Самыми ранними архетипами, которые можно представить, являются архетипы семьи, матери и отца, хотя подход к ним совершенно бессознателен. Мы склонны думать, что сначала идет сам человек, а потом он чувствует себя частью семьи. Но психологически этого не происходит. Семья, как правильно выразился Юнг, подобна первичному бульону, в котором люди плавают, как маленькие рыбки, неспособные жить отдельно.
Семья воспринимается ребенком как необходимый фон, который
существует как нечто само собой разумеющееся. Она предшествует
отдельным членам, которые ее составляют, и представляется каждому новому члену семьи просто так, как есть. Посторонние потенциально опасны, но семья никогда не отвергает ребенка, как бы он себя ни вел. Он чувствует, что любовь семьи не нужно заслужить, так же как желудок не должен заслужить преданность печени. Семья вместе противостоит всему враждебному во внешнем мире. Мы не только предполагаем, что это будет правдой, но и принимаем это как наше право.
Я помню молодую женщину, связанную со своей семьей особенно
тесно, словно пуповиной. Она была обожаемой и абсолютно избалованной дочерью довольно пожилых родителей, которые сделали ее
ярким центром своей жизни. Она недавно вышла замуж и не была
счастлива. Ее отношение к браку было совершенно детским, чего
она и ожидала от анализа. Я была несколько сдержана и позволила
ей высказаться. Вскоре она остановилась и подозрительно посмотрела на меня, сказав: «Я не думаю, что я Вам очень нравлюсь!»
Она говорила как эгоистичная маленькая девчонка, но все же она считала само собой разумеющимся, что уже должна быть любимицей учителя, даже с кем-то почти незнакомым. Очень тихо я спросил ее, что находящийся со мной в комнате человек должен из себя представлять, чтобы мне понравиться. Эта отрешенность была для нее слишком сильной, и вскоре она ушла, как я и ожидала. Она просто не могла функционировать, если восхищенная родительская
аудитория должным образом не реагировала на шоу, которое она устраивала.
Еще одну трагическую иллюстрацию регрессивной зависимости от семьи мне дал пациент в медицинской клинике университета, в котором я получила степень. Это было до того, как я стала аналитиком, когда занималась общей медициной. Это была молодая женщина лет двадцати с небольшим. Казалось, она разваливается на части; она нервничала, поддавалась панике, не могла спать, не могла есть, не могла сосредоточиться и боялась, что в результате потеряет работу и рассудок. Тщательное медицинское обследование не дало адекватного объяснения, поэтому я спросила ее об условиях ее жизни. Вот что она мне сказала.
Она была старшей в семье из одиннадцати детей. Отец умер,
а мать — переутомленное, жалующееся существо, которое кричало на детей, но не имело ни малейшего контроля над ними. Все они жили в многоквартирном доме из трех крошечных комнат. Они
были безнадежно бедны, и царила атмосфера постоянных ссорами и брани. Пациентка была главной опорой всей этой толпы, хотя мать и старшие мальчики подрабатывали, когда было время и возможность.
Этой истории было достаточно, чтобы объяснить любой нервный срыв, поэтому я посоветовала ей найти себе место и приходить домой только чтобы поесть. Она сказала, что не может себе этого позволить, потому что семья забрала все ее заработки. Я спросила, не было бы им лучше, если бы она дала все, что могла, и позволила бы им обратиться за некоторой помощью в одну из благотворительных ассоциаций, чтобы она не сломалась полностью и не стала обузой вместо поддержки. Затем она рассказала невероятную правду: она не могла уйти из дома. Она сказала: «Мы все такие. Никто из нас не выносит того, чтобы быть вдали от дома, какими бы несчастными мы ни были. Мой брат попробовал сделать это в прошлом году, он записался на пароход, идущий в Карибское море.
Несколько месяцев спустя мы получили узелок с его вещами и записку для моей матери. Он сказал: «Я больше не могу этого выносить, живя вдали от дома. Я схожу за борт. Видишь ли, я должен остаться».
Очевидно, такая фиксация делает невозможным приспособление
к внешнему миру. Это как если бы человек был отделенной частью
тела, например, ногой, пытающейся войти в контакт с целыми людьми, поскольку все остальные всегда кажутся целыми в этих обстоятельствах. Посторонние всегда чужие и подозрительные, и их нужно встречать с силой, а не с любовью, даже когда отчаянно нужны друзья. Такому человеку приходится доминировать или же он потерпит
сокрушительное поражение.
Такой парень совершенно не смог бы закончить гонку, если бы
потерял лидерство. Ему пришлось выиграть, или что-то совершенно вопреки его воле вынудило его бросить учебу. Он просто не мог доверять своим товарищам увидеть его неудачу, поэтому ему приходилось делать вид, что он не хочет победить. Проблема заключалась не в чрезмерных амбициях эго, а в глубокой незащищенности. Его
отец был психотиком, поэтому не мог нести в себе мужскую силу
и авторитет, которые были бы примером мужественности, и в качестве компенсации мальчик стал питомцем своей матери. Поэтому у него не было удовлетворительного способа поддерживать свое эго на стадии, когда развитие эго наиболее важно. [9] Следовательно, всякий раз, когда ситуация угрожала раскрыть его незащищенность,
он не мог встретить ее прямо, а мог только использовать связи, чтобы скрыть свою слабость, чтобы не исчезнуть с лица Земли.
Ребенок живет в состоянии изначальной идентичности, что означает, что он существует только как органическая часть большего целого — семьи. В этом состоянии мы видим символическое отражение естественного и правильного отношения эго к Самости, но в спроецированной форме, находящегося во внешнем мире,
а не во внутреннем. Части психики, которые не осознаются как таковые, должны восприниматься как другие люди, с которыми ребенок в результате безоговорочно связан. Это неизбежно и даже необходимо для выживания на ранних стадиях развития, поскольку эго само по себе слишком мало и слабо, чтобы выстоять перед лицом
всепоглощающих аспектов реальности. Слова поэта Хенли часто
звучат, как свист маленького мальчика в темноте, чтобы набраться
храбрости: «Я хозяин своей судьбы, я капитан своей души». Разве
все мы не были в ситуациях, в которых признаем это отношение как
безрассудную инфляцию? Эго должно найти внутри что-то большее
и более сильное, чем оно само, иначе оно останется просто изолированным фрагментом, оплакивающим кого-то извне, который мог бы
его завершить.
Неудивительно, что родители возвышаются как боги в маленьком
семейном мирке. Меня часто поражала сияющая, почти сверхъестественная картина родителей, которую рисуют некоторые пациенты,
будучи на самом деле очень далеки от того, чтобы ее оправдать.
В нескольких случаях я вспоминаю женщин, в остальном умных
и одаренных, которые описывали своих матерей как замечательных,
выдающихся людей, хотя на самом деле они были алкоголиками,
которых пациентам, даже в детстве, приходилось защищать от публичного скандала. Качество их описаний было настолько живым, что его нельзя было приписать сознательному сокрытию горя. Через слова сияла почти волшебная аура, отсутствующая в их рассказах о других людях. Боги-архетипы рычали или светились из-за спины родителей, хотя они были совершенно неадекватными носителями.
И, как это часто бывает, признание истины, наполовину скрытой
за проекцией, не обязательно влияет на эмоциональную силу, сконцентрированную присутствием архетипа.
В жизни обычных людей архетип, который является первым,
наиболее знакомым, наиболее трогательным или отталкивающим,
и в целом самым роковым,—это архетип матери. Во внешней жизни младенца она намного ближе, чем отец. Каждый день от нее зависит его комфорт, благополучие и само выживание, а его связь с отцом практически незаметна. Она держит его в тепле и сухости, она утоляет его голод и жажду, и все его потребности и желания ей
ближе, чем ее собственные. И она обеспечивает комфорт не только
физически. Она окружает ребенка нежностью и любовью, создавая
атмосферу безопасности, в которой он может довериться собственным усилиям, раскрыть свои крылья.
Материнское либидо, расточаемое на детей, имеет огромное психологическое значение для будущего развития. Снова и снова я видела взрослых людей, настолько застенчивых в чувствах, что они практически замерзали, стремясь к близкому человеческому контакту, но совершенно неспособных сделать шаг и даже отпугивающих любое приближение своей внешне невосприимчивой холодностью.
Тем не менее, это состояние на самом деле было результатом детства, в котором не было любви, иногда потому, что мать была слишком эгоистичной или невротичной или эмоционально искалеченной, а иногда потому, что она была мертва. Дети, которые никогда не могли прийти к матери с обидой, будучи уверенными в том, что они
получат сочувствие и помощь, или прыгнуть к матери на колени
со спонтанностью, в которой смешались любовь, радость и страстное
желание общего благополучия, и найти от нее теплый, хотя и тихий
ответ, научились сдерживать свои чувства, чтобы не рисковать почувствовать боль и даже пережить настоящую травму от холодного или пренебрежительного ответа.
Эмоциональная травма от отсутствия материнской любви была
очевидна у мужчины, который пришел ко мне несколько лет назад.
На первый взгляд можно сказать, что он был успешным, хорошо
приспособленным человеком, потому что он работал судьей, был
женат и имел высокое положение в обществе. Но за этим фасадом
картина была совершенно иной. Его брак был несчастным, так как
он был гомосексуалистом и имел склонность к молодым парням (ему
самому было за пятьдесят), которых он брал под свое крыло, как
старая курица. Он защищал их, баловал их, давал им деньги, на самом деле был слишком щедрым, а затем очень сильно страдал, когда они обманывали или эксплуатировали его, а затем бросали.
Кроме этих парней, у него не было никаких эмоциональных отношений. Он проецировал свою крайне неразвитую аффективную
натуру на своих протеже, а затем давал им материнскую заботу, которой ему так сильно не хватало. Его история такова, что его мать умерла, когда ему было всего два года, слишком рано для того, чтобы он вообще мог вспомнить о ней или испытать какое-либо горе из-за ее смерти. Ему никогда не приходило в голову, что эта потеря сыграла мрачную роль в его жизни. Однако в начале своего анализа, когда он осознал свой сон, он всю ночь лежал без сна, рыдая по матери, которую никогда не знал.
Я хотела бы сказать вам, что он сделал прекрасный перенос матери на меня и, таким образом, довел себя до своего надлежащего
эмоционального возраста. Но увы! Так бывает не всегда, и не в этом
случае. Естественно, что его отношение ко мне с самого начала было
двойственным. Несмотря на его потребность и желание, его бессознательное недоверие к женщинам, если они не соответствовали его подавляющему, не исправленному никаким реальным опытомобразу совершенной, всепоглощающей, всеохватывающей матери, держало его подозрительным, хотя я нравилась ему достаточно сознательно. К сожалению, прежде чем он смог ослабить свою защиту
против меня, ему приснился сон, который он просто не мог переварить. Это показывало его безнадежно инфантильное отношение
ко мне. Он был младенцем в ванне, и я купала его. Что это может
быть воспринято как символически очень позитивное, он просто
не мог видеть. На самом деле я была несколько моложе его, и это
было слишком унизительно. Он не мог с этим смириться, поэтому
прервал свой анализ. На самом деле, я думаю, что это было, вероятно, единственное, что он мог сделать. Пропасть между достойным
судьей и им самим, крупным, красивым и несколько дородным, и голым младенцем в ванне в присутствии профессиональной женщины, которая могла бы использовать его слабость против его и без того уязвленного эго,— это было действительно слишком для человека, столь эмоционально искалеченного.
У этого мужчины была зияющая пустота там, где должно быть
чувство, оставленное отсутствием матери или какой-либо заменой
ей на раннем этапе его развития, и он просто не мог доверять мне,
чтобы я увидела его беспомощность, проявленную во сне. Я с готовностью согласилась на то, чтобы он прервал анализ, но попыталась сохранить в этой ситуации дружелюбное отношение и поддержать человеческое уважение, надеясь до некоторой степени восстановить его уверенность в себе, которая была так сильно разрушена сном. Несколько лет спустя он погиб, сойдя с тротуара перед грузовиком.
Я могла только надеяться, что смерть, темная мать, будет к нему
добрее, чем была его жизнь. (Один из его снов о его трагических
отношениях с отцом будет рассказан позже.)
