18.02.2021
0

Поделиться

Тайна

Тайна

Тайна — это не смутное неизвестное; это именно непознаваемое. Наша
жизнь построена на самых разнообразных темах, которые никогда не могут быть
сжаты в понятную формулу: рождение, болезнь, любовь, брак, работа, тоска,
неудача — все это общие переживания и в то же время они являются тайнами.

Смысл искусства не в том, чтобы сделать эти тайны сознательными — ибо
такой подход побуждал бы нас жить только умом, — а скорее в том, чтобы
обучать и посвящать нас в эти тайны посредством созерцания. Это иллюзия —
думать, что мы обретаем свободу, когда мы оторваны от наших инстинктивных
корней. Напротив, мы можем чувствовать себя свободнее и более вовлечен-
ными в жизнь, когда мы живем из состояния глубочайшей вовлеченности, ко-
торая сопротивляется рациональному анализу и может быть найдена только
через мощные образы.

Без искусства мы подобны юнговским «дикарям», лишенным традицион-
ных историй, которые вводят их в человеческую жизнь и общество. Не имея
такого глубокого образования в архетипическом воображении, индивид пред-
ставляет собой не что иное, как собрание страстей, лишенных фокуса и на-
правления. Современная западная жизнь часто раскалывается на неистовые
страсти и эмоции, которые разрушительно прорываются на городских улицах
и в семейных драмах, и предлагается бесконечный запас объяснений, интер-
претаций и решений. Здесь отсутствует душа, вызванная архетипическим
воображением, в котором страсти и воображение соединяются в алхимии, по-
рождающей нашу человечность.

Музей

Музей или галерея — это действительно храм, в котором тайны, с ко-
торыми мне приходится иметь дело каждый день, представлены для моего
размышления и глубокого изучения. Музей — это рабочее место муз, тех
вдохновляющих фигур греческого пантеона, которые воспевают вечные темы.
Поэт Гесиод говорит нам, что они были дочерями Зевса, отца богов, и Мнемо-
зины, памяти, и, что они приносят забвение печалей и отдых от тревог. Мечты
и Грации, говорит он, всегда сопровождают их. «Они воспевают все законы
и все милосердные обычаи бессмертных1», — пишет он.

Hesiod, Theogony ii.ff. in Hesiod, trans. Richard Lattimore (Ann Arbor: University of Michigan Press, 1973),
pp. 126-27.

Музеи пробуждают Муз, наполняя нас мечтами и удовольствием и давая
нам образы бессмертных реальностей. Прежде всего, музеи — это дворцы вос-
поминаний, не только личных, но и бессмертных, историй и образов человече-
ства, которые приходят к нам из эонов. Не без оснований многие музеи дарят
своим посетителям — вернее, паломникам — внушительные входы, длинные
лестницы, своды и высокие потолки, каменные стены и сады, создавая атмос-
феру вечности и помещая искусство в надлежащий мистический контекст.

Изначально музей был местом лекций, дискуссий, симпозиумов (с едой

|
| |
Обучение, безусловно, занимает важное место, но, имея в виду, что мать
музея — это память, самая важная деятельность, осуществляемая в музее, —
это простая, спокойная, длительная, ничем не нарушаемая медитация. Неко-
торые считают, что музеи — это мавзолеи, где мертвое искусство хранится
мертвым образом. Я предпочитаю понимать тишину и каменную безвремен-
ность музея как его силу. Возможность погрузиться в великую память ста-
новится все более редкой. Память не появляется из ниоткуда; она требует
тщательно выстроенной и поддерживаемой атмосферы храма.

Когда я оказываюсь в городе, на лекции или по другим делам, и у меня есть
свободный час, я всегда стараюсь посетить художественный музей или гале-
рею. Я делаю это не только потому, что интересуюсь искусством, но и потому,
что работаю с душой и живу человеческой жизнью; у меня есть семья, я болею
и думаю о смерти. Я посещаю музей, чтобы найти себя. В поисках искусства
я уподобляюсь египетской Исиде, которая искала по всему миру останки сво-
его расчлененного брата и мужа Осириса.

