Гениальность Фрейда заключалась в том, что он уловил потребность человека в изучении себя. Став первопроходцем в этой области и испытывая настоятельную потребность, он начал дело своей жизни с очень личного и крайне подробного процесса изучения себя. Называя Фрейда отцом “человека психологического”, мы воздаем ему должное за то, что он принес нам важнейшие идеи, указав тем самым возможный выход из океанической утробы бессознательного.
Исследование Фрейдом собственной внутренней жизни стало достоянием общественности с выходом в 1899 году работы “Толкование сновидений”. Символично, что он настоял на том, чтобы датой выхода книги на титульном листе значился 1900 год. Тогда Фрейд еще не слышал о Карле Юнге – молодом психиатре, которому было суждено стать его коллегой и главным источником проблем, и который одновременно с ним и независимо от него обнаружил механизм вытеснения, занимаясь исследованием метода вербальных ассоциаций в клинике Бургхольцли в Цюрихе.
В тот период на изыскания Фрейда сильно влияли работы Эрнста Геккеля – выдающегося немецкого врача, зоолога, профессора компаративной анатомии и автора многочисленных научных работ. Будучи рьяным сторонником дарвинистской теории эволюции, Геккель отвергал традиционные религии, поскольку те основывались на суевериях. Он считал психологию лишь отраслью физиологии, а психические процессы приписывал исключительно физиологическим действиям и материальным изменениям, происходящим в протоплазме живых организмов. Вследствие этих убеждений, Геккель отрицал бессмертие души (как противоположности тела), свободу воли и существование Бога как личности.
Фрейд, судя по всему, был заинтригован представлениями Геккеля о природе человека, о том, что душа неотделима от тела, и о том, что человеческий организм можно полностью описать в биологических и физиологических терминах. Такой подход давал основания отрицать ценность традиционных религий, что вполне соответствовало стремлению Фрейда подвести исключительно научное обоснование под теории, которые он начинал формулировать. Фрейд хорошо понимал, что в то время научная деятельность считалась престижным занятием, а самый высокий статус в интеллектуальном мире имели естествоиспытатели. Тогда, как, впрочем, и сейчас, социологи часто повышали репутацию своей работы, заимствуя терминологию из естественных наук и используя их более или менее в переносном смысле в своих дисциплинах. Я говорю “в переносном смысле”, поскольку остается не до конца ясно, говорят ли они о своей работе на языке физики, просто потому что полагают, что использование такого языка в данном случае удобно и уместно, или потому что и правда видят сходство между законами своей дисциплины и естественными науками.
Новый век принес с собой новые надежды и чаяния во всех областях, в том числе и в сфере сексуального просвещения. Уже появились новые подходы к психологическим заболеваниям. Динамическая психиатрия миновала свою зарю, когда основными методами психиатрии считались гипноз, внушение и магнетизм. Благодаря успехам, достигнутым в XIX веке в области биохимии, эмбриологии, бактериологии и клинической медицины начала развиваться нейропсихиатрия, которая стремилась создать физиологический подход к психическим заболеваниям. Иван Павлов разрабатывал теорию условных рефлексов. Его экспериментальная работа легла в основу большей части исследований психологов-бихейвиористов не только в России, но и в США.
Мы все являемся продуктами своей эпохи в куда большей степени, чем нам хотелось бы думать. Психологические подходы к сексуальности в первые десятилетия века отражают основные принципы, которые мы впитали с духом эпохи и которые привели нас к тому, где мы сейчас находимся. Как минимум три важных подхода сыграли крайне важную роль в формировании текущего контекста: психоанализ, теория научения и теория когнитивного развития. Все эти школы предложили свою модель, в рамках которой сексуальность рассматривалась с определенной точки зрения, исходя из теоретических предпосылок той или иной школы. Важно хорошо знать и понимать эти модели, поскольку они во многом определяют наше поведение. Психоаналитическая модель подчеркивает роль бессознательных факторов и их взаимодействия с сознательными аспектами индивдуума, относящимися к территории эго. Поскольку согласно этой модели истоки психических заболеваний являются главным образом бессознательными, от терапевта требуется высокий уровень навыков активации бессознательного содержания и интерпретации этого содержания с позиций психодинамической теории. Данная модель иерархична по своей природе: психоаналитик создает условия, в которых пациент открывается ему, а затем интерпретирует появляющийся материал. Поскольку поведение считается исключительно результатом совокупности всего прошлого опыта, его рассматривают “лишь как последствия чего-то еще”.
Согласно теории научения, все поведенческие паттерны являются приобретенными. В основе бихейвиористского подхода лежит теория научения, поэтому психологов этого направления интересовало в первую очередь наблюдение и изучение самого процесса научения, а также попытки понять, как люди научаются вести себя так, как ведут. И снова здесь требуется специалист, который способен проанализировать обуславливающие поведенческие паттерны факторы и определить, как избавиться от нежелательных паттернов, а также сформировать новые. Таким образом, эта модель тоже иерархична, несмотря на то, что клиент принимает активное участие в целеполагании. Она рассматривает причины текущей симптоматики и тоже ориентирована на будущее, то есть на постепенное, пошаговое продвижение в сторону заранее определенных целей.
Для модели когнитивного развития характерна меньшая степень авторитарности, поскольку здесь требуется атмосфера участия, в которой исследователи могут наблюдать за развитием и ростом людей. Сторонники этой модели часто использовали тип исследования с “включенным наблюдателем”, поскольку изучали в первую очередь взаимодействие между генетически заданными паттернами развития человека и факторами среды. В зависимости от специализации в рамках этой модели, работавшие по ней психологи испытывали влияние либо психоаналитической школы, либо теории научения, либо и того, и другого.
Течения, сформировавшиеся под влиянием описанных трех моделей, во многом зависят от их базовых предпосылок. Общим для всех этих моделей является то, что их истоки тесно связаны с обычаями и нравами прошлого. К тому времени как теоретические положения окончательно сформировались, те условия, которые привели к их возникновению, уже изменились. Мы все еще верим в то, чему научились вчера, но при этом ведем себя так, будто готовы к завтрашнему дню. Так получается из-за того, что наука в целом ориентирована на причинно-следственные связи, а человеческая психика, судя по всему, имеет более динамичную, направленную в будущее ориентацию. Психика является не только результатом прошлого опыта, но и направлена в будущее, к “телосу”, к цели. Научные методы всегда оглядываются назад, приходя к гипотезе о феномене через наблюдение за ним, рассчитывая таким образом определить изначальную причину его возникновения. Наука в первую очередь пытается ответить на вопрос “что произошло?”. Природа же, судя по всему, устроена противоположным образом. Яйцо всегда было раньше курицы, яйцо запрограммировано на это, скорлупа трескается для того, чтобы яйцо выполнило задачу будущего. С другой стороны, можно сказать, что яйцо появилось только благодаря курице, однако на это можно ответить так: “И зачем это произошло? Ведь неслучайно цыплята появляются на свет именно из куриных яиц, а не из каких-то других. Каждое семя несет в себе определенный потенциал и может стать растением только своего вида. Вся природа решительно движется к заранее определенной цели, заложенной в генетическом коде: проходит через стадии эмбриона, юности и зрелости, воспроизводит себя, а потом уходит со сцены, освобождая место следующим поколениям. Однако, это никак не отрицает того, что природа зависит от каузальности, а скорее показывает, что все живое испытывает тягу к будущему как минимум в той же степени, в которой пытается оттолкнуть от себя прошлое.
