Он отклонил Фрейдоскому редукционизму, с его ужасной озабоченностью инфантильными и сексуальными репрессиями. Он бросил вызов политическим идеологиям, как левым, так и правым, которые присвоили себе право, сжимать индивидуума в Бегемотных структурах государства и власти. Его учения проливают свет на воображение, обновляющую силу креативности, романтическую и экзистенциальную отвагу бесчисленных усталых и голодных серцем мужчин и женщин, ищущих смысл. Его послание взорвало закрытые скорлупы теологии, потерявшей свой собственный Гнозис, показало как безжизненны и пусты споры академических философов запутавшихся в бесплодных карпениях над логическими уравнениями или лингвистическим анализом, и уравновесил бездушное шествие материализма, под маской науки. Тем не менее, вместе со всем этим и еще более к своей чести , Юнг продолжает участвовать во внутренней мистерии, где только его Мерлиноподобный клич отражается дальше и дальше со зловещими интонациями.

Так и было всегда. Если мы посмотрим с исторической перспективы на тех, кого мир зовет великими, мы найдем две принципиальные категории персон. Первая включает индивидуумов, которые признавались великими в течении собственной жизни, но чья слава постепенно сошла на нет после смерти. Это временное величие может быть результатом того, что подобные персоны жили и действовали исключительно на уровне своего сознания или временного я, как только это я исчезало из видимости, величие исчезало вместе с ним. С другой стороны, те, кто принадлежат другой категории человеческого величия кажутся находящимися впереди нас во времени, скорее чем позади. Всегда были исключительные персоны, чье величие только все более прояснялось с ходом времени, чей статус повышался после их физического ухода из истории. Хотя время и сослало их в магические леса смерти как волшебница Морган сделала с Мерлином, их слова из теней звучат, возможно еще могущественней с течением лет, чем было при их жизни. Именно это произошло с Карлом Густавом Юнгом. Не только его книги все чаще появляются на прилавках и вруках креативной элиты мира; не только слова, которые он ввел в современные идиомы Западных языков, сейчас являются частью словаря бесчисленного количества людей нашей культуры; но в дополнении к этим –и многим другим очевидным фактам удостоверяющим глубину и ширину его следа –существует таинственное, неопределимое величие человека, которое ощущается только теми, кого древние Гностики называли пневматиками, мужчинами и женщинами духа. Лауренс Фан дер Пост, один из наиболее пневматичных биографов Юнга, восклицал с почти беспомощным изумлением :”Но из чего это величие состоит –совершенно невозможно определить. Я сам не могу попытаться сделать это. А если бы и мог, не верю что хотел бы”.

С современной писательской точки зрения невозможно описывать это неопределенное величие Юнга иначе, чем в Гностических терминах. Невыразимое величие Плеромы, полноты бытия, может быть увидено ясно присутствующим в таких душах как Юнг, который в значительной мере восстановил эту полноту внутри себя. Эон этого мира становится плеромой для персон, о которых говорили гностические Евангелия. Вот почему Юнг может рассматриваться как герольд и пионер нового Гнозиса или Гностицизма, который, несмотря на свой современный характер, все еще органично связан с Гнозисом и Гностицизмом старины. Юнг был культурным и образованным человеком в Европейском академическом смысле 19 века. Его происхождение, образование и воспитание – все готовило его к тому, чтобы стать доктором и ученом в пределах интеллектуальных традиций дифференцированных и экстравертных установок сознания, которые характеризовали научные и философские дисциплины Запада веками.( В действительности можно даже сказать, с самого так называемого Золотого Века Греческой мысли). Несмотря на это, Юнг уделил наибольшее исследовательское внимание духу Александрийской и Эллинской фазы древнего мира. В противоположность превалирующим манерам и дисциплинам Западных интеллектуалов, он увидел в учениях Гностизма, Герметизма и в родственных арканных дисциплинах предков и предшественников своей психологии.

Сейчас уже сложно вспомнить, сколько клеветы вылила Западная мысль 19 века не только на Гностиизм, но и на весь эллинистический период духовной истории античности. Мейнстримные ученые смотрели на классическую греческую философию, представленную Сократом, Платоном и Аристотелем, как на источник инспирации Западной культуры. Было общепринятым в интеллектуальном мире, что Гностический и Эллинистический период был феноменом декаданса, который остро и невыгодно контрастировал с интеллектуальным знанием представителей раннего Греческого духа. Западные интеллектуалы веками оказывали решительное предпочтение тому, что они называли ясностью Золотого века Греческой Философии перед поискам тайны и недоверчиво воспринимаемыми экстравертными рационалистами Гностиками, Герметиками и им подобными.

