Заточение и освобождение или Джинн, запертый в бутылке алхимии и психологии

Вольфганг Гигерих

Заточение и освобождение или Джинн , запертый в бутылке алхимии и психологии

(из Сборника Алхимия) 

Прежде, чем я начну, я должен обозначить позицию, с точки зрения которой я говорю о алхимии и о «которой» алхимии я собираюсь говорить. Что касается первого пункта, я говорю как психолог, имеющий определенный психологический интерес. И алхимия, о которой я говорю, в основном является образом алхимии, который порождается  ее описаниями Юнга. Так что то, что я могу сказать, не может притязать на исторически и филологически верную оценку такого  подлинного исторического феномена, как алхимия, со всем ее невероятным индивидуальным разнообразием, с ее  отсутствием  как лингвистической, так и мыслительной ясности. Моей первоначальной целью не является понимание алхимии сообразно ее собственному смыслу, сообразно ее эпохе, Средневековья. Я скорее хочу увидеть, как психология соотносится с этой алхимией (этим инородным телом в теле психологии). Благодаря Юнгу уже были исследованы параллели между алхимией и психологией, и алхимия оказалась включенной в психологию. Я бы мог так же сказать: я хочу взглянуть на алхимию версии Юнга и ее применение в психологии.

Вольфганг Гигерих, PhD – юнгианский психоаналитик, имеющий частную практику в Ворзее, Германия, который широко публикуется и дает лекции по всему миру. Его книги переведены на русский и английский, такие, как, например «Логическая жизнь души. На пути к точному понятию психологии» — М.: Клуб Касталия, 2018,  «Dialectics & Analytical Psychology: The El Capitan Canyon Seminar» (совместно с  David L. Miller and Greg Mogenson), New Orleans; публикации в журнале «Источник» 2005 года, и последняя его работа «The Neurosis of Psychology: Primary Papers Towards a Critical Psychology Volume One, Collected English Papers of Wolfgang Giegerich», New Orleans, публикуемая в журнале «Источник» в 2006 году.

  Конечно же, это невероятно знаково и очень характерно для  работ Юнга, что Юнг чувствовал потребность сделать из нечто настолько отдаленного от психологии, как алхимия, составной элемент своей психологической теории. Чуждость алхимиии, как минимум, удвоена. Она заинтересована в химических субстанциях и процессах, выполняемых с материей, а не с людьми и с их чувствами, идеями, конфликтами и так далее. И для нас это в высшей мере устарело – и является таковым уже несколько веков; мы отделены от этого фундаментальным  историческим разрывом. Сознание, которое дало истоки алхимии и взрастило почву для алхимической практики в лаборатории, как и ораторское искусство, в лучшем случае, может быть восстановлено лишь в чертогах нашего разума, но ему никогда не стать частями нас самих вновь. Интерес для нас составляет то понимание, что для Юнга, кроме иных аспектов, именно чуждость алхимии и сделала ее настолько драгоценной. В отличие от, пожалуй, всех остальных психологов, он не удовлетворялся клиническим наблюдением (изучением того, что происходило внутри людей) как основой того, на чем должна быть воздвигнута психология. Очевидно, Юнгу необходимо было уйти от непосредственного психологического опыта, повернуться спиной к психологии в более узком (персоналистическом) ее понимании, дабы найти нечто по-настоящему  иное, которое, на первый взгляд, вероятно, не могло быть рассмотрено в качестве психологии, или чего-либо подходящего  для этой науки.

 Психология в рассмотрении Юнга, так, как мы можем интерпретировать его открытия, требует  непохожести, различия – хоть и не вовсе иного, в поверхностном смысле. Нечто абсолютно неуместного. Она требует своего собственного внутреннего различия. Психология должна отражать самое себя и базироваться на истинном (даже если оно в высшей мере внутреннее) другом. По этой причине Юнг усвоил многое из алхимии и вписал ее в психологию. Она была в достаточной мере чужой, чтобы быть в действительности  исключенной из современной психологии и, в то же самое время, достаточно открытой системой, чтобы было возможным дать ей некое психологическое объяснение. Как мы можем заключить, причина данной потребности у Юнга была в том, что он был инстинктивно открыт к «психологическому различию», к пониманию того факта, что настоящая психология не может сама по себе быть «непосредственной психологией», но должна стать составной частью «непосредственной психологии». Это – одна из свойств его психологии, которое выделяет его на фоне всех других теорий психологии того времени.  И объективная, теоретическая причина для этого внутреннего различия – в собственной нужде психологии преодолеть весь наивный эмпиризм (тенденцию немедленно превращаться в собственный объект) – тенденцию неизбежно фатальную ля этой дисциплины, потому как она характеризуется фактом, что в ней психе исследует самое себя. Подобная позиция наивной непосредственности создает структурно невозможным создать  в данной системе возможности для принятие во внимание  западни «психологического уравнения». Юнг остро ощущал эту проблему.

 Во всяком случае, посредством алхимии юнгианская психология имеет, на теоретическом уровне свою собственную категорию иного – инородное тело внутри себя. Таким образом, сохраняется внутренняя напряженность. Это напряжение может быть продуктивным, если мы сравним две полярности по двум вопросам:

• Справедлива ли психологическая теория по отношению к духу своего собственного внутреннего различия? То, что она обнаружила позднее, действительно ли проникло и пропитало в структуру того, что было ранее?
• В этом ином, в этом различии, в алхимии — будучи понятой, осмысленной, описанной этой теорией таким образом, что «алхимический импульс» (внутренний лейтмотив, сила алхимии), сможет ли психология найти свою целостность?

Имейте в виду, данный вопрос не касается соотношения исторической, фактической алхимии и психологического описания ее, но имманентен о том, соотносится ли понимание  психологии о том, что она сообщает о алхимии с тем, что содержится в этом ее собственном понимании алхимии. Очевидно, эти два вопроса являются двумя сторонами одной монеты.

Юнг придерживался мнения, что алхимия была «нащупывавшей себе дорогу предшественницей современной психологии» (CW 7 § 360), то есть «невольный предшественник его собственной психологии бессознательного, так же, как и историческая связка, соединявшая его собственную  психологию с гностицизмом. В этом смысле он полагал, как он объясняет особенно подробно в «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях» что его психология была живым продолжением вековой традиции, новым звеном в золотой цепи  исторических манифестаций истины души. Согласно этому утверждению, алхимия уже являлась неявной психологией в себе, но «ей препятствовала неизбежная конкретизация все еще незрелого и неопределившегося  разума», так что она «так никогда и не развилась в единую четкую психологическую формулу» ( § 361). Что в алхимии до сих пор было попросту неявным и скрытым в путанице, сотворенным грубым, незрелым разумом, сейчас, в современности, в собственных работах Юнга, получило шанс проявиться.

                                                         ***

Что же делает алхимию, какой ее видит Юнг, предшественницей психологии или даже скрытой психологией? Это – единство цели и предмета. «Но «тайна» ее точно так же находилась в процессе индивидуации, в факте трансформации личности посредством смешивания и склеивания благородных компонентов с базовыми, разделенными и низшими функциями, сознательным и бессознательным». (§ 370). И хотя это утверждение не находится ни в одной из поздних работ Юнга, этот постулат он поддерживал до конца своей жизни: постулат о том, что, в конечном итоге, интерес в трансформации личности  — то, что объединяет алхимию и психологию.

 Это утверждение влечет за собой сравнение, в смысле, названном выше: между интерпретацией алхимии в психологии Юнга и информацией о фактических данных о алхимии, поданных этой психологией. Подтверждается ли то, что психология утверждает внутренней конечной целью алхимии, тем, что мы узнаем о алхимии из опять же, психологического, описания ее феноменологии?

То, к чему стремились алхимики, был философский камень, панацея, красная настойка, эликсир жизни, aqua permanens, философское золото – упоминая лишь наиболее частые имена, даваемые конечной цели алхимического Великого Делания. Очевидно, что все эти субстанции, описания которых крайне парадоксальны во всех случаях, даже и вовсе противоречивы, не относятся к буквальным сущностям, которые представляется возможным найти или создать в сфере позитивистского. Юнг интерпретирует их как «Проекция Психического Содержимого» (CW 12, стр.242) и как мифологические символизации ( там же, § 342). Действительно, его точка зрения, что они являются символами — мы также могли бы сказать, метафорами —  общеизвестна, и его интерпретация алхимии как проекции (идей на вещества)prima facie  (с лат. с первого взгляда – прим. перев) также очень резонна – поскольку, постольку очевидно, что алхимик видит в своих ожиданиях что-то в материи, что на самом деле  не возможно, в буквальном смысле, позитивистски быть найденным в ней. Но его предположение встречает большие трудности, если мы взглянем на то, что Юнг говорит о том, что именно проектируется: «Для того, чтобы объяснить тайну материи, он проецировал иную тайну – его собственный психический фон – в то, что подлежало объяснению…» (§ 345). О проекции в целом Юнг утверждает «Во тьме внешней реальности я нахожу, не признавая его, внутреннее содержимое моей собственной психики». (§ 346, перевод изменен). Алхимик «испытывает свои проекции как свойство материи; но что он в действительности испытывал, было реальностью его бессознательного» (там же).

