Введение.
Магия и волшебство
Волшебство — это чары, которые окутывают нас, аура фантазии и эмоций,
которая может поселиться в сердце и либо потревожить его, либо погрузить
в восторг и мечтательность. Однажды вы влюбляетесь, и человек, который
вчера был похож на всех остальных, внезапно становится словно искусно
подсвеченным кем-то и наполняется потусторонней ценностью. Вы натыкае-
тесь на грохочущий и сверкающий водопад посреди тихого леса, как когда-то
и я, и вы становитесь глубоко очарованы. Ошеломляющее видение фиксирует-
ся в памяти, и вы хотите, чтобы у вас случались и другие моменты подобного
уносящего душу очарования.
которая может поселиться в сердце и либо потревожить его, либо погрузить
в восторг и мечтательность. Однажды вы влюбляетесь, и человек, который
вчера был похож на всех остальных, внезапно становится словно искусно
подсвеченным кем-то и наполняется потусторонней ценностью. Вы натыкае-
тесь на грохочущий и сверкающий водопад посреди тихого леса, как когда-то
и я, и вы становитесь глубоко очарованы. Ошеломляющее видение фиксирует-
ся в памяти, и вы хотите, чтобы у вас случались и другие моменты подобного
уносящего душу очарования.
В наполненной волшебством жизни есть много моментов, когда сердце пе-
реполнено красотой, а воображение возбуждено каким-то особым качеством
в мире или духом, или голосом, говорящим из глубины вещи, места или чело-
века. Очарование может быть состоянием восторга и экстаза, в котором душа
выходит на первый план, а буквальные заботы о выживании и повседневные
заботы, по крайней мере, на мгновение отходят на задний план.
реполнено красотой, а воображение возбуждено каким-то особым качеством
в мире или духом, или голосом, говорящим из глубины вещи, места или чело-
века. Очарование может быть состоянием восторга и экстаза, в котором душа
выходит на первый план, а буквальные заботы о выживании и повседневные
заботы, по крайней мере, на мгновение отходят на задний план.
Душа имеет абсолютную, неумолимую потребность в регулярных путе-
шествиях в волшебство. Она нуждается в них, как тело нуждается в пище,
а ум — в мышлении. Тем не менее, наша культура часто гордится тем, что
опровергает и взрывает источники чар, объясняя одну тайну за другой и опро-
кидывая драгоценные святыни, уничтожая семейную ферму, которая веками
служила пристанищем духам цивилизованности, или оскверняя ради матери-
альной выгоды гору или ручей, священные для местных жителей. Нам еще
предстоит узнать, что мы не можем выжить без волшебства, и что потеря его
убивает нас.
шествиях в волшебство. Она нуждается в них, как тело нуждается в пище,
а ум — в мышлении. Тем не менее, наша культура часто гордится тем, что
опровергает и взрывает источники чар, объясняя одну тайну за другой и опро-
кидывая драгоценные святыни, уничтожая семейную ферму, которая веками
служила пристанищем духам цивилизованности, или оскверняя ради матери-
альной выгоды гору или ручей, священные для местных жителей. Нам еще
предстоит узнать, что мы не можем выжить без волшебства, и что потеря его
убивает нас.
Культура, посвященная колдовству, признает нашу потребность жить
в мире как фактов, так и Священного воображения. Она не объясняет все
в материалистических терминах, но понимает, что мудрость и глубокий ин-
теллект требуют честного понимания тайны. Она ищет переживания, которые
успокаивают наши умственные амбиции и открывают путь к некоему транс-
цендентному видению, переживания, которые наполняют сердце и расширяют
границы веры и понимания. Очарованность — это одновременно притупление
ума и обострение восприятия.
в мире как фактов, так и Священного воображения. Она не объясняет все
в материалистических терминах, но понимает, что мудрость и глубокий ин-
теллект требуют честного понимания тайны. Она ищет переживания, которые
успокаивают наши умственные амбиции и открывают путь к некоему транс-
цендентному видению, переживания, которые наполняют сердце и расширяют
границы веры и понимания. Очарованность — это одновременно притупление
ума и обострение восприятия.
Очарование не всегда позитивно; нас могут охватить страх, паранойя, рев-
ность, зависть, депрессия, гнев и разочарование. Иногда сильные, трудные
эмоции захватывают нас словно в «припадке», если использовать старое сло-
во, чары, которые падают на нас, как пузырь, затуманивают наше понимание
и, кажется, препятствует нашей свободе. В состоянии нашего разочарования
мы часто ищем психологические объяснения и химические тонизирующие
средства для этих тревожных эмоций и состояний, и все же даже тревожащие
чары и подобные эпизоды имеют свою необходимость.
ность, зависть, депрессия, гнев и разочарование. Иногда сильные, трудные
эмоции захватывают нас словно в «припадке», если использовать старое сло-
во, чары, которые падают на нас, как пузырь, затуманивают наше понимание
и, кажется, препятствует нашей свободе. В состоянии нашего разочарования
мы часто ищем психологические объяснения и химические тонизирующие
средства для этих тревожных эмоций и состояний, и все же даже тревожащие
чары и подобные эпизоды имеют свою необходимость.
Я начал свою книгу «Забота о душе», сказав, что все наши проблемы связа-
ны с потерей души, и здесь я хочу расширить эту идею, предположив, что одним
из важных аспектов потери души является разочарование. Зачарованный мир —
это тот, который говорит с душой, с таинственными глубинами сердца и вообра-
жения, где мы находим ценность, любовь и единение с окружающим миром. Как
учили мистики многих религий, это чувство восторженного единения может дать
ощущение удовлетворения, которое делает жизнь целеустремленной и яркой.
ны с потерей души, и здесь я хочу расширить эту идею, предположив, что одним
из важных аспектов потери души является разочарование. Зачарованный мир —
это тот, который говорит с душой, с таинственными глубинами сердца и вообра-
жения, где мы находим ценность, любовь и единение с окружающим миром. Как
учили мистики многих религий, это чувство восторженного единения может дать
ощущение удовлетворения, которое делает жизнь целеустремленной и яркой.
