Песни для Колдуньи

Предисловие. Библиографическая справка. 

Твори свою волю: таков да будет весь Закон.

Кэмерон жила в Западном Голливуде, в маленьком сказочном домике, запрятанном в глубине сада и невидимом для уличных прохожих. Это место всегда напоминало мне дом волшебника Мерлина из романа «Король былого и грядущего» Теренса Уайта.

Не в первый и далеко не в последний раз я приезжал к ней в гости, но именно этот визит стал самым незабываемым. Идя по тропинке сквозь заросли высокого бамбука, я слушал его приглушенный шелест. Ночь опускалась рано и незаметно, солнце клонилось к закату, заливая дом яркой светотенью последних лучей, как бывает только в южной Калифорнии. Одетая в мантию, с сияющими глазами, с гривой выбеленных длинных волос, отросших у корней ее природным рыжим цветом, она впустила меня и по-кошачьи проскользнула в гостиную. Она улыбнулась своей плутоватой, немного кривой улыбкой, что убавляло добрую половину от ее шестидесяти пяти лет. Пылинки танцевали в полосах света, пробивающегося из западных окон. Она села у подножья своих живописных ангелов на картинах, подвернула ноги и пригласила меня присесть рядом.

“Иногда свет светит так же, как когда Джек приходил домой с работы. Я люблю эти часы. Мы читали что-нибудь друг для друга. Ты читал Эддисона? Его книги были нашими самыми любимыми.”

Герои романов Эрика Рюкера Эддисона встречались вечерами, прежде чем направиться в особенное помещение – Лотосовую Комнату — чтобы переместиться в иной мир. Его книги рассказывают нам волшебные притчи другого мира, существующего параллельно нашему. Мы с Кэмерон поняли друг друга, она терпеть не могла говорить банальности и обрадовалась, что ей не придется пускаться в объяснения насчет истории, случившейся в рамках другой истории, в свою очередь, творящейся еще в одной истории. Как и ее жизнь с Джеком.

Помнится, она сняла с полки «Владычицу из владычиц» и зачитала вслух размышление Эддисона о смерти:

«Все проходит, все умирает, все, что для нас дорого: губы увядают, ясный рассудок тускнеет, засыпают “леди, роза и лоза”; даже имена, даже названия и воспоминания обо всем пережитом, исчезают и забываются; и в конце концов не только они, но сами смерть и забвение растворятся в бесконечном холоде и безбрежном небытии пространства и времени: навсегда, навсегда, навсегда.»

По мере того как она читала, время снималось с якоря. Казалось, мы вернулись в 1947 год. Кэмерон выглядела и говорила так же, как и тогда — ее акцент уроженки Айовы смягчился, гордые морщины разгладились, отказавшись повиноваться времени. В ней одновременно чувствовались и властность, и сексуальность. Как у Императрицы в Таро. Как у той Кэмерон, что снялась в «Торжественном открытии Храма Наслаждений» Кеннета Энгера. Как у Кэмерон, изображенной на рисунках в этой книге. Она излучала соблазн, магию, очарование — в изначальном смысле этих слов, когда очарование действительно завораживало, в том смысле, что существовал задолго до вульгарного модного гламура. Она знала, как привести в движение тонкие энергии, как они подкрепляют то, что мы принимаем за внешность. Харизма как способ перемены формы. Ничего удивительного: ведь она жила в Голливуде.

В сумерках настала моя очередь читать рондель, посвященный Афродите Урании:

Между закатом и морем

Буду я петь тебе славу.

В волн мимолетном узоре

Годы плывут величаво.

Взгляд тебя ищет в просторе,

Времени бездны пронзает,

Землю вокруг обегает,

Между закатом и морем!

О госпожа Афродита!

Счастье даруешь и горе.

Все твои храмы разбиты,

Но ты сама знаменита

Между закатом и морем.

Слава твоя не забыта.

Я сказал ей: нет, это не я. Уже тогда я знал, что Кэмерон надеялась отыскать его реинкарнацию. Это ей так и не удалось, по крайней мере, не в этой жизни.

Она улыбнулась и включила свет, вновь обернувшись красивой покрытой морщинками женщиной, которую я знал. Тогда я понял, что и эту внешность она выбрала сама. Кэмерон обладала гораздо меньшим тщеславием по отношению к своему телу, чем любая из моих знакомых. Я никогда не видел ее накрашенной, лишь изредка, собираясь выйти в свет, она слегка проводила помадой по губам.

Мы переместились в маленькую кухню и проговорили за чаем весь вечер, главным образом, о Джеке. Она так и не смогла полностью пережить его гибель, и несмотря на попытку повторного брака и бесчисленных любовников, мне кажется, что он держал ее также крепко, как и всегда.

Миф, созданный для нее Джеком – с подоплекой заклятья для проявления в мире богини Бабалон – лег на нее тяжким грузом. Я сказал Кэмерон, что в 1946 году она вступила в ряд магических предпосылок, заложенных Джеком в его Работе Бабалон. Настроенный довольно критически, я высказал ей, что Джек попытался проделать с магией то же самое, что он успешно осуществил с химией и ракетостроением: чтение за пределами уровня опыта, пропуск предварительных операций, самонастройка, изменение правил под себя. Джек обошелся без большинства практик йоги и концентрации, которые помогают обуздать эго, смиряют и ограничивают взлет визионерского воображения, что зачастую происходит с занимающимися церемониальной и астральной магией. Джеку не хватало стабильности, в особенности той устойчивости, которая происходит из тщательной консолидации духовных достижений. Могло ведь быть и по-другому. Ему по первой просьбе было дано личное обучение у Кроули; он получил прямое приглашение и имел средства для поездки в Англию. Кроули считал Джека своим сыном и даже обращался к нему так в письмах, как ранее называл только в конечном счете разочаровавшего его “магического сына” Чарльза Стэнфилда Джонса, Брата Ахада. Как и Джонса, Кроули растил Джека в качестве преемника, но как и Джонс, Джек взбунтовался. И как в 1948 году Брат Ахад выступил с идеей “Эона Маат”, предназначенным заменить провозглашенный в «Книге Закона» Эон Гора, так и в 1946 году Джек постарался превзойти Кроули со своей собственной “святой книгой”, подразумевая, что «Книга Бабалон» должна стать новым откровением, четвертой главой «Книги Закона». Но в отличие от Джонса, у Джека было достаточно храбрости выдвинуть свою идею еще при жизни Кроули, но даже он не посмел послать копию своей книги учителю. Вместо этого он дал книгу Кэмерон, у которой имелись лишь самые смутные представления о цели ее визита к Кроули.

Я высказал Кэмерон наиболее вероятное объяснение: Джек надеялся, что Кроули признает ее Багряной Женой. Возможно, он думал, что это даст обоснования Работы Бабалон и сделает «Книгу Бабалон» полноправной. Кэмерон прибыла во Францию в начале ноября 1947 года, однако испытала нервный срыв и поэтому задержалась на пути в Англию. Первого декабря смерть Кроули поставила крест на всех планах, к тому же нет никаких доказательств, что ему было известно о запланированном визите Кэмерон. Она вернулась в Америку через Саутгемптон спустя две недели после его смерти.

Я сглупил, рассказав Кэмерон, что, с моей точки зрения и с точки зрения O.T.O., Джек потерпел неудачу – причем самым зрелищным образом. Я добавил, что эта трагедия повлекла страшные последствия — не только для него, и не только для Кэмерон, но и для Телемы. Кроули пришлось перевернуть вверх дном Ложу Агапэ, чтобы сместить Уилфреда Т. Смита, самого способного и самого лояльного организатора на месте, дабы дать Джеку возглавить Орден в Калифорнии. Джек же отбросил все ради небрежно задуманных и духовно рискованных исканий. Кроули оставалось менее двух лет на подготовку альтернативного кандидата. Он не смог найти достойную замену на пост главы Ложи Агапэ, однако направил в Калифорнию старого друга Джека Грэйди МакМерти в качестве обладателя IX° степени O.T.O. со специальными полномочиями для реорганизации Ордена на месте и принятия полной ответственности за работу в Америке. Это сделало МакМерти третьей по значимости фигурой O.T.O. в мировом масштабе. Грэйди также получил пост генерального инспектора с особым предписанием исследовать работу Джека и отчитаться перед Кроули и его заместителем, Карлом Гермером. В его пространном, так и не опубликованном отчете указывается, что члены Ложи Агапэ были огорчены смещением Джека, а загадочная Кэмерон просто-напросто оставила их в расстроенных чувствах.

