Молот Тора: Реальность и объективность психики в мысли Фрейда и Юнга

ВВЕДЕНИЕ

Говорят, Один вырвал свой глаз в жертву за дар мудрости. Истекая
видениями, кровавый шар смотрел из колодца Мирмира, источника,
питающего Мировое Древо Иггдрасиль, которое проходит через девять
миров. Пожертвовать глазом подобно этому северному Богу—Отцу —
значит посвятить разум определенному способу постижения вещей. Это
значит, что нужно быть преданным идее. Взгляд Одина на идею, кото-
рую мы рассмотрим на этих страницах, исходит от Юнга. Размышляя
о психологии в свете своей концепции архетипа (идея, ради которой он
тоже отдал свой глаз), великий психолог пишет:

Психология, как одно из многих выражений психической
жизни, оперирует идеями, которые, в свою очередь, являются
производными от архетипических структур и, таким образом,
порождают несколько более абстрактный вид мифа. Таким
образом, психология переводит архаическую речь о мифе в
современную мифологему — еще, конечно, не признанную
как таковую — которая составляет один из элементов «нау-
ки» о мифах. Это, казалось бы, безнадежное начинание яв-
ляется живым и проживаемым мифом, удовлетворительным
для людей с соответствующим темпераментом, действительно
целительным, поскольку они отрезаны от своего психического
происхождения невротической диссоциацией. [2]

В следующих главах мы постараемся продемонстрировать, что
архаичная речь о мифе действительно была переведена в совре-
менную мифологему — этот «живой и проживаемый миф», как его
называет Юнг — в психологию. Будучи сравнительным исследо-
ванием, наш подход должен заключаться в рассмотрении теорий
Фрейда и Юнга через призму скандинавского мифа. В соответствии
с этим, наш интерес будет не столько в обеспечении психологическо-
го прочтения скандинавской мифологии, сколько в открытии того,
как скандинавские божества воплощаются в концепции и теории
глубинной психологии наших предков.

Мифы наших северных предков были жизненно важным выра-
жением их борьбы за существование в мире, в котором они жили.
Психология, как и цикл древних историй, предшествовавших ей,
в равной степени относится и к нам. Это тоже миф, так как мифы
древнего Севера были психологией прошлой эпохи. [3] Конечно,
есть различия. История движется дальше, времена изменились. От
значения, которое миф имел в прошлом, нас отделяет огромная про-
пасть. И, тем не менее, сравнения, которые можно провести, оказы-
вают жизненно важное влияние на практику психологии и анализа.
Просто называя психологию мифом (и признавая таким образом ее
символическое измерение), мы устанавливаем живую связь с ее те-
ориями, используя их не так, как если бы мы ценили их только за их
объяснительную силу. Cumgranosalis, теперь дело психологии —
быть для нашего времени тем, чем были гексаграммы И-цзин, скан-
динавские руны и просто сказания для другого.

С самого начала традиция глубинной психологии была очарована
мифологией. Это увлечение, однако, по большей части приняло фор-
му интерпретации мифов. Слушая древние истории, как будто они
были рассказаны устами пациента, психология относилась к ним как
к лечению разговором. Главным образом, это состояло из простой пе-
реводческой работы. Образы и мотивы мифа были объяснены в рам-
ках теоретических терминов, существующих в психологии. По иронии
судьбы, однако, эти термины часто были гораздо большим, чем про-
сто понятиями для размышлений. Материализованные и освященные,
они действовали, несмотря на всю свою абстрактность, как сами боги.

Здесь можно установить связь с тем, что в мифологии старый
порядок божеств часто вытесняется последующим — в скандина-
вской мифологии ванов сменили асы,
пришли олимпийцы. Психологии, наследующей мифы, которые ей
предшествовали, еще предстоит выработать собственную версию
этого архетипического паттерна. Я имею в виду, конечно, битву бо-
гов в анналах психоанализа. Начавшаяся с разделения путей Фрейда
и Юнга и продолжающаяся между различными школами анализа,
эта битва может иметь корни в неспособности глубинной психологии
признать, что теории ее основателей — это множество новых голов,
возникших из вековой гидры мифа. Однако, оглядываясь назад, на
столетия, теперь кажется иронией, что Фрейд, ненавидящий «чер-
ный прилив грязи … оккультизма» [4], который, как он опасался,
может привести к исследованию Юнга в области мифологии, обна-
ружил все наши начинания в Эдипе и создал пантеон понятий с та-
кими именами, как «Эго» и «Ид», «Эрос» и «Танатос» (который его
последователи позже назвали инстинктом смерти), даже когда его
отделившийся коллега продолжал воспринимать психику как серию
встреч с такими dramatispersonae, как тень и анима. В то время как
оба внесли свой вклад в новую мифологему психологии посредством
перехода от воображаемого языка древних мифов к более или менее
абстрактным концептуализациям, каждый из них был одновременно
вдохновлен тем, что, по его ощущениям, упустил в процессе другой.
[5] То, что каждый теоретик продолжал по—своему, позволяя об-
разному наполнять свое мышление, свидетельствует о плодовитости
непознаваемого объекта, который они оба обозначили с помощью
божественных терминов «психика» и «бессознательное».

На передовой линии ориентированной на образы мысли, что
последовала после того, как Юнг охарактеризовал психологию как
современную мифологему, стоит работа Джеймса Хиллмана. Вдох-
новленный идеей Юнга о том, что, как психология, так и мифо-
логия основаны на общих архетипах, «постъюнгианская» школа
архетипической психологии Хиллмана предприняла не что иное,
как полномасштабное «переосмысление психологии» с точки зрения
греческого политеизма. [6] Возвращаясь к историям о различных
божествах классического периода, по его мнению, архетипическая
психология стремилась воссоединить понятие архетипа с конкрет-
ными образами и конкретными деталями самих мифов. Инновация
здесь заключается в том, что изображения имеют глубину и значение
сами по себе. [7] Юнг, приближаясь к образам через свою технику
амплификации, отошел от специфики конкретных изображений. Для
него сходство между различными мифическими образами указывало
на существование в других отношениях непредставимых архетипов.
[8] Во многом благодаря выяснению этих структур Юнг перевел
архаическую речь о мифе на концептуальный язык аналитической
психологии. В противоположность этому подходу возвращение архе-
типической психологии к мифу было возвращением к образу. Стро-
го придерживаясь изречения Юнга — «образ — это психика» [9],
к которому склонялся сам Юнг, архетипическая психология пока-
зала, что образы не должны быть связаны с более абстрактно вос-
принимаемыми символами, чтобы иметь смысл. [10]

Мой собственный подход на этих страницах во многом обязан
Хиллману и архетипической психологии. Подражая работе этой
школы, я тоже буду обращаться к мифам с точки зрения перспек-
тивы и переосмысления психологии с точки зрения конкретных ми-
фических образов. Разница, однако, заключается в том, что мое
возвращение к мифу является одновременно возвращением к кон-
цепциям и теориям Фрейда и Юнга. Мой интерес, в отличие от

Хиллмана, состоит в том, чтобы заново открыть сочинения этих
теоретиков как мифы и их концепции как образы. [11] В некотором
смысле, я намереваюсь сыграть на обе стороны так называемого
классического архетипического континуума аналитической психо-
логии. Хотя, с одной стороны, в соответствии с подходом Хиллма-
на, я стараюсь придерживаться конкретных образов и представляю
их с точки зрения перспектив, которые они предлагают, с другой
стороны, я сохраняю что —то из концептуального словаря Фрей-
да и Юнга, например, такие термины, как «объективная психика»,
«бессознательное» и «психическая реальность». В то время как
Хиллман отошел от этих терминов, предпочитая вместо этого гово-
рить об образе и воображении, я лично склонен сохранять их. С моей
точки зрения, концепции так же ценны, как образы, даже являются
образами. Они тоже звучат с архетипической глубиной. Подобно
тому, как один образ подразумевает другой, тем самым активизируя
живые фантазии, которые пробуждают нашу психическую жизнь,
так и концепции могут открываться друг другу.

Есть еще один важный контраст между моим подходом и подхо-
дом Хиллмана, и это касается того, что Хиллман называет «куль-
турным центром». [12] Архетипическая психология, согласно
Хиллману, «начинается на юге», то есть на той же средиземно-
морской почве воображения, из которой возникла греческая и ре-
нессансная цивилизация. [13] В этом исследовании, напротив, мы
вернемся на север. Это смещение культурного локуса на противо-
положный Хиллману согласуется с нашим смелым намерением. По-
добно тому, как архетипическая психология, надеясь освободиться
от рамок концепций, в которых глубинная психология стала букваль-
ной, обратилась на юг, чтобы оказаться в «допсихологической гео-
графии», где то, что Север сформулировал как «психология», было
скрыто от культуры воображения и самого образа жизни [14], так
же мы, надеясь вернуться к концепциям и теориям Фрейда и Юнга
о живом и проживаемом мифе нашего времени, вернулись к пейза-
жам Северной Европы. Север, к которому мы возвращаемся, — это
не только Цюрих и Вена двадцатого века — север, который Хил-
лман оставил позади. Наш Север — это также древний языческий
Север Тора, Бальдра и Вёльсунгов.