В наполненной волшебством жизни мы не всегда пребываем в состоянии
восторга, конечно, но у нас есть частые, даже ежедневные возможности войти
в другой уровень опыта, который имеет больше очарования, чем практично-
сти. Во многих обществах регулярные праздники привносят магию в общество,
и дома могут быть спроектированы, окрашены и украшены таким образом,
чтобы сильно воздействовать на воображение и вызывать чувство комфорта
и привязанности. Традиция может быть сильной, и люди могут найти много
поводов для праздников и торжеств — все они направлены на то, чтобы прив-
нести богатую фантазию в повседневную общинную жизнь.
восторга, конечно, но у нас есть частые, даже ежедневные возможности войти
в другой уровень опыта, который имеет больше очарования, чем практично-
сти. Во многих обществах регулярные праздники привносят магию в общество,
и дома могут быть спроектированы, окрашены и украшены таким образом,
чтобы сильно воздействовать на воображение и вызывать чувство комфорта
и привязанности. Традиция может быть сильной, и люди могут найти много
поводов для праздников и торжеств — все они направлены на то, чтобы прив-
нести богатую фантазию в повседневную общинную жизнь.
Нелегко обсуждать очарование в разочарованном обществе, которое стра-
дает от отсутствия глубокой, прочной, общинной фантастической жизни, по-
тому что очарование ставит наши обычные ценности с ног на голову. То, что
занимает центральное место в жестком, аппаратном, трудолюбивом мире ра-
зочарованных, имеет мало или вообще не имеет места в мягкой жизни очаро-
вания, и то, что важно для очарования повседневной жизни, может показаться
отвлекающим фактором для тех, кто посвятил себя серьезности, исключающей
очарование. И все же между зачарованной жизнью и практической, продук-
тивной деятельностью нет существенного противоречия, они могут служить
друг другу: одно радует дух честолюбия, другое утешает сердце.
дает от отсутствия глубокой, прочной, общинной фантастической жизни, по-
тому что очарование ставит наши обычные ценности с ног на голову. То, что
занимает центральное место в жестком, аппаратном, трудолюбивом мире ра-
зочарованных, имеет мало или вообще не имеет места в мягкой жизни очаро-
вания, и то, что важно для очарования повседневной жизни, может показаться
отвлекающим фактором для тех, кто посвятил себя серьезности, исключающей
очарование. И все же между зачарованной жизнью и практической, продук-
тивной деятельностью нет существенного противоречия, они могут служить
друг другу: одно радует дух честолюбия, другое утешает сердце.
Очарование — это возвышение души, состояние, которое позволяет нам
соединяться, по большей части любовно и интимно, с миром, в котором мы
живем, и людьми, которые составляют наши семьи и сообщества. Без этих
чар мы пытаемся рационально подделать эту близость и установить эти свя-
зи, но наши усилия тщетны. Просто подумайте о распространенных жалобах,
высказываемых против современной культуры: современная семья распада-
ется, браки не могут удержаться, соседи исчезают, а природа разрушается.
Мы не держимся вместе, и это проблема Эроса — любви и привязанности.
Но если бы мы жили в зачарованном мире, мы были бы мотивированы к ин-
тимности и близости.
соединяться, по большей части любовно и интимно, с миром, в котором мы
живем, и людьми, которые составляют наши семьи и сообщества. Без этих
чар мы пытаемся рационально подделать эту близость и установить эти свя-
зи, но наши усилия тщетны. Просто подумайте о распространенных жалобах,
высказываемых против современной культуры: современная семья распада-
ется, браки не могут удержаться, соседи исчезают, а природа разрушается.
Мы не держимся вместе, и это проблема Эроса — любви и привязанности.
Но если бы мы жили в зачарованном мире, мы были бы мотивированы к ин-
тимности и близости.
Почти на каждой странице этой книги я чувствую, что должен защищать
абсурдность того, что я пишу, потому что особенности очарования просты
по сравнению со сложностями современной жизни, и потому что принципы
очарования так прямо противоположны принципам модернизма. Очарование
окрашено игрой и Эросом, например, элементами, которые подозрительны
в культуре крайних амбиций, и это всегда подразумевает бегство от логики,
одного из ценных инструментов в обществе, склонном к пониманию. И все же
я помню загадочные и в то же время странно благородные слова раннего хри-
стианского теолога Тертуллиана: «верую, ибо абсурдно». Очарование часто
окрашено, по крайней мере, мягкими оттенками абсурда, что является лишь
признаком его спасительной дистанции от чрезмерной рациональности.
абсурдность того, что я пишу, потому что особенности очарования просты
по сравнению со сложностями современной жизни, и потому что принципы
очарования так прямо противоположны принципам модернизма. Очарование
окрашено игрой и Эросом, например, элементами, которые подозрительны
в культуре крайних амбиций, и это всегда подразумевает бегство от логики,
одного из ценных инструментов в обществе, склонном к пониманию. И все же
я помню загадочные и в то же время странно благородные слова раннего хри-
стианского теолога Тертуллиана: «верую, ибо абсурдно». Очарование часто
окрашено, по крайней мере, мягкими оттенками абсурда, что является лишь
признаком его спасительной дистанции от чрезмерной рациональности.
Магия
Я основываю большую часть этой работы на трудах серьезных западных
философов — магов, чьи интересные работы были исключены из наших учеб-
ников истории или были разрежены до такой абстракции, что плоть и кровь
магии нигде не могут быть найдены. Я нахожу в их литературе и богатых ил-
люстрациях, что маг прошлого был набожным, умным, начитанным, вдумчи-
вым и сострадательным человеком, искренним в своем стремлении исследовать
все силы природы, особенно те способности, которые скрыты нашим внима-
нием к разуму и чисто механическим средствам контроля.
философов — магов, чьи интересные работы были исключены из наших учеб-
ников истории или были разрежены до такой абстракции, что плоть и кровь
магии нигде не могут быть найдены. Я нахожу в их литературе и богатых ил-
люстрациях, что маг прошлого был набожным, умным, начитанным, вдумчи-
вым и сострадательным человеком, искренним в своем стремлении исследовать
все силы природы, особенно те способности, которые скрыты нашим внима-
нием к разуму и чисто механическим средствам контроля.
Я не заинтересован в возрождении старых магических практик, содер-
жащих наивные представления о физическом мире, которые мы превзошли
с помощью нашей науки, но я думаю, что мы можем неизмеримо выиграть
от пересмотра мировоззрения магических трактатов и даже применять многие
из принципов магии простыми способами в нашей собственной повседневной
жизни. Меня привлекает магия прежде всего, как способ восстановления чар,
и я убежден, что, подходя к этим забытым идеям разумно и осторожно, мы
можем вернуть присутствие души в повседневной жизни.
