Стефан Хёллер
Гностический Юнг
Часть II
Мистический Трактат Доктора Юнга
Истолкование семи Проповедей
Глава 2
Первая проповедь — Пустая Целостность
Первое важное высказывание, которое привлекает к себе внимания в Первой Проповеди, это упоминание об Иерусалиме. «Мертвые вернулись из Иерусалима, где они не нашли то, что они искали». Иерусалим, старейший город мира, где находится обитель еврейского бога и имели место стороны жизни и смерти христианского Сына Божьего, где было и остается гораздо больше, чем просто город. Подобно Александрии, это архетип, но его психический заряд другого порядка.* Пока египетский город Дельты выступает за свободу творчества, духовного плюрализма, Палестинские святыни означают ортодоксию, закон, громадное величие богатого и нетерпимого патриарха Семитской религиозности. По улицам Александрии боги и богини ходят бок о бок с проститутками, епископами и тоговцами рыбой; в Иерусалиме Господь размышляет в потаенных комнатах храма, которые посещаются лишь первосвященниками в редкие и страшные дни. В двенадцатом столетии Калабрийский аббат Джоаккино да Фьоре писал, что в Эпоху Отца столица располагалась в Иерусалиме, в то время как в Эпоху Сына центром стал Рим, и что оба они уступают Эпохе Святого Духа, который будет витать над землей, вообще не нуждаясь в постоянных центрах и столицах. Юнг не был в Риме, но совершил поездку в Иерусалим. Существует немного сомнений в том, что его духовной родиной была Александрия, а не еврейско-христианский священный город.
Сосланные в эту долину отчуждения дети Евы по-прежнему совершают паломничества в Иерусалим. Амбивалентность негностического христианства с его иудейскими корнями приводит к странным и противоречивым явлениям. Хорошим примером этого является история известного антисемита, американского проповедника, чьи антисемитские тирады звучали на континенте в течение десятилетий, и который все время был вовлечен в толкование пышных реплик из Иерусалима в Арканзасе. Христианский фундаментализм не считает оскорблением еврейского народа за предполагаемое убийство Христа, в то время как поклонение Богу выведено из мифов предков, презиравших духовность. Само собой разумеется, что паломничество живых мертвецов в Иерусалим никогда не дает особо полезных результатов. И Яхве, и Христос пребывают в неприступных сферах. Иудейская и христианская ортодоксия вместе с ее ожесточенным пророческим потомством, и ислам являются такими же пустыми для Гнозиса как разрушенный Храм и пустая гробница Бога. Напрасно мертвое путешествие в Иерусалим и, таким образом, они вынуждены вернуться в Александрию, к жизни и Гнозису. С потерей Гнозиса в третьем и четвертом столетии Александрийская духовность гностиков и почти-гностиков ордена Климента и Оригена, уступили буквально настроенному фундаментализму Никейских отцов, пришедших на смену физической ипостаси Иисуса Христа на духовную.
На протяжении всей истории, некоторые из них пытались найти свой путь к духовному архетипу Александрии, прося приема у стражей мудрости, дабы обучить их. Таким образом, мертвые вернулись из Иерусалима, бездуховные, разочарованные, но все еще хранящие крупицы мертвых вероисповеданий и тлевших в них смертоносных законов, препятствуя понимаю проповедей Гнозиса.
Гностик Василид учит мертвых, чья оценка его мудрости оказалась чрезвычайно мала. Тем не менее, учитель не отказывается наставлять их. Он судит желания их жаждущих сердец, а не возражает их душевным расстройствам. Снова и снова мертвые неистовствуют и рыдают, спорят и изливают гнев, а хранитель знания спокойно описывает сферы бытия, богов и демонов, свет и тени, которые составляют структуру Вселенной и души людей.