Психология, согласно Юнгу, обязательно является субъектив-
ным признанием ее автора, продуктом или функцией его внутреннего
опыта. Это верно не только для автора, но и для читателя. Резонанс
между мифами Севера и сочинениями Фрейда и Юнга — это пре-
жде всего ощутимый опыт. Подобно тому, как чудеса мира приро-
ды вызывают в нас реакции, соизмеримые с их величием, человек
может ощутить нуминозное, сидя в своем кресле с книгой. Про-
исходит воздействие, и человек подчеркивает предложение. Или,
увидев связь с другим текстом, взволнованно набрасывает заметку
на полях. Как будто громом среди ясного неба, он поражен тем, что
Юнг, в особенно удачном определении того, что он имел в виду под

назвал «априори эмоциональной ценностью». [15] Проходя по нервным
волокнам через руку к перу, на
странице появляется линия, которая по—своему может быть столь же
вдохновляющей, как и предложения, которые она подчеркивает. Из
предложения, которое я однажды подчеркнул в гностическом Еван-
гелии от Фомы, я понял, как назвать этот излучающий силу гнозис:
«Когда ты видишь свой образ, ты рад. Но когда ты увидишь обра-
зы, которые пришли до тебя, которые не умирают и не создаются,
сколько ты тогда вынесешь!» [16]

Чтение произведений Фрейда и Юнга вместе с образами из
скандинавской мифологии, «возникшими до них», — это и богатый
эмоциональный опыт, и празднество для визионера. Например,
в связи с образом Одина, висевшего на дереве на ветру, [17] можно
обнаружить, что везиукла, «маленький пузырек» зарождающейся
жизни, описанный Фрейдом в книге «По ту сторону принципа удо-
вольствия» как подвешенный среди беспокойных стимулов мира,
мгновенно вспыхивает в уме. [18] Принесенный в жертву самому
себе в шаманском обряде бог, как говорят, собрал руны своей му-
дрости, прямо как маленький пузырек из размышлений Фрейда,
травмированный крайностями природы, развивает защитную по-
верхность, которая действует как создающий сознание и формиру-
ющий знания порог восприятия. Брюнхильда, воительница, лежащая
в огненном круге, наряженная в мужские доспехи, вызывает по-
добные фрейдовские образы того, как внешний стимул формирует
защитную поверхности или корку мертвой материи вокруг более глу-
боких, живых слоев везикулы. [19] Эти образы резонируют с сочи-
нениями Юнга. Подчеркивая те строки Речей Высокого, которые
относятся к мучениям Одина на древе, эссе Юнга «Разум и Земля»
глубоко входит в наши мысли, так как в этом эссе Юнг также раз-
мышляет об отношениях между психикой и неорганическим миром,
из которого она может возникнуть в ходе эволюции. Воображая
спуск через исторические пласты цивилизации, Юнг заставил бы нас
добраться до «коренной породы, и вместе с ней до того доисториче-
ского времени, когда охотники на оленей боролись за голое и жалкое
существование против стихийных сил дикой природы». [20] Именно
в этих «темных границах земли» мы сталкиваемся с факторами, ко-
торые наиболее сильно повлияли на нас и, следовательно, стали ар-
хетипами для Юнга, [21] так же, как они стали рунами для Одина.

Хотя глубинная психология от Фрейда до Хиллмана имела тен-
денцию обращаться к греческой мифологии за ее первоначальными
фигурами, в свете этой связи ассоциаций, в которых проявляет-
ся гнозис Севера, полезно исследовать степень, в которой образ
мышления управляется ледяными демонами, каменными гигантами,
валькириями и дочерями Рейна в декорациях пейзажей Централь-
ной и Северной Европы. [22] Это не значит, что нашу психологи-
ческую традицию нельзя понять с других мифологических позиций.

Точно так же, как сон может перенести нас в далекую страну в по-
исках перспектив, компенсирующих нашу местную психологию, так
и различные школы анализа могут найти компенсацию с помощью
так называемого «мультикультурного воображения». [23] В этой
связи полезно вспомнить о скромности, с которой Юнг сдерживал
применение своей, в целом, смелой концепции коллективного бес-
сознательного. В своем «Психологическом комментарии к Тайне
золотого цветка», древнем трактате о китайской алхимии, Юнг пи-
шет, что наше «становящееся более близким знакомство с духовным
Востоком должно быть для нас не более, чем символическим выра-
жением того факта, что мы вступаем в связь с чуждыми нам эле-
ментами в нас самих». [24] Применительно к северной перспективе,
которую мы будем рассматривать в этом исследовании, возможно,
самое большее, что можно сказать, это то, что скандинавская мифо-
логия резонирует с более знакомыми элементами в нас.

В каждой из следующих глав мы рассмотрим характеристику
психологии Юнга как современной мифологемы с позиции, отличной
от скандинавского мифа. В первой главе удар молнии Тора, мета-
тельный молот Мьёльнир, будет определять наш выбор и направлять
наше чтение текстов Фрейда и Юнга. С помощью этого изобра-
жения мы обсудим, как конкретность воображаемого и влияние
выражений психики были концептуально представлены Фрейдом
и Юнгом в мифах их теорий. Помимо того, что образы и воздей-
ствия эффективны, образы — и концепции, если их рассматривать
как образы — дают жизнь. Во второй главе это живительное каче-
ство будет рассмотрено с точки зрения меча, который Один вонзил
в ствол северного дуба Барнсток на свадьбе дочери Вёльсунга Сиг-
ни. Как мы увидим, существует много резонансов между этой се-
верной сагой и сагой, которую Фрейд, Юнг и Сабина Шпильрейн
разыгрывали в первые дни психоанализа. Наконец, в последней
главе будет рассмотрено отношение имагинальной психики к смерти
и мертвым предкам, наряду с такими психологическими понятия-
ми, как принцип постоянства, идеал эго, архетипы и мана личность.
В этом случае рассмотрим через призму мифа о Бальдре.

Мы начали с изображения Одина, жертвующего своим глазом за
дар мудрости. Мгновение назад мы упомянули еще один источник
мудрости этого бога: предсказательные руны. Подвергнутый стихии
древнего севера, «Высокий», как звали Одина, извлек то, что ста-
ло известно, как руны, из внутренней силы и глубины его положе-
ния. [25] Ближе к нашему времени Юнг, имея в виду аналогичную
динамику, писал о «фантазийных комбинациях», которые скрыты
в бессознательном и которые выявляются по мере того, как печать
времени и условий порождает внутри них созвездие. [26] При гада-
нии руны представляли собой маленькие кусочки камня, глины или
коры с выгравированным на них алфавитом из примитивных сим-
волов. Как предназначение и судьба на протяжении нашей жизни
играют в скрэббл, так и рунические фантазийные комбинации имаги
нальной психики формируются внутри нас под влиянием сочувствия
и превратностей судьбы, хотя бы в форме наших подчеркиваний,
незначительных комментариев и моментов мечтаний. Теперь, когда
мы обращаемся к текстам Фрейда и Юнга, перед нами стоит задача
прочитать их, как наши предки читали руны, позволяя особенным
отрывкам и сказаниям Севера возникнуть в памяти, вырваться из —
под давления жизни и ежедневных занятий.

ГЛАВА 1

Молот Тора: Реальность и объективность
психики в мысли Фрейда и Юнга

Психика для меня — это нечто объективное, то, что воздей-
ствует на мое сознание. Бессознательное (объективная психика)
не принадлежит мне, справедливо это или нет, но я принадлежу
ему. Делая его сознательным, я отделяю себя от него, и, таким
образом, объективируя его, я могу его сознательно интегриро-
вать. Таким образом, моя личность завершена и подготовлена
к решающему опыту, но не более того. Тогда может произойти
это спонтанное воздействие бессознательного, то, что алхимики,
Парацельс и Бёме символизируют как молния.

.. .Эго — это та часть Ид, которая была изменена прямым
влиянием внешнего мира … в некотором смысле это расшире-
ние поверхностной дифференциации. Более того, эго стремит-
ся перенести влияние внешнего мира на Ид и его тенденции, и
пытается заменить принцип реальности принципом удоволь-
ствия, который имеет безграничную власть над Ид. Для эго
восприятие играет ту роль, которая в Ид снижена до инстин-
кта. Эго представляет то, что можно назвать разумом и здра-
вым смыслом, в отличие от ид, которым управляют страсти.

Бог молнии

Мы уже познакомились с Тором во введении к этому тому. Бога гро-
ма и властелина молнии, огненного Тора, владеющего молотом, можно
представить, как посылающего этот «гром среди ясного неба», кото-
рый заставляет психологически мыслящего читателя подчеркнуть эти
отрывки из произведений Фрейда, Юнга и скандинавских мифов, ко-
торые вызывают подобные грому ассоциации, резонирующие в сердце
и разуме. Хотя сам он не является богом вдохновения или откровения,
как сын Одина — божество Асов, которому присущи эти качества, —
Тор представляет мощь и силу их воздействия. Подобно тому, как наши
северные предки сравнивали удар молнии, разбивающий скалы, лома-
ющий деревья, с искрой, порожденной молотом кузнеца, так и вдохно-
вение поражает нас громогласным ударом. Читая скандинавские мифы
вместе с сочинениями Фрейда и Юнга, разум которых был вдохновлен
этим опытом, мы достигли озарения. Идеи приходят вместе с раскатами
грома. Образы словно ударом молота поражают нас своей силой. Даже
когда мифологический образ Тора является самым далеким от нашего
разума, будучи совершенно неизвестным нам, тем не менее остается
возможность любой фантазии, «архетипа», как сказал Хиллман, «пол-
ностью имманентного в своем образе». [1]

Так же как Тор бросает свой метательный молот Мьёльнир (со-
крушающий или поражающий), в великанов и чудовищ, которые
являются врагами Асов и их царства, объективная психика с подоб-
ной мощью подбрасывает образы. Это не значит, что объективная
психика более реальна, чем Тор, или, что подобная молнии сила
одного больше первична, чем такая же сила другого. Фраза психо-
логии — «объективная психика подбрасывает образы» — столь же
мифическое утверждение, как и скандинавский рассказ о Торе и его
метательном молоте. В самом деле, мы можем так же легко увидеть
термин «объективная психика» как вспышку молнии, брошенную

Тором, так же, как мы можем представить молот Тора как мифиче-
ский образ, подброшенный объективной психикой.