жащих наивные представления о физическом мире, которые мы превзошли
с помощью нашей науки, но я думаю, что мы можем неизмеримо выиграть
от пересмотра мировоззрения магических трактатов и даже применять многие
из принципов магии простыми способами в нашей собственной повседневной
жизни. Меня привлекает магия прежде всего, как способ восстановления чар,
и я убежден, что, подходя к этим забытым идеям разумно и осторожно, мы
можем вернуть присутствие души в повседневной жизни.
Мы могли бы заново открыть для себя некоторые магические термины,
которые теперь скрыты в нашей повседневной речи. «Грамматика», напри-
мер, — довольно жесткий предмет, полный правил и традиций, и все же это
слово в какой-то момент истории трансформировалось в «гламур»1, первона-
чальным значением которого было чары или наваждение. Оксфордский сло-
варь английского языка указывает, что в 1721 году Аллен Рамзи писал: «когда
дьяволы, волшебники или жонглеры обманывают зрение, они, как говорят,
бросают гламур на глаза зрителя.»
которые теперь скрыты в нашей повседневной речи. «Грамматика», напри-
мер, — довольно жесткий предмет, полный правил и традиций, и все же это
слово в какой-то момент истории трансформировалось в «гламур»1, первона-
чальным значением которого было чары или наваждение. Оксфордский сло-
варь английского языка указывает, что в 1721 году Аллен Рамзи писал: «когда
дьяволы, волшебники или жонглеры обманывают зрение, они, как говорят,
бросают гламур на глаза зрителя.»
«Заклинание[1] [2]» — еще одно увлекательное слово, связывающее язык с ча-
рами. Ты произносишь слово, и ты накладываешь заклинание на кого-то.
В «Левиафане» Гоббса чары определяются как действие странных эффектов
с помощью заклинаний и слов. В Каббале и в других магических системах
написание слова, расположение и количество его букв — все это часть магии.
рами. Ты произносишь слово, и ты накладываешь заклинание на кого-то.
В «Левиафане» Гоббса чары определяются как действие странных эффектов
с помощью заклинаний и слов. В Каббале и в других магических системах
написание слова, расположение и количество его букв — все это часть магии.
«Шарм» — это то, что вызывает образ Кармен, это песня, то, что до-
бавляет идею голоса и музыки, «напев» в волшебных чарах. В самом сердце
волшебства находится переживание того, как музыкальные чары, созданные
чародеем, увлекают в мечты и чудесную страну грез. Мир — это колыбель-
ная, дающая нам затишье в нашей повседневной деятельности, чтобы душа
могла выйти и найти свое обновление. Должно быть, это чистое совпадение,
что одного из магов раннего средневековья звали Рамон Лулл, и что его под-
ход, основанный на буквах алфавита, известен как Луллизм[3] — еще один при-
мер грамматики, действующей как наваждение.
бавляет идею голоса и музыки, «напев» в волшебных чарах. В самом сердце
волшебства находится переживание того, как музыкальные чары, созданные
чародеем, увлекают в мечты и чудесную страну грез. Мир — это колыбель-
ная, дающая нам затишье в нашей повседневной деятельности, чтобы душа
могла выйти и найти свое обновление. Должно быть, это чистое совпадение,
что одного из магов раннего средневековья звали Рамон Лулл, и что его под-
ход, основанный на буквах алфавита, известен как Луллизм[3] — еще один при-
мер грамматики, действующей как наваждение.
При серьезном рассмотрении магии нам, возможно, придется расширить
границы наших научных представлений и настаивать на том, что Луна — это
не пыль и не камни, человеческое тело — не машина или генетическая фабри-
ка, а земля — не инертна и не лишена индивидуальности. Возможно, нам при-
дется раздвинуть границы представлений психологии и настаивать на том, что
люди — это не совокупность социальных влияний или управляемых мозгом
пакетов эмоций, которые могут быть преобразованы химическими веществами
в хорошо функционирующие социальные машины. В любом случае, я предпо-
чел бы быть дисфункциональной душой, чем хорошо приспособленным роботом.
границы наших научных представлений и настаивать на том, что Луна — это
не пыль и не камни, человеческое тело — не машина или генетическая фабри-
ка, а земля — не инертна и не лишена индивидуальности. Возможно, нам при-
дется раздвинуть границы представлений психологии и настаивать на том, что
люди — это не совокупность социальных влияний или управляемых мозгом
пакетов эмоций, которые могут быть преобразованы химическими веществами
в хорошо функционирующие социальные машины. В любом случае, я предпо-
чел бы быть дисфункциональной душой, чем хорошо приспособленным роботом.
Подход магии отличается от того, как мы привыкли иметь дело с миром. Для
нас понимание чего-то о мире приводит сначала к применению; мы переводим
науку в технологию. Тогда мы часто вовлекаемся в эксплуатацию, злоупотребляя
материалами мира для наших собственных нарциссических целей. Наконец, все
это ведет к злоупотреблению природой и людьми, поскольку мы используем
и то, и другое для принудительного развития разочарованной культуры.
нас понимание чего-то о мире приводит сначала к применению; мы переводим
науку в технологию. Тогда мы часто вовлекаемся в эксплуатацию, злоупотребляя
материалами мира для наших собственных нарциссических целей. Наконец, все
это ведет к злоупотреблению природой и людьми, поскольку мы используем
и то, и другое для принудительного развития разочарованной культуры.
Альтернативой является перевод науки на язык чудес, философии, истории
и близости с природой. Вместо чрезмерной эксплуатации мы могли бы ценить
простоту в жизни, сдержанность в использовании вещей и людей, и уваже-
ние к ограничениям, которые требует от нас природа. Вместо того чтобы за-
цикливаться на распространении современной культуры по всему земному
шару и в будущее, мы могли бы осознать, что другие культуры могут многому
нас научить и, что Третий Мир во многих областях более развит и изощрен,
чем мы. Мы могли бы иметь скромность, чтобы подвергать сомнению наши
собственные «достижения», и смирение, чтобы учиться у других. Магия
предлагает необычное, но глубоко укоренившееся обоснование экологической
позиции в повседневной жизни.
