Томас Мур
Планеты внутри
Предисловие
«Что есть звезды?» — спрашивает персонаж Шона О`Кэйси, обнаружив, что край космического пространства, наиболее удаленного от него, является основой его собственной тайны. Вместе с флорентийцем пятнадцатого столетия Марсилио Фичино, мы могли бы задать такой же вопрос по существу о планетах, осознавая, что на самом деле нас интересует на физическая устройство этих небесных тел, а загадка нашего собственного субъективного опыта. При этом эти два явления, планета и человек разыгрывают диалектическую драму, зеркальный танец, в котором один не может существовать без другого. Таким образом, использование слова «внутри» в названии этой книги просто способ обособить их от физических знаний. Планеты в астрологической системе эпохи Ренессанса и современной формулировки психологиине «внутри», как если бы они являлись просто символами личностных черт: Марс – гнев, Венера – секс. Они «снаружи», так как мы обнаруживаем наши души снаружи в вещах, в отношениях. Ни планеты внутри, как если бы мы их содержали в себе, как если бы они являлись подкатегорией нашей собственной субъективности. Они также содержат в себе нас; в этом случае, мы находим наше собственное сознание и волю погруженными в паттерны мыслей и чувств, названых именами планет, которые мы как ни надумали в своем воображении, так и ни обладаем властью отказаться. «Что есть звезды» ничто иное как стойкое приглашение к расширению границ воображения, деперсонализации субъективного опыта, настройке на Душу Мира (Anima Mundi) «внутри», которую кружат планеты.
Если первой проблемой, с которой сталкивается читатель данной книги является размещение планет, то вторая – разобраться с иллюзиями историографии. Так как Фичино, являющийся объектом данного исследования, опубликовал соответствующие письмена ровно пять сотен лет назад, читая о его мыслях, возникнет искушение скатиться в домыслы и сказочную фантасмагорию истории. На самом деле, когда я впервые начал читать Фичино в тихом уголке библиотеки Сиракузского Университета, я думал о нем как об уникальном наследии, как об античном предмете мебели, чья форма и материал мгновенно притягивают, но чья функциональность остается под вопросом. Но теперь в моем представлении Фичино открепился от исторической доски объявлений. Необязательно зацикливаться на складе мышления, который превращает людей из прошлого в карточки из картотеки нашей систематизированной исторической любознательности. Позволив Фачино говорить напрямую с нашими современными, повседневными заботами, становится возможным осознать, насколько тонок дух исторического времени и каким великолепным проводником мысли и воображения он является. Эта книга не ставит задачей определить место Фачино в истории; она трактует его как живого психолога, которому есть что сказать о современной психике.
Во многих отношениях, книга стремится сохранить истинный стиль Фачино. Например, несмотря на то, что он был влиятельным, широко публикуемым интеллектуалом, он не был ученым, если только в Платоновском смысле. Так и эта книга, не такая уж научная по стилю, какой могла бы быть; скорее даже, как Фачино сам говорит о своих собственным работах, это лаборатория исполненная опытами и снадобьями. Также, коль уж основной задачей Фачино было передать отвергнутую традицию перевода и комментирования, эта книга, в свою очередь, является истолковательным возвращением к жизни самого Фачино. В конечном счете, так как теоритически и практически душа являлась центральной в работах Фичино, помимо всего прочего, его можно рассматривать и как психолога; и несмотря на разделы книги, которые больше похожи на историю, искусствознание и зоологию, книга пронизана психологическими исследованиями человеческого опыта.
Хоть я и случайно наткнулся на Фичино, по воле Меркурия так сказать, я бы не понял его язык или не смог опубликовать эти размышления без помощи многих воображаемых фигур. Магическим проводником, который указывал мне верные дороги и делал тонкие намеки, был Дэвид Миллер. Другими проводниками из Сиракузского Университета стали Стэнли Хоппер, Хьюстон Смит, Джеймс Виггинс и Ричард Пирсон. Я также признателен Дональду Воррейеру и Алану Доновану за мораьную поддержку и содействие в получении скромного гранта от государственного колледжа Глассборо. В особом долгу я перед Джеймсом Хиллманом, чьи книги стали посохом Меркурия, открывшим путь к Фичино и в саму психологию, и чья дружба и поддержка привели к публикации этой книги. Я также хотел бы выразить свою признательность Лонни Кливеру, Джону Лудону и редакторам издательства «Bucknell University Press» за высокую оценку столь неординарного подхода к истории и психологии.
