Три шага к суверенности

Три шага Суверенности

О вступивший на Путь, узри, что твой первый враг — мораль. Мораль
создана для того, чтобы рабы находились в узде, но для свободного мораль —
лишь соломенный пес, которого развеивает ветер. Твой первый шаг — нарушение.
Осознай, сколь смешны те ограничения, какими окружили себя люди Лабиринта. Эти
люди делают то, чего не хотят, а хотят того, чего не делают. Их радости отравлены
священниками и молвой, их ярость скована цепями, а их дух подобен затхлому
сквозняку. Твой первый шаг — убить мораль. Делай то, что действительно желаешь,
не боясь, что это неправильно по тому или иному своду правил и ограничений.
Сокруши мораль и танцуй вокруг пламени господина нашего Люцифера.

О сокрушивший первый предел, узри что мораль, которой оправдывают свое
бессилие и свою импотенцию лабиринтные люди, — это лишь маска, которую они
надевают, чтобы спрятать от себя нечто такое, что пугает их по-настоящему. Мораль
— лишь оправдание, лишь повод, лишь защита. Истинная причина покорности ра-
бов — страх. Страх приходит из пустоты, как хищный зверь, и сжимает разумы и
сердца. Твой второй, куда более могущественный враг — страх. Страх кладет предел
твоему величию. Страх заставляет лабиринтного человека отказываться от того, что
причитается ему по праву свободы. Ведь в вечности всякий плюс уравновешен
минусом. И обретя великий дар, неизбежно обретешь великое проклятье. А обретя
малый дар, неизбежно обретешь малое проклятье. Лабиринтный человек берет
малый дар, в то время как господин сам протягивает руку каменному гостю. Сокруши
страх и танцуй в звездном сиянии вечного «Сейчас» Госпожи нашей Лилит.

О подошедший к последней двери, знай, что и страх — лишь малый из врагов.
Истинный враг есть контроль. Убив мораль, ты убил тех, кто контролировал тебя
извне, и восстал на тех, кто правит изнутри. Убив страх, ты сжег вживленные в
тебя голоса отцов и матерей, предостерегающие от боли, которая есть плата за
удовольствие, и смерти, которая есть плата за величие. Но есть и последняя ложь.
Ложь о том, будто сам ты можешь направлять контроль. О нет! Это лишь песчаная
буря. И пока ты на волне ее ветра, ты кричишь: «Я — это он». Но ветер садит-
ся. И контроль уходит. Все, что дано тебе, — это звездный ветер и свет тех слов,
что услышал ты в свисте крыльев Азазеля. Но как только ты поверил во власть над
ними, как только ты поймал святое сияние в клетку предуготованности, пребудь
же пищей Хоронзона. Ты пытаешься контролировать будущее. Этим ты убил
настоящее. Сокруши последнего врага, фантазию о контроле и принадлежности,
сокруши это проклятое «завтра», чтобы взять сегодня все, что причитается тебе, и
пусть Азазелево дыхание копьем войдет в сердце твое!

***

Как вы относитесь к такой цитате из «Книги Закона»:
«Сострадание — порок царей; попирайте несчастных и
слабых — вот закон сильных, вот наш закон и радость
мира»?

Очень сложный вопрос. Дело в том, что восприятие любых слов, символов, при-
зывов очень сильно зависит от самого воспринимающего.

Вот, например, я многие годы аккуратно обходил молчанием третью главу
«Книги Закона». Мне было очень легко принять первую главу, идею божества,
связанного с сексуальностью, идею радикального освобождения Эроса. Но идеи во-
йны, жестокости, иерархии — это не то, что легко принять. Как говорил Гераклит,
«война — отец всех, царь всех». Но эта не та истина, которую очень легко принять.

Когда я начинал, я думал так: «Вот сильный. Наверняка, если дать ему
возможности, он станет еще сильнее и вытеснит меня. А вот слабый. Неудачник.
Как здорово, что он попал в мое пространство: я дам ему возможность развиваться,
источник доходов, имя, и он будет благодарен мне до конца жизни». Я думал, что мы
создадим такую мощную мафию, основанную на том, что я вытащу их из дерьма. Я
создавал ситуацию, в которой предательство не было бы выгодно ни одной из сторон.

Но это была ошибка, едва не стоившая мне базовых ресурсов проекта.
Неудачник, слабый — слаб и неудачлив не потому, что ему не повезло. Он слаб
потому, что таков его онтологический статус. Ницше много говорил о ресентименте
— духовной болезни слабых, представляющей собой сплав зависти и подавленной
злобы. Из-за нее слабаки и неудачники неизбежно становятся на путь вредительства,
даже если им это, строго говоря, и не выгодно в стратегической перспективе.
Система, построенная на «поднятых слабых», никогда не будет эффективной.
Конфликт с сильным всегда происходит из-за ресурсов. Даже становясь вра-
гом, противостоя, сильный следует, по крайней мере, своим интересам, а значит,
всегда остается возможность договориться. Слабый же следует своей внутренней
природе, суть которой — ресентимент. Поэтому, сколь бы ни казалась эта фраза
несправедливой, она справедлива в высшем смысле.

Более того, эту фразу можно перенести на внутренний план, в пространство
души. Если мы поймем, что так называемая монолитность «я» не более чем иллюзия
и что наше бытие состоит из множества частей — сильных, слабых, высоких,
низких… И если ты хочешь чего-то добиться, то идентичность «я слаб» следует
попирать со всей безжалостностью. Вы задумайтесь вот над чем — само понятие
«слабости» очень условно. Сильный во дворе — слаб в секции бокса, умный в клас-
се — глуп в элитном классе. Внешние условия — это ведь относительно. А вот
внутренние константы, идентичность, самоощущение — это куда более устойчивые
категории, не зависящие от контекста.

Как Суверенному человеку следует воспитывать детей
в свете того, что вы говорили о рабском обществе и
духе времени? Предоставить ребенку развиваться
самостоятельно с расчетом на то, что, повзрослев, он
сам сможет выбрать, быть ли ему телемитом или кем-то
другим? Или по возможности изолировать его от обычного
детсада и школы и прививать ему свои собственные
ценности? Вопрос на самом деле более серьезный, чем
кажется на первый взгляд. И кстати, у вас самого есть дети?

Как человек, проведший свое детство в почти полной изоляции, я скажу
сразу: изолировать детей от мира — это преступление. Какие бы благие цели ни
преследовал родитель, изолируя ребенка, он его только искалечит. Изоляция всегда
ведет к прямо противоположному результату! Очень может быть, что для такого
изолированного ребенка мир с его ограничениями, наоборот, обретет какое-то особое
очарование, мир будет притягивать его. Я не удивлюсь, если у гипотетических
родителей-телемитов, которые будут изолировать ребенка, он вырастет в итоге
ортодоксальным христианином.

На самом деле единственным настоящим воспитанием может быть воспитание
личным примером! Если родитель, сам будучи смиренным рабом условностей, станет
говорить ребенку, что он должен быть свободен, это не будет воспринято. Это даже
не будет понято. Когда я говорю о «воспитании примером», я имею в виду не только
и не столько некие внешние действия, сколько то, кем человек является на самом
деле. Еще раз вспомним, как говорил христианский святой: «Спасись сам, и вокруг
тебя спасутся тысячи». И как я перефразирую эти слова: «Стань Собой, и те, кто
окружает тебя, тоже станут Собой».

В своих эссе о воспитании Юнг приводит любопытный пример. Мать троих
детей воспитывала их так, что самому критичному современному наблюдателю ее
воспитание показалось бы идеальным. Она не била их, не оказывала морального
давления, ставила лишь необходимые ограничения. И, тем не менее, всем троим в
кошмарах снилось, что мать превращается в чудовище и пожирает их. А через год
латентный психоз матери, который был вне ее осознания, всплыл на поверхность
и она сошла с ума. Понимаете? Ее дети реагировали не на ее слова, даже не на
ее действия, а на ее Бытие. У них была реакция на нее — не на ее Эго, а на ее
совокупность душевных процессов, — и это была реакция кошмара.

Поэтому я в принципе не верю ни в какие «правильные системы воспитания».
В арсенале человека свободного они дадут, безусловно, прекрасный плод, но и без
этих систем этот человек вырастил бы прекрасных детей. А в руках раба эти системы
не приведут ни к чему. Если человек телемит по своей природе, его ценности будут
естественным образом усвоены детьми. А если он «телемит от противного», то всегда
есть риск, что дети начнут проживать его непрожитую жизнь, то есть отыгрывать
то, что он ненавидит более всего.

Дети у меня есть. И здесь у меня есть что сказать. К моей огромной печали, мой
образ жизни просто физически не позволяет уделять дочери то внимание, которого
она заслуживает. Я постоянно в бегу, я постоянно занят теми проектами, которые
представляют осуществление моей Воли. Увы, я вижу дочь реже, чем видят своих
детей разведенные отцы.

И что вы думаете? Моей дочери семь лет. И супруга постоянно рассказывает
мне потрясающие истории о ней. Вот она начинает расспрашивать о том, что такое
смерть, сама — понимаете, сама! — формулирует гипотезу реинкарнации, посто-
янно задает вопросы о богах. Ее любимые истории — о египетских богах. Хотя
я вообще ничего не говорил ей о христианстве (просто потому, что видел ее раз в
три недели и во время этих кратких встреч мы разве что обменивались шуточными
репликами), она терпеть не может всего, что связано с христианской религией.
Я был приятно поражен, когда в такси, глядя на иконки в салоне, она заявила: «А я
не верующая, я их не люблю». При этом моя супруга куда лояльнее к религии, чем я,
и когда в совсем маленьком возрасте дочка просилась посмотреть церковь, спокойно
ее туда водила. Но мы никогда не ставили целью «воспитать телемитку». Дочка раз
пять видела, как я делал обязательный утренний ритуал Звездного Рубина, и это всё.
Но вот ей семь лет — и она ставит перед собой те же вопросы и тянется к тем же
символам, что и я. Это то, что растет изнутри нее, — отчасти потому, что моя Вера
и мой образ жизни подлинны, во мне нет раскола, а если я сталкиваюсь с Тенью,
то не вытесняю, а мучительно преодолеваю ее. А отчасти потому, что моя практика
«притянула» душу, которая имеет весьма конкретный опыт.

Недавно мне прислали родовое древо одного аристократического рода из
Лангедока. Это потрясающе! Там было три Аделаиды и пять Атонов. Атон — это
мое магическое имя, которое я взял еще лет 20 назад при необычных обстоятельствах.
А Аделаидой зовут мою дочь. И дворянский род, о котором идет речь, поколениями
был опорой вольнодумства, поддерживал катаров, трубадуров, вольные искусства.
Когда мы дали дочери имя Аделаида, мы не знали об этом, это еще одна
«случайность». Воплотилась ли душа из того рода в моей дочери? Если я скажу од-
нозначно «да», то рискую оказаться в ряду множества шизотериков и фанатиков
с застывшей истиной. Поэтому я скажу иначе: точно это знать невозможно. Но
косвенные знаки — от совпадения имен до неприятия креста — подсказывают, что
это, по крайней мере, очень красивая версия.

Я могу привести другой пример. Сын моей очень близкой приятельницы
постоянно выдает ей настоящие откровения. Однажды ей приснился рубин, когда
она осваивала практику Звездного Рубина. Естественно, он об этом не знал, но
в этот период в школе ему предложили нарисовать «что угодно», и он нарисовал
рубин. Представьте ее удивление, когда ее сын возвращается из школы и говорит:
«Мама, мне задали нарисовать что угодно, поэтому я нарисовал рубин и хочу пода-
рить его тебе». Я наблюдаю за его взрослением издалека и не могу скрыть восхище-
ния — я слушал его музыкальные импровизации, импровизации ребенка семи лет.
Черт возьми, это прекрасные композиции, выстроенные по всем законам гармоники!
Если боги дадут мне дожить до его взросления, я почел бы за честь стать его другом.

А все почему? Потому что его мать — настоящая. Она Суверен не на словах,
а на деле, ее практика — это не конвульсивная защита, как у большинства
«околоэзотериков», а ставший для нее естественным образ жизни.

Поэтому я могу уверенно сказать, что никакими искусственными методами вы
не сможете «воспитать» ребенка и привить ему что-то, что не стало вами, — не на
уровне убеждений, а на уровне экзистенции, бытия. Вы можете поддержать его,
и тогда его самоосуществление будет происходить при вашей помощи. Вы можете
стать на пути его Воли, и тогда, если там есть Дух, это самоосуществление будет
идти вопреки вам.

Бытие, конечно, определяет сознание, только бытие не в марксистском, а в
хайдеггерианском смысле.

Насколько я понимаю, одним из основных направлений
вашей деятельности является клуб Касталия. Что
представляет собой этот клуб и каковы его особенности?
О каких реализованных проектах вам бы хотелось рас-
сказать? Какие достижения вы считаете важными?
И, наконец, я уверен, что это было бы особо интересно
нашим читателям, — как клуб Касталия связан с Орденом
Восточных Тамплиеров? Иными словами, как сочетаются
эти две ваши ипостаси — посвященный весьма закрытого
ордена и руководитель открытого клуба?