Психика является частью природы и поэтому так же целеориентирована. Цели, к которым мы движемся, не всегда определяются нами сознательно, напротив – в нас существуют определенные потенциальные возможности, подталкивающие нас в определенную сторону к определенным целям – некоторые называют их “судьбой, желанием или талантом” или “творческим духом”. Какими бы ни были эти направляющие силы, мы все непонаслышке знаем, что они предъявляют к нам определенные требования, и мы либо соглашаемся на эти требования, либо сопротивляемся им. Именно под их влиянием мы чувствуем склонность к определенному поведению или образу жизни, которая будто бы приходит к нам изнутри. Этот импульс направлен вперед, и традиционная психология им практически не занимается, пытаясь главным образом восстановить нанесенный в прошлом ущерб или помочь человеку примириться с ним, поскольку психоанализ и теория научения появились как реакция на ситуацию, в которой массово оказались современные им мужчины. (я использую здесь именно слово “мужчина” с полным пониманием того, что поступаю в духе сексизма, потому что именно таким был уровень сознания, в контексте которого зародилась и начала развиваться психология). Эти подходы признавали необходимость исследования человеческой ситуации способами отличных от тех, что привели к ощущению потери автономии, довольно распространеному в нашем (XX – прим.пер) веке. Благодаря их усилиям на свет появился “человек психологический”. Мы посмотрели на самих себя, начали понимать, насколько сильно нами управляют коллективные нормы и ограничения традиционной религии, и инициировали перемены, чтобы понять, куда двигаться из настоящего. По выражению Дэвида Ризмариса, у нас появилось либо внешнее направление, то есть задаваемое нашим окружением, либо “внутреннее”, то есть рефлексивное. От старой, ригидной морали “человек психологический” перешел к морали относительной. От застревания в конкретных ролях мы научились принимать более первичную форму, позволяющую нам более спонтанно и индивидуально проявляться в разных ситуациях. Если “человек массовый” чувствовал себя более комфортно, соблюдая социальные нормы, то “человек психологический” был готов рискнуть оказаться нон-конформистом ради того, чтобы лучше понять себя. Когда “человека психологического” перестал устраивать статус кво, он начал задаваться вопросами о том, где лежит зона его ответственности, и как можно изменить ситуацию, изменяя в первую очередь себя самого. Основным стимулом готовности людей заглянуть в себя стало влияние психоанализа, принципы которого постепенно переставали быть уделом немногих избранных и становились доступны широкой общественности благодаря прессе, книгам, спектаклям и кинофильмам, а также множеству направлений психотерапии, появление которых связано с учением Фрейда и его последователями.
Психоаналитическая модель
Основная гипотеза Фрейда была связана с природой либидо или психосексуальной энергии. Этот термин он позаимствовал из физиологии и совместил со своими представлениями о том, как устроен физический мир, то есть мир, описываемый законами физики. Фрейд изучал работы Германа Гельмхольца – немецкого врача, анатома и физиолога, сформулировавшего на языке математики закон сохранения энергии. Гельмгольц был одним “из моих идолов”, писал Фрейд. В течение шести лет в начале своей карьеры Фрейд работал под руководством физиолога Эрнста фон Брюкке, ведущего представителя школы Гельмгольца. Придя к формулировке собственной клинической модели, Фрейд обосновал ее с психофизической точки зрения, предположив, что сознание действует через “силы” и “энергии” и способно “увеличиваться, уменьшаться, смещаться и разряжаться, а также распространять через следы воспоминаний об идеях нечто похожее на электрический разряд, которые разливается по поверхности тела. Эту гипотезу… можно использовать таким же образом, как физики используют гипотезу о токе электрического флюида”.
Параллель, проведенная Фрейдом между “психической энергией” или “либидо” и электричеством, изучением свойств которого занимается физика, вполне понятна. Однако далеко не так очевидно то, что либидо может быть также связано с архетипическим понятием загадочной энергии, о которой шла речь выше и которая может не являться физической по своей природе. Такого рода “тонкая энергия” хорошо известна в эзотерических философских учениях и восточных духовных традициях своей способностью увеличивать возможности человеческого организма необъяснимым с чисто объективистской точки зрения образом. Учитывая особенности личной истории Фрейда, не приходится удивляться тому, что ему было куда комфортнее использовать физическое описание психической жизненных энергий или жизненных сил, которые он воспринимал как источник динамики, порождающей движение и изменения. Он отвергал любые объяснения жизненной силы, которые могли быть восприняты как мистические или религиозные. Во второй половине жизни Фрейд расширил эту сугубо физическую модель и вышел за ее рамки, однако так от нее и не отказался.Теория либидо осталась в контексте системы ньютоновской механики.
Либидо, по утверждению Фрейда, является в первую очередь и главным образом сексуальным по природе. Настаивая на таком видении, он отводил сексуальности центральное место в психической жизни. Сексуальность в самом широком значении этого слова рассматривалась как динамический фактор, оказывающие влияние на психику человека. Сексуальные напряжение пронизывают организм на неврологическом уровне и направляют его на поиски удовольствия, получаемого от разрядки этого напряжения и восстановления состояния покоя и равновесия. Боль появляется из-за фрустрации сексуальных импульсов, подавления либидо или сублимации, то есть вынужденного направления либидо по неестественным для него каналамвыражения.
Для Фрейда главнейшую роль в развитии человека играл рост и дифференциация эго от бессознательной матрицы. В начале своего формирования эго является слабым и зависмым, получает свою силу от биологических интстинктов или драйвов примтивной природы. “Ид” – недифференцированный резервуар инстинктивной энергии. Рассматривая область младенческой сексуальности, Фрейд предложил теорию о том, что при появлении на свет новорожденный ребенок уже имеет зачатки сексуального инстинкта. В дальнейшем эти зачатки проходят последовательные стадии развития, на которых встречаются с фрустрацией, подавлением, сублимацией и другими механизмами психики. Многое из того, что тормозит естественное развитие, связано с ограничениями, накладываемыми на младенца или ребенка сначала родителями, а затем культурой, в которой растет ребенок. Эти блокирующие и формирующие влияния сначала являются внешними по отношению к ребенку, а затем интернализируются, когда он принимает их как часть своей сущности. Они встраиваются в личность в форме “супер-эго” и продолжают накладывать значительные ограничения на протекание либидо.
