Юнг и Паули: встреча уникальных умов
Беверли Забриски
Вступление
(Эта работа представляет пересмотренный вариант статьи «Юнг и Паули: тонкая асимметрия», опубликованной в Журнале аналитической психологии: The Journal of Analytical Psychology 40 (1995) : 531-53)
Последователи швейцарского психиатра К. Г. Юнга больше знают о бессознательном Вольфганга Паули, чем о его достижениях в науке и обычной жизни наяву. «Психология и алхимия» Юнга (описание «проблемы индивидуации» и «нормального развития личности с высоким интеллектом») знакомит специалистов по глубинной психологии со сновидениями нобелевского лауреата, но не с его профессиональным гением. Между тем, ученые, продолжающие поиски Паули в области природы и основ материальной Вселенной, мало знают о том, как специалист по квантовой физике погружался в глубину своего бессознательного, о его увлечении точками пересечения и линией разграничения материи и психики, и о его сотрудничестве с Юнгом, об их исследовательских связях, кажущихся акаузальными.
В свою очередь, многие из тех, кто знаком с исследованиями Юнга в области психики, не всегда готовы воспринять то, как он развивает параллели между психическим процессом и материальной матрицей, в которую встроено психическое. Нехватка научного опыта и понимания Юнга у его читателей, могли стать причиной того, что его попытки прибегнуть к эмпирическим методам, его стремление к алхимическим метафорам и поиск аналогий между физикой и психическими механизмами казались читателям надуманными, отклоняющимися от темы или неоправданно усложненными. Однако Юнг продолжал изучать физические и медитативные эксперименты алхимиков, проявляя стойкий интерес к открытиям современных ученых. Юнг последовательно придерживался убеждения, что условием фундаментальной, обоснованной, релевантной и значимой работы должно стать ее соответствие как истории мысли, так и контексту современных научных дисциплин.
Переписка Юнга и Паули открывает нам доступ к информации о взаимоотношениях, информации, ценной как для аналитической психологии, так и для квантовой физики, пусть на первый взгляд может показаться, что эти две сферы научной мысли не имеют ничего общего. Происхождение Вселенной и ее обитателей всегда рассматривались религией и естественными науками с противоположных точек зрения. Взгляды религии и психологии на природу бытия, в свою очередь, частично совпадают. Наука традиционно ищет фундаментальные, объективные и универсальные факты, подтверждая свои выводы и измеряя внешнюю реальность посредством экспериментов. Психология же, предполагая как нормы, так и аномалии в своих динамических описаниях и дифференциальных диагнозах, в первую очередь обращается к субъективному опыту и индивидуальному постижению.
Психология описывает психическое содержимое с помощью психических средств, таким образом, психика выступает и субъектом, и объектом, и средой, и посылом, источником и целью. Вне человеческой психики точки наблюдения не существует. Физика, напротив, исследует материальную реальность – как посредством человеческого опыта, так и, насколько это возможно, выходя за его пределы. И все же, в своих концепциях и изобретениях она пользуется ментальной средой. Не смотря на то, что физика использует безличные и невалентные методы и измерения, вопросы и, следовательно, доказательства возникают в человеческом разуме и зависят от него. В этом смысле наше понимание Вселенной, по существу, антропично. Кроме того, как напоминает нам наш современник, лауреат Нобелевской премии в области физики частиц Стевен Вайнберг: «Мы не можем требовать, чтобы все эксперименты дали разумные результаты», потому что «по определению, не существует наблюдателя, который мог бы экспериментировать со Вселенной, вне самой Вселенной» (1).
Переписка Паули и Юнга позволят нам прикоснуться к беседе двух великих мыслителей, к обмену идеями, происходившему на протяжении двадцати шести лет, в областях знаний, причастных к наиболее значимым событиям западной мысли ХХ века. Оба собеседника стремились расширить границы между известным и неизвестным в своей области знаний. Воображение обоих позволяло переступить границы, как внутри и за пределами их дисциплин, так и между ними, в поисках связи между наблюдаемым и непознаваемым. Оба они, кроме того, умели смирить гордыню ради поиска прецедентов в прошлом, и дать ей волю, дабы высказать рискованные предположения о будущем.
Эти мыслители интересовались влиянием особого и специфического на универсальное. Юнг занимался индивидуальным опытом: перцепцией и концепцией психики, эмоциями и воображением в контексте внутренних и внешних реальностей. Его внимание было сосредоточено на психическом развитии индивидуума, на том, в какой степени оно взаимосвязано с повторяющимися и, таким образом, коллективными предрасположениями и представлениями человеческого опыта. Ему было особенно любопытно, как образы, созданные психикой, становятся недоказуемыми, но принятыми убеждениями. Паули пытался доказать теории о природе мельчайших частиц в постоянно расширяющихся энергетических паттернах материальной вселенной, найти формулы и способы измерения, которые выявили бы прошлое, настоящее и будущее Вселенной. Сосредоточившись на фундаментальных элементах мироустройства, квантовый теоретик Паули также осознавал влияние специфического присутствия наблюдателя на наблюдаемое.
Комплиментарность
Юнг (1875-1961) и Паули (1900-1958) встретились в 1930 году. Паули обратился к Юнгу в момент тяжелых жизненных испытаний и психического упадка в надежде найти того, кто сможет вести его по пути урегулирования эмоциональной и психологической боли. Не будучи аналитиком Паули, Юнг рассмотрел 1300 его сновидений и отобрал для изучений первые четыреста из них. За годы общения знания младшего коллеги стали частью размышлений Юнга и повлияли на его мышление.