«Его собственный неизвестный психический фон», «внутреннее содержимое моей собственной психики», «его собственное бессознательное» — откуда Юнг берет эти приписывания? Очевидно, не с алхимических текстов или из духа алхимии, который он находит в этих текстах. Вполне очевидно, что алхимики не были заинтересованы в собственном личном развитии, индивидуации или трансформации. Это правда, обычно каждый адепт работал сам по себе, но тайна, которую он искал, никогда не являлась «его собственной». Лазурит был недвусмысленно камнем философов – и не одного, а многих. Красная настойка должна была бы быть эликсиром жизни как таковой, а не только лишь жизни одного-единого адепта. Панацея, таким же образом, была не понята им -как будто она предназначалась в качестве средства для его личного лечения или спасения; как pan—acea (все-лечение) она же понималась, во многом подобно тому, как вакцина, обнаруженная уже современной медициной – как нечто, что само собой разумеющееся, должно было бы принадлежать всему человечеству. Смысл вакцинирования или медицины или различных, всевозможных  методов лечения против всех заболеваний в том, что они – решение объективных проблем, которые угрожают человечеству в принципе, неважно, кому из людей случилось обнаружить или усовершенствовать лекарство. Медицина как область исследования — не частное, субъективное начинание. Как и наука, она пытается найти ответы на общие проблемы и является фундаментально общим усилием. Точно таким же образом, и алхимики, какими бы одинокими они не были в своих лабораториях, участвовали в коллективном проекте, который растянулся на столетия, и все они преследовали единую цель – найти тот самый «философский камень» (не каждый -свой собственный, личный) ( или какое иное, в особенности  символическое название они могли дать этой конечной цели). Подведя итог, можно сказать, что алхимия пыталась найти что-то, что имело бы логический статус объективного знания,  универсальной «истины». Трансформация индивида абсолютно не представляла для них интереса и не было темой их исследований, и, вероятно, и не могла попасть в их фокус внимания.

Весьма интересно, что сами тексты, которые Юнг цитирует в поддержку своего утверждения, что то, что испытывал алхимик, было его бессознательным, явно показывают не-личностное, не-субъективное средоточие мыслей. И это могло бы открыть глаза Юнга на несостоятельность его индивидуалистических предпосылок:

«…и своими глазами увидишь, как в воде будут появляться одна за другой фигуры, подобно тому, как Бог создал  все за шесть дней….» (§ 347)

Идея состояла в том, чтобы заполучить немедленное откровение, стать очевидцем Божьей работы по созиданию. Без сомнений, общий горизонт алхимического делания был космическим, в определенном смысле слова даже «теологическим». Нет следов заинтересованности в себе, нет эгоцентричности. Интерес алхимии принадлежал к более широкой сфере – сфере натурфилософии в герметической традиции. Юнг цитирует Novum Lumen, в той же главе, где речь идет о проекциях психического содержимого, последующим отрывком:

«Сделать видимым вещи скрытые в тени, и убрать тень, позволено Богом мудрому философу через природу…Все они происходят, но недоступны глазу простого человека, а глаза понимающие [intellectus]  и наделенные воображением постигают их [percipiunt] с верой и истинным видением [visu].»

Можно быть абсолютно уверенным, что у каждого адепта было личное страстное желание воочию наблюдать подобные опыты, узреть «эти вещи» глазами intellectus (что, в средневековом контексте, не должно быть спутанным с тем словом, которое имеем в виду мы, употребляя [обычно в умаляющем смысле] «интеллект» [например «интеллектуализм»]. Это был высший чертог разума, изначально принадлежавший лишь Богу, и только как нечто производное – человеку. Но, прямо как сегодня мы желаем лично увидеть Египетские пирамиды или Большой Каньон, или когда мы лично хотим приобрести знание великих умов нашей традиции, мы не интересуемся в первую очередь трансформацией нашей собственной личности, но чем-либо, что есть в реальном мире, так что его собственная индивидуация не была сосредоточием надежд адепта. Она не являлась целью в вещах, которые он жаждал увидеть. Его собственная личность не подразумевалась. Темой и объектом интереса было, говоря словами Фауста, узнать и соединиться с “was die Welt im Innersten zusammenhalt,” («Вселенной внутренней связью» — перевод Бориса Пастернака – прим. перев), то есть сокровеннейшую тайну или логику мира, или, говоря языком алхимического символизма, mysterium coniunctionis, таинство воссоединения как единство и борьбу противоположностей. Это секрет мироздания, создания мира не как исконного акта, случившегося в прошлом, а как вездесущая, живая, продолжающаяся  истина. Возможно, тут поможет аналогия. Каждый римско-католический священник должен лично совершить ритуал мессы каждый день,  но это ни в коей мере не подразумевает, что целью его, ради которой он это делает, является его собственная индивидуация. Заблуждение — делать подобные выводы из опытов, озарений, или попыток, имеющих цель, хоть и осуществляющихся лично. Неверно считать, что средоточие попытки или содержание опыта как-либо связаны с личным развитием человека.

 В то время, как трансформация моей личности – дело абсолютно личное, субъективное, в конечном счете, направленное на эго и практически применимое (утилитарно: имеет целью мое развитие и развитие), с предыдущей цитаты мы видим, что алхимия обращалась к пониманию, которое в корне общинно, потому как оно стремится к познанию и истине («правда и истинно правдивое видение»). Но личность, которой, возможно, повезет познать эту общую истину, как таковая не составляет интереса и не является важным; важна лишь истина природы или мира. Алхимик не искал своей личности, но сам дух Меркурия как тайну, глубоко сохранную  в реальности.

Так что, если Юнг утверждает, что алхимики проецировали «свой собственный неизвестный психический фон», и что его секрет был «фактом трансформации личности», он не обнаружил это в самой феноменологии алхимии, какова предстала ему в алхимических трактатах, которые он так усердно изучал. Скорее, это – настоящая проекция с его стороны, а, если быть точнее, ретроекция его собственного психологического предрассудка. Идея индивидуации в юнговском персонализированном или индивидуалистическом смысле алхимии навязана, это позднейшее наслоение.

То же самое относится к идее «бессознательного». Юнг утверждает, что мистические  опыты, которые иногда случались во время алхимического делания, «не могут быть ничем иным, как проекциями бессознательных содержаний». (§ 350) Мы уже кратко затрагивали тему «проекций», но сейчас взглянем на иной ее аспект. Эта идея влечет за собой серьезные предпосылки. Проекция предусматривает, что во мне внутри есть нечто, содержимое чего в «проекции» выбрасывается наружу и затем проявляется в субъекте снаружи, как самостоятельное явление, либо как черта эмпирически познаваемых вещей и людей. Придавая внимание этой концепции, психологическая теория занимается чем-то странным и противоречивым. С одной стороны, она утверждает скрытое движение изнутри снаружи, и, с другой стороны, логически исполняет то, что психоаналитики могли б назвать «обращением в противоположность» — а именно движение снаружи изнутри – полагая, что, феноменально говоря, что то, что снаружи видно как нечто реальное, или как черта чего-то реального, на самом деле является свойством внутренней психе субъекта. Но оба движения -вымышлены, так как на самом деле мы не видим, что такого было у алхимика внутри «до», которое точно вышло наружу, проделав путь с его внутреннего мира в мир внешний.

Это положение очень различается от теоретизирования самого Юнга, в котором идеи о «проекции» и «бессознательном содержимом» и т.д. по-настоящему являются краеугольным камнем его психологической доктрины и только впоследствии «увидены» в алхимии; сначала современные концепции, и только после утверждение, что они действенны для далекого прошлого. Здесь слово «проекция» оправдывается феноменологией того, что происходит. Но что касается дальновидных опытов алхимиков, мы можем попросту оставить эту воображаемую предполагаемую, противоречащую самой себе идею о двойном влиянии проекции и сконцентрироваться на простом феномене, что что-то снаружи действительно наблюдалось.

 Идея проекции, не подтверждаемая результатом эмпирического наблюдения, служит психологическому назначению поместить  внутрь человека нечто ценное, что заставляет ее привязаться к человеку – и свести то, что для алхимика было( как, впрочем и, феноменально, для беспристрастного наблюдателя) внутренней истиной или внутренней природой мироздания, к персональному значению. Это довольно теоретическая натурфилософия. Неосуществимые, фантастические описания алхимических опытов с материей легко становятся понятными, если мы учтем разницу их интересов в внутренней истине, мистерии природы, и абсолютно иной, современный, интерес к тому, что сейчас мы называем естественными науками (и современным мировоззрением, как таковым) – в эмпирике природы, к тому, что мы называем фактом. Если мы поймем историческую разницу между средневековым и современным разумом с их фундаментально различными идеями того, что реально, нам не потребуется искать утешение в психологических интерпретациях, поясняющих нам «проекции бессознательного содержимого». Для средневекового разума истина о природе априори была «метафизической», по существу мистической, не имеющая ничего общего с положительным фактом.

 Иная проблема, связанная с идеей «проекции бессознательного содержимого» связана с понятием «содержимого». Подразумевается, что то, что проецируется, существовало до проекции, и, неким образом, было уже оформлено как законченная сущность. Фантастический опыт, в таком случае — всего лишь изгнание подобных уже оформленных  объектов с их внутреннего вместилища в вместилище внешнее: такова теория о опытах с точки зрения материализующего, позитивистского мышления. Но почему невозможно то, что опыты алхимиков были истинной, подлинной продукцией, немедленными изобретениями? Другими словами, примерами креативной умозрительной мысли? Продуктами активного, живого ума? Творением вместо «проекции содержания»?  Живой мыслью ( в смысле активности процесса мышления)?

 Если так, если это процесс мышления, с которым мы имеем дело в алхимии, мы не нуждаемся в понятии бессознательного, подразумеваемого в фразе «бессознательное содержимое» (что, в данном случае, означает не более, чем содержимое, исходящее из бессознательного). Видения алхимиков – это деятельность ума сознательного, производное визионерства или мечтательного разума, их образы и идеи – продукты теоретической сознательной мысли, а мечты – воображения. Помимо мышления рационалистического, эмпирического, есть множество иных видов мышления, как например, эмоциональное, фантазийное, трезвое, парализованное, педантичное формалистское мышление, и т.д.