Философы и студенты наших университов призывали преодолеть и трансмутировать фантазии и мифы посредством точных логических концепций и научной мысли, а наличие в эллинистическом духе воображения, мифа и ритуала рассматривались как регресс и ретрогрессия, симптом дизентиграии здравомыслящего классического мира – что связано, несомненно, с широко разрекламированным слоганом “закат и падение” Рима и древнего мира вообще.

Вопреки этой точке зрения, Юнг признавал, что в этих презренных и предположительно упадочных проявлениях духовности могут быть найдены трансформирующие инсайты и одухотворяющая мудрость, которая психологически гораздо более ценна, чем логическая и рациональная ясность Аристотеля. Не то чтобы Юнг отказывался от философского и научного наследия западной мысли. Ни в коей мере! Он рассматривал это наследие как закономерное достижение дифференцированного и экстравертированного эго Западного человека, которому нельзя дать исчезнуть. В то же время, он осознавал, что человек, как западный, так и любой другой не живет исключительно по твердому тарифу дифференцированного эго, но также должен обращаться к внутренней мистерии бессознательного. Эллинистический период истории поздней античности был, согласно Юнгу, именно такой фазой развития культуры, когда внутренняя задача стала императивной и потребовала неотложного признания. Гностики и их последователи ответили на этот вызов психе, также как Юнг, чувствовал, что должен ответить на очень похожий вызов восходящий из психе современного мира. В своем знаменитом трактате “Современный человек в поисках души”,Юнг анализирует и с пророческим инсайтом предсказывает возрождение древнего Гнозиса или Гностицизма в нашу эру :

Мы должны признать тот факт, который однако, тяжело понять, что нечто отвергнутое предыдущими веками должно вновь появиться в поле нашего внимания.. Мы можем сравнить это только с взлетом Гностической мысли в первый и второй век после Христа. Духовные течения настоящего имеют, на самом деле, глубинное родство с Гностицизмом. Сегодня существует даже Гностическая церковь во Франции и я знаю две школы в Германии, которые открыто декларируют себя Гностическими. Наиболее впечатляющими являются несомненно теософия, вместе с ее континентальной сестрой Антропософией; это чистый гностицизм в индийских одеждах. В сравнении с этими движениями интерес к научной психологии является незначительным. Что поражает в Гностических системах – так это то, что они основываются исключительно на манифестациях бессознательного, и что их моральное учение не игнорирует темную сторону жизни. Я не думаю, что зайду слишком далеко, если скажу, что современный человек, в противоположность своему собрату из 19 века, обращает свое внимание на психе с гораздо большей надеждой; и что он делает это без обращения к какой-либо традиционной вере, но скорее в Гностическом смысле религиозного опыта – современный человек не терпит догматических постулатов принятых на веру и религий основанных на них. Он придает им ценность только настолько, насколько они согласуются с его собственным опытом в глубинах психической жизни.

Юнг мог увидеть через несколько десятилетий, что нечто “отброшенное предыдущими веками” снова с нами – Гнозис. Камень который отвергли строители становится краеугольным; в великой экономии духа отказ не влечет потери. Таким образом, современное человечество может по праву достичь в наши дни радикального и жестоко отвергнутого элемента Западной культуры, который спустя годы и годы гонений, подпольного существования и пренебрежения, вновь появляется в поле зрения. Могут возразить и действительно возражают, что необходимость этого переоткрытия, никогда не была столь велика как сегодня. Повторяется до бесконечности( а временами и до тошноты) что современный мир переживает великий кризис, который подталкивает нас всех к краю грандиозного и неслыханного бедствия. Зависимые от своих склонностей и предрассудков, люди ожидают этой опасности с разных радикально противоположных направлений. Угроза ядерного оружия, дисбалансы в экологии природы, перенаселение земли, гигантская тень тоталитарных режимов склоненная над миром, войны и революции – эти и многие другие факторы являются составляющими глобальной катастрофы. Хотя многие из этих тревог могут быть справедливо списаны на синдром судного дня, существует ряд явных элементов в данной ситуации, которые следует рассматривать со всей серьезностью.

Исследуя современный мир в том отношении, которое древние римляне ценили столь высоко и которое они называли «sine ira et studio” (без враждебности и заинтересованности), мы найдем, что все серьезные болезни культуры по всей видимости сводимы к психологическим, которые в свою очередь связаны с человеческим поведением и действиями. Не политика, не экономика, не экономика, не источники физической энергии, такие как нефть, уголь, не ядерное деление, что удается нам столь катастрофически, но наше поведение и этика определяющяя это поведение. Не наша политическая проницательность, наша экономическая эффективность или наше понимание природы являются причинами наших бед, а скорее этический кризис, который в свою очередь влияет на эти и другие области. Актуальность Юнговских идей, также как вновь открытого Гнозиса, упоминаемого им так часто, может быть обнаружена особенно ясно в этой важнейшей области этики и мотивации человека.