Он начинает с «ничто». Это «ничто» он называет Целостностью или Плеромой. Параллели с фрагментами записанных Ипполитом слов Василида действительно примечательны, и изложение некоторых из них может быть целесообразно:
Оно было, когда ничего небыло; ноэто «ничто» небыло чем-то изсущего, ноабсолютное ничто… но просто, ясно, безо всяких софизмов — было всецелым Ничто.
..И когда я использую глагол «было», я не имею в виду, что оно имело место в прошлом, но лишь хочу сделать предположение о том, на что я хотел бы указать, я использую выражение «было абсолютное ничто», для которого «ничто» является не просто так называемым Неизреченным; и так далее. Для того, что на самом деле невыразимо не названо Неизреченным, но стоящим выше всякого имени, которое употребляется …
Когда ничего небыло— нихаоса, нисубстанции, ниотсутствия субстанции, нипростого, нисложного, нибездушного, ниосязаемого, ничеловека, ниангела, нибога,— словом, ничего, очем можно было быговорить, как осущем,… тогда далекий бог захотел без мысли, без чувства, без желания, непреднамеренно, бесстрастно создать мир.²
В отличие от персонифицированного творения мифов Бытия история происхождения жизни, как говорит Первая проповедь, свидетельствует о безграничной, безличной, неопределенной и абсолютно трансцендентной области, пребывающей в основе всего сознательного и бессознательного.
Из этой целостности в конечном итоге последовательно появляются эманации дифференцированных сущностей, обладающих свойствами высших сфер. В этом обилии недифференцированных возможностей все противоположности по-прежнему находятся в состоянии равновесия. Только гораздо позже они вливаются в последовательную эффективную манифестацию, первую из двух противоположностей, и в конечном счете многие из пришедших оттуда образуют бесчисленные пары или Сизигии, приходя от потенциального и трансцендентным к фактическому и неизбежному.
В самом прямом смысле все гностические системы основываются на общей теории. Не только эманационные указания Валентина, Василида и других древних гностических учителей показывают это замечательное сходство, но и Каббала с ее эквивалентом Плероме, известным как Айн Соф Аур, а также многочисленные христианские и поздние гностические системы, такие как система Якова Бёме, — все согласуются в этом учении. Основательница одного из самых мощных возрождений Гнозиса девятнадцатого столетия, Е. П. Блаватская, сказала об очевидно очень древнем тибетском или монгольском описании Плеромы в начале величественных Станц Дзян :
Вечная родительница, завёрнутая в свои всегда невидимые одеяния, заснула однажды снова на семь вечностей.
Времени не было, ибо оно остановилось спать в безграничном ложе из продолжительности. Всемировой мысли не было, ибо там не было Ah-hi удерживать в себе её.
Cеми путей к высшему блаженству не было. Великих причин страдания не было, ибо там некому было породить и стать заловленным ими.
Темнота одиноко заполнила неограниченное всё, ибо отец, мать и сын были ещё раз одним, и сын не пробудился ещё для нового колеса и своего паломничества на этом.
Семь высочайших владык и семь соответствий прекратили быть, и мироздание, выходец необходимости, было погруженным в Paranishpanna. будучи вдохнутым тем, которое есть и уже не есть. Ноль был.
С причинами существования было покончено; видимое, которое было, и невидимое что есть, отдыхало в вечном не-бытие, едином бытие.
Одинокая, единая форма существования растянулась безгранично, беспредельно, беспричинно, во сне без сновидений; и жизнь пульсировала бессознательно во всемировом пространстве.³
Свет, Отец всего, непорожденный, несказанный, неприступный бог, Пустота, непознаваемое, первобытный человек — вот некоторые из названий, под которыми фигурировало первичное бытие Плеромы в различных гностических писаниях и у учителей. Не отличаясь от так называемых Naassenes или радикальных гностиков-змеепочитателей, Юнг быстро переходит к трансцендентально гуманистическому и внутрипсихическому определению целостности, выражаясь предельно просто и прямо: «Мы сами есть Плерома, потому что мы часть вечного и бесконечного». Таким образом, мы дали убедительный намек на психологическую и личную применимость того, что на первый взгляд может показаться абстрактной доктриной космогонических и теогонических значений. Так же как свой персонифицированный Пантеон (семью всех богов и богинь), греки мифологически признали существование страны, в которой божества едины во всеобъемлющей полноте. Поэтому гностики в своем более тонком мистическом толковании пришли к тому, что Божественные сущности вместе с их сложно выстроенными отличающимися друг от друга вселенными, являются эманациями безличной и непознаваемой Целостности.
