Мария Нагловская
Священные ритуалы магической любви.
Глава 6 Переход
Мы вышли, держась за руки. Миша сказал:
«Пойдём, Ксения — уже пора.»
И я шла за ним, не произнося ни слова.
Мы оба, он и я, прекрасно знали дорогу.
Миша держал фонарь в правой руке, его красный свет распространялся слабыми отблесками вокруг нас, и во мраке ночи казалось, что мы проходили сквозь какой-то туннель.
И в то время, как мы проходили вперёд, пространство снова закрывалось позади нас, подобно чёрной стене.
Когда мы подошли к концу нашей долгой дороги по землям, окружавшим дом моих предков, после которых нам предстояло идти неведомыми путями, Миша остановился и сказал мне:
«Отдохни немного, мой друг. А я воспользуюсь моментом, чтобы рассказать тебе кое о чём.»
Очевидная перемена во всём поведении Миши не удивила меня, поскольку я знала причины тому, но что меня действительно поражало — так это моё собственное совершенно новое чувство к моему компаньону.
Это чувство было совершенно иным по сравнению с той мистической любовью, что я испытывала к Неведомому: Он в моих глазах куда сильнее превосходил меня, и распространял внутри меня своё непреодолимое воздействие.
Когда я села на ствол поваленной сосны, как следует закутавшись в свой большой чёрный плащ, опираясь локтями на колени и положив лоб на ладони, Миша, продолжавший стоять, сказал мне:
«Ксения, теперь я знаю, что тот, кто ждёт нас в лесу — не соперник и не противник. Он — наш друг, и урок, который он преподаст нам, родится из священного таинства. Поэтому нам нужно как следует подготовиться к торжественной встрече».
Он замолчал и погрузился в глубокую медитацию.
Он был великолепен в отблесках красного свечения на чёрном фоне ночи. Его глаза выглядели огромными и исполненными силы, и его высокий могучий казачий стан отражал неукротимую волю.
Я посмотрела на него, не думая ни о чём. Сейчас я ожидала действий от него.
«Ксения, — спросил он наконец, — ты хочешь меня в чём-то упрекнуть?»
Даже если бы земля разверзлась и поглотила меня, если бы Казбек склонился перед морем, я бы не была так потрясена до глубины своего естества: я, да упрекнула бы в чём-то этого человека?!
Лишь одно движение потребовалось мне, чтобы встать на ноги, и подобно безумной женщине, прижаться к Мишиному твёрдому, как гранит, телу, обняв руками его шею. Я обхватила его ноги своими — и испортила свою одежду, ободрав её о Мишины кинжалы.
Время от времени я запрокидывала голову назад, чтобы увидеть, не улыбается ли он.
Миша позволил мне продолжать ещё немного, после чего обхватил меня своими руками и нежно обнял.
Хотела бы я быть способной выразить счастье, которое я ощущала, чувствуя, как его сила и непреклонность превращаются в нежность для меня!
И я знала, я чувствовала необходимость пожертвовать собой. О, сладострастие жертвы!
«Ты права, — прошептал Миша, мягко лаская моё ухо своими губами. — Ты права: меня за это нельзя упрекнуть… Ксения — моя, ибо я завоевал её. Ксения не принадлежит никому более… тот Другой — не враг… и мы скоро увидим его… вместе… поцелуй меня снова, моя маленькая синяя птица счастья… дай же мне тот поцелуй, что так нужен мне… я — уже не тот человек, которым был сегодня утром… мы увидим Его вместе, скоро.»
Сказав это, он поднял меня вверх, как ребёнка, без малейшего усилия, словно я была невесома, и, когда моя голова поднялась вровень с его собственной, наши губы слились в необыкновенном поцелуе, как будто соединившем небо и землю.
В том поцелуе не было ничего адского, ибо ад уже был пройден.
Поцелуй ада влажен, ибо им начинается великий переход через Море. Поцелуй рая — воздушен и сиятелен, потому что это первый шаг, сделанный на новом берегу.