Начиная с Платоновской и Сократовской философии, являлось общепринятым в Западной культуре, что этика в некотором роде основывается на метафизике. Смысл человеческих поступков и ценности жизни всегда являлись частью более общих вопросов о природе мира и смысла человека. Начиная с третьего и четвертого веков, метафизической структурой доминировавшей в Западной культуре являлась вера в антропоморфного, т.е. человекоподобного Бога, который действует как единственный законодатель и судья ( так же как и полицейский и палач) универсума. На законе, данном этим божеством по большей части основывалась мораль последующих 15 столетий. Бог пребывал в своих небесах и все было в порядке с миром, до тех пор, пока его заповеди правильно исполняются его детьми, которые могли пользоваться его любовью и добротой только до тех пор, пока они не огорчают его непослушанием.

С течением времени, эта анропоморфность универсума становилась все более сомнительной для мыслящей элиты человечества. Первая серьезная атака на гегемонию Иеговы пришла из наиболее абстрактной физической науки: астрономии. Кеплер, Коперник и Галилей бросили серьезный вызов средневековой картине мира во время Ренессанса. Далеко идущие последствия этих открытий удалось предотвратить благодаря бдительности инквизиции и неспособности науки адекватно их усвоить; но процесс постепенного разрушения мира Иеговы мог быть только замедлен, но не остановлен. Так с приходом Исаака Ньютона был нанесен теперь уже непоправимый удар по старой картине мира, которая трансформировала модель универсума из управляемой персонально великим небесным человеком в другую, напоминающую саморегулирующую и самоходную машину. Ньютон установил существование автоматического универсума, который не нуждается в личном управителе и не обладает им. Пару столетий спустя, появился Чарльз Дарвин, чтобы нанести еще более серьезные раны старой антропоморфной модели реальности, продемонстрировав, что не только макрокосм из звезд и солнечной системы, но и микрокосм живых организмов также саморегулируется, и что живые существа нуждаются в персональном божественном создателе еще меньше, чем небесные тела в пространстве. Из божественно управляемого космоса, мир превратился в автоматически управляемую машину; антроморфизм сменился механоморфизмом.

В то время как можно с уверенностью сказать, что седоволосый палестинский старец получил ряд потенциально смертельных ранений в течении семнадцатого, восемнадцатого и девятнадцатого веков, его смерть и похороны не произошли до нашего двадцатого века. Фрейд и современные глубинные психологи стали главными агентами того, что можно назвать “последним ударом” по антропоморфизму, когда убедили огромное количество людей в том, что душа или разум человека показывает не больше очевидности и демонстрирует не больше необходимости в существовании персонального бога, чем астрономия или биология. История Западной мысли показывает, что Ньютон изгнал Иегову из природы; Дарвин изгнал его из жизни, Фрейд изгнал его из последнего укрепления – человеческой психе. Ньютоновская картина мира теологию откровения и дала место для естественной теологии просвещения. Фрейд в свою очередь уничтожил оставшиеся следы теологии, подготавливая путь для теологии “умершего бога”. В восемнадцатом и девятнадцатом веках было еще возможным для некоторых мыслителей предположить, что разрушение старой религии может каким-то таинственным иллогическим путем сохранить старую мораль нетронутой; что гибель Иеговы не означает гибели его закона. Психологическая революция, взорвавшая нашу культуру публикацией Фрейдом своей эпохальной книги о толковании сновидений в 1900 году фактически уничтожила эти наивные надежды.

Кант еще придерживался веры, что “ моральный закон внутри” может направлять человека, даже если персональный Бог, автор заповедей, изгнан из универсума. Наивные мыслители 19 века еще могли сказать : “человек может верить, что мир слеп и жизнь бесцельна и в тоже время вести себя так же благородно и благостно как любой святой”. После Фрейда подобные представления становились все менее надежными и эффективными. Совесть, категорический императив Канта, необяснимые моральные обязательства предполагаемые по-крайней мере у цивилизованного человечества – все эти могучие пережитки были разоблачены венским иконоборцем, как результаты условий наложенных на молодых для удобства старших. Как Фрейд объясняет в своем примечательном исследовании “Тотем и Табу”, еще с первобыных времен властные элиты создавали ограничения в умах молодых и слабых, рассчитанные на то, чтобы оградить их от тех удовольствий которыми старые и могущественные желали бы наслаждаться без конкуренции молодежи и “пролетариев”.