и близости с природой. Вместо чрезмерной эксплуатации мы могли бы ценить
простоту в жизни, сдержанность в использовании вещей и людей, и уваже-
ние к ограничениям, которые требует от нас природа. Вместо того чтобы за-
цикливаться на распространении современной культуры по всему земному
шару и в будущее, мы могли бы осознать, что другие культуры могут многому
нас научить и, что Третий Мир во многих областях более развит и изощрен,
чем мы. Мы могли бы иметь скромность, чтобы подвергать сомнению наши
собственные «достижения», и смирение, чтобы учиться у других. Магия
предлагает необычное, но глубоко укоренившееся обоснование экологической
позиции в повседневной жизни.
Если эти предположения кажутся наивными или неосуществимыми в куль-
туре, невротически движимой своей собственной продуктивностью и само-
развитием, одна из причин заключается в том, что мы не думаем, что можем
контролировать двигатель нашей собственной гиперактивности. Например,
мы создали Бога эволюции, приняв его не просто как научное правило, но как
необходимость, которую нельзя остановить, воспрепятствовать или изменить.
Мы отказываемся от ответственности за гуманизацию культуры, апеллируя
к неумолимости эволюции. Неудивительно, что некоторые религиозные люди
видят в нашей теории эволюции угрозу своим религиозным убеждениям: для
нас эволюция-это не просто теория, а настоятельный императив, который мы
никогда не ставим под сомнение. Мы кажемся жертвами эволюционных про
цессов, а не создателями и художниками нашей собственной культуры и ин-
дивидуальной жизни.
туре, невротически движимой своей собственной продуктивностью и само-
развитием, одна из причин заключается в том, что мы не думаем, что можем
контролировать двигатель нашей собственной гиперактивности. Например,
мы создали Бога эволюции, приняв его не просто как научное правило, но как
необходимость, которую нельзя остановить, воспрепятствовать или изменить.
Мы отказываемся от ответственности за гуманизацию культуры, апеллируя
к неумолимости эволюции. Неудивительно, что некоторые религиозные люди
видят в нашей теории эволюции угрозу своим религиозным убеждениям: для
нас эволюция-это не просто теория, а настоятельный императив, который мы
никогда не ставим под сомнение. Мы кажемся жертвами эволюционных про
цессов, а не создателями и художниками нашей собственной культуры и ин-
дивидуальной жизни.
Наука и техника имеют в своей основе мифологию, ритуалы и эсхатоло-
гию — интерпретацию будущего и ощущение цели. Наше разочарованное
общество не лишено своих верований, но они не высказаны или представлены
в виде открытий, изобретений, гипотез и теорий. Многие из наших ученых,
политиков и бизнесменов горячо трудятся над строительством соборов своей
собственной религии секуляризма, и в ответ религия в своем отчаянии разва-
ливается или становится оборонительной и реакционной.
гию — интерпретацию будущего и ощущение цели. Наше разочарованное
общество не лишено своих верований, но они не высказаны или представлены
в виде открытий, изобретений, гипотез и теорий. Многие из наших ученых,
политиков и бизнесменов горячо трудятся над строительством соборов своей
собственной религии секуляризма, и в ответ религия в своем отчаянии разва-
ливается или становится оборонительной и реакционной.
Тем не менее, несмотря на все проблемы, которые наука и техника пред-
ставляют миру, нуждающемуся в душе, они не являются причиной нашего
разочарования. Они оба полны магии, и я уверен, что маги прошлого с го-
товностью переняли бы многие методы и открытия науки вместе с сопутству-
ющими технологиями. Тенденция разума и науки занимать слишком много
места в современной жизни — это просто еще один симптом разочарования.
Коренная проблема не в науке, а в религии.
ставляют миру, нуждающемуся в душе, они не являются причиной нашего
разочарования. Они оба полны магии, и я уверен, что маги прошлого с го-
товностью переняли бы многие методы и открытия науки вместе с сопутству-
ющими технологиями. Тенденция разума и науки занимать слишком много
места в современной жизни — это просто еще один симптом разочарования.
Коренная проблема не в науке, а в религии.
Религия и колдовство
«Религия» много значит для разных людей. Когда я говорю, что религия явля-
ется главной проблемой волшебства, я имею в виду не деизм восемнадцатого века
и разумную религию американских основателей, а понимание священного и Свя-
того во всех аспектах жизни: природа, работа, дом, бизнес и общественные дела.
Я называю это «естественной религией», позаимствовав формулировку у многих
авторов прошлого— Марсилио Фичино в XV веке сказал, что религия так же
естественна для человека, как лай для собаки, — потому что я хочу отличить ее
от религии как интеллектуальное обязательство, подкрепленное сильными эмо-
циями и защищенное в таком учреждении, как церковь или традиция.
ется главной проблемой волшебства, я имею в виду не деизм восемнадцатого века
и разумную религию американских основателей, а понимание священного и Свя-
того во всех аспектах жизни: природа, работа, дом, бизнес и общественные дела.
Я называю это «естественной религией», позаимствовав формулировку у многих
авторов прошлого— Марсилио Фичино в XV веке сказал, что религия так же
естественна для человека, как лай для собаки, — потому что я хочу отличить ее
от религии как интеллектуальное обязательство, подкрепленное сильными эмо-
циями и защищенное в таком учреждении, как церковь или традиция.
Многие люди определяют свою религию как веру, и они возлагают свои
надежды и понимание на предварительное понимание жизни. Но в религии,
которая сводится к вере, не так уж много места для веры, и нет места для
непредубежденной оценки святости мира. В разочарованном мире, несмотря
на всю свою заботу о морали и социальном действии, религия отделяет себя
от повседневной жизни и становится одержимой своей собственной верой
и моральной чистотой. В такой обстановке люди, которые загрязняют наши
реки и океаны, эксплуатируют рабочих и семьи, могут ходить в церковь и ис-
поведовать сильные моральные ценности, и все же у них нет никакой совести
по отношению к воде, земле или человеческому сообществу.
надежды и понимание на предварительное понимание жизни. Но в религии,
которая сводится к вере, не так уж много места для веры, и нет места для
непредубежденной оценки святости мира. В разочарованном мире, несмотря
на всю свою заботу о морали и социальном действии, религия отделяет себя
от повседневной жизни и становится одержимой своей собственной верой
и моральной чистотой. В такой обстановке люди, которые загрязняют наши
реки и океаны, эксплуатируют рабочих и семьи, могут ходить в церковь и ис-
поведовать сильные моральные ценности, и все же у них нет никакой совести
по отношению к воде, земле или человеческому сообществу.