Рукопись была закончена до выхода перевода работы «De Vita» Фичино Чарльзом Боэром; в этой связи, кроме кусков, где указано иное, перевод выполнен мной. Но я охотно рекомендую перевод Боэра, так как он отличается точностью и стилем, а также за его ценный глоссарий.
Нужно обладать некоторым Гермесовским сумасбродством, чтобы увидеть душу планет, за что я в неоплатном долгу перед своими безумными как Шляпник из Кэроловской Алисы (чокнутыми, спятившими) друзьями.
Введение: Возвращение души
Ночное небо всегда источник чудес. Его темное, черное пространство наседает на нас как постоянное напоминание о тайнах, наполняющих природу, в то время как блестящие узоры, звезды и планеты, в особенности солнце и луна, питают глубинный интерес к другим формам жизни. Иногда ночью небо изобилует звездами, при том что в другие вечера царит абсолютная темнота. Низко лежащие облака могут вылепить туманную преграду между нами и этой глубокой темнотой; но как только мы видим небо и если мы знакомы с его особенностями, ночью оно является как знакомое лицо. Мы либо узнаем это небо по его особым чертам, либо, наоборот, зная его привычки, можем найти самих себя и занять собственную позицию.
Если все это правдиво о небе, на которое мы взираем ночью, это также правдиво относительно и темной вселенной, которую можно разглядеть внутри нас внутренним взором. В этой другой вселенной мы обнаруживаем себя посреди внутренней темноты, где содержатся все воспоминания о прошлом и фантазии о будущем.
Как и ночное небо, это глубинное внутреннее пространство наполнено загадками; и его темнота и расстояния тоже отмечены особыми чертами, бликами и узнаваемыми фигурами. Оно может стать таким же знакомым как лицо, и опираясь на него мы можем найти наше место. Может показаться, что мы стоим между двумя бесконечными вселенными: космос внешнего мира по-прежнему неохотно раскрывает свои многочисленные секреты, а микрокосмос внутреннего мира психики в равной степени ревностно оберегает свои тайны.
Эти понятия, разумеется, ни в коей мере не являются авторскими, потому как люди тысячелетиями смотрели в ночное небо как в зеркало. Различая огни и волнующие паттерны, ощущаемые внутри как планеты и звезды, они создают астрологический портрет психики. Только по прибытию науки астрологии, с ее технологией и математическими расчетами, не стало ли небо в действительности прятаться от нашего наиболее глубокого понимания. В конечном итоге, когда посредством всевидящего ока телевидения нам всем доступно увидеть пыль Луны, отпечаток человеческой ноги, основательной, разумеется, а потом гольф клуб, поносящий тело того, что когда-то было деймоном, богом, небесным правителем или архонтом, а теперь глубоко ощутимые связи с планетами нарушены. Теперь они предмет научного вожделения, а именно не лишенные ощущения собственного чуда и волнительного переживания, но утратившие способность зеркалить глубину естества, выступать как элегантные метафоры безграничного пространства и обыденных порывов, что мы чувствуем глубоко внутри. В наши дни ночное небо обладает другого рода очарованием, более прозаический предмет интереса. Мы задумываемся о том, как пересечь все эти расстояния и беспокоимся о том, с какими тварями нам придется столкнуться там, во время путешествия. Мы не решаемся предугадать последствия в части наших собственных космологических, физических и даже нравственных убеждений от других миров и особенно других жителей.
Но если такая трансформация восприятия от астрологической к астрономической осознанности и укрепила до некоторой степени наш трепет перед ночным небом, все же более серьезный урон был нанесен космосу, который мы привычно зовем внутренним. Эти шаблоны и сдвиги официально обозначаемые как движения господа или даймонов, волнующие наши души, теперь превратились в инстинкты, драйвы, бессознательные стремления, условные рефлексы, заученное поведение и катектированные комплексы.