Это верно не только для разума, но и для опыта. Когда человек
встречает концептуальный термин, такой, как «объективная пси-
хика» в тексте Юнга, или термин «психическая реальность» в эссе
Фрейда, он может быть поражен притоком эмоций не меньше, чем,
когда он читает о Торе и его молоте. Как ни странно, несмотря на
свою абстрактность, эти понятия обладают очень выразительной
силой. Хотя мы думаем о них как об идеях, они звучат чем —то бо-
лее глубоким, потому что они, в то же время, являются чувствами.
Архетип, очевидно, так же имманентен в понятиях, как и образах.
Подобно молнии, этот феномен продолжает повторяться в тех самых
словах, которые можно использовать для его объяснения. В таких
словах, как «нуминозный» и в таких фразах, как «априорная эмоци-
ональная ценность» [2], это «спонтанное воздействие бессознатель-
ного… которое символизируется… современным бессознательным,
как молния, когда молот Тора ударяет еще раз». В связи с этим сле-
дующее размышление Юнга представляется особенно подходящим:

Мы ни на секунду не смеем поддаться иллюзии, что архе-
тип может быть окончательно объяснен и рассмотрен. Даже
лучшие попытки объяснения — это только более или менее
удачные переводы на другой метафорический язык. (Действи-
тельно, сам язык — это всего лишь образ.) Максимум, что мы
можем сделать, — это стремиться к мифу в своих фантазиях
и придавать ему современный облик. [3]

Бог грязи

Помимо молниеносного качества его молнии, еще один аспект
Тора очевиден на этих страницах: Тор — бог воин, защитник Асов

чудовищный змей Мидгарда. Большинство сказаний, в которых
он фигурирует, чествуют его огромную силу и силу различных про-
тивников, которых он иногда легко, а иногда с трудом побеждает.
Однако, как и следовало ожидать, его мозг не достигает того же
уровня, что и его мускулатура. Это особенно очевидно, когда дело
доходит до словесных дуэлей. В дебатах недалекий Тор легко терпит
поражение. В отличие от других богов, которые едут по Радужному
Мосту, Биврёст, к Мировому Древу Иггдрасилю, где они проводят
совет, Тор идет по менее славному маршруту, прогуливаясь пешком
через глубокие реки, текущие от корней древа. Когда начинается
собрание, его действия соответствуют убогости его появления. Как
описывает один комментатор,

Он погружается в слепоту, но недостаточно мудр, он оши-
бается и полностью застревает. Он может быть так зол, что
кажется, будто в его глазах вспыхивает огонь. Он всегда за-
нят, и у него мало времени. [4]

Когда Юнг писал свою книгу «Психологические типы», он од-
новременно застрял в огромном масштабе своего предприятия и был
вдохновлен образом, который подбросило бессознательное (или
молния Тора) в ответ на эту ситуацию. Как рассказывает эту исто-
рию фон Франц,

Доктор Юнг хотел написать в ясной, логически точной форме,
что —то вроде LeDiscoursdelaMethode Декарта, но он не мог это-
го сделать, потому что он обладал слишком утонченным умственным
инструментом, чтобы охватить это огромное богатство материала.
Когда он достиг этой трудности, ему приснилось, что в гавани была
огромная лодка, загруженная чудесными товарами для человечества,
и что она должна быть доставлена в гавань, а товары розданы лю-
дям. К этой огромной лодке была привязана очень элегантная белая
арабская лошадь, красивое и утонченное, чувствительное животное,
которое должно было затянуть корабль в гавань. Но лошадь была
абсолютно неспособна на это. В этот момент огромный рыжеволо-
сый, рыжебородый великан прошел сквозь толпу людей, оттолкнул
всех в сторону, взял топор, убил белую лошадь, а затем взял верев-
ку и затянул целый корабль в гавань одним рывком. Таким обра-
зом, Юнг увидел, что он должен был написать с тем огнем эмоций,
который он чувствовал ко всей этой работе, и не продолжать ис-
пользовать эту элегантную белую лошадь. Затем его вело сильное
побуждение к работе или эмоции, и он написал всю книгу практи-
чески на одном дыхании, вставая каждый раз в три часа ночи. [5]

Хотя Юнг идентифицировал эту рыжебородую, владеющую
топором фигуру, которая способна освободить корабль своего сочи-
нения от грязи, в которой он сел на мель, как великана, может быть
более точным, в свете нашего обсуждения, видеть этот сон как яв-
ление Тора. Подобно Тору, который, как говорят, появляется всякий
раз, когда появляется великан, эта фигура, наряду с особенностями,
которые мы только что упомянули, также имеет связь с красноречи-
ем, обсужденным выше, и была богом моряков. [6] Рассказ Юнга
о своем сне и скандинавские мифы о Торе, очевидно, рассказывают
похожие истории о том, как все происходит. Подобно тому, как Тор
проходит через мутную реку в залы собраний богов, чтобы произ-
носить свои речи, Юнгу снился сон о застрявшем корабле и гиганте
с топором или боге, когда он изо всех сил пытался выразить себя
в своей книге о типах.

В связи с этим мы можем вспомнить использование Юнгом
изображения русла реки в своей характеристике архетипа, а также
ссылку, в которой он связывает «воздействие», которое архетипы
оказывают на речевой акт. В первой из этих ссылок Юнг описывает
архетип как «глубокое русло в душе, в котором воды жизни вместо
того, чтобы течь, как раньше, широким, но мелким потоком, вне-
запно превращаются в могучую реку». [7] Если в этом отрывке Тор
совершает свое путешествие в залы Совета Асов, во втором отрывке
он выходит, чтобы произнести свою речь:

Воздействие архетипа, независимо от того, принимает ли он
форму непосредственного опыта или выражается через устное
слово, оживляет нас, потому что оно вызывает голос, который
сильнее нашего. Тот, кто говорит изначальными образами, го-
ворит с силой тысячи голосов, он увлекает и берет верх, и в то
же время он поднимает идею, которую он пытается выразить,
из случайного и преходящего в царство вечного. [8]

Молот Тора в мысли Фрейда и Юнга

Психоанализ и аналитическая психология представляют собой
совершенно разные представления о грязи, через которую Тор про-
бирается к Иггдрасиллю и совету богов. В работах Фрейда эти об-
разы из скандинавской мифологии находят свои концептуальные
эквиваленты в таких понятиях, как инфантильная сексуальность,
фиксация и сублимация. Задействованная в этих терминах, мифи
ческая грязь, в которой застрял Тор, соответствует регрессивному
захвату инфантильной сексуальности, его мощному метательному
молоту Мьёльниру, самой сексуальности. Радужный мост и залы
собраний в ветвях Мирового Ясеня, Иггдрасиля, напротив, соот-
ветствуют проявлениям культуры, к которым может применять-
ся либидо, при условии, что можно отказаться от инфантильных
форм удовлетворения и сублимировать их регрессивные стремления.
И в этом заключается трудность, по крайней мере, в психоаналити-
ческой версии истории. Тянущийся в двух направлениях одновремен-
но, амбивалентный Тор должен изо всех сил пытаться освободиться
от инстинктивных превратностей, в которых он застрял на своем
пути к Иггдрасилю, прямо как Моисей Микеланджело, по мнению
Фрейда, [9] разрывался между регрессивным желанием присое-
диниться к танцу вокруг золотого тельца и заповеди его идеала эго
искать удовлетворения в высших культурных формах. Вырвав ногу
из этой вязкой грязи и снова погрузив ее, пока он изо всех сил пыта-
ется освободить другую, Тор, или, скорее, не проявившийся в полной
мере инстинкт или неясное влечение, которое зациклено в грязных
объятиях его соответствующей эрогенной зоны, претерпевает то, что
Фрейд, имея в виду так называемые «превратности инстинктов»,
назвал «разворот в противоположную сторону». [10] Активная
стойка превращается в пассивную, даже в скандинавском мифе мо-
гучий Тор на мгновение падает в том месте, где он застрял. Чтобы
восстановить равновесие, существует «изменение состояния» [11],
эротическая жизнь превращается из любви в ненависть: разгорячен-
ный от разочарования, бог дает волю громовой ярости. Последую-
щие шаги приводят к другим инстинктивным превратностям, таким
как «смена объекта», «подавление» и «сублимация». [12] Одновре-
менно секвестрированные в первичном процессе, который является
следствием на ментальном уровне побуждений, речи и мысль тоже
начинают путаться. Хотя пациент обязан сказать все, что приходит
ему на ум, его ассоциации, как давно признал психоанализ, совсем не
свободны. Так же как защита от инстинктов противостоит прямому
преследованию инстинктивных целей [13], происходит сопротивле-
ние соблюдению фундаментального правила. [14] Слова терпят не-
удачу, темы резко меняются, и дискурс становится необъяснимым
образом застопоренным и заблокированным. Когда пациент, кажет-
ся, говорит свободно, а часто и нет, это происходит из —за грязной
стопы Тора во рту — язык, напоминающий механизмы детской по-
ловой жизни, которые мы только что перечислили. Но распознавая
грязь на слух, то есть обладая знанием таких грязных механизмов,
как смещение, сгущение и символизация, аналитик прислушивается
к скрытому значению высказываний пациента, формулируя их в убе-
дительные интерпретации, которые несут свет разума и реальности.

С юнгианской точки зрения, грязное русло рек под Радужным
мостом и высокий зал заседаний в ветвях Иггдрасилля не являются
явными противоположностями развития и морали, которые пред-
лагает фрейдовский взгляд. Напротив, именно как разные стороны
континуума, с которым можно столкнуться любым образом, от са-
мого обыденного до самого возвышенного, этот мотив воплощается
в теориях объективной психики аналитической психологии. В отли-
чие от Фрейда, который защищал свет рационального интеллекта
(это внутреннее представление принципа реальности) над мрачно —
инфантильными фантазиями, которые порочно порождает принцип
удовольствия, Юнг, как и Парацельс до него, думает о грязных об-
разах, в которых наша жизнь погрязла с самого начала, с априорным
сознанием архетипического света. [15] Подобно спрятанным под
валунами и под корнями деревьев сокровищам и золотым рудникам
северных дварфов и эльфов, lumennaturae, или естественный свет,
как и небесный источник гностических размышлений, захвачен тя-
жестью самой материи.

