Мария Нагловская

Священный ритуал магической любви

Глава 4. Испытание

Я чувствовала себя избитой, оскорблённой, испачканной этим жестоким вторжением в мою душу, привыкшую к благородным местам. Вторжением, нанесённым дерзким мужчиной, что украл мою невинность, как будто это было его право, как будто я была сродни куску земли, степи или берега, куда мужчина может придти и отдавать приказы в своё удовольствие.

Я не знала, что именно он сделал. И не могла узнать до определённого момента и определённых обстоятельств, о которых поведаю далее. Но само событие нахождения в его объятьях и ощущения трепета в соприкосновении с его горячим телом — даже если всего лишь на миг — в моих глазах представляло собой однозначное падение.

Признаюсь честно: я чувствовала себя виноватой во всём случившемся и сгорала от стыда за это.

Когда Миша ушёл, я продолжала сидеть перед своим письменным столом, сжимая руками пресс-папье. Я не чувствовала в себе права ни двигаться, ни делать что бы то ни было. Может ли у кого-либо быть воля, когда он не чувствует себя достойным жить?

И само место моего преступления предо мной казалось ещё одним мучительным обвинением.

“Я больше не смогу лежать на этой кровати, — подумала я. — Каждый раз, когда я буду ложиться на неё, я буду видеть свою наготу перед глазами Миши. Я не смогу больше дотронуться до стула, где он сидел, пока я спала. Я не смогу ни открыть, ни закрыть свою дверь, потому что я никогда не забуду, что оставленная мной у порога тарелка послужила ему приглашением и искушением… и центр моей комнаты, где он схватил меня, чтобы посягнуть на меня, всегда будет видеться горящим в огне.

“Место погибели — вот во что превратилась моя спальня!”

Сумерки не длятся долго в узких долинах Кавказа, и когда наступает ночь, температура воздуха падает очень резко.

Порыв ветра, показавшийся мне ледяным, вдруг ворвался в мою спальню через западные окна и развеял мои печальные размышления.

“Мне немедленно нужно одеться,” — сказала я себе.

Я достала из комода несколько строгих на вид предметов одежды и самое тёмное, какое могла найти, платье, затем медленно оделась. Мои руки были тяжёлыми, и пальцы едва слушались меня.

Я снова привела в порядок волосы и закрепила их вокруг головы, в деревенской манере.

Также я достала шерстяную шаль с Урала, чёрную с серыми полосками.

“Не так я хотела бы показаться своему возвышенному жениху из леса, — подумала я меланхолично, — но соврать будет невозможно: я не могу одеться весело, когда моя душа пребывает в удручении.”

Мне надо было обуться. Я надела длинные чёрные чулки и высокие ботинки, доходившие до моей голени.

“Выходит, что я в трауре. Примет ли он меня такой?”

И в тот момент меня посетил своего рода детский каприз: я подошла к маленькому туалетному столику и взяла с гвоздя сухой венок, висевший там с дня Ивана Купалы, обвитый лентой из символичных цветов: красного и золотого.

“Это будет моим венцом согрешившей невесты, — я сказала себе. — Надо посмотреть, как это выглядит.”

Вы, наверное, помните, что в моей спальне не было зеркала. Чтобы судить о том, как смотрится сухой венок на моей белокурой голове, я обратилась к своему привычному решению, хорошо знакомому всем старикам и послушникам в монастырях: я подошла к окну и посмотрелась в стекло распахнутой створки.

Это импровизированное зеркало вернуло мне смутное отражение печального лица с резко выделяющимися глазами. Стебли на моей голове смешивались с прядями волос, и только красно-золотистая лента выделялась из тени, подобно мимолётному пламени.

“На Его часах был такой красный цвет!”

Эта мысль пронзила мой дух, подобно удару молнии, и я снова увидела, действительно увидела, с открытыми глазами, но без чёткого местоположения, тот странный циферблат из моего сна, каким он был в момент совершения Мишей его невыразимо плохого поступка.

“Возьми бумагу и цветные карандаши.” — сказал голос внутри меня.

Я подошла к своему письменному столу, взяла большой кусок белого картона и положила рядом, чтобы было легко достать, набор карандашей — красный, синий, жёлтый, белый и чёрный.

Я продолжала стоять.

“Нарисуй ровный круг,” — приказал мне голос.

Я никогда не делала особых успехов в рисовании, но круг, который я нарисовала тогда от руки, действительно был почти ровным. Между крайней восточной и крайней северной точками линия чуть задрожала, но голос сказал мне: “Ничего не исправляй… А теперь расставь часовые деления.”

И я принялась за дело: “12” в северной точке, “1” слева от неё, затем, следуя в том же направлении и сохраняя равные промежутки: “2”, “3”, “4”, “5”, “6”, “7”, “8”, “9”, “10”, “11”.

“Нарисуй цифру “2” над “11”.”

Я подчинилась.

Нарисуй “3” над “12”, вне круга.”

Я сделала это.

“Помести “5” над “1”, тоже вне круга.”¹²

И это тоже было сделано.

“От новой цифры “2” к новой цифре “5” нарисуй кривую линию, параллельную окружности… Напиши заголовок:“Моё новое утверждение”. На полях напиши: “Промежуточные часы в сумме составляют 54, или 9”. Это символическое число ЭРЫ, с которой я борюсь, ибо она ОТНИМАЕТ У МЕНЯ ТЕЛО.”

