Стефан Хёллер
Гностический Юнг
Часть II
Глава 4
Вторая Проповедь — Гелиос: Лик Бога
Человек, которому Юнг обязан глубоким вдохновением, Фридрих Ницше, однажды иносказательно изъяснил, что «разве не в том божественность, что существуют боги, а не Бог!» И, конечно, это был тот же Ницше, изрекший «Бог умер!», который в вопросительной форме выражает основную проблему, с которой мертвые бросаются на своего учителя Василида в предисловии Второй Проповеди. В отличие от Дионисийского поэта-философа Юнг не заявляет, что бог умер. Для поддержания душевного здоровья необходимо признать божество формой экзистенциональной или физиологической реальности, по крайней мере, так считает Юнг. Пока Бог находится в душе, а не на далеких небесах, отрицание Его существования будет губительно сказываться на душевном равновесии. В то же время, существующее внутри психики божество или imago dei (лик Божий) является лишь одним из бесчисленных божественных сил, находящихся в недрах человеческого духа. Поэтому богоподобие разнообразных богов является большой частью картины, представленной в Наставлениях. В Четвертой Части учитель достаточно прямо восклицает: «Блажен я, одаренный знанием многообразия и непостижимости богов». В то же время он критикует мертвых за их однобокий монотеизм: «Горе вам, вам, поменявшим исключительность Бога на множество, не преходящее в единство.»
В этом многообразии богов, или, как бы назвали его гностики — божественной эманации, есть два бога, образующих первую пару божеств: бога Солнца или Гелиоса, и его противника, Дьявола. Гелиос изображается как действенная целостность, в то время как Дьявола называют действенной пустотой. Эта пара является первой из возможных могущественных дуальностей, возникших из сферы создания и эманации. Таким образом, пары противоположностей обращают наше внимание на то, что очень многое в характере Сизигий радикально дуалистического свойства, подобного тому, что было приписано гностикам учеными минувшей эпохи, полагавшими, что они смогут распознать в Гностицизме отголоски дуалистической картины мира Заратустры.
Разрываясь между противоположностями, человеческая жизнь и опыт всегда изживают себя. Бог и Дьявол, сражающиеся герои и злые драконы, братоубийца Каин и убиенный Авель – представители повторяющихся мотивов, символически изображающих взаимодействие противоположных дуальностей. В своем труде «Об архетипах Коллективного Бессознательного» Юнг вновь формулирует послание, содержащееся во Второй Проповеди, говоря: «Зло – это необходимая противоположность добра, без которой не было бы пользы ни от одного, ни от другого. Порой, даже невозможно представить жизнь без зла.» Юнг особо настаивал на реально колоссальной важности зла, потому что он чувствовал, что Западное человечество, начиная с Христианской Теологии, последовательно и катастрофически умаляло образ зла как порождение человеческого бессознательного. В Civilization in Transition он пишет, что зло: «имеет гигантские пропорции, так что то, что Церковь говорит о происхождении греха и прослеживает его от относительно невинной ошибки Адама с Евой, поистине является эвфемизмом. Это обстоятельство намного серьезнее и явно недооценивается».
Честертон провел собственное клерикальное расследование, на которое Браун воскликнул: «Конечно, я верю в дьявола! Если бы я не верил, я бы считал дьяволом самого себя». Экзотерическая религия, несмотря на свой редукционизм и поверхностность, уходит корнями в ныне утерянный могущественный Гнозис, и таким образом, религиозные проповеди о противоположности Бога и Дьявола так же нуждаются в психологической действительности как можно предположить на первый взгляд. До появления глубинной психологии, человек не обладал разумной альтернативой религиозной догме, согласно которой все хорошие вещи приходят от Бога, а все таинственные и плохие вещи приходят от Дьявола. После 1900 года с появлением разнообразных дисциплин глубинной психологии, многим стало совершенно очевидно, что считающиеся раньше внепсихическими и нечеловеческими источники добра и зла, в действительности пребывали внутри человеческой психики. Таким образом, Бог и Дьявол открылись в роли мощных противоположных действующих внутри нас принципов. Фрейд выразил свои одобрения, близко приближающиеся к понятиям Юнга, когда пересмотрел и сократил свою гораздо более сложную интуитивную теорию существования двух великих инстинктов, названных в честь древних божеств: Эроса (инстинкта жизни) и Танатос (инстинкта смерти). Вторая Проповедь выражает схожие идеи, когда приписывает целостность и потомство Богу, а тщетность и разрушения Дьяволу. Бог всевдохновитель противостоит Дьяволу всепожирателю. Древние магические аксиомы гласят: «Demon est Deus inversus» — Дьявол есть перевернутый Бог. Интересно, что иудео-христиано-исламская традиция единственная настаивает на причислении качества морального зла «перевернутому богу». В даосизме, инь и янь в равной степени лишены моральных качеств добра или зла, в то время как в индуистской и махаянской буддийской мифологиях разрушительных и страшных божества называют просто «разгневанными», но не «злыми». Похоже, что приверженцы этих религий неизменно признают, что именно благодаря взаимодействию обоих принципов, гневного и великодушного, человечество и космос доведены до совершенства и духовной целостности.