Частичка моей души может быть заключена в галерее в Сиэтле, Риме
или Брюсселе. На самом деле, я нашел потерянные части своей души имен-
но в этих местах. Я помню, как поднимался по винтовой лестнице в вели-
колепный художественный музей в Брюсселе и обнаружил большую часть
своей личности в каменных рельефах двенадцатого века, которые я увидел
там. Я и раньше подозревал, но никогда не знал так отчетливо, что у меня
есть какая-то жизнь в этом столетии, или, что оно занимает некоторое место
в моей внутренней реальности. Я не сомневаюсь, что переживание того дня
было одним из воспоминаний, потому что в нем были все эмоции узнавания,
а не открытия.

Музей — это не здание или социальный институт; мы можем иметь музей
в наших собственных домах и городах. В моей писательской мастерской есть
музей площадью около четырех квадратных дюймов, где стоит маленький
бронзовый идол и смотрит на мою работу, напоминая мне о духах, которые
наполняют каждый дом и комнату. Это помогает мне вспомнить и приглашает
мистерию войти в мою комнату. Ясно, что идол помогает зачаровать то, что
могло бы быть чисто утилитарным пространством, и он особенно вызывает дух
глубокой памяти — выполняя главную роль музы в ее музее.

Жизнь из множества историй

Единичный образ, такой, как просто изображение Кришны и его Гопи,
или Дева в беседе с ангелом, или стог сена Ван Гога, — это окно в бесконеч-
ную тайну, тогда как абстрактная категория -это сужение видения. Искусство
учит нас, что мы составлены не из множества частей, как если бы мы были
механическими объектами, а, скорее, из бесконечного числа историй. Мы
не «механические жуки», если воспользоваться выражением Уоллеса Стивен-
са, а, скорее, многофабульные личности — существа из множества историй,
всегда живущие сюжетом какой-то непостижимой истории.

Когда мы совершаем наше паломничество в музей, мы находим изобра-
жения, показывающие, из чего сделана душа, из чего сделана моя душа. Мы
чествуем тех художников, которые мощно и красиво рисуют тайные истоки
нашей жизни. Изображения, так тщательно сделанные, воспитывают наше
воображение в точности, глубине, диапазоне и фокусе человеческой жизни.
В музее мы видим больше наших душ, чем могли бы найти с помощью любого
метода интроспективного анализа.

Это обретение близости с нашей душой1 через искусство можно рассма-
тривать как своего рода терапию или катарсис, ибо, если мы живем из глуби-
ны, мы, вероятно, почувствуем уменьшение отчуждения и тревоги. Катарсис
приходит не только от понимания того, через что мы проходим, но и от утон-
ченности нашего воображения. Тревога является результатом слишком огра-
ниченного воображения человеческой жизни и наших собственных ситуаций,
и из этого следует, что истинное обучение воображению имеет большую те-
рапевтическую ценность.

Картина распятия Иисуса, например, долгое время давала христианам
и другим людям мощный образ, с помощью которого они могли размышлять

See David Miller, Orestes: Myth and Dream as Catharsis,» in Myths, Dreams, and Religion, Joseph Campbell,
ed. (New York: E. P. Dutton, 1970), pp. 26-47.

о своих собственных страданиях. Я помню, как был тронут, слушая интервью
Дэвида Фроста с Билли Грэмом, когда преподобный Грэм говорил о своем
личном присвоении образа распятого Иисуса. Такие вещи можно делать сен-
тиментально, но он говорил так, как будто его жизнь была глубоко очарована
и сформирована этим конкретным образом, и, хотя Грэхем, возможно, не по-
нимает языка очарования и архетипа, я чувствовал, что он знает силу образов
и их способность направлять и напутствовать дальние уголки души.

Позволяя нам соприкоснуться с тайной, искусство также может сыграть
свою роль в нашем исцелении. По словам искусствоведа Андре Хаюма,
знаменитое Гриневальдское распятие 1 было помещено в часовню больницы
и окружено традиционными мотивами таким образом, что пациенты могли
напрямую связать распятие со своей болезнью.

Болезнь — это не проблема, которую может решить только медицинская
наука; это тайна, требующая глубочайшего воображения, сотворенного со-
вместными усилиями искусства и теологии. Потенциальная роль искусства
в медицинском мире в наше время глубоко недооценена, и все же встреча этих
двух сфер обещает стать одной из самых важных областей для возвращения
очарования.