Возникающее эго ориентировано на реальность. Оно пытается удовлетворить потребности Ид, не выходя за рамки того, что допустимо, учитывая ограничения суперэго и внешних обстоятельств. В первые три-четыре года жизни сексуализированная жизненная энергия, либидо, фокусируется главным образом в тех или иных эрогенных зонах, пока не начинается эдипальная стадия развития, заключающаяся в эротической привязанности к родителю противоположного пола. Психосексуальные нарушения на этой стадии лежат в основе того, что Фрейд считал непреодолимым разрывом между полами.
Его идея о том, что младенческая сексуальность играет важную и даже ключевую роль для более позднего сексуального развития. Фрейд показал важность бессознательных факторов для структуризации способов проживания сексуальности. Если образ себя строится на основе раннего опыта сексуальности, который затем забывается или вытесняется, то архетипические драмы, разыгрываемые в раннем детстве, могут и дальше управлять жизнью человека.
Миф о Божественном ребенке рассказывают во множестве культур. Такой ребенок обычно рождается при необычных обстоятельствах, и в этом есть зловещее предзнаменование того, что если это дитя не уничтожить, то произойдет нечто ужасное. Его оставляют на верную смерть или отдают чужим людям и забывают о нем, однако он неизбежно возвращается к исполнению того, что предназначено ей судьбой. Фрейд выбрал лишь одну архетипическую сказку такого рода в качестве модели или иллюстрации того, как мужчины и женщины выбирают гендерную принадлежность. Знакомая всем сказка о рожденном под несчастливой звездой Эдипе, убившем своего отца (пусть и ненамеренно) и женившемся на матери, стала для него единственно возможным сценарием из всего большого разнообразия древних легенд о роли сына-любовника. Юнг с сомнением относился к тому, что Фрейд взял всего лишь один-единственный миф и исходя из него построил прототип сексуального развития человечества. Он чувствовал, что как и многие другие двусмысленные предположения Фрейда, эта модель, возможно, описывает особенности развития некоторых людей, но безусловно — не всех. Однако, теория оказалась настолько правдоподобной и идеально простроенной, что стала постоянно доминирующей темой в истории эволюции человека психологического (как мужского, так и женского пола). Если описать семейную обстановку вкратце, то выглядит это примерно так: первые три года или чуть больше как мальчики, так и девочки эмоционально зависимы от матери. Предполагается, что мальчики испытывают желание всесторонне обладать матерью. В возрасте четырех-пяти лет это желание может стать желанием оплодотворить мать и в частности может быть спровоцировано рождением брата или сестры. Девочка, как правило, реагирует на рождение сестры или брата грезами о том, как она в один прекрасный день тоже станет матерью. Судя по всему, Фрейд не учел того, что в его время, как впрочем и в наше, большинство детей этого возраста не понимали, что между сексуальным взаимодействием и деторождением существует непосредственная связь.
Фрейд приписывает детям ощущения, которые могут иметь отношение к реальности, а могут и не иметь. Он предполагает, что мальчик воспринимает отца как соперника за материнскую любовь. Сексуальное возбуждение находит выражение в мастурбации. Кто-то застает его за этим занятием и угрожает кастрацией. Эти ужасные угрозы кажутся мальчику вполне реалистичными, когда он впервые видит женские гениталии. Существо женского пола кажется мальчику кастрированным. Он презирает девочку, чувствует себя победителем, но в то же время мучается от кастрационной тревоги. В конце концов отчаянное желание овладеть матерью и страх наказания убеждают мальчика в том, что пора отказаться от этой несбыточной мечты и принять свою судьбу, взяв отца за ролевую модель для будущего поведения. На протяжении этого процесса начинает формироваться супер-эго, выступающее в роли судьи и определяющее, что правильно, а что неправильно, оно становится неотъемлемой частью личности, благодаря чему проиходит консолидация мужской гендерной идентичности. Мальчик взрослеет, и у него появляется желание найти собственную жену. Фрейд говорит также о вариации этой темы в развитии ребенка женского пола, которая осложняется дополнительным фактором. Первичным объектом любви у девочки, как и у мальчика, является мать, и девочка тоже покидает ее ради эмоциональной привязанности к отцу. Первый этап развития у девочек называется “фаллической” фазой, когда девочка обнаруживает, что у мальчиков есть пенис. Откуда-то к ней приходит идея, что этот орган лучше, чем все, что есть у нее, и она начинает испытывать зависть к его обладателю. Отсутствие такого органа девочка воспринимает как нарушение образа себя, вследствие чего у нее постепенно появляется чувство неполноценности, остающееся с ней даже после того, как ее зависть смещается с пениса в буквальном смысле этого слова и трансформируется в генерализованную зависть к представителям мужского пола. Мастурбационный опыт девочка получает при воздействии на клитор, но это занятие теряет привлекательность, когда она обнаруживает, что клитор по размеру меньше пениса. Испытывая унижение и зависть, она понимает, что не может состязаться с мальчиками, что ей нужно признать свое поражение. Признание девочкой анатомических различий между ней и мужчинами приводит ее к отказу от “маскулинности” и принятию материнского паттерна “фемининности”. Для Фрейда мужская и женская гендерная идентичности формируются во время этой эдипальной стадии. Нечего и говорить, что законной целью процесса развития является адаптация человека к половой роли, принятой в том обществе, членом которого он является. Когда исследователи смотрят на участника эксперимента, или психиатры – на пациентов, исходя из уже имеющихся представлений о имеющейся динамике, они склонны интерпретировать полученные результаты так, чтобы они согласовались с предпосылками работы. Обычно они находят то, чего ищут, особенно когда дело касается человеского материала, который не так легко измерить или воспроизвести другими наблюдателями. Доказательства в таком случае становятся крайне субъективными. Убежденность Фрейда в истинности его теории, точность и ясность, с которым он представлял ее, а также его способость собирать вокруг себя людей, готовых поддержать его идеи и помочь в их распространении, во многом была связано со стремительным распространением этих дерзких идей. Более того, во многом он, возможно, был прав. Сложности с его теорией возникли в тот момент, когда он начал настаивать на универсальности теории, которые он разработал, исходя из лишь ограниченного количества случаев. Вспомним о том, что этот “эксперт” по младенческой сексуальности не работал непосредственно с детьми, а имел дело только с детскими воспоминаниями взрослых.