В последнее время много говорится об опасности того, что матери привязывают к себе детей — и это очень реальная опасность.
Но я хочу подчеркнуть здесь также психологическую опасность
отсутствия матери. Под этим не обязательно подразумевается физическое отсутствие матери, как в вышеупомянутом случае, но отсутствие опыта тех животворных и воспитывающих качеств, которое стало возможным благодаря подходящему носителю позитивного материнского архетипа. Этот недостаток может сказаться даже тогда, когда настоящая мать находится рядом.
Чтобы проиллюстрировать это, я расскажу вам об одной из упомянутых ранее женщин, которая продолжала проецировать, по крайней мере в одном отделе своей психики, что-то от сияния этого образа, даже несмотря на то, что ее мать была алкоголичкой. Отец был профессионалом в своем деле, а также «замечательным человеком», который, совершенно обескураженный чрезмерным пьянством
своей жены, просто отказался делать что-то в этой ситуации, считая
ее безнадежной. Он оставлял свою маленькую дочь наедине с этой
женщиной не только на весь день, но и на довольно продолжительные периоды, когда уезжал в поездки, связанные с работой. В это время мать часто напивалась, а потом угрожала убить ребенка, если отец узнает что-нибудь о том, что происходило в его отсутствие. Девочка научилась обращаться с матерью, когда никто другой не мог справиться с ней. Но она делала это, давая ей все, что она хотела, включая полную преданность и постоянное ее выражение. Ей приходилось постоянно льстить и уговаривать. Ребенок стал матерью своей матери, наблюдая за ее настроениями и приспосабливаясь к ее
желаниям.
Конечно, она не могла этого сделать, не подавив все свои чувства маленькой девочки и своей непреодолимой потребности в эмоциональной безопасности со стороны матери. Вместо этого она проецировала свою незащищенность на мать, которую она считала прекрасным человеком в тисках дьявола пьянства, от которого дочь пыталась защитить ее, имитируя материнскую преданность. Таким
образом, ее чувства становились все смешанными и часто чрезвычайно нереальными. Дело в том, что у нее не было ничего, кроме матери, которая могла бы встать между ее беспомощностью, уязвимостью ребенка и пугающим внешним миром. Поэтому она должна была держаться за любой вымысел, который позволил бы ей вообще жить.
Ложное чувство, с помощью которого молодая девушка обманывала себя, чтобы сделать связь терпимой и даже оказать некоторое
влияние на взрослую женщину, закрепилось в качестве замены истинного чувства, которое оставалось совершенно неразвитым и бессознательным. Поэтому, когда она повзрослела и когда ей нужно было проявлять чувства к друзьям, она была немного вспыльчивой, немного льстивой, чрезмерно приспосабливающейся к объекту,
чтобы завладеть им, как это было с ее матерью. Но за этой спиной
люди чувствовали и отшатывались от сосущего рта ее тени жалкого
голодного ребенка, испуганного, неуверенного в себе, вечно жаждущего, но из-за самой своей неуверенности переходящего за защитой к ложной силе враждебного или параноидального анимуса, с которым ей было труднее всего ладить.
Возможно, мне следует объяснить, что я имею в виду под слабой, чрезмерно уязвимой тенью, обращающейся к анимусу для защиты. Тень можно рассматривать как неадекватную, небезопасную, неразвитую и неадаптированную часть психики. [10] Сознательное эго всегда должно осознавать и отвечать за эту более слабую сестру,
которая похожа на ребенка или недоразвитого взрослого, менее образованного и менее культурного. Это постоянная заноза для личности, но зрелый человек несет ее охотно, если не с радостью, зная,что, если она будет отвергнута, силы бессознательного будут либо отключены, либо подавят эго.
Только что описанная женщина совершенно не осознавала голодного требования, которое проявлялось, когда она говорила то, что, по ее мнению, было приятным и добрым. Тень не была осознана,
не говоря уже о принятии. Возможно, она не осмелилась осознать
свою слабость, поскольку у нее не было достаточно твердого эго,
чтобы противостоять ей, не будучи подавленным. Во всяком случае,
та, которая должна была стать матерью для собственного ребенка,
была безразлична к этому, и поэтому это должно было зависеть от защитной позиции кого-то другого. Но такие «кто-то» не часто ищут беспризорников, лишенных матери; они ожидают иметь дело со взрослым, и поэтому ребенок снова встречает безразличие и отторжение, на этот раз не со стороны своего эго, а со стороны внешнего мира.
Сознательное отношение женщины не было враждебным или
противоборствующим по отношению к другим людям с самого начала, но, не имея дружеских и поддерживающих связей, она, естественно, была ранена и оскорблена. Не сумев осознать тень, ее эго уступило место другой фигуре психики, которая, казалось, могла помочь,— анимусу. [11] На первый взгляд может показаться, что
анимус — именно то, что нужно, потому что не является ли его основная характеристика мужской силой и не является ли это необходимым аналогом ее сознательной женской личности? Но, увы, этот властный анимус вскоре пожирает неосторожных маленьких Красных Шапочек, и тогда миру предстают обнаженные клыки волка. И поэтому явно невинному человеку, с которым это произошло, будет трудно уживаться с другими. Совершенно бессознательно она
требовала слишком многого.
Я уже упоминал о травмах либидо ребенка, которые могут возникнуть из-за слишком сильной или слишком слабой материнской любви, и о том, насколько серьезными могут быть последствия ее влияния на всю жизнь. Но предположим, что у нас есть мать, которая почти идеальна, насколько это возможно в мире несовершенных людей. Будут ли ее дети искалечены материнским комплексом?
Ну, я когда-то знала идеальную мать. Она была умна, приятна
на вид, чрезвычайно общительна и гостеприимна и часто устраивала салоны в своем городском доме. Летом ее загородный дом всегда был открыт для большого круга интересных людей и их друзей, писателей, художников, мужчин и женщин, которые приходили и уходили в свое удовольствие. Она руководила всем этим с легкостью
и элегантностью. Она никогда ничего не делала, чтобы привязать
к себе детей, за исключением того, что она была самым очаровательным и забавным человеком в их кругу. Никто из их ровесников не был наполовину таким остроумным, интересным или привлекательным. Все они поженились, но два брака оказались провальными, а третьему нечем похвастаться. Я не анализировала никого из членов
семьи, но можно предположить, что эта «идеальная» мать неблагоприятно повлияла на жизнь ее детей.
Материнский комплекс — это универсальный психологический
факт, поскольку он основан на архетипе, который является общим
для всего человечества. Я даже видела это забавно очевидное в собаке. Никто не может избежать необходимости встретиться с этим
и решить все для себя. Самая лучшая мать в мире не может снять
его с плеч своего ребенка. Самое большее, что она может сделать—
это не взваливать на себя бремя собственных нерешенных проблем
и предоставить своим детям свободу и уважение, которые позволят
им самостоятельно выполнять свои индивидуальные задачи.
Как я указала, материнский комплекс связан с реальной матерью
только с одной стороны, какой бы важной ни была ее роль. И даже
когда кажется, что личная сторона вырисовывается сильнее, именно
архетип, стоящий за ней, придает ей непреходящую силу. Это ярко
выразилось в рисунке, сделанном молодой женщиной в самом начале своего анализа. Это была человеческая фигура с вытянутыми в виде креста руками, лежащая, как будто без сознания или мертвая, в мрачном ночном море. Фигура была огромной, так как можно было видеть дугу земли, которую она охватывала. Она связала
женщину с собой.
Пациентка была инвалидом тридцати с небольшим лет и жила одна
с матерью. Она рассказала мне, что большую часть последних семи
лет провела в постели, страдая от несварения желудка, головной боли,
крайней слабости и нервозности. На самом деле, когда она впервые
пришла спросить о возможности анализа, она предупредила меня, что
не знает, как часто сможет приходить на прием, потому что до самого
утра не может сказать, сможет ли она прийти или нет. «Тогда я не могу
взять Вас,— ответила я с решительным видом. -Я не могу выделять
для Вас время, если Вы не уверены, что сможете прийти.
Ей это немного не понравилось. Она немного подумала, а затем
сказала, что все равно хотела бы попробовать, на что я согласилась.
К ее изумлению и к моему большому удивлению, она не пропустила
ни одной встречи, хотя ей и пришлось ездить из очень далекой части
города. Ее проблема заключалась в том, что она все еще находилась
в утробе матери. Они были типичной парой мать-дочь: одна толстая
и розовая, похожая на кошку, съевшую канарейку, а другая худощавая и недоразвитая, как ощипанная курица.
Ее рисунок прекрасно передал ситуацию. Ночное море — это темное лоно бессознательного, над которым она плывет, как мертвая, в положении распятия на матери. Она огромна, заполняет собой всю картину, точно так же, как младенец в утробе наполняет свой мир. «Если ее удастся пробудить,—подумала я,—возможно,
она сможет начать жить». Это действительно произошло. Она так
и не стала сильной, но инвалидность осталась в прошлом. Она вышла замуж очень счастливо, и у нее родился сын, которым она была очень довольна. И все это могло сбыться, потому что она изо всех сил, даже больше, чем думала, ухватилась за спасательный круг, которым был для нее анализ. А вскоре после того, как дочь вырвалась
на свободу, мать умерла…
Архетип матери так сложно отделить от реального человека, потому что в раннем детстве объективная мать действительно имеет решающее значение для физической жизни ребенка и для создания условий, которые позволяют его психологическим процессам начать течь в правильном направлении. Но каждый шаг в развитии снижает
ее силу как реального человека. В утробе для младенца предусмотрено абсолютно все. Ему не нужно есть или дышать самостоятельно, и он защищен от воздействия механических или термических раздражителей водяной баней со стабильной температурой. Но в момент рождения он должен начать обретать независимость от матери. Он должен научиться дышать, есть самостоятельно.
Младенцы сильно различаются в своей готовности сделать это.
Некоторые набрасываются на грудь, как хорошие поросята, но другие постоянно выпускают сосок изо рта и плачут, и в целом совершенно ясно показывают, что они предпочитают старую добрую
пуповину. Разве вы не видели именно этого в дальнейшей жизни?
Я вспоминаю женщину, которую прислал ко мне ее врач, потому что она была на грани нервного срыва. Она рассказала свою историю и спросила, могу ли я вылечить ее. Я ответил, что видел, как люди с ее жалобой выздоравливали, но это будет серьезное мероприятие, которое потребует времени и всех усилий от нас обоих.
(Между прочим, этот подход отделяет тех, кто может быть проанализирован, от тех, кто этого не делает, и заставляет думать, что это вопрос выбора пациента, что намного лучше, чем когда я рекомендую им продолжить или отказываться от них.)
Что ж, она немного подумала, а затем сказала: «Я не думаю,
что мне нужно это делать, доктор. Думаю, со мной было бы все
в порядке, если бы какой-нибудь замечательный человек был без
ума от меня». Уберите сосок и отдайте мне пуповину! Я спросила
ее, думает ли она, что может иметь отношения с мужчиной в ее нынешнем состоянии. Но она не хотела брать на себя ответственность.
Она просто подумала, что было бы неплохо, если бы ее отнесли
в какой-нибудь райский сад, где ее великолепно изнасилуют. «Я была бы в порядке, доктор, если бы какой-нибудь замечательный человек был без ума от меня». Тогда ей не пришлось бы заниматься анализом. Просто сравните ее вялость с сильной хваткой пациентки, нарисовавшей себя плывущей в полуночном море.
Ну, чтобы продолжить процесс обретения независимости от матери. Сначала младенец учится брать сосок, затем переходит на бутылочку, затем чашку, затем нож и вилку—все шаги к тому, чтобы взять на себя функции, которые когда-то выполняла мать. Психологическая сторона процесса идет по тому же пути, но медленнее,
и ей предстоит пройти гораздо дальше. Но все это преодоление матери, конкретное и символическое, преодоление зависимости от нее.
Это означает принятие на себя ответственности за удовлетворение
собственных потребностей и преобразование либидо от пассивного
стремления и потребности к адаптированным действиям и творчеству. Это грандиозная задача, поскольку она включает в себя необходимость выяснить, какие потребности реальны, а какие нужно принести в жертву. Следовательно, сопротивление огромно.
