земле. Взрослея, мы восхищаемся тем, насколько точно Судьба использует шаблон одной ситуации для использования его в другой, не аналогичной, но схожей. С точки зрения души, возможно, что жизнь, каковой мы ее знаем — утроба, в которой тонкое тело подготавливает себя к миру, в котором оно родится, когда физическое тело умрет. Многие из нас, в то или иное время, чувствовали в себе зачаток крылообразования.
Однажды я размышляла о “Пересечении безвременного момента” Т.С. Элиота [1]. Я нарисовала Кельтский крест, окруженный пламенем в центре большого листа бумаги, и потом (был ли это рисунок Элиота или мой, мне уже никогда не удастся определить) я нарисовала ожерелье из камей вокруг креста, и в каждой из первых нескольких камей я изобразила момент своей жизни, когда божественное пересекалось с человеческим. Когда наступал “безвременный момент”, я заполняла им следующую камею. Сейчас, когда для заполнения остались три камеи, я воспринимаю эти моменты как бесконечную нить, что озаряет ожерелье моей жизни. Я воспринимаю каждый из них, как дистиллированную эссенцию: обнаженную до самых костей, с ещё только начинающими разворачиваться усиками-антенками.
Большинство из нас — конечно, в том случае, если мы не находимся в постоянном джетлаге, несясь телами вперёд, в то время как наши души остаются позади — пытаются создать осмысленный паттерн из случайных событий нашей жизни. Мы чувствуем, что потеряли некое право, данное нам при рождении, но мы не знаем, что оно такое, однако знаем, что хотим его разыскать. Так как ритуал является неотъемлемой частью нашей сущности, сознательное участие в нашем собственном ритуальном путешествии позволяет распознать наши собственные потребности и желания.
Ведомый инстинктивной энергией примитивный человек, проделав медленный и опасный путь вверх по горе, добрался до пещеры. Здесь он боролся с взрожденными из собственной внутренней темноты образами, что представляют самую суть олицетворяемых ими животных. Вернувшись в чрево Великой Матери, он воссоединился с зачатками собственной творческой энергии. [2]
В обществах, где ритуал являлся или является частью социальной структуры, индивидуальное эго растворяется при проведении группового ритуала, и участники восстанавливают свою связь с трансцендентной силой. Трансформация происходит при достижении состояния мистического соучастия (идентификации) с группой и при высвобождении нуминозной силы в бессознательное. Если человек отдается трансперсональной энергии группы, его эго расширяется, и он вырывается из плена своего изолированного личного существования.
Обряд перехода сопровождается тщательной подготовкой: очищение, иногда маски, символизирующие смену личности, ритуальные одеяния, татуировки, и символические танцы, которые на индивидуальном и на культурном уровне принимаются как часть трансформационного процесса. Цель ритуала — достичь состояния интенсивной концентрации такой степени, когда архетип сможет ворваться в сознание, проявившись в виде образа, что высвобождает мощную энергию (примитивный человек, создающий сущность животного на стене пещеры). Места, где таким образом появляются рисунки впоследствии почитают как священные места и тщательно защищают и поддерживают как святилище, где божественное может снова встретиться с человеческим.
Правильный ритуал представляет собой путешествие как внутреннее, так и внешнее, то есть тело участвует в той же мере, что и душа, часто расширяя свои возможности до предельного лимита. Человек пытается возвыситься над своим настоящим эго: позволив себе упасть в бессознательное эмоционально заряженного тела, человек может прорваться сквозь барьеры эго во вселённую в группу трансперсональную энергию. Так, отношение к себе и к миру восстановлено, и жизнь наделена смыслом, лежащим внутри мистической парадигмы.
Из-за переворотов, которые произошли в двадцатом веке многие люди остались без помогающих ритуалов. У человека, вступающего на путь индивидуации главные моменты жизни происходят, когда эго захватывается Самостью. Со всей честностью такой человек заявляет “Я чувствую, что умираю”. Столкновение с Самостью на самом деле является столкновением со смертью, потому что в сознательную часть психики впускается новый градиент, и у эго ничего не остается, кроме как последовать за ним, или отказаться, но психически погибнуть.
Такое столкновение нужно обыгрывать в ритуалах, чтобы обнаружить, какой архетип стоит за нападением, и как эго может вступить в сотрудничество с Самостью в деле формирования собственной судьбы.
Когда архетип доводится до сознания через ритуальные действия, пишет Эрих Нойманн, “потенциально духовный характер прежде бессознательного акта становится ясным, архетип или символ достигает нового уровня эффективности”, и человек поднимается на новый уровень осознанности [3]. Когда появляется бог или богиня, то есть, когда символ достигает сознания, в этот момент сознание и бессознательное соединяются, и повторение ритуала уже более не является необходимым. На самом деле, для интровертов может быть достаточно глубоко сосредоточиться на месте разыгрывающегося ритуала, чтобы образ достиг сознания. Но достигают ли его участники через сосредоточение или непосредственно через ритуал, в какой-то момент им нужно стать собственными жрецами, и для этого очень важно понимать, что именно они разыгрывают или что разыгрывается в них.
Современных мужчин и женщин притягивает все тот же магнит, что притягивал людей Ледникового периода к пещерам, только сейчас людей влечет путешествие сквозь темные лабиринты своих душ. Несмотря на сопутствующие этому боль и ужас, архетип этого пути манит их; они жаждут бессознательное довести до сознания. Проникновение в этот тоннель смерти и потенциального возрождения требует от входящего величайших усилий, необходимости держаться крепко без какой-либо сознательной ориентации вокруг, пока луч не осветит тьму. Только если человек выдерживает напряжение между тревогой и восхищением, наступит точка воспламенения — точка, когда разрывание на части прекращается и наступает чувство целостности, вместе с которой неизменно приходит образ. Если это, например, образ Великой Матери, то можно предположить, что бессознательная ситуация, таившаяся за тревогой и компульсивным очарованием, которое подталкивало индивида предпринять путешествие, оказывается видимой в этом образе. Если же напряжение не удерживается до момента появления образа, энергия регрессирует в бессознательное, и бесценный опыт оказывается потерянным, а инициация — проваленной.
В двадцатом веке некие подобия ритуалов проводились на рок-фестивалях. Поп-музыка всегда была своеобразным барометром течений своего времени, и тексты рок-песен сейчас привлекают не только тинейджеров. Рок-фестивалям была присуща вся ритуальная атрибутика — маски, украшения, татуировки, ритуальные одежды, определенные символы, танцы — все это сводилось вместе под аккомпанемент музыкального бита и рокочущий визг электрогитар. Тогда как в шестидесятых и семидесятых наркотики были важной частью ритуального действа, в восьмидесятых Grandmaster Flash and the Furious Five предостерегают слушателей: “Не употребляйте”. В центре находится рок-звезда, вызывающая у участников ритуальное безумие до тех пор, пока они не достигнут точки возгорания, пока символы не проявятся в их уме. Если человек оказывается до конца захвачен действом, вернется он с него уже усовершенствованными и расширенным.
Однако здесь возникает та же проблема, что была ранее с “детьми цветов”: если эго оказывается недостаточно сильным для интеграции архетипических образов, человек не получает никакого просветления от ритуала, наоборот, в противоположность личному расширению, индивид просто становится жертвой коллективной энергии. В дальнейшем разыгрывается кража данного человеку от рождения права. Вместо расширения сознания, эго поглощается и становится уязвимым к ядам, испускаемым толпой.
Мы много можем почерпнуть у современных рок-звезд по теме проявления архетипических образов. В клипе на песню “Time after Time” Синди Лопер демонстрирует свои женские нарциссические тенденции и не стесняется этого. Ее цыганский наряд, заряженный маниакальной энергией и нежной чувствительностью кричит о том, что она аутсайдер, потерянная девочка, которая смогла добиться своего. Она является самой собой. А потом Мадонна собственной персоной, женщина, у которой в свидетельстве о рождении действительно написано Мадонна, женщина, чье полное активности тело транслирует энергию “дрянной королевы танца” [4]. Что бы еще она ни делала, она использует архетип девственницы, женщины, которая по словам Эстер Хардинг “делает то, что она делает, потому что в ее действиях содержится искренность” [5]. Она играет на всем, что стОит парадокс (девственница/шлюха) — и он много чего стоит для миллионов. Ее мальчик-игрушка, один из ее самых знаменитых аксессуаров, соревнуется с ее четками и распятиями как частью ее имиджа. Вместе они представляют очевидное послание: если не можешь справиться со мной, это твоя проблема.
Синди и Мадонна на данный момент (12 марта 1985) — самые популярные женские персоны в поп-индустрии, и как символы они играют решающую роль в единении миллионов бессознательных девственниц и девственников. Они — воплощенные версии архетипа, что содержит в себе огромный эмоциональный заряд, архетипа, который еще до сих пор только в процессе становления осознанным культурным сообществом. Суть в том, что они воплощают образ из бессознательного и в сущности ведут себя как магниты, которые притягивают этот образ в сознание слушателей. Обе певицы используют вовсю свое аутсайдерское положение, всю его горечь и свирепость. Обе — олицетворенные символы, несущие и освобождающие новую энергию вечно беременной новыми возможностями девственницы. Одна из этих возможностей несомненно ворвалась в культурное сознание, когда в ответ на голод в Эфиопии рок-певцы собрались вместе, чтобы заявить “Мы — мир, мы — дети.” [6]
Но где же человек, не являющийся музыкальным фанатом, не верующий в религиозные догмы и не участвующий в церковных ритуалах может найти для себя место обновления и возрождения? По какому пути проходит их ритуальное путешествие и как оно выглядит? В “Символах трансформации” Юнг говорит, что догма была необходима на определенном этапе человеческого развития.