Положения, главным образом основанные на генерализации частных случаев, в частности, такие вещи как вопросы веры, как правило либо принимаются полностью, либо не принимаются вообще, и поэтому на протяжении длительного времени взгляд Фрейда на раннее развитие ребенка доминировал в определенных кругах. С одной стороны, его построения были достаточно изящны и сложны, а для того, чтобы уловить суть его системы требовалось глубокое изучение теории и большое количество практики. Для того, чтобы справиться с этой задачей и принять теорию Фрейда, психоаналитикам-неофитам пришлось вложить в это немало психической энергии. С другой, поскольку все его выводы основывались на анализе записей рассказов о конкретных случаях, опровергнуть их или же стопроцентно доказать достоверность было просто невозможно. Однако, если посмотреть на развитие младенческой сексуальности с другой точки зрения, фантазиям и переживаниям ребенка можно дать совершенно иную интерпретацию. Или же можно, вслед за Юнгом, попробовать проверить эти теории на практике, работая самостоятельно и соблюдая строгие правила применения психоаналитических техник, но не делая каких-либо априори верных предположений о достоверности исследуемой теории. Многие ученые, близко сотрудничавшие с Фрейдом, но не разделявшие его убежденности в универсальности этих теорий, при работе с собственными пациентами обнаружили большое количества данных, не согласовывавшихся с выводами Фрейда. Возникавшие разночтения раз за разом приводили к конфронтации с Фрейдом, а затем к окончательному разрыву и отчуждению виновных от психоаналитических кругов. Оставшиеся соратники Фрейда поддерживали все положения его теории, а те, кто покидал его, разрабатывали самостоятельные теоретические положения, беря в работу те элементы теории Фрейда, которые казались им достоверными, и совмещая их с собственными практическими наблюдениями. Если бы среди ранних последователей Фрейда оказалось больше “свободомыслящих” женщин-психоаналитиков, определенные темы, к примеру, превосходство пениса над клитором, могли бы всплыть куда раньше. Разумеется, идея о том, что “большой значит красивый”, применительно к пенису, привлекала мужчин. Но женщина, не страдающая сексистскими наклонностями, могла прийти к выводу, что большой пенис совсем необязательно более привлекателен, чем маленький, точно также, как большой нос не всегда красивее маленького. Нос, как и пенис, в сильной степени настроен на ощущения, дает нам удовольствие и заставляет нас пребывать в предвкушении и ожидании. Всем прекрасно известно, что размеры носа ничего не говорят о его чувствительности – но носы есть и у мужчин, и у женщин – так почему же никто из представителей обоих полов не утверждает, что большой нос лучше маленького? Потому что это никому не выгодно. Однако, для мужчин большой пенис представляет собой нечто куда более ценное, чем маленький клитор. Поначалу психоаналитиками были в основном мужчины, и им удалось убедить своих последователей и сочувствующих в том, что мужской орган лучше женского, а значит, и мужское тело, и личность мужчины является более важной. Слава богу, далеко не все разделяют столь однобокий взгляд. Я полагаю, что девочка, которую научили ценить свою фемининность до наступления пубертата, будет относиться к своей матке с уважением, поскольку это место зачатия и вынашивания ребенка. Она будет относиться к репродуктивной системе как к важной для нее самой и для общества в целом, осознавать последствия вступления в сексуальные отношения, пока она еще не готова к ним эмоционально, и будет менее склонна к рискованному поведению, которое может привести к заражению заболеваниями, передающимися половым путем. Однако на сегодняшний день множество девочек подталкивают к вступлению в половые отношения как только они достигают того возраста, когда у них возникает интерес к противоположному полу. Вот почему некоторые молодые женщины, откладывающие рождение ребенка до тридцати пяти лет, обнаруживают, что не могут зачать из-за обструктивных процессов или спаек в фаллопиевых трубах, возникших из-за венерических заболеваний, о наличии которых многие из них до этого даже не подозревали. Сложно сказать, в какой степени эта печальная ситуация связана с тем, что женщины и девушки обесценивают собственную фемининность. Сексолог Джон Моуни провел опрос среди своих студентов и узнал, хотели бы они принять волшебную таблетку, которая в мгновение ока изменила бы их пол. Мало кто ответил, что хотел бы изменить пол навсегда, хотя некоторые сообщили, что думали об этом в более раннем возрасте. Когда же человеку задают этот вопрос непосредственно здесь и сейчас, почти все люди отвечают негативно, так зачем же мы говорим о зависти к пенису или спроецированном чувстве неполноценности у представительниц женского пола? Неофрейдистка Карен Хорни утверждает, что сильная зависть к материнству, которую испытывают мужчины, на деле оказывается куда сильнее, чем зависть к пенису, которую могут испытывать женщины. Она полагает, что отчасти усилия, которые мужчины прилагают для достижения успеха во внешнем мире, являются компенсаторными, поскольку они не способны вынашивать детей, и что обесценивание женщин мужчинами является проявлением той же потребности в компенсации. Другая неофрейдистка, Рут Моултон, подвергает сомнению “пассивную” коннотацию рецептивности вагины. “Рецептивность, или восприимчивость, не всегда означает инертность: действительно восприимчивая вагины удерживает, выделяет секрет и дает удовольствие сама по себе, а не благодаря исключительно эротизации боли”. Психоаналитики развили представление о том, что маленьким девочкам сложно определиться с половой принадлежностью, поскольку девочка не имеет возможности разглядывать собственную вагину и клитор. Однако опыт множества женщин говорит о том, что вагина прекрасно знакома им как отверстие, откуда на свет появляются дети, а сам по себе клитор часто не получает достаточного внимания на протяжении длительного времени, поскольку женщина способна ощущать сексуальное возбуждение как равномерно распределенное по всей области вульвы. Психоаналитики настаивают на необходимости перехода от клиторального оргазма к вагинальному как на неотъемлемой стадии развития и взросления женщины. Остается лишь пожалеть о том, что эта тема вообще возникла, поскольку эти дискуссии ведут только к огромной потере спонтанности и свободы, необходимых для полового акта, в результате чего женщина на сознательном уровне пытается разместить свое возбуждение там, где оно должно находиться по мнению Фрейда. Доктор Фрейд, на самом деле женщины хотят тотального сексуального проявления, когда тело и душа работают в полной гармонии!
Все большее количество неофрейдистов склоняются к мнению о том, что идеи о превосходстве мужчин и зависти к пенису следует воспринимать не буквально, а скорее символически: пенис в таком случае скорее означает власть и экономическое превосходство мужчин над женщинами. Как правило, бесправные действительно завидуют сильным, бедные завидуют богатым, зависимые – независимым, но по моему мнению, это совершенно необязательно как-то свзяано с половой принадлежностью.
Представители обоих полов испытывают зависть и желают того, что представляется им превосходящим имеющееся в распоряжении лично у них. Сексуальные коннотации, которые психоаналитики придали этой естественной эмоции, мне представляются непропорционально раздутыми.
Теория социального научения
Долгое время для понимания поведения человека и терапии дисфункций в этой сфере использовали еще одну теорию – теорию социального научения. В основе этой системы лежит представление о том, что наши мысли, чувства и действия во многом определяются наши взаимодействием со средой в процессе социализации. Сексуальность, как и другие виды человеческого поведения, считается выученной. Этот подход к человеческим проблемам является конечным продуктом ориентации на рационализм и научные методы, превалировавшие в начале XX века.
Теория социального научения породила принципиально важную идею о том, что роль преподавателя состоит в том, чтобы способствовать научению через манипуляции со средой. Для описания этого подхода термин “модификация поведения” впервые был использован в 1932 году. Поведенческая терапия и применение модификаций поведения переживали бурное развитие в середине века. Отчасти это было связано с неудовлетворенностью доминировавшей на тот момент психоаналитической модели психотерапии и ее тесной связи с бессознательными факторами, отчасти с реакцией на то, что в психоаналитическом подходе очень сложно провести точную прогностическую оценку вероятности успеха. Ханс Айзенк характеризует отличия между поведенческой терапией и психотерапией по нескольким разным аспектам:
Поведенческая терапия основывается на последовательной, проверяемой теории, а для психотерапии характерна теоретическая непоследовательность.