Есть что-то ужасно неправильное в этом виде религии, которая создает
своего рода психотическую диссоциацию. Человек чувствует себя нравствен-
но чистым, потому что он блаженно придерживается идей морали, которые
имеют мало общего с миром, в котором он живет, и в то же время он совер-
шает ужасные грехи, которые не перечислены в его разочарованной морали.
Источником нашего современного недовольства является утрата естественной
религии, основы для любого другого вида религиозной восприимчивости.
своего рода психотическую диссоциацию. Человек чувствует себя нравствен-
но чистым, потому что он блаженно придерживается идей морали, которые
имеют мало общего с миром, в котором он живет, и в то же время он совер-
шает ужасные грехи, которые не перечислены в его разочарованной морали.
Источником нашего современного недовольства является утрата естественной
религии, основы для любого другого вида религиозной восприимчивости.
Если мы определяем магию без ее обычных коннотаций двуличия или
самовозвеличивания, и если мы определяем религию в основных терминах,
предшествующих традициям, институтам и верованиям, то на этом уровне
магия и религия едва различимы, и одно служит другому. Возрождение на-
шей повседневной жизни тогда становится вопросом серьезного изменения
наших приоритетов, развития чувства святости в частностях обычной жизни
и превращения их в часть нашей личной жизни больше воображением, чем
грубой силой.
самовозвеличивания, и если мы определяем религию в основных терминах,
предшествующих традициям, институтам и верованиям, то на этом уровне
магия и религия едва различимы, и одно служит другому. Возрождение на-
шей повседневной жизни тогда становится вопросом серьезного изменения
наших приоритетов, развития чувства святости в частностях обычной жизни
и превращения их в часть нашей личной жизни больше воображением, чем
грубой силой.
Повторное очарование.
Почему повторное очарование?
Когда я был ребенком в школе, я сидел за своим столом, вполуха слушая
учителя, рассказывающего нам, сколько квадратных миль составляет штат
Мичиган и как делать сложные проценты. Мои мысли были заняты более
серьезными вопросами: существуют ли драконы? Случалось ли когда-нибудь
наводнение? Реальны ли Адам и Ева?
учителя, рассказывающего нам, сколько квадратных миль составляет штат
Мичиган и как делать сложные проценты. Мои мысли были заняты более
серьезными вопросами: существуют ли драконы? Случалось ли когда-нибудь
наводнение? Реальны ли Адам и Ева?
Потребовалось много лет образования, докторская степень по религии,
а затем еще несколько лет самостоятельного чтения и письма, прежде чем
я почувствовал, что у меня есть ответы на мои насущные вопросы. Я прошел
через период, когда с помощью сложных теорий метафоры и психологиче-
ской проекции был убежден, что феи и драконы — это символы и метафоры,
или они реальны только в фантазиях. Долгое время я верил в бессознатель-
ное Юнга и считал его хорошим объяснением подобных вещей. Но теперь,
наконец, я осознал, что драконы реальны, феи действительно танцуют, а би-
блейский потоп более реален, чем наводнение в вечерних новостях. Наше
сведение фигур воображения к психологическим категориям уводит магию
от потенциально богатого поэтического участия в жизни. По мере того как мы
«взрослеем», мы становимся все более изощренными в логическом объяснении
чар и становимся слишком умными в том, что заставляет детей удивляться.
Мы всерьез и неуклюже пытаемся найти другой мир, более сознательный,
более теоретически элегантный, чем тот очаровательный, который мы знали
в детстве. Это одна из причин для того, чтобы назвать эту книгу «Возвраще-
ние волшебства в повседневную жизнь». Возможно, нам придется вернуть-
ся в детство и восстановить его истины, его видение, его логику, его чувство
времени и пространства, его экстраординарную космологию и его творческую
физику, если мы хотим найти выход из черно-белого мира разочарования.
Авторитетом для многих отрывков в этой книге является мудрость, которую
я получил от своих детей, которые являются экспертами в колдовстве и, ве-
роятно, зададутся вопросом, почему вообще эта книга должна быть написа-
на. Повторное очарование миром также требует от нас поискать потерянное
детство человеческого рода и открыть, в более широком социальном смысле,
то, что мы забыли. Иудео-христианская религия учит, что человеческая жизнь
началась в саду, Эдеме, где не было ни забот, ни работы, в месте чистой игры.
Религия также говорит, что, в конечном счете, мы вернемся в рай, снова в сад
и место счастья. Эти два образа дают хороший повод провести некоторое вре-
мя в наших садах, возможно, чтобы найти частичку утраченного очарования
среди цветов, растений и гумуса рядом с нашими домами.
а затем еще несколько лет самостоятельного чтения и письма, прежде чем
я почувствовал, что у меня есть ответы на мои насущные вопросы. Я прошел
через период, когда с помощью сложных теорий метафоры и психологиче-
ской проекции был убежден, что феи и драконы — это символы и метафоры,
или они реальны только в фантазиях. Долгое время я верил в бессознатель-
ное Юнга и считал его хорошим объяснением подобных вещей. Но теперь,
наконец, я осознал, что драконы реальны, феи действительно танцуют, а би-
блейский потоп более реален, чем наводнение в вечерних новостях. Наше
сведение фигур воображения к психологическим категориям уводит магию
от потенциально богатого поэтического участия в жизни. По мере того как мы
«взрослеем», мы становимся все более изощренными в логическом объяснении
чар и становимся слишком умными в том, что заставляет детей удивляться.
Мы всерьез и неуклюже пытаемся найти другой мир, более сознательный,
более теоретически элегантный, чем тот очаровательный, который мы знали
в детстве. Это одна из причин для того, чтобы назвать эту книгу «Возвраще-
ние волшебства в повседневную жизнь». Возможно, нам придется вернуть-
ся в детство и восстановить его истины, его видение, его логику, его чувство
времени и пространства, его экстраординарную космологию и его творческую
физику, если мы хотим найти выход из черно-белого мира разочарования.
Авторитетом для многих отрывков в этой книге является мудрость, которую
я получил от своих детей, которые являются экспертами в колдовстве и, ве-
роятно, зададутся вопросом, почему вообще эта книга должна быть написа-
на. Повторное очарование миром также требует от нас поискать потерянное
детство человеческого рода и открыть, в более широком социальном смысле,
то, что мы забыли. Иудео-христианская религия учит, что человеческая жизнь
началась в саду, Эдеме, где не было ни забот, ни работы, в месте чистой игры.