Заслон материалистического
критицизма, направленный против физической невозможности догмы,
уже с эпохи Просвещения находится вне зоны рассуждений.
Догма должна быть физической невозможностью, ибо она не
имеет ничего, что можно было бы сказать о физическом мире,
кроме того, что это символ «трансцендентального» или
бессознательных процессов, которые до тех пор, пока психология
может понимать их вообще, кажутся связанными с
неизбежным развитием сознания. Уверование в догму в равной
степени является неизбежной остановкой перед ухабом или обрывом,
которая должна быть рано или поздно заменена адекватным
пониманием и знанием, если мы хотим, чтобы наша цивилизация
продолжалась. [7]
Сегодня многие люди без церковной догмы и ритуалов упираются в такие “бессознательные процессы, которые… кажутся связанными с
неизбежным развитием сознания”. В их снах часто появляются мотивы пересечения границы или прибытия в порт; они оказываются в Ванкувере или Сан-Франциско, или в Баффало, что в темноте простирается через реку. Что-то может мешать их переходу: может, они потеряли паспорт или у них слишком много багажа. Иногда они добираются до желаемой границы (разграничение и место встречи внешнего профанного и внутреннего сакрального мира) и какой-нибудь кризис преграждает им дорогу. Они не могут войти в новый мир. Им нужно пройти в уборную, но перед ними длинная очередь, или кто-то пытается протиснуться передними без очереди.
Как же поступать в том случае, если все рациональное внутри говорит “Пойдем”, а все эмоциональное твердит “Я не могу”? Что делать вдове с истощающим ее чувством потери мужа, который умер шесть лет назад? Что делать мужчине с безграничным чувством тоски по жене, которая ушла от него четыре года назад? Что делать матери с выводящим ее из строя горем по ребенку, что умер два года назад? Как найти для любви новый, творческий выход, как перенаправить ее в новое русло? Как можно открыть себя потоку каждого нового дня? Как снова стать девственным? Или, возможно, вопрос получше: как вообще кто-то становится девственным? Это ключевой вопрос, который заставляет тщательно задуматься о том, проводить ли личный ритуал, потому что если человек не обладает девственной силой, личные ритуалы, как и публичные массовые ритуалы, могут привести сознание к регрессии даже до полной потери сознания, или хуже, могут привести к обнаружению коллективного демона в самом центре. Такие ритуалы могут окончиться истерией или разрушением эго-структуры.
В моем понимании архетип девственницы — это тот аспект феминности в мужчине или женщине, который обладает смелостью Быть и гибкостью, чтобы всегда Становиться. Девственница любяще и преданно относится к Великой Матери Земле, однако это отношение коренится в инстинктах и далеко не сознательно. Она не предстает самой собой перед Великой Матерью. Мужчины и женщины, которые сознательно соприкасаются с этим архетипом могут четко дифференцировать материнство и женственность, также им не мешает бессознательный материал, принадлежащий их собственным матерям. Они проделали долгую работу, полную радости и агонии, ежедневно сортируя зёрнышки своих скученных чувств, дабы выяснить, кем они доподлинно являются, и продолжают делать это и по сей день. Они достаточно сильны и достаточно открыты для того чтобы Дух смог войти в них и для того чтобы донести плоды этого союза до сознания.
Сортировка зерна — ежедневный процесс, требующий безжалостной честности перед самим собой, который зёрнышко за зернышком позволяет очертить и открыть свое Естество. Латинский глагол esse означает “быть”; так, познавая свое бытие, мы узнаем свое Существо. Это грандиозная задача, если учесть, что мы привыкли жить, Делая: Дело стало способом побега от Бытия, так как Бытие воспринимается как пустота, ничто.
Мы должны спрашивать у себя снова и снова: что я чувствовал в этой ситуации — не какие у меня были эмоции, что я чувствовал? Эмоции могут возникать вместе в чувством и отчасти формировать его, но эмоции — это аффективные реакции, обусловливаемые комплексами, моментальные реакции на непосредственные ситуации. Чувства же помогают оценить, что действительно важно или стояще. На что мне потратить свою энергию? Что больше не имеет для меня ценность? Что я действительно почувствовала, когда начальник угостил меня сегодня Смартис? Мне всегда нравились эти конфеты, но сегодня его предложение как будто означало “Будь хорошей девочкой, сиди тихо, не отвлекайся меня”. Почему у меня депрессия? (Нужно проследить за путем возникновения депрессии до того момента, как я предала собственные чувства и направила свою же энергию против себя). Возможно ли, что мой возлюбленный — не тот человек, каким я его представляла? Он меня вообще видит? Проецирую ли я на него своего внутреннего мужчину? Заставляю ли я его взять на себя ответственность раскрытие моих непроявленных талантов? Отношусь ли я к своему телу также как моя мать относилась к своему? Я мыслю также, как мой отец? Случается ли, что я реагирую настолько же бессознательно, как они? В каких моментах я всё ещё инфантильна? Моя злость проистекает из моих инстинктов или из разума? Это феминное злость или злость анимуса? (Феминное злость очищает; злость анимуса оставляет меня в напряжении). Ведомые ответами бессознательного, показывающего себя в снах, мы отделяем одно зернышко от другого, вопрос за вопросом, пока в конце концов не найдем наш собственный, настоящий голос.
В работе под названием “Табу Инцеста и Архетип Девственницы”, Джон Лаярд показывает, что слово “девственный” не было синонимичным слову “целомудренный” ни в греческом, ни в еврейском варианте этого слова. Рассматривая Деву Марию и других матерей божественных детей, он говорит,
Быть девственницей в мифологическом смысле означало зачать ребенка вне или до брака….
Что же тогда мы подразумеваем под “девственным”? Понимание этого поможет нам исследовать те случаи, когда мы употребляем это слово вне прямой связи с сексом. Мы говорим “девственный лес”, когда имеем в виду лес, в котором силы природы не встречают никаких искусственных препятствий и который ещё не тронут человеком. И далее мы можем рассматривать этот лес с разных, противоположных сторон. Во-первых с точки зрения земледельца, который будет воспринимать лес как что-то, что нужно уничтожить и выкорчевать как можно скорее. Во-вторых с точки зрения почитателя природы, который будет созерцать девственный лес с благоговением как главное проявление беременной природы, и который будет противостоять любым самым просвещенным попыткам земледельца или градостроителя уничтожить первозданную красоту леса, — который будет, в сущности, относиться к нему как к неприкосновенной святыне. Один будет выступать за “закон и порядок”, другой — за “природу”. Так, перед нами два противоположных принципа, оба имеющие право на существование: человеческий закон в открытом конфликте с божественным законом. Однако именно божественный закон, лишенный преград закон беременной и одновременно хаотичной природы, мы урезаем до слова “девственный”, и именно это усечение хаоса мы называем Закон и Порядок.
В таком понимании слово “девственный” означает совсем не целомудрие, а наоборот, беременность природы, свободную и бесконтрольную, как любовь до женитьбы в противоположность контролируемой природе, походящей на любовь в браке, несмотря на то что с легальной точки зрения секс в браке — единственная интимная связь, которая может называться “целомудренной”.
Этот конфликт приводит нас к парадоксу, который решается либо а) рассмотрением всей библейской истории о рождении божественного ребенка девственницей как аллегории, что, как утверждает церковь, не так; для церкви это уникальное историческое событие; либо б) с помощью примирения двух позиций через осознание, что инстинкт желает перевоплотиться в дух, и что Дева Мария — величайший пример свершения этой трансформации; ее женственность была настолько целостной и настолько тесно связанной с Богом, что стала самооплодотворяемой. [8]
Если мы снимем старые очки и взглянем на символическое значение Девы Марии, без предубеждений, возникших вокруг нее за времена церковной истории, мы можем начать видеть всю значимость архетипа девственницы. Если непредвзятый взгляд окажется для нас невозможным, тогда мы можем заменить ее на другую героиню: Леду, Данаю, Семелу или любую другую женщину, которой овладел бог. Также нам необходимо расширить поле значений таких слов как “целомудренная”, “чистая”, “незапачканная”. И нужно помнить, что символическое содержание мифа, включая христианский миф (и я говорю с точки зрения мифологии, а не религии) корнями произрастает из человеческой психики. В отличие от более ранних греческих героинь, Мария родилась вследствие непорочного зачатия из чрева ее матери Анны, уже зрелой женщины, которая, боясь, что уже слишком стара для того, чтобы иметь ребенка, предалась глубоким размышлениям, во время которых ее посетил ангел. В ответ она пообещала “ Жив Господь Бог мой! Если я рожу дитя мужского или женского пола, отдам его в дар Господу моему, и оно будет служить Ему всю свою жизнь.” [9] Из этого предания следует, что девственница, как и божественное дитя, — дитя духа.