Это, конечно, верно что другие лидеры современной психологии, в частности К.Г. Юнг сделав многочисленные выводы из данных предложенных глубинами и высотами человеческой психе, были благосклоннее как к мифологии религий так и к обоснованию морали. Но Фрейдовский рациональный аргумент показал себя более эффективным и привел к потенциальному уничтожению остатков прежней религиозной морали.

Освобождение сознания Западной культуры от основанной на антропоморфизме морали до сих пор происходило довольно медленно. Понадобилось где-то триста лет для того, чтобы картина провала и поражения старой морали стала более или менее отчетливой. Даже сегодня – или, возможно, как кто-то скажет – в особенности сегодня –большое количество персон предпринимают тяжелые попытки вернуть эту старую мораль к жизни. Недавняя история пережила два великих освободительных периода, когда выводы из вышеупомянутых данных стали восприняты большим количеством персон :это 1920-е и отчасти 1930-е годы и 1960-е и начало 1970 годов.

Нетрудно заметить, что эти периоды отмечены не только своим освобождающим влиянием, но также потаканием своим желаниям и компульсивным нонконформизмом. Таков в действительности закон работы психе: оппозиции всегда сосуществуют и дополняют друг-друга. Как верно говорит наставление : «На каждое благословение Бога Солнца, Дьявол добавляет его проклятие.». Эксцессы сопровождающие прогресс и освобождение не должны лишать нас признательности к тем моментам истории, когда сознание получало новые возможности для роста. Еще долго после того как мимолетная горячность и конвунсивный пыл освобожденных умов давным-давно канут в лету, несокрушимые достижения этих поворотных точек истории будут по-прежнему очевидными.

За обоими периодами освобожденного сознания следовали времена относительной ретрогрессии и реакции, когда предыдущие достижения, казалось, почти исчезали. Эра юности сменилась в Европе ужасной тиранией Нацизма и Фашизма, в то время как в Америке потрясения депрессии и войны привели к мелочному периоду 1950-х, характеризуемому не столько нео-пуританизмом, сколько полнейшей бессознательной тривиализацией мышления. Не без резона можно предположить, что эра хиппи сейчас сменится периодом агрессивной реакции конр-эволюционных сил. Все-таки это лишь временные события, которые с необходимостью должны приобрести размах духа времени. Старая мораль умерла, в то время как новая видимо еще не пришла на смену, поэтому агония культуры продолжается.

Юнг сам сравнивает нашу эпоху в работе “Нераскрытая самость” с периодом, который древние греки называли кайрос, судное время, когда метаморфоза богов имеет место. Он сослался на масштабные трасформации в душе человечества и определил этот феномен, как изменение в бессознательном человека . Затем он продолжает:

“Как в начале христианской эры, так и сегодня мы снова стоим перед проблемой общей нравственной отсталости, которая не поспевает за нашим научным, техническим и общественным прогрессом. Слишком много поставлено на карту и слишком много зависит от психологического состояния современного человека. Способен ли он устоять перед искушением использовать свою силу для того, чтобы раздуть мировой пожар? Понимает ли он, по какому пути идет, и какие выводы следует сделать из нынешней ситуации в мире и его собственной психологической ситуации? Знает ли он, что находится на грани утраты сохраняющего жизнь мифа о внутреннем человеке, который христианство сберегло для него? Понимает ли он, что его ждет, если эта катастрофа действительно произойдет? Способен ли он понять хотя бы то, что это действительно будет катастрофа? И, наконец, знает ли индивид, что он и есть та самая гиря, от которой зависит то, куда склонится чаша весов?

Счастье и удовлетворение, равновесие разума и смысл жизни эти вещи может испытать только индивид, а не Государство, которое, с одной стороны, есть ни что иное, как соглашение, заключенное независимыми индивидами, а с другой стороны, постоянно угрожает парализовать и подавить индивида. Психиатр принадлежит к тем, кто больше всего знает об условиях благополучия души, от которого так сильно зависит благополучие общества. Социальные и политические обстоятельства времени несомненно имеют большое значение, но их роль в радостях и бедах индивида гигантски преувеличена, поскольку они воспринимаются как единственные решающие факторы. В это смысле всем нашим общественным устремлениям присуща общая ошибка не принимается во внимание психология личности, во имя которой и совершается общественный прогресс, а также имеет место пропаганда иллюзий самой личности.

Поэтому я надеюсь, что психиатру, который посвятил всю свою жизнь причинам и последствиям нарушений психики, будет позволено выразить свое скромное, как и положено индивиду, мнение по вопросам, порожденным современным положением в мире. Я не сторонник чрезмерного оптимизма и любви к высоким идеалам, просто меня заботит судьба индивидуального человеческого существа бесконечно малого звена, от которого зависит существование всего мира, и в котором, если мы правильно поймем смысл христианства, даже Бог видит свою цель.”[1]