Джек рано проявился как талантливый поэт и писатель. Сохранились его блестящие лекции, прочитанные в Ложе Агапэ, а наряду со стихами Кроули и МакМертри издаваемый ложей журнал Oriflamme l(l) за февраль 1943 года поместил вот это раннее стихотворение без заглавия:

Мне не дорог Дон-Кихот, я давно люблю пейот,
Морфий, травку, кокаин – мне вовек неведом сплин,
Лишь безумье жжёт и сердце мне, и мозг.
Каждая уборщица демоном топорщится,
Ангелом божественным, чем-то сверхъестественным.
Каждая дрезина – как дракон в низине,
А пивная кружка – что графин без ушка,
И полна та чара райского нектара.
Выхожу я в город – жалок он, упорот.
Чёрт с людьми играет, смертных собирает –
Те идут толпою в ад, веря, что добро творят.
Люди, гляньте выше: бес на каждой крыше,
Упыри с рассвета делают газеты,
Демоны несчастья держат власть в участках.
Только горы – наши, женщины – как чаши,
Чтоб, когда мягка кровать, пить из них – не продавать.
Всё уже готово для свободы новой.
Наши ветер, воздух, небеса и звёзды!
Делай то, что хочешь – от кошмаров ночи

Пробудись: смотри, восход:
Солнце Магии встаёт!

Ну, и что, что я для них
Чокнут, странен и ленив?
Я спешу к полыни,
Небесам и сини.
Мне не дорог Дон-Кихот, я давно люблю пейот,
Морфий, травку, кокаин – будь я проклят до седин,
Если в гущу чуждых глаз
Выйду в город ещё раз!

После выхода из O.T.O. Джек преуспел, проявив недюжинный дар писателя. Он развил талант написания вдохновляющих и четко сформулированных полемических работ на темы магии, прото-либертарианской политической теории и Телемы. Если бы Парсонс решительно не оставил магическое образование, чтобы проторить свой собственный путь, он мог бы стать самым значительным теоретиком магии после Кроули — и вполне возможно, теоретиком телемической революции шестидесятых, которой столь отчаянно требовалось направляющая сила. Природное чутье помогало Джеку настраиваться на зарождающиеся общественные процессы и события, которые были способны предсказать лишь немногие; к примеру, он начал разрабатывать структуру нового религиозного сообщества, «Ведьмовства» (Witchcraft) за несколько лет до выхода книги «Колдовство сегодня» Джеральда Гарднера (1954 г.), основополагающего текста современного Викканства. Гарднер и Парсонс оба были выходцами из O.T.O., но на этом факте их сходство заканчивается. Останься Джек в живых, у нас могло бы сформироваться колдовство парсонианского, а не гарднерианского толка. Смерть Джека в 1952 году оборвала его работу, написанные им эссе оставались практически неизвестными в течение четверти века. Некоторые из них я редактировал сам для сборника «Магия, Гностицизм и Ведьмовство» (1979 г.), помогал Кэмерон составлять «Свобода — обоюдоострый меч» (1989 г.) и Киту Ричмонду – «Три эссе о Свободе» (2008 г.). Все еще неопубликованные рукописи хранятся в Фонде Кэмерон-Парсонс, ожидая возможности увидеть свет.

Кэмерон спросила меня: «Вы считаете меня элементалем?”

Я ответил, что если бы она была элементалем, она не задала бы такой вопрос, и добавил, что я не могу быть полностью уверен, ведь это вопрос доктрины, а также и здравого смысла, где никакая попытка доказательства не может быть бесспорной. Я добавил, что если традиционные теории верны, она, возможно, начала свою жизнь как элементаль или даже как планетарный дух.

Мы обсудили взгляды Кроули на формирование звезд и развитие микрокосмических человеческих существ, наделенных душами. Эти глубокие идеи запрятаны в самом простом изложении в нескольких длинных сносках к «Магии в теории и практике», в «Liber Aleph», а также в доктрине O.T.O. Кроули выступал как ученый, принимая эволюцию и естественный отбор, однако как чистокровный оккультист — в своем охвате реальностей незримых для обычного глаза духовных царств и их обитателей. Он стремился отыскать ответ на древние вопросы о том, каким образом и откуда мы пришли, пытаясь примирить прогрессивную эволюцию по Дарвину и Гексли с учением Пифагора, восточноазиатскими религиями и спиритуальными доктринами об элементах Парацельса, взглядами аббата де Монфокона де Виллар и розенкрейцерской традицией. Он соотнес учения о реинкарнации и метемпсихозе с ростом народонаселения, предположив, что многие элементали являют собой вновь воплотившиеся человеческие души. Он ссылался на то, что элементали и другие духи способны комбинировать свои качества, и заложил теоретическую основу тому, как они могли бы приобрести типично человеческое стремление к самосознанию и стать в полной мере микрокосмическими существами. Мне кажется, он предполагал их возможное присоединение к человеческому эволюционному потоку через кармическую связь, созданную по причине их гибели от руки человека, либо их вхождение в нашу пищевую цепочку, либо через связи, образующиеся в результате клятвенного служения или по любви.

В теоретизировании на эту тему Кроули был верен себе, полагая, что в предыдущем воплощении он был французским магом-тауматургом Элифасом Леви (настоящее имя Альфонс Луи Констан), который писал в «Магическом ритуале Sanctum Regnum»: «Касательно существ элементов, любовь, которую они питают к Магу, наделяет их бессмертием, будь они Сильфами, Гномами, Русалками или пламенными Саламандрами». Под “бессмертием” Леви подразумевал обретение ими того, что мы вольно толкуем как “душу”. Другой книгой, которую Джек вполне мог прочесть, поскольку она относится к классике XIX века и стоит в списке рекомендованного чтения Кроули, был роман Фридриха де ля Мотт Фуке «Ундина» (1811 г.). По сюжету книги ундина, водный элементаль, вступив в брак с человеком, получает бессмертную душу, но с жестоким условием: если ее супруг окажется неверен, ему придется умереть. Леви придерживался столь же зловещей точки зрения, так как он заканчивает предупреждением: «Любовь Мага к таким созданиям неразумна и может погубить его”.

В O.T.O. опытного адепта учат, что вступать в связь с элементалями допустимо, хоть и опасно. Они получают искупление благодаря любви Мага и обретают души после смерти – смерть становится ценой, которую они платят, дабы войти в поток человеческих жизней.

Кэмерон приняла мое скептическое мнение касательно работы Джека, так как сама относилась к его деятельности не без критики. Она была очень умна, и несмотря на некоторые опрометчивые заявления тех, кто ее не знал, она была полностью нормальна – или, скорее, столь же “нормальна” насколько может быть нормален практикующий маг и художник. Однако нет сомнений, что в разное время и по-разному она верила созданным Джеком мифам по большей части или даже полностью. Всю свою взрослую жизнь она боролась с предписанной ей идентичностью и ролью, намеченной для нее в новом откровении Джека, за что впоследствии ей много пришлось страдать.

Поставьте себя на ее место. Вы молоды, впечатлительны и влюблены, а ваш любовник-наставник-учитель говорит, что вы не человек, что вы, к всеобщему смущению, одновременно являетесь и элементным духом, и олицетворением или сосудом великой являющейся миру богини — и вас учат, что будущее мира, женщин, целой новой эпохи так или иначе зависит от вас, но каким образом — так никогда полностью и не объясняя. И прежде чем вы узнаете достаточно, чтобы задать множество важных вопросов — он умирает. Джек не делал Кэмерон никаких поблажек. Удивительно, что она не сошла с ума.

Мы беседовали о мифах, посвященных богам и героям, о том, насколько испорчены все герои, и как потенциал для величия закладывает основы великой трагедии. Она переписывалась с Джозефом Кемпбеллом, а мне пришлось работать с его имуществом и его вдовой, завершая некоторые проекты после его смерти. Джек, как и мы, читал «Тысячеликого героя» (1949 г.). Все мы понимали Предисловие к книге, что мифы о рождении богов и богинь, теогенезис, если угодно, иногда имели человеческие корни, происхождение, столь же проблематичное и затруднительное, что и ее эпический брак с Джеком – порочным героем, если таковой когда-нибудь существовал. В одном пункте мы пришли к полному согласию: это странный старый мир. И тогда мы решили подождать и посмотреть, сохраняя разум открытым. С своей стороны я пообещал сохранить их историю и правдиво ее рассказать.

Книга, которую вы держите в руках, представляет собой редкое совместное творчество мужа и жены, в буквальном смысле слова легендарную любовную историю, записанную в словах и изображениях. Если оставить мифы и богов в стороне, найдется не много подобных прецедентов взаимного литературного и художественного сотрудничества. Нам открывается уникальное «окно» в отношения и сами личности поэта и художницы. Все сложности их взаимоотношений находятся в игре: они предстают перед нами такими, какими они сами хотели выглядеть в любимых глазах, мы узнаем, как они смотрели д руг на друга, как они видели себя. Эта факсимильная тетрадь из коллекции Фонда Кэмерон-Парсонса содержит стихотворения, написанные и Джеком, и Кэмерон, прием мы видим, как различаются их голоса, а также самую раннюю работу Кэмерон, выполненную в цвете. Некоторые произведения наивны по стилю; другие напоминают нам о рекламе, которую Кэмерон делала для универмагов; есть и еще другие, в особенности изображение на обложке, показывающие ее растущую зрелость как художника. С рисунками Кэмерон перекликаются стихи Джека. Она начала тетрадь, добросовестно копируя его стихи из других рукописей. Некоторые стихотворения могли быть написаны до их встречи, но даже они кажутся актуальными; “Колдунья” из Песен выступает идеалом, который Кэмерон должна была воплотить. Вероятно, большинство стихов было написано в их совместный период жизни, а заключительное воспроизведено с собственноручной записи Джека. Поэзия Джека говорит о его чувствах к Кэмерон, столь же сложных, сколь и сильных.