Одной женщине однажды приснилось, что она мастурбирует
пожарным шлангом. Этот сон на самом деле был ключом ко всей ее
проблеме. Огонь — это жар, интенсивность, эмоции, грубая сила.
Его всегда признавали богом. Пожарный шланг — это то, что его
ослабляет, держит на расстоянии. Ее страстным желанием было
не жить, а оставаться на краю жизни, быть зрителем. Ее рассказ
полностью это подтвердил. Когда ей было чуть меньше двадцати
лет, мужчина чуть старше тридцати очень полюбил ее и умолял ее
выйти за него замуж. (Странно, насколько невротичные женщины
часто бывают привлекательными для мужчин.) Она неоднократно
отказывала. В конце концов он спросил, нет ли какой-нибудь надежды, что в будущем она может ответить ему любовью. Ее ответ был
однозначным: нет. Примерно через год он умер. Сразу же она стала
вдовой с разбитым сердцем. Она сделала в своей спальне небольшую святыню, где хранила его фотографию, и в годовщину его смерти ее друзья присылали цветы, чтобы она могла возложить туда.
Она была идеальной защитой от всех последующих любовников.
Неизбежно она превратилась в настоящий «сосущий рот пустоты».
Много лет спустя, после того как я потеряла ее след, я слышала, что
она впала в психотическую депрессию. Она вернулась в лоно бессознательного, из которого так полностью и не вышла.
Регрессивный образ матери, кажется, предлагает избавление
от борьбы, возможность легкого удовлетворения. Это обратная тяга
к исчезнувшему раю, Золотому Веку былых времен, как называют
его мифы. Тот, кто хотел бы жить полноценной жизнью, должен
отдавать все, что требует работоспособного стабилизированного
центра, определенной степени интеграции, которая может противостоять соблазну сердечного желания получить желаемое без платы
или усилий. Связанный с матерью мужчина никогда не думает, что
он должен принять жизненное задание, чтобы встать на ноги и заработать то, что он хочет. И, конечно, то же самое и с женщинами. «Я не думаю, что буду заниматься анализом, доктор, я просто подожду замечательного человека». Инерция или праздность, как сказал Ларошфуко,—самая сильная страсть души, более опасная, чем любая буря. В ней слышно пение сирен матерей, и образ ужасной матери
господствует над обломками, которые он производит.
Излишне говорить, что все, что способно произвести такие
разрушительные эффекты, обладает силой, которая может быть
столь же полезной при ассимиляции. Когда материнский архетип
сознательно переживается как психологическое содержание, его эффекты очевидны как в экстравертном, так и в интровертном аспектах
жизни. Как видно по отношению к объекту, это ведет к нежности,
преданности и состраданию. Это забота о молодых и слабых и заинтересованность в содействии развитию других, не обязательно детей.
Если эта склонность бессознательна или находится под контролем
анимуса или анимы, она может быть совершенной неприятностью
для принимающего, но от контакта с Великой Матерью может прийти сочувственное понимание других и земная мудрость, которая
дает сознательному человеку легкое и исцеляющее прикосновение.
Символы архетипа матери, то есть образы, в которых она появляется во снах или фантазиях, мифах или легендах, разнообразны. [12]
Во-первых, это настоящая мать, бабушка, учительница или вообще
любая женщина, обычно более старшего возраста, но не обязательно та, кто предоставляет эмоциональную безопасность или удовлетворяет нужду. Конкретная реальность носителя этой проекции в детстве делает особенно трудным различение черт стоящего за ней августейшего архетипа. Следовательно, проекция удерживает того, кто доходит до необходимости проживать дополнительную роль,
роль ребенка, еще долгое время после того, как такое отношение
должно было быть преодолено. Бессознательная связь возникает,
прежде всего, из-за незрелого психологического состояния, которое,
в свою очередь, имеет тенденцию сохраняться из-за реакции носителя проекции. Осознание символического элемента — это первый
шаг к разрыву зависимости от реального человека. Следующим
шагом является появление архетипа, уже не в конкретной форме,
но все еще персонифицированного, например, в виде богини. Деметра, Кибела, Исида, Гуань-Инь, Кали — такие фигуры, каждая из которых может также выражать отрицательную или ужасную сторону Великой Матери. Также есть мать-земля Гея и христианская небесная матерь Мария.
Функции матери, кроме того, произвели соответствующие ей
символы: плодородие, выраженное самой землей или камнем, представляющим ее, колосом кукурузы или пшеницы, морем, изначальными водами, из которых возникла вся жизнь, материей, которая является матрицей (матерью), маткой и ее образами, такими как пещера, круглые полые предметы, такие как чаша, ваза или купель
для крещения. Другими символами плодородия являются вспаханное
поле, дерево, рог изобилия, корова или другое животное, колодец или источник, живительная жидкость которого питает все растущие растения. На отрицательной стороне есть Медуза, ведьма или паук, со значением того, кто ловит и связывает ребенка своей паутиной или сетью своей магии. Мать как цель стремления к искуплению представлена раем, Царством Божьим, Небесным Иерусалимом и многими другими объектами поклонения, такими как церковь, университет (Alma Mater), город или страна. Смерть как утроба бессознательного и преисподняя, так же как и Небеса, может иметь материнское значение. [13]
Поскольку мать руководит чувственным и эмоциональным развитием ребенка, она, естественно, оказывает огромное влияние на вероятность и тип брака, который ребенок впоследствии заключит.
Действительно, мать может быть столь же важна в определении отношения к противоположному полу, даже дочери, как и отец. Яркой и трагической иллюстрацией тому была женщина тридцати с небольшим лет, которая в течение десяти лет находилась в психиатрической больнице с диагнозом «шизофрения». Это была ее история. Ее отец был человеком с богатым воображением, беззаботным, полным обаяния и жизнерадостности, но совершенно безответственным. Проведя
несколько лет с матерью ужасную жизнь, никогда не будучи верным,
но всегда прощенным, он, наконец, бросил ее ради кого-то другого.
Мать девочки, оставшись одна воспитывать дочь, была, естественно,
обижена и глубоко озлоблена. Она час за часом изливала свои жалобы на мужчин вообще и на отца в частности. Она сделала свою дочь своей неразлучной спутницей, привлекая всю свою жалость и преданность не только к отцу, но и ко всем мужчинам, как к эксплуататорам женщин, и к браку как институту такой эксплуатации.
Повзрослев, девочка, хотя и была привлекательной молодой
женщиной, не встречалась с парнями и посвятила свою жизнь профессии медсестры. Однажды ей передали дело молодого человека, который был серьезно ранен в результате несчастного случая. Ее сочувствие было глубоко, но она понятия не имела, что ее чувство было чем-то большим, чем это. Однако, когда она наклонилась
над кроватью, чтобы поправить подушки, ее чепец «случайно» соскользнул, и, когда она подняла его, ее лицо оказалось очень близко к его. Ее охватило смятение, и она поспешно вышла из комнаты.
Но на следующий день произошло нечто подобное. На этот раз ее
нога соскользнула, и на мгновение ее голова легла на подушку рядом
с ним. В этот момент в палату вошел старший санитар. Поднялась
страшная шумиха по поводу «непрофессионального поведения»
и так далее, в результате чего у молодой женщины отняли гордость
и радость-головной убор медсестры. Вскоре у нее произошел нервный срыв, и ее пришлось отправить в лечебницу.
Несмотря на то, что она находилась там непрерывно в течение
десяти лет, ее состояние не ухудшилось. Она была такой же аккуратной и изящной, как и тогда, когда занималась своей профессией. Ее речь была связной, а язык грамотным. Но она сказала мне, что всю ночь слышала голоса. Я спросила ее, что они сказали. Она
ответила, что ей продолжают делать непристойные предложения.
Я спросила, почему она думала, что они это сделали. Ее ответ был
одним из самых острых, которые я встречал за все годы моей практики. Эта женщина, которую в то время считали безнадежно сумасшедшей, сказала нечто такое, что, если бы она только могла понять его значение, вероятно, освободило бы ее от безумия. Она сказала с далеким, безразличным смехом, характерным для ее состояния:
«О, я полагаю, это значит сделать из меня женщину». Больше она
ничего не сказала об этом, но хихикнула и отошла в сторону.
Эта женщина действительно была лишена матерью сексуальных
побуждений, и бессознательное пыталось заставить ее осознать
свои чувства и инстинкты, которые были возбуждены ее пациентом — мужчиной. Но сопротивление было слишком сильным. Непреодолимая сила встретила неподвижное тело. Ни одна из сторон не могла уступить дорогу, и прежний статус-кво нельзя было восстановить.
Итак, психика раскололась на части. Даже годы спустя в психиатрической больнице бессознательное все еще пыталось показать ей, что
инстинкт нельзя просто ампутировать, оставив в остальном неповрежденную психику, но теперь дома не было никого, кто мог бы получить сообщение. Я не смогла заставить ее заговорить об этом снова.
К счастью, влияние матери на брак ребенка далеко не всегда зловещее. Как образец, дающий реальный опыт эроса, принципа родства в доме, именно она может указать путь к гибким и понимающим человеческим отношениям и, таким образом, предрасположить своих детей принимать людей и доверять тем, о ком они заботятся, вместо того, чтобы нести с собой пороховницу подозрений, готовую вспыхнуть при малейшей провокации. По-настоящему хорошие отношения с матерью, возможно, являются лучшим единственным внешним условием для успешного брака.
Теперь давайте обратимся к рассмотрению архетипа отца и его
влияния на отношения. По своей судьбоносной роли для детей он
уступает только матери, он представляет мужское начало в семье.
В традиционных семьях для крошечных детей отец кажется довольно далеким, поскольку он имеет дело с внешним миром и вещами,
выходящими за пределы их небольшой области сознания. В этом
возрасте даже дисциплина, применение отцовского принципа закона
находится в руках матери, поскольку это касается скорее адаптации
и хороших привычек, чем моральных или логических вопросов. Так
что либо отец — дружелюбное, но несущественное присутствие,
появляющееся по вечерам, либо отстраненная фигура, внушающая
больше страх, чем любовь. Все, что действительно важно для маленького ребенка, делает мать, а отец в лучшем случае оказывается
несколько неловким помощником. Еще слишком рано оценивать
конечные результаты у взрослых детей в тех современных браках,
в которых мать также или взамен работает вне дома, а отец также
ведет домашнее хозяйство.
По мере взросления детей диспропорция в относительной важности двоих родителей значительно уменьшается. В традиционной ситуации мать становится настолько привычной в доме, что ее функции там часто принимаются как должное, в то время как отец становится очаровательной фигурой, которая ежедневно выходит в большой мир и неизведанную и захватывающую жизнь. Утром весь дом машет ему
рукой, а вечером ждет его возвращения. Обычно это радостное событие, особенно если он проведет некоторое время, играя с детьми, когда придет домой. Есть ощущение, что все, включая мать, готовы адаптироваться к нему, когда он вернется домой. Для детей это делает его родителем с большим престижем и авторитетом. Безопасность семьи зависит от безопасности его бизнеса или профессиональной адаптации, а их социальное положение в обществе в основном является его отражением. В школе им хвастаются и подражают ему (маленькие мальчики), или пытаются развлечь его (маленькие девочки).
Но больше всего он представляет закон в своем частном домашнем
мире. Я не имею в виду в юридическом смысле, но это его вердикт,
который определяет, что правильно, а что нет, что дети должны делать, а что нет. Это его архетипическая роль законодателя, авторитета, духа, поскольку он управляет импульсами и эмоциями.
То, как отец выполняет свою функцию власти, имеет первостепенное значение для будущего развития ребенка. Многие люди были серьезно морально извращены отцом, правление которого полностью основывалось на его личных желаниях и удобствах. Они чувствовали, что подвергаются личной тирании, единственной основой которой было то, что он был больше и сильнее. В нем была сила хулигана, и это нарушало их чувство независимости и справедливости.
В результате всякая власть стала для них вещью, от которой нужно
уклоняться или бороться с ней изо всех сил. Это катастрофическая
блокировка нормального пути развития, при котором постепенно обнаруживается, что закон жизни и того, как обстоят дела, находится за авторитетом отца, чье посредничество перестает быть необходимым, когда ребенок становится взрослым и достаточно зрелым, чтобы иметь дело непосредственно с внутренним законом. Маленький мальчик, когда его друзья дразнили его за то, что отец наказал его, твердо ответил: «Ну, я заслужил это, не так ли?»