Пока мы безусловно обретали нечто уходя от иррациональных предрассудков и невежества, мы в тоже самое время и претерпевали утрату. При том, что однажды бескрайний космос искусно отражал глубину и необъятные просторы человеческого сознания, сегодня большинство «мозгоправов» — это возможно наиболее подходящее название – упрощают все, рассказывая нам, что наши души на самом деле всего лишь комплексная динамика электротоков и коньюгация хромосом. Субъективный опыт, по их словам, это эпифеномен этого чудесного компьютера, человеческого мозга. Сияющие планеты заменены на электрические разряды. Или, возможно, душа – это развертывание детского опыта, взрыв семейной ядерной бомбы в виде гриба симптомов и проблем. Вместо того, чтобы признать, как поступали умные люди прошлых веков, что существуют внутренние порывы, которые больше чем мы сами, сверхчеловеческие, управляемые своей собственной волей и непреодолимые, мы берем все на себя. Где раньше человек мог допустить наступление Венеры или Сатурна и смиренно пытался справиться с непреодолимой ситуацией, сегодня мы ищем пилюлю, дабы успокоить неудобные перепады настроения или «психический дискомфорт». Либо мы становимся раздутыми (инфлированными). Где раньше Мркурий или Муза вдохновляли новой идеей или созданием романа, сегодня мы говорим о гении индивидуума, как если бы он являлся компонентом его отдельной личности как цвет волос. Мы запихнули микрокосмос психики в лабораторную пробирку и заткнули ее своим эго и научным рационализмом.
Я не собираюсь предлагать вернуться к древним способам античных веков. Теперь мы обладаем новыми знаниями о космосе, и некоторыми новыми инсайтами в природе космоса внутри нас. Но, ощущая возрастающую стерильность и бездушность исключительно объективного научного восприятия мира, разве нельзя нам обратиться к античности новыми глазами? Можем ли мы сохранить иррациональность и реализм и все же восстановить то, что было утрачено с античной чувствительностью? Неужели вещественный и безжизненный мир больше подходит для людей, нежели космос населенный — не самое точное слово – даймонами и божествами? Любопытно, что век, который мы называем Возрождением, эпоха славная своим гуманизмом, являлся также временем возрождения классических богов. Боги и люди идут рука об руку. Убрать богов и воцаряется расчеловечивание.
Это все к тому, что макрокосмос допускает некоторое взаимное влияние с микрокосмосом, и что влечет за собой высокую оценку человеческому воображению: так как только в воображении боги и их звездное небо могут родиться заново без анахронистического буквализма.
Исключительно физикалистское восприятие вселенной, призванное покорить сознание, очевидно в спонтанных реакциях высмеивания групп, которые на сегодняшний день открыто заявляют о геоцентрическом космосе. С одной стороны, такие убеждения могут ограничивать психическое, такими оторванными от современной перспективы кажутся они. Но с другой стороны, такой некоперниковский подход придерживается ценного воплощения: о том, что в большинстве человеческих замыслов, почва, на которой мы стоим, является центром вселенной. Человеческое существо является центром собственного сознания, где центрипетальное воображение устанавливает человеческий контакт с противоположным, холодным реальным миром.
Требуется мильтиперспектива, если кто-то исповедует одновременно и геоцентрическую способность к чувственному восприятию и Коперниковскую космологию, и, возможно, потребуется такая же гибкая точка зрения, чтобы выделить в психологии место астрологическому символизму. Но и это не станет радикально новым взглядом; ведь в психологии человека средних веков и эпохи Возрождения, психика понималась как микрокосмическое отражение вселенной. Многие из тех прекрасных картин богов и их мифов, что украшают виллы и церкви эпохи Возрождения, изначально были предназначены для астро-психологических целей. Каждый период имеет своего представителя для психики. Даже в эпоху Просвещения, то время, когда человек украл свет планет и направил его буквально на их рассмотрение через микроскоп и условно на их логическое объяснение, Уильям Блэйк бросил вызов: «Тигр, тигр, жгучий страх, Ты горишь в ночных лесах». Он вернул живой огонь в свое темное обиталище. Обладающий воображением и тонко чувствующий психику, Блэйк знал, что для того, чтобы увидеть звезды необходима темнота; и чем темнее, тем лучше. Наша психика тоже нуждается в свете и темноте, чтобы вместить в себя весь спектр дней и ночей человека на земле.