Клуб Касталия — это, безусловно, центр всей моей работы. На данный момент
нашему клубу чуть больше восьми лет, и нами достигнуто по-настоящему немало.

Нам удалось реализовать совершенно особый культурный проект, отличия
которого от большинства эзотерических школ весьма существенны.

Мне кажется, что главным достижением нашего клуба стал «ребрендинг»
личности и учения Кроули. Я вспоминаю ситуацию десять лет назад, когда половина
кандидатов в Орден исчезала из поля зрения, как только их впервые приглашали на
ритуал, а в Сети на полном серьезе обсуждалось, совершал ли Кроули человеческие
жертвоприношения. Я помню свою переписку с одной женщиной, которая к тому же
была психологом и содержала свой Интернет-сайт. Эта женщина на полном серьезе
пыталась доказать мне, что существуют группы, приносящие человеческие жертвы,
и цитировала откровенно стебное интервью Чернова, в котором он под конец заявил,
что телемитки «должны больше рожать для ритуальных нужд». Она восприняла
эту не слишком удачную шутку, которая к тому же была выведена в заголовок
статьи, всерьез! И такое понимание Кроули как страшного черного мага, а его
последователей как маньяков, приносящих в жертву христианских младенцев, было
своего рода оккультным мейнстримом. Первые работы Кроули уже выходили на
русском, хотя и в плохом переводе, многие его слова вырывались из контекста, служа
опорой то откровенно подростковому сатанизму, то политическим экстремистам
так называемой «консервативной революции». Причем это был замкнутый круг,
дурная бесконечность, потому что создаваемый «демон Кроули» не только служил
защитой от слишком запуганных «светлых» мальчиков и девочек, что само по себе
неплохо, но и притягивал публику, которая очень хотела соответствовать этому
образу. Человеческих жертв эта публика, слава богам, не совершала, но отдельные
заявления в духе буквального понимания символов третьей главы «Книги Закона»
выдавала регулярно.

Фактически Орден начинал в этом пространстве игру с отрицательной
форой. Оккультный дискурс, связанный с именем Кроули, был сформирован как
своеобразное пристанище таких маргиналов без царя в голове.

Хотя вы спросили про Касталию, я начал говорить об Ордене, потому что без
Ордена не было бы и Касталии. Орден задал своего рода стандарт высокой куль-
турной жизни. Скажем, критериями готовности к посвящению были прежде всего
образованность и широта кругозора кандидата, а не громкие слова и магический
пафос. Вы понимаете, что магия — это такое пространство, где каждый второй готов
объявить себя великим белым или черным адептом, а измерить уровень реальной
реализации конкретного человека достаточно сложно, если не невозможно, —
«магометров» еще не изобрели и едва ли когда-то изобретут. Поэтому каждый
упражняется в описании собственного величия в меру своего красноречия.

Сама оккультная среда России в начале нулевых представляла собой достаточно
жалкое зрелище, смесь из сугубо коммерческих, лишенных идейного наполнения
проектов «как вытянуть больше денег» и откровенных маргиналов, движущей силой
которых был глобальный ресентимент (некоторым исключением был спонтанный
эзотеризм внутри субкультуры ролевиков). Как вы понимаете, таких персонажей
хватает и сейчас. Но для меня важно то, что нам удалось создать сильную альтер-
нативу.

Итак, Орден начал вводить принципиально иные критерии. Не «кто больше
маг» (что измерить не получится), а кто более адекватен, готов действовать на
пользу Ордена (будь то написание статей, администрирование сайта или форума
или создание собственных проектов), образован, креативен, способен к культурному
общению. Естественно, на первых порах было немало ошибок, когда в Ордене
оказывались «не те», и в результате происходил конфликт.

Но все проблемы того времени были естественными болезнями роста. Ордену
Восточных Тамплиеров удалось добиться главного — изменить сами правила
игры, координатную сеть в оккультном дискурсе. Я бы сказал, что на том этапе
Орден выполнил грандиозную задачу «цивилизатора» и «оккультуривателя»
оккультных пространств. Достаточно сказать, что до сих пор Орден выпускает
переводы текстов по западной оккультной традиции, выполненные на самом высоком
академическом уровне. Была сделана ставка на образованность, культурный базис; в
околоорденской среде стали считаться признаком дурного вкуса откровения в духе «я
был в прошлой жизни великим посвященным Атлантиды и Лемурийцев». Начался
отход от магической псевдоромантики в сторону реального Великого Делания.

Но потом Орден существенно снизил уровень пассионарности. Членам Ор-
дена перестала быть интересной именно борьба на переднем фланге, уменьшилось
количество новых посвящений, весьма увеличился испытательный срок для
посвящения, при этом, как правило, люди извне не слишком понимали, зачем
им нужно посвящение. Орденская система становилась все более закрытой, что,
впрочем, соответствует классическим представлениям о том, что такое оккультный
орден. Это отчасти связано с тем, что активу Ордена надоело отбиваться от разного
рода претензий бывших членов, которые по каким-то причинам не смогли наладить
отношения и ушли в конфронтацию. Был ряд неприятных историй, после каждой
из которых руководство все больше разочаровывалось в актуальном состоянии
российских духовных искателей и повышало требования к кандидатам.

К слову, я был посвящен в одном из первых потоков, так что прохожу свой путь
с ОТО в России практически с самого начала. Но когда я почувствовал, что уровень
пассионарности Ордена понижается, я понял, что пришло время мне действовать
самостоятельно. Я стал создавать свой проект, полностью дружественный Ордену,
но построенный на иных принципах.

Всему, что я научился, я обязан руководству Ордена, но у меня было одна
проблема, которая в итоге оказалась преимуществом. Я родом «со дна» и обладаю
слишком толстой шкурой. То, что могло по-настоящему ранить или задеть многих
из руководства Ордена, будучи направлено против меня, как правило, проходило
сквозь меня (если, конечно, речь не шла о предательстве лично значимого для
меня человека), а то и просто лишь вызывало усмешку как забавный казус. Эта
толстокожесть позволила мне оказаться в центре реальной Игры.

Касталия начиналась как мой личный Интернет-сайт, который был своего
рода проектом-сателлитом Ордена. Я выкладывал на сайт свои заметки, статьи,
вел беседы на форуме. Главную ставку я сделал на демонстрацию параллелизма
между оккультизмом и глубинной психологией Юнга, причем этот параллелизм
тогда казался мне моим уникальным открытием, хотя на самом деле я изобретал
велосипед. Мы уже касались этого вопроса в самом начале книги. Понимаете, само
слово психология имеет свойство отпугивать невротиков, ищущих в оккультизме
компенсацию своей ничтожности, и желающих спрятать свою жалкую и очень
маленькую душонку за ложным романтизмом и пафосом. Это была моя главная
победа — я запретил себе и вообще всем в моем пространстве любой ложный
пафос; говорить следовало только по существу и непосредственно о мысли, вообще
не опираясь на то, что Гурджиев называл «ложным эмоциональным центром». Я
ставил на Логос с одной стороны и искусство с другой. Моей задачей было вернуть
оккультизму его холизм, который, конечно, в качестве формальной идеи присутствует
в каждой второй оккультной системе, но на деле, как правило, происходит замыкание
в конкретных моделях вместо расширения своей модели до масштабов всего мира,
как рекомендовал Герман Гессе в «Трактате о Степном Волке». Поэтому нас
очень не любят экзальтированные истерички всех мастей. Зато достойные и раз-
умные люди, оказавшись на страницах нашего сайта, порой чувствовали что нашли
то, что давно искали, но не могли сформулировать для себя этот запрос. Могу
сказать, что многие люди, позднее полностью связавшие свою жизнь с Орденом,
первоначально пришли в ОТО именно на этой ранней стадии нашего проекта.

Затем, в результате событий, подробно описанных в моей книге «На темной
стороне Луны», Касталия стала полностью самостоятельным проектом. Конфликт,
который был порожден недоразумениями и «игрой Петра», на какое-то время
отдалил меня от Ордена. Впрочем, достаточно быстро недоразумения разрешились и
отношения были восстановлены, а Касталия стала самым верным союзником Ордена.

Здесь стоит сделать важную оговорку: Касталия — это союзник, но не сателлит,
как было в начале. Начав формировать свой проект, я уже был знаком с множеством
моделей разного рода оккультных и психологических сообществ. Тогда многие
полагали, что я создаю некий аналог Ордена. Но эти люди не понимали моей задачи.
Зачем мне был нужен еще один орден по модели ОТО? Идя по такому пути, можно
создать в лучшем случае копию, то есть нечто заведомо вторичное. Я поставил на
совсем иной принцип, и, как показало время, это была верная ставка.

Я вообще ушел от каких-либо идентичностей и принадлежностей. Членом
клуба Касталия может быть любой человек, способный прилично себя вести на его
собраниях.

Две трети членов клуба Касталия принадлежат к самым разным векторам и
потокам оккультизма — от северной рунической традиции до тантрических
традиций Индии, а другие вообще никак не идентифицируют свою принадлежность,
предпочитая оставаться в свободном поиске; они участвуют в нашем проекте ради
расширения собственного кругозора. То есть Касталия как проект воздержалась
от кристаллизации одной идеи, но сформировала своего рода интеллектуальную
лабораторию.

Разумеется, со временем в Касталии образовалось особое ядро, которое можно
было бы назвать своего рода орденом, но это ядро никак формально и номиналь-
но не выделено, оно скорей представляет собой результат естественного социально-
го броуновского движения. Каждый настолько близок к проекту, насколько проект
совпадает с его Истинной Волей. Большинство приходит слушать лекции. Кто-то
остается для творческого общения на пиру. Кто-то проникается идеей оккультного
ренессанса, начинает помогать нам с переводами, редактурой, пишет статьи. Кто-то
сам разрабатывает свои лекционные курсы. Это принципиальный момент: в проекте
найдется место представителям самых разных эзотерических и оккультных векторов,
не противоречащих общим принципам, которые мы сформулировали в программной
статье «Поток 8» (см. Приложение 3, стр. 159).

Конечно, за эти восемь лет проект прошел через немало испытаний, кризисов,
даже расколов. Я всегда был убежден, что если в системе появляется нарыв, то
он должен быть вскрыт. Мои читатели наблюдали не один конфликт. Я не люблю
подковерных игр и предпочитаю сохранять открытость даже в тех вопросах, которые
многие предпочли бы замолчать. Безусловно, конфликты вроде «раскола с Каином»
во время первой Касталии, когда проект чуть было не перестал существовать, или
изгнание из проекта Алексея Пермякова, который просто начал «продавать налево»
наши видеоматериалы, кого-то могли оттолкнуть, но я убежден, что для подлинно
динамической и антихрупкой системы честность с потенциальными соратниками
— обязательное условие. В любом случае все эти бури никак не влияли на работу
нашего внутреннего ядра, которое оставалось слаженным и эффективным, повышая
свой уровень с каждым годом.

Касталии удалось развить изначальный посыл Ордена к переосмыслению
оккультизма в сторону большей широты и интеллектуальности. Это самое главное.
Образованные люди сейчас благодаря нам понимают, что Кроули — не маньяк,
приносивший в жертву детей, а телемиты — не дьяволопоклонники, режущие кошек
на кладбище. Сейчас это уже само по себе смешно, а вот лет десять-пятнадцать назад
именно такие мнения преобладали. Телема осмысляется прежде всего как особый
культурно-мировоззренческий проект, имеющий множество граней — религиозных,
оккультных, психологических. Мы вносим особую живую струю в оккультное про-
странство.

Основной арсенал Касталии — это, с одной стороны, собственный оригинальный
интеллектуальный продукт, а с другой — переводы важнейших юнгианских и в
самом широком смысле оккультных текстов. Что касается наших оригинальных
учебных курсов, то читатель может ознакомиться с ними на нашем видеоканале.
На наших собраниях можно услышать практически обо всех векторах оккультизма
и эзотеризма, будь то Таро (английская и французская школы), Руны, индийские
учения, северная традиция, Викка, астрология, русские архаичные традиции и обы-
чаи (без той пелены ложных этимологий и фашистских идей, которая окружает
современное язычество). Я надеюсь, что со временем спектр рассматриваемых тем
будет расширяться еще больше.

Очень важно то, что, в то время как большинство современных оккультных
текстов — это компиляции и популяризации (в лучшем случае исследования
того, что уже было), нашим лекторам удается на самом деле сказать новое слово.
Особенно хочу сказать о трудах Григория Зайцева, композитора, доктора наук,
который фактически создал оригинальную серьезную философию Таро с опорой
на традиционную и современную академическую философию от Деррида до Фуко.