Во Второй Проповеди Юнг касается вопросов существования первичной дихотомии в психике, дихотомии, объединенной таинственной примиряющей силой экзистенциальной энергии, названной Юнгом Абраксасом на основании одноименной модели Василида. Противоположные божества Бог и Дьявол носят определяющий характер, поскольку они заставляют человеческие существа выдерживать психические конфликты и принимать болезненные решения. Однако эти конфликты и решения имеют место не в вакууме. Жизнь происходит в силовом поле деятельности, происходящих событий, и именно этот поток случайностей уравновешивает и творчески примиряет очевидно непримиримые и конфликтные аспекты существования.
В отличие от некоторых других школ мысли, Юнг никогда не представлял отсутствие конфликтов подходящим курсом человеческого сознания. Наша конечная самость раскрывается за счет конфликта воли и противоположной воли, согласия и отказа, утверждения и отрицания и разрешения этих конфликтов в соответствии с решениями сферы действия. Поэтому как нравственные противоположности, так и противоположности другого характера являются такой же неотъемлемой частью процесса стремления к цельности. Представленное экзотерической религией, упрощенное понятие о том, что, с одной стороны, у нас есть Бог, являющийся и светом, и добром, и уверенностью, и подтверждением, и благосклонностью; с другой стороны, у нас есть источник зла, чей образ в первую очередь представлен отсутствием добра, бездной негатива, отрицанием и недоброжелательностью. Это религиозное учение провозглашает, что долг человека — бороться с отрицательной стороной и стремиться к положительной стороне. Таким образом, в Боге — добро, вне Бога — зло, а мы находимся между ними, пытаясь следовать добродетели, но обычно не в состоянии достичь хоть какого-то результата. Юнг был крайне не согласен с этой точкой зрения и считал, что она была психологически не обоснована.
В рамках психологического мышления Юнга, добро и зло не являются окончательной действительностью, но зависящими от ценностей, внушенных человеку религией и культурой, искусственными суждениями. Более того, даже в в целом приемлемых рамках более или менее очевидных нравственных требований «естественной морали», вполне понятно, что «добродетель» и «зло» не являются двумя противоположными полюсами линейного параметра. Напротив, они, можно сказать, напоминают сферу, запредельно распространяющуюся в любом направлении, вероятно, связывающую одну сторону с противоположной стороной. Как выразился сам Юнг, в конечном счете, не существует добра, которое не могло бы породить зло, а не зла, которое не может совершить добро. Можно вполне оправданно задать некоторые довольно веские вопросы по этому моменту, такие как: Что может это означать в действительности? Способны ли люди на истинно моральный выбор и могут ли они решить вечные жизненные нравственные конфликты, или же они должны в отчаянии полностью отбросить такие понятия, как добро и зло, желательное и нежелательное? Ответить на эти вопросы чрезвычайно трудно, поскольку от подобного ответа может зависеть благополучие не только многих людей, но и самой цивилизации. В наше время психологические учения Юнга могут иметь решающее значение в отношении правил, лежащих в основе человеческой деятельности. Регулярно повторяющиеся прописные истины, зачастую павшие до уровня тошнотворной пошлости, говорят о том, что моральные ценности прошлого, либо полностью разбиты, либо, по крайней мере, в настоящее время подвержены серьезным сомнениям. По мере того, как человечество все более и более настойчиво ищет необходимые и обоснованные ответы в области этики и морали, эти проблемы приобретают большую, чем академическую, важность и актуальность.
Ключ к вопросу о психологии этики можно заново обнаружить в роковой односторонности Западной культуры. Иудео-христианская этика настаивает на том, что разрешение нравственного конфликта должно произойти путем сознательного и рационального выбора в жизни личности. Пока человеческое бытие придерживается внешне разоблачающего суда и цепляется за сознательно признанные моральные императивы, стремление делать добро и воздерживаться от зла остается правильным. Это всего лишь вопрос сознательно сделанного и осуществленного благодаря разумной воле выбора. Тот, кто не желает следовать одностороннему алгоритму, впоследствии считается недостойным, грешным субъектом, находящимся под властью темных дьявольских сил. В отличие от этого освященного временем, но фатального отношения, Юнг развивает предположение о том, что нравственный конфликт не может быть решен одним только сознанием, и что традиционные моральные ценности и нормы не могут считаться безусловными авторитетами. В дополнение к сознанию и его заповедям, бессознательное и его приказы также должны быть приняты во внимание. Это отнюдь не пропаганда моральной анархии. Юнг никогда не заявлял, что мы обязаны нести личную ответственность за мир, находящийся вне нашей индивидуальности, и он никогда не подразумевал, что законы, правила и обычаи, с которыми сталкивается наше эго в сфере деятельности, должны пренебрегаться. Однако он утверждал, что вдобавок к ответственности перед внешним миром, мы также обязаны и внутреннему миру. Человек не живет на средства от одних только заповедей общества, он также нуждается в поддержке, которое отчасти исходит от него самого, а этот принципе куда старше и мощнее, чем государство, церковь, общество и даже семья. Мы должны почитать свет, но и тьма нуждается и заслуживает нашего уважения.