Психология античности
Время от времени можно услышать сетования о том, что двадцатый век обезумел в своем продвижении культа молодости. Старение – это позор, что-то, что необходимо прикрыть пудрами и подтяжками лица. Но есть в этом необычайно тонкая и скрытая умственная незрелая недальновидность, которая затрагивает проблематику этой книги. Воодушевленные творениями и прогрессом науки и технологий, мы культурная молодежь склоняемся думать, что нет ничего нового под солнцем. Даже студенты психологических факультетов демонстрируют подобную близорукость, типичную для подростка, считающего, что он первый вышел на землю, первый, кто делает это и ощущает это. Эти студенты-психологи очевидно захвачены современными инструментами и специальными терминами, трудность сбора информации и определенность, предлагаемая числовыми величинами. Да что там говорить, пятидесятиминутный час, пятидесятидоллоровый прием, вокабуляр комплексов для коктейльной вечеринки и невроз, груда статистики и алгебраических формул, методично и систематически уменьшающие восприятие порокоистребляющие практики изменения поведения, не говоря уже о лоботомии и шоковой терапии – вот они, похвальные достижения нашего века. Но все это не означает, что психология как таковая в начальной стадии развития.
Возможно причиной того, что специалист-психолог, окончивший колледж ,станет хвастать о том, что исследовал всю историю психологии до 19 века, являются общепринятые современные предубеждения. В нашем мире наука приравнивается к знанию. Данное утверждение является верным только в научном контексте. Когда оно вносится в каталог, исчисляется, повторяется, программируется и публикуется, тогда теория или гипотеза считаются истинными. Другие виды познания, типа Гуманитарных наук, обладают даром Вечной Истины, но этот вид не очень надежный. Однако, если кто-то захочет выйти за рамки позитивистического, научного метода знаний, тогда этот кто-то постигнет психологию, начавшуюся не в девятнадцатом веке, а исключительно изнашивающуюся — ежеминутно.
Более того, существует богатство психологических открытий и творческой мысли в нашем очень ненаучном наследии: религии, мифах, философии, искусстве и литературе. В архаичных источниках эти области не были в таком порядке, как хотелось бы нашим классифицирующим по группам умам, но, тем не менее, сведения там есть. На самом деле, истинная сложность психологической реальности точно отражена именно в тех источниках, которые считаются плохо подобранными.
Эта книга сосредоточена на наиболее душевных – психологических – порывах донаучного века; в эпоху Ренессанса в Италии, когда в пятнадцатом веке разносторонние и талантливые личности объединились в группу. Их исследованиям внутреннего мира , их картам и незатейливым методам исследования внутренней жизни не рукоплескали как их современникам, смелому Колумбу, странствующему на далекие расстояния, в неизвестные регионы. Но эти люди возможно открыли внутренние острова, континентальные массивы и проливы, которые дают нам сегодня гораздо лучшее понимание того, где мы есть, откуда мы пришли и подходящие маршруты для того, чтобы пуститься в новый поиск плодородных земель и неизученных территорий.
Такими психологическими навигаторами были «Флорентийские Платоники», группа поэтов, философов, художников и богословов, охваченных духом Платона. Их сумасбродный лидер – Марсилио Фичино, направлял их в постижении учений Платона, но его интересы были обширными и далеко идущими. Во всем, от философии до медицины, он учил их видеть вещи в свете души. Сегодня, на нашем языке, мы могли бы с достаточной осторожностью сказать, что Фичино придерживался и учил, что психологическое отношение должно проходить красной нитью сквозь все наши научные поиски и идеи. Фичино не только оказывал влияние на художников, поэтов и философов своим идеями, но также разработал метод, который мы сегодня называем психотерапией. Как мы увидим подробнее, он учил своих клиентов и последователей формировать образы глубоко и постоянно. На самом деле, ясно, что Фичино считал психологическое состояние человека хорошим в тех случаях, когда он или она пользовались хорошо развитым и натренированным воображением. Серьезное внимание к образам и знание их едва уловимых особенностей формирует основу Фичинианской психотерапии.