Что могла значить эта гностическая концепция для Юнга? Мы можем только догадываться, хотя содержание Первой Проповеди может представить значительную часть нашей догадки. Как говорилось нами неоднократно, психология Юнга представляет собой в некотором роде психологическое подтверждение Гностицизма, и как таковая она проводит бесчисленные аналогии и дает эквиваленты к древним гностическим системам. Место, где Божественная сущность поглощается архетипами, а сумма этих архетипов есть ничто иное как психологическая аналогия Плеромы. Одна из самых известных учеников Юнга и переводчиков, Иоланда Якоби, говорит в своей работе «Психология Юнга», что сумма архетипов означает для Юнга сумму всех потенциальных возможностей человеческого психе, которое проживает огромное и подавляющее изобилие знания и власти, которое сосредотачивается не только на личностных вопросах психики, но и наиболее мощных взаимоотношениях между Богом, человеком и космосом. Это хранилище всех целей и намерений нашей психики, закрытый для большинства из нас, но если мы открываем его и пробуждаем к новой жизни путем интеграции в сознание, мы тем самым уводим себя из болезненной психической изоляции и снова вступаем в вечный процесс полноты существования.
Плерома в своем психологическом смысле является ни больше, ни меньше, чем исходной целостностью или совокупностью психической реальности, откуда дифференцированное эго, с многообразием его функций и возможностей, стремится вернуться в качестве результата процесса индивидуации. Однако возвращение должно быть осуществлено особым путем. В Первой Проповеди Юнг утверждает, что когда душа простирается за пределы космоса, она попадает в недифференцированное состояние, но будучи погруженной в Плерому, она однажды вновь станет предметом растворения и превратится в ничто. Термин индивидуация или скорее принцип, присущий человеческой личности, побуждающий нас к индивидуации, четко упоминается Юнгом в этой проповеди как «естественное стремление, названное Principium Individuationis (Принципом Индивидуации)».
Поэтому в Семи Проповедях мы находим одно из самых ранних и самых острых заявлений Юнга об индивидуации, часто повторяемое, но еще чаще неправильно понимаемую центральную доктрину его психологии. Индивидуация, особенно, данная в Первой Проповеди, представляет собой весьма конкретное и отчетливое представление о Западной традиции, адаптированное Юнгом в психологических целях. Принцип Индивидуации является присущим человеческой психике стремлением не оставлять свет сознания и не отступать во внутреннюю пучину первичного ничто. В отличие от многих (хотя далеко не всех) духовных учений Востока, особенно Индийских, Западная традиция никогда не предусматривает постоянный распад человеческой личности в Божестве. Запад знает и не желает, чтобы капля сползла в сияющее море. Вместо этого, Юнг утверждает, что принцип индивидуации является сущностью каждой твари, но однообразный принцип и наше собственное отсутствие избирательности представляет для нас большую угрозу. Как сохранить индивида в классическом смысле неразрывного целостного психического субъекта, индивидуума, в то же время обладающего оптимальной степенью проницаемостью к Плероме невыразимой величины, находящейся внутри нас. Это большая задача и цель предусмотренная Юнг, которую он поэтично, но неоднозначно выражает уже в Первой Проповеди.