Смерть Джека в июне 1952 года помешала завершить проект. Позже Кэмерон создала полный набор из двадцати рисунков тушью для стихов, она нарисовала их после смерти Джека, однако до своего повторного брака (в 1959 году), скорее всего, в 1955. Своими работами Кэмерон вызывает образ Джека из памяти с поразительной преданностью, позволяя нам увидеть его таким, каким он представал перед юной Кэмерон из «Песен» в храме, в постели и в видениях. Мы чувствуем ее любовь к Джеку. Она также оказывает нам честь, делясь изображениями Кэмерон, являвшимися Джеку, образами той баснословной женщины, которую видел в ней Джек — ее рисунки для «Песен» неизменно обращались к мужу, даже после его смерти. Они показывают зрелую, более искушенную Кэмерон, выводящую на поверхность свое юное «я», пользуясь всеми преимуществами женского взгляда в прошлое. Работы Кэмерон романтичны, но не чрезмерно; у них есть та грань, которой недоставало в ее раннем творчестве. Большинство или все они композитны, в некоторых все еще видна ее слабая работа карандашом — но во всех рисунках присутствует прекрасная бережность и контроль линий. Они стали предшественниками более позднего рисунка (‘Пейотовое видение’), в тот момент безымянного, но, прославившегося после рейда отряда наркополиции Лос-Анджелеса на выставку в галерее Ferus Уоллеса Бермана в 1957 году.

Кэмерон позвонила мне за день до своей смерти: “Ну, Билл, мне пора”. Сестра Хелена из O.T.O. уже распорядилась относительно прощальных обрядов. Я сказал ей, что люблю ее, и она ответила теми же словами.

Я поддразнил ее, сказав, что в следующей жизни ей придется ждать восемнадцатилетия, чтобы вступить в O.T.O., и был вознагражден ее последним, очень земным смешком. С того момента прошло приблизительно восемнадцать лет.

Где-то в 1989 году Кэмерон передала мне двадцать черно-белых рисунков для публикации «Песен для Колдуньи». Я сделал фотокопию рукописных стихотворений, которым посвящались рисунки. Я бы предпринял попытку опубликовать иллюстрированные «Песни», но их выходу в свет пришлось дожидаться издателя от искусства, пересекающегося с эзотерикой, и эту нишу первым заняло издательство Fulgur. Фонд Кэмерон-Парсонса, основанный друзьями и душеприказчиками Кэмерон Скоттом Хоббсом и уже покойным Роки Гардинером для управления имуществом Кэмерон и Джека, любезно позволил мне оставить рисунки себе. Ныне они хранятся в постоянных коллекциях Архивов O.T.O.

Скотт Хоббс и Фонд Кэмерон-Парсонс помогли осуществить публикацию этой книги, продолжая образцовую работу Фонда по сбору, архивированию, хранению, показу и публикациям духовного и художественного наследия Джека и Кэмерон.

Любовь есть закон, любовь в согласии с волей.

Уильям Бриз,

Нью-Йорк, 15 января 2014 г.

Введение

«У меня есть элементаль!» Такими словами Джон Уайтсайд Парсонс начал свое письмо к Алистеру Кроули в начале 1946 года. Не подруга. Не любовница. Не будущая жена. Элементаль. В его разуме не было места сомнениям, конечно же, сомнения не могли доставить Парсонсу сильное беспокойство, по крайней мере, в молодые годы. Действительно, вплоть до этого момента его свершения характеризовались мощной слепой уверенностью. Именно эта уверенность позволила ему основать Лабораторию Реактивного Движения, когда признанные ученые мужи высмеивали его эксперименты с ракетной техникой. Именно эта уверенность заставила его подняться по ступеням посвящения Ордена Восточных Тамплиеров Кроули (O.T.O.) и вести богемный образ жизни в сонном городке Пасадене, обитая в особняке, известном как ‘Парсонаж’, заполненном оккультистами, учеными-ядерщиками из Манхэттенского проекта и писателями-фантастами. Уверенность в себе и вера в свои силы проложили Парсонсу путь к вершине и научных, и волшебных миров. Таким образом, когда Парсонс заявил, что заклинаниями вызвал элементаля, не приходится сомневаться, что он и вправду в это верил.

С другой стороны, каким еще словом, как не ‘элементаль’ можно было описать ту природную силу, что поджидала Парсонса в его доме 18 января 1946 года? Какое слово лучше подходит для женщины, сводящей Парсонса с ума и доводящей до исступления на протяжении всех оставшихся ему шести лет жизни? Марджори Кэмерон, Кэнди для друзей, Кандида для Парсонса, а позднее просто Кэмерон, двадцати трех лет, ростом пять футов пять дюймов (165 см), с тонкой фигурой, веснушчатым лицом, раскосыми голубыми глазами и огненно-рыжими волосами. Детство Кэмерон, родившейся в Бель-Плейн, штат Айова, пестрит историями с катанием на поездах, полуночными тайными свиданиями и безумно влюбленными девочками, совершавшими из-за нее самоубийства. Во время войны она поступила на службу в WAVE («Женщины на добровольной чрезвычайной службе») американского военно-морского флота и была назначена в отдел картографии Объединенного комитета начальников штабов в Вашингтоне. Равно прославившись своим оригинальным поведением и ногами, на которые оборачивались все полковники, она однажды ушла в самоволку и в итоге была уволена со службы. Вернувшись к своим родным в Пасадену, ей пришлось сводить концы с концами, делая иллюстрации моделей одежды для женских журналов.

Для Парсонса появление Кэмерон в доме явилось результатом месячной магической работы, вызвавшей переполох в его профессиональной и частной жизни. Не только эксцентричность Парсонса стала причиной того, что его все настойчивее вытесняли из пуританского мира ракетостроения. Парсонсу пришлось стать свидетелем, как его лучший друг и магический партнер, писатель-фантаст Рон Хаббард, сбежал с его давней подругой, Сарой ‘Бетти’ Нортруп. В связи с изменой Бетти в конце 1945 года Парсонс заявил Кроули: «Мне нужен магический партнер. Мне нужен магический партнер. У меня много идей относительно экспериментов. Надеюсь, что мой элементаль сдвинет дело с мертвой точки», хотя и показательно добавил: «В следующий раз, когда я сойдусь с женщиной, это будет на моих условиях». Для Парсонса призывание элементаля было не только магической необходимостью, но и способом утвердить контроль над своей жизнью в неспокойное время.

Кэмерон, тем не менее, воспринимала прибытие в Парсонаж несколько более прозаически. Она уже посещала дом в прошлом году и мельком видела его владельца — «сумасшедшего ученого». «Я видела Джека — он стоял в прихожей, с огромной шевелюрой черных вьющихся волос. Он стоял и говорил по телефону… Кажется, и он меня заметил.» Им не удалось поговорить, но после визита Кэмерон Парсонс о ней справился, и уже к январю она убедилась в необходимости возвратиться. Туда ее влекло не только внимание Парсонса, но также и интрига: «Все то, что творилось там с ним и Хаббардом, и та война, которая шла со Смитом [Уилфредом Смитом, прежним главой Ложи Агапэ О.Т.О. и бывшим наставником Джека]… Я не могла дождаться, чтобы туда попасть.»

Невзирая на разницу взглядов, между Парсонсом и Кэмерон немедленно установился бесспорный магнетизм. «Ее можно описать как тип воздуха огня, с бронзовыми рыжими волосами, пламенную и тонкую, решительную и упрямую, искреннюю и извращенную, наделенную невероятной индивидуальностью, талантом и интеллектом» — писал Парсонс Кроули, воодушевленный успехом. С Кэмерон Парсонс почувствовал убежденность в способности начать самую крупную магическую работу своей жизни.

Получилось так, что сразу же в день прибытия Кэмерон Парсонс начал проделывать с ней сексуально-магические операции, что было не редкостью для приветствия нового жильца дома. «Я призываю непрерывно, теперь это стало возможным и простым», — писал он Кроули. Что касается Кэмерон, она не обращала внимания на великую цель их постельных выходок: «Я была не в курсе магической работы Джека. На самом деле, я наверное посмеялась над ним». Однако в течение следующих двух недель, пара едва поднималась с кровати в комнате Парсонса.