Именно позитивистский разум привносит «бессознательное». Логика, заключенная в этом понятии, такова, что, то, что, как алхимики полагали, существовало в предмете, на самом деле исходило не из характеристик этого предмета, а из иного (эмпирически доказанного) места – «бессознательного в них самих». Другими словами, теория «бессознательного» — это сенсуализм наоборот. Сенсуализм предполагает, что «нет ничего в разуме того, что прежде бы не было бы воспринято органами чувств». Психология бессознательного принимает это, разве что, она добавляет второй, альтернативный источник содержимого разума:  в дополнении мира снаружи, «впереди» разума, есть еще и «бессознательное» «позади» разума. Идея того, что разум не получает  всего своего содержимого ( исходящего с мира ощущений, или же с внутреннего резервуара бессознательного содержимого), но оригинальным образом немедленно производит его, таким образом, являясь в высшей мере продуктивной, табуирована. Разум не должен быть мыслящим разумом. Он должен быть исключительно рецептивным и «обрабатывающим данные».

 Несмотря на то, что мир, сводимый лишь к ощущениям, может подтверждаться лишь нашим опытом, идея «бессознательного» за видениями и идеями алхимиков – мистификация феноменального опыта, догматическое изобретение так сказать, «метафизической» сущности в рамках мира, рассматриваемого позитивистски! Такая активность разума, как умозрительная и поэтическая мысль, гипостазирована в объект, регион, или резервуар за разумом.

 Подчеркивая продуктивный и изобретательский аспект сознательной мысли и его мгновенную природу, я не хочу предполагать, что производительность – это работа одного лишь сознания, наделенного «Я», того что «на поверхности». Особенно в алхимии мы можем увидеть, как фантазии и идеи, даже появившиеся  у изолированного от других алхимиков, адепта, не являются его личной стряпней, а коллективными, часто весьма традиционными, идеями.  Здесь творческое индивидуальное сознание не принадлежит одному лишь человеку, но поддерживается и плавает в океане чего-то не личного — а именно, вековой интеллектуальной традицией и атмосферой. Это – климат всего этого герметичного духа, а не эго одного человека, которое творит акты  продуктивного умозрительного мышления у каждого адепта индивидуально. Юнг однажды написал, что мы всегда мечтаем под влиянием отношений. Расширяя понимание этого высказывания, можно было б сказать, что мы всегда мечтаем, находясь в реальном психологическом контексте. В равной степени, как и находясь под влиянием более поверхностного или более глубокого уровня психологической реальности, к которой открыто наше сознание. Но это касается не только лишь мечтательных мыслей. Это касается всего мышления, которое не связано с эго. И…

…чем менее человек психологически эмансипировал себя как истинная индивидуальность, которая выделяется из своей социальной группы или интеллектуальной традиции, и, скорее, находится в мистическом соучастии с ними (как, например, средневековые алхимики находились в мистическом соучастии с герметической традицией)…

И (или) чем более корни человека, в своем внутреннем величии и глубине («гения») восходят к самим основам, внутреннему ядру, истине этой традиции (в статусе, который, по существу, был достигнут им в исторической эволюции в относительно настоящем времени), тем более производное сознания такого человека не будет сводиться лишь к личной собственности эго. Всем великим – поэзией, искусством, философией, (редкими случаями действительно великого) искусством управлять государством и так далее –  во всем этом именно исторический локус ( пропитывающий человека) думает, а не индивидуальность как единое и неделимое целое.

(Здесь, я, тем не менее, вынужден добавить, что, рассматривая индивидуальность как таковую, мы не можем считать, что она неизменно пребывает на том или ином уровне. Поистине великий мыслитель может порой говорить довольно банальные вещи, которые исходят лишь из его эго-индивидуальности, а люди, которые, в основном, не кажутся гениями, могут иногда единожды создать великий труд, или осознание, исходящее из глубин. Мы все можем входить и выходить из пластов различной глубины и психологически-интеллектуальных климатов и быть вовлеченными в них, или, наоборот, эмансипироваться от них в разное время в разной степени. Алхимический текст «Aurora Consurgens» приписывается Фоме Аквинскому. Предположим, на секунду, примем это допущение в качестве эксперимента, и тогда мы можем сказать, что Фома, пребывая в своем кабинете или  келии, был великим теологом, который написал свой труд «Сумма теологии», но, когда, выражаясь языком метафоры(2), он переходил в «лабораторное ораторское искусство», он сразу же переключался или был поглощен герметической традицией и, таким образом, смог сотворить этот текст.)

 То, что думает – всегда сознание; и оно думает  всякий раз, неважно, мечтает ли оно, размышляет, фантазирует, находится в процессе поэтического или художественного творения или же думает в более узком смысле слова. Бредовая концепция «бессознательного» доходит до мистификации, понимаемо ли оно как резервуар подавляемого или же архетипического содержимого, или же инстинктов и желаний, или же в качестве закулисного фактора, который производит сны и направляет нашу судьбу, или же как место в разуме. «Бессознательное» — действительно метафизическое предположение, догматическое предположение психологии Юнга, закрепившееся в ней, вопреки его ужасу, который он часто высказывал перед метафизическими допущениями и  декларирование им строгого эмпиризма. Ненароком, оказалось, что оно служит определенной стратегической цели,  хоть сознательно этот термин был введен как обозначение «очевидного феномена». Но этот предполагаемый феномен не существует и именно поэтому «бессознательное» — это мистификация и ипостась метафизического.

 Цель понятия «бессознательного», в первую очередь, состоит в том, чтобы поддержать идею «своего собственного внутреннего психического фона». Таким образом, привязать феноменологию души к человеку и заключить, запереть ее в индивидуальности. Это остается истинным, хотя Юнг и часто утверждал, что мы находимся  в бессознательном, которое, как он говорит далее, постоянно окружает нас, идея, которая, конечно же, совсем противоположна такому ограждению. Но эта противоположная идея не привела Юнга к тому, чтобы полностью отменить идею о «собственном бессознательном». Конечно же, его идея о бессознательном вокруг нас – не пустые слова, но, тем не менее, он не порвал совсем с идеей бессознательного внутри нас. Это становится понятным по тому факту, что до конца своих дней Юнг последовательно придерживался мнения, что индивидуальность – тот довесок, который в итоге перевешивает чашу весов в свою сторону, что он или она – тот важный фактор, который создает историю, и только в ней возможно спасение или освобождение  (CW 10 § 586, 315, 536). И, определенно, весь его фокус внимания на процессе индивидуации и интроспекции указывает на то же самое.

Но, что более важно и имеет значение, так это, то, что запирание души в «самой себе» или в индивидуальности – просто другая форма отгораживания под эгидой «бессознательного». То, что мы обсуждали выше, все же происходит во внешней реальности или в воображении, и, таким образом, также заключает душу только во внешний смысл; в сердце души не приходит целостность. С помощью воображения  душа покидает свою родину и подобный выход дает ей возможность некоего отчуждения от самой себя. Даже учитывая, что наше воображение и наши фантазии обычно происходят внутри  разума и в буквальном смысле не выходят в материальный мир «снаружи», они все равно являются «проекцией» внутреннего разума. Но, с чувством «ограждения», которое дарит нам подобное понимание «бессознательного» мы остаемся в доме души, и вот почему это заключение  по-настоящему сотрясает  этот дом. Я имею в виду само значение слова «бессознательное». Оно логически изгоняет душу из сферы знания, мысли и осознанной осведомленности, как будто эти сферы имеют разные природы и истины. Концепция «бессознательного» — настоящая «проекция», перенос субъективного отношения функции в воображаемое «нечто» во внешней, объективной реальности. В конечном итоге, это гипостазирование, или объективно, утверждение воли к удержанию природы психической реальности в темноте, в невозможности раскрыть ее, в статусе материального (по сравнению с разумом). Эта концепция не просто невинно называет наблюдаемую реальность, но скорее являет собой программу, которая, тем не менее, прикрывается статусом (утверждаемого) факта. И программу эту лучше всего можно сформулировать цитатой Юнга, которую он позаимствовал у алхимии: ignotum per ignotius. Да, действительно, ни для алхимиков, ни для Юнга эта фраза ни в коей мере не означала программу. Нет, субъективно, сознательно, она воспринималась скорее как признание наших ограничений. Но объективно она выражает собой движение юнгианской психологии глубже в неизвестное без надежды на всякий свет. Единожды и навсегда оно отказывается от возможности выхода из пещеры.

 В мифологии Даная была заключена в темницу подземного склепа своим отцом Акрисием, Аргосским царем. Но намерениям Акрисия помешал Зевс, который влюбился в Данаю, и проник в темноту ее пещеры из райских высот, приняв форму золотого дождя, который оплодотворил ее, и, как мы предполагаем, таким образом, осветил ее темноту изнутри. Вот что происходит с тьмой в древнем мифе. Схожим образом, в Евангелии от Иоанна (1:14) говорится: «И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Синодальный перевод – прим. перев.) «И свет во тьме светит» (1:5), и далее, впрочем, в отличие от череды событий мифа, продолжение утверждает: «…и тьма не объяла его».

 Но психология же, в противоположность Акрисию, абсолютно успешна в том, чтобы посадить душу в темницу, намертво запечатав вход в подземную пещеру. «Бессознательное» остается темным по определению. Нет замка лучшего, нежели логический замок определения. Ни один райский золотой дождь не имеет и возможности просочиться сквозь то, что определено как  бессознательное. Возможность подлинной конъюнкции априори устранена. Как в данном случае может быть возможность конъюнкции, как может райский свет осветить тьму, если «бессознательное» изначально поглотило и присвоило своего собственного Другого – самый райский свет, который может пронзить тьму и вступить с ней в союз, а «рай» превратило в сделку? «С тех пор, как звезды упали с небес, и наши высочайшие символы поблекли, тайная жизнь управляет нами с помощью бессознательного». (CW 9i § 50). Здесь Юнг утверждает то, что невозможно сравнить с золотым дождем, который просочился к заключенной Данае. Падение звезд – эквивалент упразднения самого источника дождя, Зевса, и его Олимпа. Само место для света в этой системе мысли не просто стало временно незанятым, нет, оно раз и навсегда исчезло из этой мысли, недиалектически отменено. Сейчас эра гегемонии тьмы. И хоть звезды и сейчас могут сиять, пронзая светом бессознательное, и хоть тайная жизнь может управлять посредством бессознательного, сейчас принципиально, т.е. логически следует то, что нет никакого иного света, и иной жизни, нежели тайной под гнетом тоталитарного режима тьмы. Даже scintillae (искра- прим.перев.) в бессознательном, его собственные, естественные вспышки света остаются запертыми там навечно.

