Том Кавали
Воплотить Озириса
Глава 7
Исида, Heka и алхимия
Царица встречает Исиду, появившуюся в образе пожилой женщины, и проводит ее в покои, где установлена колонна, внутри которой заключено тело Осириса. Ночью из комнаты доносятся странные звуки, и царица решает выяснить их происхождение. В ужасе она видит, как в очаге горит ее ребенок, а вокруг колонны летает коршун. Как только она выхватывает своего сына из догорающих углей, коршун превращается в Исиду. Богиня объявляет, что признает в ней настоящую царицу и укоряет последнюю в том, что та помешала совершить магический обряд, который мог бы даровать ее царственному сыну бессмертие. Затем она просит, чтобы ей отдали гроб ее мужа. И прежде, чем вернуться с ним домой, она дает указание построить в его честь храм.
Плутарх говорит нам, что царицу зовут Астартой, что вызывает вопрос о том, а не является ли царица богиней. С исторической точки зрения, Астарта была египетской богиней, чья популярность достигла своего пика в период Амарны (ок. 1353 г. до н. э.), когда Египтом правили фараоны восемнадцатой династии – Эхнатон, Тутанхамон и Хатшепсут. В это время Астарту почитали в Египте как богиню плодородия, сексуальности и войны. Греки приняли ее в свою мифологию, назвав Афродитой. Астарту часто связывают с Анат, еще одной богиней войны; обе богини были женами Сета.
Та ли это Астарта, что упоминается в нашем мифе? Если это так, то она наверняка признает в Исиде богиню и призовет себе в помощь сверхъестественные силы, дабы установить источник криков, доносящихся из спальни. Но вместо этого царица воровато пробирается в комнату и прячется за шкафом. Кажется, она вовсе не обладает магическим даром и не понимает, что Исида вытворяет с ее сыном; не говоря уже о том, чтобы вылечить от недуга собственного ребенка. Не такого поведения можно было ожидать от богини. Может, она богиня только на словах? На протяжении сотен и даже тысяч лет не было чем-то диковинным для мужчин и женщин брать себе второе имя в надежде, что замена их собственного имени на имя бога или богини наделит их, а также их деятельность, сверхъестественной силой.
Не стоит путать данный способ присвоения личности бога с воплощением бога; первое является примером симпатической магии, а последнее представляет собой симпатическое взаимодействие, предполагающее «проникновение» в исследуемый религиозный объект и переживание его с целью сделать его живым. «Только тогда, — пишет голландский философ У. Бреде Кристенсен, — можно достичь понимания культов прошлого с позиции их приверженцев.»1
При симпатической магии бытует убеждение в том, что власть бога передается человеку через процесс инфицирования. Так, например, меч героя-воина передавал свой дух могущества тому, кто дотрагивался до него. Аналогичным образом, имя какой-либо вещи являлось чуть ли ни эквивалентом самой вещи. Основные способы творения у бога Ра осуществлялись путем присвоения имени вещам. Таким образом, способность фараона поддерживать господство Ма’ат вытекала из двух источников: Сиа (восприятие) и Ху (речь). Первая позволяла ему воспринимать всю полноту смыслов и удерживать их в своей голове (у египтян – «в своем сердце»), в то время как Ху наделял его слово силой, чтобы оно тотчас же стало реальностью.»2
Имя человека – это нечто большее, чем просто ярлык, который мы вешаем на свое человеческое тело, оно содержит в себе историю личности, некое свидетельство, душу (Рен), сущность и т. д., подобно летописи, хранящей информацию для потомков. Стены храмов зачастую демонстрировали целый перечень фараонов и многочисленных правителей, носящих одно и то же имя. Например, существовало шесть Птолемеев и четыре Клеопатры. Наряду с тем, что многократное использование имени оберегало дух царских кровей внутри династии, оно также было призвано даровать будущим поколениям власть, накопленную могущественными царствующими предками. Искусство давать имена, как мы видим это на примере с Ра, — это акт творения, но он способен также воссоздать первоначальную энергию и передать ее другому лицу.