Магической работой, в которую Кэмерон неожиданно оказалась втянута, и которая сыграет столь важную, пусть и не до конца осознанную ею роль, была Работа Бабалон. Эта работа стала попыткой Парсонса оживить духовную революцию Кроули и возвестить век ‘любви, понимания и дионисийской свободы’. Работа, задуманная вылиться в четвертую главу «Книги Закона», по мнению Парсонса-мага должна была сделать его ровней Кроули. Само собой, выполнение этой работы изменило его жизнь навсегда.

Летом 1946 года Парсонс начал отдаляться и от Кроули, и от O.T.O. Испытывая финансовые трудности после предательства Хаббарда и Бетти, Парсонс продал дом в первый раз в жизни покинул Пасадену. Появление Кэмерон обозначило конец одной эры и начало новой. Хотя Парсонс и Кэмерон знали друг друга меньше года, 19 октября 1946 они поженились.

Их отношения были бурными. Кэмерон вошла в жизнь Парсонса одновременно с такими шумными откровениями и переменами, что он был и очарован и немного запуган. Она была пылкой, дерзкой, артистичной, невозможной. Парсонс считал Кэмерон собственным созданием, но это не означало, что она была у него а рабстве. Как монстр Франкенштейна, она была абсолютно бесстрашной и поэтому не поддающейся контролю. И более того, ее поразительная внешность, особенно копна рыжих волос, привлекла внимание везде, куда она ни пошла. После того как дети на улице обозвали ее ‘ведьмой’, Парсонс принял это на вооружение как ласковое слово с двойным смыслом.

Окружающие были менее благосклонны. Мнения бывших друзей Парсонса о Кэмерон диаметрально протовоположны. Одни считали ее восхитительной, другие — холодной. «Джек был любящим мужем, — вспоминал один, — но они не слишком показывали чувства друг к другу, а держались несколько чопорно». Другой друг Джека по Парсонажу говорил, что «Они не показывали чувств на публике. Кэмерон и Парсонс составляли пару двух очень независимых людей, живущих вместе.» Некоторые искали причину в том, что их связь все еще омрачалась «тенью» Бетти. «Кэмерон была милой, она мне нравилась, но ее нельзя было сравнивать с той женщиной, которую безумно любил Парсонс», — вспоминал бывший член O.T.O. Немногие были способны понять их отношения. Однако бесспорно, что появление Кэмерон изменило многое. «Джек перестал жить так, как привык», — сказал еще один из его друзей.

Кэмерон несомненно отличалась от прежних подруг Парсонса. Решительная и переменчивая, она не желала соглашаться обладать чувствами лишь одного человека. В то время как Парсонс пытался выступать отцовской фигурой в их отношениях — в конце концов, он был почти на десять лет старше Кэмерон — она не была готова принять пассивную роль его ученицы и любовницы. Когда он предположил сделать их брак открытым, Кэмерон радостно согласилась. Она могла пропасть с горизонта на несколько месяцев, а он мог найти, с кем спать, однако не мог избавиться от мыслей о ней. Само безразличие Кэмерон к мужу, кажется, было частью ее очарования. Она наполнила Парсонса новым и необычным ощущением — сомнением.

Любопытное развитие их отношений можно четко проследить в стихотворениях, собранных в «Песнях для Колдуньи». Написанные, в основном, между 1946 годом и моментом смерти Парсонса в 1952 году, они не только выражают его личные и литературные интересы, но также и осмысливание его неспокойных отношений с Кэмерон.

«Песни для Колдуньи», коллекция тревожащих стихов о любви, по своему языку и размеру во многом в долгу перед поэтами-романтиками: стоит упомянуть «Ламию» Китса, «Чайльд-Роланд дошёл до Тёмной Башни» Браунинга, идиллии Теннисона о Короле. Готические образы стихов пестрят оборотнями, вампирами, черепами и человеческими жертвами. Однако все не то, чем кажется на первый взгляд.

К примеру, возьмем «Под полым холмом», чисто языческое видение танца прекрасной девушки и сатанинского черного козла. Странным образом, стихотворение заставляет нас сочувствовать козлу, чьи глаза желты и терпеливы и мудры, а не красавице, у которой очи демона. Она никакая не жертва.

Точно то же мы видим в «Ударе», где женщина танцует и кружится, словно являя совершенный образец. Но она выступает как соблазнительница, завлекающая ничего не подозревающего поэта. За ним наблюдают хитрые, нечеловеческие глаза, глаза пауков, следящих за мухами. И вскоре они прыгают вниз, в кошмарный низ, на ничего не подозревающего клоуна. После клацанья клыков и криком страха наступает тишина, а потом — тихий долгий смех.

Во многих стихотворениях говорится о ловушках и превращениях, о женщинах, заманивающих мужчин в свои сети, дабы пожрать их. И хотя стихи пропитаны богатой, обостренной чувственностью дурмана и жасмина, хотя их строки полны усыпляющим мускусом, невроз и лихорадка, беспокойство и болезнь никуда не исчезают.

Во многих отношениях кажется, что стихи сборника действуют как своего рода испытательный полигон для эмоций, зачастую вызываемых мазохистскими отношениями Парсонса с отчаянно независимой Кэмерон. Например, в конце 1948 года Парсонс попал под следствие ФБР, не только из-за своих оккультных практик, но также и из-за давней дружбы с людьми, заподозренными в коммунистической деятельности. На работе его временно лишили секретной категории допуска, что застопорило научную деятельность. Парсонс пережил не только этот сокрушительный удар — через месяц его бросила Кэмерон, отправившись в Мексику на неопределенный срок и в неизвестное место. В итоге Парсонс остался в запутанной ситуации без друзей.

Бывшему эксперту в ракетостроении пришлось работать заправщиком на бензоколонке. Одновременно он развернул все более и более опасные магические работы, причем не только «Пересечение Бездны» — рискованный, разрушающий эго ритуал, заставляющий человека обрывать все семейные и профессиональные отношения. Выполнение этого ритуала принесло Парсонсу некоторое мрачное удовлетворение, но большего магия дать ему не могла.

По воспоминаниям друзей, «он был одинок в то время, и он устал жить один.» Когда писатель-фантаст Спрэг де Камп навестил его в 1949 году и спросил, где Кэмерон, Парсонс грустно ответил: «Кажется, в Мексике, добивается развода».

Первые семнадцать стихотворений в книге написаны рукой Кэмерон и проиллюстрированы акварелями в стиле ее рекламных работ, хотя и неприкрыто чувственно. Кэмерон изображает и Парсонса, и себя в сказочных пейзажах поэтического воображения. На одной из картин Парсонс предстает как Смерть: обнаженный юноша, мирно спящий на ветви дерева, а сама Кэмерон предстает как наполовину рептилия, наполовину ведьма, манящая и одновременно отталкивающая. Интересно, что последние девять стихов, написанные почерком Парсонса, не сопровождаются иллюстрациями, наверное, он добавил их в то время, когда Кэмерон исчезла из его жизни. И правда, эти последние стихи кажутся особенно горестными, в них выступают невероятно гордые женщинами, несущие крах всем окружающим их мужчинам. Само название «Царь Давид» отсылает читателя к неприглядной библейской истории любви царя к Вирсавии. Образ Лилит, предполагаемой первой супруги Адама, которая предпочла оставить его, но не повиноваться, появляется в другом стихотворении.

Needless to say, many of these poems’ characters bear a close physical resemblance to Cameron. In ‘Passion Flowers’ a woman mourns her daughter who was ‘as fair as the valley lily / And her hair red as the rowan berry’. In ‘Neurosis’ Parsons speaks of a ‘pale face, dreaming in the dark / Master of webs and silences’. And in the bluntly titled ‘Lesbians’ he mourns those ‘whose red mouths are sullen / And whose eyes look upon one contemptuously / Save that I too have known the pain and sadness / of lust for that which cannot be.’

Само собой разумеется, многие из персонажей этих стихов физически близко схожи с Кэмерон. В «Пассифлоре» женщина оплакивает свою дочь, что была «…чиста и как ландыш бела, с рябиновой челкой». В «Неврозе» Парсонс говорит о том, кто «бледнолицый, спящий в темноте ткач паутины и молчанья ночи». И в «Лесби» он оплакивает «Тех, чьи алые рты мрачнее ненастья. / Тех, надменных, но мне привычно видеть / Боль и печаль невыносимой страсти.»

Несмотря на частые отлучки Кэмерон, Парсонс не мог полностью отрезать ее от себя. Даже когда она покинула его, он постоянно писал ей. Тому были практические причины, кроме эмоциональных. После смерти Кроули в Америке осталось не так много оккультных авторитетов. Парсонс считал своим предназначением не дать погибнуть ни своей работе, ни делу Кроули, тем более, что он чувствовал, что и его жизнь оказалась на краю пропасти.