В 1953 году Юнг и Паули опубликовали результаты сопоставления своих идей в «Интерпретации природы и психики». Их пути пересекались на комплиментарных векторах.
«Поскольку феноменальный мир представляет собой совокупность процессов атомной величины, то, естественно, чрезвычайно важно выяснить, могут ли и если да, то как, фотоны (например) помочь нам получить определенное знание о реальности, лежащее в основе процессов медиативной энергии. … Свет и вещество ведут себя и как отдельные частицы, и как волны. В контексте атомных величин это вынуждает нас отказаться от каузального описания природы в обычной пространственно-временной системе и вместо него создать в многомерных пространствах невидимые области вероятности» (2).
Паули? Нет, Юнг.
«Разделение и уменьшение симметрии, вот, в чем секрет[1]! Первое – древний атрибут дьявола. … Если бы только два божественных соперника – Христос и дьявол – могли заметить, что они стали гораздо более симметричными!» (3)
Юнг? Нет, Паули. Письмо, написанное за год до смерти его другу и коллеге Вернеру Гейзенбергу.
К тому времени, когда Юнг встретил Паули, он уже почти тридцать лет испытывал глубокое влияние работ Уильяма Джеймса, пребывая под «невероятным впечатлением» от них. В «Принципах психологии» Джеймс утверждал сосуществование и, возможно, разделение модусов сознания – «верхнее Я» и «нижнее Я», которые, даже не зная о существовании друг друга или игнорируя это существование, оказывают друг на друга комплиментарное воздействие. В «Разновидностях религиозного опыта» Джеймс писал о «поле», направляющем внимание и поведение, несмотря на неопределенность его границ (4). Идеи Джеймса о психических полях и языке, были восприняты Юнгом при рассмотрении комплиментарности составляющих психики. Работая психиатром в клинике Бургхольцли, пытаясь понять значение ярких образов, возникающих у пациентов с повышенной тревожностью, Юнг обнаружил аналогичные примеры в мифологии, философии, религии, алхимии и исторических понятиях естественных наук. Под влиянием содержания этих образов Юнг начал с последовательного исследования процесса, в котором и для которого они производились психикой. Он утверждал, что сны и автономные фантазии являются взаимодополняющими образами, с помощью которых психика пытается восстановить или дополнить свои знания в стремлении к большему осознанию, а в случаях дисбаланса или повреждения, восстановить равновесие и излечить внутренние расщепления.
Джеймс также обнаружил и определил комплиментарность физических и глубинно-психологических полей и «обратил внимание на соответствие концепции поля в физике с вновь сформулированной психологической концепцией подсознания. Считается, что физик Нильс Бор также позаимствовал у Джеймса термин «комплиментарность», с помощью которого сформулировал принцип комплиментарности и характеризовал свою философию природы» (5).
Профессор Цюрихского федерального технологического института (Zurich’s Eidgenossische Technische Hochschole), ведущего естественнонаучного университета, Юнг был знаком с новейшей теорией. Он рассматривал психологию как эмпирическую науку наблюдения, исследования и постоянной переформулировки. На протяжении всей своей жизни он сохранял убеждение, что подобно тому, как материя пребывает в постоянном процессе превращения, так и психика и дух должны постоянно подвергаться пересмотру. Развитие физики и теории Юнга в первой половине ХХ века происходит как одновременно комплиментарное и симметричное. В исследованиях по ассоциативному эксперименту, опубликованных Юнгом в 1904-1906 годах совместно с Францем Риклином, описаны психологические комплексы как узлы психической энергии, обладающих своей программой, зарядом и резонансом. Существование этих полей в личном бессознательном релятивизировало сознание и автономию эго.
В 1905 году – названным впоследствии годом Альберта Эйнштейна, annus mirabilis – «одновременно работая над квантовой теорией света и теорией движения малых частиц, Эйнштейн разработал новую теорию пространства и времени, которая теперь называется специальной теорией относительности» (6). Юнг вспоминал, что он встретил Эйнштейна «в самом начале, когда тот разрабатывал свою первую теорию относительности … Его гениальность как мыслителя … оказывала длительное влияние на мою собственную интеллектуальную работу» (7). В Тавистокских лекциях Юнг вспоминал: «Я был совершенно в восторге от его теории относительности. А вот в математике я не силен … Я ушел в какую-то невероятную глубину, на 14 футов, почти на дно, и почувствовал себя совсем маленьким» (8). В 1928 году, получив от Ричарда Вильгельма немецкий перевод китайского алхимического трактата «Тайна золотого цветка», Юнг сразу же заинтересовался китайским пониманием времени как континуума, в котором определенные качества проявляются относительно одновременно в разных местах. В эссе 1929 г. «Золотой цветок» и речи 1930 г., посвященной памяти Вильгельма, Юнг вводит понятие синхронии – параллелизма событий, не подвластный каузальному объяснению. Чтение алхимических трактатов привело Юнга к углубленному изучению «всевозможных противоположностей» и, – в конечном итоге, как он написал спустя двадцать пять лет, к пониманию бессознательного как процесса.