Именно способность девы к углубленному размышлению является важнейшей для индивидуальных ритуалов. Без нее эго может оказаться в состоянии инфляции, после — спутанности, и в конечном счёте может вообще отказаться быть сосудом для божественной воли. Чтобы мирская изгнанница могла существовать, ей необходимо быть достаточно сильной, чтобы принять свое одиночество и доверять своей собственной правде. Слагать слова в сердце своем — не сентиментальное путешествие к Богине. Современные женщины могут много чему научиться, проанализировав ошибки девственниц, описанные в книге Мэрион Зиммер Брэдли “Туманы Авалона”. Из-за фанатичного следования своим убеждениям, раскидывания сетей и плетения интриг против своих мужей, они саботировали собственные жизни, не сумев обрести более широкий взгляд на вещи. Моргейн, отдав себя полностью тому, что по ее разумению было волей Богини (даже тогда, когда это противоречило ее собственным ценностям), и оставив за собой смерть и разрушение, безропотно утверждает: “Боги играют нами как хотят, что бы мы ни думали. Мы для них не больше, чем пешки” [10]. Она не осмеливается даже предположить, что была вольна делать собственный выбор, так как тогда ответственность за оставленное позади нее разрушение сведёт ее с ума. Проведение ритуалов во имя Богини может привлечь архаичную энергию, поэтому эго участников должно быть достаточно крепким, чтобы осознавать свое положение относительно этой энергии. Иначе, оказавшись в инфляции от внезапно свалившейся на них силы, они могут поддаться искушению мыслить о том, чего они желают с тем, чтобы их желания магическим образом свершились. Это колдовство, запертое в клетку собственничества. Мужчины же и женщины со зрелой феминностью, находясь под властью Богини во время ритуала и следуя ее наставлениям, остаются верны своим собственным принципам и ценностям. Их феминность знает их настоящую правду и берет на себя ответственность за то, чтобы стоять за нее и действовать согласно ей. Их аутентичная правда произрастает из вечного момента настоящего и способности позволять этому моменту быть таким, какой он есть.
Если мы готовы отдаться трансперсональной энергии, не заслоняясь от нее и не становясь одержимым ей, с помощью ритуала мы можем осознать духовный смысл совершаемых во время него действий, которые в другой ситуации кажутся бессмысленными. Символ — это ключ. Символический образ позволяет противоположностям встретиться, сознание получает новую жизнь от бессознательного, и мы соприкасаемся с нашей сущностью — нашей собственной целостностью, с собой как существом человеческим и одновременно божественным. Но если достаточная степень концентрации не поддерживается (например, как при компульсивных ритуалах) до тех пор, пока не появится соединяющий противоположности символ, тогда эти противоположности отделяются друг от друга ещё дальше, и вместо того, чтобы дотронуться до божественного внутри себя, участник погружается ещё глубже в бессознательное. И даже если сначала мы очень неясно понимаем значение и ценность символического образа, мы все равно осознаем, что этот образ — ключ к самопознанию, и он важен сам по себе, даже если изначально мы можем не понимать его.
Для проведения ритуала нужно полная концентрация, которая является противоположностью одержимости. С помощью концентрации человек направляет поток энергии в сторону сознания и старается не поддаться бессознательному впадению обратно в область инстинктов. Когда эго начинает ориентироваться на внутренние мотивации в противовес внешним, обращение к внутренним образам становится естественной частью жизни. Эго устанавливает, что существует целый новый мир со своими законами, управляемый правилами, отличными от тех, что действуют в этом преходящем мире. Каждая минута проведенная там — уникальна, ничто не повторяется, все, что есть — сейчас. Там ничто не постоянно. То, что было верно один раз может оказаться неверным в другой. Человек никогда не прекращает учиться резонировать ментально и физически с этим миром, это вечный процесс, когда вслушиваешься во внутренний диалог и позволяешь цветку в твоем сердце расцветать, лепесток за лепестком.
У некоторых из моих анализантов тяжелые нарушения пищевого поведения, симптоматика которых включает повторяющиеся компульсивные поведенческие ритуалы. Нечто заставляет их снова и снова выполнять ритуалы, характеризующиеся очарованием и в то же время отвращением от еды как от ритуального объекта. Их захватывает невероятное предвосхищение приема пищи, которое притягивает их к еде, заставляет есть и страдать от рвоты, или воровать и прятать еду. При этом могут присутствовать много ритуальных элементов — ритуальная посуда, одежда, повторяющиеся жесты, и, что важнее всего, непреодолимое внутреннее желание/требование подчинить свое эго какой-то внутренней силе, которая метафорически поможет им уйти из мира “хлеба и масла” (мира, где зарабатывают деньги и удовлетворяют базовые потребности), но, буквально, войти в него.
Традиционная еда Богини — крупа, хлеб и молоко удивительным образом также является той едой, которую чаще всего выбирают при ритуальном компульсивном переедании с последующей рвотой. Мотивом для такого компульсивного переедания может служить желание поглотить Богиню как компенсация сверхконтролируемого и рационального поведения в обычной жизни. Или компульсивное переедание иногда может быть спровоцировано иной, еще более опасной компульсией — компульсией уйти вместе с возлюбленным маскулинным духом (символ которого — Свет) из мира этой реальности, что им совсем не интересна. И из одной крайности — духовного мира, эйфории, порожденной голоданием — их может выбросить в другую, в компульсивное переедание. Кажется, будто Богиня не хочет допустить, чтобы они ушли в мир духов и встретили смерть, что ждет их в том мире. Как бы ни было сильно их желание убежать из этой реальности, она призывает их обратно, обратно к ежедневным рабочим обязанностям, к счетам, что нужно оплатить, к эссе, что нужно написать — и к еде, которую нужно съесть. В своем негативном аспекте она может призвать их обратно в состояние полного ступора, что есть иной вид смерти. Осуществляя свою ригидную, повторяющуюся церемонию компульсивного поглощения пищи, жертва загораживает себе видение более глобального смысла того, что происходит. Профанный ритуал становится пародией на ритуал сакральный. Компульсивное поведение, начавшееся с попытки найти духовный смысл оканчивается идентификацией с темной стороной материнского архетипа. Самостоятельно вызываемая рвота при булимии может быть попыткой вырваться из этой идентификации и возвратиться к духу.
Круг аддикции возможно прекратить, если больной(ая) вместо захваченности ритуальным объектом осознает, что он символизирует; тогда энергия, которая тратилась на уничтожение эго с помощью одержимости фальшивым богом или богиней может повернуться вспять и направить себя на достижение трансцендентального опыта творческим путем. Если вместилище эго достаточно крепко, энергия, выпущенная из побуждений к самоуничтожению может быть перенаправлена в русло утверждения большей жизненности.
Ритуал помогает людям осознать чисто инстинктивные бессознательные драйвы и понять, что человеком правит не только инстинктивное существование. Предназначение человека не в том, чтобы быть одержимым духом или инстинктом. В одержимости мы становимся слепыми к образам собственного внутреннего мира, что уничтожает нашу душу и оставляет нас в нечеловеческой сфере бытия чистого духа или чистой материи. Внутренние образы являются посредниками, позволяя не становиться одержимыми духом или материей. Они позволяют нам обитать в срединном мире, в мире души, во владениях ритуала. Ритуал — это путешествие души сквозь образы, которые, являясь одновременно частью и духа, и материи, не принадлежат при этом ни одному из них, и не могут стать одержимыми ими.
Трансформация пищевого расстройства
Лиза, 55-летняя, успешная в карьере женщина, проходила анализ в течение трех лет. Постепенно она сбросила 75 фунтов, но хотела сбросить еще 50. За всю жизнь, которую она посвятила учебе и карьере, у нее не было ни одних интимных отношений с мужчиной. В анализе она упорно работала, пытаясь избавиться от психологически инцестуозного отношения к своему отцу и от злости, направленной на ее мать. Она перестала стыдиться своего тела, однако прикосновение мужчины все еще сопровождалось для нее чувством ужаса и отчаяния настолько, что она замирала, не способная вымолвить ни слова. После таких случаев у нее наступали приступы обжорства; ей хотелось ощутить комфорт еды, вкус сладости, которые помогали ей справиться с возрастающим чувством страха и гнева. Также ее ужасала перспектива отказа от своего огромного тела, ее убежища, ее брони, ее вечного оправдания для всего, в чем ей было отказано. В снах она начала возвращаться к периоду раннего детства, тому времени, когда она забросила креативного ребенка внутри себя. У нее началась сыпь, а поясница постоянно болела. Больше всего беспокоила ее тошнота, когда она несмотря на лишний вес ела шоколад. Но ей было страшно прекратить это самодеструктивное поведение.
Она приближалась к пределу. Ее сыпь говорила о том, что пришла пора сбросить старую змеиную кожу; ее поясница слишком утомилась от груза постоянного гнева; а желудок отторгал шоколад как яд. Сны говорили о том, что необходимо вернуться назад и восстановить покинутую креативность. Она подходила к порогу собственной женской зрелости, к порогу, который нужно перешагнуть. И если она этого не сделает, весь вес, что она сбросила вернется к ней.
И он был бы пропущен, если бы до этого не было предпринято многомесячных подготовок. Она и ее окружение считали, что диета — это путь к ее спасению. Однако не так уверен был ее внутренний голос. “Что если я похудею, а у меня все так же не будет причин для продолжения жизни? Что, если будет лишь “НУ И ЧТО?”” Это был самый главный барьер. Ей нужно было столкнуться лицом к лицу с потерей той иллюзии, что не давала ей жить полноценно всю ее жизнь. Страх мог быстро эскалировать и превратиться в панику, панику, которую было сложно заметить, потому что казалось, что Лиза достигает всего, чего намеревалась.
