Мария Луиза фон Франц
Проекции и возвращение проекций в юнгианской психологии
Глава 7
Внутренний спутник
В финальной инициации Апулея в египетские мистерии он призван служить Осирису, сыну-мужу Исиды. Для человека того времени Осирис представлял бессмертную внутреннюю личность, в которую человек превращался после смерти, в алхимической традиции Осирис — эквивалент философского камня, то есть воскрешенного тела. Египтяне считали, что бессмертным ядром человека является так называемая «Ба»; в своем эссе «Диалог уставшего от жизни со своей Ба» Гельмут Якобсон пишет, что Ба, с одной точки зрения – это нечто вроде личного бессознательного человека, а с другой то, что Юнг описывал как Самость, поскольку Ба воплощает в определенном смысле жизненную силу человека и те элементы его персоны, которые наследуются от предков. Изображали Ба обычно в виде звезды или птицы с человеческой головой (Нам известно, что в верованиях многих народов человек обладает сразу несколькими душами, как, например, у древних греков, которые назывались psychai).
Согласно Плутарху, Исида и Осирис это великие «даймоны», но никак не боги, поэтому они, хоть и являются транссубъективными, но стоят ближе к человеческим существам, чем к богам, а ощутить их присутствие мы можем в состоянии сильных эмоций. Через посвящение в мистерии человек становится служителем этих даймонов, полностью в них растворяясь после смерти, но не потеряв, однако, собственной индивидуальности; именно поэтому в египетских текстах саркофагов умершего призывают именем «Осирис N.N.». Апулей не распространяется о том, что происходит во время его встречи с Осирисом, сохраняя предписанное мистериями молчание. Мы можем лишь предполагать, что путем посвящения он обрел ту нерушимую основу, благодаря которой мог продолжать жить.
Следует скептически относиться к попыткам связать некоторые из этих «душ» или «даймонов» с юнговскими концепциями тени, анимуса, анимы и Самости. Сам Юнг неоднократно указывал, что было бы большой ошибкой утверждать, что анима (или анимус), тень и Самость независимы от бессознательного личности, точно изучены и обладают определенной формой. Гораздо более вероятно, что в процессе ежедневной практики личность при первом погружении в бессознательное столкнется с чем-то физически «абсолютно иным», темными, хаотическими порождениями своей психики, проявляющимися в запутанных снообразах, в которых понемногу начинает раскрываться ее альтер эго. Постепенно хаос начинает приобретать внутренние очертания, которые относительно легко идентифицировать с самой личностью; это формирование хаоса помогает выбраться из него. Также по мере продвижения начинают оформляться контрсексуальные аспекты этой massaconfusa, выражаясь алхимическим языком. Только после знакомства с уже близкими к сознанию анимой и анимусом становится ясно, что их огромная божественная сила исходит не из самой личности, но из еe глубочайшего психического центра, Самости. В серии сновидений одного современного физика, о чем Юнг упоминает в Психологии и алхимии, фигурирует образ величественной женщины, голова которой излучает свет, как само солнце. Здесь мы видим объединение двух образов в один: Самости (солнца) и анимы, что напоминает Исиду, появляющуюся в финале Метаморфоз. Гораздо позднее стало ясно, что анима может приобрести форму, подпитываясь живительными энергиями глубинного уровня души.
Если среди античных даймонов мы попробуем поискать персонификации Самости, то увидим, что многие из них это, скорее, смесь Самости и тени либо анимы-анимуса с Самостью. Другими словами, они представляют недифференцированное «иное», бессознательную составляющую индивидуума.