Это не только то, что архетип является полностью имманент-
ным в своем образе, как мы уже слышали от Хиллмана. И не то,
что материя и дух, подобно грязи и молнии в нашем северном мифе,
объединяются в так называемом промежуточном мире образов. [16]
К этим аксиомам нужно добавить третью, адаптированную из изре-
чения Эдварда Кейси [17], если мы хотим поместить грязь в центр
полностью воображаемой перспективы: образ — это не то, что
мы видим, а то, как мы видим и то, как видят нас с транспер-
сональной перспективы объективной психики. [18]

Хотя интеллект, обращенный к абстракции, может восприни-
мать архетипическую психику как область изолированных и четко
дифференцированных монад, архетипы, пишет Юнг, существуют
«в состоянии загрязнения, наиболее полного взаимного взаимопро-
никновения и смешения» [19] Смешанные друг с другом в этом не-
дифференцированном состоянии, различные архетипические грани
коллективного бессознательного становятся нам понятны только
тогда, когда мы так же погрязли в яме жизни, как и они друг в дру-
ге. Как говорит Юнг: «Когда возникает ситуация, которая соответ-
ствует данному архетипу, этот архетип активизируется, и появляется
компульсивность, которая, подобно инстинктивному побуждению,
преодолевает разум и волю или вызывает конфликт патологических
измерений, то есть невроз». [20]

Фрейд, конечно, не мог признать такую точку зрения. Хотя
он также был чрезвычайно заинтересован в изначальных состоя-
ниях психики, тенденция приписывать им мудрость была для него
анафемой. [21] Миф и религия, по его мнению, были первобытной
слизью, наиболее пагубной для самых ранних побуждений челове
чества — древний человек находится в тех же отношениях со своим
современным коллегой, невротичным человеком, что и извращенный
инфантильный человек и зрелый взрослый. Лучшее, что можно было
сказать о них, было то, что их мотивы и убеждения свидетельствова-
ли о трансформации через отречение и сублимацию слепой импуль-
сивности ид в императивы идеала эго:

Идеал Эго — это … наследник Эдипова комплекса, и, сле-
довательно, он также является выражением самых мощных
импульсов и наиболее важных либидинальных превратностей
Ид. Создавая этот идеал Эго, он овладел эдиповым комплек-
сом и в то же время оказался в подчинении Ид. В то время
как Эго по сути является представителем внешнего мира,
реальности, суперЭго противопоставляется ему как пред-
ставителю внутреннего мира, Ид. Конфликты между Эго и
идеалом, как мы теперь готовы обнаружить, в конечном итоге
отражают контраст между тем, что реально, и тем, что отно-
сится к психике, между внешним и внутренним миром. [22]

Хотя с этой теорией Фрейд, безусловно, встречает упрек тех
критиков, которые жаловались на то, что психоанализ игнорирует
«высшую, моральную, сверхличностную сторону человеческой при-
роды» [23], история, которую он рассказывает, является наиболее
пессимистичной, учитывая, что суперЭго, которое развилось в ре-
зультате того же самого процесса, рассматривается как отбрасыва-
ющее столь длинные тени недовольства на будущее. [24]

Несмотря на тревожные предостережения Фрейда, что он дог-
матично относится к сексуальным теориям психоанализа и делает
из них «непоколебимую оплот» «против черной волны грязи … ок-
культизма» [25], его собственные возникающие теории угрожали
освободить Юнга. По его мнению, позиция Фрейда, доведенная
до ее окончательного вывода, «приведет к уничтожающему сужде-
нию о культуре», культура, представленная на этот счет, является
«простым фарсом, болезненным следствием подавленной сексуаль-
ности». [26] Увязнув по колено и выше, в своих мифологических ис-
следованиях, Юнг пришел к убеждению, что мифический субстрат
ума — это не просто болото репрессированного материала, которым
Фрейд считал его в то время [27], а источник жизненной силы,
устойчивость и протоадаптивные тенденции. Однако, как и в случае
с Тором, поначалу ему было мучительно трудно изложить свои идеи
Фрейду, основанные на своих фантазиях, которые он, как и Фрейд,
до этого момента воспринимал с подозрением. [28] Юнг был очень
обеспокоен, который писал своему пациенту и доверенному лицу
Сабине Шпильрейн: «Я был достаточно кощунственным, насме-
шливым и подвергался серьезной критике; поэтому я сохраню свои
руны и все мои бледные и тонкие маленькие идеи, некоторыми из
которых я поделился в своей работе «Либидо», хотя, как он горько
добавил, «[они являются всего лишь] «ненаучными», символическое
построено на подавленном анальном эротизме». [29] Очевидно, что
в этот момент своей карьеры Юнг лишь смутно понимал то, что он
позже, с помощью своего алхимического исследования, увидит бо-
лее ясно: молния и грязь соединяются, прямо как золото (как гласит
пословица) лежит в навозе.

Позднее убеждение Юнга в том, что «творческое воображение —
это единственное первоначальное явление, доступное для нас, настоя-
щая основа психики» [30], стало распространяться в нем с признанием
того, что именно мифическая сила сексуальной теории Фрейда [31],
а не сама сексуальность, вызвала захватывающий, если не сказать
фиксирующий, эффект, который Фрейд приписал либидо. Как един-
ственная непосредственная реальность, доступная нам, образы, по
мнению Юнга, [32] более указывают на нашу психическую природу,
чем на сексуальность. Они, а не сексуальность, — это грязь, в которой
мы увязаем, поскольку они, а не сексуальность, являются источником
молнии, которая оживляет наше существо.

В то время как бессознательно мифический язык психоанализа
Фрейда мог бы ассимилировать образ Тора, увязшего в грязи, с его
психосексуальной теорией регрессии и фиксации, более сознательный
мифический язык аналитической психологии Юнга будет говорить
о потенциально позитивной интроверсии психического интереса в глу-
бину его собственных символических образов. Как сказал Юнг в бо-
лее позднем, пересмотренном издании главы своей книги Wandlungen
undSymbolederLibido, которая в первоначальном варианте обозна-
чила конец его коллегиальных отношений с Фрейдом:

Регрессирующее либидо, по —видимому, десексуализирует
себя, отступая шаг за шагом к предсексуальной стадии ранне-
го младенчества. Даже там оно не останавливается, но, говоря
по —другому, продолжает возвращаться к внутриутробному
состоянию и, полностью покидая сферу личной психологии,
врывается в коллективную психику … Таким образом, либи-
до достигает своего рода зачаточного состояния, в котором,
подобно Тесею и Пирифою в их путешествии в подземный
мир, оно может легко удерживаться. Но оно также может вы-
рваться из материнских объятий и вернуться на поверхность
с новыми возможностями жизни. [33]

Этот взгляд на грязь, который был таким же продуктом, как воз-
вращение Юнга к Тору в его детском стремлении создавать ручейки
для его фантазий на береговой линии Цюрихского озера, так и был
результатом его научных исследований природы мифа [34], действи-
тельно радикальным отклонением от взглядов Фрейда. С этой точки
зрения и грязь мифа, и материал теории являются существенными
выражениями символического процесса психики.

Символический процесс — это опыт образов. Его развитие обыч-
но показывает энантиодромную структуру … ритм негатива и пози-
тива, потери и усиления, темноты и света. Его начало почти всегда
характеризуется застреванием в тупике или в какой —то невозмож-
ной ситуации; и его целью является, в широком смысле, просветле-
ние или высшее сознание, с помощью которого исходная ситуация
преодолевается на более высоком уровне. [35]

Подобно тому, как вечность можно увидеть в песчинке, так и Тор
в споре о теории, объективная психика, мифологическая грязь взаи-
мопроникающих архетипов, ярко освещает образы и идеи, которым
мы подвержены, где бы мы ни застряли. Неважно, остановились
ли мы в одном из великих переходных периодов нашей жизни или
просто увязли в творческом проекте (как это было у Юнга, когда
он писал свои «Психологические типы»), рано или поздно метаю-
щая молнии и бросающая руны психика будет реагировать образом
или фантазией, которые «соединяют непримиримые притязания
субъекта и объекта» [36] так, что жизнь может продолжаться. Бог
(или то имаго психики, который так выходит за границы эго, что мы
воспринимаем его как божество) действительно слышит, как падает
воробей, в одной ситуации он становится Тором, а в других ситуа-
циях принимает форму других богов — отсюда и гипотеза Юнга
о коллективном бессознательном. [37]

Тор, Юнг и Фрейд в замке Утгарда —Локи

Что мы можем с уверенностью сказать о мифических об-
разах, так это то, что физический процесс запечатлелся в
психике в этой фантастической, искаженной форме и сохра-
нился там, так что бессознательное до сих пор воспроизводит
подобные образы сегодня. Естественно, теперь возникает во-
прос: почему психика не регистрирует реальный процесс, а не
просто фантазии о физическом процессе? [38]

Наше упоминание выше о психике, метающей молнии и броса-
ющей руны, поднимает важные вопросы. Как, теперь мы должны
спросить, почему психика так устроена? И что рассказывают мифы
о Торе, повторенные в теориях психоанализа и аналитической психо-
логии, о том, как возник так называемый объективный внутренний
мир психики

В «Старшей Эдде» [39] психоанализа рассказываются такие

легенды, как в Скандинавском цикле, изображающие Тора как
в скандинавских мифах говорится о ледяных великанах и камен-
ных демонах, миф Фрейда говорит об «влиянии внешнего мира»
на изменение идентификатора. [40] И там, где в скандинавском

повествовании описывается, что Тор появляется всякий раз, когда
к нему обращаются за помощью против йотунов и ванов, Фрейд
концептуализирует психический агент схожих характеристик — «я»
или «Эго», которое вызывается в результате столкновения между
инстинктивными импульсами Ид и силами внешнего мира в целом.

«Младшая Эдда» аналитической психологии Юнга рассказывает
примерно ту же историю. Действительно, как и Фрейд, Юнг также
представляет себе Эго, которое, по его словам, «кажется, возни-
кает в первую очередь из —за столкновения между соматическим
фактором и окружающей средой и однажды созданное как субъект,
… продолжает развиваться от дальнейших столкновений внешнего
мира с внутренним». [41]

Рассказ о столкновениях Тора с Йотунном, Скрюмиром и Ут-
гарда —Локи, Королем Йотуннов, [42] сразу вспоминается в связи
с рассказами Фрейда и Юнга о конфликте или столкновении сома-
тического фактора или идентификатора с внешним миром.