 Преданность психологии «бессознательному» сводится к последовательной попытке закрытия и создания просвета, который, согласно мифологии, был создан героем изначальной культуры, когда он разорвал тела родителей мира, Небо и Землю, который находились в вечном сожительстве, поднимая Отца Небо. «Бессознательное» как утверждаемый эмпирический факт являет собой Землю, которая более не имеет Отца Неба над собой, и даже не обнимаема Небом, как это было до поступка героя: оно поглотило Небо со звездами и всем небесным светом вместе. Теперь же, весь миф о отделении родителей мира считается как пришедшим из бессознательного как некоего реального источника. Последнее понимается как основная, всеобъемлющая реальность.

С «психологией бессознательного» само состояние возможности конъюнкции априори уничтожено. Психология бессознательного – открытое признание основополагающей тьмы. Сизигия невозможна, потому как бессознательное утратило своего Другого. Ligamentum (связь-прим.перев.), copula (связка-прим.перев), vinculum (цепи- прим. перев)  были разорваны. Разум систематически замуровывает себя в (психологическую) тьму благодаря помещению души и истины в «бессознательное» как их подлинное и исключительное место обитания, и избавляясь от «небес наверху».

 Но  разве не именно психология бессознательного, которая, в первую очередь, заставила нас вновь вспомнить забытые идеи и реалии mysterium coniunctionis, сизигии, vinculum (связь— прим. перев.), обратила на них внимание как на существенные и экзистенциальные психологические проблемы,  пытается внести новый свет в наше «погруженное в мрак настоящее» (Карл Густав Юнг «Письма», письмо Тринику 15 октября 1957)? Разве это не является целью психологией и аналитической психотерапии – делать сознательными сокровища бессознательного? Разве мы не внимательно наблюдаем наши сны, пытаясь понять их и интегрировать их в наши жизни? Разве Юнг, в отличие от Фрейда, в его полном отрицании superi (небесных богов) в пользу Ахерона (подземного мира), не предпринял попытку вновь соединить нас со светом, которые содержали мифы и символы во всем, что касается Души? Выраженные в догмах и ритуалах, разве они не послужили, с его помощью, возвращению страха перед Богом и богами? Разве неясно он выразился: «Вместо созидания света, мы таимся во тьме, вместо возвышения, мы разоблачаем, насмехаемся и презираем» (то же письмо) и показал этим, какова была его собственная точка зрения и цель?

 Да, все верно. Но безрезультатно. Все равно все это априори вытеснено фундаментальным замуровыванием психики в бессознательном. Вся наша преданность мифам и архетипическим образам, наш «уход за мечтами», как они порой называют это, наша живопись красками  бессознательного, все наши попытки перевести сферу сознания в поведение – всего лишь пример игры, в которую играет эго. Все это – эмпирические, семантические события и попытки, которые тщедушны против основополагающего логически-семантического поглощения любого света во тьме. Эти архетипы определены как архетипы коллективного бессознательного. Ни эмпирические, ни поведенческие попытки «переведения в сознание» ни перекрывает эту логическую дефиницию, которая состоит в том, что что-то нужно сделать сознательным из того, что принадлежит  «бессознательному».

 «Не все равно, называет ли кто что-либо «зависимостью» или «богом». Служить зависимости -мерзко и недостойно, а служить богу имеет огромный смысл и надежду, так как это – акт покорности высшей, невидимой и духовной силе», — говорит Юнг. (CW 13 § 55 – перевод изменен).И точно таким же образом есть разница, если кто-то называет что-либо «бессознательным» или же, например «абсолютным»,  потому как назвать это «бессознательным» — акт подавления, логического решения запереть его во тьме раз и навсегда. В нашей психологической наивности мы обычно полагаем, что имеет вес лишь то, что мы делаем, что мы ходим на анализ, внимательно наблюдаем за нашими сновидениями, посвящаем себя мифам и архетипам и т.д. Но, в психологическом смысле, то есть, для души, все это мало относится к делу. Все это происходит на уровне эго и относится не более чем к содержимому эго-сознания, его семантике. Но психология только начинается вопросами, поднимающими темы неявной логики или синтакса сознательного, категориях, концепциях, определениях, подразумеваемых предположениях – с тем, с чем сознание невидимо оперирует, способ, каким оно размышляет, и, весьма естественно, как само собой разумеещеся, постигает и осмысливает семантическое содержимое, эмпирические чувственные опыты. По этой причине, определенно, есть огромная психологическая разница, позволяем ли мы себе использовать понятие «бессознательного» или нет.

 Юнг признавался: «Следовательно, я предпочитаю термин «бессознательное», зная, что я таким же образом мог бы говорить и о «Боге» или «дэймоне», хотел бы я выразить себя мифическим языком». Последние

«понятия обладают огромным преимуществом, заключая в себе некое эмоциональное качество нуминозности, последнее – бессознательное- банально и потому более правдоподобно. Именно это понятие содержит в себе ту эмпирическую сферу, нашу будничную реальность, которая нам так хорошо известна. «Бессознательное» — понятие слишком нейтральное и рациональное, оно ничего говорит воображению. Введенное в научный оборот, оно является скорее инструментом для беспристрастных наблюдений, не претендуя на метафизичность, что выгодно отличает его от разного рода трансцендентных понятий, довольно спорных.»  (Карл Густав Юнг. «Воспоминания, сновидения, размышления»).

Мы видим очень четко, что Юнг был знаком с огромным значением для души того, какое имя использовать. Но мы также видим еще кое-что.

Во-первых, мы видим то, что Юнг выбрал термин «бессознательное», будучи методологически абсолютно осведомленным. Почему же? Потому что он настаивал на позитивизме современного научного взгляда. Это была его основная позиция. Направленная на систематическое исключение метафизического и трансцендентального измерения. Он представил все, что он заявил о архетипах и мистериях души как эмпирический факт, и ничто, кроме факта. Логически им был присвоен статус позитивизма, в то время, как под покрывающим все сводом этой понятийной защиты, семантически, им было позволено оставаться мистериями, богами, дэймонами. То, чем он занимался, как он считал, было естественной наукой. Он настаивал на том, что он не делал никаких метафизических заявлений, и мог прийти в весьма взвинченное состояние, когда чувствовал, что то, что он говорил, воспринималось как таковое. Метафизическое, трансцендентальное измерение было предано анафеме. Или, скорее, анафеме оно было предано лишь когда речь шла о истинно психологической проблеме использования имен и логических статусов, вытекающих из них, в то время как на субъективном, основанном на опыте и семантическом опыте (то есть, на уровне эго-сознания и его содержимого) Юнг предпочитал язык, который отдавал должное нуминозности и трансцендентальной природе опыты, например «Бог» вместо «зависимость». То, чему он позволял быть или даже в чем нуждался  с одной стороны, другой рукой он же и запрещал. Психологическая разница между психологически существенно логическим или синтаксическим уровнем и (психологически уже поглощенном в нечто большее, подавленном) субъективным и семантическим уровнем была убедительно оправданной, в его понимании, но он сам по-настоящему не осознал это и в последствия, которые они повлекли за собой. Это будет вторым наблюдением о цитатах из «Воспоминаний, сновидений, размышлений», на которые я хочу обратить внимание. Но, прежде, чем я еще вернусь к ним, я хочу истолковать некоторые иные находки.

Если то, что мы называем здесь, за неимением лучшего термина, мы назовем «метафизическим» и «трансцендентным» измерением, и если оно  систематически должно быть исключено из основного понятия психологии – «бессознательного», то как Юнг мог надеяться, что мы можем «творить свет» и «подниматься»? Подземелье абсолютно закрыто, потому что с небесами и небесным светом логически покончено. Даже, ссылаясь на его собственные слова, которые я упомянул, показывают, что все потеряно: «Вместо созидания света, мы таимся во тьме, вместо возвышения, мы разоблачаем, насмехаемся и презираем». Дело в том, что смысл никогда не был в том, что действительно создать свет и возвыситься. Все было наоборот. Зевс позволил своему золотому дождю выпасть в пещере Данаи по своему собственному желанию, и «люди, которые блуждаи во тьме, увидели великий свет»( с небес); Прометей украл огонь с небес или с кареты Гелиоса и принес его на землю. С какой поры то, что в мифах «никогда не случалось, но всегда есть» (Саллюстий) – откуда Прометей мог украсть огонь, когда трансцендентальное измерение было упразднено? Как мог свет рассеять тьму нашего существования, когда сам источник любого истинного  света мыслится как «бессознательное», как само подземелье? Когда небеса, как бывший источник света, солнца, луны, звезд был устранен раз и навсегда из чертог нашего знания, нашего «официального» мировоззрения, и когда сознание добровольно обосновывается в «банальности» (по Юнгу) «бессознательного» в своей позитивистски -фактической слепоте? Это  — идея «бессознательного», что это единственный способ, когда мы психологически (если даже не поведенчески») «запираем  в темницу» и «подвергаем…презрению». Почему же презрению? Потому как эта идея удерживает полное признание истины, от того, что оно заключает в себе. Логически она уже украла целое измерение, откуда и только откуда  Прометей мог украсть огонь или откуда мог неьесный свет рассеять нашу тьму.