«Если бы ты только знала боль растворения, умирания, ухода, одиночества — что такое испить до дна ту чашу, которую называют смертью или безумием, быть далеко, в покое, в мире», — писал Парсонс Кэмерон. — Но я все вынесу… не для себя, не ради тебя, а для видения, которое посетило меня однажды — и навсегда.» Стилем, похожим на завещание, Парсонс обучает Кэмерон, передавая магические, научные и психологические методы ей, своей «Золушке из пустых земель» или, как он выражается в другом месте, «единственной знакомой мне надежде». Считая себя магическим наследником Кроули, Парсонс равно полагал, что Кэмерон унаследует ему.

Восстановление допуска Парсонса к секретной работе в 1949 году не преуменьшило эти надежды. Возвратившись к ракетным исследованиям по правительственным контрактам, над которыми он проводил дни, Парсонс посвящал ночи написанию Кэмерон длинных подробных писем с обсуждением магических ритуалов, Таро, талисманов, астральных путешествий, фамильяров, доктора Джона Ди, а также неизменно — пророчество о Бабалон. Пара обменивалась письмами с такой скоростью, как если бы они вели разговор. В письмах Парсонс выступал как магический наставник и строгий отец, в то время как Кэмерон была то верным адептом, то нерадивым учеником-прогульщиком.

Настойчивость писем Парсонса, кажется, отчасти была вызвана предчувствием, что все более и более накаляющаяся политическая обстановка рано или поздно затронет и его. Страх перед «красной угрозой» ширился, и многие бывшие научные коллеги Парсонса попади под расследование как коммунисты. Для самого Парсонса, человека с такими необычными интересами и эксцентричными привычками, попасться в сети преследования было лишь вопросом времени. Так и произошло. В январе 1952 года ему заявили, что он «не обладает принципиальностью, благоразумием и ответственностью, важными для соблюдения режима безопасности секретной военной информации». Это был конец его жизни как ученого-исследователя.

Оценка официальных властей, данная Парсонсу, возымела столь серьезное действие, что даже Кэмерон оказалась расстроена его тяжелым положением. Она заторопилась домой из Мексики, чтобы быть с мужем. Пара вернулась в Пасадену, поселившись через квартал от старого Парсонажа, и медленно но верно начала там обосновываться. Они устраивали вечеринки, разница между которыми которых состояла в том, приходили ли друзья Парсонса или друзья Кэмерон.

Парсонс вел долгие обсуждения, сидя с гостями вокруг стола при свечах, причем паузы в разговорах не приветствовались. На эти салонные беседы приходило множество экстравагантных людей — бывшие агенты британской секретной службы, цирковые артисты из Европы, физик-ядерщик со странностями. Разговоры велись серьезные и философские, гости рассаживались под зловещим пристальным взглядом персонажа картины Кэмерон без малого двух метров в высоту, изображавшей Парсонса как Ангела Смерти.

Другими вечерами приходили друзья Кэмерон, и атмосфера кардинально менялась. Вечеринка перемещалась в беседку в саду, и звуки бонгов раздавались «с 9 вечера до 6 утра, а патрульные полицейские машины так и сновали поблизости». Эти праздники были веселыми и непринужденными. Говорят, что однажды пришел легендарный джазовый музыкант Чарли Паркер с подругой, скульптором Джули Макдональд. Парсонс держался в стороне от этих посиделок. Он уже принадлежал к старшему поколению довоенных реликтов. Хотя ему было всего лишь за тридцать, один из многочисленных друзей Кэмерон запомнил его как «вовсе не экстравагантного, очень консервативного человека в костюме, всегда тщательно ухоженного, бритого и элегантно одетого, однако в нем не было ничего артистического, он смахивал на директором фирмы… Все остальные были богемными, а он — нет.»

Возможно это было самое счастливое время их совместной жизни. Парсонс писал де Кампу: «Колдунья вернулась ко мне, притихшая, но не угасшая». Теперь Кэмерон завораживала Парсонса рассказами о жизни в Мексике. И поскольку ничто в Лос-Анджелесе его не держало — ни работа, ни собственность, ни перспективы — почему бы не поехать в Мексику на какое-то время и не пожить там по-царски на те небольшие деньги, что у него имелись? Это стало бы новым началом, шансом очистить ум после прошлого злосчастного года. Парсонс сообщил друзьям о желании переехать и начать делать там бренди или строить пирамиды или воссоздавать и восстанавливать «древнюю славу». Он принялся исследовать мистическую природу Мексики и попал под чары богини Ишкуины (Ixcuina), олицетворяющей женскую силу. «У них словно начался второй медовый месяц, — вспоминал один из друзей, — примирение с Кэмерон. Они могли бы отправиться в Мексику, где жизнь была одной сплошной фиестой.»

В то же время возвращение Кэмерона вдохновило Парсонса начать формулировать новую религию на замену ‘бессмыслицы’ и ‘обмана’, которые ему смутно чувствовались в O.T.O. Его религия предназначалась для ‘современного духа’ и как результат должна была дать ‘строгую простоту подхода’. Эту религию он красноречиво назвал ‘Ведьмовством’. Мексика представлялась Парсонсу прекрасным местом, чтобы работать над созданием новой веры.

Парсонс и Кэмерон планировали уехать из Пасадены в середине июня 1952 года. Они собирались в Мексику на три месяца, может быть, на полгода, сразу же, как только Парсонс выполнил свои последние обязательства перед компанией по производству взрывчатых веществ, где он теперь работал. Но им ничего не удалось. 17 июня 1952 года Парсонс погиб от взрыва в домашней лаборатории. А машина с уложенным к отъезду багажом уже ждала на улице.

Последние рукописные страницы книги открывают темное окно в душевную опустошенность Кэмерон после смерти мужа. Записанные спустя несколько месяцев после взрыва, очень личные строки в дневнике Кэмерон, пришли к ней в трансе, якобы как часть магической работы, известной как Собеседование со Святым Ангелом-Хранителем. В них говорится о намерении вынести то бремя магии, что взвалил на нее Парсонс за годы их отношений, и преуспеть. Все же у голоса, наполняющего страницы дневника, есть нечто больше, чем намек на собственно Парсонса. Читателю слышится высокопарный, лекторский голос, приправленный романтическими архаизмами, с каждой страницей становящийся все более резким и пугающим, достигая высшей точки в последних лихорадочных словах: «Хотя ты превращаешь все твое существования в пылкую мольбу, дабы призвать меня — тебе не узнать меня никогда, и твоя страстная молитва — меньше, чем ничто, и ты получишь вечное проклятие!»

Пыталась ли Кэмерон освободиться от Парсонса посредством этих записей, чтобы следовать собственным магическим путем? Или же она мазохистски вызывала его дух, чтобы наказать себя за былое бессердечие? Как бы то ни было, записи в дневнике читаются как вихрь стенаний, магическая mea culpa.

Эти заметки в самом конце рукописной тетради трудно не считать чем-то вроде эмоционального противовеса стихам. Когда-то Парсонс страдал из-за разлук с Кэмерон, а теперь Кэмерон страдает от его памяти. Даже ее почерк — становящийся все более нечетким т трудночитаемым — совсем не похож на тщательно выписанные строки ранних стихотворений. Мучитель превратился в жертву. Такова потрясающая кода книги, показывающая насколько мучительно и неразрывно были переплетены души Парсонса и Кэмерон, застыв во всепоглощающем и неразрывном объятии, даже после смерти.

Джордж Пендл

Нью-Йорк, 14 декабря 2013 г.

[Дневниковые записи]

22 декабря 1952 года. 5 часов вечера

Я свила гнездо из своей любви, где кровать застелена для родов, я поджигаю нежный цветок ради заклинания тайны, я выстроила себе нежную раковину в пасти страха — все для тебя, о моя любовь, о да, все для тебя. И я пребываю здесь с ужасом, вползающим в сердце, и сама себе пою нескладную песнь любви. И мои голые ноги, и мои сильные руки истинно свидетельствуют о моей великой любви. И мои чресла движутся и дрожат, желая тебя. И мое чрево испытывает неистовый голод по моей любви. И мое сердце трепещет и шумит от любви к тебе, и мои руки не желают ничего больше, как сплести клетку, дабы пленить твой свет, и мои глаза ищут в жутких местах твою звезду, и мой рот и мой язык превращаются в цветок, чтобы все это удержать, в мед, которым я призову тебя.

О, Пчела, о златая пчела, я домогаюсь тебя похотливой кровью. Ах, золотой питатель жизни, почувствуй аромат моего поклонения. Вся я – жажда тебя. Твой голод по мне — мое вечное благословение. Ах, восхитительный любовник, снизойди – спустись в бездну моей тоски и испей моей любви.