Поведенческая терапия разработана на основании научных экспериментов, а психотерапия – на клинических наблюдениях.
В поведенческой терапии симптомы рассматриваются как результат научения и обуславливания, а в психотерапии на первое место ставятся защитные механизмы психики.
Поведенческая терапия, в отличие от психотерапии, не полагается на интерпретации.
В поведенческой терапии отношения между клиентом и терапевтом относительно неважны, в то время как ценность этих отношений в психотерапии крайне высока.
Подводя итоги, можно сказать что теория научения и ее практическое применение основываются на осязаемых, измеряемых аспектах поведения, которые можно модифицировать, контролируя среду, а психотерапия ставит во главу угла бессознательные факторы, которые невозможно точно измерить или проверить, но к которым следует подходить с точки зрения инсайтов и понимания. Поведенческая терапия имеет внешнюю направленность, а психотерапия – внутреннюю. Вот некоторые из общих положений теории научения: дети склонны подражать родителям и другим людям, когда то или иное поведение подкрепляется, ребенок начинает повторять его в схожих ситуациях, поведение формируется на основе паттернов вознаграждения и наказания со стороны родителей и социума, выученное позднее поведение обычно превалирует над выученным ранее, когда более зрелые формы поведения не подкрепляются, люди имеют склонность к регрессу, а как только конкретный вид поведения выучен, люди начинают генерализировать его и распространять на
сходные с изначальной ситуации. С точки зрения теоретиков этого подхода, человек научается мужской или женской роли на раннем этапе развития, при чем большую роль в этом процессе играет подражание взрослым. Дети очень наблюдательны и начинают вести себя так, как ведут себя взрослые на их глазах, вплоть до того, что копируют голос и походку. Поведение родителей может быть эмоциональным и любящим, или холодным и отстраненным, что влияет на сексуальное развитие ребенка и его ожидания от будущего партнера. Поведенческие паттерны формируются, когда дети получают вознаграждение за те или иные действия, и обычно не повторяются, если подкрепления не следует или же реакция на данное поведение оказывается негативной. Позитивное и негативное подкрепление не всегда даются сознательно, но послания тем не менее эффективно передаются малейшими нюансами интонации, более внимательным взглядом, проявленной заботой, нахмуренными бровями – а также более очевидными способами. Ребенок учится различать, какое поведение вызовет одобрение, а какое – неодобрение со стороны лиц, обладающих властью, которыми ему представляются родители. Ребенок принимает решения, которые приводят к научению и действиям. Мальчики и девочки сначала учатся соответствовать гендерным ожиданиям родителей, а потом и других взрослых. Как правило, социум ожидает, что девочка будет соответствовать знакомому фемининному стереотипу, а мальчик пойдет путем маскулинности, поскольку эти стереотипы соответствуют культурным нормам. Конформизм как правило вознаграждается. Следовательно, дети приобретают “поведение по половому признаку”, обычно соответствующее тому, какое поведение больше вознаграждается для представителя того или иного пола. Агрессивное поведение вполне нормально для мужчин, но считается признаком “стервозности” у женщин. Чувствительная девочка – это нормально, а чувствительного мальчика называют “плаксой”.
Среда оказывает огромное влияние на развитие представлений о половых ролях. Разумеется, сильно влияют и модели, транслирующиеся в средствах массовой информации, особенно если учесть, что на важных этапах развития множество детей проводит куда больше часов перед телевизором, чем за школьной партой. Телевидение и кинематограф нередко изображают половые роли очень стереотипно или даже карикатурно, что приводит к тому, что молодежь легко принимает четко обозначенные ролевые виды поведения. Рок-музыка и кантри сильно ориентированы на требование свободы сексуальных проявлений, и при этом мало задумываются о том, чего это может стоить человеку. Реклама призывает зрителей тратить огромные деньги на то, чтобы они одевались по последнему писку моды и выглядели сексуально привлекательно. Соблазн проникает в наши глаза, уши и ноздри, воздействуя на непосредственно на эмоции. Влияние на эмоции куда более сильно обуславливает научение, чем мыслительные процессы, просто потому что эмоции работают на более непосредственном, инстинктивном уровне.
Сторонники теории научения разбивают поведение на небольшие элементы или события, чтобы определить, как именно происходит научение тому или иному виду поведения, и как его можно изменить. Они полагают, что к человеческому организму, в силу его сложности, нельзя подходить тотально, и предпочитают изолировать конкретный паттерн или даже конкретное событие, а затем поочередно изменять все вводные, исследуя, как при это меняется данное поведение. Когда сексология в первую очередь исходит из теории научения, в центре внимания оказываются конкретные аспекты сексуального поведения, которые рассматриваются как “симптомы”. Идея состоит в том, что если изменить поведение, то постепенно изменится и отношение. Сторонники данного подхода полагают, что постепенное введение сексуальных техник, направленных на устранение нежелательных паттернов и развитие видов поведения, которые представляются желательными, приведет к тому, что на смену фрустрирующим или не приносящим удовлетворения сексуальным паттернам придут более позитивные виды поведения.
Однако сторонники этого подхода уделяют недостаточно внимания тому факту, что научение происходит не в вакууме, а внутри сложнейших биохмических и неврологических структур тела, в особенности мозга. Каждый выученный элемент информации влияет на биохимию всего организма. Научившись чему-то или испытав что-то новое, организм перестает быть таким, как раньше. Научение нельзя сравнить с надписью на школьной доске, которую можно стереть, а потом написать там что-то другое. Нам известно, что научение на глубинном уровне изменяет орагнизацию сознания, и что “раз-учение” (в оригинале – “unlearning”, прим.пер.) по сути не является возможным. Если под научением мы понимаем увеличение способностей сознания, то тогда требуется истинная трансформация, а она происходит не с помощью “раз-учения”, а через понимание того, что было “выучено” в более широком контексте, что дает новый смысл содержанию научения.
Полностью отделить поведение от эмоциональных реакций, которые в силу поведеческих паттернов стали привычными, практически невозможно, и это особенно верно в случае терапии так называемой половой дисфункции. Если терапевт исходит из убеждения, что определенные неудовлетворительные виды сексуального поведения были приобретены в ходе обратимого процесса научения, то очень скоро он обнаружит, что “раз-учиться” этим видам поведения практически не так-то легко. Повторяющиеся паттерны сексуальной дисгармонии или сексуальной неадекватности с годами приводят к отвращению, фрустрации, отдалению и возникновению непонимания между сексуальными партнерами. Эти чувства разрушают качество отношений между партнерами и приводят к действиям куда более деструктивного характера, чем сами по себе сложности с сексом. В долгосрочной перспективе не имеет смысла работать с конкретными паттернами поведениями, с которыми люди связывают разрушение отношений. Применение простой теории научения может быть полезно только в том случае, когда сложности являются краткосрочными, связаны с недостаточной информированностью или же относительно поверхностны. Также ее можно использовать в качестве элемента более целостной, инклюзивной программы. Если же мы будем работать с тем, что происходит на глубинном уровне, то, скорее, всего сопровождающее эти процессы негативное поведение откорректируется само собой.