Это второе наблюдение начинается утверждением Юнга, что понятия Бога или дэймона «обладают огромным преимуществом, заключая в себе некое эмоциональное качество нуминозности». Что мы имеем здесь — metabasis eis alio genos (переход в другой род, логическая ошибка- прим. перев.). «Бессознательное» — общее понятие, и относится к целой сфере или области, в то время как Бог и дэймон представляют собой индивидуальное содержимое, семантический уровень. Как мы уже увидели, «бессознательное» — логическое понятие, которое удерживает содержимое, на которое ссылается, в статусе  ignotum – неизвестного -прим. перев.), фундаментального непостижимого. В статусе, в котором наше сознание не может и никогда не должно принять за него интеллектуальную ответственность, признавая его истину (потому что иначе запретное  метафизическое измерение немедленно же вылезет из ящика Пандоры, в котором оно было заперто). Но Юнг умаляет проблему  того, какие имена использовать, и сводит ее лишь к субъективному эмоциональному и эмпирическому опыту: «банальное, нейтральное и рациональное» против «пробуждения эмоционального качества нуминозности и побуждение к воображению». Здесь мы видим, как подтверждается то, что мы наблюдали ранее, что Юнг сбегает от проблемы на семантический уровень, превращает и низводит  то, что на самом деле является вопросом является ли что-то истиной    в вопрос как оно влияет на нас в позитивистском(3) субъективном опыте. Подобная скотомизация логического вопроса истины, исподтишка покрытая умаляющей, но субъективно столь впечатляющей категорией позитивистски-фактического Erfahrbarkeit (возможность испытать опытным путем – прим. перев.) (это то слово, которое я привел ранее в цитате Юнга как «эмпирическая сфера», является самой по себе очень «бессознательной». Это логическая, «метафизическая» самокастрация, самоослепление, самозаточение в безвыходной логической, умственной тьме – и неважно, сколько субъективного опыта света – звезд и солнц и scintillae (искра- прим. перев) в бессознательном – возможно получить и насколько он может быть нуминозен. Перевод категории истины и категории знания в категорию субъективного эмоционального и побуждающего воображения качества – чистейшей воды психологизм, и психологизм не в поверхностном смысле, но на наивысшем или наиглубочайшем теоретическом уровне, в самой сути вопроса. «Бессознательное» в то же самое время – рычаг, посредством которого осуществляется этот постоянный перевод, нет, даже всегда осуществлялся – молчаливо, невидимо, неведомо.

 В алхимических терминах мы можем выразить те же самые наблюдения следующим образом: Юнг закрывает и герметически запечатывает дух в материи. Его дух – opus contra opus alchemicum. (делание против алхимического делания- прим. перев). Одна из главнейших целей алхимической работы было освободить дух Меркурия от его заточения в материи. Алхимики неверно обращались с их первоматерией, подвергая ее всем способам разрушительных и болезненных операций: превращению в порошок, разложению, сжиганию, solutio (растворение – прим. перев), ферментации и т.д. Алхимическая работа, в сущности была великой атакой образа, естественной предполагаемой формы материи, в которой она появилась. Неповрежденный образ и естественная форма, то есть статус «естественной сущности» должны быть преодолены, для того, чтобы субстанция могла б достичь формы своего духа, или эссенции. Когда субстанцию превращали в порошок, или в пепел, или же выпаривали, ее предполагаемая форма исчезала. И у тебя появлялось что-то иное – испарение, дистиллят, эссенция – в любом  случае, нечто, что более не имело образную форму. И абсолютно противоречивое самой себе природа целевого продукта – воды, которая была бы постоянной, камня, который не был бы камнем, показывает, что весь уровень естественного воображения был в принципе оставлен позади. (Только в принципе, впрочем. Так как в действительности это было дилеммой, если не сказать, трагедией, алхимии – то, к чему она логически стремилась, и, очевидно, уже выслушивала претензии к себе, она же сама сделала эмпирически невозможным посредством собственного все еще фантазийного стиля мышления  и оперируя в материально-естественной сфере химического. Ее работа – явный пример «проигрывания» этой работы «против природы» — работы отрицания естественного и воображаемого. И цель возможно было бы достичь, если только она была б интериоризирована в самое себя вместо того, чтобы быть понятой буквально, на уровне поведения, и если б она была бы применена к себе, а не проиграна в буквальном смысле на естественной материи во внешнем мире.)

 Юнг, же, напротив, был заядлым материалистом, так же, как он демонстрирует себя как позитивистский сенсуалист в отрывке выше. Конечно же, не на семантическом, а на психологическом, синтаксическом уровне. (На семантическом уровне и на уровне позиционирования себя, он, очевидно – противоположное. Но, то, что он в действительности делает и то, как он думает, как структурируется его мысль – более важно, чем то, чему он учит в открытую.). Он препятствует – и опять я должен внести уточнение: не на феноменологическом, практическом и семантических уровнях, но на основополагающе-теоретическом уровне – духу выбраться наружу, он логическим образом засовывает проблемы души обратно в форму или статус «материи», а именно в статус природных событий и эмпирических фактов и эмоционального опыта. Он не пытается освободить их от позитивизма в их истине, в которой они, с одной стороны, наконец-то вернутся домой и не будут более заточены в человеке из принципа («его собственный психический фон»). А с другой, и не будут запечатаны в логическом статусе окончательного позитивизма, замкнутости на самих себя. В конце концов, как мы читаем у Юнга, термин «бессознательное» был «введенным в научный оборот, он является скорее инструментом для беспристрастных наблюдений, не претендуя на метафизичность, что выгодно отличает его от разного рода трансцендентных понятий, довольно спорных». На теоретическом уровне Юнг нуждался и настаивал на непреодолимой пропасти, вдоль которой внешний бесстрастный наблюдатель смог бы составить свое нейтральное, то есть интеллектуально не тенденциозное, утверждение о per definitionem  (по определению- прим.перев) «бессознательного» психологического феномена в себе (и только в себе, только там, на той стороне пропасти, в личной экспериментальной сфере) «метафизического» и «трансцендентного» характера, которые определенно там были, и им было позволено там быть, нет, даже предполагалось их наличие там. Феноменам души было  уделено усиленное внимание, признание на эмоциональном уровне, огромное понимание, этическое отношение. Но в единственном, чего они действительно хотели, было абсолютно отказано им: интеллектуальное признание как нечто, что принадлежит к нашему познанию, почитание субъекта их ( и преданно, а не «бесстрастно») как имеющими статус истины.

Я заявил, что работа Юнга противоречила духу алхимии. Но, кажется, что алхимия на стороне Юнга, когда мы читаем следующий отрывок из главы «Проблема освобождения Меркурия», где он  рассматривает  сказку братьев Гримм «Дух в бутылке» в его эссе, названном «Дух Меркурий». Как известно, в этой сказке сын, который нашел запечатанную бутыль, в котором томился в заключении дух, в конце концов, после некоторых затруднений, выпустил духа из нее и был за это вознагражден. Юнг критически относится к этому освобождению духа. Он пишет:

«Что происходит, когда этот дух Гермес-Меркурий-Вотан, этот языческий бог, снова отпускается на свободу?…Avis Hermetis (птица гермесова) выпорхнула из стеклянной темницы: произошло нечто такое, чего сведущий алхимик хотел избежать любой ценой. Вот почему он опечатывал пробку своей бутыли магическими знаками и как можно дольше держал ее на самом медленном огне, дабы «не ускользнул тот, кто внутри». Ведь если он ускользает, то все отнявшее столько сил Деяние идет прахом и должно быть начато с самого начала….

Как бы там ни было, а поведение молодого человека – какой бы выгодой оно для него ни обернулось -следует назвать алхимически некорректным. ..Расцвет алхимии приходится на XVI и первую половину XVII вв. В ту пору из духовного сосуда, безусловно воспринимавшегося демонами как темница, действительно вырвался на волю некий буревестник. Алхимики, как уже говорилось, были против того,чтобы отпускать Меркурия на свободу. Они хотели, чтобы он оставался в бутылке и подвергался «внутренней» метаморфозе…» (Карл Густав Юнг. «Дух Меркурий»).

 

Без сомнения, Юнг прав в том, что алхимики неумолимо выбирали вариант заточения духа в бутылке. Но это утверждение не только лишь исторически верно. Я тоже соглашусь от всего сердца с Юнгом (который, цитируя позицию алхимиков, однозначно навязывает нам и свое видение) и алхимиками в том, что касается психологии . Неуловимому духу по определению нужно помешать ускользнуть. Бутыль должна быть запечатана.

Что же это значит конкретно? То, как я понимаю работу психолога – то, что она должна быть посвящена подручной «материи», без всяких компромиссов, независимо от того, чем она может быть: в кабинете — сон, обсуждаемый сегодня, воспоминание из прошлого, которое пришло сию минуту, эта эмоциональная реакция, которая стала темой сегодняшней сессии, а снаружи – любая проблема, изображение или сообщение, которое человек выберет для изучения. Когда тема будет выбрана, наша преданность ей должна быть всеобъемлющей, пока она будет занимать наш разум. «Все!» Закрытие. Ничто более не должно отвлекать нас от этой темы. Как, например, в интерпретации снов, мы должны «придерживаться образа», как требовали того Юнг и Лопез-Педраза. Мы должны быть качественно ограничены в том, о чем мы говорим с помощью точной феноменологии этого явления, не сбегая на уровень обобщений и абстракций, не делая шагов назад к тому, как оно  выглядит в действительности, и «чувствовать» его. Так что мы обязаны и в количественном отношении тщательно уделить внимание только лишь на самой сути. Алхимический сосуд и герметическая печать на нем перестают быть физическими объектами в психологии, но становятся умственной, методологической картиной мира, позицией, которая была сформирована Юнгом в уважении к фантазийному образу в последующем принципе, который я уже много раз цитировал и вынужден повториться еще раз. Это золотое правило психологии может mutatis mutandis (лат – изменив то, что нужно изменить- прим. перев.) быть применено к любой материи.