И вот, ты пришел, но я плачу, гневаясь на твое жестокое сердце. Ты пришел, когда я спала. Ты прокрался как змея, как вор, ты изнасиловали розовый цветок и оставил меня презренной и пустой с оскорбленным цветком, выпивающем мою силу, и я ослеплена твоей тьмой. И мое нутро опустело без тебя, вернись же вовнутрь и отведай меня. И чресла мои не несут ничего, кроме твоей раны, и ноги мои идут сквозь несчастные огни жалости моей, и сильные руки мои бездвижны, заполнены моей пустотой. Ты убийственный вор. Ты безжалостное насекомое, ты темный и отвратительный разрушитель мечтаний. Ты не слышишь меня в моей муке. Насильник похоти, ты съел яйцо хитростью и отказал мне во всем, разрушив даже утробу, которую я построила для тебя. Нет ничего здесь — мне отказано в свидетельствах твоего прихода. Золотую жемчужину любви забрали столь грубо, что у меня украли даже веру в мое даяние.

Ах ужасный — я задумала тебя как плод с прекрасным благоуханием — его плоть, густой сироп блаженства — и я похоронила винную мякоть, золотое семя, дабы удержать свет желания.

И — и такова твоя любовь ко мне — заря видит, что эта краткая весна сгорела дочерна на холодном терновнике.

О безжалостный любовник, я забыла, что твое имя — любовь, и я не знаю тебя так, как ты обещал. И я снова явлюсь с пищей для твоего равнодушного живота — и ты должен оставить мне только свой иронический смех. И даже это – твое устрашающее благословение.

Ах приходи, разве не чуешь ты зловоние моего страха в могиле моего несчастья? И разве не чуешь ты смерть любви, и да не узришь ты, как я написала твое имя в алом умирании моих соков. Ты — я вписала твое имя в свидетельстве о моей смерти.

И узри — твой гнев потряс звезды! Твой поцелуй сокрушил яйцо и выдал меня, спрятавшуюся в укрытии. Ты вошел, и твой блеск осветил ужас этого кошмарного места. Яйцо безумия, кокон страха. Дрожащая от тысячи червей страха почва, прядущая ручьи слез десяти тысяч слез. О — драгоценный саван, где твоя изысканная пытка, где твое тайное убежище? Теперь не скрывай меня, угадай мое желание. Оболочка — пыль, и я — убийца, узри меня, умерщвленную в этой одинокой постели. И ты, о могучий любовник, узри мое двоемужество. «А теперь», говорит мне мой любимый. Сотвори из этого чистую алхимию. Ах — что это за нежное чудо? Оболочка брошена в утробу Небес, заполнена спермой звезд и возвращается ко мне росой — короной со свадебной фатой света. Ах, что это за святое слово? Какой полог столь блестяще соткан из водных звезд и редчайшего бисера света? И отраженные в тысяче отражений — твоя слеза и змея.

И ах! — теперь, о любовь! — полнота моей любви, мои уста умножены натрое, чтобы удержать золотой язык твоего желания питать мое сердце ежечасно.

23 декабря 1952 года. 8 часов вечера

Мощно мое желание, но ты не знаешь моего желания. Ты -мое желание, твой цвет — медь, которая как золото, ибо я изваяла тебя, мое золотое дитя, со звенящими как колокольчик ласковыми устами, которым должно петь нежно и обольстительно о моей вечной любви к тебе. И я знаю тебя, волшебное дитя, этот колокольчик — мое сердце и мой язык.

23 декабря. 1952 года. Полночь

Бог был зачат! Дрожу — о, трепещу от желания, ибо рождается радость.

24 декабря 1952 года. 11 утра

Вкуси от сердца. Обожай его как свои самые далекие пределы, ибо он не должен знать славу твою, пока он не будет служить твоему желанию, ибо настала вечность.

24 декабря 1952 года. 12:45 пополуночи

Знай, что ты — и Обожатель, и Обожаемый. И если ты говоришь как Обожатель, то Обожаемый проявится в чистой радости любвного восторга и все-единения. И если ты говоришь как Обожаемый — о, вдруг ты Обожатель — то таково чудо, чему все знающие должны поклоняться вечно — даже ты, Обожаемый. Ах, твоя радость вечна!

24 декабря 1952 года. 1:30 ночи

Отбрось заботы — и отрицай их даже в гневе. Не знай об их существовании. Ты — чистота, ты — золотой поток и ты знаешь, что вся жалость есть болезнь умирающих от голода. Голод — смерть, единственная смерть. Отделись от своих забот, словно твои заботы — это и есть весь ты. Клянусь тебе, что в мечте о единстве находится твоя Божественность — и только это идет от меня — все прочие не знают — я не желаю ничего иного, чем твоего желания.

24 декабря 1952 года. 2:15 дня

Ах, ты — глупый червь восхищения — ты ищешь сердце цветка во всех садах, и у тебя Вас нет глаз — фантастический червь — меня раздражает и печалит твой танец восхваления. Все твои труды, чтобы отыскать меня в высочайшем. Ты все превращаешь в ложную песню, дабы добиться меня. Но благословленный червь, ты знал мой поцелуй — и в тот час, в который я поглотила тебя — хоть ты и проклянешь тот час каждый день до смерти, клянусь, что если ты узнаешь меня в тот час — хоть ты и делаешь все твое существование пылкой молитвой, дабы вызвать меня — тебе никогда меня не узнать, и твоя отчаянная молитва — меньше, чем ничто, и ты будешь проклят вовеки!

Послесловие: Счастливая Звезда

Однажды он вернется и посмеется над тобой[1]

В каком пространстве вы будете способны превозмочь внезапную смерть своей настоящей любви, становясь Бабалон? Возникают два вопроса:

Что такое травма?

Что такое утешение травмы?

И: какое это имеет отношение к Бабалон? (Даже более, четвертый вопрос: что такое Бабалон?)

В 1952 году Кэмерон торопливо и старательно готовится к путешествию вместе с мужем, Джеком. Они покидают США. Возможно, они откроют школу. Они были (или все еще остаются) под надзором ФБР. Она едет домой. По широкому, словно парижскому, бульвару Орендж Гроув, однако не в Парижде, а в пригороде Пасадены. Месяц — июнь: возможно — на этот раз — солнце склонится перед лицом трагедии, вместо лучей оно покажет какую-то сияющую черную дыру.

Хотела бы Кэмерон видеть серые небеса перед смертью? Или все-таки солнце? Кто-нибудь обращал внимание на погоду в Помпеях? Оплакивая мертвых, вы не мертвы.

И когда она вернется домой, он уже будет мертв, а тело — увезено. Пепелище на месте гаража. Кто видел, как все случилось? Это был взрыв?

Шоссе 79

После краха она убегает в пустыню. Она ведет машину, сжимая руль. Ее лицо прорывает пурпурную завесу. Она ничего не ест, ничего не пьет. Она глотает слюну, пока не высыхает до тошноты.

Представьте себе, что вся Калифорния — гедонистический эксперимент скорпионоподобных сил, более многочисленных, нежели все правительства вместе взятые. Бесконтрольный рост поднимает пыль, чтобы дать место более крупным ангельским городам. Рыжеволосая, она в самом сердце этого эксперимента. Как она может излить свои чувства? Спустя семь лет после войны Кэмерон стала вдовой среди вдов. Среди волны женщин, присоединившимся к трудовым ресурсам фронта во время войны. Она служила в военно-морском флоте. Это новое. Ей тридцать лет.

Психическая травма включает обостренное личное страдание, но также и признание фактов, с которыми большинство пока не сталкивалось.[2]

В своем третьем романе «Летаргия» Крис Краус сравнивает грамматические правила сложных прошедших времен с «защитным кругом», обсуждаемым в литературе, посвященной психологическим травмам. Травму невозможно пережить в тот момент, когда она случается или когда она пробуждается, субъект неспособен сосредоточиться на сильнейшей эмоциональной боли, причиненной событием, и в то же время его непрестанно терзают образы события, загоняя его в состояния от бесчувствия до одержимости. «В таком состоянии вся будущая жизнь диктуется прошлым, становится обусловленной.” Глаголы в сложных прошедших временах допускают “тоску и сожаление, в котором каждый ваш шаг откладывается, пересматривается, сдерживается. Прошлое и будущее становится гипотетическим, идеальным миром, существующим в тени “если”: “Так могло бы быть”.»[3]

Зимой 1952 года Кэмерон пишет звезде немого кино Джейн Вольф. Джейн живет в Восточном Голливуде на Фаунтейн-Авеню, рядом с тем местом, где сейчас находится магазин «Сансет 99 центов». Кэмерон живет в Лэмб-Каньоне, маленьком укромном уголке в пустыне, на полпути к тому, что на указателях шоссе обозначается как “ДРУГИЕ ПУСТЫННЫЕ ГОРОДА”.