Это справедливо не только в отношении египетского Ба-Осириса, но и римской идеи гения. Первоначально в Риме гении были кем-то вроде домашних божеств, а имя их этимологически связано с глаголом gignere– «порождать, воспроизводить», то есть они в первую очередь олицетворяли воспроизводящее мужское начало семьи: отца, сына и их наследников, очень похожее на душу Ка египетского фараона. Супружеское ложе называлось genialislectus, что отсылает не только к сексуальности, но и к тем качествам, которые сегодня именуются темпераментом, психической силой, находчивостью и богатым воображением. Гений радовался, когда почитавшие его хорошо пили, ели и наслаждались любовными утехами (это был так называемый indulgeregenio), хотя и не одобрял сексуальных извращений и гомосексуальности. Если же человек был скуп и неприветлив, то гений его сам начинал быстро чахнуть. То, что гении заведовали далеко не только сексуальной сферой, еще раз доказывает тот факт, что римляне населяли собственным гением любой родник, рощу или поле, то есть существовали еще и geniusloci, «духи места». В этом смысле слово «гений» характеризует, скорее, психическую атмосферу определенного места или настроение, которое оно вызывает. Таким образом, мы еще раз встречаем ситуацию, когда объективное психическое явление наделяет жизнью внешние предметы, то, что человек испытывает в результате полноценной проекции.
Дом, согласно римским верованиям, обладал сразу несколькими гениями: Веста хранила домашний очаг, пенаты отвечали за припасы, лары гарантировали удачу и безопасность; умершие родственники также проживали под одной крышей с живыми и назывались DiiManes. Фигурка гения отца семейства обычно стояла у очага на кухне и представляла собой юношу, держащего рог изобилия, из которого часто сыпались фаллосы или гении, символизировавшие фаллос или змею (Гений места всегда в образе змеи и появлялся). Свой гений, однако, имелся не только у отца семейства; у хозяйки дома также был свой женский дух-покровитель, называемый «Юно», воплощавший силу деторождения и материнское начало женщины.
Первоначально «гении» и «Юно» были некими безличными домашними божествами, однако в третьем веке до Р.Х они приобрели гораздо большую индивидуальность. Свой гений появился не только у главы семейства, но вообще у каждого мужчины, а у каждой женщины – своя Юно. Этим духам приносились символические жертвы в день рождения самого человека. Считалось, что гений рождается вместе с человеком и является его покровителем, отвечая за удачи и неудачи. Гораций описывает его так: «Спутник, что правит звездой рождения, бог человеческой натуры, смертный в каждом человеке, меняющий лики, черный и белый». Позднее же гений стал мыслиться как бессмертная сущность. Одновременно с тем, как гений приобретал все более индивидуальные черты, образ его – возможно, в результате сближения с духом эллинской Греции – к третьему веку до н.э. значительно расширился. Гении места стали гениями городов, школ, Сената. Гений Юпитера, визуализированный как фаллос, был покровителем кладовых и амбаров; гений бога, таким образом, представлял его смертную и психическую сущность.
После встречи с греческой культурой италийская идея гения претерпела некоторые изменения, объединившись с философскими концепциями греческих мыслителей, настаивавших на существовании бессмертного духовного ядра в человеке. В Тимее Платон высказывает теорию о том, что каждое человеческое существо имеет собственного божественного даймона, высший компонент своей психики. Искатель мудрости, интересующийся вопросами вечными и духовными, питает своего даймона, в то время как земные, тривиальные заботы даймона унижают и он начинает гибнуть. Поэтому платоники проявляли огромный интерес к таинственным «голосам», которые, как нам известно, предупреждали Сократа о грядущей беде. Даймон Сократа может считаться примером таких божественных сущностей, о которых пишет Платон. Вообще, степень того, насколько эти даймоны мыслились как эндопсихические явления, была в разные эпохи различна.
Некоторые стоики утверждали существование даймонов в двух формах: как божественной составляющей психики (Нус) и искры пылающей Мировой Души, нисходящей в человеческую плоть; этот последний даймон – или часть даймона – направляет человека всю его жизнь. По мнению Плутарха, только чистый душой человек способен услышать зов этого даймона, бесплотного проводника «сверхъестественного знания» к той личности, которую он опекает. Неоплатоники считали такого гения-даймона бессмертным, как нечто, обретшее подлинную божественность после временного пребывания в смертной оболочке. В Риме гений умирал одновременно со своим хозяином, тогда как в поздней традиции он продолжал жить и после его смерти в качестве лара, доброго духа.