Однако, социум продолжает склоняться в первую очередь к ценности модификации поведения, надеясь на возможность предсказывать и контролировать поведение, уделяя пристальное внимание конкретным целям и измеримому прогрессу на пути к достижению этих целей. Людям нравится думать, что они «чего-то достигают», что они добиваются того, что решили сделать. Это одна из черт «американской мечты»: можно достичь чего угодно, главное придумать методику и учесть все возможные факторы. Другой чертой этой мечты является следующее убеждение: поскольку то, как люди учатся думать, чувствовать, действовать и вести себя, определяется процессом социализации, имеет смысл направлять все наши действия на изменения социума, чтобы сделать из него более благоприятную для научения среду. Б.Ф. Скиннер пишет: «… наша задача состоит не в том, чтобы способствовать моральной борьбе или развитию и демонстрацию внутренних добродетелей. Надо просто сделать так, чтобы в жизни было меньше наказания и больше подкрепления, чтобы время и энергия не тратились на избегание наказания… До определенного момента книги о свободе и достоинстве играли определенную роль в медленном и хаотичном устранении неприятных свойств человеческой среды, включая те черты, которые используются при намеренном контроле. Однако задача в этих книгах была сформулирована таким образом, что теперь авторы не могут принять то, что весь контроль осуществляется средой, и перейти от проекта по улучшению человеку к проекту по улучшению среды».
Свои возражения я формулирую следующим образом: да, нам необходимо работать над улучшением среды, но для того, чтобы улучшить среду, необходимо улучшить самого человека, который будет создавать ее, потому что те, кто на сегодняшний день обеспокоены тем, чтобы «уменьшить количество наказаний в жзни», зачастую делают это, нанося вред естественной среде в попытке удовлетворить постоянно возрастающие аппетиты поистине чудовищного масштаба. Если убрать все представления о морали и нравственности, то каким же образом абстрактная сущность, которую Скиннер называет «средой», будет осуществлять контроль? Кто будет дергать марионетку за ниточки?
Мы с вами рассмотрели наиболее влиятельные взгляды на сексуальность в современном мире, которые сформировались под воздействием двух основных психологических моделей: психоанализа и теории научения. Относительно недавно появилась и третья модель – модель когнитивного развития. Она сразу вызвала большой интерес и была хорошо принята отчасти в силу того, что соединяет в себе наиболее полезные черты двух предыдущих моделей в рамках собственной, новой концепции. На заре XX века, в эпоху расцвета нового времени, психологи стали интересоваться развитием характера с позиций прежде всего философских и моральных, что привело к появлению множества «мудрых эссе», посвященных этой теме. Авторы этих эссе видели в качестве одной из главных задач развития поддержку естественной склонности ребенка к эмоциональному и социальному росту, однако выше ставили ценности, принятые в американской культуре XX века – если не на деле, то по крайней мере на словах.
Ценности теории научения определялись в терминах психометрии. Данные считались научнообоснованными только если их можно было взвесить, измерить и воспроизвести в формате эксперимента. Философский подход к развитию ребенка оказался не в моде. Лишь немногие авторы писали о формировании характера – к примеру, Эрик Эриксон, бывший по первому образованию не психологом и не педагогом, а антропологом. Эриксон сформулировал и описал восемь последовательных стадий развития человека, каждой из которых соответствует определенная задача, выполнив которую человек может успешно перейти на следующий этап. Эти этапы охватывают всю жизнь человека от младенчества до старости, причем каждый из них включает в себя достижение определенного уровня зрелости на предыдущем этапе как необходимую предпосылку для перехода на следующий, более сложный и высокоорганизованный этап. Эриксон предложил целостную схему развития человека, в то время как другие современные ему авторов скоцентрировали свое внимание в первую очередь на изучении одного из полов или же определенной возрастной группы. Так, например, Лилиан Рубин и Гейл Шихи изучали особенности развития женщин среднего возраста, а Даниэль Левинсон и его коллеги писали о кризисе среднего возраста у мужчин.
Все эти авторы многим обязаны первопроходцу в области развития человека, психологу и эпистемологу Жану Пиаже, который тщательно и творчески наблюдал за детьми и за тем, как они постепенно овладевают знаниями о физическом мире. Пиаже проводил эксперименты с детьми разных возрастов, благодаря чему стало возможным выявить средний возраст, к которому у ребенка формируются определенные когнитивные способности, навыки и способность оценивать ситуацию. Его ранняя эмпирическая работа отличалась от работы психоаналитиков, поскольку он не исходил из каких-либо заранее определенных теоретических предпосылок, а исключительно из данных, полученных в процессе пристального наблюдения за ходом экспериментов. Отличалась его работа и от того, чем занимались стороннники теории научения, поскольку Пиаже подчеркивал важность биологически заложенных данных и внутреннего потенциала развития, который присутствует у младенца от рождения. По мнению Пиаже, интеллект младенца и ребенка развивается под взаимными влиянием биологического созревания и собственных усилий ребенка. В процессе взаимодействия с людьми и объектами среды, возникают и формируются присущие ребенку паттерны отношений.
Пиаже обозначал четыре основные стадии развития от рождения до подросткового возраста, которые описывают растущую способность ребенка взаимодействовать со средой, используя свои развивающиеся психические способности. Таким образом были сформулированы определенные ожидания, как дети будут или должны развиваться в зависимости от возраста.
Развитие концепций о том, как дети учатся взаимодействовать с миром, сопровождалось имплицитным развитием представлний о том, как они учатся взаимодействовать с собой и другими людьми в сексуальном отношении. Неудивительно, что в современном американском обществе, представления о половых ролях и половом поведении связывается с моралью и социальными нормами поведения. Все это приписывается тем стадиям развития, которым свойственна “зрелость”, определеямая как достижение определенного уровня развития морали. Лоуренс Кольберг, получивший известность благодаря своим трудам о моральном развитии как черты характера и идеологии, применил когнитивно-эволюционный подход Пиаже к процессу, в ходе которого ребенок осознает себя как существо, имеющее половую принадлежность. Он использует теорию развития для описания того, как дети обретают более или менее устойчивое представление о половой принадлежности, учатся, как они должны себя вести, то есть какую им следует занять моральную позицию в соответствии с культурным императивом, говорящим о том, как человека того или иного пола должен проживать свою сексуальность.