«Ветер дул всю ночь — и око Луны возвышалось, подобно стражу, над замороженными горами. Я проснулась на рассвете с великим ощущением мира. Я вышла на восходе солнца, и все мое тело потянулось к ужасающей точке боли. Я ношу внутри нечто черное и кошмарное — оно корчится в моей матке, словно адское чудовище. Черное небытие — черная смерть. Я заплакала и обратилась к Джеку. Наконец боль уменьшилась, и я была вынуждена открыть черный ящик. Внутри я нашла брошюру, озаглавленную «Равноденствие Vol III No I in An XV, Liber XV, Ecclesia E Gnosticae Catholicae Canon Missae». Внезапно я вспомнила, что прошлой весной я принесла домой для Джека запись «Красавицы из Инвернесса». Я разревелась так, как и ребенком не плакала. Я достала карту Британских островов и нашла там Лох-Несс и Инвернесс, и мой плач превратился в завывания потерянного ребенка. Мне вспомнился дом. Память столь долго отщипывала кусочки моих мыслей, что я была близка к безумию и сумасшествию, ища ключ к воспоминаниям. О, Джейн, возлюбленная Мать — я хочу домой — но все это случилось так давно. Неужели я не найду там ничего, кроме призраков и воспоминаний и пепла давным-давно остывших огней. Ах — я жажду тебя, мой Возлюбленный — но куда же ты ушел?»[4]

Антигона просыпается внутри вопроса[5]

Я слушаю «Красавицу из Инвернесса» Бетховена. Правда ли, что романтиками становятся только те, кто получает травму?

(И готами. Мне про них напомнили, когда я обедала с моим другом Тейлором в Челси. Фотокопии рисунков Кэмерон уместились на столе между Эндрю Палмерсом и салатом нисуаз. Царь Давид обезглавливает сам себя. Тремя резкими линиями, его корона испускает лучи и сгущает разверзшийся ужас блэк-металла. Ее работы всегда выглядят неоготическими, однако выполненными Настоящим Готом — готом тайным, исконным, истинным и мучительным. Тейлор смеется и говорит: она — единственная, кому все это может сойти с рук.)

Если травма держит субъекта в состоянии «окружения», в “нарративной памяти” событие также отрицается.[6] Вы не сможете о нем рассказать и вы не сможете не рассказывать о нем. Будет считаться неприличным подавлять его воздействие пори помощи магии языка, терапии, рассказа. Направлять его интенсивность в клише, скучную комнату с ярким светом. Как лечение может соответствовать воздействию травмы? Какие есть подходящие обряды?

Антигона говорит своей сестре Исмене, что идет соорудить могильный холм для дорогого брата. Креону, который карает ее смертью за этот поступок, она объясняет: если ты думаешь, что я совершаю глупость, возможно, безумец обвиняет меня в безумстве. Погребальные обряды считаются “неписанными и неизменными законами”, стоящими выше государственных. Какими бы упрямыми и преступающими закон не выглядели почести, которые Антигона воздает мертвому телу брата, они уместны.

Джудит Батлер считает Антигону персонажем в высшей степени непокорным, но также и неоднозначным. Она не вписывается в уклад семейных отношений. Она, потомок Эдипа, — помешанная. Как носите траур изгою, которого общество не допускает к предписанным ритуалам? Кэмерон, как Антигона, оплакивает того, кто оказался вне социальных рамок приемлемости — смерть мужа стала меткой его радикальных взглядов — Ракетостроителя-оккультиста, выступающего за свободную любовь, Антихриста в нуклеарной семье в понимании сенатора Маккарти. И Кэмерон, словно Антигона, символизирует табу самим своим существованием. “Отказали в достойных похоронах… тело оставили голым, опозоренным и растерзанным,” — и Кэмерон вынуждена отыскать способ оплакать смерть Джека, рассказать, не говоря, похоронить того, кому отказывают в погребении.[7] Она отказывается начинать траур, где воздействие (ее скорбь, ее любовь, вся ситуация в целом) становится напрасной тратой. Это не простая история.

Я звоню Айе, подруге и наперснице Кэмерон, чтобы сообщить ей, что я снова пишу о Кэмерон, и что период ее жизни, над которыс я сейчас работаю, — отстой. Айя отвечает: «Да, мне кажется, что тогда немного спятила».

Каковы надлежащие обряды?

Репортаж

Джейн говорит, что письма “бесценный дневник о том, что происходит внутри и что проходит чепрезтебя”.

У меня есть ее письма к Джейн. У меня есть ее рисунки. У меня есть куски ее дневника, записи о четырех днях зимнего солнцестояния в Лэмб-Каньоне. Во всех письмах видна концентрация и сила бороться, чтобы сохранить верность. Эта борьба не означает почитание образа возлюбленного или создание удобной симуляции Джека. Она объясняет это Джейн, пересказывая историю Купидона и Психеи. По мнению Джозефа Кэмпбелла (с которым он позже начнет переписываться), мифологические и архетипические фигуры дают пространство, где “сознательный и бессознательный ум синхронизируются — легендарное приключение становится реальным, конкретным настоящим”. Миф является реликтом времен “без раковины”, времен до того, как сферы оставили небеса, солнце сдвинулось, а психоанализ возник:

«Возлюбленная Джейн 93.

Три недели тому назад — мне досталось прекрасно иллюстрированное издание «Купидона и Психеи», как раз в самый подходящий момент. Я прочитала его и залилась слезами впервые за несколько месяцев. И я отлично поняла: мифы — вовсе не отвлеченные басни для забавы, а реальный архив человеческого рода, и когда сознание и бессознательное синхронизируются, легендарное приключение становится реальным, конкретным настоящим — и возможно эти невероятные карты хитросплетений жизни богов по правде являются единственными направляющими знаками героя, который решается выйти из зоны безопасности в неизвестные или опасные области, что суть божьи территории разума.

Как я рассказывала раньше, это было в Бомоне, я ощутила присутствие, и была уверена, что это не Джек. В то время мне открылась такая любовь, о котором я прежде не знала. Кажется, тогда я написала тебе о моих открытиях. Процитирую, насколько помню, открытие Психеи, высказанное ее невидимому жениху: “На самом деле я превзошла любовь — став самой любовью”.

Как ты помнишь, Психея, чтобы успокоить страхи своих сестер, которые считали, что она заключает брак с каким-то чудовищем и ее ждет ужасная судьба, убеждает Купидона позволить ее сестрам придти в их волшебное обиталище, чтобы они могли посмотреть на ее счастье. Она столь стремится разделить свое счастье, что дарит сестрам замечательные подарки из своего дома, таким образом, пробуждая их зависть. Она становится жертвой их замысла подвергнуть ее мужа — кого они считают богом — испытанию. И Психея, поддавшись человеческому любопытству, рассматривает красоту бога-супруга и отпадает от божественной любви — в ужасную ложь человеческой любви — “чтобы стать очарованной образом любви”…

Попав в ловушку образа «я» — что самоубийственно — я возвратилась к погоне за Джеком — (отзеркаленным «я»). Это могло разрешиться удовлетворительно только в смерти — так как такая игра в победителя и побежденного может привести лишь к самоубийству «я».

О Джейн — я знаю, что твоя любовь со мной — но никто не может помочь мне в этот час, кроме моего ангела-хранителя. Я люблю тебя. Я обещаю тебе Рай.»[8]

Виды любви

Что означают слова Кэмерон о предпочтении образа любви (человеческой любви) любви божественной? Чтобы прочитать «Фрагменты любовного дискурса» Барта, следует жить как одинокий любовник без возлюбленного. Вместе с Бартом мы ждем в углу, высматривая любовь, словно подростки. Ожидание. Эта любовь дает дорогу всяческим острым ощущениям. Но также оно действует как зеркало, приманка возвышенного: “две половины андрогина тоскуют друг по другу, как будто каждое дыхание неполно и жаждет смешаться с другим: изображение объятия, в котором два образа сплавляются в одно целое, в отсутствие любви я, увы, отклеившаяся картинка, которая сохнет, желтеет, высыхает”[9]

Как Антигона погружает руки “в измученную жаждой пыль”, она делает это не для того, чтобы возвратить погибшего брата. Кэмерон не носит траур, чтобы заклинать образ Джека. Слово “ритуал” происходит от санскритского слова “река”, текущая. Для теоретика творчества и психолога Михая Чиксентмихайи поток — состояние концентрации, которое достигается, когда уровни вызова и опыта одинаково высоки. Он использует пример Микеланджело, распсывающего Сикстинскую капеллу — он подхватил волну, не спит, не ест, а рисует с восторженной силой. Там экстаз означает встать на сторону чего-либо, жить в дополнительной действительности. Ритуал — поток. Джейн предупреждает Кэмерон: «Ты слишком напираешь на физические средства. Дай им сейчас отдохнуть на своем плане, прекрати эти полеты в райские обители, пока твоя нервная система не окрепнет и не достигнет нормального равновесия».