Подобная магия осуществляется путем воссоздания самого Первого Раза. «Это было достигнуто, — пишет Найдлер, — через акт инвокации, при котором надмирная, или архетипическая, реальность была низвергнута в земной мир, наполнив последний божественной силой.»3 Заложенный здесь принцип, как рассказывает нам мифолог сэр Джеймс Фрейзер, основан на убеждении, что «предметы действуют друг на друга на расстоянии через негласное участие. Это импульс, передаваемый от одного к другому посредством чего-то, что мы можем представить себе как невидимый эфир, или нечто, что по допущению современной науки, служит аналогичной цели, а именно, объяснить, каким образом на физическом уровне вещи могут влиять друг на друга через пространство, которое кажется пустым.»4
Симпатическая, или подражательная, магия происходит из конкретной идеи, что вся жизнь – это Одна Вещь, которая имеет бесконечное множество проявлений. Жизнь, согласно такому представлению, наполнена сознанием, которое внешне проявляет себя как материя, а внутренне – как дух. Контролируя последний, маг способен направлять энергию как от объекта, так и на объект. Подобное умение было особо пригодным в загробной жизни, где можно было ожидать столкновения с демонами; а надевать на себя лицо бога было по существу то же самое, что и чтение заклинания.5 Поэтому
Тот, кто владеет заклинанием,
Уподобится богу солнца на востоке
Соблюдающий данный принцип
Сам как Великий Бог.6
Магия подобного рода была столь же ценной и в повседневной жизни. По данным Найдлера, фараон проходил через замысловатый ежедневный ритуал, в котором его «омывали, окуривали благовониями и давали ему жевать шарики из углекислого натрия (соли).» Каждое из этих действий «соответствовало космическим и мифическим событиям возрождения Бога Солнца из вод Нун.» Найдлер поясняет, что происходит дальше: «Затем фараон поднимается по лестнице Храма Утра точно в тот же момент, как его небесный отец Ра поднимается над горизонтом. Подобно тому, как солнце очищалось и возрождалось каждое утро в Храме Под Горизонтом, а затем восходило на небо, также и царь выполнял этот ежедневный ритуал. Таким образом, туалетная церемония проецировала его на Первые Времена в повторяющемся сочетании земной и извечной реальностей, через которые его личность, как образ Ра, восстанавливалась на земле каждый день.7
Я уверен, что немногие из нас столько значения придают своему утреннему туалету, но если принять божественное видение мира, мы обнаружим, что все содержит в себе частичку благодати и трансцендентности. Симпатическая магия вполне симметрична в том плане, что между высшей и низшей реальностями существует связь, в которой эти реальности не только отражают друг друга, но еще и обладают свойством взаимопроникновения. Мы могли бы еще добавить, что то, что сверху и то, что снизу, можно расценить как нечто, что существует внутри и снаружи; в этом случае мы обнаружим себя на пересечении четырех измерений. А произнося свое имя, мы тем самым фиксируем свое духовное положение в этой центральной точке. Но пока мы не наполним осознанностью каждый момент этой сцепленности, мы неизменно будем промахиваться мимо цели и не сможем в дальнейшей перспективе извлекать пользу для себя.
Создание сосуда сознания сродни творению vas hermeticum, в котором может произойти алхимическая трансформация. Одна из моих задач как психотерапевта заключается в формировании такого сосуда, в котором осуществляется процесс исцеления. Терапевт «создает пространство» для своего пациента, прибегая как к формальным, так и неформальным методам лечения. Строгие правила охраны личной информации — неотъемлемая часть медицинского договора, обеспечивающая высокий уровень конфиденциальности. Создание и поддержание духа сотрудничества помогает построить доверительные отношения между психотерапевтом и пациентом. На практике, однако, подобные формы секретности представляют собой настоящее искусство, требующее от терапевта взвешенного подхода к праву пациента на неприкосновенность, учитывая, что утаивание крайне важной информации потенциально влечет за собой неминуемую опасность.
Алхимику, так же как и терапевту, приходится иметь дело с истиной. Найти подходящее применение этим тайным знаниям – очень тонкое и коварное искусство, требующее наивысшей степени целостности. На только ухищрения не идут фальшивые маги, чтобы одурачить своих благодетелей. Распознать в Астарте настоящую богиню, равно как и Исиду в образе коршуна, — задача, посильная только настоящему магу. Отличить истинного адепта от шарлатана иногда бывает очень трудно; зачастую такие промахи приводят к трагедии.