Под влиянием поздней стойи с ее идеей духовного аскетизма и неоплатонизма римский гений постепенно перестал ассоциироваться с жизненной силой и удовольствиями, что было заложено в него изначально. В DeGenioSocratis Апулея упоминаются два гения, обитающие в человеке: один – неусыпно следящий за моральным обликом внутренний спутник конкретной личности и второй, живущий в genua, «коленях», воплощающий чувственные желания и жадность, и потому оцениваемый негативно.
Идея гения на ранней стадии также объединяется с астрологической идеей личного духа, соответствующего дате рождения (вспомним Горация: «… что правит звездой рождения»), поскольку жертвы всегда приносились гению в день рождения самого человека. Об этом пишет подробно Макробий в Сатурналиях. По его мнению, сущность человека составляют четыре даймона: Эрос, с которым мы уже начали знакомиться; личная судьба, направляемая Богом; даймон, соответствующий положению Солнца в его гороскопе; и, наконец, Tyche(фортуна), зависящая от положения Луны. Даймон может видеть будущее и постоянно находится в контакте с Мировой Душой, Логосом или сперматической пневмой вселенной. Даймон объединяет в себе и мужское и женское, поэтому он является андрогинным символом целостности; не просто гением или Юно, но архетипическим образом, который, подобно алхимическому камню, соединяет оппозиции мужского и женского в высшем единстве.
Апулей так описывает гения Сократа (daimonion): «Он – это личный покровитель и проводник, наблюдающий за внутренней жизнью человека, хранитель благополучия, самый близкий и бдительный страж, беспристрастный судья и свидетель, осуждающий зло и радующийся добру». Если некто «желает увидеть его, страстно стремится познать его, поклоняется ему искренне», то он помогает «разобраться в запутанных ситуациях, предупредить об опасности, защитить нас и прийти на помощь тогда, когда мы в этом нуждаемся». Он может «вмешиваться в наши сновидения и посылать нам знаки [синхронистичные события], проявиться, чтобы отразить зло, подкрепить наш добрый поступок, вознести душу в экстазе победы, придать нам устойчивости, озарить нашу тьму, не нарушив баланса между добром и злом». Хорошо известно, что в поздней античности примитивные элементы религиозного опыта играли в философско – религиозных теориях гораздо большую роль, чем в классический период, возможно вследствие соприкосновения с примитивными культами за пределами греко-романского мира. Я думаю, что едва ли какое-то иное античное произведение даст более точное описание опыта переживания Самости, чем это краткое изложение Апулея.
Как и в случае с остальными даймонами, этот, воплощающий всю индивидуальность личности, в поздней античности сравнивался с горой, основная масса которой приходилась на трансперсональную реальность, пик же ее составлял личностную сферу человека. С распространением в древнем мире христианства эта часть, тем не менее, сохранилась, а посреднический аспект ее смешался с идеей ангелов. Остальное же, то есть сверхъестественное знание, жизненная сила, вожделение и другие качества однозначно стали приписываться дьяволу и его приспешникам. Однако слабый намек на существование гения сохранился в идее о личном ангеле-хранителе или святом покровителе. Причина такой очевидной регрессии состоит в том, что фигура Христа была наделена всеми положительными качествами, которыми ранее обладал даймон. Он был объявлен единственным символом Самости, хотя и в такой форме, когда коллективные ценности явно перевешивали индивидуальные. По мере того, как увеличивалась роль ритуалов и догматов, внутренний опыт переживания Христа, описанный в видениях Павла и ранних христианских мучеников, постепенно сводился на нет. Сохранили приверженность этой линии традиции только мистики, ставя во главу угла познание собственного внутреннего Христа.
Внутренний спутник в герметической философии и алхимии
Герметическая философия поздней античности и алхимия были нацелены, в противовес христианству, на поиск и взаимодействие с внутренним спутником или даймоном — проводником души. Этот даймон почитался в традиции как Гермес – Психопомп, Поймандр (Пастырь Человеческий) и как AgathosDaimon(Добрый Дух). Рихард Ретценштайн открыто обратил внимание на существование настоящей религии Гермеса в поздней античности, однако его работа до сих пор не получила должного признания. На мой взгляд, значение этой религии не стоит недооценивать. К «внутреннему спутнику» испытывали подлинно религиозное отношение, которое на языке современной психологии можно назвать привязанностью к внутреннему «гуру», учителю, или, в контексте учения Юнга, Самости.