В книге «Мечты об окончательной теории» Вайнберг отмечает, что специальная теория относительности Эйнштейна 1915 года «хорошо вписывается в дуалистический взгляд на природу: в обычных атомах присутствуют такие частицы, как электроны, протоны и нейтроны, а также поля, подобные гравитационному или электромагнитному полю» (9). Спустя пять лет 21-летний Паули вместо того, чтобы ощущать эту «14-футовую глубину», опубликовал свою собственную критику этого тезиса относительности. Эйнштейн писал: «Никто, изучающий этот зрелый, величественно продуманный труд, не мог поверить, что автору всего 21 год от роду. Интересно, чем следует восхищаться больше всего: психологическим пониманием развития идей, уверенностью математической дедукции, глубоким физическим прозрением, способностью к ясному систематическому изложению, полной трактовкой предмета или достоверностью критической оценки» (10).
В 1926 году, используя матричную механику своего соратника в науке Гейзенберга, Паули произвел квантовомеханический расчет уровней энергии водорода. Это была «блестящая математическая демонстрация, мудрого использования правил Гейзенберга и особых симметрий атома водорода … Никто из ныне живущих физиков не превзошел его мышления» (11). Таким образом, Паули утвердил квантовую механику, которую проще всего описать как «Изучение поведения атомов и их составляющих. Квант – латинское слово, означающее множество или связку, а механика – старый термин для изучения движения. Квантовая механика – это исследование движения тел, составляющих небольшие пучки» – в отличие от теории относительности, основанной на отдельных частицах.(12)
В двадцать восемь лет Паули занимал кафедру теоретической физики в Цюрихе. Вместе с Бором и Гейзенбергом он пришел к новой философии субатомной материи. В 1929 году Паули и Гейзенберг представили теорию физики поля, которая стерла различие между материей и силой. Они описывали и частицы, и силы как проявления более глубокого уровня квантовых полей, в которых «не только фотоны, но и все частицы являются пучками энергии в разных полях … электроны – это пучки энергии электронного поля, нейтрино – пучки энергии нейтринного поля и т. д.» (13)
Между тем в начале своей карьеры во время его коротких, но напряженных отношений с Фрейдом Юнг боролся с теорией влечения на сексуальной основе. К тому времени, когда он выступал в Гарварде в 1932 году, Юнг определял, по крайней мере, пять видов влечений: голод, активность, сексуальность, творчество и рефлексию. Но он постепенно пришел к пониманию «либидо как психического аналога физической энергии, более или менее количественного понятия, которое не должно определяться в качественных терминах … [ни в] преобладающем конкретизме теории либидо». Позднее он вспоминал в письме Аниэле Яффе: «Я больше не хотел говорить об инстинктах голода, агрессии и секса, я хотел рассматривать все эти явления как выражения психической энергии». Он писал: «В физике мы говорим также об энергии и различных ее проявлениях. Ситуация в психологии точно такая же. Мы имеем дело, прежде всего, с энергией, с мерами интенсивности, с большими или меньшими количествами … в различных обличьях. Если мы рассматриваем либидо как энергию, мы можем принять всеобъемлющий и единый взгляд. Как это представлено физической теорией энергии. … Я рассматриваю влечения человека как различные проявления энергетических процессов … силы, аналогичные теплу, свету и т. д». (14)
Понятие Юнга об архетипах коллективного бессознательного подразумевало, так сказать, суперзаряд, «избыток» энергии, возникающей из тех «полей» взаимосвязанного опыта, которые человеческая психика предрасположена воспринимать как существенные. Для Юнга архетипы являются не структурами, а «привычными потоками психической энергии», «системами готовности к действию». Паули называет их «статистическими законами с первичными вероятностями». Они существуют до и за пределами единичных персональных данных индивидуального эго, принадлежащего пространственно-временной связке, и поэтому еще более релятивизируют эти данные. Позднее Юнг заметил в интервью перед камерой: «Эйнштейн был первым, кто подтолкнул меня к мысли о возможной относительности времени, а также пространства и их психической обусловленности. Более тридцати лет спустя этот стимул привел к моим отношениям с профессором физики В. Паули и моему тезису о психической синхронии» (15)
Паули и юнгианский анализ
В своей физике Паули искал единое поле. Но его личная жизнь страдала от фрагментации и разобщенности. За один только год случилось самоубийство его матери, отравившейся из-за интрижки отца, и краткосрочный брак самого Паули с артисткой кабаре. В возрасте тридцати лет он обратился за помощью к Юнгу.
В Тавистокских лекциях 1935 года Юнг продемонстрировал следующий пример сновидений, приводящих к изменениям: «У меня был такой случай: преподаватель университета, очень односторонний интеллектуал. Его бессознательное активизировалось и пришло в беспокойство. Поэтому оно проецировалось на других мужчин, которые казались ему врагами, ему было ужасно одиноко, потому что все, как ему казалось, были против него. Затем он начал пить, чтобы забыть о своих проблемах, стал очень раздражительным, и под действием этих настроений начал ссориться с другими мужчинами … И однажды его избили и выбросили из ресторана». (16)
Юнг увидел, что пациент «был переполнен архаичным материалом». Поэтому он сказал себе: «Теперь я могу провести интересный эксперимент, чтобы получить этот материал абсолютно чистым, без какого-либо моего влияния, поэтому я его не трону». Он передал Паули доктору Эрне Розенбаум, «которая тогда только начинала практику … Я был абсолютно уверен, что она не будет вмешиваться». Паули с тем же страстным увлечением и блестящим разумом обратился к исследованию своего бессознательного, как и к своим физическим наблюдениям. На протяжении пяти месяцев юнгианского анализа Паули записал и спонтанно проиллюстрировал сотни своих снов. «Он даже сам изобрел для себя активное воображение … Он разрабатывал проблему вечного двигателя не безумным, а символическим способом. Он работал над всеми проблемами, которые так любили средневековые философы». (17) В течение трех месяцев «он работал самостоятельно … около двух месяцев у него было несколько интервью со мной … мне не пришлось много объяснять». Юнг полагал, что Паули «стал совершенно нормальным и разумным человеком: он больше не пил, он полностью адаптировался и стал во всех отношениях нормальным … у него появился новый фокус внимания и интереса». Тринадцать сотен записей сновидений Паули Юнг использовал как основу для его исследования алхимической символики в современной психике. «В конце года я собираюсь опубликовать подборку из его первых четырехсот снов, где я показываю развитие только одного мотива» (18).