Вполне вероятно, что царица взяла себе имя Астарты для того, чтобы придать значимости своему имиджу при дворе. Ее подозрения насчет Исиды и неспособность узнать ее в облике коршуна указывают на то, что Астарта никакая не богиня и вообще не имеет опыта в делах магии. Раз так, будем считать ее обычным человеком со всеми недостатками, присущими любому смертному. Поэтому неудивительно, что первое, что мы узнаем о царице, — это то, что ее маленький сын болен и его отдают на попечение той, чье могущество намного сильнее, чем ее собственное. Но вопросы все-таки остаются. Мы не знаем, чем страдает мальчик, и почему царица вверяет его заботам абсолютно незнакомой женщины.
Такие моменты делают мифы похожими на сны. Действительно, эта сцена является одной из самых чародейственных во всем мифе – зловещая смесь египетской магии heka и алхимии. Я думаю, что для лучшего понимания этой части мифа было бы уместнее воспринимать его как сон. Поскольку данная сцена разыгрывается преимущественно с участием двух женских образов, Исиды и Астарты, нам стоит потратить свое время, чтобы проникнуть немного глубже в женскую психологию, чтобы выяснить, что же происходит на самом деле.
Появление мужской фигуры в женском сновидении обычно указывает на анимус, архетип, выражающий маскулинную сущность в личности женщины. В своей книге «Анимус и Анима» Эмма Юнг отмечает, что анимус обычно проявляет себя в снах и фантазиях «как отец, любовник, брат, учитель, судья, мудрец; колдун, художник, философ, ученый, строитель, монаха.»8 Любой из этих образов служит женщине неким интуитивным путеводителем в постижении своей сущности и ее отношения к анимусу. Этот архетипический мужчина является самым наглядным в сновидениях. В моей работе с женщиной, счастливой в своем браке, которая в детстве неоднократно подвергалась сексуальному домогательству со стороны мужчин, я почерпнул кучу сведений о ее текущей жизни по снам, о которых она мне рассказывала. Ей приснился молодой, красивый, мускулистый мужчина, который увел ее у мужа. Он увез ее за много миль от дома, к себе в дорогой кондоминиум на побережье океана. Он был серфингистом, и позднее он сломал себе спину в результате несчастного случая. Пока его пьяный отец вез его в больницу, они попали в чудовищную катастрофу и молодой человек умер. После этой трагедии она обнаружила, что беременна его ребенком. Мы легко можем увидеть в сновидении власть негативного анимуса, который удерживает женщину мертвой хваткой.
Анимус, как и любой другой архетип, ни хорош, ни плох. Архетипы подобны богам и богиням в том, что они служат процессу индивидуации, усиливая энергетику, присущую нашей внутренней природе. Эти энергии могут помогать нам либо, в комплексе, заставлять нас как под гипнозом, бессознательно повторять неблагополучные модели поведения.
Если женщина часто грезит мужчинами, наделенными властью, можно предположить, что она обладает огромным запасом мужской силы, которую черпает у них. В зависимости от того, насколько осознанны ее отношения с анимусом, она может проявлять положительные мужские черты. На деловой встрече, к примеру, она может свободно высказывать свое мнение, держать оборону в спорах с коллегами. Женщина, имеющая зрелые отношения со своим анимусом, способна, по мере необходимости, вызывать к жизни мужскую энергию бессознательного. Она может быть в меру настойчивой, когда нужно; разумно сдерживать свои эмоции; быть сосредоточенной, неторопливой, обладающей структурным мышлением. И наоборот, женщина, которой не хватает подобной интеграции, подвергается бесконтрольным всплескам со стороны анимуса. Она может быть нервной и агрессивной или наоборот, оказаться неспособной сдерживать свои эмоции. Вспоминая о том, как царица Хатшепсут надевала бороду и требовала, чтобы к ней обращались, как к царю, совершала длительные путешествия в чужие края, занималась грандиозными строительными проектами, мы можем предположить, что анимус был доминирующим в ее психике, вступая в роли компенсирующего фактора ее женственности. Такая женщина зачастую бывает властной, безжалостной и не в ладу с собственным телом.
