Томас Мур
Ритуалы воображения
Глава 4
Сад
Город может заполучить зеленый пояс Венеры лишь одним способом – взращивая сады. Психологическое исследование символизма садов, охватывающее его историю и тонкие нюансы, поможет нам детально понять, что мы могли бы получить от воздания почестей зелени в городе. Например, мы могли бы ценить психологическое богатство сада, прогулявшись вместе с Гильгамешем в саду богов:
Сердолик плоды приносит,
Гроздьями увешан, на вид приятен.
Лазурит растет листвою —
Плодоносит тоже, на вид забавен.
Гильгамеш, проходя по саду каменьев,
Очи поднял на это чудо.
(Эпос о Гильгамеше)
Другие города из драгоценных камней, которые также приходят на ум, это – страна Оз и небесный город из Откровений, оба они являются образами высшей красоты. Конечно, можно упомянуть и знаменитый Эдемский сад, именуемый Парадизом, словом, которое было привезено Ксенофоном в 401 в. до н.э. из Персии, где он мог лицезреть величественные сады во время своей военной службы. В иудео-христианском воображении, творение – это сад; человеческая жизнь зарождается в саду, а сознание выталкивает нас из сада, теперь охраняемого ангелом. Чтобы вернуться в сад, нам нужно пройти мимо ангела, мимо ангельского понимания вещей, мимо сущностей и духов, не являющихся ни человеческими, ни божественными, мимо концентрированной фантазии, которая является такой же близкой к природе, как духи и демоны. Теперь мы знаем, что сады – это место отдыха, но с учетом персидского слова, называющего сад – Парадиз или pairidaeza – мы можем понять суть зелени сада, в качестве места повторного творения (англ. “re-creation” – “отдых” или дословно “повторное творение”, “пере-творение”). Так что зеленая фантазия – это обновление в довольно глубоком смысле слова: это возврат к Раю, творение, как архетип, который всегда доступен, хотя лишь в сознании и моральном суждении (древо познания добра и зла). Взращивать зелень – это значит всегда пребывать в месте творчества, пребывать в Эдеме, давая имена животным и исследуя мир. Нам не нужно воспринимать Рай исключительно негативно, как если бы попасть туда означало бы вернуться в детство (Фрейд) или регрессировать к лишающему жизненной силы уроборическому состоянию бытия (Нойманн). Зеленый сад занимает свое собственное место, поэтому обновление, творчество, детство и близость одновременно к божественному и животному началу не следует понимать буквально. Буквальное восприятие сада в творческой романтической фантазии неисправимого оптимиста – это пересмотр самой природы садов, в качестве мест фантазии и воображения.
Дилан Томас в своем известном стихотворении «Папоротниковый холм» ритмически структурирует детское видение зеленых дней под зеленым солнцем. Но нам следует избегать детского буквализма, читая это стихотворение, поскольку искусный поэт изображает не только фактическое детство, но перманентную зеленость, ближе к концу становящуюся темнее.
Средневековые и ренессансные сады были местами изучения воображения. Они черпали свое вдохновение из Плиния, чей собственный сад показывал разнообразие фантазий, которые предоставляет сад. В его саду были террасы, поляны, кусты, остриженные в форме деревьев, карликовые деревья, ипподром, открытая поляна, с одной стороны имеющая форму полукруга. Там также были кольцо деревьев, увитых плющом, небольшая лужайка, яблони, и (для Артемиды) дикий участок, полный «беспечных красот природы». Сад Медичи во Флоренции был вдохновлен работой архитектора Альберти, на него также имело влияние философии Марсилио Фичино, который верил, что окружение человека должно быть тщательно развиваемо, в качестве места образов, вселяющих в него широкое разнообразие духов. Современник Фичино, Франческо Колонна, издал книгу «Гипнэротомахия Полифила», представляющую описание путешествия Полифила во сне. Главный герой оказывается в шикарных садах на острове Китера, доме Афродиты, все пространство которого представляет собой сад, расположенный вокруг священного дерева Венеры (Strong, 17). Иллюстрация в этой книге изображает влюбленных, сидящих и прогуливающихся в саду, играющих на музыкальных инструментах, собирающих цветы, наслаждающихся друг другом. Здесь представлен точный образ зелени города сновидения, подчеркивающий венерианский дух.
Но в садах присутствовали и другие духи. В садах эпохи Возрождения были темные тенистые рощи с преобладающими темными оттенками зеленого, туда можно было уходить лечить меланхолическое настроение. Портреты изображают молодых людей, одетых в черную одежду и большие небрежные шляпы (типичная деталь в изображениях Сатурна), сидящих на лужайках, затемненных смыкающимися сводом деревьями. На титульной странице книги Роберта Бартона «Анатомия меланхолии» изображен философ, подпирающий рукой голову, сидящий в тени зеленого лиственного дерева, посаженного отдельно от геометрически правильного сада.