Шла подготовка к переходу через порог, физически и психически, как было описано в предыдущих главах книги. Сейчас я хочу сосредоточиться на страхе, сопровождающем прощание с привычным телом. Тем, чье тело вписывалось в социальные нормы будет сложно это понять. Проще понять горе богатого человека, когда тот лишается везения или страх известной женщины из индустрии моды, у которой появилась аллергия на макияж. Эти люди живут внутри всеобще принятой и понятной системы ценностей. Но что случается с людьми, которые никогда не придерживались общепринятой системы ценностей или не вписывались в нее; которые, будучи воплощенными в нестандартный внешний облик были вынуждены разработать свою собственную ценностную систему? Даже если другие люди не принимали и не одобряли их физическое тело, им приходилось о нем заботиться. Ведь предать и отказаться от него без осознанного проживания горя утраты сродни отказу от умственно отсталого ребенка. Помимо этого, отказаться от такого тела трудно еще и потому, что оно играет весомую роль при принятии почти каждого решения, то есть создает некую привычную определенность, оправдывает и сужает горизонт возможных выборов. Отказавшись от такого привычного островка, можно оказаться в океане свободно плавающей тревоги. Свобода от компульсивной доминанты заставляет направить свой взгляд прямиком в бездну.
Так, у толстого тела тоже есть свои выгоды. Какая бы ни была причина развития ожирения, будь то ее врожденный характер, семейная ситуация или давление со стороны сверстников, у толстой женщины должна развиться сила справляться со всем в одиночку, и некое ироничное отчуждение, которое одновременно разъединяет и связывает ее с остальным человечеством. Как это сказывается на ее чувствах и физическом состоянии — это уже другой вопрос, но суть в том, такое отчуждение дает ей психологическую силу. В тайне она может быть Артемидой, девственной богиней охоты, дикой, свободной и недоступной, или она может быть Афиной, девственницей-идеалисткой, чувствительной, энергичной, в одиночестве возглавляющей борьбу во имя дела. Это другая сторона девственности — отчужденность, недосягаемость, незапятнанность, непробужденность собственной сексуальности. Толстое тело — это броня Афины и стрелы Артемиды, и бросить его значит остаться безоружной. Новый вихрь сомнений врывается в сознание, привыкшее к блаженству отчуждения: Хочу ли я присоединиться к толпе? Интересуют ли меня хоть в какой-то степени сексуальные интриги Афродиты? Хочу ли я волноваться о том, как выглядит моя грудь или косметика на моем лице? Как я смогу сблизиться с мужчиной? Буду ли я разрушать себя ревностью Геры? Я вижу, какой раздор и беспорядок творят Афродита и Гера в своих жизнях, и я не думаю, что хочу этого. Я хочу своей свободы.
Проходя эту стадию, находясь в преддверии порога, женщина сталкивается с парадоксом девственности. Одна ее часть цепляется за неразвитую невинность бессознательной девственницы; другая ее часть жаждет невинности зрелой девственницы, которая уверена в себе настолько, что может стать сознательно уязвимой. С помощью интеграции блудницы и девственницы можно сказать ДА телу, ДА страстям, на таком уровне, который недоступен невоплощенному духу. Это чистая феминная энергия, позволяющая женщине любить свое тело; это энергия, поднимающаяся от пят до макушки. Не одержимая и не властвующая, ее сила в уязвимости, уязвимости к жизни, любви, к другим. Это энергия священной проститутки, которая вверяет себя в руки Богини, позволяя наполнить себя женским духом. При сексуальном взаимодействии, если мужчина способен отдаться этой энергии, он может переродиться через нее. Ян встречает Инь, Инь встречает Ян, и в этом обмене оба перерождаются и наполняются силой. Пройдя инициацию в зрелую женственность без потери своей девственной части, беременная девственница рождает себя, мужчину и все мироздание — новый мир, излучающий новый свет. Потом они разделяются и возвращаются к своему истоку.
Принимая невинность зрелой женщины, ее обладательница парадоксально возвращает свое тело к жизни. Неразвитая невинность боится изменений, боится фертильности и роста, поэтому на каждый порог ее реакция — НЕТ. И если сознательно не справиться с этим, следующий ее ответ будет НИКОГДА.
Когда Судьба стучится в дверь, проявляясь во снах и симптомах, тогда ритуал может развиться из внутренней нужды. Чувство, что несешь какой-то груз, который больше не требуется никуда нести постепенно становится невыносимым. Что было раньше, то прошло; что будет потом — неизвестно. Компульсивные личности не могут запросто переключать энергии, даже когда осознают, что их привычные ритуалы стали бесплодны. Они вложили огромное количество энергии в объект или личность, и отказаться от этого, взять другой курс без замены объекта на нового ложного бога для них нелегкая задача. И это нельзя сделать без осознания того, что регрессивная энергия стала деструктивной, и ее нужно перенаправить в новое креативное русло.
Одно дело вернуться в утробу, чтобы уничтожить эго; другое дело — вернуться для ухода за семенами. В этом разница между инфантильной регрессией и те, что Юнг называл reculer pour mieux sauter — шагом назад, необходимым для последующего рывка вперед. [11] Идти по натянутому канату между компульсией и креативностью всегда рискованно, потому что оба исходят из одного и того же места. И только в том случае, если эго в достаточной мере уязвимо, другими словами достаточно сознательно и сильно, чтобы отдаться в руки исцеляющей силе новой жизни, которая стремится прорваться в сознание и воплотиться, тогда ритуал естественно образует нужное соединение. Должно настать нужное время.
Если в обществе признается возможность пересечения человеческого и божественного в повседневной жизни, то проведение ритуала не ощущается как нечто чужеродное и выбивающееся. В древних культурах был обычай оставлять свободное место около порога и камина, а также в других частях дома. Сейчас же, понимаем мы это или нет, алтари также установлены в наших жизнях, и неосознанные алтари потворствуют пришествиям демонов. Холодильник может быть холодным алтарем для ледяного бога. Те же алтари, что установлены осознанно представляют собой место для притока духовной энергии. И человек должен найти правильное место в своем пространстве для создания священного места с целью концентрации.
Когда Лиза чувствовала, что приходит нужное время, она брала на работе трехдневный отпуск плюс выходные, и, даже не зная о формальных правилах проведения ритуала, просто занималась тем, что исходило изнутри. Она оставалась в одиночестве в своей квартире, выключала телефон из сети, голодала, принимала ванну и надевала чистую одежду. У нее был жертвенный объект — вуаль со свадебного платья ее матери, с которой она часто играла в детстве, вуаль, которая эффективно заслоняла ее от своей собственной свадьбы, свободной от кандалов, которые сковывали ее мать. Она положила ее на маленький алтарь и оставила там лежать. Каждый раз, когда она проходила мимо, ее дыхание сковывало от одной мысли о том, что она лишится этой вуали. Она часами писала в свой дневник о том, что ее тело для нее значило, о своем отце, матери, брате. Она оценивала свою жертву: ее иллюзии величия, ее нужду в постоянном контроле, ее гордость от отчуждения. Она плакала. Она позволила себе прожить горе о том, кем она была. Она убрала все, что лежало в буфете. Она думала. Она писала еще больше. Она танцевала. Она мыла полы. Она всегда ходила по кругу вокруг необходимости смерти инфантильной Лизы. Это хождение по кругу она запечатлела в своем дневнике, тем самым осознав его.
Могу ли я позволить ей умереть? Она мертва. Правда в том, что она уже мертвая. Переедание больше не приносит мне радость, больше не заглушает боль. Теперь оно — разрушитель души, предательство самой себя, отвлечение от ответственности за саму себя. Оно заставляет меня лицом к лицу столкнуться с отчаянием, порожденным отсутствием уважения к самой себе. Тем не менее я пытаюсь преодолеть экстремумы — все или ничего. И это ощущается как реальная энергия.
Но ужас — ужас жизни с ней, ужас жизни без нее. Что теперь? Если я прислушаюсь к своим реальным чувствам — мне придется вернуться обратно в университет. У меня не будет денег. Мне придется писать бесконечные эссе. Мне придется приостановить дружбу с некоторыми друзьями. Они будут чувствовать, что я их предала. Они думают, что знают меня, но это не так. На самом деле у нас нет почти ничего общего. Я не та, кем притворяюсь. Раньше я думала, что я одна. Но теперь я действительно буду одна. У меня никого не будет.
И мое бедное тело. Каждый раз, когда я ложусь на пол, оно сворачивается в эмбриональную позу. Оно упрямое и стойкое. Оно всегда было и будет таким. Это моя судьба. Я пробовала, и пробовала, и пробовала хоть что-то изменить. Но ничего никогда не происходит. И я уже не жду, что что-то произойдет. Это провал, провал, ПРОВАЛ.
Я силой заставляю себя разомкнуть свои руки и ноги. Я разбиваю пол. Я боюсь своего собственного гнева. Что это за спазм, который заставляет меня сворачиваться в позу эмбриона? Я не могу оставаться в разомкнутом состоянии. Я плачу, но этот плач отличается от остальных видов плача. Это маленький ребенок, инстинктивно рыдающий — всхлипывает, убитый горем. Он так одинок.