То, что представляет собой неделимое единство в Плероме, в определенном сознании представляется как дихотомия; разделенная на две части, «самость», или архетип целостности, подлежит рассмотрению через конфликт. Широко известный антиномианизм (отсутствие всецелого раболепства перед «законом Божьим») гностиков проявляется здесь в психологической форме. В отличие от односторонней концепции Бога в официальной религии, Богообраз и Гнозис Юнга содержат волю и противоположную волю, Бога и Дьявола. В своей истинно гностической работе «Попытка психологического толкования догмы о Троице» Юнг писал:
Способность иметь иную волю, к сожалению, должна быть вполне реальной, если мы хотим, чтобы этика вообще обладала каким-то смыслом. Всякий, кто априорно подчиняется закону и всеобщему ожиданию, ведет себя как тот человек из притчи, который схоронил свой талант. Индивидуация представляет собой в высшей степени трудную задачу: она всегда предполагает коллизию обстоятельств, для разрешения которой от нас требуется умение понять свою иную волю в качестве аспекта божественной воли.
Если религии масс требуют подчинения Божьей воле, то Гнозис требует как повиновения, так и неповиновения. Не все заповеди исходят от истинного Бога, говорили древние гностики, для многих они приходят от Демиурга, чьи законы могут быть полезны для непросвещенных (психиков, или людей души) и контрпродуктивны для истинных гностиков (пневматиков, или людей духа). Сила природы не сверхъестественна; соответствующий духовным дилетантам закон, по которому приходит утро, должен быть разрушен теми, кто усовершенствовал закон, по которому наступает вечер, где свет видоизмененного сознания должен быть затуманен для того, чтобы признать силу света полуночного солнца индивидуации. Это признал Еврейский гнозис Каббалы в духовном писании (Исаия 45:7): «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия; Я, Господь, делаю все это». В каббалистических писаниях мы сталкиваемся с учением о двух «началах» (yeser) и суждении, согласно которым каббалистические гностики должны любить Бога с их помощью. Правый и левый столпы Древа Жизни (и еще больше учение о страшных клиппотах или злых источниках, находящихся во взаимодействии с Древом) представляют нашему вниманию доктрину, постулирующую то, что зло является метафизической реальностью Бога. Исаак Лурия, наибольший гностик из всех учителей Каббалы, говорил, что корень зла лежит в самой природе божественного творения, поскольку Бог создавал с целью сделать явным все то, что сокрыто в его мистической сути. Христианский мистик Якоб Бёме также рассматривал любовь и гнев Божий, Его божественный свет и горящий огонь как безраздельно принадлежащие друг другу эманации внутреннего мира Бога, могут существовать, только когда добро и зло существуют вместе как в Боге, так и в человеке. Каббала, как и более смелые формы христианского мистицизма, безусловно, уходит корнями к мудрости древних гностиков, говорящих в Евангелии от Филиппа: «Свет и тьма, жизнь и смерть, правое и левое, — друг другу братья. И невозможно отделить их друг от друга. И поэтому никакое добро ни есть добро, и никакое зло ни есть зло этого, и жизнь — не жизнь, и смерть — не смерть. Поэтому каждый распадётся до своей первоначальной основы».
Мы приходим к заключению, что два очевидных принципа, названные во Второй Проповеди Богом и Дьяволом, являются двумя гностическими категориями нашего собственного бытия, которые были когда-либо испытывали носители Гнозиса в виде двойственности, коренящейся в неделимом единстве. Самость психологии Юнга принадлежит надсознательной сфере, и поэтому не подвержена непосредственно сознательному познанию и скорее всего проходит через эманации добра и зла. В то время как первое может явиться светом и нравственным началом общепринятых ценностей сознания, второе — тенью, сопровождающей свет и выступающей в качестве демонической составляющей психики.
Не знакомый близко с содержанием многочисленных трудов Юнга читатель может испугаться традиционно пугающего образа Дьявола, достаточно рано начинающего использоваться для описания Гностических систем Семи Проповедей. Для того чтобы изобразить мифологему дьявола в правильном аспекте, было бы необходимо напомнить о значимости зла и его реальности для Юнга. Действительно, его признание важности зла подобно огненному потоку, ведущему свой путь через все труды Юнга. Для него зло было психической действительностью жизни человека, человеческого общества и истории, но он также ощущал сверхъестественную силу зла, существующие на самых глубоких и высоких уровнях метафизической реальности. В отличие от негностического религиозного духа Западного вероисповедания и философии, он не надеялся на спасение человека (индивидуацию в терминологии Юнга) через отказ от зла. «Добрый бог» света и «злой бог» тьмы (или Дьявол) одинаково незначимы, когда дело доходит до достижения конечной цели человеческого бытия. Выше и вне, а, возможно, и между этими двумя силами, есть третья, без которой обе стороны не обладают ни властью ни влиянием. Бог и Дьявол едины в ужасающем и величественном божественном синтезе, истинном Боге-Дьяволе, которого Юнг назвал Абраксас.
Пер. Хельга