Кольберг утверждает, что дети получают знания о теле человека точно также, как Пиаже говорит о познании детьми неодушевленного мира. Познание тела – процесс естественный, и редко является столь травматичным, как нас хотел убедить Фрейд. В возрасте от двух до четырех лет ребенок обычно узнает о неиземенной природе неодушевленного мира – что стол завтра будет таким же, какой он есть сегодня, что вечером ребенок ложится в ту же постель, в которой проснется утром. Однако вместе с этим ребенок узнает и о том, что некоторые объекты не обладают таким постоянством. Недавно я была на пикнике и стала свидетелем того, как это происходит. Маленький мальчик лет трех находился в процессе познания постоянства объектов. Я с восторгом и неподдельным интересом наблюдала за тем, как он ловит мыльные пузыри, которые пускал другой малыш, и наблюдает за тем, как они лопаются от его прикосновения. Малыш пребывал в таком мистическом восторге, что занимался этой игрой больше часа, проверяя, что является “реальным”, а что – эфемерным.
В какой-то момент, находясь в этом возрасте чудесных открытий, ребенок узнает, что половая принадлежность неизменна, что если ты мальчик, то ты и останешься мальчиком, а потом станешь мужчиной, а если ты девочка, то так и будешь девочкой, а потом станешь женщиной. Возможно, следы веры в эфемерную, изменчивую природу половой принадлежности можно обнаружить у транссексуалов. Я сама помню, как будучи в дошкольном возрасте как-то спросила у матери, может ли она отвести меня в паримахерскую, чтобы мне отстригли локоны, и купить мне шорты и рубашку, потому что мне хотелось попробовать стать мальчиком и узнать, что это такое. Сейчас я понимаю, что на тот момент у меня еще не сформировалось представление об устойчивости половой принадлежности.
Обычно к четырехлетнему возрасту дети узнают, что все люди относятся либо к женскому, либо к мужскому полу, и это неизменно. Они понимают, что всегда будут представителями того или иного пола, и начинают ценить объекты и характеристики, присущие данному полу. Среда навязывает им свои представления о том, что ожидается от мужчин и женщин, в виде гендерных игрушек, которые ставят перед ребенком определеныне задачи. Поскольку эти задачи у мужчин и женщин разные, они становятся фиксированными и “гендерно уместными”. Внешность, одежда, относительная физическая сила – все это приводит к формированию идеи о том, что есть мужское и женское. Большая часть гендерной идентичности, или самоощущения, формируется еще до того, как ребенок замечает разницу гениталий, отмечает Кольберг. Но к шести-семилетнему возрасту, когда ребенок как правило уже знает о генитальных различиях, гениталии начинают играть более важную роль.
Влияние первого столкновения с половыми различиями на уровне гениталий может быть очень разным у разных людей. Без сомнения, возможен вариант, столь живописно изображенный Фрейдом: ужас маленького мальчика, которому девочка кажется кастрированным уродцем, и страх, что такая участь может ожидать и его. Образ мужского как нормативного, а женского как девиации – это менее эмоционально окрашенная версия той же идеи, и она, вероятно, более распространена в наши дни как социальный и политический конструкт, чем фрейдистский взгляд.
Кольберг говорит о том, что когда дети замечают анатомические различия между полами, поначалу им это может показаться странным, как и многое другое в этом новом для них мире, однако какого-то чувства превосходства или приниженности при этом не возникает, если их к таким выводам еще на ранних этапах не подталкивают сами родители. К тому же, он не считает, что ранние детские фантазии мальчиков об утрате пениса или девочек о приобретении пениса как-то связаны с сексуальными драйвами эдипальной природы. Скорее, он склонен полагать, что если детей в возрасте четырех-пяти лет беспокоят эти различия, то беспокойство в большей степени связано с тем, что они пока еще не понимают, что их гениталии не изменятся, и таким образом проявляется общая неуверенность ребенка в постоянстве объектов, в том числе частей тела. Однако, знакомые гендерные степеротипы как правило проявляются в ребенке к возрасту шести или семи лет. Кольберг указывает на “почти что универсальные”, кросс-культуральные паттерны социальных ролей, согласно которым мужчины более склонны к агрессивным и рискованным занятиям за пределами дома, а женщины – к заботе и ласке в пределах дома. Можно задаться вопросом, что же мотивирует ребенка соответствовать этим стереотипам. Вероятнее всего, что такое поведение соответствует сформировавшемуся у ребенка образу себя, который во многом основан на гендерной идентичности. Но и в этом случае, у мальчиков все устроено не так, как у девочек. Мальчик воспринимает маскулинный стереотип и начинает ценить его из-за связанных с ним силы, власти и престижа. Он начинает подражать взрослым, с которыми знаком лично, а также тем, которых видит по телевизору и в кино. Привязанность к отцу отчасти произрастает из его собственной гендерной идентичности, а отчасти – из удовольствия, которое он получает, присоединяясь к отцу в гендерно обусловленных занятиях, что отец всячески поощряет.
Однако теплое отношение со стороны родителя не является причиной того, что мальчик идентифицируется с отцом, поскольку причина, судя по всему, находится в мыслительном процессе самого мальчика. Кольберг пишет, что чувства отца к сыну лишь усиливают “естественную” гендерную идентификацию мальчика.
Развитие гендерной идентичности у девочек не столь просто, согласно взглядам этого исследователя. Оно начинается схожим образом, когда девочка понимает, что она представительница женского пола и навсегда ей останется. У нее возникает желание делать “женские дела”, то есть дела, связанные с женским образом тела, включая заботу и уход за детьми, а также проявление относительно невысокого уровня активности, силы и агрессии. К шести-семи годам девочка начинает думать, что быть женщиной лучше, потому что она – женщина, и начинает стремиться к постоянству и устойчивости. Однако, она видит, что власть и престиж – тоже желательные вещи, но они являются частью мужского стереотипа. Следовательно, у нее возникает амбивалентность между потребностью в верности себе и желанием власти и престижа. Она разрывается между этими двумя типами поведения, которые демонстрируют ее родители. Вероятнее всего, эта амбивалентность найдет разрешение в том, что девочка будет подражать матери и искать одобрения отца, пытаясь угодить ему, потому что вполне возможно она наблюдает подобное поведение матери по отношению к отцу.
Когнитивно-эволюционный подход к пониманию гендерно обусловленного поведения является главным образом описательным. Проводится пристальное наблюдение за тем, что происходит в ходе развития ребенка, и на каком этапе вероятно проявление тех или иных тенденций. Меньше внимания уделяется бессознательным аспектам развития личности, поскольку дети с одной стороны учатся адаптироваться и угождать, а с другой – подавлять, искоренять или же вспоминать с отвращением те виды поведения, которые не соответствуют тому, что по их мнению от них ожидает социум. Социальные ожидания отчасти зависят от моральных устоев и обычаев, отчасти от теории о том, что дети биологически запрограммированы на развитие определенных типов мыслительных процессов в определенном возрасте. Следовательно, когнитивно-эволюционных психологов в большей степени интересует обнаружение универсальных принципов мышления, чем изучение социальных, культуральных и индивдуальных различий.