В этой книге я предлагаю шагнуть назад во времени, вернуться в те странные дни Флорентийской Академии, и в частности к некоторым довольно-таки необычным изотерическим трудам Фичино. Это Фрейдиский аналитик назвал бы «регрессия на службе у Эго». Существует надежда, что это спуск расширит и углубит наши знания о психологии и послужит как курс переподготовки для нашего ограниченного психологического отношения. Но эти шаги назад в историю невозможны без затруднений. Начнем с того, что Фичино применял абсолютно другой язык для внутренней жизни. Его термины были менее абстрактны и механистичны, чем те, которыми стремимся оперировать мы. Вместо того, чтобы обозначать любовь и гнев простыми циркулирующими движениями психики, струйками плазмы или адреналина, он намекает на царства и силы Венеры, Марса, и других планетных божеств. Он видит источник наших неудач и успехов не в инстинктах и условных рефлексах, а в глубинных факторах, представленных богами и богинями.
Как же мы воспримем эти намеки на богов Греции и Рима? Либо, как мы истолкуем его причудливые и время от времени прямо-таки безумные способы? Он советует человеку, которому не хватает духа Юпитера, например, добавить перечной мяты в свой рацион. Это поверье, бабушкины рецепты, преждевременная фармакология, или просто метафора? Где кончается Фичино-психолог и начинается терапевт, или богослов, или маг, или астролог? Как нам узнать, к психологии ли или к религии отнести вопросы – этот странный набор богов?
Два приема точно не эффективны. Мы могли бы буквально понять Фичино, съесть перечной мяты и выполнить прочие странные вещи по его совету – поклоняться богам, всерьез заняться астрологической практикой, и все в том же духе. Либо мы могли бы перевести его теории и предложения относительно терапевтического метода в язык и метод, которые известны в наши дни. Когда он говорит о Марсе, мы можем подставить гнев, и т.п. Но ни один из этих подходов не работает; потому, как это в большей степени представляет странные методы Фичино, нежели психологию в том виде, в каком мы ее знаем, и это совсем не предрассудки. Буквализм может привести нас только к оккультному шарлатанству, а перевод в какую-то современную систему, сделав из Фичино Скиннера, Фрейда или Юнга, редуцирует и объяснит рационально то, что, по сути, является трансрациональной оценкой жизни психики. Превратить психологию Фичино в психоаналитический бренд будет все равно, что лишить основания в его царстве образов, поместив его в современное Прокрустово ложе научного рационализма.
Современное толкование Финичианской психологии
Может показаться сложным, но все же не невозможным нести Фичиновские озарения в двадцатый век. Нашим первым проводником и основным инструментом Фичино являются образы, созданные воображением. Психология Фичино представлена в большей степени в образах, нежели чем в логических, линейных утверждениях. Итак, мы можем относиться к таким образам также как и к другим, как например, к образам, которые мы находим в литературных произведениях, поэзии и даже сновидениях. На самом деле удивительные, образы Фичино не так уж и чужды нашей истории или исскусству. Классические божества, на которые он делает ссылки, то и дело фигурируют в искусстве, драме, литературе на протяжении столетий. Их особенности, различные ниши природы, которыми управляют эти боги, глубинные центры психики, которые они отождествляют – все это было отображено поэтами и художниками. Даже замысловатые лечебные снадобья, бактерии и животные, которые Фичино ассоциировал с различными божествами, также и с различными стремлениями психики были рассортированы и детально разобраны в гравюрах и эпосах о животных Средневековья и Ренессанса. Проблема в том, что мы обычно не читаем подобного рода книги с точки зрения психологии. Когда мы имеем дело с объектами искусства, мы рассматриваем их как достопримечательности или зрелище или объекты кругозора. Но эти образы – драгоценные камни, и реальные и воображаемые звери — подобны персонажам наших сновидений. Они формируются психикой и таким образом открывают что-то об их создателе. Как и образы сновидений, они требуют деликатной, скромной творческой игры, чтобы их многозначность могла проявиться.