Проснувшись ночью от землетрясения, Тор вместе со своими
спутниками обнаружил рядом спящего огромного гиганта. Этот ги-
гант настолько велик, что из —за его храпа земля сотряслась. По-
сле пробуждения гигант представляется Тору. Его зовут Скрюмир.
Как бы могущественен ни был Тор, он явно ничтожен по сравне-
нию с этим Йотуном. Когда Скрюмир встает, чтобы одеться, Тор
понимает, что то, что он считал местом для ночлега, на самом деле
было просто большим пальцем рукавицы великана! Несомненно,
огромный размер тела Скрюмира объясняет то, что Тор принял
его приглашение путешествовать вместе. Дружеские отношения,
которые, похоже, установились между этими заклятыми врагами,
скорее кажущиеся, чем реальные. Хотя Тор позволяет себе быть
захваченным огромными шагами своего нового компаньона (и мы,

люди, делаем то же самое, когда нас поражает новый стимул
«отождествление с агрессором» [43] недолговечно. С наступлением
темноты, обнаружив, что он не в состоянии собрать достаточно сил,
чтобы открыть мешок с провизией, которые Скрюмир гостеприим-
но предложил ему перед уходом на ночь, Тор обязуется добавить
спящего гиганта в свой длинный список убитых йотунов. Подняв
молот Мьёльнир, бог грома приближается к Скрюмиру, издающего
громовой храп и ударяет спящего гиганта по голове. Хотя мы мо-
жем быть уверены в том, что удар был сильным, могучий Скрюмир
просто пробуждается, задаваясь вопросом, был ли это лист, упавший

ему на голову. Еще два раза Тор опускает свой молот на Скрюми

думает, что, возможно, на него упал желудь или веточка.

Учитывая, что мифические события, которые я только что описал,
и глубинные психологические концепции, которые, по —видимому,
напоминают их, не могут быть объяснены посредством сокращения
до терминов друг друга, давайте кратко перескажем рассказ о Торе
и Скрюмире в терминах сходных мотивов мысли Фрейда. Посколь
ку сопоставление этих мотивов делает чуждым то, что в знакомо од-
ной мифологии, и то, что чуждо в другой мифологии — знакомым,
что —то объективное на фоне того и другого ярко освобождается
или, как сказал бы Юнг, амплифицируется.

Скандинавский отчет о том, что Тора разбудил потрясающий
храп Йотуна Скрюмира, напоминает рассказ Фрейда о происхож-
дении Эго в столкновении между внешним миром и Ид, концепция,
которую мы уже обсуждали. Аналогичным образом, история о том,
как Тор впоследствии ударил молотом по лбу своего спящего врага
только для того, чтобы он принял это за щекочущий падающий лист,
напоминает репрессивную тенденцию, которую Фрейд приписывал
Эго. В материалистическом взгляде на Фрейда диалектика, из ко-
торой построен внутренний мир психической реальности, является
следствием того, что Ид активно поворачивается к себе, в форме
Эго, модифицированной версии столкновений с внешним миром,
который сформировался Эго вне удостоверения личности в первую

очередь. Рожденные в этом процессе, психические образы не яв-
ляются ни истинными копиями внешних объектов, ни полностью
прозрачными для Ид и его импульсов, но являются мутным слия-
нием двух. Получив свою форму и силу от столкновения между Ид
и внешним миром, которое они одновременно стремятся подавить,
эти образы создают посредством последующих собственных стол-
кновений друг с другом [44] иллюзорное пространство или психи-
ческую реальность все более огромных масштабов.

Очевидно, что видение Эго Фрейдом как одновременной защи-
ты и поддержки Ид, предлагающей ему галлюцинаторные формы

удовлетворения, перекликается с ударами молота, которые Тор на-

нес Скрюмиру. [45] Ибо, подобно тому, как спит
навском мифе, ментальный аппарат фрейдистской теории составлен
таким образом, что, когда он видит сны, впечатления, достигающие
его от инстинктов и внешнего мира, также принимаются за щекотку
листа, или любой другой образ, который может появиться, чтобы за-
щитить наш сон. Подобные процессы лежат в основе возникновения
невротических симптомов. Подобно тому, как Скрюмир пробудился
от ударов Тора и подумал, что на его голову упал лист, желудь, а за-
тем ветка, невротики, согласно теории Фрейда, защищают себя от
первоисточников их страданий, представляя свои мысли, фантазии
и симптомы таким образом, что они могут не осознавать их истин-
ного происхождения и значения. Маленький Ганс, если взять толь-
ко один пример, защитил себя от своих ужасных эдиповых страхов,
развив боязнь лошади. [46] В случае травматических неврозов,
с другой стороны, удары судьбы не могут быть сведены к таким ме
лочам, как падающий лист, желудь или веточка, хотя после многих
тысяч повторений наступления почти неопосредованного воздей-
ствия образов, которые характеризуют эти нарушения, могут также
начать изменяться, способствуя таким образом созданию души. [47]

Но для Фрейда ментальный аппарат не только искажает реаль-
ность как средство защиты; он также развивает способность противо-
стоять ей без иллюзий. Хотя природа может быть первой, кто нанесет
удар своего могучего молота созданиям, обитающих в ее среде, однаж-
ды подвергшись «тысяче естественных потрясений, которые насле-
дует смертная плоть» [48], та часть Ид, которая была травмирована
до такой степени, что теперь несет образ и подобие сил, поражающих
его, владеет собственным молотом… Подобно как внутреннему пред-
ставителю внешнего мира, так и ментальному посреднику, который
контролирует разрядку либидинальных возбуждений в окружающую
среду, Подобное Тору «Эго» стремится оказать влияние внешнего
мира, чтобы оказать влияние на идентификатор и его тенденции, и…
… заменить принцип реальности на принцип удовольствия, который
в Ид обладает неограниченной властью». [49] Искры света и вспыш-
ки молнии, порожденные этим, подобным удару молота, столкнове-
нием противоборствующих сил, соответствуют, по мнению Фрейда,
«разуму и здравому смыслу», которые Эго почерпнуло (филогенети-
чески и онтогенетически) из своих страданий в школе суровых ударов,
которую обеспечивает мир. [50]

Прежде чем исследовать идеи Юнга, которые приходят на ум
в связи с этим обсуждением, давайте вернемся к нашему сказанию
Севера.

Проснувшись на следующее утро, совершенно не почувствовав уда-
ров молотом, что сыпались на него ночью, Скрюмир приглашает Тора
и его спутников отправиться с ним в замок Утгард, цитадель Йотуна.
Там он иронично сообщает им, что они встретятся с еще большими пар-
нями, чем он сам. Тор принимает завуалированный вызов и соглашается
идти. Хотя его неудавшаяся попытка убить Скрюмира прошлой ночью
не предвещает ничего хорошего для такого путешествия, природа его
божественности основывается на таких столкновениях вопреки всему.
Кто, в конце концов, был бы Тор, если он не одолеет Йотуна?

После однодневного путешествия Тор и компания оказываются
в замке Утгарда. Замок имеет чрезвычайно огромный размер. Что-
бы увидеть его высоту, Тору пришлось запрокинуть голову. Чтобы
войти, он должен пройти, как мышь, через решетку двери.

Оказавшись внутри замка, посетители оказываются в угрожа-
ющем присутствии живущих здесь Йотунов. Им представляется
Утгарда —Локи, король Йотунов. Оскорбляя своих гостей из —за
их относительно небольшого размера, он немедленно бросает им
вызов, чтобы они соревновались с его Йотунами в серии поединков
и испытаний силы.

В первом конкурсе спутник Тора Локи борется с Йотуном Логи
в соревновании едоков. Хотя Локи с огромной скоростью и удо-
вольствием ест огромный кусок мяса, лежащий в корыте перед ним,
Логи за тот же короткий период съедает не только мясо, но и кости

и даже корыто.

В последующих конкурсах условия для Тора не лучше. После
чику —Йотуну по имени Хуги, в соревновании участвует сам Тор.

Известный своей способностью пить большие порции эля, крепкий
Ас мог ожидать, что сможет несколькими быстрыми глотками осу-
шить рог, который Утгарда —Локи предлагает ему. Тем не менее,
после трех попыток Тор, к своему огорчению, обнаруживает, что
рог еще далеко не пуст. Приглашая своего озадаченного гостя на
другие конкурсы, Утгарда —Локи насмешливо предлагает, чтобы
могучий Тор теперь посмотрел, сможет ли он поднять кошку с пола.
Тор и в этом не преуспел. Хотя Тор поднял кошку очень высоко,
она выгнула спину, и только одна лапа оторвалась от пола. А затем,
добавив еще одно оскорбление к раненой гордости Тора, Утгарда —
Локи предлагает провести финальное состязание. Будет ли великий
Тор испытывать свои силы в поединке со старой приемной матерью
короля?! Тор к этому времени приходит в ярость и готов сокрушить
все, что встанет на его пути. Но и здесь его усилия оказываются
безрезультатными. Даже эта старая карга заставляет его стыдиться
тем, что победила его.

С этим последним и самым унизительным поражением Утгар-
да —Локи отменяет любые дальнейшие состязания и приглашает
Тора и его спутников к столу. Утгарда —Локи проявляет к своим
гостям самое лучшее гостеприимство и устраивает пир. Тор и его
спутники не получают удовольствие от еды. После второго угощения
на следующее утро они готовятся к отъезду.

Именно в этот момент, когда Тор и его спутники собираются
покинуть замок, Утгарда —Локи показывает своим униженным

и пристыженным гостям, как обстоят дела на самом деле. С самой
первой встречи Утгарда —Локи, затем в
ра, использовал магию и хитрость, чтобы защитить себя и своих
собратьев —йотунов от силы Тора, которую он только притворялся
считать небольшой. Как он объясняет своим недоверчивым гостям,
мешок с вещами, которые он, как Скриюмир, дал Тору, нельзя было
открыть, потому что он был связан волшебной пряжей. А что каса-
ется ударов молотом, которые Тор нацелил на спящего Скрюмира,
даже первый из них убил бы его, если бы он, трикстер, не поставил
между молотом и собой гору. В качестве доказательства этого об-
мана гостям показывают высокую гору и три квадратные впадины,
которые сделал в ней молот Тора. А что же с соревнованием едоков?
Признавая, что Локи ест очень жадно, Утгарда —Локи противопо-
ставил его яростному огню, который мог поглотить кости и корыто
так же быстро, как мясо. Продолжая серию обманов, Утгарда Локи
рассказывает, что Йотун Хуге, который победил Тьялве, на самом
деле был памятью и мыслями их хозяина из Йотунна. Вряд ли мож-
но было ожидать, что Тьялве опередит их! Затем был рог эля, ко-
торый Тор попытался осушить. И в этом случае выступление Тора
было наиболее впечатляющим, поскольку другой конец рога лежал
в море. Хотя из —за этого рог не мог быть опорожнен, Тор выпил
из него так глубоко, что его глотки вызвали то, что сейчас известно,
как отлив! И какая хитрость была задействована в двух последних

испытаниях? То, что Утгарда —Локи назвал своей кошкой и бро-

Мидгарда, который опоясывал землю! Насмешливые Йотуны были
действительно поражены тем, что Тор поднял выгибающееся ду-
гой чудовище почти до небес! На них также произвело впечатление
выступление Тора в последнем состязании, поскольку, хотя он был
обманут и поверил, что старая карга, с которой он боролся, была
просто приемной матерью Утгарда —Локи, на самом деле это была
Старость, с которой он боролся. Никто, даже божество Асов, не
может одержать верх над этим духом!