Другие теоретики в этой сфере разработали свои системы “стадий развития”. Хорошим примером может послужить модель Джейн Левинджер, которую она предложила на основании выводов, сделанных из интерпретаций ее теста по заканчиванию предложений. То, как человек реагирует на незаконченное предложение, показывает уровень развития эго. Для Левиджер разные этапы жизни не всегда связаны с биологическим возрастом, но поскольку для перехода с одной стадии на другую предполагается некоторая степень зрелости, определенная связь с биологическим возрастом все же прослеживается. По ее мнению развитие эго включает в себя моральное развитие, развитие характера и когнитивное развитие. Левинджер не сводит когнитивное развитие исключительно к мыслительному процессу, но включает в это понятие и другие способы познания, особенно познание через чувства и ощущения. Она понимает эго как “черту личности-хозяина”, которая описывает развитие “системы Я”, орагнизует и интегрирует все другие аспекты личности Левинджер различает развитие эго и развитие сексуального выражения, однако признает, что эти процессы взаимосвязаны, как, к примеру рост и вес, но при этом являются совершенно разными вещами. Если оценить развитие одного параметра, то становится возможно угадать развитие другого, однако при реальном, точном измерении может наблюдаться значительная вариативность.
Теория стадий развития эго по Левинджер рассматривает эволюцию ребенка от рождения до этапа, обычно называемого “зрелостью”. Успешная адаптация на каждой из этих стадий приводит к зрелости. Эго-психология, которая в каком-то смысле включает в себя все школы, обсуждавшиеся в этой главе, в первую очередь изучает процесс прохождения человеком разных уровней сознания, позволяющих им все более успешно адаптироваться к среде. Большой ценностью является сила воображения, креативность, уверенность, однако автор довольно четко дает понять, что лучше чересчур не высовываться, не ударяться в радикальное или инновационное поведение, чтобы не стать слишком эксцентричным. “Мастерство” – вот ключевое понятие для эго-психологии. Это означает мастерство владения собой и мастерство управления средой.
С точки зрения эго-психологии Левинджер достаточно точно описывает стадии развития, однако если мы хотим выйти в своем развитии за пределы эго, данная модель является неполной. Эго-психология поворачивается спиной к такой сложной задаче как познание тайн души, к области, граничащей с Великим знанием, поскольку эти сферы неподвластны человеческому интеллекту. Обращаясь к психологическим подходам, пересекающим границу между эго и бессознательным, мы начинаем придавать больше значения бессознательным процессам, которые подвластны эго, и более четко видеть ограничения “хорошо развитого эго”.
Последние стадии развития по модели Левинджер описывают высочайший уровень развития эго. После длительного, тяжелого восхождения мы оказываемся на вершине. Однако альпинисты не всегда останавливаются на вершинах, откуда открывается вид на новые, неизведанные места – потом начинается схождение, и далеко не всегда тем же путем, каким совершалось восхождение. В этом смысле трансперсонального видения невозможно достичь в полной мере до тех пор, пока мы не освоили этапы личностного развития, и мы не можем войти в трансперсональное измерение до тех пор, пока мы не трансцендировали личностное измерение и не вышли за пределы эго.При этом мы вовсе не должны отказываться от привязанности к эго и миру эго, переходя на трансперсональные уровни сознания. Напротив, укрепление эго и четкое ощущение личной идентичности является sine qua non для следующего шага – шага в те области сознания, которые лежат за пределами эго, за пределами ограничений и целей “личности”. Для того, чтобы этот переход осуществился, человеку необходимо отказаться от превосходства эго, от ощущения, что я могу чего-то достичь, только прилагая огромные усилия, сильно желая этого, манипулируя, создавая необходимые условия и так далее. Такое ощущение “личностности” или важности эго необходимо подчинить осознанию всеобъемлющей трансперсональной Самости, в которой пребываем мы все. Наступает момент, когда человек должен суметь произнести: “Да будет воля Твоя”.
Главные инструменты, с помощью которых мы действуем в измерении эго — логос и эрос, интеллектуальный разум и страстные чувства. Однако в измерении трансперсональной Самости основными инструментами становятся интуиция, что означает прямое знание, и отказ от привычки некритически принимать “полученное знание”, передаваемое через обычаи, традиции или общепринятые установки.
Развитие в трансперсональном измерении невозможно описать с помощью множества последовательных стадий, поскольку трансперсональное мировоззрение допукает существование множества образов и символов. Все культуры, все религиозные, философские или научные дисциплины описывают реальность в своих особых терминах, и не следует впадать в заблуждение, что именно наша истина явлется единственно верной. Если интегрированное состояние эго означает, что человек ощущает себя безопасно, придерживаясь определенных взглядов или мировоззрения, состояние трансперсональное признает наличие определенной степени дезинтеграции или проницаемости границ эго. Человек перестает быть рьяным приверженцем одной конкретной “истины” и становится более толерантен к другим взглядам. Трансперсональная позиция состоит в том, что ценность любого мировоззрения связана с субъективной позицией наблюдателя, взаимодействующего с тем, за чем он наблюдает. Далее, трансперсональный взгляд состоит в том, что наблюдателя не существует без “наблюдаемого”, а без наблюдателя исчезает наблюдаемое. Понятия “наблюдатель и наблюдаемые феномены” неразрывно связаны друг с другом.
Трансперсональный пересмотр относительных ценностей эго и Самости предполагает степень доверия упорядоченным процессам вселенной, позволяющую нам двигаться в гармонии с этими процессами, а не противостоять им. Мы отказываемся от потребности в личной власти в пользу ощущения чуда. Причем здесь мы говорим не наивном ощущении чуда, свойственном детям, а скорее о чуде, когда человек перестает смотреть на других людей как на полностью отдельные сущности, действующие по своей воле, и начинает видеть в них неотъемлемые части динамических систем, являющихся частью еще более крупных систем. Трансперсональное сознание выходит за пределы убеждения о том, что мы являемся творцами собственного мира, и начинает понимать, что среда всегда отражает тех, кто ее населяет. Оно видит, что человек и среда воистину неразделимы.
Чтобы прийти к трансперсональному видению, эго должно для начала освободиться от интернализированных авторитетов – родителей и других авторитетных фигур во внешнем мире. Поскольку эти фигуры выполняют запретительные и ограничивающие функции, необходимо позволить им ослабить контроль и освободить место для чего-то нового. В этот момент Самость может казаться мятежной, протестной сущностью, может обесценивать прошлое, метаться из стороны в сторону, не в силах сделать выбор среди бесконечного множества новых способов проявления. Проходя через множество дерзких и робких попыток восстать против более или менее бессмысленных концепций, сознание претерпевает последовательные качественные трансформации. Некоторые из этих попыток кажутся регрессивными, некоторые – слишком нереалистичными, кто-то ожидает слишком многого и слишком быстро. Движение к трансперсональному ощущается как серия сдвигов и перемен в сознании, обычно сопровождается неприятными чувствами и потерей спокойствия. Эти сдвиги и изменения могут происходить как на индивидуальном уровне, так и на уровне целой культуры. Трансперсональная позиция, безусловно, утверждает, что индивидуальная и коллективная эволюция неразрывно связаны между собой.