Что же касается переводческой и издательской деятельности, то и здесь нам есть
чем гордиться. В настоящее время усилиями переводчиков Касталии нам удалось
представить на русском языке практически весь золотой фонд юнгианской мысли, в
том числе ранее неизданные работы Юнга и его ближайших учеников. В ближайшее
время мы планируем расширить ассортимент переводами Хиллмана и последователей
его школы архетипической психологии. В психологических кругах стараниями таких
титанов, как Зеленский и Лебедько, все слышали о Хиллмане, но читали от силы
две-три его работы, изданные еще давно. Мы и здесь идем последовательно от
классики к современным оригинальным осмыслениям.

В области оккультной литературы мы тоже устанавливаем своего рода стандарт
качества. Джек Парсонс, Израэль Регарди, Мария Нагловская и многие другие
представители серьезных оккультных школ мысли всегда в нашем спектре внимания.
Совсем недавно я осознал, как же мало доступно русскоязычному читателю
оккультных текстов, и надеюсь, что в ближайшие несколько лет мы существенно
заполним пробелы. Причем мы будем делать ставку не только на оккультистов,
но и на академические, исторические, культурные исследования оккультизма как
мировоззрения.

Отдельно надо сказать о нашем сотрудничестве с ведущим санскритологом
Андреем Игнатьевым. В конце 2017 года мы издали в его переводе 11 книг, в
которых собраны уникальные исторические сакральные тексты Индии. Многие из
них еще не переведены даже на английский! Я убежден что эти тексты, которые
можно поставить в один ряд с такими памятниками культуры, как эпос о Гильгамеше
или сочинения Чжуан-цзы, будут интересны не только специалистам по Индии, но
всем, кто хочет формировать свое представление об индийской духовной культуре
по оригиналам.

Рассказ о Касталии был бы неполон без описания нашей эстетической
программы. Я часто подчеркивал, что невозможно понять подлинный оккультизм,
имея плохой вкус. Даже серию лекций по литературным произведениям читал,
предлагая посмотреть на давно известное под неожиданным углом. Но наша
эстетическая деятельность — это не только и даже не столько осмысление
творчества, сколько само творчество. Многие годы мы пропагандировали песни
Метеона и Мартиэль, этих мэтров символического рока, чьи тексты на самом деле
— полноценные оккультные ключи. Наш клуб регулярно организует концерты,
консолидирующие наиболее интересных нам исполнителей, в пространстве одной
площадки. Например, именно нам удалось организовать приезд из Донецка в Москву
потрясающего рок-барда, который известен в Сети под псевдонимом «Штиль». Его
первый альбом — подлинный шедевр самого глубокого алхимического символизма,
связанного с Венецией эпохи Ренессанса. Но это и просто удивительно красивые,
завораживающие песни. Мы становимся своего рода центром, из которого начинают
распространяться новые смыслы.

По какому принципу вы в Касталии отбираете книги для
публикации? Есть ли у вашего издательского отдела какое-
то кредо или девиз?

Здесь на самом деле все очень просто. Настолько просто, что может даже
показаться банальным.

Я предлагаю нашему отделу переводчиков те книги, какие хочу прочитать
сам. Не скрою, из этого правила бывают отдельные исключения, когда я даю к
изданию текст, оставляющий меня равнодушным, но имеющий гарантированный
коммерческий потенциал, но таких книг за историю проекта было не больше пяти.
Думаю, меня можно за это извинить, ведь для того, чтобы окупить труд редакторов,
верстку и печатание книг, которые заведомо могут заинтересовать только избранных,
в каждом издательском «запуске» должно быть несколько сугубо коммерческих
«локомотивов». Но даже для этой цели я никогда не брал тексты, которые в чем-то
противоречили бы нашей внутренней, сердцевинной идеологии.

Я помню, как это начиналось. Однажды к нам просто зашел Иван Ерзин и мы
долго беседовали о том, как же велик наш духовный голод по хорошим источникам
и как жаль, что самые лучшие материалы доступны только на английском. Иван
перешел от слов к делу и стал переводить. Сначала статьи. Потом — книги.
Никто из нас даже в самых смелых мечтах не мог и подумать, что за несколько лет
Касталия просто перенасытит рынок юнгианских книг, что наши покупатели станут
жаловаться, что мы «издаем быстрее, чем они читают». Но и на этот вызов мы от-
вечаем расширением тематики наших изданий.

Если говорить о каком-то девизе, то, думаю, он не будет сильно отличаться от
трех слов-маркеров нашего проекта — ЮНГИАНСТВО, ОККУЛЬТИЗМ,
ТРАНСГРЕССИЯ. Юнгианство — это самая глубокая из психологических школ,
которая с позиции психологии говорит о самых далеких рубежах души. Оккультизм
— это все то, что обращает нас к опыту инициации. Трансгрессия — это вызов, это
те книги, которые действительно, а не только на словах, бросают вызов устоявшейся
картине мира, застывшему тоннелю реальности, призывают делать шаг за пределы.
С последними, как вы понимаете, нужно соблюдать некоторую осторожность, но за
историю нашего проекта у нас было по крайней мере три по-настоящему опасных
издания, и слава Азазелю, что гроза не разразилась!

Наверное, к этим трем маркерам можно добавить четвертый —
РАЗУМНОСТЬ. То есть мы никогда не будем издавать тех постъюнгианцев,
которые предлагают упрощенные и выхолощенные формы юнгианской мысли.

В сфере оккультизма мы никогда не будем издавать дурновкусные «послания
сверхсущностей», интеллектуальный уровень которых выглядит на уровне
подросткового сознания, говорящего штампами. В сфере же трансгрессии едва ли мы
будем издавать образцы бездумного радикализма, принцип которого «я всегда буду
против просто ради того, чтобы быть против». Книги, которые мы издаем, делаются
во славу наших богов, о которых вы прекрасно знаете из моей предыдущей книги,
и самое важное — чтобы мне не было стыдно перед ними. Это ведь совершенно
особый образ жизни — когда вы живете в присутствии такого трансперсонального
наблюдателя, который есть не предмет веры, а реальность, данная вам в ощущениях.
Мы создаем интеллектуальную культуру, и, как мне кажется, это очень важно.

Вы писали где-то, что одним из важнейших отличий про-
екта Касталия от других эзотерических и психологических
проектов является принцип инклюзивности. Что это
значит для вас?

Это значит, что в рамках нашего проекта Касталия любой гость может
ознакомиться с самыми различными школами, традициями, методиками, которые
могут отличаться одна от другой по образу мысли и образу действия. Достаточно
сказать, что, хотя моя религиозная идентичность как телемита достаточно однозначно
выбрана, среди членов нашего клуба телемитов — не более четверти.

Задача клуба — представить нашим слушателям максимум аутентичной
информации о самых разных эзотерических школах и традициях. Скажем, три
лектора, ведущих курс по Таро, исходят из принципиально различной аксиоматики.
Моя аксиоматика — это английская школа Кроули и философско-психологическое
осмысление арканов. Григорий Зайцев избирает базисом не английскую, а
французскую школу Таро, а в своих философских и культурологических штудиях
опирается не на Юнга, а на Жака Лакана. Мэт (Метеон) и вовсе избегает
философского герметизма, рассматривая символику Таро в применении к конкретной
реальности жизни, характеров и гадательной практики.

С другой стороны, мы не ограничиваемся Таро — курс по Рунам, системе,
традиционно противопоставляемой Таро, у нас ведет, пожалуй, лучший специалист
в области руники — Фенрир. Если говорить об эзотерических эгрегорах, то мы
предоставляем пространство самым разным традициям: я рассматриваю прежде
всего телемитскую и алхимическую образность, Анна Афанасьева в своих лекциях
и, к сожалению, очень редких пуджах раскрывает сокровенные аспекты индийских
духовных традиций, Анна Панкратова воссоздает картину славянского язычества,
а Александра Баркова объясняет мифологию с точки зрения классической науки.

Иными словами, посетителям нашего проекта не предлагается одной школы и
одной модели. Наша цель — информирование культурных и образованных людей о
самых разных традициях, школах и подходах. К сожалению, многие линии остаются
пока не охваченными. Я бы с удовольствием услышал в рамках нашего проекта
лекции об И-цзине и китайской метафизике, о христианском гностицизме (хотя
когда-то давно у нас читал лекции по гностицизму Алекс Мома) и даже об архаичной
мифологии и магии Вуду.

У нас есть лишь одно табу — претендовать на то, что традиция, которая была
избрана тобой, является Единственной Истинной Традицией. Иначе говоря,
безусловному осуждению подвергается любой эзотерический или психологический
эксклюзивизм. И мне кажется, что сейчас в информационном пространстве только
Касталия обладает таким масштабом инклюзивности.

Мне хотелось бы задать один политический вопрос: как
вы относитесь к демократии как к способу организации
власти? Считаете ли вы, что она до сих пор эффективна
на Западе и что она в принципе применима к другим
странам? Не пора ли нам переходить к меритократии,
например (то есть к власти заслуженных людей, которых
выбирают такие же заслуженные, — как, например, в
воровском мире)? Или вернуться к монархии? Вообще,
входит ли вопрос о государстве и власти в дискурс
Касталии?

Начну с самого конца вашего вопроса. Касталия объединяет самых разных людей
с принципиально разными политическими убеждениями. Например, я стою на крайне
либертарианских позициях, безусловно осуждаю действия российской власти начиная
с 2014 года и искренне симпатизирую либеральной оппозиции. Если в девяностые
годы я всецело был на стороне власти, то сейчас я ее не одобряю.

Однако в пространстве Касталии пишут, творят, мыслят люди с самыми разными
убеждениями. Больше половины наших слушателей скорей симпатизируют власти, а
отдельные люди занимают позицию полярную по отношению к моей, то есть мечтают
не о либертарианстве, а о более жесткой власти, чем даже сейчас. Для меня это очень
странно, но, я считаю, что любая точка зрения имеет право на существование и любое
мнение должно быть услышано. В пространстве нашего клуба я готов отнестись с
уважением абсолютно к любой политической и мировоззренческой позиции. Наша
цель — оккультный ренессанс, а не установление политических влияний, поэтому
если бы политические убеждения стали частью идеологии проекта, это означало бы
внесение раскола внутрь клуба. Масоны достаточно мудро поступили, когда вообще
запретили обсуждение политики на своих собраниях; что же до нас, то запрета
такого нет, однако есть принципиальная установка на то, что если уж политическая
дискуссия возникает на неофициальной части собраний нашего клуба, она должна
вестись с позиций взаимного уважения.

В связи с этим мне вспоминается один очень интересный случай. Один мой
хороший приятель, долгое время выступавший у нас с лекциями по одной из
интереснейших оккультных традиций, симпатизировал нацизму.

Естественно, с самого начала лекций было договорено, что с трибуны не будет
говориться ничего, что касается политики; при этом в неформальных условиях мы
с этим человеком не раз и не два по-дружески спорили, полемизировали, я пытался
показать ему, что фашизм и нацизм — это не те красивые картинки, которые
можно увидеть в фильмах Лени Рифеншталь. Забавно, что моя дружба с ним
многими воспринималась как свидетельство того, что тайно разделяю его убеждения.
А я просто не понимаю, как можно ненавидеть человека за убеждения: человек,
личность — это одно, а его политическая позиция — другое. Уважение к чужой
точке зрения, какой бы неприемлемой она ни казалась мне лично, для меня есть
обязательный признак культурного человека.

Но вот недавно этот человек без малейшего давления со стороны, сам — я
повторяю, сам —отказался от своих старых убеждений. Я не вправе приписывать
эту заслугу себе — в конце концов, речь идет о человеке с состоявшимся
мировоззрением, на которое было бы не так просто повлиять. Но факт остается
фактом — в определенный момент он сказал, что отрекается от своих старых
убеждений, ибо на своей шкуре понял, что значит жить в государстве-агрессоре.
Вот знаете, после этого я зауважал этого человека еще больше: иметь мужество
отказаться от убеждений, которые десятилетия составляли его суть, — это, черт
возьми, заслуживает уважения.

Этот пример я привел к тому, чтобы показать, что Касталия в принципе не
политична — мы готовы взаимодействовать с людьми любых убеждений, если они не
будут использовать нас как площадку для трансляции этих убеждений, и готовы вести
себя корректно по отношению к тем, кто думает по-другому. Как там говорил Иисус:
«Дом, разделившийся сам в себе, не устоит»? Вот и мы не хотим разделять наш дом.

Это было необходимое уточнение, которое позволит провести границу между
Касталией как культурным проектом (включая меня как его руководителя) и моими
частными, личными убеждениями. Потому что здесь слишком легко наложить одно
на другое.

И теперь, сделав это уточнение, я могу поговорить о своих личных убеждениях.
Должен сказать, что эти убеждения тоже меняются и корректируются со временем.
Когда-то я идеализировал западный мир как пространство свободы, терпимости и
индивидуализма. У нас все плохо, у них все хорошо. Это очень типичная позиция для
человека моего круга общения, и какое-то время я некритично разделял эту позицию.