Услышав про все эти испытания и обман, Тор быстро поднял
молот, надеясь нанести долгожданный смертельный удар, но также
быстро Утгарда —Локи исчез, и его замок вместе с ним.

Если психология, как предположил Юнг, является «переводом
архаической речи мифа в современную мифологему» [51], какую
мифологему, мы могли бы спросить, использует ли аналитическая
психология Юнга в пересказе этой северной истории? Или, другими
словами, в каких концептуальных терминах Тор, Скрюмир и Утгар-
да —Локи выражают мысли Юнга?

Мы уже рассмотрели теории в мысли Фрейда, в которых Тор
первый раз встречается с огромным Скрюмиром. Обращаясь те-
перь к рассмотрению теорий Юнга, мы обнаруживаем, что при
этом мы следуем сюжету нашего северного мифа. Хотя Тор принял
приглашение Скрюмира сопровождать его в замок Утгарда, где он
встретил Йотунов, которые были даже больше, чем сам Скрюмир,
теории Юнга приглашают нас представить себе психику как нечто
необъятное, в чем мы заключены, безмерность, которая полна вели-
канов. Эти гиганты, которых Юнг называет архетипами, являются
внутренними эквивалентами гигантов внешней среды, из которых
Фрейд механически выводил умственные механизмы. Хотя время
от времени Юнг описывал в утверждениях, что они эволюциониро-
вали по отношению к внешним силам по тому же принципу, который
описывает Фрейд, [52] архетипы для Юнга также имеют «беспри-
чинный и творческий принцип», который не может быть полностью
выведен из материальных процессов. [53]

Есть множество цитат из произведений Юнга, в которых фанта-
зии об архаическом мифе о пребывании Тора в Утгарде, придают ему
современный облик. Помня всю историю встречи Тора со Скрюми-
ром и Утгарда —Локи, приведем несколько из них.

Я могу только с удивлением и трепетом смотреть на глубины
и высоты нашей психической природы. Ее непространственная все-
ленная скрывает неисчислимое изобилие образов, которые накопи-
лись за миллионы лет живого развития и закрепились в организме.
Мое сознание похоже на глаз, проникающий в самые отдаленные
пространства, но именно психическое не —эго наполняет их непро-
странственными образами. И эти изображения не бледные тени,
но чрезвычайно мощные психические факторы. Максимум, что
мы можем сделать, — это неправильно понять их, но мы никогда
не сможем лишить их власти, отрицая их. Рядом с этой картиной
я хотел бы поместить зрелище звездного неба ночью, поскольку
единственным эквивалентом вселенной внутри является вселенная

снаружи… [54]
и смиренный перед Йотунами, которые победили его с помощью
обманчивой магии Утгарда —Локи, Юнг говорит в этом отрывке об
его удивительном столкновении с глубинами и высотами психической
природы, состоящей из образов, которые, далеко не просто бледные
тени внешнего мира, сами по себе являются мощными психическими
факторами. Хотя мы, как и Тор, можем неправильно понять эти об

разы или быть обманутыми ими, мы не можем, пишет Юнг, отнять

в, отрицая их реальность. Тот факт, что

они, будучи непространственными, появляются и исчезают сами по
себе, как и замок Утгарда —Локи в нашем мифе, указывает не на
несостоятельность образов (теория образов Фрейда как простое
исполнение желаний), а на независимость и автономность психиче-
ского фактора. [55] Поскольку, как пишет Юнг в другом фрагменте,
когда эффекты, которые производят эти образы, принимаются во
внимание, их определяющее влияние также должно быть признано.

Давайте теперь рассмотрим еще один отрывок из сочинений
Юнга, в котором Утгарда —Локи раскрывает Тору свою истинную
природу:

«Все, что снаружи, так и внутри», — можем сказать мы
с Гёте. Но это «внутреннее», которое современный раци-
онализм так стремится извлечь из «внешнего», имеет соб-
ственную априорную структуру, которая предшествует всему
сознательному опыту. Совершенно невозможно представить,
как «опыт» в самом широком смысле или, в этом отношении,
что —нибудь психическое, мог возникнуть исключительно во
внешнем мире. Психика является частью сокровенной тайны
жизни, и она имеет свою особую структуру и форму, как и
любой другой организм. Является ли эта психическая струк-
тура и ее элементы, архетипы, когда —либо «порожденными»
вообще, является метафизическим вопросом и, следовательно,
на него нет ответа. Структура — это нечто данное, предвари-
тельное условие присутствует в каждом случае. И это мать,
матрица — форма, в которую вливается весь опыт. [56]

Если молот Тора в руке Фрейда будет направлять свои удары
по Скрюмиру, здесь, в руке Юнга, как и в предыдущей цитате, он
нацелен на того меркурианского трикстера, Утгарда —Локи. Ибо
точно так же, как Утгарда —Локи в ходе разоблачения своего об-
мана Тору обнаруживает, что он был компаньоном Тора с самого
начала, появляясь перед ним раньше, что Тор ранее осознавал в фор-
ме Скрюмира, Юнг говорит о психике как имеющей «априорную
структуру, которая предшествует всему сознательному опыту». По-
скольку эта структура всегда является предварительным условием
теоретических фантазий, которые мы могли бы применить к ней, это
действительно метафизический вопрос, была ли она порожденной.
Даже такие блестящие и дальновидные теории, как теории Фрейда,
будучи далекими от того, чтобы нанести сокрушительный удар по
психической проблеме, падают на него как лист, желудь или веточка
априорной природы психики.

Идея Юнга о том, что сознание предшествует формированию
структуры, имеет решающее значение. Действительно, не было бы
преувеличением охарактеризовать его как краеугольный камень его
мысли. Отрицание априорной структуры, которую Юнг приписы-
вает психике, является эмпирическим следствием эпистемологиче-
ской головоломки, свойственной психологии, а именно отсутствием
архимедовой перспективы. [57] Поскольку она совершенно лишена
экстрапсихической точки зрения и, следовательно, никогда не смо
жет полностью отделить себя в качестве формулирующего субъекта
от объекта, который она стремится исследовать, психология оказы-
вается неспособной победить гигантов, с которыми она сталкивается.
Ее теории — это также фантазии, мифологемы в современном обли-
ке, укорененные в архетипах, которые предшествуют их нынешней
формулировке, даже когда мифы наших северных предков предше-
ствовали открытиям психоанализа и аналитической психологии. Как
и в случае с Тором, так и в психологии: как только мы верим, что
нанесли смертельный удар по Скрюмиру, мы оказываемся обману-
тыми Утгарда —Локи.

В то время как психоанализ, открытый Фрейдом, как и совре-
менный рационализм в целом, обрушивается на Скрюмира с его
механистическим предубеждением, что внутренний мир психики
может быть выведен исключительно из внешнего мира, Юнг, от-
вергая эту точку зрения, бросает взгляд на лицо Утгарда —Локи.
Конечно, молот юнговских теорий, равно как и теории Фрейда,
достиг своей цели. Это, однако, менее важно, чем признание
Юнгом того, что он всегда возвращается, подобно Мьёльниру
Тора, с совершенствующим сознание пониманием окружающих
его психических структур.

Важным моментом здесь является не просто то, что проекции,
содержащиеся в наших теориях, как и проекции в целом, «всегда
являются косвенным процессом становления сознания». [58] Учи-
тывая затруднения психологии в связи с отсутствием архимедовой
перспективы, этот процесс более цикличен, чем тот. Как только мы
сформулировали сознание, которое мы собрали из одной проекции,
в терминах более всеобъемлющей теории, мы не увидим, что мы
снова унижены, как и Тор и его спутники в их состязаниях с йоту-
нами, другой проекцией. [59] Когда этот процесс понимается как
символический, каким он на самом деле и является, он может слу-
жить методом познания, дающим неизвестному имена еще более
неизвестного [60] — в тексте Юнга такие имена, как коллективное
бессознательное, архетип и Меркурий, на этих страницах такие име
на как Тор и Утгарда —Локи.

Но давайте теперь рассмотрим еще один отрывок из писаний

Юнга, тоже читая его, как если бы это была речь Утгарда —Локи,
раскрывающая его обман Фрейду и Тору:

Не бури, не гром и молния… остаются в душе образами, а
фантазии, вызванные их воздействием. Однажды я пережил
сильное землетрясение, и мое первое, немедленное ощущение
было, что я стою больше не на твердой и знакомой земле, а
на шкуре гигантского животного, которое поднимается у меня
под ногами. (Обратите внимание на отсутствие архимедовой
точки опоры!) Меня впечатлил именно этот образ, а не фи-
зический факт. Проклятие человеком разрушительных гроз,
его ужас перед несвязанными элементами — это воздействует
на антропоморфизацию страсти природы, и чисто физический
элемент становится злым богом. Как и физическое состояние
его окружения, физиологические условия, выделения желез и
т. д. также могут вызывать фантазии, заряженные аффектом.
Сексуальность кажется богом плодородия… или страшным
змеем, который до смерти душит своих жертв. [61]

Хотя Юнг признал, что «мифы [несомненно] [содержат] отра-
жение физического процесса [и, следовательно,] многие исследо-
ватели предполагают, что первобытные люди изобрели [их] просто
для объяснения физического процесса» [62], он также видел их
как структурированные априори психическим фактором, который
перемежается с физическим процессом, хотя, возможно, находится
в синхронной связи с ним. Землетрясение в том виде, в котором
мы узнали его с помощью сейсмологических инструментов, реги-