Помимо наших собственных фантазий свободно играющих (в действительности все-таки) с образами Фичино, у нас, к счастью, есть проводники: К.Г. Юнг и Джеймс Хиллман. Этих специалистов в вопросах психологии и символики не могут быть заявлены авторитетами, а скорее примерами для подражания. Их труды показывают нам как нырнуть вглубь образов не удушая их, без прикосновения Мидаса, превращающего их в наши любимые золотые теории.
Когда я впервые прочел Юнга, а особенно потом, когда я читал его наиболее ортодоксальных последователей, я яростно отвергал прием нахождения «Юнгианских» концепций типа «анима» и «тень» в литературе и искусстве. Это казалось мне ненавязчиво и элегантно упрощенным. Но после более тщательного и широкого прочтения Юнга, я обнаружил в нем истинную озабоченность целостностью образов. Юнг преломляет свет образа через призму личного проживания, чувства и мысли, но не в пример многим психологам, которые работают с образами, он не упрощает образ до личностного уровня. Марс всегда больше, чем просто человеческий гнев, Венера бесконечно величественнее, чем человеческая любовь. Он знал, что толкование образов – это просто искать другие образы, похожие образы, в надежде найти в этой схожести более глубинное понимание и озарение. В его собственных руках, его излюбленные понятия – тень, анима, мудрец, Великая Мать — просто инструменты в помощь, метафоры, чтобы распознать и рассмотреть традиционные слова и картинки, переданные нам через века. Столкнувшись с неким таинственным образом, мы можем и онеметь от изумления и остаться безучастными, а можем разрезать на кусочки и разбить образ, чтобы встроить его в наш привычный образ мыслей, или же мы можем деликатно сравнивать, искать и нащупывать взглядом художника, выманивая какие-то смыслы. Одним из величайших вкладов Юнга в искусство и в религию в частности, является демонстрация того, что привычные образы не обязательно остаются безжизненными, непроницаемыми глыбами сущего. При помощи воображения мы можем оживить их, сделать их более прозрачными, сравнивая их, и перефразировать их в метафоры, близкие по духу нашей современной перспективе.
Если по Юнгу существует предположение о том, что психология имеет дело не только с личностной жизнью, что она больше, чем обыватель может себе вообразить, то в Хиллмановских работах это предположение возникает повторно, расширяется и подчеркивается. Хиллман делает акцент на душу и желает снова вернуть психику в психологию. Он прошел свой путь, но невзирая на это, как и Юнг, Хиллман направляет наше внимание к глубинам. Для Хиллмана образ бездонен, единственный способ позволить его смыслам проникнуть под кожу это нырнуть в него. Хиллман также акцентируется на болезненных потоках в психологическом переживании, уводящих от слишком прочных, слишком оптимистичных, слишком однобоких стандартных идеалов, таких как рефлексии, о том, как протекает психическая жизнь. Он также останавливается больше на политеистическом, нежели чем монотеистическом взгляде на мир. Много обоснованных концепций о проживании, предлагает он, но единственная ставшая доминантной в ущерб психике.
Хиллмановская озабоченность душой и его политеистическая позиция поставили его плечом к плечу с Фичино. На самом деле, я прочел их обоих, и у меня возникло чувство от которого мороз по коже, словно через века происходит таинственный диалог. Я также замышлял эту книгу, как диалог, постоянное движение между немногословными ремарками Фичино и намеками на то, чтобы дать этим ремаркам жизнь и контекст в наши дни. Эта книга не задумывалась как подстрочный комментарий к текстам Фичино, но и не как исторический или философский анализ. Это больше попытка исследовать и открыть смысл в отобранных образах, обнаруженных в работе Фичино. Подразумевается, что-то типа методов глубинной психологии – исследование образов с лежащей в основе четкой психологической точки зрения. Я не намерен останавливаться, сравнивая тексты Фичино с прочими историческими концепциями или древностями. Я задаю вопрос о том, что его странная философия и инструменты могут сказать о психике сегодня.