«Первым гвоздем» здесь было дело Дженнифер Фихтер. Женщина,
вступавшая в добровольную сексуальную связь с подростками (не детьми, а
подростками), получает тюремный срок больше десяти лет. После этой истории я
уже не мог называть себя «сторонником Америки». Сколь бы у нас ни были сильны
репрессивные тенденции, в похожей ситуации худшее, что могло бы произойти, —
это увольнение с волчьим билетом и условный тюремный срок. Причем, повторюсь,
это именно в худшем варианте.

А Америка, которая кажется цитаделью свободы, оказывается, просто одержима
контролем сексуальности, страхом, подавлением. Идея контроля над демоном либидо
становится тотальной, Америка все больше похожа на антиутопию Лема «Эдем», в
которой нет одного явленного тирана, но каждый есть часть самой ужасной тирании,
какая только возможна. Или, если угодно, более известный пример — голливудский
фильм «Разрушитель», в котором главный герой приходит в себя после криокамеры
в изменившемся мире будущего. Ужас в том, что мир, в котором живет современный
цивилизованный человек, очень похож на эту когда-то «стебную» комедию. Как
известно, взгляд, задержанный на женщине дольше 10 секунд, в Америке уже
сексуальное домогательство. Простое предложение секса или даже неприличная
шутка — повод для судебного иска. И вот тут я спрашиваю себя: черт возьми, а
где человек более свободен — в нашей авторитарной России или в такой свободной
Америке? Позже я столкнулся с целым рядом фактов, подтверждающих, что
контроль информации в так называемом «демократическом обществе» ничуть не
мягче, чем в нашем авторитарном, а то и наоборот. Западный мир, разрушая одно
табу, создает пять.

Теперь о демократии. На первый взгляд, при демократии абсолютно каждый
имеет возможность оказывать влияние на политику. Но, по сути, это же чудовищно!
Какой-нибудь профессор политологии имеет ровно тот же один голос, как и какой-
нибудь алкоголик Вася. При этом, поскольку таких Вась будет все равно больше,
чем профессоров, тот, кто желает победить, добиться власти, будучи абсолютным
прагматиком, станет выстраивать свою риторику, исходя из желаний Васи, а не
профессора.

Более того, демократия подразумевает власть слабейшего. Раз уж вы вспомнили
про воровской мир, я расскажу одну забавную историю, которую читал много лет
назад. Однажды советская власть, наблюдая уголовные порядки, решила: бедные
«петухи», раз их все так обижают, давайте заберем их из всех колоний и создадим
одну специальную колонию, в которой никого, кроме них, не будет и бедняги
отдохнут от унижений. Догадываетесь? какие порядки очень быстро установились
в этой колонии? Самый жуткий, самый чудовищный беспредел, где из-за любой
случайной фразы каждый хватался за нож, где травля слабейшего превосходила все
мыслимые пределы. В общем, опора на низших — не лучшая опора. Мы видим,
что разные травмированные хотят, чтобы этих травм не было, но в итоге мир,
создаваемый по их желаниям, становится такой прилизанной реальностью, где
индивид оказывается тотально лишен воли.

В этом отношении нам еще повезло, что мы отстаем. Альтернатива еще хуже.
Можно тихо ненавидеть власть и опасаться преследований за конкретные нарушения.
Но когда возможным преследователем может стать любой сосед, который сочтет,
что дизайн твоего дома нарушает общую гармонию, или соседка которая подаст в
суд за взгляд, задержанный на ней дольше десяти секунд, это еще страшнее. У нас
диктатор один, у них — тысячи.

Да, из предложенных вами вариантов я склоняюсь к идее меритократии.
Монархия слишком неопределенна — хорошо, когда абсолютный монарх подобен
Адриану или Октавиану, но Калигула или Нерон моментально опровергают идею
ценности подобной модели. А больше их, вместе взятых, эту идею опровергает куда
менее известный, но более неприятный император Феодосий… Слишком большая
ставка на одного человека делается при монархии, и это создает хрупкость.

Меритократия была бы идеальной и практически лишенной каких-либо проблем.
Например, достаточно было бы сделать так, чтобы право голосовать было бы
привилегией, которую мог бы получить только человек, заплативший определенную
сумму налогов или получивший определенное образование. Такая модель была бы
воистину совершенной. Однако совершенно очевидно, что ни у нас, ни на Западе
на это никто и никогда не пойдет — даже если бы захотели сделать что-то похожее,
это было бы сокрушено тотчас. Поэтому в отношении политики самым разумным
мне кажется определенное дистанцирование. Мне тут вспоминается молитва Свя-
того Франциска: «Господи, дай мне мужества изменить то, что я могу изменить,
дай смирения принять то, что я не могу изменить, и дай мудрости отличить одно от
другого».

Назовите десять художественных книг, десять кино-
фильмов и десять музыкальных произведений (любого
жанра), с которыми человек обязан познакомиться в
своей жизни.

Я бы не рискнул отвечать на этот вопрос в такой формулировке. Время «золотой
середины культуры» эпохи Гете, когда был некий обязательный «джентльменский
набор» текстов, которые обязан был прочесть образованный человек, давно прошло.
Мы живем в эпоху невероятной интенсивности информации. Чтобы ознакомиться
со всем, что заслуживает уважения, не хватило бы и сотни жизней. Кроме того,
каждый круг общения, каждый дискурс, каждый сегмент культурного пространства
диктует свой джентльменский набор. То, что обязан прочесть человек, вращающийся
в поэтических кругах Москвы, будет отличаться от такого же набора для Питера
— не принципиально, но будет отличаться. В одних кругах, если вы не читали,
скажем, Генона, с вами вообще не будут разговаривать, в других же (причем очень
образованных и культурных) зачастую вообще не знают, кто это такой. Поэтому,
право же, кто я такой, чтобы создавать некую универсальную программу для всех
и каждого?

На мой взгляд, для пневматического человека дух сам выбирает те произведения
искусства, через которые происходит инициация. Меня в свое время поразил рассказ
Сергея Калугина о том как он, будучи подростком, попал на фильм «Сталкер»
и потом всю неделю, пока шел показ, не пропускал ни одного киносеанса.
Именно «Сталкер» стал для него таким инициатическим ключом к внутренней
бесконечности. В то же время я знаю весьма достойных людей, которых «Сталкер»
оставил совершенно равнодушными. Сущность подлинного восприятия искусства,
с моей точки зрения, имеет нечто общее с оккультным познанием, не случайно
догматическая религия всегда относилась к искусству с некоторой настороженностью,
даже слова «искусство» и «искус» имеют один корень — по-моему, это
немаловажная деталь. Важно, чтобы у вас были те произведения искусства, которые
вошли в вашу суть, изменили вас на корню. Вот здесь я хотел бы сделать акцент.
Воспринимать искусство можно в аполлоническом или дионисийском регистре.
В аполлоническом регистре мы воспринимаем только форму. Мы наслаждаемся
деталями, оригинальными задумками творца, его отдельными эстетическими и
концептуальными ходами. Иногда восприятие искусства в аполлоническом регистре
вообще бывает продиктовано сугубо социальными соображениями, соображениями
Персоны. Многие ли из читателей Бродского могут объяснить, чем он им нравится?
Увы! Для большинства это всего лишь маркер принадлежности к определенному
кругу, и не более того.

Если бы вы спросили о самых важных оккультных или психологических
исследованиях, я бы ответил на этот вопрос — здесь круг информации гораздо
уже и есть принципиальные вещи, которые стоит знать, если вы называете себя
оккультистом или юнгианцем. Но в эстетике пространство слишком велико. И как
знать, быть может, свою самую главную книгу или свой самый главный фильм я еще
не посмотрел.

С вашего позволения, я бы немного переформулировал ваш вопрос. Я бы
рассказал о тех книгах, фильмах и песнях, которые оказали на меня инициатическое
воздействие. И, (хотя, конечно, соблазн систематизации очень велик) не обязательно
их будет десять. Я расскажу о книгах и фильмах, после которых я становился немного
другим, становился больше, делал еще один шаг к обретению индивидуального
бытия. Не знаю, насколько читателям будет интересен столь субъективный материал,
но правда в том, что любой подобный список был бы «субъективным». Искусство
было третьей силой — после сновидений и психологии, — которая помогала мне
«вытянуть себя за волосы из болота».

И начну я, пожалуй, с кино. Первым фильмом, который стал для меня своего
рода «ключом», была работа Оливера Стоуна «Прирожденные убийцы». Это мо-
жет показаться очень странным: на первый взгляд это просто эстетский боевик с
превосходной операторской работой и скрытой социальной критикой. Но, как я уже
говорил, в восприятии искусства важен угол зрения. И в мои тогдашние пятнадцать
лет «Прирожденные убийцы» оказались для меня откровением. Для меня это
был фильм об инициации, о радикальном восстании против семейного, социально-
го, культурного обусловливания. Убийства, которые совершали Мик и Мэллори,
— это уничтожение штампов, ролей, стереотипов, всего, что загоняет человека в
рабство. От убийства родителей Мэллори (символическое уничтожение родителей,
уход из семьи) до убийства репортера (символическое уничтожение доминации
социума, власти массмедиа) это один из самых сильных рассказов об инициации.
В «Прирожденных убийцах» инициация показана практически буквально —
в сцене, когда Мик и Мэллори оказываются в мире Шамана и после змеиных
укусов попадают в пограничное пространство между жизнью и смертью. Конечно,
в свои тогдашние пятнадцать я не мог воспринять эти смыслы интеллектуально, но
настоящее искусство тем и прекрасно, что говорит с нашей душой напрямую. Мы
можем только потом узнать, ЧТО изменило это произведение в нас. А для меня

«Прирожденные убийцы» действительно стали опытом открытия Анимы. Мэллори
как идеал Анимы, как женский идеал, как некая кинематографическая версия Лилит
в ее самом радикальном, убивающем виде, точнее, даже уже не Лилит, а сама Дурга,
стала очень важной деталью моего становления.

Второй фильм, который я увидел в тот же период, — «Дитя Макона» Питера
Гринуэя. Это было первое мое столкновение со строгим артхаусом, кино не для
всех. Тогда деградация массмедиа еще не зашла так далеко и каналы изредка
делали показы «кино не для всех». Подростком я воспринял только бунтарскую,
антихристианскую идею фильма, его обнажение механизмов власти и религии.
Но на самом деле, конечно, фильм гораздо глубже —быть может, глубже, чем
даже подозревал его создатель. Это фильм об умирающем Боге, о козле отпущения,
о том, что сама жизнь — это всего лишь пьеса с музыкой, в которой все играют
не выбранные ими роли, вот только умирать приходится по-настоящему. Это по-
настоящему гениальное кино, которое я могу рекомендовать любому из своих
читателей. Вообще тема пьесы, заданности сценария, — это сквозная тема
творчества Гринуэя. В большинстве его творений показано, как архетипический
сюжет захватывает людей, у них нет свободы, нет выбора: они отыгрывают заданную
им роль, и эта игра разворачивается до логического завершения, то есть до смерти.
Гибель героя у Гринуэя сравнима с гибелью героя античной трагедии: герой — это
бог, но плата за богоподобие — жертва.

Немного позже я посмотрел «Стену» Алана Паркера. И еще одно потрясение,
и еще один прорыв. В сущности, очень простой сюжет, но совершенно потрясающее
символическое решение. Посмотрев «Стену», первое, что я сделал, — это выбросил
телевизор. Надо сказать, что я сделал это чертовски вовремя, на дворе был
2000 год, и если прежде на телевидении еще проскальзывали реальные культурные
ценности, то с того года телевизор стал главным инструментом убийства души. Так
что «Стена» появилась в моем развитии очень вовремя.

Особую роль сыграл Тарковский. Вот странное дело: мне абсолютно не близки
те этические императивы, которые подспудно присутствуют в его творчестве. Из-
за этих императивов большинство людей нашего круга не слишком воспринимают
Тарковского, видя в нем своего рода парахристианского моралиста, и только.
Но, как всякий истинный художник, Тарковский выбивается за пределы даже своих
убеждений. «Сталкер» — это рассказ о первой встрече человека с радикально
Иным. В фильме нет ни одного спецэффекта, ни одного намека на то, что Зона
вообще что-то меняет, но пространство организовано так, что зритель вместе с
героями оказывается в этой Зоне. То же самое можно сказать и о «Солярисе».
В своих лекциях я часто говрю, что Земля — это своего рода Солярис в миниатюре.
Земля говорит с нами так же, как Солярис с прибывшими на него космонавтами, это
происходит без явных «чудес», но, по сути, механизм тот же самый.

Следующее потрясение — это «В присутствии клоуна» Бергмана.
Я убежден что это самый экзистенциально страшный фильм, который когда-либо
снимал человек. Последние слова героя такие: «Я тону, тону, и все-таки тону».