В одном астрологическом тексте третьего века до н.э, в котором жрец Петосирис дает советы царю Нехепсо, Гермес уже упоминается как учитель тайной мудрости, которую, правда, возможно познать лишь в состоянии экстаза. Эта мудрость является как пророчество через таинственные «голоса». Преданному последователю голос показывал пути движения небесных тел во вселенной и раскрывал космическое знание. В трактате CorpusHermeticumмы видим ту же фигуру, но уже в облике Поймандра (Пастыря Человеческого), который описывается как NoustesAuthentias,«Дух Истины». К числу служителей культа Поймандра принадлежал также известный алхимик Зосима. Поймандр явился Зосиме как «дух» (pneuma) и как «Повелитель духов», обучив его искусству алхимического Делания, будучи его проводником в подземный мир. В частности, в египетской литературе существуют многочисленные упоминания такого мотива. В Поймандре, где этот дух предстает в образе человека колоссальных размеров, вопрошается: «Что услышишь, увидишь и познаешь ты путем размышлений и опыта?» Я отвечаю: Кто ты есть? «Я Поймандр, Дух Истины (или Абсолюта). Я знаю, что в мыслях твоих, и я повсюду с тобой». Затем он меняет форму и тотчас, будто вспышка, все открылось мне, и было бесконечное видение – нечто, излучающее радость и свет, явилось мне… и я воспылал к нему любовью».
Эта фигура, согласно другому трактату CorpusHermeticum, одарила людей чашей, полной Нус, или божественного знания, повелев вкусить этот дар сердцам тех, кто желает познать Бога, ибо для этого они и были рождены. Но Бог появляется перед человеком и в других формах: Он, кто создал (phantasion) весь мир, «волен являться как угодно и кому угодно, но в особенности тем, кому он желает явиться», избавляя их таким образом от агнозии – неосознанности. В человеке Нус соединяет его с Богом, выступая как agathosdaimon, «добрый дух». «Он может встретиться вам когда угодно на вашем жизненном пути, проявить себя там, где вы меньше всего этого ожидаете, спите ли вы или бодрствуете, находитесь в море или на улице, ночью или днем, молчите ли вы или общаетесь, так как нет ничего, чем бы он не являлся ». Нок указывает на схожий момент в одном из изречений Иисуса: « Когда некто одинок, Я говорю: Я с ним. Подними камень и увидишь меня там, рассеки бревно и я там буду!»
В тринадцатом трактате CorpusHermeticumГермес дает ученику ключ к пробуждению высшего сознания в следующих словах: «После того, как я посмотрел вглубь себя и узрел там видение, посланное мне милостью Божьей, я вышел из плоти своей и вошел в бессмертное тело, забыв о том, кем был я, и возродился в Нус. Этому нельзя научить… Божественный Гнозис снизошел на меня и я обрел божественность».
В тексте, который, без сомнения, был известен и Зосиме, говорится о том же Гермесе-Тоте, сыне Бога, что он был призван спасать благочестивые души, «ибо все, что создано, и природа, и человек, и даже сам Бог и ангелы его способны страдать. Поскольку он всемогущий и может становиться кем пожелает, он следует воле своего отца, проникая в любое тело, озаряя дух всего человечества …и ведя его к свету».
Очень похожий бог-даймон встречается в одном магическом папирусе того же периода; разница лишь в том, что автор папируса, согласно магическому правилу, пытается этим богом управлять. Кроме этого различия, архетипическая фигура в целом абсолютно та же. У этой силы есть поклоняющийся ей: «Владыка четырех ветров, ты, о могучий, вдыхающий жизнь в человека, несущий имя тайное и безымянный… глаза твои есть луна и солнце … глава твоя – небеса, тело твое – эфир, стопы твои – земля, ты, сотворивший океан (agathosdaimon), породивший благо и питающий землю… Ты, владеющий истиной… войди в мое сердце и душу мою на весь остаток дней моих и исполни каждое желание души моей…Ты создал меня и я есть ты. И имя твое послужит мне отныне талисманом».