Этому парню скоро не понадобится, чтобы отец говорил ему, поступил он неправильно или нет. И то же уважение и преданность,
которые он теперь испытывал к вердикту своего отца, без особого
труда перенесется на законы внешней реальности и законы его собственного существа.
С другой стороны, я знал другого человека, для которого любое
«должен» было как красная тряпка для быка. То, что Юнг называет «детской жаждой свободы», не было приручено или подчинено высшему авторитету. Его отец был весьма деспотичен и принуждал сына к строгому послушанию, таким образом подавляя «мелкие неприятности», на которые маленькие мальчики, в ограниченной степени, имеют право и в то же время потакая своему комплексу
власти за счет ребенка. Это делает ребенка беззаконным. Но эго никогда не может быть законом само по себе, не считая заигрывания с судьбой Фаэтона, который управлял колесницей бога солнца, своего отца, пока не рухнул на землю.
Сначала молодые люди должны подчиняться отцу или матери,
затем учителю, а затем мудрым старейшинам племени или общества,
воплощающим нынешнюю коллективную мудрость. Это происходит
потому, что эго никогда не бывает цельной личностью и не знает законов тотальности, частью которой оно является. Поскольку эти законы существуют в бессознательном, они неизбежно будут сначала проецироваться, и наиболее подходящими объектами для их проецирования являются те последовательные фигуры мудрости, которые
я только что упомянула и от которых они могут отделиться, когда
придет время. По мере взросления ребенка любой носитель проекции обязательно становится все менее и менее удовлетворительным.
Родители воспринимаются как обычные люди, которые склонны
ошибаться. Тогда восстание неизбежно. И будет ли результатом
новый порядок, основанный на внутреннем законе интеграции, или
возврат к хаосу, будет в некоторой степени зависеть от типа человека, который нес проекцию.
Фигура отца, как и фигура матери, часто не является ни положительной, ни отрицательной, или, скорее, одновременно положительной и отрицательной, поскольку она является архетипом и поэтому разделяет его характерную амбивалентность. Отца одновременно любят и ненавидят, боятся и уважают. Ярким примером такого рода был мужчина, мать которого умерла, когда он был маленьким ребенком. Отец всю свою жизнь посвятил воспитанию мальчика. Связь
между ними была ужасающе тесной. Они были неразлучными товарищами, поэтому у сына было очень мало собственной жизни, подходящей для его возраста, и по этой причине он также ненавидел своего отца. Во время плавания они боролись друг с другом, пытаясь толкнуть друг друга под воду. До сих пор старший мужчина
был сильнее и всегда мог легко победить. Но однажды со временем
юноша сумел затолкнуть голову отца под воду. Не осознавая, что он
делал, он держал его, пока не увидел, что тот действительно попал
в беду, а затем позволил ему выбраться, когда он чуть не утонул.
Сын был ошеломлен не только тем, что чуть не убил своего отца,
но и тем, что теперь он сам стал мужчиной, более сильным из них
двоих. Следовательно, именно сыну, а не его все еще выплевывающему воду родителю, нужна была помощь, чтобы добраться до берега. Хотя он был бы опечален и раскаивался, а также чувствовал, что он был бы брошен на произвол судьбы, если бы эта связь быларазорвана, тем не менее, что-то в нем приняло бы даже отцеубийство как путь к свободе.
Более ужасная проблема отца была выражена во сне упомянутого
ранее судьи, который был эмоционально искалечен потерей матери,
когда ему было два года. [14] Он тоже был воспитан одним отцом,
который был строгим и сухим. Сын смотрел на него со значительным
трепетом, но между ними было очень мало человеческих контактов.
Эти отношения также были амбивалентными, но с гораздо меньшими дружескими отношениями, чем в предыдущем случае. Бессознательная фиксация, однако, часто тем сильнее, когда в сознание попадает так мало ее содержания. Итак, сын остался под влиянием отца, его либидо было ограничено, но с очень небольшой отдачей
извне. Ему снился сон:
Я жил со своим отцом в прекрасном средневековом замке,
в большом комфорте и элегантности. У него была конюшня с превосходными арабскими лошадьми, и каждый год он бросал вызов всем землевладельцам в сельской местности, чтобы они привезли своих лошадей в замок для участия в скачках. Год за годом они приходили, всегда с одним и тем же результатом: лошади моего
отца побеждали. Наконец, настал год, когда в конкурсе участвовала группа лошадей, славившихся своей красотой и быстротой.
Теперь, наконец, казалось, что лошади моего отца вот-вот потерпят поражение. Накануне гонки я стоял и смотрел, как спускается подъемный мост, и эти великолепные животные выскакивают на двор замка, готовые к завтрашнему дню. Но вероятность того, что лошади моего отца могут проиграть, была для меня слишком
большой. Я был в панике и чувствовал, что не смогу этого вынести. Итак, ночью я прокрался в конюшню и добавил небольшую
дозу снотворного в еду соревнующихся лошадей, чтобы они были
вялыми и не смогли победить.
Смысл этого сна слишком очевиден. Его собственное мужское
начало, конечно же, бросает вызов после долгих лет подчинения
в детстве. Для него пришло время преодолеть отца и взять на себя
ответственность за собственную жизнь. У него были прекрасные
возможности, как мы видели, представленные во сне прекрасными
лошадьми. Покровительство было благоприятным. Но его прогрессирующее либидо было парализовано. Он не мог от всего сердца даже желать быть мужчиной. Он застрял в определенном временном отрезке. И, как следствие, он опустился до фиксации гонки, где он не мог выиграть. Ранняя потеря матери была, по крайней мере, частью причины, приведшей к этому второму поражению.
На первый взгляд кажется невероятным, что у внешне здорового молодого человека может быть воля к неудаче. Можно было
ожидать, что мотив успеха всегда будет самым сильным. Но шаткое
равновесие противоположностей в психике применимо также к архетипическим движениям прогресса и регресса, вперед и назад. Питер Пэн, маленький мальчик, который отказался взрослеть, до сих пор остается знакомой моделью поведения. Обратное стремление к регрессу обычно выражается в неспособности пожертвовать родительскими образами (а не настоящими родителями, как мы видели в последних двух случаях, когда матери были неизвестны), и эти образы продолжают управлять бессознательным, особенно когда они не получили достаточного жизненного опыта.
Преодолеть отца и мать — значит взять на себя ответственность взрослой жизни, пожертвовать несамостоятельностью. Потом жизнь, несомненно, станет труднее и более проблемной, но также и потенциально более значимой. Это важный шаг, настолько важный, что первобытные народы, близкие к бессознательному и его
вечным законам, отмечали переход всегда серьезными, а иногда и довольно мрачными обрядами инициации. В этих церемониях, выполняемых, когда новый поток либидо, возникающий в результате полового созревания, начинает вливаться в психику, мальчика проверяли на его способность противостоять боли и опасностям, и особенно страхам, исходящим из архетипических источников. Если он
не может этого сделать, но по-прежнему нуждается в том, чтобы его
щадить и защищать, он должен оставаться с женщинами и детьми.
Если он сможет принять свое второе рождение, на этот раз в качестве мужчины, устроят празднество, и он будет принят как один из молодых воинов племени.
Теперь я расскажу о сне, в котором воплощен совершенно иной
отцовский комплекс. Женщина, которой снился сон, лет сорока,
мягкая, замкнутая, застенчивая и чувствительная. Несмотря на ее
самоуничижение, она пользовалась большим уважением в школе,
где она преподавала, и нравилась небольшому кругу друзей. Ее сон
был такой:
Я выглянула в окно и, к своему удивлению, увидела, что люди
на улице внизу разбегаются и мечутся, словно в ужасе. Когда
место опустело, я увидела огромную черную лошадь, гораздо
больше, чем любая другая в действительности, медленно идущую
по середине улицы. На нем ехал огромный человек, закутанный
в черную мантию. За ним шел священник, тоже весь в черном,
и его несли в кресле одетые в черное служители. Затем шли три
или четыре черные повозки, наполненные черными гробами, которые были пусты. За ними ехал черный катафалк, запряженный черными лошадьми с плюмажами. Он тоже был пуст. Я испугалась и задумалась, для кого предназначен катафалк, когда
моя мать самым зловещим и многозначительным тоном сказала:
«Смотри, чтобы катафалк был не для тебя».
Естественно, она была очень обеспокоена этим удивительным
сном и обратилась к активному воображению, чтобы оно помогло
ей найти его значение. История, по ее собственным словам, продолжается:
Я смотрела на отца, лежащего в гробу, каким я видела его после внезапной смерти. Потом я оказалась в гробу вместе с ним.
Я попыталась выбраться, но не смогла. Я продолжала бороться,
и времени, как мне казалось, становилось все меньше и меньше.
Я отчаянно пыталась увидеть себя снаружи, но не могла.
Рассказывая мне эту фантазию, женщина согнула скрепку так,
что у нее получилось два соединенных кусочка, по одному в каждой руке. Рассказывая о своих попытках выбраться из гроба, она на самом деле пыталась сломать скрепку пополам. Она совершенно не осознавала, что делает с такой силой, но в тот момент, когда она подошла к концу фантазии, скрепка сломалась, и ее руки расслабились. Я сказала: «Значит, разделение все-таки произошло?» Это
было первое указание на то, что сделала женщина. Она немедленно
сказала: «Ну, я думаю, мне лучше рассказать Вам еще один сон».
Прежде чем продолжить, позвольте мне рассказать вам материал, который у меня уже был в руках. В час анализа, предшествовавший первому из этих сновидений, состоялся довольно
эмоциональный разговор об ее отношениях с отцом. Мать, по-видимому, была домашним тираном, а отец был раздавлен. Мать презирала его. Пациентка, отчаянно жалевшая отца, так и не смогла дать ему понять, как сильно она его любит и сочувствует. За это она чувствовала себя ужасно виноватой и даже отчасти ответственной за его внезапную и неожиданную смерть. Таким образом, фигура, которая должна была быть носительницей образа отца, способной твердо
стоять между семьей и внешним миром, а внутри дома давать мудрые советы и справедливую власть, была для девочки калекой. Вся
ее ранимость, все раны от отношений с матерью отождествлялись
с его ранами и усиливались ими. Образ авторитета, нечеловеческий
по отношению к доброму, хотя и подверженному ошибкам родителю,
оставался спроецированным на внешний коллектив, и в результате
она была совершенно беззащитна перед любой критикой, совершенно неспособна постоять за себя.
В этом разговоре она получила новое осознание роковой слабости
отца и жизненной необходимости преодолеть то же самое в себе. Это
означало бы, что ей придется взять на себя ответственность за принятие решений и защиту собственных действий, мнений и моральных установок, не полагаясь ни на кого другого. Казалось бы, явное облегчение — сбросить ярмо враждебности коллективных мнений.
Но, по крайней мере, он был чем-то, на что можно было опереться,
хоть и неудобно, а пациентка все еще была слишком ранена между
деструктивной матерью и слабым отцом, чтобы быть способной заплатить за свободу, взяв на себя ответственность. Эти факты объясняют зловещий характер сна.
Сновидица смотрит из окна на улицу, что указывает на то, что
действие, которое она видит, происходит не в ее личной психологии,
а в коллективном бессознательном. Высоко ритуализированная процессия и темная атмосфера смерти показывают, что сон изображает одно из тех космических и вечных событий, которые постоянно повторяются в глубинах. Они нечестивы, табуированы, и их нельзя смотреть безнаказанно. В результате все люди разбегаются, оставляя улицы пустыми. Осознание таких вещей, пожалуй, к счастью,
не для всех. Но глубина проблемы этой женщины заставляет ее
смотреть глубже. Все актеры в театрализованном представлении,
которое разворачивается перед ней,— в черном, включая мифологически огромную лошадь. Апогеем процессии, очевидно, является огромный черный пустой катафалк. Для кого он предназначен? Ее мать с характерной бессердечностью предполагает, что он для дочери. Но есть ли другая возможность?