Если ваше восприятие открыто, фильм произведет на вас по-настоящему шоковое
впечатление. Это квинтэссенция экзистенциальной безнадежности. Ужас, который
обнажает Бергман в своем предпоследнем фильме, ужас смерти, бессмысленности,
беспомощности человека перед миром и собой, — это ужас, которому надо иметь
мужество поглядеть в глаза. Герою не противостоит никто, его не преследуют,
единственный его кошмар — это белый клоун, который приходит между сном и явью.
Но, глядя на клоуна, мы понимаем что это — смерть, и она страшнее, чем тысячи
образов, созданных индустрией фильмов ужасов. Потому что это — реальное.

Конечно, после этого фильма я пересмотрел всего Бергмана. Вообще я
редко пересматриваю и перечитываю, но недавно устроил для себя настоящую
ретроспективу Бергмана и смотрел то, что так потрясало меня двадцать лет назад.
И впечатление не было смазанным, сила действия оставалась не меньшей.

Бергман — это единственный режиссер, у которого раскрывается только одна
тема: человек перед внутренним кошмаром, перед бездной. Внешние перипетии
— не более, чем декорации для обнажения этой бесплодной земли. Можно всю
жизнь бегать от «бесплодной земли» и прятаться за розовыми очками. Это путь,
по которому идет практически весь Нью Эйдж. Но на самом деле настоящий путь
невозможен без столкновения с этим экзистенциальным уровнем. Можно сколько
угодно утешаться тем, что душа перевоплощается, но это не снимает неотвратимости
и кошмара смерти. Можно сколько угодно говорить о любви всех ко всем, но это не
снимает ужаса одиночества. Бергман — это величайший мастер Нигредо, алхимик
от кино, достигший совершенства в своих «работах в черном».

Дальше мы переходим собственно к оккультному кино. Говоря об оккультном в
кино, мы можем смотреть широко, рассматривая каждый шедевр как манифестацию
внутренней бесконечности. И действительно, даже у самых далеких от оккультизма
режиссеров есть потрясающие символы, которые можно понять, только зная их
оккультное значение. Например, финал «Жертвоприношения» Тарковского. Это
же самая сильная иллюстрация смены Эонов. Герой должен «переспать с ведьмой,
чтобы спасти мир». Он, этот солидный господин, само воплощение патриархальных
ценностей, должен приползти на коленях к служанке и соединиться с ней. Только
тогда война отступает. Разве не этот посыл лежит в основе всего современного
оккультизма? В узком же смысле термин «оккультное кино» может быть отнесен к
тем, кто сознательно творил свои произведения как мистерии. И прежде всего это
Алехандро Ходоровски и Фернандо Аррабаль.

Ходоровски — гений, которого знают очень немногие. Его «Священная
гора» — это алхимический Опус, процесс очистки клипотических зодиакальных
архетипов от их негативных влияний. Это фильм-мистерия, таким он и задумывался.
А «Святая кровь» Ходоровски — это великолепная замаскированная под триллер
мистерия освобождения духа из оков материи. По сюжету обычный триллер: главный
герой — маньяк, убивающий женщин по приказу Ужасной Матери. Но он очень уж
похож на Христа. Ходоровски как бы говорит внимательному зрителю: посмотрите,
вот что делал христианский дух на протяжении двадцати веков своей власти. Охота
на ведьм, презрение к плоти, презрение к телу, к женщине. И одновременно
абсолютное доминирование «Матери-Церкви», эдакий культ символического скоп-
чества во имя матери. Это уже ересь, уже богохульство, уже намек на более глубин-
ный уровень прочтения. В конце героя арестовывают, но он освобождается, он впер-
вые обретает свои руки, мы переживаем настоящий катарсис. Лет пятнадцать назад
я писал подробный анализ этого фильма, до сих пор не потерявший актуальности.

Вообще тема Ужасной Матери для меня всегда была очень личной. После того
как в четырнадцать лет мне приснилось, что моя мать превращается в пантеру
и соблазняет меня, так что я сам теряю человеческий облик, я инстинктивно
пытался разобраться с проблемой Ужасной Матери. Отсюда мой интерес сначала к
психоанализу, потом к Юнгу и Нойманну. Тема Эдипа — это еще одна страшная
тема, требующая осмысления.

Абсолютным шедевром оккультного кино является фильм Кеннета Энгера
«Восход Люцифера». Этот фильм вообще не имеет сюжета, мы смотрим клип с по-
трясающей музыкой длинной в сорок минут. Если посмотреть этот фильм в изме-
ненном состоянии сознания, можно действительно выйти в пространство чистых
архетипов, но здесь я замолкаю, ибо и так сказано очень много….

Не могу пройти мимо еще трех фильмов, в свое время поразивших меня. Во-
первых, это «Возвращение» Звягинцева. Это фильм о неудачной инициации, которая
приходит к провалу и в конце концов приводит к гибели не сына, но отца. Это фильм
о современных людях, тотально привязанных к матери, материи, материальному и не
способных сделать шаг за пределы. Осознают они это или нет — они убивают Дух,
убивают Небо, убивают Отца. Мы смотрим на первобытные традиционные культу-
ры как на отсталых дикарей, но у этих «дикарей» есть огромное преимущество перед
нами — все они проходят инициацию и получают связь с Небом. Эта связь потеря-
на для современного человека, и нужно титаническое усилие, чтобы ее восстановить.

Еще один фильм — «Мать Иоанна от ангелов» Ежи Кавалеровича. Фильм
глубоко сакральный и величественный, в котором показана изнанка христианского
мифа и очень полно открывается, что такое демоны на самом деле. Голливуд изрядно
спекулировал на теме одержимости, но только в «Матери Иоанне» обнажается
настоящая природа демонов, которые живут в человеческой душе и одновременно
являются абсолютно автономными силами.

Еще одно мое кинооткровение — первый и последний русский фильм
ужасов «Прикосновение» Альберта Мкртчяна. Чисто русский кошмар. Знаете,
я убежден ,что в культуре страха всегда содержится некая очень важная тайна
духа времени. Например, в викторианскую эпоху были распространены истории о
привидениях. Скелет в шкафу —радикальная противоположность целомудренной
респектабельности замкнутых в своем мире английских леди и джентльменов.
Начиная с 1980-х годов новое осмысление получили истории о вампирах. Вампир
— это портрет современного западного человека. Он не обладает креативностью, не
отбрасывает тени, лишен души. Он живет, ест, пьет, но жизненно нуждается в живой
крови. Вампир — это на самом деле образ среднего потребителя: ему постоянно
нужны вливания новой крови, новых впечатлений, связей, переживаний, которые
не могут наполнить эту зияющую черную дыру. А то, что в современной массовой
культуре все больше популярна тема «зомби- апокалипсиса», мне кажется, более чем
диагностично. Это уже крайняя точка распада: зомби как нечто полностью лишенное
своей воли и способное только жрать.

Так вот, если каждая культура и каждая эпоха имеет свой кошмар, то форзи —
это русский кошмар. Ни один иностранец никогда не поймет «Прикосновение» по-
настоящему. Наш кошмар — это не Фредди Крюгер и не Джейсон Вурхиз, которых
невозможно смотреть без улыбки. Наш кошмар — это форзи. Холодный портрет
деда-ударника, висящий на стене и своей тоталитарной моральной безупречностью
враждебный самой жизни во всем ее многообразии. «Прикосновение» было снято в
девяностые, но, по сути, это фильм-пророчество, фильм о состоянии современного
человека, уже не способного жить и подчиненного этой жуткой тоталитарной власти
«дедов». Еще ни в одном фильме я не видел, чтобы Враг был показан настолько
рельефно и полно.

Отдельно хочу сказать о трех фильмах — «Девятые врата» Полански,
«Стихия страсти» Артура Эгели и «Забриски-пойнт» Антониони. Я объединяю
эти три таких тотально непохожих работы по одному принципу — в них режиссерам
удалось передать сакральное, инициатическое измерение сексуальности. Особенно в
этом плане мне нравятся «Девятые врата». Полански много общался с оккульти-
стами и, несомненно, знал, ЧТО и КТО открывает последние врата.

Как я уже сказал, здесь я пишу о фильмах, которые для меня стали
определяющими. Безусловно, есть еще целый блок «учебных» фильмов. Например,
фильм «Голубой ангел» фон Штернберга с Марлен Дитрих в главной роли Мария
Луиза фон Франц, самая близкая ученица и духовная дочь Юнга, рекомендовала
смотреть в качестве иллюстрации одержимости Анимой, «Лунатики» Мика
Гарриса по сценарию Стивена Кинга как нельзя лучше обнажают материнский
комплекс, а еще целый ряд фильмов акцентирует необходимость сопротивления
индивидуального сознания системе, погружающей человека в иллюзию. Навскидку
вспоминаются «Матрица», «Нирвана», «Тринадцатый этаж», «Шоу Трумана»,
«Теорема Зеро». Все эти фильмы — притчи об освобождении сознания, но, к сожа-
лению, не многие способны воспринять их как руководство к действию.

Я убежден, что проблема современного человека — в его незримой границе
между образом мысли и образом действия, образом жизни. Человек может
восхищаться «Матрицей», но оставаться винтиком системы, ни на миг не помышляя
о побеге. Человек может сочувствовать персонажам, но в жизни осуждать подобных
им людей. Нам мучительно не хватает целостности восприятия, единства мысли и
действия, личности и сущности. Но я убежден, что инициатическое, дионисийское
восприятие искусства позволяет прийти к большей целостности.

Очень интересно. Получилась такая интеллектуальная
биография ценителя кино. Хотелось бы познакомиться
также с вашей биографией читателя.

Читателем я стал лет в одиннадцать. Мать с бабушкой купили «Энциклопедию
молодой семьи», в которой был раздел «Интимный мир семьи». Эта книга никогда
бы не заинтересовала меня, если бы они не имели неосторожность сказать, что
ее надо от меня спрятать. Но, поскольку я не знал, что именно мне запрещено, я
стал читать всё, и особенно обратил внимание на раздел о воспитании. Сейчас это
кажется забавным, но подростком я зачитывался множеством книг о воспитании
детей, словно хотел уяснить для себя, что не так в моей семье, как «не так» меня
воспитывают. И первой книгой, ставшей для меня потрясением, были «Парадоксы
возраста и воспитания» Аллы Боссарт. Это очень сильная и очень честная книга.
Меня поразило, с какой бескомпромиссностью автор обнажает изъяны свои героев,
изуродованных семьей и школой, и в каждом из них, как в увеличительном стекле,
я узнавал себя и видел ту опасность, которая стоит передо мной, если я не найду в
себе силы разорвать путы.

Лет в тринадцать я прочитал свою первую психологическую книгу. Это были
«Люди, которые играют в игры» Эрика Берна. Конечно, едва ли я мог понять в
том возрасте даже популярную психологию, но главный посыл автора (сценарии —
это то, что надо преодолеть) по-настоящему вдохновил меня.

Первой серьезной книгой, которую я прочитал, была повесть Альбера Камю
«Посторонний». История о том, как я вышел на эту книгу, вызывает улыбку, и она
заслуживает того, чтобы быть рассказанной. К пятнадцати годам я сформировался
как настоящий хулиган, ненавидевший любое образование и практически ничего
не читавший (с уже упомянутым странным предпочтением книг по воспитанию).
Однажды вечером, когда мы стояли с приятелем у его подъезда, к нам подошла
пьяная дама. По ее словам, там она ждала мужа от любовницы, она была весьма
экзальтирована и среди ее потока сознания выделялись слова о том что в «Падении»
Альбера Камю содержится вся трагедия мира. Друг поспешил ретироваться, я какое-
то время слушал ее излияния, втайне надеясь убедить ее «отомстить» мужу и таким
образом расстаться со своей девственностью. Увы, этим подростковым желаниям
было не суждено сбыться, однако ее слова плотно засели в моей памяти, и когда
через неделю я «случайно» увидел потрепанный томик Камю, я не мог его не купить.

Камю был для меня потрясением. Я впервые увидел литературу нонконформизма,
литературу, которая зовет прочь от всех социальных условностей, литературу, ко-
торая воспевает Постороннего, свободного от штампов социума и живущего здесь
и сейчас. Я был потрясен. Старые «хулиганства» мне больше не были интересны:
с этого момента я мечтал о настоящем интеллектуальном бунте, интеллектуальном
восстании, становлении себя как Постороннего.

Дальнейшие книги я читал по цепочке — сначала книги того же издательства,
потом книги по справочнику «100 самых важных писателей», потом (а реальность,
как я уже говорил, похожа на Солярис, и через год чтения я как-то естественно
оказался в читающем кругу общения) по рекомендациям друзей.

И следующей книгой-инициацией, ключом к следующим вратам, стала для
меня книга Германа Гессе «Демиан». Как раз тогда я столкнулся с трансперсо-
нальной психологией и понял, что тот радикальный атеизм и материализм, кото-
рый я исповедовал вслед за экзистенциалистами, был, скажем так, неполон. Бунт
экзистенциалиста — это первый шаг, но правда в том, что реальность — это не
творение доброго Бога, но и не мир, лишенный внутреннего смысла, в котором все —
случайность и бессмысленность. Я получил свой первый трансперсональный опыт,
и мне нужны были новые ориентиры.