Я старалась написать всё это лучшим почерком, на который была способна, в тот момент, когда услышала, уже не изнутри меня, но извне, сказанное, как будто тайком, предложение, наполнившее меня страхом:

“Мне нужны мужчина и женщина, чтобы возродиться от них.”

“Это тоже нужно написать?” — спросила я.

“Напиши это красным и позволь капле твоей крови упасть на пятое слово.”

Я взяла красный карандаш и написала: “Мне нужны мужчина и женщина, чтобы возродиться от них.”

Капля крови — где же её взять?.. Ах! Несколько капель были на Мишином платке. Может, и на простыне что-то осталось?

Я подбежала к кровати.

Конечно же!

Я услышала смех у письменного стола. Смех звучал саркастически, но по моему телу пробежала дрожь.

Да, на простыне было несколько красных пятен. Я не спрашивала себя, откуда они появились, потому что внезапно узнала тайну, которая была мне неведома до того момента.

“Миша пустил мою кровь, чтобы украсть мою девственность… для Него!”

О, какая радость пронеслась сквозь меня в тот миг! Какое счастье! Какое удовлетворение!

“Тогда Ты примешь меня, о, Великий Мученик! Ты желаешь моей жертвы, чтобы снова стать счастливым!”

Я взяла маленький кусочек ваты с туалетного столика. Я смочила его свежей водой и собрала им кровь с простыни. Затем, снова сев за письменный стол, я выжала каплю воды, покрасневшей от крови, на пятое слово: “женщина”.

Я ощущала изумительную безмятежность. Всё изменилось в моих глазах. Я познала мир в своей душе: когда она ни в здравии, ни в болезни… но всё идёт ей на пользу.

“Не надо творить обвинений в чём бы то ни было, лучше пытаться распознать глубокий смысл и необходимое основание для каждого из событий.”

Это предложение оказалось как будто бы вырезано на моей душе, и, подобно ученице, полной радости от преподанного Учителем урока, я села на стул.

Меня сразу же посетило вдохновение. Без малейших сомнений я взяла красный карандаш и заставила кровавую черту обойти все деления моего рисунка, оборачиваясь вокруг цифр так, как я видела во сне. Спирали и зигзаги сами собой формировались с изумительной точностью.

Когда я закончила, на куске картона была очень странная симметричная картина.

Эта красная линия, начинаясь от цифры “1”, с левого конца кривой линии, соединяла вместе три числа новой последовательности, заходила слегка за “11” с правого края кривой и закручивалась тремя тройными спиралями вокруг “3”, “6” и “9” последовательно. “2”, “4”, “8” и “10” оставались вовне линии, а “5”, “7”, “1” и “11” были внутри неё, и каждое из этих чисел занимало центр угла, образованного зигзагами.

Весь рисунок напоминал своим видом некое подобие звезды, с четырьмя острыми лучами и двумя округлыми сторонами. Но те точки, что располагались на цифрах “1” и “11”, выходили за чёрную кривую, венчавшую рисунок, подобно куполу.

И я принялась искать скрытый смысл того, что я только что нарисовала.

“Промежуточные часы в сумме составляют 9,” — сказал он мне¹³.

“Три числа новой последовательности… пять плюс три плюс два — это десять. Может ли это быть формулой: десять против девяти? И если формула верна — что она означает?”

И тут случилось нечто экстраординарное — вы, несомненно, не поверите в это, но всё же я утверждаю, что это чистая правда: синий карандаш самостоятельно покинул маленькую кожаную коробочку, в которой лежал с прочими карандашами, и вертикально встал на числе “11”, ровно посреди двух линий, что составляли его.

С поразительной быстротой, и всегда стоя вертикально, карандаш метался по рисунку, от “11” до “2”, от “2” до “10”, от “10” до “4”, от “4” до “8”, и оттуда — до “6”.¹⁴

На “6” он на мгновение замер — взмокнув от пота, ибо настолько сильны были мои страдания, я попробовала угадать: число “6”, в его тройном красном обрамлении — символ органа, спрятанного в моём теле, в который хочет проникнуть мой Господин.

Зачем?

Синий карандаш продолжил свой путь, спеша от “6” к “7”, от “7” через “5” к “9”, от “9” к “3”, от “3” до “11”, от “11” к “1” — и, подобно ласточке, бросился через “12” промеж цифр “3” и “2” нового порядка, в тот момент сиявшим, как бриллианты.¹⁵

Вокруг меня распространился незнакомый запах, и я услышала, как мой карандаш упал на пол.

“Мне нужны женщина и мужчина, — сказал таинственный голос, — чтобы отвоевать число ШЕСТЬ.”

И тогда, в пространстве между моими глазами и рисунком, я увидела образ яйца, формирующегося из светящихся линий, с отверстием в левой своей части, откуда вылетала в северо-восточном направлении электрическая вспышка, оставляя за собой яркий золотистый след.

“Ах, так вот почему! — произнесла я, когда образ исчез. — В мрачной тюрьме моего тела измученная Сущность снова найдёт силы, нужные ей, чтобы освободиться. Он Сам научит меня тому, что надо будет сделать…”

Я положила локти на стол и склонила лоб к своим ладоням. Все мысли оставили мой дух, и я погружалась в глубокую пустоту…

И пока я оставалась в таком положении, недвижная и вялая, волшебная ночь Кавказа окружала меня своим оживляющим действием…