Физик Ф. Дэвид Пит считает, что оценка Юнгом состояния Паули после прекращения анализа у доктора Розенбаум была преувеличено позитивной. Новый «рассудительный» Паули долго не продержался, и позже он снова чрезмерно пил.
В то время как работа Паули была направлена на «психофизический монизм», его интенсивная внутренняя напряженность, казалось, проявлялась физически в так называемом эффекте Паули, когда самое его присутствие заставило лабораторное оборудование взрываться или разваливаться (19). Его внутренний «монотеизм» и его резкая критическая проницательность, его острый язык заработали ему титулы «бич Божий», «кара Божья» и «страшный Паули». Даже на пике личностного расстройства Паули относился к своему положению ученого с такой строгостью, что его называли «совестью физики». На вопрос, считает ли он одну статью по физике неправильной, он ответил, что это слишком любезное название – статья «не является даже неправильной» (20). Рассказ Гейзенберга о разговоре 1927 года доказывает, что Паули в молодости интересовался различиями между знанием и верой (21). Гейзенберг увидел, что за внешней демонстрацией критики и скептицизма у Паули скрывается глубокий философский интерес, даже к темным областям реальности или человеческой души, ускользающих от рационального понимания. И в то время как сила очарования, исходящая из анализа Паули физических проблем, была вызвана в некоторой степени ясностью его формулировок, остальная часть происходила из постоянного контакта с областью творческих и духовных процессов, для которых пока не существует рациональной формулировки (22).
Для Паули научное творчество включало соображения о психике. В науке он отдался теории квантовой неопределенности, согласно которой положение и присутствие наблюдателя меняют восприятие и реальность наблюдаемого. К этому тезису – то, что нельзя одновременно измерить волну и частицу – он добавил психологическое измерение, замечая, что поскольку ученый должен выбрать, «какой аспект природы мы хотим сделать видимым … мы одновременно жертвуем чем-то, … парное сочетание выбора и жертвы» (23).
Паули продемонстрировал ценность интуиции для эмпиризма науки. Как рассказал Вайнберг, физики начала 30-х годов были обеспокоены явным нарушением закона сохранения энергии, когда радиоактивное ядро подвергается процессу, известному как бета-распад. В 1932 году Вольфганг Паули предположил существование подходящей частицы, которую он назвал нейтрино, служащую для определения энергии, которая, как было замечено, теряется в этом процессе. Неуловимое нейтрино, в конце концов, было обнаружено экспериментально спустя два десятилетия. Предложить существование чего-то, что еще не наблюдалось, – рискованное дело, но это иногда срабатывает (24).
В метафизическом скачке Паули сослался также на «формы, принадлежащие бессознательной области человеческой души», и заявил, что «отношение чувственного восприятия и идеи остается следствием того факта, что и душа, и то, что известно как восприятие, являются субъектами объективно задуманного порядка» (25). Он допустил, что осознал во сне: квантовомеханической концепции природы не достает второго измерения, которое, как он считал, представлено архетипами бессознательного.
Однако можем предположить, что он не смог найти свой путь к неопределенности, «выбору и жертве», позволяющий восстановление в ходе анализа. Паули знал, что «по-настоящему объединенная точка зрения должна включать функцию чувствования, так как без чувствования нет смысла или ценности в жизни, и нет правильного подтверждения феномена синхронии». И все же М.-Л. Фон Франц отмечала: позже он искал лишь «философскую дискуссию о снах»: «Он написал мне [и] дал понять, что не хочет анализа. Не должно быть никаких платежей. Я видела, что он в отчаянии, поэтому сказала, что мы можем попробовать. Трудности начались, когда я спросила его об ассоциациях, относящихся к физике. Он сказал: «Как вы думаете, я собираюсь давать вам бесплатные уроки физики?» … Он хотел чего-то, но он не хотел связывать себя. Он был расколотым» (26).
Ван Эркеленс предполагает, что Паули пришлось бы подчиниться переносу и более глубокому Эросу, чем «его внутреннее стремление к развитию единого взгляда на материю и дух». По каким-то причинам фон Франц и Паули не смогли построить связных отношений, позволяющих удерживать и контейнировать взрывной эмоциональный материал, и поэтому открывающих возможность сдаться на волю своего бессознательного и переживаемым аналитическим отношениям.