Я думаю, что есть. У нас есть как внутренние, так и внешние свидетельства того, что сон связан с проблемой отца. Для последней, внешней стороны, это тот факт, что за этим последовал трогательный разговор о нем, а за ним, в свою очередь, фантазия
об ужасной борьбе за то, чтобы выбраться из его гроба. Либо она
погибнет, разделив его судьбу, либо, если ей удастся освободиться,
он вернется в место теней и будет освобождена для своей собственной жизни.
Последнее внешнее свидетельство того, что катафалк может
быть предназначен для отца,—это сон, о котором я еще не рассказала. Внутреннее свидетельство заключается в составе процессии.
Громадный мужчина на огромном черном коне соответствует по размеру отцу в глазах ребенка, а священник может рассматриваться как внутренняя сторона образа отца. Это, несомненно, подходящие люди, присутствующие на похоронах отца или его жертвы.
Затем сон показывает, что цена жизни — смерть. Ее или отца.
Монументальная сила этих фигур в сновидении является результатом слабости реального отца, поэтому имаго является чистым, неподдельным архетипом. Задача каждого поколения — победить родителей. Но редко можно встретить столь впечатляющее изображение героической борьбы. Речь идет не просто об освобождении от личного родителя, а об освобождении души с целью найти себя.
Это грандиозная драма, которая скрывается за банальной детскостью семейного комплекса.
Фрагмент активного воображения, в котором она пытается выбраться из гроба вместе с отцом, выдержан в пессимистических тонах, характерных для ее депрессии. Она не может самостоятельно противостоять силе коллективного отца, пока она искалечена идентификацией со своим личным несчастным отцом, чья жизнь потерпела неудачу именно в этой сфере. Но маленький антракт, сыгранный одновременно ее руками, в котором борьба за разделение, о кото рой она говорила, разыгрывалась с двумя частями скрепки, достигла успешного финала, и борьба ее рук завершилась.
Теперь мы можем перейти к последнему сну, который пришел ночью после только что рассказанного. Гарриет, моя хорошая подруга, убила своего отца. Все остальные ее друзья пришли в ужас и осудили ее за это. Но мне было интересно, что же за ужасная вещь произошла ранее, заставив ее совершить такой поступок.
Гарриет была женщиной, на которую произвел огромное впечатление мужчина, возглавлявший организацию за мир во всем мире.
Она крайне восхищалась им. Сновидица распознала в восхищении
своим другом навязчивый отцовский элемент. Но сбросить с себя
все обязательства и требования, которые возлагали на нее семья,
коллеги и даже друзья, и вынести их негодование по поводу ее изменившегося отношения было не только героическим поступком, но и тем, что вызывало чувство вины, ибо весь коллектив как внутренне, так же как и внешне, восстал против нее. Это похоже на отцеубийство и вызывает чувство ужаса. Но в сновидении пациентка, сознавая и даже разделяя ужас этого поступка, может видеть его неизбежность и разделять также прометеевское «необходимое преступление», заступаясь за своего друга.
Достижение, которого требовали эти сны, еще не выполнено
пациенткой, но они стали важными вехами на ее пути. Они экстраординарным образом иллюстрируют мощное влияние слабого отца на формирование проблемы сына или дочери, но никогда не следует забывать, что то, что человек делает с этой проблемой,— его или ее личное дело. Жизнь каждого человека в детстве обусловлена
конкретными родителями и обстоятельствами окружающей среды
совершенно неподвластным человеку образом. Но когда, будучи
взрослыми, мы обвиняем кого-то другого в том, что мы есть, мы тем
самым показываем, что мы все еще находимся в психологической колыбели и еще не взяли на себя моральную ответственность за своипоступки и отношения. Для мудрых обстоятельства и люди являются сырьем для создания жизни, давая стимулы или предупреждения, поощряя или искушая впасть в отчаяние, но они в то же время всегда
предоставляют шанс пережить нужный опыт и, в процессе, кристаллизовать Самость. Преследуя свою индивидуальность, мы заменяем слепую Судьбу смыслом и выбором.
Осознание того, что взросление включает в себя огромное преодоление детской зависимости и контроль над импульсами, болезненно отсутствует в нашей цивилизации. Взросление означает для многих молодых людей право требовать больше привилегий и удовольствий, больше свободы от родительского авторитета и надзора без соответствующего принятия на себя ответственности. Они ожидают, что им разрешат ездить на семейной машине на пьяные вечеринки и возвращаться на любой скорости, с какой им это сойдет с рук. Такая свобода — их представление о взрослой жизни, и если отец или мать настолько консервативны, что возражают, молодые
люди жалуются, что их душат.
Некоторое время назад я разговаривала с молодым парнем, будущим выпускником колледжа, который пришел ко мне, потому что
потерял всякий стимул. Его оценки упали до такой степени, что он
опасался, что ему не разрешат получить высшее образование. Он
никогда не был особенно хорошим студентом, но в прошлом году он
учился хорошо и впервые показал отличную успеваемость. Он сказал, что сделал это, просто чтобы доказать себе, что может, поэтому его трудность заключалась не в отсутствии мозгов, а в мотивах.
Теперь он больше не видел причин для того, чтобы стараться. Для
него это просто не имело значения. Парни из его группы, довольно
обеспеченные люди, не видели смысла в попытках получить высокие
оценки, не желая стать «зубрилами». Серьезная работа не считалась чем-то мужским. Они не видели никакой ценности в этой возможности подготовиться к работе в своей будущей жизни—ни для того, чтобы усвоить важные факты или техники, ни для того, чтобы научиться использовать ум. И, прежде всего, они не представляли,
что теперь им следует закалять сталь своих собственных психологических инструментов, обучаясь дисциплине, позволяющей жертвовать немедленным удовольствием ради более отдаленной цели и осмысленной жизни.
Я не пыталась анализировать молодого человека. Ему нужно
было вернуться в колледж, так что мы провели вместе всего пару
часов. Во всяком случае, я сомневаюсь, что анализ бессознательного был тем, что он желал. Итак, мы просто говорили об этих вещах, и я задала ему множество вопросов, которые, как он сказал, заставили его задуматься, как никогда раньше. В результате он вернулся в колледж и успешно окончил его. Тот факт, что в то время все здоровые мальчики из колледжа ожидали, что их примут на службу на войну в Корее сразу после завершения учебы, как правило, толкал их либо к чрезмерной серьезности, либо время от времени наоборот к легкомыслию. Если тебя все равно скоро убьют, какой смысл учиться? Вы можете никогда не получить за это никакой отдачи, так что вы можете получить как можно больше удовольствия, пока это
еще возможно. Итак, родители оплачивают счета, а взрослый сын,
образно говоря, сосет бутылку. Если бы в нашей цивилизации были
ритуалы инициации, равные по достоинству ритуалам первобытных
племен, не было бы такой траты времени и морального духа наших
молодых людей. Но, конечно, такие ритуалы нельзя придумать искусственно. Психология коллективного сообщества сформировала
отношение этих мальчиков и позволила исчезнуть значимости символических представлений.
Кстати, я должна немного рассказать вам об отце студента, о котором мы говорили. Чего не хватало в его жизни, что могло бы дать достаточно осознания внутренних ценностей, чтобы спасти его сына от падения в такую трясину аутоэротизма и бессмысленного существования? Отец был экстравертным мыслителем, чье социально адаптированное эго было на сто процентов вовлечено в работу. Он
был профессором экономики и социологии, и, в дополнение к своей
академической специальности, активно участвовал в социальной работе. От этого, а не от своих обязанностей учителя, он получил свое самое большое удовлетворение и чувство выполненного долга. Он был человеком очень честным, но не обладал богатым воображением или психологической проницательностью. Если не считать его твердой надежности и огромной способности к тяжелой работе, которая
порой доходила почти до принуждения, у него было мало внутренней
жизни, которую он мог разделить со своим сыном, который очень
уважал своего отца, но не хотел сам следовать тому же образцу.
Таким образом, дрейф мальчика был отчасти бессознательным
протестом против жесткого закона, воплощенного в жизни его отца.
Вместо того чтобы сделать ставку на своих лошадей и найти для
себя новый, более подходящий путь, он был поставлен в тупик; он
не хотел идти по пути своего отца, но был слишком привязан к нему
и к материнскому образу легкого удовлетворения, чтобы создать
свой собственный. К счастью, он был молод и еще мог пробудиться
и предпринять что-нибудь действенное.
Из этих случаев вы видите, что, хотя архетип матери является доминирующим для маленьких детей, позже архетип отца оказывается столь же судьбоносным. Для мальчиков он несет в себе силу и авторитет, необходимые им для реализации своих амбиций, и он связывает их с реальностью, разумом и духом. [15] Богатство
смыслов, содержащихся в образе отца, проявляется в многообразии
символов, под которыми он предстает. Его активность и власть могут быть выражены лошадью, быком, героем, громом; его власть— правителем, государством, законом, полицией; его оплодотворяющая сила — дождем, реками, фаллосом; его мудрость — мудрым старцем, несущим свет, Логосом; и его духовное качество — ветром,
молнией и, наконец, Богом. Эти аспекты значения образа отца сливаются, и один и тот же символ может выражать сразу несколько из них, как, например, бык, который может представлять физическую силу, а также плодородие и т.д. Они складываются в образы
творческого начала на всех уровнях.
Когда архетип отца ассимилируется, это дает ясность и силу, позволяет устанавливать границы, предоставляет внутренний источник
авторитета, который больше не является эго, а исходит от старого
мудрого человека, говорящего от имени Самости. Он измеряет и ведет к пониманию. Благодаря этому укрепляется характер. Вырывается поток творческой силы и появляется сила воли, чтобы совладать с ним. И, наконец, место отца занимает образ Бога.
Родители влияют на детей почти так же опосредованно, как
и на отношения между друг с другом. Конечно, в человеческом
опыте ничто не существует изолированно и в чистом виде, но все
неразрывно связано с множеством других элементов. Отец, мать
и отношения между ними не могут быть четко дифференцированы по их влиянию на семью. Например, предыдущая иллюстрация
фатального отождествления себя с матерью у девочки, ставшей
медсестрой, а затем психотиком, с равным успехом могла бы быть
описана с точки зрения конфликта, вызванного привлекательным,
но безответственным отцом, или раскола между родителями, отраженного в ранимой душе дочери. Такое наложение причин является
скорее правилом, чем исключением. Не только тип брака, в котором живут родители, создает атмосферу, в которой живет ребенок,
но и ежедневный пример того, как они относятся друг к другу, как
правило, воспроизводится позже в жизни ребенка. Если эта атмосфера доброй воли и гармонии основана на хорошо проработанных
проблемах, она оставляет веру в то, что в доме возможны любовь
и взаимопонимание, и определенный опыт того, как их можно воспитывать. Там, где есть постоянные ссоры и обиды, предполагается, что это неизбежный способ, которым человек должен защищать себя с другими людьми. Между тем недоброжелательность и враждебность в окружающей среде постоянно сбивают ребенка с пути
и держат его в дурном расположении духа. Когда он идет в школу,
его легко начинают считать «проблемным».
В первые годы эго очень хрупкое и бесформенное. Он существует в состоянии бессознательного единства с бессознательным
родителей и поэтому совершенно уязвимо для любого яда в их психологии. Если родители могут справиться со своей стороной проблемы,
ребенок волен решать свои собственные, что является неизбежным
в процессе взросления. В противном случае человек может застрять
в беспомощных и регрессивных реакциях на эмоциональную ситуацию взрослого, в которой невозможно адекватное ориентирование
или понимание. Для родителей, любящих своих детей, эта опасность
является сильным стимулом навести порядок в собственном доме.
Подробнее об этом будет сказано в главе о браке.
До сих пор я говорил о семейных отношениях в основном с точки зрения сына и дочери и о влиянии на них родителей и родительских архетипов. Теперь я хочу обратиться к точке зрения родителей и к тому, что они переживают через ребенка. Рождение первого ребенка активирует в них те важные архетипы отца и матери, которые мы обсуждали. Родители обычно не думают о себе в этом
качестве до тех пор, пока конфронтация с собственным ребенком
не заставит их разыграть новую и странную половину комбинации
ребенок-родитель. Все обогащающие возможности архетипов матери и отца лежали в бессознательном состоянии, ожидая, когда этот
опыт побудит их к активному существованию. Ребенок и родитель,
особенно мать, являются единым целым в бессознательном, где преобладает полное отождествление, лишь немного менее роковое для
родителей, чем для ребенка. Их любящая нежность сильно тронута,
и вся жизнь становится серьезнее, потому что они стали заложниками судьбы. Один мой знакомый молодой женатый мужчина обычно различал пары из своего круга, которые были «неопытными», и те, кто не был. Он и его жена, поскольку у них была маленькая семья, предпочитали объединяться с опытными и знающими родителями.