Абраксас. Бог за пределами добра и зла. Бог, который есть ВСЁ. Бог, в сцена-
рий которого вписана вся реальность. Радикальная отмена моралистичного видения
Бога, утверждение сакрального как вещи в себе, как самоценной реальности. Глав-
ный герой в своих метаниях мне напомнил меня самого. И эта книга стала ответом.
Как я уже говорил, я не люблю устанавливать догму, общую для всех, но вот именно
реакция на «Демиана» для меня стала лакмусовой бумажкой, которая помогает
определить, «свой» передо мной человек или нет. Если идеи Бога по ту сторону
противоположностей, единства Эроса и Логоса, имморализма музыки находят
понимание, согласие, резонанс, — я могу говорить о «нашем» человеке. Если же
«Демиан» вызывает отторжение — это явно человек совсем другого культурного
поля и, строго говоря, в эзотеризме ему делать нечего.

Главная идея Гессе, она же главная идея Юнга, — идея соединения
противоположностей, не изъятия одной из сторон бинера, но соединения самых
расщепленных элементов в единую мандалу. Вот что вдохновило меня в двухты-
сячном и что вдохновляет меня до сих пор. И примерно тогда же я открыл для себя
Юнга.

Оглядываясь назад, я могу с гордостью сказать, что на своем пути я практически
не метался. То есть на первый взгляд может показаться, что я проходил разные
школы и мировоззрения. Но каждый следующий шаг никогда не был «отречением»
от шага предыдущего. Скорей я естественным образом включал нечто новое в свою
мандалу, не отказываясь от прошлого. К сожалению, такая установка встречается не
часто. Мне приходилось наблюдать человека, который за год умудрился побывать
буддистом, телемитом, иудеем, атеистом, причем каждый новый шаг сопровождался
отречением от предыдущего. У меня так не было никогда. Да, под влиянием своего
первого учителя на какой-то момент я вошел в буддизм, но понимание того, что это
не мое мировоззрение, пришло практически сразу, и я продолжил расширять свое
пространство.

Из литературы, прочитанной тогда, помню большое влияние Мережковского.
Это странно, что христианский мистик оказывал на меня большое влияние, но его
проза, как и проза Гессе, пронизана тоской по соединению противоположностей.
Разве его «Юлиан» — не попытка соединить дух и плоть, христианство и
язычество? Именно опираясь на Мережковского, Юнг понял, что соединение
противоположностей — главная цель духовного развития, но это соединение
невозможно на базе христианства.

Следующим для меня был Кроули. Я не хочу повторяться, поскольку
историю знакомства с «Книгой Закона» подробно описал в книге «На темной
стороне Луны». Хочу только подчеркнуть, что меня по-настоящему поразило
то, насколько при внешнем отличии посыл Кроули к «страстному соединению
противоположностей» соответствовал всему, что я уже знал от Юнга и Гессе.
«Страстное соединение противоположностей», «пока вы не поймете, что тезис и
антитезис одинаково истинны, вы не поймете ничего» — эти слова Кроули почти
цитировали Юнга. У Кроули я наконец-то нашел внятно сформулированную идею
сакральности сексуальности, необходимости эротического освобождения. Этот
намек, конечно, есть и у Гессе, особенно в описании связи Синклера и госпожи Евы
в финале «Демиана», но у Кроули эта тема была в полной мере разработана и рас-
крыта так, как нигде более. И, конечно, Кроули был таким же мятежником, как и я.
Это не могло не привлекать, и я стал искать единомышленников.

Я благодарю судьбу за вступление в ОТО. Помню свое первое впечатление,
когда я оказался в доме главы Ордена брата Марсия. Книги. Книги у него везде.
Это богатейшая библиотека, которую я когда-либо видел. Это был для меня первый
и окончательный знак — я там, где нужно.

Понимаете, в чем дело: в большинстве своем эзотеристы ужасно ограниченны.
Если уж такой человек «находит свой путь», он не читает ничего, кроме того,
что относится к его пути. Формируется такая закрытая система, каркас, шоры.
Когда я шел на свою первую встречу с представителями Ордена, я очень боялся
что столкнусь с тем же, с чем сталкивался уже во многих эзотерических группах,
— с таким сектанством, замкнутым кругозором. Но брат Марсий оказался
самым образованным человеком, кого я вообще когда-либо видел. И много лет
каждую неделю я прочитывал одну книгу по его рекомендации из его библиотеки,
постепенно шаг за шагом выстраивая свой образ мира. Это было очень плодотворное
в интеллектуальном плане время.

Из литературы, прочитанной тогда, самое сильное впечатление оказали на
меня Лоренс Даррелл и Густав Майринк. Даррелл — очень особенный писатель,
писатель-эстет, писатель, способный показать за банальными сюжетными событиями
мистериальное измерение, вечные архетипы. «Александрийский квартет» —
это самое большое интеллектуальное наслаждение, с каким мне приходилось
сталкиваться.

Что же касается Майринка, то при всем моем несогласии с некоторыми
тонкостями его мировоззрения именно его я могу назвать главным оккультным
писателем. Понимаете, в чем дело: Майринк — это инициатический реализм.
То, что он описывает, — это фантазия лишь в относительной степени, ибо когда
человек входит в воды посвящения, сталкивается с внутренней бесконечностью,
сама реальность начинает подчиняться одному алгоритму. Например, в «Зеленом
лике» Майринк показывает, как выбранное единожды магическое имя подчиняет
себе носителя. Он уже обречен реализовывать миф этого имени, осознаёт он это или
нет, желает или нет. Я не раз наблюдал подобное в жизни. А в «Ангеле западного
окна» Майринк показывает, как сюжет «прошлой жизни» становится одновременно
сценарием для жизни этой. Происходящее с той и этой сторон зеркального стекла
оказывается соразмерно, симметрично.

Еще одно в свое время потрясшее меня произведение — «Сказание о титанах»
Якова Голосовкера. Это удивительная книга удивительного человека со страшной
судьбой. В ней он как будто обнажает другую сторону мифа, его излом, Тень.

Последним литературным наслаждением стало для меня прочтение «Реки без
берегов» Ганса Хейни Яна. Не уверен, что могу рекомендовать эту книгу всем,
поскольку большинству читателей она покажется крайне скучной и затянутой. Но
для меня это было желанное литературное отдохновение, наслаждение каждым об-
разом, каждым символом, каждой метафорой. Это удивительно красивый и глубо-
кий текст, в котором происходит потрясающий переход от сюжета романтического
странствия к экзистенциальной бездне.

Еще одна книга, которую я не могу обойти молчанием, — «Иллюзионист»
Аниты Мейсон. Она очень вовремя попала ко мне, став частью одной из самых
важных синхроний в моей жизни, что я подробно описываю в книге «На темной
стороне Луны». Но и сам по себе «Иллюзионист» в высшей степени заслуживает
внимания, поскольку его автор с потрясающей, пронзительной ясностью осмысляет
миф Симона, «отца всех ересей», со стороны самого Симона.

Знаете, пока я отвечал на этот ваш вопрос, я вспомнил, что когда-то уже
рассказывал о своих литературных странствиях в одном из интервью. Если
позволите, дальше я просто буду цитировать сам себя.

Карл Густав Юнг. Если вы заходили на мой сайт www.castalia.ru, то видели там
на заставке три портрета — Гессе, Кроули и Юнга. Это три главные фигуры чтения
для меня. Юнг удивителен тем, что рассуждает о таких глубинах, которыми раньше
занимались мистики, теологи, проповедники, пророки. Но он говорит об этих глуби-
нах как ученый. Юнг до сих пор фатально не понят в нашей культуре, его время еще
не пришло. На мой взгляд, он дает модель мира, в которой мы можем восстановить
связи с нашим глубинным Я, Богообразом, Самостью. Подлинно современный
человек не может принять примитивный религиозный буквализм с его верой в чудеса
и наивными, если понимать их буквально, мифами. Но если выбросить эти мифы
совсем, наша душа будет нищей. Без мифа, без символа, без образа мы рискуем
превратиться в функцию, машину, инструмент — часть системы. Даже абсолютные
материалисты вроде Айн Рэнд вынуждены обращаться к мифологической образности
— разве не прекрасен миф об Атланте, расправляющем плечи и сбрасывающем с
себя вековой груз? Юнг показал, как быть индивидом в подлинном смысле слова,
и чтение для меня — один из важнейших способов достижения этого, наряду с
другими, будь то анализ снов, ритуалы, мистерии, медитации.

Алистер Кроули. Его называли самым опасным, самым испорченным человеком
на земле. А почему? Человек, который никогда не убивал (кроме трех грабителей,
которые пытались отнять у него деньги в Индии), не предавал, всегда следовал
принципам чести. Не потому ли, что он предложил совершенно оригинальную
модель, альтернативную всем моделям, навязываемым системой, властью,
подавлением? Модель, с помощью которой каждый может восстановить связь
с глубинами, отбросить чувство греховности, открыть наслаждение как способ
познания своего личного Бога, Богини? Кроули взорвал христианскую систему и

даже после смерти оставался опасен для системы, он вдохновлял всех ключевых
нонконформистов шестидесятых —Тимоти Лири, Джона Леннона, Джими
Пейджа, Джима Моррисона… Говорят, что мертвые поэты не кусаются, но мертвые
оккультисты кусаются и с той стороны зеркального стекла. Кроули все еще опасен
и поэтому так важен, так лично, интимно значим для меня.

Что еще я читаю? Древние тексты. Античную литературу — Гомера, Еврипида,
Софокла. Это чистый живой миф, миф, который столь же актуален сейчас, важно
только иметь к нему правильные ключи. Потому что боги все так же воюют во всех
войнах и спорят во всех спорах, как и во времена Гомера.

Серебряный век. Мне особенно интересен символизм: Брюсов, Гиппиус, Ме-
режковский, Белый. Эти ребята понимали, что пришло время уйти от утилитарно-
го понимания искусства, превратить искусство в жизнетворчество, породить жи-
вой символ, который может соединить две бездны — бездну плоти и бездну духа.
Мир Серебряного века до сих пор не понят и не осмыслен в полной мере. Нерв
Серебряного века — это живой оккультизм, мистерия, стремление вернуться от
отчужденного восприятия искусства к живому проживанию, символу, мистерии.
Серебряный век — это вершина русской культуры.

«Фауст» Гете. Черт возьми, в одном Фаусте эзотеризма больше, чем во всех
томах сочинений Блаватской и Безант, вместе взятых! Это вечная история и ключ к
пониманию самых тонких процессов духовного пути. Но Фауста надо уметь читать,
надо понимать, что такое архетипы, знать алхимические законы и гностическую
традицию — не случайно Гете был читателем Арнольда Готфрида, возродившего
интерес к доселе запретному гностицизму.

Читаю Ницше, Ибсена, Штирнера. Читаю сюрреалистов и экспрессионистов.
Очень люблю прозу Франца Кафки, Мервина Пика, Робертсона Дэвиса, поэзию
Хименеса. Огромное значение для меня имеют Тимоти Лири, Роберт Антон Уилсон,
которого мы заново открываем. Читаю тексты трансперсональной психологии,
несмотря на их некоторую поверхностность в сравнении с тем же Юнгом, — там
иногда попадаются потрясающие прозрения.

Читаю традиционалистов. Да, я терпеть не могу традиционализм, но я один из
самых внимательных его читателей. Генон, Эвола, Дугин. Нельзя спорить с чем-то,
не зная, о чем идет речь. Я не люблю традиционалистов за их претензии на безус-
ловную истину, за их желание вернуться в прошлое, за их ненависть к технике, за их
тоталитарное мышление, пренебрежение ценностью индивида. Но при этом в тек-
стах традиционалистов попадаются ценные идеи, позволяющие осмыслить символи-
ческое с самых неожиданных и тонких позиций. Например, я могу абсолютно не раз-
делять политические взгляды Дугина, но должен признать, что моя книга «Полет
змея» выросла из одной-единственной его статьи — «Учение Зверя», а многие мои
поздние прозрения из другой небольшой статьи — «Режим воды». Дугин — гений,
надо это признать. Злой гений, но гений, черт возьми!

Еще я читаю фантастику. Это может показаться странным, ведь ее у нас принято
считать «низким жанром», но для меня это не более чем условность. Фантасти-
ку надо научиться читать под особым углом, рассматривая ее не как буквальное
повествование, а как особую игру символов. Юнг писал, что в алхимических
средневековых текстах содержится предчувствие нового времени. Мне кажется,
что фантастические романы — «Гиперион» Симмонса, «Ворнан-19» Силверберга,
«Отклонение от нормы» и «Золотоглазые» Уиндема, «Конец детства» Кларка
— содержат в себе тоже своего рода предчувствие нового мира. Но фантастика
очень разная, и каким будет новый мир, какие сюжеты, какие мифы победят — об
этом говорить еще рано.