стрируется психикой не как таковое, а как гигантское животное,

вздымающееся под ногами — или
связанный с выделением желез, происходящих в наших собствен-
ных телах, также опосредован миром фантазийных образов — от-
сюда и пословица Юнга о том, что «тело метафизично, как дух».
[63] Даже без неотразимых внешних раздражителей, таких, как
землетрясение и гормоны, упомянутые Юнгом, образы психики
могут создавать огромный эффект. Мы делаем из мухи слона,
создаем шум из ничего. Особо отмечая такие явления, Юнг по-
советовал, чтобы всякий раз, когда «психическая реакция … не
соответствует пропорции ее вызывающей причины [она], следует
рассмотреть, может ли она быть одновременно обусловлена архе-
типом». [64]

Молот Тора украденный и возвращенный

Многочисленные факты доказывают, что психика переводит фи-
зические процессы в последовательности образов, которые едва ли
имеют какую —либо узнаваемую связь с объективным процессом.
Материалистическая гипотеза слишком смелая и противоречит опы-
ту с почти метафизическим предположением…… нет вообще никаких

оснований рассматривать психику как нечто вторичное или как яв-
ление, напротив, есть все основания рассматривать его, по крайней
мере гипотетически, как фактор suigeneris, и продолжать это делать,
пока не будет в достаточной степени доказано, что психические про-
цессы могут быть воспроизведены в реторте. [65]

Аргумент, который Юнг выдвигает здесь и во многих других
своих трудах, против материалистической гипотезы и ее тенденции
воспринимать психику как нечто вторичное, простое явление, напо-
минает еще одно сказание о Торе из скандинавского цикла. Напо-
миная себе эту историю, мы можем амплифицировать априорную
психическую структуру, которая сформировала признание Юнгом
реальности этого фактора. Если раньше мы грезили об архаическом
мифе, переводя его в современную мифологему психологической те-
ории, то теперь мы грезим о современной мифологеме аналитической
психологии в ее архаичной форме — ignotumperignotius.

Миф, о котором я думаю, касается восстановления Тором своего
потерянного молота Мьёльнира. Подобно рассказу о встрече Тора
со Скрюмиром и Утгарда —Локи, эта история также имеет дело
с хитростью и обманом. На этот раз, однако, это Тор, с помощью
своего хитрого компаньона Локи, который играет роль трикстера.

Проснувшись однажды утром, Тор обнаруживает, что его молот
пропал, и обращается к Локи за помощью. Подозревая, что Йо-
тун украл его, Локи одалживает чудесное оперение Фрейи и летит
в Йотунхейм, чтобы узнать, что произошло. Оказавшись в Йотун-

|
| |
хейме, он вскоре обнаруживает, что Трюм, король инеистых вели-

Беспокоясь о том, что с их вновь обретенной мощью Йотуны будут
штурмовать Асгард, асы разрабатывают план, чтобы вернуть молот.
Выкуп, о котором просил Трюм — он просит руки Фрейи, — ис-
ключен, люди скажут, что богиня сошла с ума, если она отправится
в Йотунхейм! Но просьба Трюма дает Хеймдаллу идею. Они об-
манут Йотунов, замаскировав под Фрейю Тора! Это приведет его
в Йотунхейм и достаточно близко к молоту, чтобы поменяться с Йо-
тунами ролями.

Одетый как невеста, с Локи в качестве подружки невесты, Тор
отправляется за Мьёлниром. Когда жених Трюм впервые видит

свою судьбу, он поражен ее видом. Аппетит богини поражает его.

невеста немедленно потребляет вола,

восемь лососей и три бочки меда, не говоря уже о других деликате-
сах, которые она также пожирает в большом количестве. Успокоив
недоверчивого Трюма, Локи сообщает ему, что Фрейя не ела восемь
дней, таково было ее желание прийти к нему. Глядя в полные ярости
глаза Тора и принимая его за Фрейю, Трюм обеспокоен тем, что они
будто пылают огнем. Но снова Локи заверяет его, что это только
потому, что Фрейя не спала восемь ночей, так велика ее жажда быть
его невестой. Этих объяснений достаточно, чтобы развеять сомнения
йотунов, и свадебная служба начинается. Поскольку в этих северных
краях принято праздновать свадьбы, положив молот Тора на колени
невесты, Тору остается только ждать своего момента. Все идет по
плану Хеймдалля. Трюм достает молот и кладет его на колени сво-
ей невесты. Быстро схватив молот за рукоять, берсерк Тор срывает
свою маскировку и немедленно убивает Трюма и всех его гостей.

Проявив себя в мысли Юнга, утраченный молот Тора, соответ-
ствует рассказу Юнга о нашем современном бессознательном в от-
ношении реальности психики, гигантов, которые похитили его молот
и унесли к рационализму и материализму девятнадцатого и двадца-
того веков. В то время как в прошлые века Тор держал свой молот
относительно крепко, поскольку тогда существовала «религиозная
формула для всего психического» [66], сознание, к которому мы

были пробуждены Просвещением, делало нас более или менее без

Тора, погребенный на двадцать четыре лье под землей в Йотунхей-
ме, духовная сила или психический фактор проецировались в тайны
материи и силы мира природы, в результате чего чувство ее свобо-
ды воли и автономии было быстро утрачено из —за материализма
науки, которая таким образом вышла на первый план. Несомненно,
такого рода проекция, какие бы формы она ни принимала, всегда
была повсеместной. Силы внешнего мира часто огромны достаточно,
чтобы украсть реакцию психики, даже если она кажется источником
всего. Травмированный ветеран войны слишком хорошо знает, како-
во это, когда каждую ночь атакуют невыносимые сцены битвы. Тем
не менее, поскольку мифы (и, в конечном счете, также повторяю-
щиеся боевые кошмары) также являются не просто копиями внеш-
них объектов и внешних событий, но в то же время эффектными
фантазиями, выражающими собственную природу психики, молот
также возвращается. Зная это, мы можем представить, что кража
молота Тора и его последующее истолкование являются архетипи-
ческими измерениями любого мифа или образа. Ибо, хотя внешний
мир оказывает огромное влияние на воображение, тот факт, что это
воздействие регистрируется асимметрично такими фантастическими
фигурами, как великаны и каменные демоны, указывает на творче-
ское воздействие уже существующего внутреннего мира. [67] Апри-
ори этот мир также является формирующим духом, по —своему
мощным, как внешние объекты и внешние причины. [68] И, хотя
Фрейд извлек бы этот внутренний мир из мира внешних объектов
посредством процесса, называемого интроекцией, который он счи-
тал столь же обширным в своей способности поглощать и воспри-
нимать, как и голодный Локи, и большой и крепкий, как бочка Тор,
Юнг признал, что то, что, казалось бы, было интроецировано из
внешнего мира, всегда уже смешано с фантазиями, которые психи-
ка вытеснила в процессе проекции. Как и у четырехлетнего ребенка,
который ест брокколи только тогда, когда мать рассказывает ему,
что это чудесное зеленое дерево, то, что попадает в психику посред-
ством интроекции, с самого начала осложняется гигантами вообра-
жения, с которыми оно должно конкурировать. Опять же, из —за
отсутствия архимедовой позиции невозможно сказать, что ударяет
первым: внутренний мир или внешний, или какой процесс является
более первичным, интроекция или проекция. Наш миф, однако, не
обеспокоен этой дилеммой «курица или яйцо» относительно прио-
ритета в процессе. Скорее, он драматизирует отношения этих сил
и принципов через рассказы, которые указывают на то, как все про
исходит. Юнг, выступая за непроизводную реальность психическо
го фактора, снова переживает эти модели для нашего времени и для
нашей дисциплины, как это делает Фрейд в аргументации противо
положного случая. [69]

В работах Юнга есть множество отрывков, в которых мы ви-
дим, как Юнг возвращает психологии концептуальный эквивалент
утраченного молота Тора. Прежде чем исследовать некоторые из

них, отметим, что, как и в случае с Тором, Юнг также должен был
одеться в женскую одежду, прежде чем погрузиться в
своего бессознательного в поисках объективной реальности психи-
ки. И, как и Тор, Юнг изначально не хотел надевать такую одежду.
Комментируя это на своем семинаре по аналитической психологии
1925 года, Юнг сообщает, что в начале своей карьеры автономное
фантазийное мышление было для него совершенно отвратитель-
ным. «Освобождение во мне фантазии оказывало на меня такое же
влияние, как и на человека, если бы он пришел в свою мастерскую
и обнаружил, что все инструменты летают, действуя независимо
от его воли. Это шокировало меня… думать о возможности фанта-
зийной жизни в моем собственном уме — это было против интел-
лектуальных идеалов, которые я для себя разработал». [70] Чтобы
защититься от шокирующего осознания того, что инструменты ма-
стерской его разума часто выходили из хватки его сознания (прямо
как молот Тора), Юнг, по его словам, проецировал свой материал на
мисс Миллер, субъекта, чьи фантазии он исследовал на страницах
своих Wandlungen. [71] Только позже, с его признанием анимы как
внутренней фигуры в себе, он смог принять это автономное фанта-
зийное мышление, исходящее из глубин его собственной природы.

Именно особенность этого, по —видимому, субъективного фактора
свидетельствовала Юнгу о существовании объективной психики.

Он не мог бы постичь реальность этого фактора без столкновения
с анимой, как Тор не мог вернуть Мьёльнир, не надев свадебное
платье Фрейи.

Уже в 1912 году в серии лекций, которые он прочитал в Универ-
ситете Фордхэма в Нью —Йорке под названием «Теория психоа-
нализа», мы уже можем быть свидетелями того, как Юнг тянулся,
но пока не вернул молот Тора.