«Более же всего, не принимай ничего снаружи, что  принадлежит тому, что снаружи, потому как фантазия- образ уже имеет «все, в чем нуждается» [omne quo indiget] внутри себя.» (CW14 § 749)

Применение этого методологического принципа не должно быть педантичным, применяемым буквалистским, формалистическим разумом. Сложность в применении ее на практике заключается в том, что здесь нет критерия положительного факта, влияющего на решение, что должно быть снаружи, а что нет, что является истинно чужеродным, а что лишь поддерживает и усиливает те элементы, которые были изначально. Решение не может быть операционализировано. Скорее, оно требует  того «высшего ума», который требовал Юнг, ума, который, вероятно, тоньше, нежели тот, что наблюдался бы в другом подходе к проблеме. Ума, который выше других неслучайно. Ума, который содержит в себе, то, что Юнг мог бы назвать дифференцированной «чувственной функцией», а также хорошей интуитивной, внутренней восприимчивости к «душе» субъекта психологического исследования.

Этот методологический принцип означает, что разнообразнейшие вещи, как, например, свободные ассоциации, субъективные ощущения, каузальные объяснения о том, как материал мог появиться, любые предположения о лучших способах исследования сна, как эго могло реагировать в данном сне, или о других возможностях и потенциалах (хорошего) окончания сна, стали бы внешними, чуждыми и, вероятно, посчитались бы  наслоениями эго. Феномен – таков, какой он есть. Его следует уважать – и оставлять его закрытым от внешних влияний в его бытийности. Психологическая работа требует дисциплины и умения,  абстрактности независимо от своих собственных субъективных ощущений, личных мнений и внезапных идей, которые могут внезапно появиться, ввиду данного обстоятельства. И только тогда мы можем надеяться, что мы стали открытыми к само- отображению, и для логического самопроникновения предмета в свою собственную внутреннюю глубину, свою истину.

 Цель герметического закрытия – «внутренняя трансформация Меркурия». Материя должна быть заперта в алхимическом сосуде, потому что работа заключается в работе над собой же и используя себя же. Предполагается, что одна и та  же материя должна быть интериоризирована в себя, усилена, увеличена. Это- работа материи над самой собой. Плотно закрытый «сосуд» необходим для того, чтобы материя не последовала естественному ходу событий, который, благодаря проигрыванию матери своей собственной природы, подразумевает поведение, нормальное для нее. Никаких внешних влияний быть не должно, как и эффектов на другие материи, вызываемых ею, любого взаимодействия. Она не должна потратить самое себя, свой потенциал, просто «делая свое дело». Некоторое движение в самое себя, как, например, естественное гниение определенных материалов, конечно же, не должно быть остановлено, но его должно уловить и сохранить как возврат материи к самой себе, как нечто, что может быть применено к самой себе.

В качестве наглядной иллюстрации подобного применения к самому себе и сопутствующему усилению посредством интериоризации в себя, я упомяну даосскую ритуальную практику, в которой это применение к себе в буквальном смысле проигрывается как сексуальная техника. Цель ритуала – подпитать «жизненный принцип», и, в конце концов, приобрести бессмертие. Процедура такова. Даос сначала совокупляется  таким образом, что «эссенция» (семя) возбуждается. Но затем, когда уже приближается эякуляция, ему нужно быстро схватить и потянуть пенис за мошонку определенным образом, в то же время активно, долгое время  выдыхая ртом, обнажая зубы. Если тогда он позволит эссенции утечь, она не может выйти, но возвращается назад – через пенис (по спинному мозгу), в конце концов достигая мозга головного (согласно древней медицине, местоположение души, и, таким образом, место, где семя в теле зарождается. Это- та процедура, которой обмениваются бессмертные друг с другом, но клянутся никому не передавать (4).

 Давайте посмотрим на эту практику поближе. Изначально жизненная эссенция возбуждается, и, таким образом, становится каким-то образом, доступной. Она пробуждена от бездействия. Но затем ей не дают растратиться и потратить самое себя в ходе естественного хода событий (эякуляция) и естественной цели (удовлетворение желания и, возможно, размножения). Взаимодействие с партнером разрушается, перехватывается, и самость закрывается в самой себе. Эссенция жизни contra naturam (противоественно – прим. перев.) вынуждена путешествовать обратно к своему источнику, головному мозгу как местоположению души. Такая перестановка направления становится возможной благодаря двум измерениям. Во-первых, неустанное закрытие прохода наружу, и предотвращение утечки. Во-вторых, сдвиг «снизу наверх» для того, что стремится наружу, и, в то же самое время, активация измерения духа (дыхание) вместо физического, реального измерения. Предназначенный результат в виде поддержки жизненного принципа как такового происходит из применения жизненного принципа к самому себе. Это совсем не походит на естественную поддержку жизненного принципа —  посредством чего-то иного, еды или счастливого опыта. Это противоестественная поддержка. Практика мешает жизненному принципу совершить естественные движения в горизонтальном плане  ( в сексуальном акте, по отношению к другим, принимая пищу из внешней среды и т.д) и заставляет его следовать вертикально, а именно,  к в корне «высшему» или «более глубокому» логическому уровню или  статусу – статусу «бессмертия». Судя по всему, это революционное движение вверх, которое подрывает банальный ход событий, возможен лишь только посредством «применения к себе». И это применение к себе подразумевает радикальное закрытие, герметично запечатанный алхимический сосуд.

Вместо того, чтобы стать отцом «во внешней среде», размножаясь на точно таком же старом естественном жизненном принципе, посредством различия, даос «оплодотворяет» себя, или, скорее, он заставляет «жизненную силу» в нем, оплодотворить и усилить самое себя. Мы также должны отметить, что его ритуал не был психологическим ритуалом самонаблюдения, переноса его внимания от его сексуального партнера, как внешнего  другого по отношению к нему, как сдвиг от intentio directa к intentio obliqua. Он не породил внутреннего ребенка, но был выброшен в абсолютно новое измерение или статус. Другими словами, это не было достижением в субъективной области. Нет, это было достижением в самой области объективной «материи», жизненной эссенции, ниже его субъективному разума, с помощью которого и совершилась эта революция.

Схожесть и различие между этим даосским примером и алхимическим деланием очевидна. Самое главное различие – в том, что, относительно этой даосской процедуры, как, вероятно, справедливо мог бы заметить Юнг, хоть и в современном психологическом смысле, очевидно, что она служила цели трансформации личности, в то время как алхимия – нет: как я обосновал, она не имела целью личность алхимика. Но схожесть логики двух техник поразительна. Алхимики точно так же хотели привести первоначальную материю в вертикальное движение, в ее собственную глубину и истину. Закрытие сосуда служило целью препятствия естественному развитию материю на горизонтальном уровне. Когда алхимия стремилась к камню, жизненному эликсиру и т.д., она не искала другой объект на том же горизонтальном плане или в этой же, общеизвестной нам, реальности, какой-то объект, который просто отличался бы, благодаря своей чудодейственной силе. Скорее, эти объекты – образы нового логического статуса, в корне иного уровня сознания. Точно таким же образом, как даос не хотел наследников, но нового статуса «бессмертия», так и алхимик не желал вещи, но фундаментально иного уровня сознания, иного на синтаксическом уровне, который выражался в таких понятиях, как брожение, дистилляция, сублимация, испарение. Его дилеммой было то, что на самом деле было другим логическим и синтаксическим статусом, он вынужден был представлять и выражать словами и обдумывать посредством отчужденного и самоуничтожающего воображаемого, то есть, с помощью семантического уровня, на уровне языка вещей, по причине которого он был вынужден находить себе убежище в парадоксальных формулировках («камень, которые не есть камень»).

 Психология и психотерапия, в духе алхимии, не может иметь терапевтической программы. Нет в ней желания саморазвития, улучшения, роста, индивидуации человека, нет желания излечения и улучшения пациента, потому что алхимический проект не ориентирован на личность. Но также в нем нет и желания  искупления мира (который, в архетипической психологии иногда, в истинно манихейской манере, рассматривается, как «мир павший»), потому что алхимическая программа – не спасение, и не имеет ничего общего с манихейством, несмотря на тот факт, что ее мировоззрение «космично» в том смысле, что она интересуется конкретным материальным миром более, нежели индивидуальностью (личностью). Ее намерения более скромны.

(1)В то время, как любая программа, любое сильное стремление к чему-либо другому или новому – психологически связана с будущим, и поэтому, на горизонтальном плане, остается на точно таком же, старом, уровне сознания, психология, можно сказать, имеет своей задачей отказаться от открытого будущего и его желаемых возможностей. Она остается работать, полностью концентрируясь, целеустремленно посещает то, что уже здесь, непосредственно на том, что находится в ее реторте. В этом смысле психология логически занимается тем, что уже совершено и имеет последствия в настоящем. В каком-то смысле, это возврат к прошлому. То, что находится в реторте – всегда завершенное действие, то, что уже случилось. Психология, психотерапия не интересуется возможностями будущего и альтернативами настоящему. Они преданы реальному и собственной нужде настоящего. (Ананке).

Так и должно быть, потому что то, что в реторте, неважно, насколько оно может казаться развращённым, зловонным, извращенным, изначально является «со-вершенным» в себе, настолько, насколько оно содержит все, что ему необходимо, в себе самом – даже собственное осуществление. Ему не нужно ничего «другого» из внешней среды, никакого исправления, никакого улучшения. Но в чем оно нуждается – в приготовлении, высиживании, абсолютно отрицательном интериоризировании в себя. Ему необходимо свое собственное вертикальное углубление в свою собственную правду. Еиу необходимо его углубление или умирание в своей собственной Концепции. «Искупление» или «спасение», если возможно употреблять эти термины в данном контексте вообще, здесь бы лишь означали, что феномен в реторте находит свое воплощение и свободу, будучи освобожденным в его эссенцию – трансформацию, которую алхимики изобразили в освобождении Меркурия из его заточения в материи, то есть, в материальной, естественной, воображаемой форме феномена. Мы можем сказать, что конечная цель феномена – в том, что «меркурианский дух», который был спрятан, задавлен материальной формой феномена наконец-то выходит наружу и начинает управлять феноменом.