Хотелось бы чуть больше поговорить о Германе Гессе. Это
ведь третья из «культурных икон» Касталии. К сожалению,
из Гессе я именно «Игру в бисер» (из которой и взят вами
образ страны интеллектуалов Касталия) не смог прочесть
до конца, показалось скучно. И именно об этой книге вы
не особенно упоминаете в своих работах. Расскажите под-
робнее, чем для вас важен Гессе, какие из его произведе-
ний нельзя не прочесть, на ваш взгляд, и почему.

Вы сказали о трех культурных иконах Касталии, и прежде чем говорить о Гессе,
я хотел бы сказать о самом принципе этих «культурных икон». Вы уже знаете, что в
пространстве Касталии могут быть реализованы самые разные дискурсы. Например,
от оккультизма у нас регулярно читаются лекции по французской традиции Таро,
которая нам чужда, и по рунам, и по восточным системам. По психологии у нас
не раз выступал лектор, представляющий школу гештальт-психологии. Одним
словом, культурные иконы представляют здесь нечто большее, чем самих себя.
Они, если угодно, — некие принципы. Юнг представляет принцип науки, не той
сциентистской науки, к которой мы привыкли, но науки, пытающейся на современном
языке осмыслить сакральное пространство. Под этим знаком у нас могут быть
исследования о физиках Паули и Капре, о биологе Портмане и других. То есть
Юнг здесь представляет как бы высший уровень научного подхода к сакральному.
Кроули же представляет оккультизм, как он есть. В своей предыдущей книге я
подробно рассказываю, почему для нас столь значима именно личность Кроули, но
здесь ограничусь одним: Кроули — это эталонный пример человека из оккультной
традиции, который внедряет научный подход в духовную практику. Кроули и Юнг
— две взаимодополняющие противоположности: один стоит на берегу науки и
смотрит в сакральное, другой стоит на берегу сакрального и смотрит в науку. Именно
так стоит понимать их символический статус.

И в этой связи становится понятна роль Гессе. Гессе у нас представляет, если
угодно, искусство Нового Эона, принцип творчества как сакрального действия. Он
не принадлежит ни к оккультизму, ни к науке, но является своего рода мостом между
одним и другим. Я убежден, что в Новом Эоне роль искусства должна быть гораздо
более высокой.

В «традиционном» оккультизме существует тенденция недооценивать искусство.
Искусство рассматривается как нечто «всего лишь душевное» по отношению к
высшему, «духовному» знанию, на обладание которым претендует адепт. С другой
стороны, и в мире строгой науки роль искусства вторична: искусство понимается
как нечто, данное «для развлечения», игра фантазии. То есть консервативная наука
и консервативная эзотерика на удивление единодушны в своем определении искус-
ства. Но в духе Нового Эона все противоположно. Юнгу в период его духовного
нисхождения в глубины пришлось обратиться к искусству; одних видений было
мало, он зарисовывал все, что чувствовал и переживал. И хотя Юнг воспринимал
слова своей Анимы об «искусстве» негативно, в конце жизни он говорил, что «по-
настоящему его понимают только поэты». Но и Кроули придавал искусству осо-
бый статус и заявлял, что «подлинный художник выше мага». Конечно, Кроули
легко было так говорить, ведь он был и тем, и другим, а какому-нибудь крутому
посвященному визионеру будет весьма неприятно слышать, что какой-то художник
или писатель, согласно новой традиции более значим, чем он. Но такова правда
Нового Эона. Искусство есть мост между двумя берегами.

И вот теперь я могу перейти к личности и творчеству самого Гессе. Почему
именно он? Во-первых, потому что среди всех писателей он — один из наиболее
осознанных и последовательных в своем отношении к эзотеризму. Так, в «Демиане»
он обращается к гностической символике, в «Сиддхартхе» — к восточной, а его
повесть «Клейн и Вагнер» ненавязчиво отсылает к «Кольцу Нибелунгов». Гессе
— один из немногих, кто по-настоящему осознает значение оккультного источника
творчества.

Во-вторых, его творчество по своему посылу этически наиболее соответствует
ценностям Нового Эона. В центре практически любого его произведения, кроме
самых ранних, лежит проблема противоположностей, MysteriumConiunctionis, сое-
динение духа и материи, света и тьмы, мужского и женского. Для получившего хри-
стианское воспитание Гессе именно это было главным вызовом — уйти от христиан-
ского дуализма, противопоставления Логоса и Эроса. Вы никогда не задумывались о
том, почему в Библии один и тот же глагол «познать» означает и интеллектуальное
усилие, и эротический акт («Адам познал Еву»)?

Наконец, в-третьих, Гессе одним из первых полностью уходит от классических
литературных стратегий, где каждый герой представляет некий целостный тип,
персону, маску, которую всегда можно обозначить через его функцию — скажем,
герой, злодей, друг героя, возлюбленная героя. Герой у Гессе — это не абстрактный
герой, а человек, личность, разрываемая между противоположностями. Гессе
фактически создает новую «психологическую» литературу, и не удивительно, что в
одном из его романов появляется тот же самый образ Бога, что и в главной тайной
книге Юнга, — Абраксас, Бог, соединяющий свет и тьму, добро и зло, Логос и
Эрос.

Мне трудно ответить на ваш вопрос о том, какие произведения Гессе нельзя не
прочесть. В наше время таких произведений в принципе не может быть. Как я уже
говорил, это во времена Гете у каждого культурного человека был свой обязательный
культурный багаж, набор текстов, который был обязан знать каждый образованный
человек. Но сейчас, в современном информационном метаболизме, количество
информации увеличилось в миллионы раз, и то, что будет обязательно для одного
человека, для другого может быть вне его поля. Например, я считаю себя неплохо
образованным человеком, но, держу пари, многие из моих читателей могут счесть
меня неучем, потому что я не читал, к примеру, «Войну и мир» Толстого. Но каждая
микрокультура создает свой особый набор.

Поэтому я позволю себе переформулировать ваш вопрос следующим образом:
какие книги Гессе являются основными для моего становления и для дискурса
Касталии? И тогда я могу дать очень простой ответ.

Прежде всего «Демиан», о котором я уже говорил. Во-первых, эта книга писа-
лась по горячим следам анализа Гессе у ученика Юнга. Во-вторых, все принципы,
о которых я вел речь ранее, здесь проявлены наиболее выпукло. В-третьих, в кон-
це этой повести есть очень важная для нас тема сакрального Эроса. Эротизм можно
встретить в каждом втором литературном произведении, но только единицам удается
почувствовать, передать САКРАЛЬНОЕ измерение эротизма. И «Демиан» —
это первое, о чем я вспомню.

Вторым я бы назвал роман «Степной Волк». Это фактически первое произведе-
ние, которое осознанно творится автором в промежуточной реальности воображения,
в мире пурпурного ангела, если говорить поэтически. И снова тот же самый посыл —
конфликт противоположностей, уже не столь простых, как в «Демиане», конфликт,
трансцендируемый смехом бессмертных как символом Самости, пребывающей за
пределами любых возможных противоположностей.

И, наконец, «Игра в бисер», о которой вы говорили. В самом начале этой
книги упоминается некий «швейцарский музыковед, к тому же страстный любитель
математики», известный как «Базельский Игрок». Под музыкой и математикой тут
подразумеваются две бездны — стихия творчества и стихия рацио. Именно с этим
«Игроком» Гессе связывает «высочайший расцвет» своей Игры, и мы сейчас знаем
точно, что под ним подразумевался Юнг, с которым Гессе имел дружеское общение.
Игра в бисер — это игра символов, смыслов, соответствий, видение единства
разных сфер и областей, когда одно научное открытие, стихотворение или, скажем,
сновидение оказывается непротиворечиво увязано с тем или иным архетипом.
Вершина этой Игры достигается в последней партии, в основе которой оказывается
И-цзин — система, которая содержит в себе всю вселенную. Мне кажется, что
неким прообразом такой Игры являются таблицы книги «777» Алистера Кроули, а
ее движущая сила — вечное стремление человека установить соответствия между
разными классами идей и вещей, которое прослеживается в оккультной традиции еще
со времен Генриха Корнелия Агриппы. Гессе мог не знать о Кроули, но об Агриппе
он знал совершенно точно.

Я думаю, что сложность «Игры в бисер» в том, что она выдает самую
напряженную и высокую из октав противоположностей, ту последнюю
противоположность, которую, похоже, не смог разрешить сам Гессе. Вначале, в
«Демиане», для Гессе актуален разрыв между благочестием и грехом, между на-
слаждением мыслью и чувственным наслаждением. С этого разрыва начинает почти
каждый. Для меня конфликт с официальной религией начался с принципиального
несогласия: «Что греховного может быть в наслаждении, если при этом оба получают
удовольствие?» Но это лишь точка отсчета. Это актуально в двадцать лет и не
столь актуально в тридцать пять. «Степной Волк» указывает другую дуальность
— волк и человек, а шире — мещанин и творческая личность. Стремление к покою
и стремление к интенсивности. Герой «Степного Волка» Гарри Галлер просто
разрывается между этими разнополярными влечениями. Он хотел бы быть в покое,
но одновременно его влечет то, что я бы назвал «животной стороной творчества».
Да-да, «когда б вы знали, из какого сора…»

Но и эта противоположность — не окончательная. Самая страшная
противоположность — это социум и дух. Наслаждение Игрой в Касталийском
ордене не табуирует ни эротические приключения, ни творчество (хотя стихи среди
магистров Игры воспринимаются как странность). Единственное, что закрыто
для любого магистра, — это мир активности в социуме. Игра требует созерцания,
мир — действия. И эта проблема не решается, Кнехт, главный герой «Игра в
бисер», пытается уйти в мир, чтобы привнести опыт созерцания в действие, но
гибнет, не успев толком в этом мире освоиться. Его смерть воспринимается как
нечто ошарашивающее. Почему? Почему Кнехт умирает? Может быть, он предал
Касталию, уйдя в мир? Но по тональности произведения мы понимаем, что это не
совсем то, что хотел сказать автор. Возможно, автор говорит о том, что созерцание
не способно вместить в себя мир социума с его механической, слепой силой, но, в
отличие от раннего Гессе, мир в «Игре в бисер» показан идеализированным. А мо-
жет быть, Гессе просто описывает опыт своей неудачи. И вот парадокс искусства:
создав из своей неудачи гениальный роман, он побеждает — не будь «Игры в
бисер», Гессе едва ли получил бы Нобелевскую премию. В юности я склонялся к
версии о предательстве, но сейчас мне ближе последняя версия. Я думаю, что это
высший уровень алхимии — превратить свою неудачу, свое поражение в искусство,
тем самым преобразовав его в победу. Это можно очень неправильно понять, потому
я должен оговориться, что речь идет о Гессе, а не о начинающем писателе, который
превращает зубную боль во вселенскую скорбь. В юности я тоже этим изрядно
грешил. Такие неудачи становятся еще большими неудачами. Но у Гессе был
Магистерий, наработанный всей его жизнью. Поэтому его Атанор смог выдержать
даже Неудачу, именно Неудачу с большой буквы. И это последняя тайна великого
писателя.

Вы часто упоминаете Серебряную нить и Мартиэль как ее
последнюю представительницу. Мне бы хотелось, чтобы
вы об этом рассказали подробнее. Что такое Серебряная
нить и кто такая Мартиэль? Я правильно понимаю, что
она ваш Учитель?

Очень важный вопрос. Мне приятно, что вы его задали, ведь, в отличие от
трех «культурных икон» Касталии, фигура Мартиэль во многом находится «в
тени» нашего дискурса, в том его секторе, который известен только близкому кругу
и самым внимательным читателям. На то были свои причины, но сейчас, когда
Мартиэль практически устранилась от активной жизни, думаю, этот разговор вполне
уместен.

Если я должен ответить, кто такая Мартиэль, предельно кратко, ответ очень
прост — менестрель. Если же можно расширить ответ, то она — менестрель,
имеющий одно из самых глубоких внутренних посвящений, формально не связанных
ни с одной традицией. Сам термин «традиция Серебряной нити» предложил я, и,
поскольку Мартиэль не возражала, так и закрепилось.

Когда я говорю о Мартиэль как о менестреле, я имею в виду очень конкретное
понятие нашей реальности, которое можно определить как «бард из культуры
ролевых игр». Бардовская песня широко распространилась в СССР в 1970-е годы.
Самые яркие Барды тех времен — Окуджава, Визбор, Высоцкий. Культура барда,
человека с гитарой, имеет свой, очень особый негласный канон. О чем, как правило,
поет бард? О приключениях, о горах, о походах, о политических проблемах (мы
знаем, что именно бардовская среда всегда была гласной и негласной оппозицией
власти), о любви. Иногда бард кладет на музыку классические стихотворения, от
сонетов Шекспира до Бродского. Но во всей бардовской культуре есть неглас-
ная договоренность: бардовская песня — всегда об этом мире, об этой реальности.
Некоторым исключением здесь являются очень ценимые мной мистические песни
Юрия Лореса, но они, как говорится, не делают погоды, да и знают Лореса прежде
всего по его лирическому блоку.