Что этот ребенок хочет? Я не могу продолжать ее ненавидеть. Из-за моей ненависти она ноет и ноет, пока не достигает истеричного состояния. И чем больше она ноет, тем больше я ее ненавижу. Мне нужно к ней прислушаться. Кто бы я ни была, она — часть меня. Кто я? Достаточно ли я взрослая, чтобы заботиться о самой себе? Мне всего 35. Хочу ли я нести за себя ответственность?
Она записала свои ответы в соответствии с настоящим и сравнила их с прошлым. Она стала рисовать картины кричащими цветами и позволила этим цветам изменяться в присущей им порывистости. И потом она сильно испугалась оттого что возник голос зрелой женщины, который контролировал ее ручку.
Ты должна решить, кому ты служишь. Ты все еще принимаешь ее смертный приговор? Ты все еще привязана к комплексу, который пытался паразитировать на твоей юной жизни и будет пытаться забрать ее снова? Тебе нужно определиться с тем, вымысел ли или реальность все то, что ты записала до этого. Осознай на какой земле ты стоишь. Какой Богине ты поклоняешься? Связана ли ты вышеположенными правилами или ты следуешь наставлениям своего духа? Можешь ли ты сделать шаг в подлинность своей собственной жизни? Своей смерти? Большинство того, что ты написала больше не имеет смысла. Теперь ты ответственна за свою новую жизнь.
Лиза попыталась прислушаться к голосу ее покинутого внутреннего ребенка, и получила два ответа.
Я твое тело. Моя мама меня не хотела. Я сворачивалась в ее утробе и пыталась совсем не двигаться. Меня пугало, что меня могут выбросить. Я пережила сложный путь рождения. Но никто меня здесь не ждал. Если бы я родилась мальчиком, все может быть было бы по-другому. Родители назвали моего брата тем именем, которым хотели назвать меня. Я пыталась не быть обузой. Я жила в постоянном страхе того, что меня могут убить, поэтому делала все, что могла, чтобы меня любили. Я не хочу жить, потому что меня не любили. Меня всегда ненавидели. Кто бы это ни был, он никогда не прекращает наказывать меня за преступление, о котором я не знаю ничего. Такое ощущение, что просто мое существование — это преступление. Меня вечно наказывают, потому что я существую. Когда я устала, мне нельзя отдыхать. Когда мне нужно подвигаться, мне нужно оставаться в недвижении. Иногда меня накрывает ощущение свободы, но я знаю слишком хорошо, что оно долго не продлится. Тот, кто это делает должно быть ненавидит меня. Но я не знаю, за что он меня ненавидит. Наказание бы прекратилось, если бы я перестала существовать. Я устала от этого вечного наказания за преступление, которое я никогда не совершала. Я НЕ ВИНОВНА… Никто меня не слушает. Я хочу умереть, потому что осуждена на жизнь в наказании и заключении за преступление, которого никогда не совершала.
Потом она услышала другой голос:
Лиза, Лиза, послушай меня. Ты не понимаешь. Это звук моего отчаяния. Я не хочу жить. Я твоя душа. Когда я говорю, что не хочу жить, я имею в виду, что не хочу жить в этом невоплощенном состоянии. Я не хочу жить как привидение. Я отзеркаливала твоего отца, твою мать. Они использовали меня, чтобы увидеть самих себя. Я не могла войти в твое тело, потому что ты не смогла вынести боль от отвержения тебя матерью и власть отца над твоим телом. Душа никогда не была твоей. Но теперь ты знаешь о ее боли. Вместе мы можем любить твою душу и возвратить ее обратно к жизни. Я бессмертна. Я не могу умереть, но у меня должен быть дом. Мне нужно видеть, слышать, вкушать, обонять и чувствовать, что у меня есть возможность расти.
Первый раз в жизни Лиза не злилась на свое тело. Вместо этого она ощутила, что поселилась внутри него и слушала свою душу. Для нее это было удивительное изменение и осознание: всю жизнь она проходила в башмаках своей тени. Ее настоящее эго еще никогда не жило.
Ритм ее дней в одиночестве нарастал по мере того, как она становилась все более усталой физически и все более осознанной физически. С одной стороны она хотела избежать ритуала, с другой — неизбежно двигалась ему навстречу. Она стала тем, что Виктор Тернер называл “лиминальной сущностью”, которая
…“ни здесь, ни там; они занимают место между позициями, установленными законом, обычаями, соглашениями и распорядками. Поэтому их неоднозначные и неопределенные свойства выражаются богатым разнообразием символов в обществах, которые ритуализируют социальные и культурные переходы и превращения. Таким образом, лиминальность часто связывают со смертью, с нахождением в утробе, с невидимостью, с темнотой, с бисексуальностью, с дикостью и с солнечным или лунным затмением”. [12]
Не особо понимая, что она делает, Лиза позволила инстинктам управлять своим телом, а архетипу —направлять психические ритмы. Чувствуя их внутренний порядок и доверяя ему, она знала, что была защищена от слишком большого или слишком быстрого притока духовной энергии. Когда она отпустила старый мир, к ней начал приближаться новый. Бессознательное ритуальное поведение, ассоциируемое с ее компульсивным перееданием было перенаправлено в сознательное понимание того, что она пыталась раньше сделать. Это привело к контакту с трансперсональной энергией, которая поддерживала и направляла ее таким образом, каким она никогда даже не мечтала.
На пятую ночь ее энергия достигла своего зенита. Она выбросила свое платье, предназначенное для ритуального переедания в мусоропровод, зажгла свечи и начала свой танец, позволяя телу кружиться и создавать ее священное пространство. Она сделала свой собственный ритуал. Двигаясь сквозь и вокруг изображений ее внутреннего мира, она приблизилась к моменту жертвоприношения. Она была и субъектом, и объектом — жертвой и жрецом. Она пожертвовала той Лизой, которой она была. Она сожгла ритуальный объект, вуаль своей матери, и в огне она увидела ее собственного покинутого ребенка. Она обняла себя и села на пол, убаюкивая собственное тело также, как она бы убаюкивала реального ребенка. Потом она открыла все свое тело новым возможностям. Она задула свечи и легла спать. Наступил закат, не золотой, но чистый.
Это костяк ритуала. Трансформационная сила высвободившейся любви не может быть описана словами. Это таинство. Способность Лизы лелеять и питать своего духовного ребенка стало началом новой жизни. Она родилась как женщина.
Спустя несколько месяцев ей приснилось, что она смотрит на звездное небо. Белоснежное северное сияние уносилось легкими вуалями от горизонта к небесному куполу. Когда она взглянула снова, вуаль спала и на этом месте, укутанная звездами, стояла София. Ее мощное тело двигалось вместе с сиянием, а руки взмахивали вуалями, окружавшими ее, пока она скользила. Небо закружилось в водовороте света, и снова вуаль раскрылась, и стало видно ее мягкое феминное тело. Она сидела, одетая в белую парчу, уже исчезающая среди вуалей, уже начинающая сливаться с другим мерцающим образом.
Подобный образ может привести в баланс уничижительные чувства женщины, воспринимающей феминность как тяжелую, темную, бесстрастную и обыденную. Мерцая серебристым светом, всегда движущимся, всегда безмятежным, Богиня олицетворяет духовную сущность зрелой женственности. Отказываясь быть неподвижной, эта Королева Ночи с ее звездной диадемой вселяет свет во тьму — мост между небом и землей.
По своей природе большинство зависимых вовлечены в некую связь с трансперсональным, будь то демоны или ангелы. Если это демоны, то наблюдаются очевидные самодеструктивные желания. Если ангелы, то их эго рано или поздно постигнет огонь трансформации. И в нем их жадная волчья энергия может стать неиссякаемой жаждой жизни, с умом и силой волка на службе солнечному богу Аполло (бог, которому принадлежит волк). Проведение ритуала требует концентрации и самодисциплины, так как субъект стремится отвоевать сознание у бессознательного и создать проход для либидо, чтобы оно не осталось затерянным в инстинктах и хаосе бессознательного.
Главная угроза успешной трансформации — это возможность неудачи. Поэтому нужно тщательно осознать, на какую жертву идет субъект, осознать, что он теряет и прогоревать над неминуемой утратой столько, сколько потребуется до того как случатся окончательные и бесповоротные похороны. Похороны представляют собой преобразование субъективной идентификации в объективные сущности, что есть разделение в алхимическом процессе. Всегда есть опасность, что изжившие сущности восстановят себя, и воскреснув, станут еще более задерживающими развитие и абсолютно нерелевантными. Но когда глубины утонченности, способной вынести новые, иные энергии готовы открыться, то горе, которое уже стало отчаянием можно разблокировать и направить его энергию в живительные потоки обновления. Эту энергию новых возможностей нужно осознать мгновенно, чтобы сразу направить ее в нужное русло.