Но нельзя перейти Море, не дойдя до края его первого берега… и человек не пройдёт через волны, если волны не проложат путь для него. Женщина суть волна, а мужчина — земля.
«Да, Миша, я твоя и только твоя…»
Я ликовала и не сопротивлялась.
Миша ласково посмотрел мне в глаза и сказал:
«Всё так.»
Ещё один его поцелуй опустился на мой лоб, между бровей — и тот поцелуй был полон размышлений. Медленно, словно я была хрупким и драгоценным предметом, он опустил меня обратно на ствол сосны.
«А теперь отдохни, и не двигайся, что бы ни случилось. То, что мне нужно сделать — для меня и из-за меня. Не волнуйся и будь совершенно спокойна.»
Без каких-либо усилий я подчинилась. Мне стало приятно повиноваться ему. Я скрестила руки на коленях и стала ждать.
Миша отошёл назад на несколько шагов. Он вытянул руки перед собой, подобно священнику перед алтарём, молящему божественные силы о снисхождении Христа в хлеб и вино Таинства.
Он немедленно исполнился концентрации духа и грозной силы.
Своим видом он напоминал красную статую из прозрачного камня. Свет вокруг него терялся в необъятной тьме, но сила внутри него казалась ещё более огромной. Это был центр, властвовавший над ночью.
Миша медленно повернул свои ладони. Он поднял руки к небу и начал сгибать свои колени в очень медленном ритме. Его позвоночник согнулся, когда его колени коснулись земли, и он выполнил предо мной торжественное приветствие наших предков, склонив лоб в пыль на земле.
Всё моё естество восставало против лицезрения его склонившимся предо мной, но он приказал мне оставаться неподвижной, и я сделала так, как он желал.
Миша поднялся и повторил то же самое приветствие ещё раз.
Он немедленно выпрямился, снова приобретя свою привычную гордую осанку, вытащил свою саблю из ножен, играя сталью в вольном воздухе ночи, как будто желая дать знак неким невидимым свидетелям, что его испытание закончено, и что свобода стала наградой за его победу; и, обращаясь ко мне, он сказал ясным и радостным голосом:
«Ксения, моя женщина, мой друг, моя возлюбленная! Как ты знаешь, я из доблестного рода донских казаков. Никто из нас никогда не склонял свою спину перед какой бы то ни было силой на земле. Сам царь обращается к нам с уважением, и мы идём на войну, когда сами того желаем. Никто не заставит нас служить в защиту того, что нам неприятно. Но всё же, сегодня я склонился своим лбом до земли перед тобой — женщиной… и я сейчас объясню тебе, почему я сделал это. Помни мои слова, ибо ты не сможешь понять их сразу… Что-то случится сегодня в час ночи, и тогда, только тогда, ключ к таинству будет дан тебе… но меня не будет рядом, чтобы сказать тебе это… Так что слушай, и пусть ночь будет свидетелем моей клятве: здесь, в этом лесу, я прощаюсь со всеми твоими сёстрами, со всеми женщинами, для тебя… Клянусь головой, ни одна женщина отныне не познает меня.»
Это было исключительно — душераздирающе и трагично.
Казалось, что там, в тени, листья трепетали, как и я, и деревья сгибали свои огромные ветви надо мной, чтобы защитить меня, или, скорее, утешить меня.
Но в лесу не было никакого шума, и звёзды в чёрном небе светили спокойно.
Природа приняла Мишину торжественную клятву.
Он снова заговорил:
«Я повторил своё приветствие дважды, — сказал он, — потому что научился, понял, решил для себя две вещи: необходимо попрощаться с женщиной и поблагодарить её… Моё первое приветствие было горестным прощальным салютом разрыва, второе же стало выражением моей благодарности… Ксенофонта, ты — та плоть, посредством которой я был освящён. До того, как узнал тебя, я был лишь диким зверем — но через тебя ко мне пришло Понимание… через тебя, поскольку ты получила его до меня… и скоро я узнаю, почему вышло именно так… Он, ты, я?.. чёрное, белое, красное?.. я спешу узнать, но я уже чувствую в том великую радость, и я выражаю почтение тебе, о, Ксенофонта, благословенная плоть Его желания! — ибо без тебя я бы не узнал, как совершить Переход… Ксения, друг мой, прими знак моей благодарности.»