Но, опять же, важный опыт отцовства — это не только опыт
реального ребенка, несмотря на его привлекательное обаяние
и беспомощность. За этим также стоит архетип. Ребенок — это
возможность вечной жизни в этом мире (для родителя). Но также
неизведанные возможности в этой новой маленькой жизни делают
ее носителем образа Божественного Дитя, новорожденной Самости,
которая символизирует возрождение и индивидуацию родителей.
Это одна из причин, почему им так ужасно трудно позволять ребенку отклоняться от своих представлений о том, как они хотели бы реализовать свой следующий шанс. Жизнь бедняги часто обрывается еще до того, как он покидает колыбель. Моя подруга, недавняя вдова, со всей серьезностью сказала мне, что ее четырехлетний мальчик идет на дипломатическую службу, чтобы стать послом. Довольно часто мать, неудовлетворенная своим браком, вместо того, чтобы пытаться что-то с этим сделать, лелеет фантазию о том, как ее дочь искупит ее личную неудачу, заключив брак по зову сердца своей матери. Конечно, само цепляние за дочь, на которое указывает это бессознательное утверждение, отчуждает дочь и побуждает
ее избегать любых попыток связать ее, если только у нее не будет
сильной контрпроекции. От такой матери трудно спастись, потому
что на первый взгляд она кажется не акулой-людоедом, которой она
является на самом деле, а очень несчастным родителем, который
просит от своего ребенка лишь немного любви.
Я видела женщин, которые росли в такой атмосфере. Вся их эмоциональная жизнь ушла в подполье и стала полусознательно уклончивой, нечленораздельной и недопустимой даже для них самих, как нереализованный механизм бегства от такой матери. Не в силах противостоять притяжению ее либидо, их более глубокие чувства упали в бессознательное и стали недостижимыми. Неизбежно, что чем
больше женщина старшего возраста хочет снова жить в младшей,
тем хуже будут отношения между ними и тем меньше удовлетворения они принесут.
Никогда не бывает безопасно связывать всю свою адаптацию
и чувство безопасности с отношением к одному человеку, но когда
этот человек-ваш ребенок, это абсолютно фатально. Ибо ребенок
должен уйти. С этой точки зрения отношение матери к своему ребенку может быть сопряжено с большими страданиями. В начале
отождествление неизбежно близко, и забота о ребенке настолько является частью ремесла женщины в период его младенчества
и ранней жизни, что возникает огромная связь, особенно если муж
умер или брак несчастливый. Это требует почти сверхчеловеческой
жертвы, чтобы принять закон природы и позволить эмоциональному
центру молодой жизни перейти к кому-то другому. Но если женщина позволяет себе стать только матерью и не имеет никаких других
важных отношений или занятий, у нее не остается другого способа
функционирования, и даже если ее собственные дети сбегают, это
не значит, что она продолжает по-матерински относиться ко всем,
кто находится в поле зрения, тем самым становясь совершенной
помехой.— «Ты взял свой зонтик?» — «Ты надел свои резиновые
сапоги?» — «Не забудь принять витамины».
Я помню, как однажды шла по довольно высокому обрыву с подругой и двумя молодыми мужчинами: ее двадцатидевятилетним сыном и его знакомым-сверстником. Они оба были профессионалами, вполне способными позаботиться о себе. Но мать начала кудахтать: «не подходите так близко к краю», «будьте осторожны», «смотрите
под ноги», и в мгновение ока оба мужчины начали карабкаться вверх
и вниз по голой поверхности утеса, что было очень рискованно. Похоже, это был единственный способ освободиться от маминой юбки.
Видите ли, чтобы вырасти психологически, абсолютно необходимо найти собственные границы, выбирать действия из уникального
личного центра, а не повторять как попугай за кем-то другим или подобно эху отражать коллективное мнение. Любое достойное образование учтет это и позволит молодому человеку экспериментировать до предела реальной опасности. Если правильный или безопасный путь всегда диктуется заранее, никто не приходит к личному суждению. Любой человек, если он не полный дурак, все равно будет
экспериментировать, но при этом его внимание не будет полностью
сосредоточено на вынесении правильного суждения, которое действительно соответствует ситуации, но будет застигнуто раздражением от того, что ему всегда говорят, что делать. Это эмоциональное вторжение омрачает психическое функционирование и может иметь серьезные последствия. Как однажды заметил Юнг, многие парни сидят в тюрьме только за то, что они совершили поступок, который,
как они был уверены, был их собственным, потому что никто другой
этого не одобрил,— поступок, который на самом деле был страстным провозглашением независимости.
И для отца, и для матери единственная надежда сохранить дружбу своих взрослых детей — это позволить им идти своим путем.
Как бы тяжело ни было видеть, как кто-то, кого вы любите, совершает ужасные ошибки, необходимо признать право совершать их. К совершеннолетнему сыну или дочери следует относиться с уважением и невмешательством, предоставленными кому-либо еще. Он или она имеет право—и самое важное—совершать любые ошибки,
необходимые для того, чтобы найти свой собственный путь.
Конечно, такая политика невмешательства в отношении взрослых сыновей и дочерей, по крайней мере частично, основана на их
фактическом обретении автономии. Когда они ожидают, что их
поддержат и что их предприятия будут финансироваться семьей,
они не заслужили свою свободу. Я помню свою ровесницу по меди цинской школе, которая признала и приняла это ограничение своей
свободы. Она хотела бы курить, как и остальные ее коллеги, но ее
родители были категорически против этого. В те дни женщины,
которые не имели профессий, обычно не курили сигарет. Моя подруга полностью воздерживалась до того дня, когда она закончила учебу, и осталась одна в финансовом отношении. Она сказала, что, пока ее отец поддерживал ее через медицинскую школу, она чувствовала, что не имеет права делать то, против чего он возражает, если только это не связано с ее личными обязательствами или индивидуальной моралью.
Но у этого есть и другая сторона. А как насчет обязанности
родителей оставаться независимыми? Если дети должны обрести
независимость, не должны ли сделать это и родители? Очевидно,
это не относится к тем случаям, когда стихийное бедствие, такое как
болезнь или старость, вывело из строя одного или другого, сделав
желание сильного помочь делом всего человечества. Но предположим, что один из родителей умирает, а дети женаты или иным образом полностью заняты. Должен ли один из них обязательно уступить
место реликту?
Что ж, я не буду делать обобщений, но расскажу историю, иллюстрирующую одну такую ситуацию и то, что произошло.
Это случай мужчины, жена которого умерла, когда ему было
семьдесят лет, и он собирался уйти из бизнеса на пенсию. Он был
верным мужем, и можно было опасаться, что он развалится на части, потеряв так много всего сразу. Люди гадали, какая из двух его взрослых дочерей могла бы заботиться об его доме. Но он объявил, что собирается остаться в своей квартире со своей замечательной
домработницей, чтобы она могла заботиться о нем, что им совсем
не нужно о нем беспокоиться, хотя он будет рад их видеть в любое
время. С его стороны не было ни давления, ни жалости. В результате они им нравилось его навещать. Более того, их друзья тоже часто заглядывали, ожидали они этого или нет. Было очень приятно видеть его приветливую улыбку, слышать, как он зовет домработницу, чтобы она обыскала холодильник и достала из него все самое
лучшее.
Таким образом он приобрел настоящих и преданных друзей
в лице своих детей. Одна женщина однажды насмешливо спросила его, хотел бы он скорее иметь дочь или друга. «Но,— добавила она,—если вы выбираете дочь, вы никогда не должны спрашивать, действительно ли она имеет в виду это, когда делает ласковое замечание!» Он ответил убежденно: «Я и так очень доволен».
Таким образом, даже между родителями и взрослыми детьми,
как и в любой другой комбинации взрослых, отношения улучшаются, когда обе стороны сохраняют возможную независимость, а там,
где требуется помощь, чтобы она давалась или принималась не как
право, а как знак привязанности. То, как многие дочери и сыновья безрассудно бросают свои жизни, заботясь о родителях, может
быть благородным делом в их собственных глазах, но на самом деле
это не менее сложный случай, когда мать «живет для» своих детей
и вероятность того, что настоящая добрая воля между ними усилится, не возрастет. В женщине, которая не может сделать ничего, что могло бы заставить мать думать, что она неблагодарная дочь, может быть больше слабости, чем альтруизма. Каждая ситуация должна рассматриваться по-своему. Не существует универсального правила, согласно которому нужно быть благодарным матери. Рождение
ребенка в этом мире — не милость. Это происходит как осуществление жизни родителей, которые затем обязаны этому шансом на приличное количество здоровья и счастья. Однажды я прочитала о человеке, который подал в суд на своего сына, чтобы он вернул ему стоимость образования. Суд разумно запретил это, заявив, что,
становясь родителем, человек берет на себя ответственность использовать обычные средства, чтобы приспособить ребенка к тому положению, в котором он родился.
Материнство не более священно, чем любые другие отношения,
на самом деле вовсе не священно, за исключением переживаний,
которые могут и обычно сопутствуют ему. В тех случаях, когда великий архетип матери был доведен женщинами до совершенства, он обычно оставляет в ребенке чувство глубокой признательности, но на этом банковском счете доброй воли может быть слишком много средств. То, сколько на нем осталось, будет одним из факторов,
определяющих, сколько сын или дочь могут дать матери, когда ситуация изменится, и женщина в старшем возрасте будет нуждаться в материальной помощи или человеческом контакте. И все же любовь — это не сделка, она полностью зависит от заслуг другого человека, и чем больше человек может дать, тем богаче живет. Таким
образом, очевидно, насколько неадекватны какие-либо обобщения
относительно долга перед пожилым родителем, насколько он является обязательством, от которого не следует уклоняться, и насколько он является требованием, освобождение от которого требует ожесточенной борьбы.
Я проиллюстрирую конфликт такого рода у женщины, которая,
к счастью, провела довольно много анализа. У ее матери был рак,
который достиг стадии, когда, хотя она не была полностью прикована к постели, она была привязана к дому и фактически лежала большую часть дня. Но ей нужно было внимание иногда четыре или пять раз за ночь. Она не думала, что нужен настоящий уход, и, будучи очень замкнутой, ненавидела посторонних в доме. Она, естественно, предпочитала, чтобы за нее все делал член семьи. Она, ее
муж и горничная были единственными в квартире, поэтому вся эта
забота ложилась в основном на мужа. Он был уже немолодым бизнесменом, и напряжение было для него слишком велико. Поэтому
она попросила свою дочь, которая работала учительницей, занимала
ответственную должность и жила на другом конце города, проводить
ночи дома и быть на связи.
Дочь поняла, что не может этого сделать, не рискуя сломаться;
все же положение стариков было трагичным и глубоко тронуло ее.
Поэтому она сказала: «Я не могу согласиться с тем, о чем ты просишь, до тех пор, пока необходимость связана с твоим отказом нанять сиделку. Если отец будет этим заниматься, это его решение.
Если ты согласна позволить мне нанять для тебя сиделку, я поддержу при любой возникшей необходимости. Если сиделка уйдет или
не устроит тебя, я с радостью заменю ее. Но в противном случае мне
очень жаль, но я не могу этого сделать».
Сначала мать по-прежнему отвергала любую альтернативу,
и отец оставался один. Но вскоре сама пациентка осознала, что это
было слишком для него, и сдалась. Этот случай был ужасно сложной проблемой для дочери из-за ее глубокого сочувствия как к отцу, так и к больной матери. Она видела, что он приближается к критическому моменту, но она также понимала, что для нее тоже не пойдет на пользу, когда все, что можно будет сделать, будет задержкой на несколько дней или недель для принятия явно необходимого шага.