Юнг и Паули переписывались, а затем встречались не для анализа, а для сравнения идей: Паули интересовала Юнгова теория синхронии, а Юнг способствовал пониманию Паули архетипических и коллективных факторов в психике. Благодаря их контакту, два поля Уильяма Джеймса, к которым обращались и Юнг, и Бор, снова соединились. Фон Франц пишет, что понятие комплиментарности, введенное Нильсом Бором для лучшего объяснения парадоксальной взаимосвязи между волнами и частицами в ядерной физике, также может быть применено к взаимосвязи сознательных и бессознательных состояний психического содержимого. Этот факт был обнаружен Юнгом, но разработан Вольфгангом Паули (27).
Квантовая физика и алхимия
«Квантовая механика и специальная теория относительности почти несовместимы, – пишет Вайнберг, – и их примирение в квантовой теории поля наложило мощные ограничения на то, как частицы могут взаимодействовать друг с другом» (28). По мнению Пита, Паули понимал это так «что, на квантовом уровне вся природа кружится в абстрактном танце» и делится на две группы, «согласно тому, участвуют ли они в танце асимметричном или симметричном». Это послужило основанием для большого теоретического вклада – принципа запрета Паули, указавшего на сильнейшие табу и ограничения в поведении частиц. Его «понятия симметрии в квантовой области» объясняют, почему частицы с одинаковой энергией всегда отделены от друг друга. «Это исключение частиц из энергетического пространства друг друга … возникает из … абстрактного движения частиц в целом». Именно тогда «лежащая в основе картина всего танца оказывает глубокое влияние на поведение каждой отдельной частицы» (29). Проще говоря, у двух электронов в атоме никогда не может быть одинакового набора квантовых чисел.
Наличие одного электрона удерживает другой электрон с теми же квантовыми числами от слишком близкого контакта, заставляет электроны в атоме выстраиваться в ряд энергетических уровней и препятствует стеканию электронных стеков в квантовое состояние самой низкой энергии. Только так много электронов вписываются в одну орбиту до того, как квантовые числа удваивается. Таким образом, правило Паули требует, чтобы, при наличии еще одного электрона, которого можно было бы разместить на атомной орбите, он находился бы на отдельной орбите. Этот прорыв в техническом понимании возвращает нас к алхимии, так как принцип исключения предлагает основу для структуры периодической таблицы химических элементов. Это, в свою очередь, формирует осознание наукой алхимической цели.
Только в XX веке и в атомный век людям удалось научиться превращать одни элементы в другие. Такие процессы металлической трансмутации состоят в изменении числа протонов в атомном ядре основных элементов. Если превращать железо в золото, то к 26 протонам его ядра нужно добавить 53 протона, поскольку элемент золота, несет в своем ядре 79 протонов.(30)
Симметрия
Существует еще одна тонкая и глубокая связь между интуитивными, в чем-то неуклюжими, исследованиями алхимии и работами Паули, основанными на использовании симметрии и ее эффектов. Симметрия – это подвижная и переменная концепция, используемая в различных областях и применяемая по-разному к объектам, категориям и законам, включая эстетику, математику и физику. Она может описывать симметрии предметов – граней, кристаллов, кубиков соли, а также принципы внутренней симметрии, которые «конструируют некую семейную структуру в наборе возможных частиц» (31) и «симметрии, которые действительно важны в природе», симметрии законов, которые гласят: «Когда мы вносим определенные изменения в точку зрения, из которой наблюдаем явления природы, законы природы, которые мы обнаруживаем, не меняются». Таким образом, «принцип симметрии – это просто утверждение, что что-то выглядит одинаково с разных точек зрения» (32). Но в математике, связанной с Паули, «симметрия – это не вещь, это трансформация. Однако, в отличие от старого преобразования, симметрия объекта – это преобразование, которое оставляет его, по-видимому, неизменным» (33). «Симметрия также утверждает, что все элементы системы могут претерпевать преобразования – вращение или отражение в зеркале – без принципиального изменения и поэтому «становятся эпитетом истины и красоты» (34). Симметрия подразумевается в таких алхимических обозначениях, как «Ибо есть один камень, одно лекарство, к которому ничего не добавляется и не уменьшается, за исключением того, что устраняются излишки». Это более четко выражено в девизе «как в горних сферах, так и в дольних; как внутри, так и вовне».
Алхимики мысленно и физически стремились к последующим этапам соединения между парами, сцеплениями (pairs, couplings) и асимметричными симметриями, как в физических экспериментах, так и в психических поисках внутреннего равновесия. Их цель состояла в том, чтобы обеспечить самые чистые, совершенные, наиболее содержательные физические субстанции, а также внутреннюю интеграцию. Их главная мысль состояла в копировании или имитации изначального единства, когда все было потенциальным в уме создателя, прежде чем оно разделилось на четыре направления, четыре элемента и дискретные формы.
Алхимики обращались к симметрии всех видов противоположностей, смотря как назад, так и вперед. Симметрия в физике работает с различной степенью детализации и сложности в механической относительности Ньютона, в теории относительности пространства-времени Эйнштейна и в квантовой механике. Вайнберг отмечает, что с точки зрения современной физики, квантово-полевая теория Гейзенберга и Паули «расположена на пути чего-то универсального – того, что мы называем законами природы … теория, которая позволит нам описать силы – гравитационные, электрослабые и сильные, взаимодействующие, и поэтому существующие» (35).