Мы никогда не должны забывать, что мир — это, в первую оче-
редь, субъективное явление. Впечатления, которые мы получаем от
этих случайных событий, также являются нашими собственными
делами. Это неправда, что впечатления навязываются нам безогово-
рочно, они обусловлены нашей собственной предрасположенностью.
У человека, чье либидо заблокировано, как правило, будут совер-
шенно иные и гораздо более яркие впечатления, чем у человека, чье
либидо организовано в виде множества видов деятельности. Чело-
век, который так или иначе чувствителен, получит глубокое впечат-
ление от события, которое оставит менее чувствительного человека
равнодушным. [72]

Хотя Юнг еще не достиг концепции архетипа, и, только с разви-
тием этой концепции он взял в руки Мьёльнир, в его утверждении
о том, что «психика не просто реагирует, но дает свой собствен-
ный ответ на воздействие», образы, посредством которых психи-
ка реагирует на воздействия, будь то образы, которые мы находим
в коллективных мифах, или образы, подобные тем, которые мы на-
ходим в наших собственных снах и фантазиях, — это как молния,
брошенная Тором. В то время, как мы ежедневно сталкиваемся
с множеством раздражителей, некоторые из которых могут иметь
травмирующую силу, существует психический фактор, который в то
же время вырывается наружу изнутри. В связи с этим приходят в го-
лову несколько строк из стихотворения пациента:

Я пишу в надежде, что мир исчезнет,

Постоянно разочарованный его отказом сделать это.

Изредка у меня получается.

Мир немного отступает,

Достаточно, чтобы позволить написать стихотворение. [76]

Ранее в этой главе мы спрашивали, как получается, что психика
так устроена, что, когда мы застряли или увязли в ней, она генери-
рует образы такой живости, проницательности и непреодолимой
силы, что мы можем изменить направление или двигаться вперед
снова. Продолжая наше исследование, давайте теперь рассмотрим
две цитаты из сочинений Юнга, в которых он не только возвраща-
ет молот Тора, но и решительно затрагивает этот вопрос. В первой
цитате Юнг просто повторяет свои взгляды относительно компен-
саторной тенденции бессознательного, объясняя ее через архетипы.
Во второй он объясняет более подробно. Вот первая:

Каждое вторжение из бессознательного является ответом на
определенную сознательную ситуацию, и этот ответ следует из всей
совокупности возможных представленных идей, т. е. из общей дис-
позиции, которая… является одновременной картиной в потенциале
психического существования. Расщепление на отдельные единицы,
его односторонний и фрагментарный характер, является сущностью
сознания. Реакция, исходящая от диспозиции, всегда носит тоталь-
ный характер, поскольку отражает природу, которая не была разде-
лена никаким различающим сознанием. Отсюда ее непреодолимый
эффект. Это неожиданный, всеобъемлющий, полностью освещаю-
щий суть вещей ответ, который приходит как озарение и откровение,
поскольку сознание вклинивается в безнадежный тупик. [77]

Запись, дающая больше объяснений, взята с семинара Юнга
1925 года. Имея в виду молот Тора, давайте обратим внимание на
использование Юнгом слова «последствия». Хотя он использует его
один раз в приведенном здесь разделе, на самом деле оно появляет-

ся три раза в абзаце, из которого оно взято. Аналогичным образом,
под землей на глубину в двадцать четыре лье, давайте также учтем
упоминание Юнгом того, что архетип в результате аналитической
работы «выкапывается» из внешнего мира, в котором он погребен
бессознательными проекциями.

… Образы коллективного бессознательного … относящиеся
к воздействиям абсолютно существующих внешних объектов …
являются психическими реакциями на них, единственной разницей
между образом внешней реальности и архетипом является то, что
первое сознательно, а второе бессознательно. Тем не менее, архетип

появляется и в так называемом внешнем мире, если он не «выкопан»
из нас аналитической процедурой. Но вы можете применить те же
аналитические процессы и к изображению внешней реальности,
и увидеть, насколько они субъективны…….. архетипы — это записи

реакций на субъективные чувственные образы. В нашей сознатель-
ной памяти мы записываем вещи такими, какие они есть, как воспо-
минания о реальных фактах, но в бессознательном мы записываем
субъективные реакции на факты так, как мы их воспринимаем в со
знании. Я должен предположить, что есть даже слои таких послед
ствий, реакций на реакции, и что они формируют стратификацию
ума. [78]

В следующем параграфе Юнг приводит пример этого процесса,
а в следующем за ним делает решающий поворот, который наш миф
описывает как возвращение Мьёльнира Тором. Теперь мы приведем
отрывок из первого абзаца вместе с целым последующим.

…Самое регулярное повторение в мире — это восход и заход
солнца. Наше сознание помнит реальные факты этого феномена, но
наше бессознательное зафиксировало неисчислимые миллионы вос-
ходов и закатов в форме мифического героя, а миф о герое является
выражением того, как наше бессознательное реагирует на созна-
тельный образ восхода и захода солнца. Как реакция а формирует
образ внешнего мира, так и реакция б формирует коллективное бес-
сознательное — то, что можно назвать своего рода миром миражей
или отражений.

Но было бы в некотором смысле унижением считать достоин-
ство коллективного бессознательного исключительно вторичным……..

Рассмотрение другого рода позволяет нам представлять коллектив-
ное бессознательное как первичное явление, как нечто suigeneris…
Поскольку мы предполагаем, что за нашим образом внешнего мира
находится абсолютная сущность, поэтому мы обязательно должны
предположить, что она присутствует за воспринимающим субъек-
том, и когда мы начинаем наше рассмотрение с этой стороны, мы
должны сказать, что коллективное бессознательное — это реакция
а, или первая реакция, или первый образ мира, в то время как созна-
ние будет только вторичным. [79]

Упоминание Юнга о коллективном бессознательном как о «неко-
ем мире миражей или отражений», а также о том, что он поднимает
вопрос о том, что оно является «первичным явлением», противоре-
чит нашим северным мифам. Нам приходится только думать о реф-
лексивных подвигах, совершенных Тором в мире миражей замка
Утгарда —Локи, или, опять же, о том, что Тор замаскировался под
Фрейю, чтобы забрать свой молот из Йотунхейма, чтобы увидеть
северное сияние, исходящее из этих отрывков.

Тор, Юнг и Йотун Рунгне

Чтобы завершить нашу встречу с аспектом психики, который
мы амплифицировали на протяжении всей этой главы, сравнивая
истории Тора с похожими теориями психоанализа и аналитической
психологии, давайте рассмотрим одно последнее сопоставление об-
разов и теорий, хотя бы для того, чтобы увидеть еще один проблеск
северного сияния, который вдохновил на эти страницы.

В своем эссе «Исследование в процессе индивидуации» Юнг
представляет тематическое исследование американской женщины
скандинавского происхождения, которая, непосредственно перед
ее сессиями с Юнгом посетила Данию, ее родную страну. [80] Се-
рия картин —мандал, которые она нарисовала в ходе своего анали-
за, началась с темного, задумчивого северного пейзажа с крутыми
скалами и морем. Вторая картина из серии, которую я хочу вы-
делить здесь, — это молния, ударяющая о скалистую береговую
линию и вырывающая из каменной массы круглый, освещенный
валун. Этот валун превращается в последующих картинах в ряд
сложных мандал. Это развитие, утверждает Юнг, компенсирует
беспорядок во внешней жизни его пациентки, поскольку она отра-
жает внутренний процесс самореализации или индивидуации. Уди-
вительно, но Юнг в своей обширной амплификации этой картины
не упоминает Тора, чьи колеса колесницы, сверкающие молниями,
продолжают символику мандалы, которую он исследует. Посколь-
ку я теперь, благодаря этому простому упоминанию, привожу этого
разбивающего валуны северного бога молний к картине этой паци-

ентки, я напомнил себе, что не стоит пренебрегать другой его исто-
о борьбе Тора с Йотуном Рунгне. Как говорится в мысли Юнга, это
рассказ о взаимопроникающем единстве материи и духа, который
является одним из аспектов алхимического философского камня.

Я не буду подробно рассказывать о скандинавском мифе, а толь-
ко о той части, которая связана с нашей темой.

Вызвав на помощь других божеств Асов, которые вступили
в конфликт с Рунгне, крупнейшим из Йотунов, Тор немедленно
столкнулся с ним в бою. Утверждая, что для Тора победа над безо-
ружным Йотуном не будет победой, Рунгне убедил Тора позволить
ему забрать свое оружие — щит и точильный камень — из Йотун-
хейма. Опасаясь, что этого оружия будет недостаточно, покрови-
тели Рунгне из Йотуна создали ему помощника из глины и сердца
кобылы. Как бы ни было огромно это существо, оно было безжиз-
ненным по сравнению с самим Рунгне, сердце которого было треу-
гольным камнем. Когда они встретились в бою, Тор атаковал Рунгне
со всех сторон, как молния на картине пациентки Юнга, бьющая
в валун на береговой линии. Когда Рунгне бросил свой точильный
камень в Тора (снова подумайте о валуне на картине пациентки), Тор
швырнул молот и разбил камень в воздухе. Некоторые осколки упа-
ли на землю, став источником точильных камней, используемых на-
шими предками, другие попали в голову Тора. Хотя Тор в конечном
счете одержал верх над своим врагом Йотуном, осколки, которые
застряли в его голове, вонзились туда так глубоко, что их никогда
не удастся удалить.

Юнг, в контексте своих алхимических исследований, рассказы-
вает похожую историю о «камне», заложенном в нас, из которого
складывается наша жизнь. Давайте закончим эту главу его версией:

Некоторая часть носителя проекции всегда цепляется за проек-
цию, и даже если нам удастся до некоторой степени интегрировать
в наше сознание ту часть, которую мы признаем психической, мы
интегрируем вместе с ней что —то из космоса и его материальности;
точнее, поскольку космос бесконечно больше нас, мы будем асси-
милированы неорганическим. «Преврати себя в живой философский
камень!» кричал алхимик, но он не знал, как бесконечно медленно

этот камень «создается»…… В этих проекциях мы сталкиваемся с фе-

номенологией «объективного» духа, истинной матрицы психического
опыта, наиболее подходящим символом которого является материя.
Нигде и никогда человек не контролировал материю, не наблюдал
внимательно за ее поведением и не обращал внимания на ее законы,
и только в той степени, в которой он это делал, он мог ее контроли-
ровать. То же самое относится и к тому объективному духу, кото-
рый сегодня мы называем бессознательным: он невосприимчив, как
материя, таинственен и неуловим, и подчиняется законам, которые
настолько нечеловеческие или сверхчеловеческие, что кажутся нам
crimen laesae majestatis humanae. Если человек прикладывает руку
к опусу, он повторяет, как говорят алхимики, Божье творение. Борь-
ба с несформированным, с хаосом Тиамат, на самом деле, является
исконным опытом.