Трудно наложить какую-либо дисциплину на того, кто уже смертельно болен, но, как практикующий врач, а также как аналитик,
я убеждена, что не по доброте пособничать или поощрять потерю
морального духа, пока осталась искра сознания.
Существует тест, который очень полезен для того, чтобы помочь
кому-то, например дочери, как в данном случае, найти путь между
состраданием и самозащитой. Она заключается в следующем: готова ли больной или попавший в беду подчиниться своей собственной нужде и пожертвовать своими привилегиями и предпочтениями в приспособлении к ней, насколько это возможно, или он требует, чтобы другой человек компенсировал ей его несчастье сверх необходимости?
Я видела, например, мужчину, который был настолько невротичен, что у него вообще не было границ, он категорически отказывался от психологической помощи, но требовал, чтобы его жена была рабом всех его капризов, чтобы спасти его от паники или истерики.
Ей приходилось нести на себе невыносимый груз его невроза, пока
в критический момент она не была вынуждена полностью освободиться. Если бы у нее самой хватило сил и дисциплины, она настояла бы, чтобы он сначала подчинился требованиям своего положения и позволил ей помогать, насколько это возможно, там, где он действительно в этом нуждается, что она с радостью и сделала бы. Таким образом можно было бы предотвратить окончательный разрыв, а вместе с ним и огромное недовольство с обеих сторон.
Другой случай касался доминирующей матери, которая была
полностью парализована и прикована к постели в течение девятнадцати лет. В этот период или в течение нескольких лет после этого
ее муж и как минимум три дочери покончили жизнь самоубийством. Если бы она смогла отказаться от своего руководства домом,
не вставая с постели, возможно, ее дочери смогли бы сделать что-то
для своей жизни. Но они постоянно разрывались между состраданием и обидой. Их первичная идентификация с семейной ячейкой никогда не оспаривалась. Смерть казалась единственным путем к личной свободе. Даже в семье, особенно среди взрослых, у каждого человека своя собственная судьба. Несчастье, безусловно, проникает из одного человека в другого, но отношение этих двоих к удару должно быть различным. Тот, на кого он падает, испытывает острую необходимость приспособиться к нему, но другие имеют некоторую степень свободы: либо предлагать то, что побуждает любовь, либо
служить тому, что они принимают как свои обязательства. Но нет
права одному садиться на шею другого.
Я слышал об этой тесно сросшейся семье от внучки парализованного матриарха, которая в конце концов разрушила семейное проклятие, взяв его на анализ. Проблема была прекрасно выражена в сновидении, которое показывало, как внешние отношения искажаются подавляющими семейными узами. Во сне внучка возвращалась
после недолгого отсутствия в дом, принадлежавший ей совместно
с подругой, которая была с ней. Там они нашли во владении дядю
и тетю, которые выкопали много растений на этом месте и сажали
другие, которые, по их собственному мнению, были бы лучше для их
племянницы, которой снился сон. Подруга, которая очень любила
оригинальные растения, запротестовала, но сновидица заставила ее
замолчать, сказав, что она не должна обижать чувства дяди, который думает, что делает им одолжение. На этом сон кончился.
Сначала она не поняла, в чем дело, когда я сказала, что подруга
совершенно права. Дом принадлежал всем вместе, и никто не должен был позволять ее семье вольности с собственностью, половинакоторой принадлежала ей. «Но,—запротестовала она,—я не хотелаобидеть дядю!» Ей было трудно понять, что, если альтернативой будет данное ему пассивное разрешение посягать не только на ее жизнь,но и на жизнь ее подруги, его чувства будут просто задеты до тех пор,
пока он не научится не вмешиваться в чужую жизнь. «Хорошие заборы—хорошие соседи»,—говорит старый скряга в стихотворении Роберта Фроста. Но я предпочла бы вложить эти слова в уста мудреца. Границы, как психологические, так и географические, должны нарушаться только с согласия и доброй воли. Действительно, в этом
случае количество боли, которую придется причинить девушке, будет в значительной степени зависеть от того, как она расскажет дяде о ситуации. Я еще расскажу об этом вопросе границ в главе о дружбе. Прежде чем оставить тему разрыва связи между матерью и ребенком, интересно подумать, что с этим делают в Индии. Для этого
я процитирую описание индуистского ритуала под названием «Отдача плода». Его цель — разрушить привязанность матери к сыну.
Это ритуал, который духовный наставник и пожизненный
жрец семьи («Гуру») проводит с матерью семьи, пока ее сын рас-
тет. Эта церемония — своего рода отлучение материнской души
от всепоглощающей собственнической любви к своему ребенку
мужского пола … В символической процедуре, сопровождаемой
рассказами, Гуру разыгрывает неумолимое требование к матери,
предъявляемое жизнью и внешним миром — отдать свое самое
дорогое сокровище, отдать его миру и его собственной жизненной карьере, требование, которое может быть выполнено только
путем самопожертвования. [16]
Соответственно, мать должна предложить Гуру длинный ряд
предметов, начиная с фруктов, которые ей больше всего нравятся и которые Гуру ест в ее присутствии, пока она постится. Позже он просит у нее какой-либо металлический предмет, сначала недорогую безделушку, затем все более и более дорогие вещи, затем золото, пока она не отдаст ему значительную часть своих украшений, которые, помимо ее одежды, являются единственным исключительно личным имуществом индуистской женщины.
Этот обряд повторяется в течение нескольких лет и отмечен определенной градацией. Через него мать учится отдавать то, что она
лелеет больше всего. Она становится достаточно зрелой, чтобы
столкнуться с последней жертвой, к которой эти приношения, постепенно увеличиваясь, должны ее привести. Гуру наблюдает за ее
отношением. Когда он убеждается, что она готова принять высшую
жертву—отдать самый дорогой плод своей жизни, последовательность подношений достигает своего апогея.
Финальная церемония проводится перед торжественным собранием. Приглашаются родственники мужского пола и представители различных каст и профессий. Они символизируют общество, профессиональную жизнь и мир в целом, в который вот-вот войдет мальчик. Собрание мужчин представляет собой порядок взрослого, будущую сферу юноши, которого мать должна отдать. Общество,мир, жизнь принимают жертву сына от матери; они становятся свидетелями его ухода с ее колен и из ее доминирующего влияния…
В этом случае мать, которая управляет хозяйством, предлагает
пир для всей компании, а сама постится, и в течение всего дня ей
не разрешают выпить ни капли воды, что особенно тяжело в индийском климате. [17]
Родители, которые смогли воздержаться от удержания своих детей и позволили им идти своим путем, могут получить внутренний опыт Божественного Дитя, который представляет собой рождение Самости в душе. [18] Божественное, или героическое дитя — один из самых важных архетипов в семейной картине, и всегда нужно
жертвовать, чтобы не конкретизировать его. С точки зрения процесса развития Кундалини, шаг через диафрагму к чакре Анахата является самым трудным из всех, поскольку именно здесь впервые виден Ишвара, Господь или Самость. Соблазн внешнего мира огромен, поскольку он представляет собой красочную завесу Майи и удерживает всю реальность в раннем периоде жизни. Многие люди отворачиваются от следующего шага к внутреннему достижению, даже те, кто начал анализ.
Например, женщина, у которой были серьезные проблемы
в браке, осознала, что она сама была причиной, в основном из-за
ее собственной психологии, и что ей предстоит пройти долгий путь,
прежде чем она сможет наладить отношения с мужем. Она думала, что все равно попытается это сделать, но меня не удивило, когда через некоторое время она объявила, что вместо этого решила завести физического ребенка. Она перестала использовать противозачаточные средства и быстро забеременела. Ее либидо вполне
естественно было захвачено этим, и ее анализ, столь же естественно, подошел к концу. Но и ее брак тоже. Из того, что я знала о ее муже, с самого начала было очевидно, что ей придется преодолеть свой аутоэротизм, чтобы иметь хоть какой-то шанс удержать его.
Она думала, как и многие женщины, что ребенок из плоти и крови
может привязать к ней мужчину, и это будет для нее намного проще, чем серьезное аналитическое усилие. Таким образом, результат оставил ее сердитой и разочарованной. Ее судьбой будет бороться с Майей еще много лет, если она действительно когда-нибудь выйдет за пределы той стадии, когда мир и то, что она от него хочет, было всем, что ее волновало.
Сны, содержащие символ рождения ребенка, часто приходят,
когда пациент думает, что проблема заключается только в том, чтобы найти решение некоторой внешней трудности. Они указывают на психологическую истину, что решение любой серьезной проблемы не приходит из головы. Что требуется, так это обновление всего отношения. Тупиковая ситуация ввергает пациента в явно безнадежный конфликт. Но из борьбы может возникнуть мечта о преодолении противоположностей в виде рождения ребенка-героя. Ни один из главных жизненных конфликтов неразрешим, но перерождение может произойти только тогда, когда напряжение становится невыносимым. Но только если, говоря языком алхимиков, реторта остается закрытой и возрастающее либидо не может просочиться наружу
и рассеяться во внешних вещах. Такое воздержание было невозможно для только что упомянутой женщины. Ее либидо действительно
просочилось, и поэтому она родила физического, а не духовного ребенка. Она осталась привязанной к Колесу Судьбы, которое крутится и вертится, но не меняется.
Есть и другие модели взаимоотношений, которые следует отнести к категории семейных, хотя они гораздо менее связаны с судьбой. Главная из них—отношения между братьями и сестрами. Хотя они обычно не затрагивают таких глубин, как другие, которые мы обсуждали, они играет значительную роль в формировании дружеских отношений, о чем мы поговорим позже. Также соперничество между братьями и сестрами и идентификация могут быть очень важным фактором, влияющим на развитие. Психологи-последователи Адлера считают его самой частой причиной неврозов, по крайней мере, у детей. Ценности, даже черты характера, могут быть разделены в семье, то на одно, то на другое. И никто не должен посягать
на территорию другого. Это особенно часто случается, когда они
одного пола. Если они девочки, то одна будет с хорошими социальными навыками, другая — начитанной, или одна будет серьезной, а другая взбалмошной. Таким образом, они дополняют друг друга и могут стать верными подругами, но может вспыхнуть ревность и натравить их друг на друга. Точно так же с мальчиками — один
будет механиком, другой интеллектуалом, один доминирующим, другой мягким и артистичным и так далее. В целом товарищеские отношения лучше всего развиваются между людьми, которые в значительной степени похожи по возрасту, полу, вкусам, общим интересам и темпераменту. Но всегда возникает непосредственная опасность идентификации. Обо всем этом подробнее мы поговорим в главе о дружбе.
Другими семейными архетипами являются мачеха, которую
обычно изображают как отрицательную мать, бабушка и дедушка,
которые являются несколько преувеличенными и обезличенными родителями, и крестные родители, в которых деперсонализация зашла
намного дальше и было добавлено предположение о божественности
архетипа.
Это лишь приблизительный набросок семейных архетипов, оказывающих такое формирующее влияние на последующие отношения.
Их влияние отличается по характеру от влияния любого другого архетипа, поскольку они являются частью изначального мира бессознательного, в котором рождается ребенок. Еще нет никакого осознания или объективности в отношении чего-либо. Ребенок просто плавает в первичном бульоне и является его частью. Основа всего этого мира — мать, а позже оба родителя. Когда небольшая искра сознания действительно начинает появляться, она затрагивает только верхние слои, оставляя первоначальное состояние идентичности нетронутым. Кроме того, реальные люди, которые первыми придерживаются проекции семейных архетипов, сами по себе являются для ребенка вопросом жизни и смерти. Эта реальность настолько фундаментальна и полностью принимается как должное, что требуется
немало психологического опыта, чтобы рассматривать их «просто
как символы».
Исконную идентичность с семьей, состояние, в котором вообще
нет индивидуального сознания, ужасно трудно сломать. Часто это
никогда не достигается. Вот почему члены семьи редко относятся друг к другу с той вежливостью и вниманием, которые они без колебаний оказали бы незнакомцу. Кажется, что это чувство можно выразить так: «Мой близкий родственник — это просто часть меня, поэтому мне не нужно проявлять уважение к его чувствам как к отдельному человеку. Я могу сказать то, что думаю о нем, хотя он не просил, и ожидать, что он не обидится». Либо секретов нет вообще, все выливается наивно и как само собой разумеющееся, либо все, что действительно беспокоит, строго скрывается, как бессознательная реакция, направленная против распада семьи.