Погоня за сексом

«Песни для Колдуньи» — стихотворения Джека с иллюстрациями Кэмерон. Это проект, который они начинают вместе. Она продолжает проект и после смерти Джека. Рисунки, законченные после его смерти, отмечены интенсивностью ее переживаний, чувств одинокой вдовы, но они также говорят (как и ее письма) о символике ритуальной магии. Как знаменитое “Пейотовое видение”, размещенное у подножия алтаря Уоллеса Бермана в галерее Ferus в 1954 году, а затем подвергнутое цензуре, они — талисманы. И они отличаются от рисунков, сделанных при жизни Джека, которые в сравнении кажутся наивными. Словно симпатичный кокетливый ангел и «Сатурн, пожирающий своих детей» Гойи.

Впервые я увидела полный набор рисунков и стихов в доме Скотта. Страницы позеленели от времени. Я не могу представить, как Скотту удается спать с этими рисунками в комнате. Я напрягаюсь , глядя на чернила на бумаге. Входную дверь Скотт защищает большими кристаллами. Мой друг Генри фотографирует дневник Джека на айфон. Полтора месяца спустя я в Нью-Йорке. Генри звонит мне из Лагоса, Нью-Мексико. “Они в моем компьютере”. Что? “Они продолжают посылать мне это изображение”. Кто? “Духи. Я читал его дневник вслух, и они послали образ Гарпократа. А потом другое изображение — пистолет.” Я зажигаю свечи, несмотря на растущее желание держаться подальше от всего, что хоть как-то напоминает оккульт.

Откуда это пришло — указательный палец, прижатый к губам? Жест молчания. Хранитель вдохновения, дыхания. Гарпократ, греческий бог безмолвия. Защита оккультного как сокрытого, тайного. Не для всех. Почему нет? “Поскольку ритуалы работают до медицинской степени”, — говорят мне. И это говорит оккультист — пытающийся найти мою душу рано утром в Старбаксе.

Линия

Фрейд все изменил, сделав все относящимся к сексу.[10]

Рисунки Кэмерона демонстрируют то же самое бракосочетание бессознательных побуждений с сексуальностью. Влагалища заменяются татуировками. Звезды вылетают из эрегированных членов. Голые тела переплетаются, каждое движение, даже каждая линия, рождаются во влаге секса. Линия проявляет силу и хрупкость в один миг. Рисунки Кэмерон отражают линии ар-нуво, природу и свободу — но более того, внутренний диалог с божественным, отпечаток таинственного вдохновения (дыхания).

Я раньше боялась хрена, теперь я целую дерьмо[11]

Предварительные замечания к «Книге Четыре» Алистера Кроули, первая часть, призывают читателя рассматривать великие магические уединения в истории, когда “Уходит никто, а возвращается кто-то. Это не должно объясняться ни одним из обычных способов”. Все брошено, нет никакой помощи, кроме собственной звезды. Точно так же, как Йозефу Бойсу понадобился койот и спасение в войлоке. Это или нечто вроде этого, ведет Кэмерон как соответствующий ритуал — который стоит лицом к лицу и превозмогает действие травмы, не уменьшая силу ее тяжести.

Не только хардкор

Если гуглить «Кэмерон», в результатах неизбежно выходит «Бабалон». Во многих блогах находятся записи о тех временах, когда она, Рон Хаббард и Джек Парсонс выполняли ряд ритуалов, чтобы призвать силу Бабалон. Проталкивается идея, что этот ритуал (в 1946 году) открыл дорогу сексуальной революции шестидесятых. Что Работа Бабалон выпустила в эфир и певичек, и примадонн, и свободную любовь. Смутный замысел, о котором все это сигнализирует — (нецензурное слово) понимание женского движения, сведенного в простые образы (само-) объективизированных, однако осведомленных о “владении им” певиц: Мэрилин, Мадонна, Тина, Шинейд, Лил Ким, Гага, Рианна, Майли, Микки.

Существование социально-экономических сил не придавливает и не ослабляет порожденные ими верования, и что еще более важно, оно расширяет соответствующие социальные требования (медицина, заработная плата, образование). Однако важно отметить рыночную силу в продвижении определенного бренда молодежи (или определенного бренда феминизма). В эссе “Дети Макларена” Дэн Грэм пишет: “В начале пятидесятых экономические изменения на мировом рынке вводят новую категорию потребителя — подростка, а также новую идеологию — рок-н-ролл”.[12] Досуг дает дорогу рынку, обслуживающему идеологию, которую он возможно и не любит (анархизм), но которая хорошо продается (подростки-наркоманы), и таким образом помогает экономике (большой успех). Точно так же феминизм продается(анархический бунт против патриархата). По той причине, что “я этого достойна”.

Феминизм третьей волны родился в муках в начале пятидесятых. Против Коммунизма американский Маккартизм качает все, что может продать. Женщины вынуждены были признать свои сексуализированные тела товаром или властью, а также признать, что если они не заберут и не завладеют этой властью, они — дуры. Тогда ею завладеют другие.

Если в послевоенной Америке находится время для анархии и рок-н-ролла и “новой женщины”, это также травма войны, которая добавляется к потере кондиционирования и организованных религий. Христианство и его партнер, холодный страх, должны быть отменены. Мой друг Скотт говорит: когда Кэмерон едет мимо церкви в Лос-Анджелесе, она высовывает руку из окна, показывая средний палец — резкий отказ, ненависть-неприязнь.

Babalon is an energy that can be associated with Saturn. As Jane Wolfe explains to Cameron, it is “the disciplinarian and also the gate-opener.” The image of Babalon is a whore on a beast with seven heads, in her palm a cup of blood. The blood, I am told by a friend as I try to grasp this, eating a chicken sandwich in a New York Pret A Manger, is about sacrifice. Everything goes in the cup — it is manna — to a cupped palm.

Babalon — энергия, которую можно быть связать с Сатурном. Как Джейн Вольф объяснила Кэмерон, Сатурн — это “строгий учитель, но также и открыватель врат”. Образ Бабалон — блудница с чашей крови в руках верхом на семиголовом звере. Кровь, говорит мне друг, пока я пытаюсь осознать его слова, поедая куриный сэндвич в нью-йоркской закусочной, относится к жертве. Все входит в чашу — это манна — в подставленную горстью ладонь.

6-12 июля 1953 года: Кэмерон пишет Джейн:

«Вчера у меня был очень мощный сон. Пришло слово, что я должна подготовить место состязания, где мне должен был явиться Бог и принять мой вызов. Когда он прибыл — он оказался красивым мужчиной великолепного телосложения. У меня было такое чувство, что нас подобрали одинаковыми — как будто я и правда смотрела на внутренний образ меня — но образ желания — так как он был мужчиной с кожей цвета слоновой кости и красивыми темными волосами. Место поединка было мраморным храмом — белым до сводчатого потолка. Здесь мы устроили бой — как греки в соревновании по борьбе. Было сильное чувство власти и непринужденности в этом состязании силы — и радость была не в победе, а в самой борьбе. Не было никакого смысла в борьбе. Я выиграла, заставив его плечи коснуться пола три раза — но победа была за ним, а также за мной — я получила огромное удовольствие. Потом мы сели в поезд и пересекли реку.

Поезд в анализе Стекла является сновидческим символом смерти, а пересечение реки – аллюзия нашей культуры на реку Стикс. Однако смерть имеет понятие, прежде только предполагаемое, а ввиду того, как я чувствую, я бы толковала сон как смерть эго. Тогда я была в Бомонте — я пробуждалась много раз по утрам с чувством, что побывала в каком-то замечательном месте — или что некто великолепный исчез, когда я открыла глаза. Однажды у меня было мимолетное видение потоков пылающих сфер, окружающих меня сверху. У меня даже не было чувства, что я сплю — просто перешла с одного плана на другой, открыв глаза. У меня было и до сих пор есть абсолютное убеждение, что со мной произошло что-то великолепное — то, что мне не разрешили запомнить при пробуждении. Ощущение величия и радости продолжалось и в дневное время — но я охотно лягу спать вечером. Казалось, что то, что я выучила днем, в действительности было лишь поиском в памяти фантастических вещей, открытых мне в сновидении. То присутствие отступило — и на его место пришел страх, когда подступили и пока не ушли физическая боль и умственное мучение, за исключением случайных проблесков, когда я уехала из Бомонта — пока наконец — через несколько месяцев оно стало лишь уменьшенной памятью.

Теперь я чувствую — что безымянный зов, которому я следую, является знаком того, что это присутствие явилось снова — и все, что я испытала в последнее время, было необходимым шагом, прежде чем я могу отправиться к тому, что ждет меня.

Я буду писать.

Кэмерон»

Маргарет Хайнс

Лос-Анджелес, 9 декабря 2013 г.