(2) Психология преданна деталям: этой проблеме, симптому, ситуации, этой мечте, образу, тексту, феномену, которые тут и рядом, и только ним. В Настоящем – только один этот феномен в ее реторте, и, в той же мере, насколько я являюсь психологом, я поворачиваюсь спиной ко всему иному вокруг, кроме меня и реторты. Это моя методологическая позиция. Как терапевт я забываю все остальное; для меня более ничего иного не существует – во время моей занятости настоящей материей в сосуде. Посредством этого абсолютного закрытия сосуда, или же, напротив, абсолютного исключения всего того, что не есть в сосуде, эта единственная, кажущаяся такой малой, незначительной, материя в этой маленьком алхимическом сосуде – все, что существует для меня сейчас. Она становится, она является целым миром. Юнг сказал о герметическом сосуде алхимии, что «он был «герметично» запечатан (запечатан символом Гермеса); он должен был быть сделанным из стекла, и также должен быть настолько круглым, насколько возможно, потому как он должен был представлять Вселенную [Все] (Карл Юнг. Изучение алхимии). Но дело в том, что мы не должны думать, что он «представляет» Вселенную. Нет, он стал, и сейчас и есть Вселенной, Всем, посредством радикального методологического закрытия и исключения. Снаружи действительно нет ничего, включая буквальную Вселенную. Сосуд и его содержимое – это все, что существует сейчас.

Если мы еще не совсем забыли о буквальной Вселенной вокруг нас, реторта не была б ретортой, не стала бы герметично запечатанной, потому что тогда бы мы все еще держались за что-то вне ее. Реторта  — только тогда герметический сосуд, когда прекращает быть объектом в мире, а вместо этого становится миром, целым и исключительным для нас. Печать не только имеет целью удерживать дух Меркурия, заключенным в темницу бутылки, она также, и, возможно, это более важно, должна удерживать все остальное, включая понятие о мире вокруг нее, снаружи. Герметическое запечатывание сосуда – воображаемое или символическое представление о логической интериоризации внутрь сосуда – сосуда не буквального мира, а представления о буквальном мире. Это совершенно необходимо. Потому как если сосуд с самого начала не был, в абсолютно негативистском, смысле, интериоризирован в самое себя, так что он имеет понятие о внешнем абсолютно внутри, и даже само понятие о «внешней стороне»  совершенно ушло, как же мы можем надеяться на то, что нам удастся интериоризировать в себя первичную материю, которая содержится в нем?

Учитывая, что сама цель психологической работы – «искупление» каждой материи, которую случается поднимать, в смысле освобождения ее в ее истине ли концепции, и, учитывая, что каждый раз материя герметично запечатана в самое себя, так, что она превращается, до поры до времени, в целый мир, в котором нет ничего вне него, мы, действительно можем назвать эту цель «спасением мира». Но мы мгновенно замечаем, что это понятие не имеет того грандиозного смысла, который имеем в виду в любом ином случае, упоминая его. Смысл мира полностью изменился. Он, в действительности, связан с принципом «каждости». Вместо его пространственного смысла, внешний смысл бесконечной протяженности и общей суммы бесконечного многообразия вещей – это и есть сейчас и есть внутренняя целостность, внутренняя бесконечность и всеобщность каждого индивидуального феномена при условии, если только это постигается сознанием в духе герметического закрытия, описанного выше. Таким образом, «мир» в данном случае относится к собственной природе феномена.

Итак, поскольку «мир», «цельность» «самое себя» более не относятся, на семантическом уровне, к определенным объектам, содержаниям или состояниям, но сейчас означают логический, синтаксический характер каждого индивидуального феномена, который был герметически запечатан внутри себя. Потому все возражения против понимания Юнгом «самое себя» и цельности, которые высказывали многие юнгианцы, и часто справедливо, тут уже не применимы. Сейчас эти понятия более не являются мега-понятиями в буквальном смысле, нагруженные «нуминозным» смыслом, как это было ранее. Они были абсолютно негативистски интериоризированы в них самих, очищены и выпарены. Более не нужно в буквальном смысле разыгрывать мир снаружи, «город», космос в противоположность кабинету психолога. Каждый феномен – космос сам для себя, и космос в буквальном смысле и «город» в буквальном смысле, будучи реальностью внешней, не представляют для психологии никакого интереса.

 Как вы видите, я сам настаиваю, здесь полностью соглашаясь с Юнгом, что бутыль с духом Меркурия должен быть герметично запечатан, и оставаться таковым. Если бы неуловимый дух сбежал, если бы освободившийся узник Меркурий отошел бы от данного феномена к другим альтернативам, к новым возможностям на том же горизонтальном семантическом уровне, или, опять же, на семантическом уровне блуждал бы от одной идеи к другой, в манере свободных ассоциаций, или же, если мы обратимся к Лакану, метонимически скользил бы от слова к слову (mot a mot), все делание, состоящее из вертикальной интериоризации материи в свою собственную истину посредством синтаксической, логической трансформации, потерпело бы неудачу.

                                                                        ***

И все же, я не могу согласиться с отрицанием Юнгом поведения мальчика в нашей сказке, который освобождает дух. Вам может показаться, что в этой части я противоречу самому себе. Как же я могу настаивать на полном закрытии сосуда, и в то же время поддерживать освобождение духа? Ответ в том, что, на мой взгляд, именно в этом и состоит само понятие алхимического и психологического закрытия – задача, с которой Юнг не справился.

 Ошибка Юнга была в том, что он «обманулся», очаровавшись образно- живописным способом презентации идей и принял их в буквальном смысле. Проблема нарратива в том, что, то, что на самом деле является логически-синтаксическим ходом внутренней диалектики одной концепции, приходится представлять как последовательность событий(на семантическом уровне). На уровне поведения герметическое запечатывание духа в бутыли и разрушение бутыли, чтобы выпустить его, абсолютно исключают друг друга. На этом уровне мы должны выбрать – или то, или иное. Из-за того, что Юнг остановился на этом уровне, его выбор «запечатывания» и отрицание «вскрытия» бутыли – весьма понятный, последовательный, непротиворечивый выбор одного из двух возможных вариантов.

 Но проблема состоит в том, что прочтение истории на семантическом или поведенческом уровне психологически несостоятельно. И эта  несостоятельность его интерпретации обусловлена, в первую очередь, его общей неспособностью действительно добраться до самой сути  представления алхимии о герметическом закрытии сосуда. Его понятие о закрытии – буквальном, внешнем, догматичном – это понятие о закрытии в том смысле банальной практической реальности и ежедневной рутины, в которой, в сущности,  и требуется формальная логическая последовательность и недвусмысленность используемых терминов. Но «закрытие» в этой сказке и в алхимии и психологии априори герметичное, меркурианское закрытие, которое требует диалектического понимания. Это вовсе не факты, которые просто соотносятся друг с другом, за которые Юнг их принял. Само понятие закрытия разделяет живой меркурианский дух алхимии, замкнутый своими же средствами. Нельзя рассматривать историю про дух Меркурий, заключенный в герметически запечатанной бутылке с позитивистским пониманием, что есть такое закупоривание. Прежде всего, в позитивистской бутыли, с пробкой и печатью, невозможно удержать дух Меркурий. Он высмеет любую подобную несоизмеримую попытку, или, даже, скорее, он просто не будет существовать для такой ментальности. Ошибка Юнга в том, что он подходит к герметическому понятию с позитивистской концепцией этого понятия. Логика стиля его мышления не совпадает с семантикой, к которой он ее применяет.

 «Закупоривание» должно быть интериоризировано внутрь себя, для того чтобы быть примененным к самому себе. И тогда оно, в себе самом, откроет себя, дабы высвободить  свою собственную истину, или, скорее, истину, заключенную в нем. В себе самом: это значит, что то, что в нашей сказке нарративным образом появляется как следствие (новое, другое) на том же самом уровне, что и предыдущий факт, закрытие, должно быть рассмотрено как внутреннее движение этого (одного-единственного) предыдущего факта. Наша история объясняет, что же все-таки значит «герметическое закрытие», что оно включает в себя, когда оно действительно осмыслено во всей свое глубине и абсолютной истине, а не только лишь рассматриваемое с буквальной, внешней точки зрения( лишь как внешнее отражение).

Вместо того, чтобы быть отменой закрытия (или же отменой приказа «не принимай ничего снаружи, что  принадлежит тому, что снаружи»), освобождение духа на свободу в сказке представляет собой собственную завершенность закрытия, заключение, осуществление. Как же это понимать?

 Если посредством закупоривания, закрытия сосуд со своим содержимым должен был  стать Всем для алхимика, он не может уже просто относиться к сосуду напротив себя как к мелкому объекту. Как объект к субъекту ( адепту) этот объект должен был обязательно быть вещью внутри мира, другими словами, вокруг себя он имел бы настоящий мир, а не самим был бы целым миром. Для Юнга же герметичный сосуд, соответственно должен был всего лишь представлять вселенную: таким образом, он был всего лишь символом вселенной, он рассматривался, как будто бы это был весь мир. Но, конечно же, как таковой, сосуд по-настоящему не был вселенной для алхимика. Пока алхимический сосуд предполагается всего лишь представлять Все, герметическое закрытие все еще принципиально не завершено. Оно не прошло весь путь. Это – только начало полного закрытия. Это – закрытие лишь в буквальном, позитивистском смысле.