Религия также говорит, что, в конечном счете, мы вернемся в рай, снова в сад
и место счастья. Эти два образа дают хороший повод провести некоторое вре-
мя в наших садах, возможно, чтобы найти частичку утраченного очарования
среди цветов, растений и гумуса рядом с нашими домами.
Но в то же время, находясь в саду, мы могли бы помнить эти и другие вели-
кие истории садов, так что диалог между прожитой жизнью и воображением
будет постоянным и два измерения неразличимы. Это один из секретов вол-
шебства: никогда не разделяйте Инь и Ян поэзии и жизни, никогда не пре-
кращайте устойчивый ритм опыта и воображения.
кие истории садов, так что диалог между прожитой жизнью и воображением
будет постоянным и два измерения неразличимы. Это один из секретов вол-
шебства: никогда не разделяйте Инь и Ян поэзии и жизни, никогда не пре-
кращайте устойчивый ритм опыта и воображения.
Прекрасная гностическая история «Гимн Жемчужины» рассказывает
о том, как мы все когда-то жили в далеком месте с нашими истинными роди-
телями, а затем были изгнаны в это прохладное, отдаленное царство, называ-
емое человеческой жизнью, с поручением вернуть жемчужину души. Меня,
например, время от времени посещают воспоминания о событиях и людях,
которые не могут иметь для меня исторической реальности, но тайна их по-
сещения заставляет меня чувствовать, что жизнь действительно когда-то
была райской.
о том, как мы все когда-то жили в далеком месте с нашими истинными роди-
телями, а затем были изгнаны в это прохладное, отдаленное царство, называ-
емое человеческой жизнью, с поручением вернуть жемчужину души. Меня,
например, время от времени посещают воспоминания о событиях и людях,
которые не могут иметь для меня исторической реальности, но тайна их по-
сещения заставляет меня чувствовать, что жизнь действительно когда-то
была райской.
Вот еще один способ, которым мы можем снова найти волшебство, ми-
фическим способом, а не как историческую память. Идея потерянного рая,
одна из которых — Золотой век, давно прошедшая эпоха целостности и со-
вершенства, встречается в преданиях большинства людей, а также появляет-
ся в фантазиях людей, которые представляют себе золотое время в недавнем
прошлом — эпоху их бабушек и дедушек, или сороковые, пятидесятые или
шестидесятые годы, в зависимости от их возраста.
фическим способом, а не как историческую память. Идея потерянного рая,
одна из которых — Золотой век, давно прошедшая эпоха целостности и со-
вершенства, встречается в преданиях большинства людей, а также появляет-
ся в фантазиях людей, которые представляют себе золотое время в недавнем
прошлом — эпоху их бабушек и дедушек, или сороковые, пятидесятые или
шестидесятые годы, в зависимости от их возраста.
Мы помним в платоническом смысле, в смысле мистической памяти, вооб-
ражаемый период, когда все было в гармонии, и мы можем вернуть эту зача-
рованность в нашу жизнь таким же образом, зная при этом благодаря нашей
искушенности, что жизнь никогда не была совершенной, и все же чувствуя,
что так или иначе, движение к волшебству является в то же время возвра-
щением. Мы можем испытывать лишь мимолетные ощущения очарования,
длящиеся минуты или секунды, и все же этих кратких прозрений достаточно,
и они могут принести с собой проблески глубокой памяти.
ражаемый период, когда все было в гармонии, и мы можем вернуть эту зача-
рованность в нашу жизнь таким же образом, зная при этом благодаря нашей
искушенности, что жизнь никогда не была совершенной, и все же чувствуя,
что так или иначе, движение к волшебству является в то же время возвра-
щением. Мы можем испытывать лишь мимолетные ощущения очарования,
длящиеся минуты или секунды, и все же этих кратких прозрений достаточно,
и они могут принести с собой проблески глубокой памяти.
Возвращение рая
Сама идея волшебства склонна к сентиментальности, и я заметил противо-
вес, заставляющий волшебное казаться трудным, в высшей степени абстракт-
ным и запутанным. В некоторых случаях авторы, пишущие о волшебстве,
отвлекаются от магии, очарования и детства, очевидно, пытаясь серьезно от-
носиться к теме, серьезность которой кажется всегда ускользающей.
вес, заставляющий волшебное казаться трудным, в высшей степени абстракт-
ным и запутанным. В некоторых случаях авторы, пишущие о волшебстве,
отвлекаются от магии, очарования и детства, очевидно, пытаясь серьезно от-
носиться к теме, серьезность которой кажется всегда ускользающей.
Нкоторые психологические теории отождествляют детство с раем и заклю-
чают, что для того, чтобы жить как зрелые взрослые, мы должны героически
отделиться от детства и войти в эту юдоль слез, называемую зрелостью. Они
боятся, что если мы не преодолеем детство, то застрянем в инфантильных ил-
люзиях. Некоторые эксперты считают, что жизнь в основе своей полна разо-
чарования и, что те, кто думает иначе, наивны или психически больны.
чают, что для того, чтобы жить как зрелые взрослые, мы должны героически
отделиться от детства и войти в эту юдоль слез, называемую зрелостью. Они
боятся, что если мы не преодолеем детство, то застрянем в инфантильных ил-
люзиях. Некоторые эксперты считают, что жизнь в основе своей полна разо-
чарования и, что те, кто думает иначе, наивны или психически больны.
В течение многих лет моей практики в качестве психотерапевта я чувствовал,
что люди, рассказывающие мне свои истории о провале карьеры, неудачном
браке, неотступной депрессии или непреодолимой зависимости, страдают от бо-
лее глубокого недуга. Они разлюбили саму жизнь, которая в их зрелом возрасте
превратилась во всепоглощающее собрание проблем. Психология иногда созда-
ет впечатление, что жизнь — это проблема, а любить проблему всегда трудно.
что люди, рассказывающие мне свои истории о провале карьеры, неудачном
браке, неотступной депрессии или непреодолимой зависимости, страдают от бо-
лее глубокого недуга. Они разлюбили саму жизнь, которая в их зрелом возрасте
превратилась во всепоглощающее собрание проблем. Психология иногда созда-
ет впечатление, что жизнь — это проблема, а любить проблему всегда трудно.