Нет никаких сомнений, что под видом космических и метафизических утверждений и метафор, Юнг говорит о психологии в Семи Наставлениях. Это может раздражать тех, кто насладился погружением и, возможно, потерял себя в метафизических абстракциях и трансцендентальном понимании, но на наш взгляд, их раздражение имеет мало практического обоснования. В своих Алхимических Исследованиях Юнг жестоко критикует так называемые метафизические требования всех эзотерических учений. В том же заявлении он поклялся сознательно вынести на свет психологического понимания все, что претендует на метафизичность. Он недвусмысленно сообщил, что ничто невозможно понять метафизически, что необходимо сделать это с помощью психологии. Таким образом, зачастую к удивлению общественности, Юнг занялся извлечением различных эзотерических доктрин из своих метафизических оболочек и превращением их в объекты психологии. При этом он изобретал не процесс упрощения, а строгий принцип применения в психологии метафизических доктрин. Обнадеживает осознание того, что эта трудная задача была успешно выполнена Юнгом практически в каждом отдельном случае, и то что, обращаясь к ней, он закладывает фундамент для наиболее перспективного ряда духовных переживаний бесчисленных лиц, желающих совершить благородный полет в эмпирически необходимые в жизненной психологии метафизические и оккультные учения.
Наиболее загадочной моделью метафизического привлечения ума в наш век, несомненно, является Восток, в частности Индуизм, который постоянно использует метафизический и космологический язык, чтобы выразить то, что Юнг называет психологическими положениями. Юнг утверждал, что поиск мудрости Востока ослепил разум Запада и, что, по сути, это поиск, который продолжает вести бесчисленное множество сбившихся с пути. Юнг говорит, что милостыни Востока не должны приниматься нами, как будто мы нищие, и представление о великих чужеродных восточных культурах не должно бездумно копироваться западом. По словам Юнга, те, кто, по обычаю бездомных пиратов, с воровским умыслом селятся на чужих берегах, находятся под серьезной угрозой потерять свои души. (См. комментарии К. Г. Юнга в «Тайне золотого цветка», а также «Йога и Запад», в Избранных Работах Юнга, том. II, с. 529-539.) Величайшая опасность, с которой мы можем столкнуться — это работа с подобными подражательными примерами, однако, это не просто результат влияния чужеродных культур и подражания их традициям, но и часть реализации их содержания. Такой подход (больше в духе индийского мышления), подобно Индуизму и Буддизму, способствует уничтожению индивидуального сознания, о чем Юнг предупреждает при погружении души в Плерому. Когда желание уничтожено с помощью различных методов медитации и созерцания, остается психический труп, из которого искусственным путем удалена либидная космическая сила жизненного роста. Можно погибнуть от злокачественной психической анемии, также как и от ее физиологического аналога, а достижение таких целей, как отсутствие желаний и безличность вполне может привести к такому же состоянию. Стремление к самопознанию является таким же желанием, как необходимость в пище или сексе. Как Юнг выражает ее в последнем абзаце Первого Наставления: не надо гоняться за определенным состоянием персонализма, с одной стороны, или уничтожением личности в однообразном подобии с другой стороны. Убежденный и встревоженный индивидуалист склонен заиметь крупные психологические проблемы, подобно йогу, ищущему пространство, лишенное эго. Идя по следам Василида, Юнг выводит, что «пока вы гонитесь за своими мыслями, вы снова падаете в Плерому и в то же время приходите к трансформации и одинаковости…. Вот почему вы не должны гнаться за известными вам трансформированием и избирательностью, но должны следовать своей истинной натуре. Если таким образом вы действительно будете стремиться к ней, вам не нужно будет ничего знать о Плероме и ее свойствах, ведь все равно благодаря своей сути вы придете к истинной цели». Что это за сущность, которая без вмешательства человеческого мышления, сама по себе ведет человечество к его подлинной цели? Это не безмятежность, спокойствие или нирваническая тишина, это не эфирное транс, рожденный из отказа от желания и умерщвления плоти, скорее, это сила, энергия, могущество. Эта мощь, названная ранним психоаналитическим движением, либидо или удовольствием, на самом деле лежит в основе движущей силы, даже если движущей силой является принцип индивидуации. Подобно провербиальному ослу, психе тянется за морковкой principium libidinis (либидного принципа), в то время оно призвано principium individuationis (принципом индивидуации). Таким образом, боги убедили, что следует добиваться прогресса в области человеческого духовного положения. Они заслуживают благодарности за их мудрость, а не обычного обвинения и стыда, которые мы расточаем на подарки жизни.