На опыте Лизы можно увидеть, как ритуал выступает в качестве трансформатора энергии. Освободившись от компульсивных ритуалов, она также освободилась от страха очутиться в вихре темной стороны ее матери. Своими человеческими усилиями она дошла до точки подчинения, вакуума, до того момента, когда дух должен оплодотворить чрево и породить трансформирующие образы. Используя свои знания о йоге, она растянула все свое Существо, а затем позволила новой энергии войти в нее. Растянув свое тело и психику до максимума и отдавшись тому, что будет, она объединила природу и дух, и тем самым дала себе родиться. Жертвоприношение высвободило чувство прощения: любовь к своему телу, которое до этого она считала своим врагом. Теперь она поняла, что тело — ее друг. С помощью своего израненного тела она возвратила свою покинутую душу; боль помогла осознать ей ее внутреннюю девственницу.
Нежданная инициация
В инициатических церемониях (в примитивных племенах, мистериальных культах и в Христианской церкви) традиционно выделяют три фазы: сепарация, переход и объединение/включение. [13] Брюс Линкольн полагает, что для женщин эти три фазы лучше назвать “отгораживание, превращение и возникновение” [14] Человек, чье состояние становится явно отличным от того, какое было у него до этого становится “священным” для тех, кто остается в профанном состоянии. “Для выведения из этого состояния нужны обряды, которые в конце концов вернут индивида в жизнь группы, вернут его к соблюдению обычаев повседневной жизни” [15]
Например, женщина, у которой только что умер муж находится в священном состоянии, тогда как ее друзья находятся в профанном. В ритуале она становится “священной”; она находится в расширенном состоянии сознания, ее эго ослаблено, поэтому ей удается взаимодействовать как с личным, так и с архетипическим бессознательным. В древних племенах, находясь в подобном состоянии, человек уходил в специально предназначенную для уединения избу, которая служила некой куколкой, способной предоставить место и время для исцеления. Кто из нас, внезапно выброшенный в священное состояние — когда мы более не дочь, не мать и не муж — кто из нас, в горе или замешательстве, не нуждался бы в избе уединения или в фате, способной защитить нашу оголенную душу? Неважно, архаичный ли человек или современный, попав в состояние отчуждения от племени, он попадает в священное место, переходное состояние, в котором он уязвим для воздействия богов, демонов, трансперсональной энергии, которая меняет его жизнь. Люди, которые проводят ритуалы самостоятельно или с чувствительным другом, или с устойчивой группой поддержки, должны знать о силе этой энергии.
Ритуал Бии был важным происшествием. Сознательно, она фокусировала всю доступную ей энергию на внутреннем путешествии; бессознательно, она оставляла место для неизвестного. Она пыталась сделать все по-своему, без помощи церкви.
Бии было за пятьдесят, но она все еще сохраняла свою красоту, продуктивность, а также прекрасно балансировала между профессиональной и личной жизнью. Ее привело в анализ подозрение в собственных психологических проблемах после случившегося развода и еще нескольких неудавшихся отношений. После года анализа, еще не зная о том, что ей предстоит анализироваться еще один длинный год, она написала в своем дневнике:
На протяжении многих месяцев, почти целый год, у меня тревожное состояние и такой стресс, с которым я раньше никогда не сталкивалась, такая подавленность, которую я еле выдерживаю. От этого я плохо справляюсь со своими рабочими обязанностями. Я меньше смеюсь. Дом стал невыносимым, таким подавляющим, что я еле выношу нахождение в ограничивающей меня комнате. Поначалу я винила во всем дом, работу, холодную зиму. Потом я поняла, что дело не в доме и не в окружении. Дело в каком-то моем внутреннем напряжении. Тогда я начинаю благославлять дом. Рано утром я включаю мою любимую музыку, расставляю по дому цветы и хожу вокруг как древняя жрица. В конце концов тревожность проходит. Я уже могу концентрироваться, включаться в работу и уделять внимание своим [выросшим] детям. Небо светлеет. Я лучше сплю. Но при этом я не особо развлекаюсь и не выхожу погулять на общественные мероприятия. Живя в одиночестве, я не могу больше делать ничего, кроме как находиться в одиночестве.
По дороге на анализ я плачу, хотя не привыкла плакать. Я не плакала, когда мой брак развалился. Я не плакала, когда умер мой ребенок. Но теперь я плачу. И тогда возвращается чувство подавленности. На меня наваливается что-то настолько тяжелое, что временами мне трудно даже сдвинуться с места. Я чувствую его повсюду, оно глубоко внутри меня. Оно как облако вокруг меня, тяжелое облако, невидимое для обычного глаза. Будучи абсолютно ничем, оно придавливает меня. Я пытаюсь забыть о нем, хожу в кино, меняю обстановку, смеюсь, хожу на концерты.
Оно всегда на мне как будто мантия или плащ-невидимка. И я не могу выдерживать ее вес. Я пытаюсь. Я борюсь все время, приказываю ей уйти, стараюсь волевым усилием поднять ее. Я занимаюсь физической активностью. Но оно не уходит.
Напряжение начинает отпечатываться на моем лице. Моя семья и друзья беспокоятся за меня. Я ничем не болею, однако иногда еле передвигаюсь. Это настолько истощает меня, что иногда трудно поверить в то, что это я. Раньше я была женщиной, которая могла работать и играть долгое время и делать много вещей одновременно. Когда все это закончится?
Биа прицельно посвящала свое время разгребанию мусора внутри себя и высвобождению себя для новой, полноценной жизни. Она бесстрашно избавлялась от изношенных мироощущений и крепко держалась за свою цель — найти свою собственную правду. Однажды, примерно через девять месяцев после того, как она покинула мой офис, она шла по улице и услышала внутренний голос (голос, который она назвала “Леди”), который сказал: “Следуй за мной, и я отведу тебя к Богу”. От испуга она остановилась; хотя у нее не было расстройства пищевого поведения, она почувствовала настоятельное желание съесть вишневый пирог. Это был тот голос, который манифестировал месяцы ее агонии, в которой все в ее жизни казалось неправильным. Ее великолепную персону постепенно содрали. Стало совсем непонятно, куда дальше двигаться. Казалось, непостижимая сила движется и действует против нее. Но ее эго оказалось достаточно сильным, чтобы выдержать напряжение, помешать тому, что должно было превратиться в катастрофу. Но с помощью взаимодействия с Самостью она вышла на новый уровень духовной осознанности. Продолжение дневника:
Сегодня Суббота, канун Входа Господнего в Иерусалим. Я пошла на рынок за продуктами. Рынок успокаивает меня — вся эта еда, мясо, рыба. свежие овощи, люди. Я чувствую себя там нормально. Потом она снова наступает — с огромной силой — тяжесть. Я захожу в дом со всеми покупками, поднимаюсь по лестнице, замедляюсь. Ни о чем не думаю. Захожу на кухню. Я двигаюсь и действую так, как будто я во сне. Я кладу покупки на пол, на столешницу. Потом, очень медленно, не снимая пальто, я опускаюсь на колени. Этого недостаточно. Где-то внутри меня я знаю, что даже если раньше я и вставала на колени, я знаю, что сейчас я преклоняюсь впервые. Это! То, что происходит внутри меня заставляет меня встать на колени. Оно сильнее, намного сильнее, чем я. Я медленно наклоняю голову и кланяюсь еще ниже. (Это не сон. Это реально происходит. Это невероятно) Теперь я держу голову в своих руках и склоняюсь еще ниже, все еще стоя на коленях, конечно, и из самых глубин моей сущности вырываются слова: “Ты победил. Я больше не могу справляться с этим в одиночку. Боже, я отдаю это тебе”. Я склонилась еще ниже. Так я оставалась в абсолютной тишине, не знаю, как долго. Наконец, я встала, сняла свое пальто и расположилась в гостиной.
Итак, что же это… Бог…я — это не только я. Я часть того, кто зовется Богом, и из-за этого меня заставили преклониться. Я настолько ошеломлена, что не смею подняться. В самом деле Бог, мой Бог!
До конца дня я остаюсь в состоянии изумления. Это Бог, Бог был внутри той тяжести, и перед ним я, Биа, должна была встать на колени. Я понимаю, что еще ничего не знаю, но с этого момента я должна преклонять колени. Каждый день, или большинство дней, даже в ванной, если так случится, я должна молиться. Итак, это Бог.
По прошествии четырех дней, на Великий Четверг, она проснулась в ужасе от сна, который она записала.
Мне приснился сон, действие которого происходит после бомбардировки моего города во время войны. Я иду по дороге с немногочисленными вещами. Я взрослая. В следующем городе мы подходим к госпиталю, около которого на траве лежат пациенты, жертвы бомбардировки. Я обхожу их и начинаю притворяться медсестрой на полставки. Я даже надеваю белую шапочку. Я решаю уйти одна.
Потом все становится серым. Я иду по улице, больше походящей на переулок и вижу серое квадратное здание, не кирпичное и не каменное, а сделанное из серых блоков. Вижу двери. Во сне я знаю, что это церковь. Я стучу в двери, открываю их, вхожу внутрь — внутри больные люди, полумертвые, нет воздуха. Бррр!
Потом я снова выхожу и из церкви выходит инвалид без ног. Он одет в серые штаны и серый свитер. Мы уходим. Меня беспокоит то, что у него нет ног, как у статуи с обломанными конечностями на каком-то пьедестале, ходячий серый пьедестал. Когда он двигает бедрами, чертова штуковина тоже движется. Это так странно. Я иду рядом с ним. Если я прохожу совсем рядом, то могу почувствовать движение его бедер о мои бедра и думаю это почти реально, но я знаю, что у него нет ног. Однако, я решаю проигнорировать это; наверное, некоторая жалость к нему.