Алхимики играли со своими сульфидами, ртутью и солями в поисках реинтеграции элементов и образов для размышления, стремясь к равновесию между душой, духом и телом. Физики частиц теперь имеют дело с тысячами чисел, причастных к свойствам известных в настоящее время элементарных частиц. В то время как сознательное намерение является полностью физическим, а не психологическим, принцип симметрии осуществляет поиск «красоты простоты и неизбежности – красоты совершенной структуры, красоты всего сочетаемого, неизменяемого, логической жесткости». (36)
Из точки зрения Юнга на склонность психики к упорядочиванию, мандальной схеме компенсации, следует, что в попытке разобраться с внутренними фрагментациями, Паули как ученый пришел к понятию объединяющего принципа. Для Паули симметрия была архетипической структурой материи. Подобно тому, как алхимики искали в материи субстрат реальности, он пришел к убеждению, что элементарные частицы сами по себе не могут быть конечным уровнем реальности. По мере знакомства с алхимией как с психофизическим единством, Паули наблюдал lumen naturae, свет природы или «дух в материи», увиденный Парацельсом и Юнгом. «Вместо поисков конечного уровня природы в элементарных частицах, Паули полагал, что материальный уровень является проявлением чего-то более глубокого, Unus Mundus, который также является областью симметрии», откуда происходят разум и материя, религия и наука. (37)
Достигнув пятидесяти лет, Паули пришел к выводу, что для разработки единой основы современной физики и глубинной психологии «помимо физики, психологии и нейтрального языка необходим четвертый элемент – Эрос» (38). Он определял физическое знание как место встречи внутренних психологических образов и внешних фактов (39). Это согласуется с мнением, что «та же самая реальность, которая рассматривается изнутри и снаружи», описывается алхимией, глубинной психологией, физикой, поскольку «мы в значительной степени посвящаем себя тому же предмету, этому неизвестному живому фактору … влияющей силе в материи, которую, за неимением лучшего имени, мы теперь называем бессознательным (40).
В своей области Юнг пришел к психике как к одной силе, содержащей многоплановые перспективы, «множественность внутри единства». Он все чаще рассматривал психическую энергию как большое поле из одного источника, с двумя дополняющими друг друга, но не несовместимыми каналами – сознательным и бессознательным. Они существуют между субъективным и объективным, возникающим из континуума разума и материи, способных лишь частично наблюдать самих себя, что Юнг стал называть «психоидным». Подобно тому, как Паули воспринимал физическое знание как место встречи внутренних психологических образов и внешних фактов, Юнг расширял свое видение от психической стороны к спектру материи. Включение субъективности в квантовое наблюдение рассматривалось как дополнение к утверждению Юнга об «объективной реальности архетипов» (41). Юнг ценил понимание А. Мейером «параллелизма психологических и физических объяснений», посредством которого отношения комплементарности рассматриваются не только в психологии и физике, но и между ними в «подлинной и настоящей комплиментарности» (42).
С 1946 года Юнг еще больше усовершенствовал свою концепцию архетипа как подсознательного, то есть как вне психической интеграции, так и психоидной. Она также транспсихична постольку, поскольку «не чисто психическая, но настолько же физическая по своей природе». Как непознаваемый структурирующий элемент в коллективном бессознательном, она также организует регистрацию акаузальных событий. (43) Материя и разум и объективны и субъективны, дополняют друг друга по своей структуре и на психоидном уровне отражают друг друга. Далее, как писал Юнг в своем последнем крупном труде, «мы не знаем, может ли то, что мы на эмпирическом плане рассматриваем как физическое, не пребывать в неизвестном, за пределами нашего опыта, тождестве с тем, что на этой стороне границы мы отличаем от физического, называя психическим… Они могут быть идентичными где-то за пределами нашего настоящего опыта». Он также ожидал дальнейших исследований: «Микрофизика прокладывает путь к неведомым областям материи, как и комплексная психология продвигается в неизвестную сторону психики. Обе они … дают свои результаты … и обе разрабатывают концепции, отображающие замечательные аналоги». (44)
Синхрония
В своем совместном труде Юнг и Паули представили принцип синхронии. Он предполагает, что нерушимая энергия имеет двойственное отношение к пространственно-временному континууму: с одной стороны, существует постоянная связь через эффект, то есть причинность. С другой стороны, существует непрерывная связь через постоянство, эквивалентность или значение, которое само является синхронией (4 5). Для физика уравнения являются не объективно точными отражениями материальной реальности, а структурно точными отношениями-связями. Для Юнга синхрония имеет смысл только тогда, когда индивид испытывает ее. Это создает еще одну «взаимосвязь комплиментарности между возникновением или прекращением синхронных явлений и относительным состоянием бессознательного или сознания человека, который его испытывает» (46).
Синхронные события непостоянны, спорадичны и произвольны, поскольку зависят от возбужденной архетипической ситуации в наблюдателе. В случайном, но осмысленном восприятии сближения внутренних и внешних событий – создания или восприятия связи между внутренним переживанием и воспринимаемым извне – обычно ощущается чувство участия в «актах творения во времени». Это похоже на восприимчивость религий, основанную на индивидуальном опыте проявления, таком как у древних египтян или у американских индейцев.