другой стороны, когда я путешествую на лекции и чтения, я встречаю
много людей, которые способны избежать распространенного современно-
го отчаяния, которые любят свою жизнь и себя, которые пережили все виды
страданий, от развода до рака, и все же выражают и культивируют свою лю-
бовь к жизни в садоводстве, живописи, путешествиях, музыке и обществен-
ных работах.
много людей, которые способны избежать распространенного современно-
го отчаяния, которые любят свою жизнь и себя, которые пережили все виды
страданий, от развода до рака, и все же выражают и культивируют свою лю-
бовь к жизни в садоводстве, живописи, путешествиях, музыке и обществен-
ных работах.
Еще один секрет для повторного очарования повседневной жизни заклю-
чается в том, чтобы отказаться покинуть Эдем, остаться в саду на всю жизнь.
Если мы достаточно глубоко представим себе рай, мы не будем буквально ре-
бячливыми или наивными, но мы можем жить с позитивной любовью к жизни
среди многих видов мучений. Как учил философ Эпикур, сколько бы стра-
даний нас ни постигало, мы всегда можем найти хоть каплю удовольствия,
и этого достаточно.
чается в том, чтобы отказаться покинуть Эдем, остаться в саду на всю жизнь.
Если мы достаточно глубоко представим себе рай, мы не будем буквально ре-
бячливыми или наивными, но мы можем жить с позитивной любовью к жизни
среди многих видов мучений. Как учил философ Эпикур, сколько бы стра-
даний нас ни постигало, мы всегда можем найти хоть каплю удовольствия,
и этого достаточно.
Еще один относительно простой способ восстановить рай — позволить
детям быть детьми. Когда я был маленьким, мои родители позволили мне
быть ребенком и не ранили невинность, которая была так драгоценна и нежна
во мне. Они создали для меня безопасный, ненасильственный и заботливый
мир. Но даже при таком щедром воспитании мне самому нелегко позволить
себе быть ребенком или позволить детям быть самими собой. Я чувствую
во мне строгий голос, требующий порядка и контроля, и, конечно же, я вижу
его в окружающем мире, когда родители кричат на своих детей и заставляют
их повиноваться. Кажется, мы боимся рая, возможно, боимся, что упорядо-
ченный мир, который мы знаем, развалится, если ангел, охраняющий Врата
детям быть детьми. Когда я был маленьким, мои родители позволили мне
быть ребенком и не ранили невинность, которая была так драгоценна и нежна
во мне. Они создали для меня безопасный, ненасильственный и заботливый
мир. Но даже при таком щедром воспитании мне самому нелегко позволить
себе быть ребенком или позволить детям быть самими собой. Я чувствую
во мне строгий голос, требующий порядка и контроля, и, конечно же, я вижу
его в окружающем мире, когда родители кричат на своих детей и заставляют
их повиноваться. Кажется, мы боимся рая, возможно, боимся, что упорядо-
ченный мир, который мы знаем, развалится, если ангел, охраняющий Врата
Эдема, опустит свой меч на секунду отдыха.
Повторное очарование нашей собственной жизни может очень хорошо
ощущаться как возвращение в Эдем: принятие работы, которая радует наше
сердце, вступление или расторжение брака в соответствии с глубоким жела-
нием нашего сердца, жизнь там, где дух этого места успокаивает наше уста-
лое тело и эмоции, следование нашим эксцентричным интересам и безумным
наклонностям. Много раз я видел, как люди страдают от самых мучительных
мук, только потому, что они не позволяют себе войти в сад, который они мо-
гут видеть на расстоянии, но по какой-то неопределенной причине он закрыт
для них. В некоторых случаях наступает день, когда препятствия не кажутся
такими уж значительными, и спокойно и легко они проходят через его вход.
ощущаться как возвращение в Эдем: принятие работы, которая радует наше
сердце, вступление или расторжение брака в соответствии с глубоким жела-
нием нашего сердца, жизнь там, где дух этого места успокаивает наше уста-
лое тело и эмоции, следование нашим эксцентричным интересам и безумным
наклонностям. Много раз я видел, как люди страдают от самых мучительных
мук, только потому, что они не позволяют себе войти в сад, который они мо-
гут видеть на расстоянии, но по какой-то неопределенной причине он закрыт
для них. В некоторых случаях наступает день, когда препятствия не кажутся
такими уж значительными, и спокойно и легко они проходят через его вход.
Естественно, я не хочу сказать, что жизнь может быть совершенно без-
заботной; это было бы слишком буквальным восприятием рая. Но это тема,
которая может быть прожита среди всех других измерений вовлеченной чело-
веческой жизни. Возможно, вам придется принять страдание близко к серд-
цу как цену за вход в рай, и вы, возможно, решите жить настолько искренне,
насколько это возможно, чтобы насладиться просто вкусом Эдема. Но этот
вкус делает всю жизнь очаровательной и даже наше страдание приправляет
своим удовольствием.
заботной; это было бы слишком буквальным восприятием рая. Но это тема,
которая может быть прожита среди всех других измерений вовлеченной чело-
веческой жизни. Возможно, вам придется принять страдание близко к серд-
цу как цену за вход в рай, и вы, возможно, решите жить настолько искренне,
насколько это возможно, чтобы насладиться просто вкусом Эдема. Но этот
вкус делает всю жизнь очаровательной и даже наше страдание приправляет
своим удовольствием.
Работа о волшебстве
Эта книга является логическим третьим томом в серии о душе. «Забота
о душе» выделяла сферу души среди забот повседневной жизни. «Родствен-
ные души» перешли к обсуждению интимности и общности, естественных мест
обитания души. Теперь я обращаюсь к душе в природе и культуре, и с этого
аспекта душа предстает как чарующий голос, которым вещи природы и куль-
туры говорят и поют свои волшебные нашептывания и манящие песни сирен.
о душе» выделяла сферу души среди забот повседневной жизни. «Родствен-
ные души» перешли к обсуждению интимности и общности, естественных мест
обитания души. Теперь я обращаюсь к душе в природе и культуре, и с этого
аспекта душа предстает как чарующий голос, которым вещи природы и куль-
туры говорят и поют свои волшебные нашептывания и манящие песни сирен.
На этих страницах я пытаюсь восстановить легитимность некоторых прак-
тик, таких, как астрология и гадание, которые в значительной степени непра-
вильно понимаются и порочатся культурой, утратившей вкус к волшебству.