Многообразие Гнозиса, предложенное Юнгом в своих проповедях, это не техника или дисциплины, поглощаемые или адаптируемые человеком от внешнего источника, а привлечение к опыту жизненных сил, как во внешний мир природы, так и во внутренний мир психики. Она находится на реальном пути того, что было описано, как путь Фауста, изображенного в шедевре Гете, который служил в качестве одного из главных источников вдохновения Юнга на протяжении всей его жизни. Фауст попадает в положение, мало чем отличающееся от современного человечества. Его исследования и научные воззвания предложили ему условия, приближающие к духовной жизни, состоящие из предписанных дисциплин, разработанных органами, обладающими авторитетом и внешним блеском. Однако появление посредника Мефистофеля убеждает его отказаться от внешне установленных и изучаемых дисциплин формальной традиции и выйти на путь сознательно совершаемых действий. Вместо безопасного и незахватывающего пути респектабельности и морали, он ступает на опасный, но в конечном счете, стоящий путь, который ведет его к источнику жизненной силы и власти, единственному подлинному источнику трансформации. Он вызывает дух Земли, аморальную, энергичную силу природы, свободную от запретов и громких лозунгов разума. Он погружается в хаос и скорбь, в областях за пределами рамок условности и человеческих законов, туда, где кипящая магма грубой преобразующей энергии пребывает в ее необработанном и неразбавленном состоянии. Только путем такой приверженности к темноте, ошибкам, страданиям, вместе с экстазом, страстью и борьбой, он достигает восхождения в сферы света, руководствуясь преображенным духом софианической Маргарет. Все что он говорит, «мудрый итог сказать, что свобода и жизнь принадлежат тому человеку, который покоряет их каждый день».
Фаустовский дух Юговского Гнозиса документирован не только его экзистенциальным и сознательным отношением к соблазнам, погруженным в Плероме, но и его отношением к вопросу о двойственности, являющемуся частью Плеромы.
Бинарии или, как их чаще называют — Сизигии, веками являлись неотъемлемой частью Гностицизма. Первобытное существование замышлялось как нечто, изменяющее себя в череде существований, с каждым разом все дальше от центра. Одним из важнейших признаков этих эманаций является их парность: один мужской и другой женский, и то, что их имена обычно характеризовали схожие и противоположные свойства жизни. В Проповедях Юнга Сизигиями называют пары-антагонисты, некоторые из которых приведены в тексте. Среди них: эффективное и неэффективное; обилие и пустота; живой и мертвый; различие и сходство, свет и тьма; горячий и холодный; энергия и материя (это более современный пример из физики); время и пространство; добро и зло; красота и уродство; один и множество. Фаустовское сознание, проявившееся в духе гностических Проповедей, распознает их в качестве экзистенциальной реальности сфер человеческой жизни. Снова становятся очевидны эмпирическая и экзистенциональная ориентации Юнга. Хотя он утверждает, что в самой Плероме эти пары противоположностей реально недействительны, в виду того, что они нейтрализуют друг друга, человеческий опыт показывает, что на самом деле они крайне и болезненно действительны. Он восклицает с истинно гностическим пафосом: «Плерома раскалывается в нас надвое.» В той мере, в какой человеческая психика вовлечена в мир разделений, она связана с ним практически, поскольку этот мир относится к действующему и развивающемуся механизму дифференцированной области. Однако пары противоположностей все еще представляют опасность для человека, прежде всего потому, что по своей наивности человеческое сознание склонно ассоциировать себя с одними составляющими пар антагонистов, исключая при этом остальные. Поэтому мы боремся за Добро и Красоту, но в результате этих усилий мы вызываем зло и уродство.