Потом я оглядываюсь. Он заводит меня на узкую улицу, я снова смотрю на него. Он расстегнул свою ширинку, там было полное месиво, куски плоти, какие-то маленькие, какие-то побольше, надрезанное и срезанное мясо. Оно розовое, кровавое. Он мастурбирует. Я не вижу обычного члена, просто предполагаю, что он должен быть где-то там в месиве. Он продолжает мастурбировать, и очевидно ему это нравится. Он знает, что своими действиями приносит мне вред, но это ему тоже нравится.
Я начинаю чувствовать отвращение, но также также я хочу чувствовать себя хорошей девочкой, и, несмотря на то, каким неприятным мне все это кажется, я решаю игнорировать это. Я не уверена почему так, но я также думаю, что могла бы с ним переспать. Это правда отвратительно. Меня тошнит от того, что я вижу, но я думаю, что, если отдамся ему, он может не узнать, как он ужасно отвратителен…
Потом все темнеет. Я все еще сплю, но вокруг лишь темнота. Я не выключаюсь. Я осознаю эту кромешную тьму, и она длится довольно долго.
Потом медленно начинает появляться свет, и там на земле стоит Биа. Она составлена из осколков, полностью обугленная, меньше по размеру, чем мое реальное тело, но без сомнения это я стою там, полностью расколотая и разломанная на кусочки, как тарелка, которая падает и разбивается на части. Потом я замечаю, что мужчины больше нет и просыпаюсь.
Боже, помоги мне.
“Никогда в жизни я так не мучилась”, писала она. “Когда моя соседка увидела меня, она спросила “Кто-то умер?” Как я могла объяснить ей, кто умер? Пришла моя подруга, так как я не могла находиться в одиночестве. Я находилась в таком хрупком состоянии до Пасхи, я не могла двигаться. Моей душе было слишком больно”.
Место действия сна, происходящее после бомбардировки может означать тяжелое испытание, с помощью которого сновидец инициируется. В реальности Биа была ребенком, когда ее город бомбили, но во сне она была взрослой; таким образом эмоциональное влияние сна резонировало с ее детским опытом. “Мне нужно было переступать и наступать на мертвые тела, чтобы суметь выйти на солнечную дорогу”, вспоминала она. “Этот опыт был проводником в подростковый возраст. Я была тем подростком, который никогда не смеялся”. Сон говорит о том, что тогда она так и не вышла на дорогу. В реальности она не смогла справиться с ужасом голода и бойни, и оказалась травмированной тем, что увидела, так была еще слишком юной для того чтобы интегрировать весь этот ужас. Она чувствовала, что должна быть полезной, может быть стать медсестрой, но она была еще слишком юна, чтобы ухаживать даже за самой собой, не говоря уже о других. Чтобы выжить, ей приходилось проживать оккупацию как во сне, прячась внутри себя от мира, будто англосаксонской версии Анны Франк, ждущей на чердаке стука в дверь. Энергия сна возвращает ее назад, чтобы воссоединиться с покинутой девочкой.
Теперь все привычные модели мировосприятия и иллюзии, доминировавшие на протяжении всей ее жизни, были сброшены. Ее жертва собой ради заботы об окружающих, ее разыгрывание роли медсестры, заводили ее в гибельные отношения с мужчинами, включая алкоголиков. “Мужчины проживают свою темную сторону в отношениях со мной”, сказала она. “Я знаю, что я склонна к садомазахизму. “Ты любишь меня”, говорят они, и как только я думаю, что это правда, мне конец. Я чувствую, что должна отдаться им, не взирая на их нарциссическую эгоцентричность. Они знают, что я уязвима и боятся этого, боятся, что я стану зависеть от них. Но это ложное впечатление. Я отыгрываю маленькую девочку — забочусь о них. Но это не настоящая я. Я научилась отдавать мужчине все: деньги, все, что у меня есть, но не мою душу. Поэтому я никогда не могу от них действительно зависеть”.
В реальной жизни мужчин привлекала ее красота и самоотверженность. Сон дает нам понять, что она просто замерла в нереальности; травмированная невеста, чья тишина на самом деле — бомба, оставленная позади после оккупации, тикающая бомба, которая так никогда и не взорвалась. Что если тиканье олицетворяет осознание того, что будучи ребенком она оказалась захваченной? Мать, которая не любила ее и отец, не способный позаботиться о ней оставили ее умирать под захватом нацистской оккупации. В основе ее опыта проживания себя лежит роль медсестры, заботливой матери. Она встречается с этой “матерью” во сне в виде безногого, мастурбирующего мужчины, которому она хочет отдаться в попытке излечить его. Удушающую каменную церковь-гробницу, полную больных и умирающих людей она оставляет позади; самодовольная претензия на морализаторского Христианства не для нее. Жалость больше не может выдаваться за любовь. Ее мужская часть — искалеченная, незаземленная, влитая и запертая в камень — в то же время потворствующая своим желаниям и аутоэротичная. Он делает ее жертвой, используя свою силу, а она становится ей из-за желания исполнять роль хорошей девочки. Она предает свои инстинкты, желая угодить этому тирану-калеке, дать ему почувствовать себя лучше. [16] Меч идеально входит в рану. Кромешная тьма кладет конец подобному типу реагирования и отношения к людям и себе.
Многим женщинам, которые реально не подверглись травматизации во время войны снятся повторяющиеся сны о концентрационных лагерях. Они вступают в сговор с принципом силы внутри себя и с их близкими мужчинами, чтобы уничтожить собственную феминность. Когда во сне они в конце концов бросают свою сумку за стену и начинают рыть проход под стеной для того чтобы выбраться, Гестапо показывает свое истинное лицо. В этот момент сам дьявол как-будто говорит “ТЫ никогда не сбежишь от меня. Ты давным-давно продала мне свою душу, и теперь ты моя”. Тогда женщина оказывается в таком ужасе, в каком она никогда не была, и в глубоком отчаянии. Боль разрушает ее тело. И это тот момент, когда она и ее аналитик, священник или очень близкий друг, должны высвободить всю свою любовь, насколько это возможно, чтобы помочь ей родиться.
Как бы это ни называлось, Судьба, Бог или Самость, какая-то невидимая сила разрывала Бию на части. “Я была вся обуглена”, сказала Биа, “обуглена тьмой, но на деле подпалила меня не тьма. Тьма не дала мне разглядеть тот момент, когда все происходило и застать того, кто это сделал. Я бы умерла от этого. Результат был сам по себе достаточно плох. С этого дня я молилась этому Богу внутри себя”.
Сон отбросил Бию к тому моменту, когда, потеряв контакт с реальность, ей пришлось надеть на себя маску, чтобы выжить. Теперь она разрушена. Ее неудавшиеся отношения спасали ее от удушения ее персоной-медсестрой. Когда ей предоставился выбор, она выбрала двигаться в том направлении, которое указывала ей ее Самость. Вместо того чтобы уклоняться в страхе, она двигалась с таким достоинством, на которое только была способна. Через диалог с бессознательным было создано креативное единство. На этой стадии цель и путь к цели становятся одним.
После нескольких месяцев следования за бессознательным стремлением пути и внутренними фигурами, Бии приснился сон.
Я нахожусь в месте, где возможно собираются совершить жертвоприношение. Я нахожусь в черном теле и у него нет ни головы, ни лица, и это черное тело собираются либо перенести, либо использовать в качестве жертвы. С очевидностью можно сказать, что это черное тело мертво. Это красивое нагое тело и я несу его вверх по склону к алтарю. Точно не знаю, но на секунду появляется мысль, что я несу его к мужчине. Я несу это тело в своих руках как шаль. Потом кладу его на землю. Оно точно мое, моя фигура, мое нагое тело. Я знаю, что это я, но очень странная я. Белая женщина также знает, что черное тело — это я.
Я также та черная женщина. Я начинаю ласкать ее, очень нежно. Целую ее грудь, кладу руку ей между ног. У нее там тепло и мокро, и пока я ее там трогаю, я поднимаю глаза и вижу ее лицо. На лице появляется улыбка, очень красивая мягкая улыбка. Вау! Я считаю ее умершей, но она любит, когда ее ласкают. Она настолько потрясающая, что я не могу в это поверить. Я снова наклоняюсь, то ли, чтобы поднять ее, то ли, чтобы накрыть ее тело своим. Я ее так люблю. Я не знаю. Я просто знаю, что черное тело — мое, целое, красивое, и ему очевидно нравится, когда его любят. Это тело остается безголовым до того момента, пока его не приласкают. Вау!
В первой части сна Биа вот-вот пожертвует своим черным телом. Цвет его кожи говорит о том, что она не осознает его, его примитивные инстинкты, не связанные с головой. Моментально она думает, что несет его мужчине, как и делала в реальности в своей сексульной жизни.