Планеты
Изучать Фичино вплотную – это оказаться в довольно-таки экстраординарной компании. Несмотря на то, что работы Фичино не широко известны, только несколько трудов было переведено на английский язык, исторически он оказал влияние на ряд выдающихся художников и философов. Мы можем начертить прямую линию от его Неоплатонических фантазий к живописи Ботичелли, например. Он также оказал влияние на Джордано Бруно, этого исключительного философа, развернувшего теорию о множественности миров и неземных цивилизациях, благочестиво изучавшего Египетскую религию, и попавшего в заточение, подвергнушегося пыткам и казненного Инквизиторской церковью. Бруно был ненасытным в изучении изотерических работ Фичино. Еще один выдающийся философ, знающий трубы Фичино, роберт Фладд. Фладд, также как и Фичино, насаждал свои умозрения в музыкальных образах, другими способами он пытался создать карту взаимодействия тела, души и духа. Подобно Фичино, Фладд был известен как маг, астролог, музыкант-философ и лекарь.
Теперь, под руководством Хиллмана, я предлагаю, позволить незаурядному Фичино оказать влияние на наш взгляд на психологию. Говоря конкретнее, меня интересует тот же текст, который очаровал Фладда и Бруно, трехтомный труд под названием «Libri de Vita Tres – Три книги о жизни». Эти три книги о жизни и здоровье, физическом и психическом. В них полно рекомендаций о здоровом образе жизни и предостережения от применения определенных нецелесообразных подходов. Третий том особенно интересен своей природной магией, астрологией и музыкальным символизмом. Речь идет о томе «De Vita Coelitus Compranada – Стяжание жизни с небес», который служит первоисточником и вдохновителем для данной книги. Так как название слишком длинное, и так как «небеса» в работах Фичино относятся в первую очередь к планетам, я обозначу эту работу просто как «Планеты».
Само по себе название дает общее представление о некоторых взглядах Фичино на психологию, взглядах сформировавшихся в основном через скрытые образы в самой работе. Например, слово «стягивать» предполагает и многообразность психики – нужно иметь много частей, чтобы связать, сводить их, и музыкальное понятие о психологическом здоровье, понятие, которое Фичино развивает довольно-таки мудрено в «Планетах». К тому же, планеты носят имена богов и богинь. Они, сообщает Фичино, могут быть организованы на благо человека. Здоровый образ жизни – музыкальный образ жизни, странная установка, требующая вразумительного пояснения.
Но вразумительное пояснение не оправдывает все. Оно не обределяет, в буквальном смысле установление границ; скорее, оно расширяет границы и углубляет знакомство с материалом. Наша задача продолжать создавать образы, придвигаясь все ближе к неуловимой сути образа. Произведение Фичино мало чем отличается от сна, который манит своей узнаваемостью и нарастающей близостью, раз атмосферу и ауру его тайны нужно почувствовать.
Скромная книга Фичино дает нам возможность по новому взглянуть на планеы, не планеты ночного неба, а планеты внутри нас. Его философия души и его практические указания по здоровому образу жизни отсылают нас в в глубину на поиски тех темных мест психики и редкого огня. Перед тем, как приступить к изучению каждой планеты , мы внимательно рассмотрим некоторые основные предположения Фичино, рассмотрим строительные блоки, философия из которой он создает астрологическую карту психической жизни. И после этого, мы сможем увидеть его зрением, что астрология это не просто суеверие, не просто модное развлечение. Это еще и способ создавать образы из нашего внутреннего мира, вкупе с потоками нашей провидческой интуиции и болезненными патологиями/
ЧАСТЬ I
Poetica Animae:
Поэзия души
Я заметил, как образ кого-то скорбящего легко может побудить многих людей к скорби. И точно так же, как образ милого человека побуждает и оказывает воздействие на взгляды, образы, дух и настроение, также и божественный лик не менее животворящ и действенен. Разве не поднимает дух каждого в городе доброе и радостное лицо принца? Разве не устрашает злое и печальное лицо? Что же с ликом небесным? Думаете, возможно противостоять владыкам всего сущего на земле?
— Фичино, «Планеты», глава 17
В той мере, в какой правящие небеса благосклонны к вашим начинаниям и дальнейшей жизни, также неотступно вы будете следовать за обетованием вашего рождения; особенно, если прав был Платон и античность с ним, говоря о том, что каждый рождается с присущим ему демоном, хранителем – назначенным ему той самой личной звездой.
— Фичино, «Планеты», глава 23