И вот в конце 1980-х — начале 1990-х появляется новая субкультура ролевых
игр. Сперва это были просто компании единомышленников, выезжавшие в лес, что-
бы разыграть любимые литературные сюжеты. Основная опора ролевой культуры —
конечно, мир Толкина, но со временем появляются «альтернативные прочтения», на-
чинают «разыгрываться» и другие миры, появляются особого рода «специализации»
в рамках субкультуры.

Людям со стороны «ролевики» кажутся этакими эскапистами, что совершенно не
верно. Конечно, при желании можно найти много примеров ролевиков, сбегающих
от жестокой реальности мира в свои фантазии, но основная среда называет таких
«глюколовами», в то время как на некоторые ролевые полигоны люди приезжают на
таких автомобилях, о которых я могу только мечтать. Это очень особая субкультура,
дающая возможность в полной мере освободить воображение. И очень показательно,
что эта субкультура, в отличие от множества других (готы, панки, хиппи), возникла
на российской земле и может рассматриваться как специфически российский
феномен. Субкультура ролевых игр, конечно, существует и на Западе, но там она
даже не жалкая тень, а тень тени того, что такое ролевики в России.

Так вот, по мере развития воображения ролевики очень часто совершенно
спонтанно открывали для себя реальность магического, сакрального. Вот представьте
себе сцену: лес, полигон, у всех свои роли, игрок, отыгрывающий светлого паладина,
преследует черного мага, тот на бегу пытается последовательно произнести
заклинание, что по ролевым законам как бы «нейтрализует», «убьет» персонажа
преследователя. Он начинает кричать: «Да разверзнется под тобой земля»…
И в этот момент надежный мост, по которому бежит паладин, проваливается и
паладин оказывается по горло в ручье. Хохот, смех, а подспудно у всех свидетелей
мысль: «Ух ты, так, может быть, магия работает!» И когда таких милых и забавных
эпизодов становится не один, а десять, постепенно выкристаллизовываются те, кто
спонтанно открывает для себя полноценную реальность магического воображения.
Они могут понятия не иметь о скраинге или астрале, но их преимущество в том, что
то, что для других книжные абстракции, для них — живой опыт. Появляются особые
воображаемые ролевые игры, так называемые «отраженки», в которых ведущий и
ведомые сами вместе изучают выбранную ими реальность, как бы подчиняясь ее
законам. А чем более глубокие и эмоциональные уровни воображения оказываются
задействованы, тем больше вероятность синхроний, магии, чудес. Такое вот
спонтанное развитие шестого чувства.

И, разумеется, в этой субкультуре появляются свои «люди с гитарой». Называть
их «бардами» вроде бы не совсем корректно, ни в одной сугубо бардовской тусовке
их не примут, слишком отличаются их темы от бардовских. Это всегда о чем-то «с
другой стороны зеркала», это может быть воспевание вымышленных миров, опи-
сание своего ролевого опыта или просто удивительные символические сплетения.
В отличие от бардов, этим новым «людям с гитарой» в принципе не интересны ни
политика, ни любовная лирика (если, конечно, любовь не разыгрывается в некоем
вымышленном королевстве между отпрысками враждующих родов вроде тех же
светлых паладинов и черных магов). Так появилось самоназвание «менестрели». С
точки зрения изначальной этимологии, их с тем же успехом можно было бы называть
и бардами, ведь исторически барды — это жрецы друидов, певцы и поэты сакраль-
ного знания былых времен. Но в современности слово «барды» уже имеет свое
значение, свою смысловую нишу, поэтому и стали этих новых людей с гитарами
называть менестрелями.

Менестрельская культура очень неоднородна. 95 процентов их творчества — это
абсолютно шаблонные ролевые песни, не имеющие никакой ценности вне контекста, в
котором они создаются. Однако есть и особые пять процентов, к которым относится
Мартиэль. Помимо Мартиэль, я бы отнес к «высшим менестрелям» Лору Бочарову,
Райну — вот, пожалуй, и всё, хотя менестрелей я в свое время прослушал немало.
Но для меня песни Мартиэль имеют совсем иное значение, они могут жить в отры-
ве от контекста, в котором создавались, что и отличает Великое Искусство.

В общем, на дворе год, наверное, 2002, я еще ничего не знаю о Телеме, об-
щаюсь в кругу «ролевиков», которые, надо сказать, тщательно охраняют от
меня и других непосвященных (вот он — интуитивный эзотеризм) записи своих
внутренних менестрелей. Мне, конечно, интересно, я хочу услышать, что же от меня
так скрывают. И вот в результате конфликта внутри тусовки один из ребят, чтобы
насолить своей бывшей возлюбленной, начинает раздавать архив аудиозаписей
всем желающим, в первых рядах которых — я. В общем, история «Золотой Зари»
Мценского уезда… И, разумеется, сам факт «запретности» создает для меня
очарование, я начинаю слушать эти огромные архивы.

Разумеется, как и можно было ожидать, 95 процентов записей не производят
на меня никакого впечатления. К тому времени я воспитан на очень хорошей поэзии
и сразу чувствую любую клишированность. Но оставшиеся пять. Я открываю
папку «Мартиэль», слушаю и прихожу в изумление: «Господи, откуда она это
знает?» В одной песне — полноценное описание инициатического пути буквально
по стадиям Пути Стрелы Древа Жизни. В другой — самый пронзительный, самый
прекрасный гимн Лилит (а я уже тогда осознавал себя как служителя именно
этой Богини). В третьей она поет о Христе, но не о Христе ортодоксов, а о гно-
стическом Христе, соединяющем противоположности. В четвертой практически
дословно излагает гностическую версию Эдемского мифа. Я напомню вам, речь
идет о 2002 годе, ничего этого, а особенно «Пути Стрелы», она просто не может
знать, материалы только переводятся, доступны лишь самому узкому кругу. Надо
ли говорить, насколько я был потрясен этой встречей? Одна папка песен Мартиэль
легко перевешивала все остальное содержимое того аудиоархива, как гиря перо.

Естественно, у меня теперь есть мечта: я хочу увидеть этого человека. Если
я сталкиваюсь с гением, я хочу быть ему представлен, а в данном случае речь
идет о Гении с большой буквы. Интернет появился уже тогда, я начинаю искать
«подступы», общаясь с питерской околоролевой и околомагической средой. Но
вначале кажется, что все бесполезно, — Мартиэль не вела публичных блогов, ушла
из среды. Как выяснилось, она ухаживала за парализованной бабушкой и просто не
могла позволить себе жить прежней жизнью.

Где-то через пару лет мне наконец-то улыбается удача. Я нахожу одну из
немногих настоящих люциферианок, Ашхан, которая через одного человека знакома
с Марти (Мартиэль). Еще год я жду, когда она сможет устроить нашу встречу.
Письмо Ашхан приходит к Марти, когда парализованная бабушка умирает и
Мартиэль готова вернуться.

Я ликую. Я до конца жизни запомню нашу первую встречу в «Африке».
Я понимал, что это самый важный момент моей жизни, сравнимый с пробуждением
Кундалини и первой орденской инициацией. Это удивительно, но, будучи далекой от
официального оккультизма (интересно, что, прочитав одну книгу про «оккультные
ордены» и «магические войны посвященных сотой степени», Мартиэль пишет из-
умительный сатирический сонет «Излом»), она полностью говорит на моем языке,
или, будем корректны, — я говорю на ее языке. Совпадают даже символические
тонкости вроде «рубиновой и сапфировой стадий посвящения» (у Кроули важнейшие
ритуалы — «Звездный Рубин» и «Звездный Сапфир»).

Начинается общение, переписка, я чувствую, что наконец-то нашел человека,
который действительно, а не на уровне простого формального знания, прошел дальше
меня. Я называю себя ее учеником. Насколько это корректно? Формально Мартиэль
меня ничему не «учила» — не было посвящения, церемонии, высоких слов. Просто
болтали о том, о сем, переписывались. Но меня поражало то, насколько она всегда
могла увидеть любую ситуацию, любой вопрос под неожиданным, иным углом, так
что одного взгляда с такой позиции было достаточно, чтобы решить проблему. Это
работа самого высшего уровня, на котором Слово — это именно Слово, Логос, а не
пустая болтовня, как это часто бывает. Иногда у меня в мыслях мог только появиться
вопрос, и она вдруг начинала петь песню, которую я раньше не слышал, и, не успев
озвучить свой вопрос, я уже получал исчерпывающий ответ. Понимаете, в чем дело:
в эзотерической среде существуют сотни и тысячи так называемых «мастеров»,
«адептов», «учителей», за которыми не стоит вообще ничего. А когда за челове-
ком стоит что-то Реальное, он не будет называть себя «великим адептом», за него
это скажут другие. Но чтобы быть этим «другим», нужно пройти долгий и трудный
путь. Это как у Шекли — «чтобы задать правильный вопрос, нужно иметь половину
ответа». У меня эта половина была, поэтому я мог сразу, по нескольким песням,
понять, кто передо мной.

Затем начинаются концерты. Возможно, моей самой большой заслугой перед
вечностью, как бы пафосно это ни звучало, являются не мои книги, идеи, но то, что
я успел настоять, чтобы песни Мартиэль были записаны в хорошем качестве. Так
вышел ее альбом «Трилогия». Я становлюсь организатором ее концертов в Москве
и Санкт-Петербурге. Один из удаленных членов нашего клуба начинает делать
особые клипы на ее песни. Эти клипы были настоящими произведениями искусства,
помогавшими понять посыл Мартиэль тем, кто был не так близко к ней на пути
познания. Мы очень много общаемся, каждые такие дружеские посиделки — это
особое «возвышение души», после ее концертов, неважно, данных перед полным
залом или на кухне для трех человек, я всегда чувствовал совершенно потрясающее
очищение души, как бы прикосновение к Источнику. Я попросил ее дать мне слова
и символы для создания ритуалов, и эти слова и символы заработали — правда, для
этого должен был пройти не один год, и даже не пять лет.

Когда я создавал свой проект, я чувствовал зримую и незримую поддержку
Мартиэль, это проявилось даже на уровне сновидений. Если бы не ее поддержка, я
наверняка бы разбился, как Симон из апокрифической легенды, но Эон сменился,
и миф отыгрался совсем по-иному. На этом плане «пурпурного ангела» у нас
было несколько интересных встреч, о которых я предпочту сохранить «молчание
Сфинкса».

А в один прекрасный момент мне удалось убедить ее «усыновить» меня. Вы
знаете, что в Телеме огромное значение придается понятию «магического ребенка»,
что Кроули искал свое магическое дитя всю жизнь. Это связано с магией крови,
самой сильной, самой возвышенной магией, какая только существует. Скажем,
разрезать руки и соединить кровь означает побрататься, стать навек побратимами,
а если пара прокалывает пальцы и выдавливает по капле крови в бокал вина —
это брачные узы, которые с этого момента считаются «свершившимися свыше».
А усыновление, принятие в род выглядит как простое выпивание одной капли кро-
ви. И Мартиэль, и я прекрасно знаем, ЧТО такое магия крови, и она много лет не
соглашалась на это предложение. А в какой-то момент, увидев легкое сомнение, я
нашелся и сказал: «Марти, ты же маг, спроси у рун, можно или нет». Руны ответили
«Анзус», и все вопросы были сняты. Так что я, наверное, не столько ученик, сколько
магический сын Мартиэль. Вообще, повторюсь, я убежден, что магия крови — это
самая сокровенная и самая могущественная из возможных магий. Таких «магических
детей» у Мартиэль двое — я и моя сестра Анна Тхэн. Вот почему, кстати, я смело
передал Анне право проводить любые мантические работы от имени Касталии —
она не ученица, а именно сестра, имеющая силу того же потока Серебряной нити.

Что касается вашего вопроса о Серебряной нити… Ну, это строка из одной
из важнейших песен Мартиэль — «Лишь за нить серебряную держись, что тебе
брошена, а плетется ниточка из любви, что тобой создана, а держится ниточка
на крови, что тобой роздана». Знаете, что удивительно? Путь Гимел — между
сефирами Кетер и Тифарет на Древе Жизни — путь, ведущий через бездну бытия,
изображается в серебряном цвете. А адепт Телемы, вступая на эту последнюю нить,
клянется «излить всю кровь жизни своей в чашу Бабалон». Кстати, о Вавилонской
Блуднице у Мартиэль тоже есть песня, я очень люблю из нее припев: «Вавилонская
Блудница, нам так мало жить дано, в кубке солнечном искрится жизни алое вино». И
я еще раз подчеркиваю: это не сознательное знание, не копирование уже известных
культурных эзотерических шаблонов. Это — живой опыт, в котором она смогла
пройти гораздо дальше меня. Я надеюсь, вы понимаете, что я говорю только о своем
восприятии и не вправе разглашать даже малейшие нюансы ее пути, которые мне
известны.

Мартиэль уже прекратила концертную деятельность по состоянию здоровья. Так
что теперь мы можем только слушать ее в записях и смотреть в чудом сохранившихся
видеоклипах.