В наших нынешних условиях мы находим царицу с ее больным сыном, — признак, возможно, указывающий на немощное состояние ее собственного анимуса. «Иногда, — добавляет Эмма Юнг, — анимус представляется в образе мальчика, сына или юного друга, особенно когда мужской компонент женщины обозначен как пребывающий в стадии становления.»9 Иными словами, женщина в этом состоянии только начинает осознавать свой анимус — он молод, недоразвит и слаб. Царица беззащитна и подвергается опасности, пока не произойдет что-нибудь, что исправит ее отношения с больным сыном и недоразвитым анимусом. Увидев сына царицы и узнав, что мучает его, Исида призывает на помощь целительную магию. И здесь мы видим странное наложение в описании мифа. Пока царица наблюдает за происходящим, она видит, как исцеляется и преображается ее собственный инфантильный анимус, в то время как рядом стоит неузнанным тело Осириса, архетипический символ трансформации.
Исида пытается облегчить мальчику его путь индивидуации, прибегнув к алхимической пользе огня, и в то же время помочь его матери развить более зрелые отношения с анимусом. Нередко, чтобы трансформировать женскую неуверенность, требуется придать огню ее инфантильную манеру поведения. История часто повторяется. Нерешительная мать может баловать своего ребенка и за этим процессом не заметить, что божественные силы только тогда становятся осознанными, когда она подобающим образом отделяет себя от своего ребенка. И Исида очень хорошо знает, что для этого требуется.
Подвергая ребенка испытанию огнем, она намерена не только испепелить его потребность в матери, жажду привязанности и проекции, но в то же время превратить его в бога. Если бы царица не помешала Исиде, ее ущербный анимус занял бы свое законное место бога в ее психике. И как дополнительное преимущество, сын царицы стал бы свободным, не зависимым от матери и от того, кем он, по ее мнению, должен быть. И наконец, сжигание всех человеческих атрибутов мальчика могло в дальнейшем превратить его в бога по образу и подобию истинного фараона. Мы еще увидим, как разыгрывалась подобная динамика, когда Гору предстояло отделиться от Исиды, чтобы стать архетипической моделью фараона.
Постигая характер личности Царицы Астарты, мы начинаем понимать алхимический смысл данной сцены: Исида использует очаг подобно тому, как алхимик задействует печь для проведения «Операций Солнца». Здесь Исида применяет calcination, воздействие огнем, превращая грубую, физическую материю в золу, очищенную от примесей. И хотя в нашей повседневной жизни очень редко случаются явления, наглядно демонстрирующие нам процесс трансформации, огонь, безусловно, одно из них. Независимо от того, солнце ли в небе или огонь в очаге заставляет вещи изменяться, мы должны помнить, что мир постоянно подвергается трансформации.
Для египтян солнце было всем, оно было самой жизнью. В своем прекрасном стихотворении «Великий гимн Атону» Эхнатон говорит:
Когда стоишь ты на западном горизонте, земля погружается во тьму, по подобию смерти… Тьма таится и на земле затишье, пока Создатель их покоится в своей обители… Земля освещается, когда восходишь ты на восточном горизонте и светишь во все пределы, подобно Атону, в дневное время. Ты прогоняешь ночь, простирая лучи свои… А на заре свободны все пути твои. Рыба плещется в реке пред тобой. Лучи твои струятся по глади моря.10
В этом чудесном отрывке огонь ассоциируется со светом, порождающей силой, освещающей день и озаряющей душу. «Огонь, как замечает Парацельс, это действо, дарующее бессмертие путем отделения того, что постоянно и неизменно, от того, что мимолетно и переменчиво.»11 В нашем мифе как раз это и пытается совершить Исида с царевичем – уничтожить связь между тем, что обречено на смерть, и тем, чему суждено жить вечно. Очищение огнем устанавливает связь «между эго и архетипической душой, давая первому осознать свой трансперсональный, вечный, то есть бессмертный, аспект.»12 Эта задача не из легких. В качестве пояснения Эдингер отсылает нас к греческому мифу о Персефоне, в котором ее мать Деметра после смерти дочери, долго блуждая, попадает в ад. Царь и царица, правящие в Элевсине, берут обезумевшую от горя Деметру под свою пеку. Как и Исида, Деметра пытается сделать бессмертным своего сына Демофуна, «удерживая его в огне». Точь-в-точь, как царица Астарта прерывает процесс трансформации, то же самое делает и Метанейра, вскрикивая в ужасе от происходящего. Ее эго не более разумно, чем эго Астарты, не сумевшей понять и поддержать энергию архетипической души.