Для Пита открытие Паули «абстрактного узора, скрытого под поверхностью атомной материи и определяющего его поведение некаузально», связывает принцип Паули с физической основой синхронности: «Так же, как Эйнштейн добавил время в пространство, чтобы создать гораздо более глубокую концепцию пространства-времени, так и Юнг предложил дополнить причинность, добавив не-причинную, некаузальную связь. Некоторые аргументы, как он утверждал, связаны немеханическими способами, формирующими «беспричинный порядок», … его паттерны значимы и используются как в разуме, так и в материи». (47)
Что касается непсихичной «психоидной сферы», которая «образует мост к материи», Юнг связывал акаузальную упорядоченность с квантово-физическим обретением импульса и энергии без «классического определения точного местоположения в пространстве и времени» (48). Его формулировка взаимодействия между бессознательным и сознательным следует алхимическому образу coniunctio (союзы – лат.). Он идентифицировал свои образы короля и королевы в положении взаимодействия, наводящие на мысль о чередовании позиций сознательного и бессознательного. Это можно рассматривать как психическую аналогию с утверждением теории неопределенности о том, что волны и частица находятся в постоянном соприкосновении, хотя только одно из них может быть воспринято и измерено в один момент времени. Если исходить из этого сравнения, движение бессознательного в сознание подобно волнам психики, проявляющимся в узловых точках как частицы сознания.
Аналогия и метафора
Можно сказать, что, хотя фрейдистские метафоры психодинамики относятся к механическому жанру девятнадцатого века, юнгианская перспектива, через алхимию и физику частиц, добавляет метафоры шестнадцатого и двадцатого века. Генетические интерпретации редуктивного подхода созвучны с ньютоновским миром причин и следствий. Когда бессознательное воспринимается как предшествующее и предвосхищающее по отношению к эго и способное компенсаторно комментировать то, что переживается сознательно, эго существует в относительности пространства-времени. Когда комплексы оказываются жизненными стимулами в навязчивом инстинкте, подавляющей эмоции, архетипической идентификации, мы можем концептуализировать поля квантовых пучков. Но верны ли эти аналогии или это только причудливые метафоры?
Психологический теоретик Джулиан Джейнс ставит под сомнение актуальность использования психологией научной метафоры. Он ссылается на «заблуждение в наших рассуждениях» и «огромный исторический невроз». Психология обладает многим из перечисленного. И одна из причин того, что история науки имеет важное значение для изучения психологии, состоит в том, что это единственный способ выбраться из таких интеллектуальных расстройств». (49) Он утверждает, что «каждый век описывал сознание в терминах образов своего внешнего гештальта. В золотой век Греции, когда одни люди обладали свободой передвижения, а работу выполняли рабы, сознание было так же свободно, как и это … огромное пространство, границы которого… невозможно обнаружить. Августин среди кавернских холмов в Карфагене был поражен: «горами и холмами моих высоких воображений», «равнинами и пещерами моей памяти»» (50).
Джейнс называет первую половину девятнадцатого века «веком великих геологических открытий … Это привело к популяризации идеи о слоистой природе сознании». Затем «в середине девятнадцатого века химия как модная наука сыграла значительную роль в геологии, а сознание … оказалось сложной структурой, которую следовало анализировать в лаборатории … Подобно паровозу, двигающемуся по своему пути, … подсознание превращается в котел напряженной энергии». Затем Джейнс отмечает, что «когда повсюду обсуждались поразительные успехи физики частиц», когда «прочность материи растворялась в простых математических отношениях в космосе», это казалось психологам похожим на ту же нефизическую двойственность, что и отношения индивидуумов, осознающих друг друга.(51)
В отличие от критики Джейнса, Артур Кёстлер считает, что «все решающие успехи в истории научной мысли можно описать с точки зрения ментального перекрестного оплодотворения между разными дисциплинами». (52) А для критика культуры Джорджа Штайнера «даже недозволенная метафора, термин, заимствованный, хотя и неправильно понятый, может быть существенной частью процесса воссоединения. Весьма вероятно, что науки будут составлять все большую часть наших мифологий и образных ссылок» (53). Даже Джейнс признает, что «понятия науки – это все … абстрактные понятия, порожденные конкретными метафорами. В физике мы имеем силу, ускорение (для увеличения своих шагов), инерцию (изначально ленивого человека), импенданс, сопротивление, поля и теперь очарование» (54).
«До сих пор я утверждал, – пишет Штайнер, – что до семнадцатого века сфера языка охватывала почти весь опыт и реальность. Сегодня она включает более узкую область. Он больше не артикулирует или не обращается ко всем основным способам действия, мысли и чувствительности. Большие области значения и практики теперь принадлежат к таким невербальным языкам, как математика, символическая логика и формулы химических или электронных связей» (55).
И наоборот, секции физики, математики и астрономии в книжных магазинах содержат сегодня такие названия, как «Божественная частица: если Вселенная – ответ, каков же вопрос?», «Разум Бога»; «Страшная симметрия: Бог – это геометр?»
Для Юнга «общий фон микрофизики и глубинной психологии» является таким же физическим, как и психическим, и поэтому «ни то, ни другое, а третья вещь – нейтральная природа, которую можно, в лучшем случае, понять намеками, поскольку в действительности она трансцендентальна» (56). Паули пытался «найти новый язык, который мог бы сделать скрытое измерение в природе доступным для интеллекта … нейтральным по отношению к различию между психикой и материей … из физических и математических символов, в своих сновидениях». Он упоминал себя как «радиоактивное ядро», а в письме 1950 года к Эмме Юнг он описал синхронные явления как «радиоактивность» (57).