Он сорвал прутик с цветами с ветки дерева и подоткнул его в лиф моего платья, между грудей.
«Пойдём дальше,» — сказал он быстро.
Это был всё ещё длинный путь.
Сначала мы шли тропой по лесистому склону с часто встречавшимися на пути ручьями.
Держась за руки, мы перепрыгивали эти полные влаги вены земли, и Миша сказал мне:
«Смелее, моя маленькая Ксения — награда ждёт тебя.»
Красный свет от фонаря сопровождал нас, подобно защитной сфере. Он распугивал голодных зверей, бродивших по полянам в поисках добычи.
Ветки трещали во тьме, и я задрожала, вопреки самой себе.
Тогда Миша сжал сильнее мои испуганные пальцы своей рукой — и это успокоило меня.
Но я не осмеливалась говорить, ибо испытывала глубочайшее уважение к миру, в который вторгся его дух.
Я придумала кое-что другое, чтобы обязать его уделять мне внимание чаще: даже когда я не пугалась, и всё вокруг было спокойно, я вздрагивала, чтобы он сжимал мою руку.
Он, несомненно, это понял, ибо вскоре произнёс:
«Ксения, вместо того, чтобы расти, ты уменьшаешься… но это хорошо… так и должно быть… Когда мы придём к большому дубу… в место, где Он будет ждать нас… у меня будет всего лишь юное дитя, ничего не понимающее, но рядом со мной… И когда ты не будешь знать ничего, я возьму тебя в свои руки… и тогда ты станешь чем-то, чего не испугается Дух…»
Он сказал это приглушённым голосом, как будто самому себе.
Я не пыталась проникнуть в смысл его слов, довольствуясь восприятием их вкуса, подобно тому, кто пьёт ликёр, чтобы он лишь пощекотал внутренности.
Мой мозг засыпал.
Мы покинули лес и вошли в узкое ущелье, где быстрый поток устремлял свои красноватые воды к бурному Тереку21.
Задолго до того, как мы пришли туда, звучное бурление его пены предупреждало нас об опасности.
Мы подошли к нему осторожными шагами, и Миша склонился над водой, чтобы посмотреть, есть ли пригодный брод.
В этом открытом месте ночь была менее мрачной, ибо сияние звёзд соединялось со сверкающим отражением света от снегов и льдов окрестных пиков. Я заметила склизкое и угрожающее существо, поднявшее голову из воды, совсем рядом с Мишиной правой ногой.
«Осторожно! — прокричала я. — Оно на тебя нападёт!»
«Думаешь? — спросил Миша. — Значит, твоя храбрость исчезает!» После чего он добавил: «Но это тоже правильно, ибо плоть пуглива.»
Он вытащил свою саблю и направил её острие на зверя. От стали разлетелись отблески, и животное удалилось с шипением.
Миша задумался на мгновение.
«Возьми фонарь, — сказал он, — я сделаю мост. Иначе мы не перейдём.»
Он собрал несколько больших камней и бросил их, один за одним, в поток.
Так получилось что-то вроде очень простой дамбы, о которую течение разбивалось на неистовые брызги.
Острием сабли Миша проверил прочность своей конструкции, после чего сказал:
«Хочешь пойти первой? Мост узкий, двоим места не хватит.»
Я оставалась в смятении.
Я чувствовала, что этот вопрос был испытанием. Я хотела дать ему ответ, который он желал услышать, но не могла угадать его.
Миша повторил свой вопрос:
«Пойдёшь первой?»
Я всё ещё не решалась.
«Ах, твоя воля исчезла тоже! — провозгласил он, ошалев от радости. — Ничего не осталось, ничего — ни понимания, ни воли. Такой ты и должна была стать.»
Он поднял меня на руки и пересёк каменный мост быстрым бегом.
Моего разума едва хватало на то, чтобы держать фонарь, едва не выпавший из моих рук.