Приведу еще одну молитву к Гермесу: «Гермес, повелевающий мирами, ходом луны,квадратом и кругом, научивший речи, побуждающий к праведности, облаченный в хламиду и крылатые сандалии, ты, чьи пути пролегают сквозь эфир в глубины земные… проводник духа, приносящий свет и радость населяющим глубины земные и смертным, подошедшим к концу жизни своей. Ты знаешь будущее и посылаешь божественные видения оракулам и ночью и днем. Ты излечиваешь все смертные муки… Приди ко мне, дарующий блаженство, Мнеме, несущий блага, сын величайший». Или это: «Услышь приветствие мое, о пристанище духов воздуха. О дух, нисходящий с небес на землю, услышь приветствие мое, ты, владеющий мной и покидающий меня с миром по воле Божьей».
Во всех этих текстах речь идет об одном космическом боге (Гермесе-Тоте), который становится к тому же персональным даймоном человека, внутренним партнером, который проявлен сейчас особенно явно и зависит от самого человека. Он наделен чертами личного покровителя и учителя, подобно даймону Сократа, а позднее всех гениев вообще; в то же время он — космическое божество вселенной, оберегающее все творение. Поэтому в символе Самости заметна крайняя парадоксальность: он выражает самое близкое, самое индивидуальное, и, вместе с тем, отражает всю тотальность реальности, как и образ божий, Антропос, охватывающий все человеческие существа. Хотя этот бог и способен обитать в человеке, есть здесь, тем не менее, небольшое, но ощутимое отличие в связи с уже приводимыми примерами: он приходит, но не становится в полной мере ни человеком ни даже субъективным настроением или намерением, напротив, выталкивая человека путем экстаза из его эго-существования в блаженное божественное состояние.
К сожалению, нет ни одного свидетельства в литературе поздней античности или раннего христианства из дошедших до нас, где раскрывалась бы подобная эволюция образа «Юно» в женщине. Кроме InterrogationesmaioresMariae, где Христос демонстрирует Марии собственную внутреннюю женственность, мне известно еще об одном сообщении от монтанистской пророчицы Приски, согласно которому Христос явился ей в облике женщины.
Кроме этого, у нас нет никаких свидетельств, подтверждающих влияние анимы на мужской характер в качестве реального психологического фактора.
У современной женщины это содержимое очень часто проявляется в образе хтонической матери-земли. Возможно, наиболее подходящим местом для поиска этой пропавшей фигуры будут некоторые ранние молитвы, обращенные к матери-девственнице, ассоциируемой с Гермесом и с ним даже отчасти идентифицируемой. В одном дошедшем до нас магическом папирусе мы встречаем обращение к ней в образе лунной богини, где она восхваляется, в частности, следующими словами:
Приветствую тебя, Госпожа Тартара, покорившая светом его, приветствую тебя, о тайное сияние, из тьмы исходящее, где разум наш бессилен… ты, о блудница в облике девственницы! Восстань, Мене, спутница живительного солнца, страж в недрах земли обитающих…приветственная, сияющая… искусная и стремительная… мужественная, храбрая, исцеляющая, заботливая и предвидящая… кровью окрашенная и зловещая Бримо. Бессмертная, внимающая мольбам послушных стад, освященная веками, лучезарная богиня морей, призрачно прекрасная … волчица… развращающая… спасительница, светом обнимающая, судьбу прядущая, вседарующая… чистая, нежная и вечная… цветущая… святая… страдающая, могучая, своенравная… избавляющая нас от страха, но способная убить лишь взглядом, ты, узревшая себя как Исиду в зеркале и восхищенная… я знаю великие имена твои, Кора, благодаря им свет небесный падает на землю и напояет ее, и становится земля чревата всходами и плодами. Властью твоей вся вселенная оживает и умирает, о госпожа!