 Применение понятия закрытия к самому себе требует второго шага, а именно признания того, что то, что герметически закрыто – не только материя или содержимое сосуда, но также и является самим закрывающим сосудом – не только omnitudo realitatis (совокупность реального – прим.перев), но и весь смысл «закрытия» как такового, само понятие «мира», «того, что вокруг» (вокруг сосуда) или «окружения». Закрытие должно быть абсолютным для того, чтобы включить и окружить самое себя, свою собственную концепцию. Только тогда оно включит все без остатка и тогда можно сказать, что оно не существует лишь затем, чтобы символически представлять вселенную в смысле «как будто бы», а в действительности являться ею.

Но такое закрытие, которое абсолютно интегрировало каждое понятие «снаружи» или же «вокруг себя» в самое себя, ipso facto (по одной лишь этой причине – прим. перев) равнозначно освобождению заключенного духа Меркурия. Фигурально выражаясь, теперь окружение бутыли находится внутри бутыли, что означает, что бутылка, таким образом, стала бесконечной, и она заключила в себя и адепта – сейчас он тоже заключен внутрь нее, имея лишь бутылку вокруг себя. А значит, стало быть, он более не может быть бесстрастным наблюдателем того, что происходит. И, поскольку бутыль действительно стал единственным его окружением, единственным его миром вокруг, и поскольку он герметично закрыт в том же виде, как и заключенный Меркурий, он обнаруживает вокруг себя дух и этот дух сейчас свободен – он может скитаться по всей вселенной.

 Наша сказка пытается представить всю диалектику идеи абсолютно закрытого, герметически запечатанного сосуда. Из-за того, что эта идея вынуждена быть представленной в нарративной и образной форме, полностью она не может проявиться, настолько, насколько она желает продемонстрировать себя. Но мысль «помогает немощи» образной презентации. Что мы должны понять – то, что во второй раз молодой человек более не позволяет духу сбежать в буквальном, позитивистском смысле, но сейчас сам освобождает дух из бутыли внутри этой самой бутыли, что, в алхимическом смысле, в то же время превращается в осуществленную идею Всего. Освобождение Меркурия из бутыли не отменяет закрытия, но превосходит его, так как оно прошло весь этот путь с начала до конца. Это его, закрытия, становление безусловным.

Очевидно, что Меркурий может быть освобожден из его заточения в бутыли лишь в его абсолютном заключении. Абсолютность его заключения, на самом деле – непременное условие для того, чтобы Меркурий находился там вообще. Если абсолютного закрытия нет, тогда могут быть «бутыли», но ни один бутыль не будет содержать дух, неважно, будет он заключенным, или свободным. Только лишь в герметическом, то есть абсолютно запечатанном сосуде Меркурий может быть освобожден, и, прежде всего, только посредством своего освобождения он начинает существовать. Вот в чем «сумасшествие» логики души. Нет Меркурия как сперва позитивистской сущности или бытия, который затем подвергается заключению, а после этого (может быть) будет освобожден. Без абсолютного закрытия, есть только позитивистская реальность. Нужно платить полную цену. Иного пути нет. 

Наивно представлять, что, запирая душу и Меркурия позитивистским образом в двух сосудах психологии (используя пространственное воображение – «внутренний мир» человека, как и логический статус «бессознательного»), то, что будет в этих сосудах – это Меркурий и душа. С таким закрытием, душа и Меркурий исчезают уже до закрытия, и то, что остается в сосудах после их исчезновения, в лучшем случае,  будет их подобие, их семантизированные «будто бы» копии.

Нельзя просто обойтись нерешительным, поверхностным, позитивистским пониманием закрытия. Психология должна пройти этот путь целиком для того, чтобы у неё была возможность начать.

 Таким образом, наша сказка — вовсе не история последовательных событий. Это логическое толкование одной-единственной идеи, идеи по-настоящему герметично закупоренной бутыли. Закрытие и освобождение едины. Юнг вынужден был оценить поведение молодого человека в данной сказки как неверное в алхимическом смысле, запретное, хоть сказка и сама по себе доказывал обратное счастливым завершением. Он был вынужден истолковать «закрытие» и «освобождение» как недиалектическую противоположность, как альтернативы в буквальном, позитивистским смысле, и выбрать закрытие и, с этим, с некоторой долей страсти, отвергнуть освобождение. Комментируя этот выбор в сказке и его ясный выбор «не позволять Меркурию сбежать, но оставить его внутри», в то же время Юнг нечаянно разоблачил глубочайший импульс бессознательного и принцип своей собственной психологической мысли. Это закрытие в его буквальном понимании, которому «бессознательное» (» наше собственное»!) и» психический фон в нас» обязаны своим существованием. Ему необходимо было буквальное закрытие, потому что единственное, чего он действительно боялся, было освобождение Меркурия из-под стражи — в персоналистском опыте и в статусе позитивного факта (статусе абсолютного ignotum -неизвестного — прим. перев) в логические сферы истины и разума, которые вовлекли бы психологию в «метафизику» и навязали бы ей обязательство интеллектуально занять определенную позицию в том, что касается  того содержимого, которое она испытала опытным путем. Снаружи, вокруг психе – позитивистская картина мира. Внутри же – нуминозное, архетипическое содержание.

Таким образом, психология Юнга была психологией запечатанного в бутыли духа — в обыденном смысле – и отнюдь не в смысле абсолютного герметичного закрытия. В отличие от Фрейда, он хотел  увидеть дух, но лишь такой меркурианский дух, который был бы плотно запечатан, безопасно. Дух, которому не дают возможности быть духом. И он хитро заменил то, что в действительности должно быть официально меркурианской истиной разума, нашим «опытом с бессознательным». Впрочем, как читатель поймет после всего продемонстрированного нами выше, проблема вовсе не была в «бутыли» и «закупоривании» как таковом, но в том, что бутыль поверхностно  представлялась как нечто позитивистское, что имеет в себе психологию, как некий бесстрастный, нейтральный наблюдатель снаружи самого себя. И далее, из этого следует, что проблема была в том, что Юнг верил и делал вид, что персонализированные феномены, которым он уделял особенное внимание, будучи подобным наблюдателем (субъективный нуминозный опыт, мечты и так далее), тем не менее, все же имеет меркурианское, даже религиозное значение для души – будучи просто эмпирическими фактами.

 Нет, «бутыль» не является проблемой. Напротив. Психология только тогда и может существовать, когда она находится внутри бутыли. Если она, сама психология, находится в бутыли, то последняя ipso facto (в силу самого факта-прим.перев.) является бутылью, «запечатывающим сосудом», который  также был интериоризирован в самое себя, так что он не имеет ничего снаружи себя, и, следовательно, становится абсолютным. И только тогда дух Меркурий может быть духом освобожденным. И только априори  освобожденный дух – в первую очередь, тот дух, которого можно запереть в бутыль. Психология нуждается в меркурианском, абсолютном смысле закрытия дабы найти эту бутыль. Ибо только подобное может найти подобное.

                                                                       ***

Оглядываясь назад на шаги, которая совершила наша мысль в том, что касается закрытия и освобождения, мы можем заключить, что первым шагом было методологическое обоснование бескомпромиссного закрытия. Как решение методологическое, это движение эго. Настаивая на сохранении подобного закрытия, Юнг не только лишь пытался заморозить само движение как таковое, но также, хоть и семантически (в том, что касается содержания) будучи открытым к меркурианским мистериям, синтаксически он все еще держался за «эго». Его закрытие – поведение эго, которое навязано Меркурию извне. Следующим шагом было позволение Меркурию свободно пребывать вокруг нас и пропитать собой «мир» (что бы  понятие «мир» ни означало прямо сейчас, в каждом новом случае), таким образом устанавливая логическое понятие внутреннего. Как уже было оговорено, этот шаг не равнозначен отмене закрытия. Скорее, сейчас эго отказывается от изначальной идеи контролировать это закрытие, и, вместо этого поручает, вверяет ответственность за закрытие самому духу и его способности к самозакрытию. Меркурий освобожденный – тот, которому более не требуется быть закупоренным во внешнем сосуде и ограниченным им – он вернулся домой, к себе, он закупорен в самое себя: в своей концепции, своей собственной истине. И только сейчас он -истинный дух. Каков же это дух Меркурий, если  снаружи необходимо его  сдерживать? Его собственная закрытость в своей собственной истине и есть его  свобода, осуществление его сущности. Вот почему он может свободно скитаться по всему миру, не представляя угрозы: отныне он всегда будет оставаться в том, чем он действительно является.

 На этом я закончу. Но очевидно, что движение само по себе не пришло к своему завершению, потому как кое-что было оставлено за скобками: эго, с методологического закрытия которого движение и началось. Оно также хочет быть освобождено в свою собственную истину и свободу. Вот почему должен быть  и следующий  шаг – за закрытием и освобождением – мы можем назвать его «эмансипацией». Но это уже другая история для другого раза.

                                                                   ПРИМЕЧАНИЯ

 

 

1. Например: «Истоками имея естественную философию Средневековья, алхимия проложила мост, с одной стороны в прошлое, в гностицизм, — а с другой стороны, в будущее, в современную психологию бессознательного». По поводу aurea catena смотрите там же.
2. Легенда гласит, что Фома диктовал свою работу на смертном одре (таким образом, не испытывал ее в алхимической лаборатории).
3. Позитивистское в логическом смысле ( в смысле, который относится к термину «позитивизм»).
4. Смотрите Maspero «Les precedes does ‘nourrir le principe vital’ dans la religion taoi’ste ancienne,” в Journal Asiatique (1937) стр.177- 252, 353—430, здесь – стр. 385. Цитировано по Mircea Eliade, Geschichte der religiosen Ideen, vol. 2, Freiburg et al. (Herder) 1979, стр. 361.
5. «Дух» в данном понимании ни в коем случае нельзя путать с «духом» «духовности» Нью Эйдж, как и с «духовными движениями и практиками». Так же это и не дух, которого следует искать в высотах в противоположность животным «долинам» (по Хиллману). Это – меркурианский дух, присутствующий во внутренней логике каждой материи, каждой истинной ситуации, каждого феномена и симптома.