Я понимаю, что рискую быть неправильно истолкованным, когда пытаюсь
найти срединный путь между психологической редукцией чар к проекции
или метафоре и буквальной, слишком простой верой в духовный мир. Когда
я пишу, я всегда ищу альтернативу вере и объяснению, Срединный мир, где
воображение воспринимается всерьез, хотя и не буквально.
тик, таких, как астрология и гадание, которые в значительной степени непра-
вильно понимаются и порочатся культурой, утратившей вкус к волшебству.
Я понимаю, что рискую быть неправильно истолкованным, когда пытаюсь
найти срединный путь между психологической редукцией чар к проекции
или метафоре и буквальной, слишком простой верой в духовный мир. Когда
я пишу, я всегда ищу альтернативу вере и объяснению, Срединный мир, где
воображение воспринимается всерьез, хотя и не буквально.
Я отношусь к магии серьезно, как к источнику эффективности в мире, ко-
торый более загадочен, чем предполагают наши научные достижения. Слово,
жест или образ могут быть более сильными чем обоснованный аргумент, а ри-
туал или церемония более полезны для человеческого сообщества, чем любая
машина или техническое развитие. Стать человеком, с глубоким и богатым
воображением может быть более желательным, чем быть здоровым, полити-
чески подкованным или хорошо информированным.
торый более загадочен, чем предполагают наши научные достижения. Слово,
жест или образ могут быть более сильными чем обоснованный аргумент, а ри-
туал или церемония более полезны для человеческого сообщества, чем любая
машина или техническое развитие. Стать человеком, с глубоким и богатым
воображением может быть более желательным, чем быть здоровым, полити-
чески подкованным или хорошо информированным.
Я пишу также со страстью, гневом и тоской, как человек, который про-
вел годы, слушая трагедии семей и отчаяние отдельных людей, как родитель,
который едва может вынести страдания детей, и как гражданин мира, разо-
чарованный нашей неспособностью положить конец кровопролитию дома
и в иностранных войнах. Я убежден, что ни одна из этих проблем не может
быть решена напрямую, но они могут быть решены положительно, если мы
повернемся спиной к разочарованным ценностям, которые доминируют в со-
временной жизни.
вел годы, слушая трагедии семей и отчаяние отдельных людей, как родитель,
который едва может вынести страдания детей, и как гражданин мира, разо-
чарованный нашей неспособностью положить конец кровопролитию дома
и в иностранных войнах. Я убежден, что ни одна из этих проблем не может
быть решена напрямую, но они могут быть решены положительно, если мы
повернемся спиной к разочарованным ценностям, которые доминируют в со-
временной жизни.
Ответы на наши проблемы окружают нас в многочисленных голосах за-
чарованной природы и в навязчивых словах и образах наших художников
и религиозных визионеров. Все необходимые нам прозрения можно найти
в библиотеке, в великой литературе по искусству, гуманитарным наукам и ре-
лигиям или в медитации на один-единственный цветок в крошечном садике
за пределами самого обычного дома, потому что природа, как учили средне-
вековые монахи, тоже является книгой, обучающей тех, кто желает быть ее
учениками.
чарованной природы и в навязчивых словах и образах наших художников
и религиозных визионеров. Все необходимые нам прозрения можно найти
в библиотеке, в великой литературе по искусству, гуманитарным наукам и ре-
лигиям или в медитации на один-единственный цветок в крошечном садике
за пределами самого обычного дома, потому что природа, как учили средне-
вековые монахи, тоже является книгой, обучающей тех, кто желает быть ее
учениками.
Ми кричит нам, предлагает нам руководство, но, когда мы слишком заняты
составлением собственных неадекватных ответов, мы не слышим его голоса.
составлением собственных неадекватных ответов, мы не слышим его голоса.
Мы должны стать как дети, как учил Иисус без всякой сентиментальности,
когда он сказал: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Цар-
ство Небесное», или как советовал дзэнский мастер Шунрю Судзуки, когда
он писал: «как важно восстановить наш безграничный изначальный ум. Тогда
мы всегда будем верны себе, в сострадании ко всем существам[4].»
когда он сказал: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Цар-
ство Небесное», или как советовал дзэнский мастер Шунрю Судзуки, когда
он писал: «как важно восстановить наш безграничный изначальный ум. Тогда
мы всегда будем верны себе, в сострадании ко всем существам[4].»
Существует искушенность, предшествующая взрослому обучению и совре-
менному развитию культуры, понимание внутренней природы и скрытой силы
людей и мест. Это искушенность, которая может быть потеряна за иллюзией,
что наши собственные развитые намерения, наблюдения и ценности являются
высшими. Итак, первый шаг в колдовстве состоит в том, чтобы восстановить
ум новичка и детское удивление, забыть некоторые вещи, которые мы изучили
и к которым мы привязаны. По мере того, как мы освобождаемся от разоча-
рованных ценностей, в нас может вливаться свежий, райский дух, и тогда мы
можем открыть природу души и удовольствие быть участником, а не хозяи-
ном, на пиршестве жизни.
менному развитию культуры, понимание внутренней природы и скрытой силы
людей и мест. Это искушенность, которая может быть потеряна за иллюзией,
что наши собственные развитые намерения, наблюдения и ценности являются
высшими. Итак, первый шаг в колдовстве состоит в том, чтобы восстановить
ум новичка и детское удивление, забыть некоторые вещи, которые мы изучили
и к которым мы привязаны. По мере того, как мы освобождаемся от разоча-
рованных ценностей, в нас может вливаться свежий, райский дух, и тогда мы
можем открыть природу души и удовольствие быть участником, а не хозяи-
ном, на пиршестве жизни.
Примечание переводчика: имеются в виду английские слова «Grammar» (грамматика) и «glamour» в значе
ние волшебства.Примечание переводчика: игра слов — spell в английском языке имеет значение как «магическое заклина
ние», так и произношение слов вообще.Примечание переводчика: имеется в виду ассоциация термина Lullism со словом колыбель Lull[4] Shunryu Suzuki, Zen Mind, Beginner’s Mind (New York: Weatherhill, 1970), p. 22.
ние волшебства.Примечание переводчика: игра слов — spell в английском языке имеет значение как «магическое заклина
ние», так и произношение слов вообще.Примечание переводчика: имеется в виду ассоциация термина Lullism со словом колыбель Lull[4] Shunryu Suzuki, Zen Mind, Beginner’s Mind (New York: Weatherhill, 1970), p. 22.