Следовательно, сам по себе сад является политеистическим пространством, где формально можно натолкнуться на духов Артемиды, Венеры, Сатурна, и ещё один, который я не упомянул – Приапа. Приап, фаллический бог, который смущает любого, кто представляет божественное пристойным и бестелесным, стоит в саду, низенький, толстый, неприличный, с эрегированным членом – настоящее пугало, отгоняющее всех тех чистых воздушных, птицеподобных духов далеко от его собственного убежища. В городе сновидения сад – это место фантазии, где природа превращена в воображаемых созданий, наподобие кустов, остриженных в форме животных. Это также лабиринт, путаница, где можно войти глубоко во внутреннюю сторону жизни, давая душе действительно серьезный заряд. Согласно ренессансной теории садов, природа в их пространстве является прирученной, но для нас это скорее представляет тот случай, когда природа населяется образами и становится воображаемой. Парадоксально, но сад требует сложных знаний о природе, знаний о её разнообразии и законах для произведения opus contra naturam, работы против природы в пользу воображения.
Этимологически, сад – это ограниченное стенами пространство, место, отделенное от мира городских функций. Это место, где могут купаться птицы, а влюбленные делиться секретами. В славянских языках сад – это, по сути, город, поскольку слово «gradu» связано с английским «garden» и одновременно означает сад и город, как например Ленинград. Оно также связано с английским yard. Эта этимология ведет к последнему аспекту зеленого, который я бы хотел рассмотреть, образ зеленого пространства, отделенного от остального города, открытого как луг и защищенного своими границами. Это приведет нас к пониманию воображаемого зеленого, как к чему-то даже менее буквальному, чем сад, месту, где воображение может стать более свободным.
Деревенская зелень и бильярд
Что особенного в поляне, кроме того факта, что она зеленая? Поляна, в отличие от сада, — это свободный, зеленый клочок земли. В сущности, красота поляны состоит в её бесполезности и необремененности. Это кусок зеленой пустоты в остальном загроможденном предметами мире, и в этом смысле он не имеет никакого отношения к дзенскому саду, основная часть которого – это голый, распределенный граблями песок. Зелень поляны, парка, деревни, что примечательно относительно этих кусков земли, это их пустота. Они представляют собой поле, где воображение может заработать неограниченно, если не счтать границ вокруг зелени, ее теменоса. Следовательно, городская зелень — это место, где можно заниматься всем, что непрактично и необязательно. Поэтому зелень города сновидения – это место в психике, которое является открытым полем: место для игр, для бесед, для уединенных раздумий, просто для созерцания и ощущения. Это место, где ветер становится заметным или где психологически возможно ощущать и воспринимать раздувающих его духов.
Теннис и, особенно, боулинг на траве помогают обозначить и разграничить характер деревенской и городской зелени. Это поле в широком смысле слова, где случается воображаемая игра, и, таким образом, это чрезвычайно важный участок земли. Именно на нем мы можем заметить все, что выходит за рамки пространства зеленого. Мы играем в такие игры, как бочче, пэл-мэл, крокет, боулинг, гольф, теннис – игры, вызывающие в сознании движущие силы жизни. Мы бросаем наш мячик и смотрим, может ли он двигаться без столкновений с препятствиями и преградами, включая другие мячики.
Использование боулинга в качестве метафоры жизни – идея не новая. Николай Кузанский написал теологический трактат De Ludo Globi («Игра в шар»), имея в виду ту же самую идею. У Кузанского было широкое понимание религии, как чего-то более глубокого, чем вероучение, ритуалы и традиции любой культуры. Он использует обычную игру в шар как метафору религиозной жизни, намекая, что практика улучшает игрока:
«Мы учимся понимать, что эти склонности и естественные изгибы сделаны благодаря честному труду, так что в конце концов после многих вариаций и изменчивых окружностей и завитков мы утыкаемся в королевство жизни. Ты видишь, что один человек бросает мяч в одну сторону, другой – в другую, при чем форма мяча остается той же… Шар, обладая тяжестью и притягиваемый к плоской земле, — это нечто подобное земному состоянию человека и его движению, ибо он брошен человеком.»
Мы знаем, что египетские игры, среди многих других были предназначены для составления карты судьбы души. Френсис Куорлс в семнадцатом веке опубликовал книгу эмблем, которая прошла множество редакций, и представляет драму души в образах садов. На одной из таких эмблем изображена игра в кегли, в которой Купидон, Маммона и Сатана играют «грешными мыслями», как шарами. Психологический символизм зеленого – это поле воображения, где шары брошены, и судьба души решена.