Письма студентов колледжа домой, например, могут быть одной
длинной болтовней о происходящих интересных вещах, за которыми авторы остаются совершенно невидимыми, без единого слова о какой-либо реальной или глубокой реакции на все это. Я часто видела сыновей и дочерей среднего возраста, женатых людей и профессионалов в своем деле, которые посещали «дома», как они все еще многозначительно называют дома родителей, и все же они предлагают родителям только свои мертвые тела зомби, только чтобы им угодить. Они разделяют только внешнюю сторону жизни, и с облегчением, часто с обеих сторон, когда проходит подходящее время, они встают, чтобы уйти. Разница в возрасте между двумя поколениями, естественно, является частью барьера. Но у взрослых часто
есть друзья, с которыми нетрудно преодолеть еще большую разницу в возрасте. Настоящая причина такого странно жесткого и нереального элемента в семейной ситуации состоит в том, что каждая сторона все еще проецирует архетип на другую. Это по-прежнему коллективные роли мамы, папы и детей, а не настоящие индивидуальные отношения.
Молодые люди не решаются делиться своими экспериментами
в жизни, своими успехами и неудачами, кроме как поверхностно,
чтобы их родители не вмешивались, чрезмерно беспокоясь или давая
деспотичные советы, или поглотили еще не усвоенный опыт, чтобы
похвастаться своими детьми перед знакомыми. С другой стороны,
родители не осмеливаются раскрывать свои слабости или внутренние
конфликты, которые с возрастом усиливаются, из-за страха, что они
потеряют свой престиж, и в любом случае «дети никогда не поймут».
Так что эта печальная изоляция людей, которые действительно могут быть дороги друг другу, продолжается часто до самой смерти.
Разочарование, которое это вызывает, приводит к раздражению
в присутствии друг друга и иссушает все чувства. Разве мы все
не обнаружили, что последнее место, где мы могли чувствовать или
действовать как взрослые — это в присутствии отца и матери?
Ответ — не географическое разделение, хотя это может быть
необходимо как временное средство в процессе освобождения.
Но я видел множество людей, чьи родительские комплексы просто оставались бессознательными, а не ассимилировались, хотя они много лет жили вдали от дома. Верните их к отцу и матери, если хотите увидеть, насколько они на самом деле свободны. Зрелость, зависящая от географии или любых других внешних условий, весьма сомнительна. От самого себя не убежать. И родителям очень трудно
избегать их просто потому, что они стали козлами отпущения из-за
незрелости своих детей. Я не имею в виду, что для младшего поколения обязательно оставаться рядом, но, конечно же, нежелательно и убегать, чтобы избежать осознания своей инфантильности.
Часто бывает трудно понять, объясняется ли сохранение семейной привязанности неспособностью родителей отпустить ребенка
или цеплянием молодого поколения. В любом случае преувеличенная
связь между ними обычно вызывает горькое негодование и раздоры.
В этом нет ничего слишком странного. Я видел, как такая фиксация
воспринималась как само собой разумеющееся, как обычная христианская доброта в семье и работала как чудо.
Позвольте мне проиллюстрировать этот контраст двумя примерами. Несколько лет назад мы с другом остановились на ферме, которой управляет женщина с тремя взрослыми дочерями, все из которых работали в соседнем городке. В субботу одна из дочерей пришла домой и сказала, что ее пригласили провести следующие
выходные в поездке на автомобиле в Олбани, в городе неподалеку. В те дни поездки на автомобиле были не так распространены в стране, как сейчас, но, не объясняя причин и не делая ничего, чтобы смягчить удар, мать дала классический ответ: «Нет, моя дорогая, твой Олбани рядом с твоей мамой». Невозможно было ни с чем
спутать тлеющий гнев и чувство разочарования дочери.
Противоположную ситуацию, когда всем заинтересованным сторонам кажется, что эта фиксация является результатом здоровых семейных отношений, продемонстрировала моя бывшая подруга по колледжу. Она была деловой женщиной, которая в среднем возрасте приобрела автомобиль. Это было много лет назад, и тогда автомобили считались не универсальной необходимостью, а скорее особым сокровищем. Она сказала мне, что была довольна, как слон, исследуя страну. В следующий раз, когда я встретила ее, я спросила о ее новой игрушке. Она ответила довольно спокойно и естественно: «О, у меня его больше нет. Отец нервничал, когда я была в дороге, поэтому я продала его». Просто так! Ни протеста, ни обиды;даже не было чувства какой-то особой добродетели. Человек просто больше не заставлял отца нервничать, разумно или нет—и больше ничего.
Это было настолько невероятно, что я бы не поверила, что это
больше, чем фасад, если бы я не знала ее достаточно хорошо. Она
не была кротким человеком; тем не менее, ее индивидуальность позволяла ей жить согласно христианским обычаям своей семьи, без малейших трений. Она так соответствовала шаблону, что это не убило ее либидо. Она делала все стандартные вещи, как будто они были ее собственной идеей, и ей никогда не приходилось бороться, чтобы адаптироваться к ним. И странно то, что она довольствовалась
этим паттерном вплоть до дня смерти, когда ей было чуть больше
шестидесяти лет. Семья была лишь частью коллективной культуры,
которая ей идеально подходила. Она жила и умерла с меньшим количеством конфликтов, чем почти все, кого я когда-либо знала. Несмотря на то, что она была конкретным фактическим человеком, она оставалась в Раю до грехопадения до самого конца. Кстати, у нее было много друзей, которые считали ее прекрасным человеком.
Могущественные архетипы семейных отношений придают силу
бессознательным проявлениям обычной жизни, и их ассимиляция
приносит возможность проявления сияющего или сверхъестественного качества богов в сфере человеческого опыта. Но они также могут разрушаться, а не усиливаться. Что же это такое?
Кажется, что эффект того, принесут ли они благословение или
проклятие, зависит от того, как человек относится к ним. Когда образ матери собирается в молодой женщине с ее первым ребенком,
он поднимает ее на уровень, превосходящий ее прошлый опыт. Она
наполнена безграничной преданностью великой силе и красоте. Это
естественный аналог беспомощности и загадочных возможностей
младенца. То, что эта эмоция исходит не из ее личной психологии,
а приходит к ней из глубин коллективного бессознательного, делает
ее, тем не менее, ее переживанием и ее возможностью быть измененной ею. Если это произойдет с ней, ей не придется цепляться за ребенка, чтобы он постоянно возобновлял для нее это материнское удовлетворение. Но если внутри переживания материнства ничего не происходит, чтобы оставить остаток мудрости сердца, нежности,
сострадания и человечности, тогда она, скорее всего, оттолкнет ребенка как можно скорее и хладнокровно вернется к своим личным интересам или же будет держать его привязанным к ней, когда он должен обретать независимость, или продолжать рожать детей, чтобы возобновить чувство полноты.
Когда активированный архетип является истинным паттерном
в бессознательном для существующей жизненной ситуации и когда
достигается сознательное отношение к нему, результатом становится
углубление, усиление и значительно расширенная значимость всего
опыта. В этом случае позже часть либидо, присущего материнскому
архетипу, может перейти во внутренний процесс и, таким образом,
высвободить остальное, чтобы передать его в виде любви и преданности настоящему ребенку как отдельной личности. Такая трансформация либидо родителя позволяет сохранить интенсивность, не пытаясь заставить ребенка оставаться статичным в качестве носителя символа. Но когда чувства матери цепляются за ребенка после
младенчества, из отношений постепенно уходит тепло, поскольку она
только переживает движения объектной любви; она холодна по отношению к реальному ребенку, за исключением тех случаев, когда
она может заставить его разыграть для нее свой бессознательный
образ. Любовь застряла в ее собственном аутоэротическом круге;
она не выходит за рамки себя и того, чего она хочет. Я часто говорила, что такая любовь похожа на любовь к ростбифу. Говядина
от этого мало что получит.
Мать — это начало и конец путешествия души. Сначала она
представляет собой безопасность и тепло, в которых она может
расти, затем она становится соблазнительницей, которая склоняет
ее к тому, чтобы отвернуться от жизни, сдерживая освобождения
от детской зависимости от полного раскрытия своих возможностей
в великом жизненном эксперименте. Затем душа бежит от нее изза необходимости самореализации или из-за символического запрета на инцест; но после долгих скитаний она наконец возвращается к своим корням и соединяется с матерью, на этот раз как внутренний символ. Полный цикл завершен, начало в бессознательном, изгнание из Рая, экстравертное приключение в мире, возможно, с поступком
героя, и, наконец, интроверсия для реализации Самости и того, что
Юнг назвал «последним великим достижением смерти». Итак, это
краткий очерк некоторых значений универсального опыта семейных
архетипов.
Примечания
9. Как теперь хорошо известно, эго — это лишь небольшая,
но значимая часть всей психики. Юнг определяет эго как субъект
сознательной личности. Это то, что имеется в виду, говоря «я». Самость, с другой стороны, включает в себя совокупность, известную и неизвестную, в которой содержится это меньшее «я». Как цель каждой формы жизни—реализовать весь свой потенциал, даже если это стремление бессознательно, так и индивидуальная психика, осознает ли человек это или нет, тянется к центру, который представляет завершенность. Это не теория, а реальный опыт любого аналитика,
который способен вывести интегрированного пациента на достаточно глубокий уровень коллективного бессознательного. Самость, о которой Юнг говорит как об условии индивидуации, обязательно включает в себя как сознательное, так и бессознательное, и поэтому не может быть достигнута без дисциплинированного сотрудничества сознательного эго, которое все же бессильно произвести его в одиночку или своим собственным усилием воли. См. «Два эссе по аналитической психологии», Собрание сочинений, том 7.
10. Как эго является субъектом сознательной личности, так
и тень является соответствующей фигурой в бессознательном.
Большинство людей пытаются заявить о себе как можно больше хороших качеств, в результате чего менее приятная сторона вытесняется в бессознательное, где окрашивает тень. Затем тень представляет незрелые, неполноценные, аутоэротические и эгоистичные качества, которые человек предпочитает не показывать.
Однако все бессознательное не обязательно является злом. Это
может быть ценность, еще не реализованная в сознании. Поэтому
время от времени мы встречаем то, что он может назвать светлой
тенью, очень позитивную фигуру, предвещающую Самость. Чаще
всего в снах встречается менее приемлемый аспект, и, поскольку эго не имеет его, оно естественным образом объединяет силы
с анимусом. См. «Два эссе по аналитической психологии», Собрание сочинений, том 7, стр. 65 и далее, и Aion «Тень», Собрание
сочинений, том 9, пар. 13.
11. Юнг указал, что в то время как пол человека влияет на его
сознательное отношение, бессознательное имеет контрасексуальную природу, олицетворяемую человеком противоположного пола.
Эта психологическая бисексуальность согласуется с тем фактом, что
психика представляет собой целостность и поэтому содержит все
противоположности, как доминантные, так и рецессивные. Следовательно, скрытая сторона женщины будет олицетворена в мужской
фигуре (Юнг называет ее анимусом), и обратное будет верно для
мужчины, чья соответствующая бессознательная фигура будет женской (анима). Эти двое несут функцию соединения эго с коллективным бессознательным. Именно потому, что они бессознательны, они персонифицированы или проецируются, в отличие от сознательного содержания. См. «Сизигия: Анима и Анимус», Aion, Собрание сочинений, том 9, пар. 20 и далее.
12. Sibylle Birkhäuser-Oeri, The Mother: Archetypal Image in Fairy
Tales (Toronto: Inner City Books, 1988). Ed.]
13. «Psychological Aspects of the Mother Archetype,» Archetypes
and the Collective Unconscious, CW 9.
14. Там же, с. 21–22.
15. «Mind and Earth,» Civilization in Transition, CW 10, pars.
65–66.
16. Henry R. Zimmer, «The Guidance of the Soul in Hinduism,»
in Spring 1942 (The Analytical Psychology Club of New York), pp.
43–44.
17. Там же, с. 44
18. «The Psychology of the Child Archetype,» The Archetypes and
the Collective Unconscious, CW 9.