Этот сон приснился ей после длительной проработки ее материнского комплекса, “чувства, что ее всегда оставляют одну”, после принятия того, что иногда она может позволить себе немного (само)поддержки. В течение нескольких недель она просыпалась очень рано, в 4 утра. Вместо того, чтобы принять снотворное, она решила больше не засыпать и бороться — с чем-то в себе, с “чем-то, что нужно либо преодолеть, либо принять”. Часто она танцевала, “я совершаю очень, очень медленные движения, одетая во фланелевую пижаму, а на ногах моих яркие, красные носки, потому что в доме холодно”. Кульминация любви, которой она наградила свое тело во время этих наполненных страхом ночей приходит в виде изысканного принятия в одном из ее снов. “Я чувствую, что мне нужно очень бережно заботиться об этой черной девушке, женщине”, написала она. “Она очень хрупкая, если ее не ласкают. Она мертвая, если ее не любят. Тогда она улыбается. Я чувствую, знаю, что она — это я, моя душа. Любить ее для меня священно”. Ритмика сна и экспрессивные озарения показывают силу эмоционального опыта, который помог соединить голову и тело. Сила любви эго к душе трогает ее, погребенную в темную плоть, и душа улыбается, и воскресает.
Рассматривая опыт Бии как ритуал, мы можем переинтерпретировать решение сновидицы пойти в гору к пещере. В реальности, случилась архетипическая ситуация: путешествие было неминуемым. Ее отношение к дому и к самой себе в священном месте стали обрядом очищения и входа, катарсисом, избавляющим ее от страха и ярости, которые ей больше не надо было держать в себе. Расхаживая в образе древней жрицы, она переселялась в другую, ритуальную личность. Призвав телесную личность как трансперсональную сущность, отдавшись танцу с предельным физическим напряжением и полной концентрацией, она прекратила тотальный сознательный контроль, очистив тем самым дорогу для формирования новых способов восприятия. Танец стал своеобразным ритуальным сосудом, и это помогло духовной части бессознательного выдержать больший заряд напряжения, чем она могла бы вытерпеть, не будь его. Выдержав напряжение до пикового момента, эго удалось не только создать туннель для прорыва архетипической энергии, но также усилить сознательную способность выносить конфронтацию без идентификации с трансперсональной силой.
В этом сне Биа вначале озадачена тем, что она — черная женщина. Но она выдерживает напряжение от озадаченности, оставаясь с черной женщиной и лелея ее до тех пор, пока у нее не появляется голова. Далее ее захватывает чувство любви к этой неизвестной ей части себя, ее инстинктивной части, которая была изгоем во время ее созревания. Опять парадокс. Бессознательное во сне дает ясно понять, что только ее любовь к себе принесет ей спасение. Когда она начала ласкать свою неизвестную тень, ей открылись более глубокие аспекты любви и, как священная проститутка в Древней Греции [17], она покоряется льющемуся из нее чувству любви. Страх уступает место любви. Сознательно подчинившись боли и разрешив телу делать то, что ему было нужно, Биа открыла для себя новое начало в мире с неизменным центром. Она могла теперь свободна жить в настоящем моменте, зная, что в самом ее центре обитает божественная любовь.
Два месяца спустя Бии приснился еще один инициатический сон, в котором ее несла любящая ее женщина:
Кажется, я собираюсь искупаться в ванной. Я нахожусь в просторной комнате. Посредине находится платформа, на которой стоит большая ванна, а вокруг нее сидят люди. Похожа она на большую джакузи. Я медленно прохожу по комнате к ванне. Уже голая. с поднимаюсь на платформу и опускаю ногу в воду. Это приятно. Входят женщины в белых одеяниях. Мне помогают вылезти из ванны и проводят в комнату с множеством белых кроватей и женщин в белых одеждах. Мы долго ищем мою кровать. Мы проходим несколько комнат; все это похоже на больницу, но это не больница и нигде нет больных. Потом меня закутывают в белые куски ткани и нежно укладывают в постель. Потом мне приносят еду и белое вино.
Основная тема этого сновидения — крещение: купание в воде, обнажение до естества, умирание прошлой жизни и рождение новой. Инициирующие ее женщины пеленают ее как новорожденного ребенка, приглашают на пир и заботятся о ней. Вместо одаривания ее физической фертильностью, ей, как зрелому субъекту инициации, дарят духовное плодородие.
Бдение Бии длилось целый год. То, что происходило между ней и ее телом, между ней и ее Богом или Богиней — мистерия, которую нельзя и не стоит вербализировать. Тайна священна. Душа терпит. Остальное — тишина.
В отсутствие культурных способов понимания значений циклов рождения и смерти в психике, у нас есть два варианта. Либо Судьба может затащить нас на мясобойню как визжащих поросят, либо мы можем попытаться понять циклы, когда они проявляются в наших снах. “У того только есть сила для исцеления”, пишет Юнг, “кто является собой”. [18]
Отгораживание, превращение и возникновение — циклические фазы в процессе индивидуации. Психика как бутон розы, которая лепесток за лепестком разворачивается и становится дивным цветком.
Когда я в большом городе, я знаю, что я отчаиваюсь.
Я знаю, нам не на что надеяться, смерть ждет нас, и ничего не сделать.
Для О, бедных людей, плоти от моей плоти,
Я, что есть плоть от их плоти, когда вижу железные крюки, прикованные к их лицам
их бедным, полным страха лицам,
Я кричу в душе, потому что знаю, что не могу
снять железные крюки с их лиц, что делают их такими
оттянутыми/искаженными/выпотрошенными,
ни перерезать невидимые стальные проволоки, что тащат их
туда и обратно, работать, туда и обратно на работу,
как полные страха, трупоподобные рыбки, подвешенные на крюк, игрушки
для какого-то злостного рыбака на невиданном берегу
который все не вытащит их на сушу, подвешенных рыбок
фабричного мира.
When I am in a great city, I know that I despair.
I know there is no hope for us, death waits, it is useless to care.
For oh the poor people, that are flesh of my flesh,
I, that am flesh of their flesh,
when I see the iron hooked into their faces
their poor, their fearful faces
I scream in my soul, for I know I cannot
take the iron hooks out of their faces, that make them so
drawn,
nor cut the invisible wires of steel that pull them
back and forth, to work, back and forth to work,
like fearful and corpselike fishes hooked and being played
by some malignant fisherman on an unseen shore
where he does not choose to land them yet, hooked fishes of
the factory world.
—D.H. Lawrence, «City Life.»
Всякое бессознательное содержание, с которым у нас не устанавливается правильной связи, имеет тенденцию овладевать нами, поскольку оно подбирается к нам сзади. Если вы способны поговорить с ним, у вас таким образом устанавливаются с ним взаимоотношения. Так что вы можете выбирать: стать одержимым тем или иным содержанием, констеллировавшемся в бессознательном, или наладить с ним взаимоотношения. Чем энергичнее вы его вытесняете, тем сильнее оно на вас действует.
— Мария Луиза Фон Франц, Психологический смысл мотива искупления в волшебной сказке
Самую большую ошибку совершили, когда создали Бога в мужском обличии. Конечно, женщинам позволительно так его воспринимать, но мужчинам нужно было бы быть джентльменами и, помня о своих матерях, сделать Бога женщиной! Но Бог Богов — Хозяин — всегда был мужчиной. Из-за этого жизнь кажется такой извращенной, а смерть такой неестественной. Мы должны были представить, что жизнь появилась в мучительных родах нашей Матери Богини. Тогда нам, ее детям, стало бы понятно, почему мы унаследовали боль, тогда бы нам стало понятно, что ритмы наших жизней созвучны ударам Ее сердца, разрывающегося в агонии любви и рождения.
—Eugene O’Neill, Strange Interlude
Если ты пытаешься разглядеть врага, смотря прямо перед собой, ты его не заметишь. Его перемещения заметны только периферийным зрением, там, где встречаются зрение и интуиция, там где чувства наиболее проницательны. И у тебя два выбора: либо запомнить и научиться этому, либо умереть.
—Advice to combat troops in Vietnam.
Список литературы:
1. T.S. Eliot, Four Quartets, «Little Gidding,» line 52.
2. For a fuller discussion of primitive man’s sacred journey to the holy cave (as the collective unconscious, from which a numinous image may emerge), see Erich Neumann, «The Psychological Meaning of Ritual,» Quadrant, volume 9, number 2 (Winter 1976), pp. 5–34.
3. Ibid., p. 16.
4. Time Magazine, March 4, 1985.
5. M. Esther Harding, Woman’s Mysteries, Ancient and Modern (New York: Rider & Company, 1955), p. 125.
6. We Are the World, CBS Records, 1985, lyrics by Lionel Ritchie and Michael Jackson.
7. Jung, Symbols of Transformation, CW 5, par. 674.
8. John Layard, The Virgin Archetype (New York: Spring Publications, 1972), pp. 290–291 (my italics).
9. The Aprocryphal New Testament, trans. Montague Rhodes James (Oxford: Clarendon Press, 1972), p. 40.
10. M. Zimmer Bradley, The Mists of Avalon (New York: Ballantine Books, 1982), p. 810.
11. Jung, «On Psychic Energy,» The Structure and Dynamics of the Psyche, CW 8.
12. Victor W. Turner, The Ritual Process (Chicago: Aldine Publishing Co., 1969), p. 95.
13. See van Gennep, Rights of Passage.
14. Bruce Lincoln, Emerging from the Chrysalis, p. 101.
15. Solon T. Kimbali, Introduction to van Gennep, Rights of Passage, p. ix.
16. The process described here must not be confused with the «beauty and the beast» motif, where the woman’s task is to accept a natural but «ugly» aspect of her masculinity, in order to transform it.
17. See M. Esther Harding, Woman’s Mysteries, pp. 134–136.
18. Jung, Two Essays on Analytical Psychology, CW 7, par. 258.