Здесь Юнг формулирует истинно гностический и важнейший высший психологический принцип. Односторонность сознательной ориентации была проклятием в частности современного и вообще всего Западного человечества. Мы постоянно склонны делать неоправданные предположения, что если мы будем совершать только правильные поступки, мы займем одну сторону медали, игнорирую другую. Нам кажется, что наша неспособность принимать только одну сторону ошибочна из-за недостаточности наших методов, но не из-за неизбежности природы реальности. Взаимодействие и возможное объединение противоположностей, по-видимому, руководит макрокосмом Вселенной и также производит впечатление, что правит миром психе. Сознательное стремится к бессознательному, как свет стремится к тьме и как разум стремится к чувству и компенсации неразумного.
Юнг неоднократно обращал внимание на то, что всякий раз, когда повторяется длительная односторонность в сознательном поведении индивида, в его бессознательном включается противодействующая компенсация. Фанатик, чья сознательная приверженность одной точке зрения легла в основу невозможности воспринять эту потенциальную компенсацию, склонен стремиться к постоянно усугубляющемуся отчуждению здоровой динамики своей глубинной психики. Фанатичное обязательство по определению неспособно к здравой критике однобокости своей позиции. Фанатик может критиковать все и всех за исключением самого себя и своих фанатичных идей. Поэтому возникает дисгармония, которая в результате неприятия компенсаторного воздействия, пробуждает деструктивные силы составляющих бессознательного, которые слепо и яростно начинают брать на себя ответственность индивидуума против его воли и здравого смысла. Необъяснимые мысли и настроения, неистовые вспышки раздражительности, психосоматических заболеваний, галлюцинаторные вторжения в сознание — все эти и многие другие признаки являются результатом нежелания разума достичь баланса и равновесия. Камень, брошенный строителем становится краеугольным камнем темницы, в которую для заточения приходит сам строитель. Как в отношении индивидуумов, так и в отношении культуры: ограниченность приводит к безумию. Чрезмерные сознательные поиски рационального значения приносят беспрецедентные вспышки иррационализма; жесткое требование на сознательно принятых этических принципах служит поводом для роста преступности и насилия, а постоянные общепризнанные попытки достижения мира во всем мире приводят к вспышке одной ужасной мировой войны за другой.
В заключительной фразе Первого Наставления Юнг указывает путь к единственному реальному решению этой дилеммы. Мысли, которые приходят к нам из Плеромы, из нераздельной целостности, как правило, бывают обманчивы. Философские, политические и социальные теории склонны подводить нас, поскольку они несут черты абстракций, не связанных с реальным миром, а не подлинные связи со способным к преобразованию творчеством. Для того чтобы достичь истинного решения, люди должны изменить не их концепции, а самих себя. Однако такие существенные изменения коренятся не столько в теоретической информации, как в самопознании. Таким образом, борьба за свою истинную природу куда более полезна, чем стремление к аналитическому знанию. Духовная классика Е. П. Блаватской Голос Безмолвия гласит: «Ум — убийца реального, так пусть ученики убьют убийцу». Мышление, функция разума, имеет множество достойных применений и не могут быть устранено, но должно создавать барьеры между личностью и ее бессознательной матрицей. Для того чтобы достичь необходимого преобразующего самопознания, необходимо сохранить мыслительную функцию, подчиненную вдохновению, исходя из самости. Таким образом, гностик Василид, чувствует себя обязанным преподать «знание» (гнозис) умершим с целью поспособствовать необходимым способностям для контроля мышления.
Пер. Хельга