В этом отношении зеленая ткань на бильярдном столе особенно интересна. Очевидно, что это домашняя версия боулинга на лугу или подобной игры, где сохранен зеленый цвет лужайки. В “The Complete Gamester”, книге об играх, впервые изданной в 1710 году, на фронтисписе есть иллюстрация, изображающая двух человек, играющих за бильярдным столом довольно изогнутыми киями. Объяснение в стихах прилагается и начинается так:
«Бильярд получил свое Имя в Испании,
Одновременно остроумная и точная Игра.
Один Игрок ведет (Стол зелен, как Трава)
И каждый, словно Воин старается отвоевать Ход,
Но в конкурсе будет добыта Победа.»
Зеленый здесь – это земная сцена, на которой мы наталкиваемся на преграды в нашей игре. В эссе в журнале “The Spectator” («Зритель»), опубликованном в Лондоне в начале девятнадцатого века, Эддисон и Стил упрекают студентов их времени за игривые, «зеленые» склонности к трате времени. «Наши младшие студенты, — пишут они, довольствуются тем, что не несут своих размышлений дальше зеленых лужаек для игры в шары, бильярдных столов и подобных мест».
Так что городская зелень или бильярдный стол, бесполезны, и, тем не менее, это слово, очищено от мусора, на котором разыгрывается игра жизни. Эта идея развита намного более утонченно и красиво Вильямом Блейком в его стихотворении «Смеющееся эхо» («The Echoing Green»). Это стихотворение предоставляет мысль о зеленом цвете, которую я пытаюсь развить, уводя её подальше от буквализма и приближая к душе.
Солнце взошло,
И в мире светло.
Чист небосвод.
Звон с вышины
Славит приход
Новой весны.
В чаще лесной
Радостный гам
Вторит весной
Колоколам.
А мы, детвора,
Чуть свет на ногах.
Играем с утра
На вешних лугах,
И вторит нам эхо
Раскатами смеха.
Вот дедушка Джон.
Смеется и он.
Сидит он под дубом
Со старым народом,
Таким же беззубым
И седобородым.
Натешившись нашей
Веселой игрой,
Седые папаши
Бормочут порой:
— Кажись, не вчера ли
На этом лугу
Мы тоже играли,
Смеясь на бегу,
И взрывами смеха
Нам вторило эхо!
А после заката
Пора по домам.
Теснятся ребята
Вокруг своих мам.
Так в сумерках вешних
Скворчата в скворешнях,
Готовясь ко сну,
Хранят тишину.
Ни крика, ни смеха
Впотьмах на лугу.
Устало и эхо.
Молчит, ни гу-гу.
В простом стихотворении Блейка мы видим городскую зелень в качестве места, где жизнь играет и предается воспоминаниям. На зелень, где нет никаких дел или житейских забот, разные поколения приходят поразмышлять. Сьюзен Лангер рассуждает об этом стихотворении в произведении «Чувство и Форма», где она отдельно акцентирует эхо: детская игра отзывается эхом в воспоминаниях старшего поколения. Но мне интересно эхо зелени само по себе. Зеленый луг отзывается эхом в зелени души, всем присущем, открытом, незаполненном ничем поле. Рождение, игра и смерть пребывают на этой зелени, потому что для каждой из этих трех вещей мы зелены: неопытны и неискусны.
Чтобы подытожить сказанное, следует отметить, что кто-то мечтает играть в огромном городском парке или гулять с возлюбленным в пышном саду, подстригать траву газона, играть в бильярд в тускло освещенном зале. Это игра Кузанского, это будуар Венеры, это уединенная обитель Артемиды, это убежище Приапа, это укромный уголок Сатурна. Если эта зеленая религия почитается, если зелень в своих разнообразных значениях пребывает в воображении, если мы видим, как важен крокет души, то мы можем прекратить делать то, о чем жалуется Джони Митчелл «закатывать рай в асфальт и ставить парковки». Мы также можем прекратить шизофреническое романтизирование города или дикой природы.
Воспринимать во снах или воображении городскую зелень – это снова обретать соприкосновение с нашей растительной душой, нашей собственной почвой и требованиями климата и влажности. Это замалчивать нашу преданность старому Королю Артуру и снова чувствовать, каково это быть зеленым. Это значит восстанавливать многих тех богов сада, которые предпочитают не появляться на городских улицах. Озеленение города – это дальнейшее открытие его природы, в то время, как озеленение города души открывает многолюдное пространство для удовольствий спорта и ленивых размышлений.
Fowles, John, and Horvat Frank. The Tree. Boston, Toronto: Little, Brown and Co., 1979.
Langer, Suzanne K. Feeling and Form: A Theory of Art. New York: Charles Scribner’s Sons, 1953.
Strong, Roy. The Renaissance Garden in England. London: Thames and Hudson, 1979.
Watts, Pauline Moffitt. Nicolaus Cusanus: A Fifteenth-Century Vision of Man. Leiden: E. J. Brill, 1982.
Переводчик Дарья Мария Чайкина