В другой молитве молящий обращается к той же фигуре: «Трехглавая ночная пожирательница нечистот… девственница со взглядом горгоны» Это та же богиня «Исида, что есть всё», спутница Гермеса. В любовной магии она идентифицируется с Афродитой и призывают ее так: «Из пены рожденная Цитера, матерь богов и людей, воздушная и земная, мать Природа, непобедимая, соединяющая, повелевающая Великим Огнем. Ты насылаешь священную тоску в души людские, заставляющую женщину тосковать по мужчине все дни ее». Другой текст: «Приди, Геката, о величайшая… Бомбо, насылающая стрелы, непобедимая… благородно рожденная… несущая факел …неистовая… ведущая толпу… богиня пути… дарующая свет, гордая и непорочная… подземная и искушающая… волоокая предводительница, всепожирающая… нарушающая запреты».
Многочисленные имена и символы, перечисленные в молитвах, служат для того, чтобы уберечься от богини силой слова. Демонстрируют они, тем не менее, и глубокую эмоциональность, которую люди тех времен вкладывали в обращение к богине Природы. Еще один поклонник лунной богини в своей робкой, заикающейся молитве накапливает целый поток значимых образов: « Снизойди ко мне, обожаемая Госпожа моя, трехликая Селена… Королева, несущая смертным свет, та, что взывает по ночам, любящая уединение… богиня перекрестков… будь милосердна ко мне, прислушайся к мольбам моим, ты, повелевающая ночью, обнимающей мир, пред которой демоны дрожат от ужаса… высокорожденная… царственная мать-Природа, порождающая и богов и людей… ты есть начало и конец, правящая всем, что есть, ибо все от тебя и в тебе, вечная, в которой все находит конец».
Поразителен тот факт, что при сравнении ее с фигурой Гермеса темные зловещие, аспекты богини имеют не меньшее значение, чем позитивные. Как подчеркивает Юнг, при первой встрече с Самостью эго сталкивается с необходимостью принесения себя в жертву, так как оно никогда не сможет интегрировать Самость, а должно подчиниться ей и найти правильные методы взаимодействия с ней. Это отнюдь не означает полного отказа от собственной свободы – даже перед Богом последнее слово остается за человеком, полностью осознающим при этом, что он обращается к силе, много превосходящей его. Столкновение с Самостью, следовательно, означает глубокие и далеко идущие изменения в самом сознании. Неслучайно поэтому, что описанный выше даймон носит среди прочих имя «Ангела Метанойи»: он приносит избавление от игры Майи, мировой иллюзии, и уход от мира. Однако простым хотением добиться этого нельзя. Такое влияние исходит только от Самости и, к сожалению, прозрение часто наступает незадолго до смерти, и лишь немногим чутким индивидуумам удается испытать это раньше. Проникновение в суть Самости достижимо только путем огромных страданий и полного отказа от предрассудков эго-сознания, что принуждает эго изменить отношение к миру. Всякое глубокое разочарование есть, таким образом, шаг на пути собственной индивидуации, в том случае, естественно, когда оно согласуется с внутренним озарением, а не простым чувством горечи.
Во встрече с Самостью есть своя цель, указывающая на полное избавление от всех проекций, то есть смерть. В Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях Юнг пересказывает сон, связанный с этим: он видит себя идущим по дороге, окруженнoй залитой солнцем природой. Он подходит к маленькой придорожной часовне и входит в нее. Вместо статуи Мадонны или распятия алтарь богато украшен цветами. Перед алтарем в позе лотоса сидит йогин, погруженный в глубокую медитацию. «Приглядевшись к нему, я увидел, что у него мое лицо. Я испугался и тут же проснулся с мыслью: «Ага, значит, я был в его медитации. Его видением был я, и я знаю, что когда он проснется, то я исчезну».
Йогин — это такая же архетипическая фигура, как и Гермес-Психопомп, исключая то, что он тут появляется в дальневосточной одежде. Сон говорит о том, что не раз подчеркивал сам Юнг: согласно восточным доктринам, созданным людьми гораздо более осознанными, нежели мы, конец мира есть лишь конец проекции. И если Творцу будет угодно, то мир исчезнет снова, уступив место пробуждению к иной реальности, которую мы пока вообразить не в состоянии.
Пер. Дмитрий Шляпин