Как только дело доходит до огня, мы становимся осторожными и боязливыми – мы, словно мотыльки, устремляемся к пламени, но не можем вынести его жара и опасности, которую он несет собою. В алхимии подобная двойственность особенно актуальна, но ведь и психологическая терапия зачастую бывает изнурительной. «Человек варится в том, что для него более-менее приемлемо, потому как мы варимся в том, чем мы на самом деле являемся, и ни в чем больше; можно сказать, что человек варится в собственном соку.»13 Очень многие мои пациенты стремятся стать более индивидуализированными, но когда речь заходит о неизбежной проверке огнем, большинство из них уклоняются от данной работы. Мы охотнее цепляемся за свои застарелые комплексы, потому что они кажутся нам такими родными, и как ни странно, более тесно связанными с огромным потенциалом, скрытым в нашей темноте. Вот как объясняет этот странный парадокс фон Франц:
Когда человек застревает в своем невротическом комплексе, в его голове начинает прокручиваться одна и та же проблема… Но в этом же комплексе таится нечто нуминозное, и в самой глубине любого невроза или психоза в большинстве случаев сосредоточен символ Самости, за которую и цепляются люди, очарованные ее притягательностью. Если человек довольствуется тем, что сдерживает свою болезнь, тем самым подавляется и символ Самости, в этом кроется причина, по которой люди отказываются от лечения. Они интуитивно считают, что им проще жить, испытывая тяжкие страдания, что само по себе является жутким кошмаром.14
Индивидуация подразумевает принятие совершенно новых ориентиров в жизни, что уже само по себе пугает. Прежнее эго уже не может к ним приспособиться, да и не должно, так как индивидуация не для тех, что хочет адаптироваться, а для тех, кто хочет меняться. Эго просто не готово к переживанию опыта бессмертия, ибо оно существует в пределах пространства и времени. Поэтому, подобно царице, эго приходит в ужас, когда ее сын – символизирующий новый уровень реальности – грозит нарушить существующее положение вещей. Она просто не в состоянии поддержать трансцендентную сущность Самости. Что касается египтян, то подобные достижения были прерогативой фараона, и им было вполне достаточно того, что он действовал как проводник между людьми и областью надличностного. С окончательным крахом института фараонов и под влиянием прочих их последователей – будь то священники, папы или пророки – люди столкнулись с обескураживающей проблемой выбора: либо существовать, становясь более осознанным, либо изменяться!
Любой терапевт испытывает отчаяние, если пациент сопротивляется проходить процесс трансформации, так необходимой для его индивидуации. Однажды я сказал своему пациенту, которого наблюдал в течение пяти лет: «Я раскачал лодку, но из нее выпал не тот человек.» Я пытался дать ему почувствовать свободу и ослабить его привязанность к семье, чтобы он «научился плавать» самостоятельно, но вместо этого я сам оказался за бортом. Должно быть, то же самое чувство испытывала Исида, которой помешали завершить обряд: смесь досады и сожаления. И все же, как богиня она возвышается над слабым человеком и с милосердием бодхисаттвы позволяет мальчику жить в этом бренном мире, во всяком случае, недолго. В обмен на гроб с ее мужем Исида благословляет царство и наказывает людям построить храм в его честь. По иронии судьбы, сын царицы сопровождает Исиду обратно в Египет, но когда ему становится уже невмоготу сдерживать свое любопытство, и он открывает саркофаг, Исида бросает на него такой взгляд, что он мгновенно умирает. И к нам приходит понимание, что две эти ипостаси богини присущи ей одновременно, — она полна сострадания, но и внушает ужас.