Обладая огромной способностью глубоко воздействовать на наше вообра-
жение во всех аспектах жизни, искусство играет решающую роль в очаровании
обычной жизни. Оно может быть призвано во всех видах деятельности—
религии, медицине, образовании, бизнесе, транспорте, политике, домашнем
хозяйстве — чтобы пробудить тайны, лежащие в основе многих наших по-
вседневных забот. Украшение может волшебным образом превратить дверь
из функционального входа в инициатический ритуал. Животный мотив на ма-
шине может направить фантазию в отношении того, что в противном случае
было бы простым функционирующим устройством. Картина, висящая в моей
писательской мастерской, многослойная фигура женщины, нарисованная моей
женой, приглашает бесконечный, бодрящий, постоянно меняющийся, вдохнов-
ляющий дух на мое рабочее место, и я не хотел бы писать без него.

«Памятование о тайне» — это хорошее определение волшебства, и это
простое утверждение, которое скрывается прямо под поверхностью художе-
ственных слов, таких как муза, музыка и музей. Если бы мы сначала осозна-

Andree Hayum, The Isenheim Altarpiece: God’s Medicine and the Painter’s Vision (Princeton: Princeton
University Press, 1989).

ли абсолютную важность почитания тайн, которые формируют нашу жизнь,
а затем осознали, что ничто не преподносит нам эти тайны с такой силой, как
искусство, тогда мы могли бы совершить чудо, которое, кажется, ненадолго
произошло в период западной истории, известный как Ренессанс: восстанов-
ление души и очарование обычной жизни через искусство. Нет никаких при-
чин, почему бы нам не иметь своего собственного Ренессанса, но это глубокое
обновление потребует радикальной переориентации ценностей, в которой мы
оценили бы все сферы жизни за их таинственность, а искусство было бы прине-
сено с окраин культуры, чтобы уловить и донести эти тайны на благо всех нас.

Объекты искусства

Более двадцати лет назад меня поразила идея книги «Джордано Бруно

и герметическая традиция 1», удивительно ясной и изящной книги по магии

и искусству запоминания авторства Фрэнсис
рика эзотерической культуры эпохи Возрождения. Она обсуждает астральную
природную магию Марсилио Фичино и мимоходом комментирует знаменитую
картину Боттичелли «Весна». В контексте магии Фичино, пишет она, «кар-
тина начинает рассматриваться как практическое применение этой магии, как
сложный талисман Alma Venus … чья функция состоит в том, чтобы привлечь
венерианский дух со звезды и передать его носителю или созерцателю ее пре-
красного образа.»

Когда я впервые прочитал этот отрывок, я подумал: если столь любимая
картина Боттичелли может рассматриваться как талисман, то почему не все
картины и, если уж на то пошло, все произведения искусства? Конечно, есть
сложности с этим направлением мышления. Многие художники, если не боль-
шинство, не воспринимают свою работу как магию, и некоторые были бы
оскорблены этой идеей. Большинство идей об искусстве фокусируются на са-
мовыражении, творчестве, культурной критике и эволюции стилей. С другой
стороны, есть те, кто намеренно делает талисманы и амулеты, но подлинные
творцы могут не считать свои работы настоящим искусством.

На мой взгляд, любое искусство обладает магической силой, которая может
быть вложена в произведение художником и передана зрителю. Искусство

Frances A. Yates, Giordano Bruno and the Hermetic Tradition (Chicago: University of Chicago Press, 1964),
pp- 77—78.

может быть просто эстетически приятным, философски значимым и лично
выразительным, или оно может обладать особой силой вызывать и передавать
определенный дух тем, кто вступает с ним в контакт. Многие традиции учат,

что нашу жизнь можно обогатить, сделать духовно живой и даже исцелить

Фрэнсис Йейтс основывает свою идею на теории Фичино о силе образов.

Фичино был священником, магом, сыном врача, профессиональным мудре-
цом и терапевтом, и его философия, и личный образ жизни, объединяющие
все эти искусства и занятия, дают основание представлять себе искусство как
имеющее абсолютное, серьезное и первостепенное место в жизни каждого че-
ловека и в работе культуры.

Моя книга «Планеты внутри» резюмирует подход Фичино к магии. Крат-
кий очерк этого изложения может помочь нам увидеть роль магии в искусстве
и таким образом увидеть способность искусства очаровывать. Ученые изучают
многие аспекты карьеры Фичино, некоторые подчеркивают его философию,
а другие — его место в истории, в то время как меня привлекает Фичино —
маг, который ставит душу в самое сердце своего мировоззрения и рассма-
тривает обычную жизнь как обладающую силой и эффективностью через
ежедневную практику естественной магии.