Симметрия и асимметрия
Хотя он считал, что физика находится в процессе перехода к более полному пониманию, собственная привязанность Паули к симметрии почти доминировала над Самостью. Фон Франц полагает, что он пришел к «вере в симметрию как форму Бога», как стабильную и неизменную. Паули считал, что симметрия – также называемая «двурукостью»[2], проводя широкую аналогию с двусторонней симметрией человеческого тела, – структурировала основные силы в природе. В ответ на высказанное предположение о нарушении лево-правосторонней симметрии в слабом взаимодействии, Паули констатировал: «Я не верю в это», и подкрепил свое высказывание, заявив, что готов поспорить на большую сумму. После того, как новый тезис был доказан, Паули предложил корректировку: «Меня шокирует не столько тот факт, что Господь предпочитает левую руку, а тот факт, что он по-прежнему обращается к симметрии левого и правого, в своих сильных проявлениях. … Для чего нужно сильное взаимодействие симметричного правого и левого?» (58) Через двенадцать лет после Нобелевской премии Паули, в 1957 г. награда досталась Цун-Дао Ли и Чэнь Нин Яну за демонстрацию того, что если бы Вселенная отражалась в зеркале, то режим слабого взаимодействия не был бы одинаковым. Паули также испытал разочарование, когда его основанная на симметрии теория элементарных частиц не была принята коллегами. Возможно, Паули отступил из-за своего разочарования, возможно, из-за болезни. В 1958 году этот человек, говоривший о «радиоактивности» образа себя, умер от быстро прогрессирующего рака.
Несмотря на фундаментальное различие между физикой и психологией, встреча умов Юнга и Паули стала соединением медитативных и научных основ в области серьезной алхимии, а также комплиментарности, возникшей в философии Уильяма Джеймса. Они связывали древние вопросы и современные теории и эксперименты, внутренний поиск рефлексивной глубинной психологии и внешний взгляд научного исследования.
Фон Франц полагает, что «если мы все-таки попытаемся встретиться, по той причине, в точках перехода психологии к другим областям науки – если это возможно – фундаментальных противоречий нет не будет. Психология, если она не поспевает за выводами других наук, не кажется мне хорошей психологией» (59). Мы легко можем увлечься широкой аналогией, но, несмотря на кажущуюся магией мифологию и особенности алхимического опуса, их интуитивные догадки о происхождении и потенциале материи в ее превращения реализовались на основе использования разработанной технологии. «Презрение ученых конца XIX века к алхимикам заметно уменьшилось после открытия происходящей в природе превращения элементов» (60).
Но даже ненаучный ум, «придавленный», подобно Юнгу, математикой современной науки, может найти резонанс с текучестью процесса, описанного в современной биологии, исследованиях мозга, химии, астрономии и теологической математике. Каковы некоторые из «выводов», с помощью которых можно «идти в ногу»?
Алхимики воображали прогрессивную интеграцию через союзы между парами, которые были одновременно похожи и не похожи. В данном тезисе утверждается, что «материя и антиматерия не являются зеркальными отражениями друг друга, обнаруживая тонкую асимметрию». (60) Ученые полагают, что без асимметрии Вселенная была бы невозможна: если бы Большой взрыв породил одно и то же количество материи и антиматерии, они бы уничтожили друг друга при контакте. Аристотель и западные алхимики выделяли четыре элемента: землю, воздух, огонь и воду. Сегодня ученые говорят о четырех силах: гравитации, электромагнетизме, сильном взаимодействии, удерживающем протоны и нейтроны, и слабом взаимодействии, благодаря которому происходит ядерный распад (электромагнетизм и слабое взаимодействие соединяются в электрослабом взаимодействии). Алхимики размышляли о женских солях и мужских серах, связанных ртутными искрами. Современные теории обращаются к электрослабой и квантовой хромодинамике сильного взаимодействия, состоящей из кварков (термин, взятый другим нобелевским лауреатом в области физики, Мюрреем Гелл-Манном, из «Поминок по Финнегану» Джойса), удерживаемых «глюонами». Так называемая «калибровочная теория» основана на симметрии, которая для многих физиков, изучающих частицы, является «воплощением истины и красоты». Алхимики ставили перед собой цель достижения интеграции, имитирующей первоначальное единство. В поисках фундаментального единства науки некоторые ученые пытаются объединить силы и гравитацию в квантово-гравитационных теориях, которые, наконец, сплавляют воедино квантовую механику и общую теорию относительности.
Ученые полагают, что для каждой частицы, о которой известно, что она, существует, существует дополнительная частица, которую еще предстоит обнаружить. В революционной теории суперсимметрии фермионы (частицы, составляющие материю) и бозоны (которые передают силы), рассматриваются как обладающие глубинной симметрии. Таким образом, каждая известная частица может иметь относительно массивного суперсимметричного партнера (или «спутника») и зависит от «констант взаимодействия», которые являются показателями мощности сил. «В теории супергравитации частицы, передающие гравитацию, известные как гравитоны, имеют суперсимметричных партнеров, называемых гравитинами». (62)
Суперколлайдеры, необходимые для достижения единой теории, пришлось бы строить с окружностью длиной в одну тысячу световых лет (Солнечная система имеет окружность протяженностью в один световой день). Такие сосуды оказались бы неизмеримо большими, чем алхимические реторты. И все же современные термины, используемые в поиске Prima materia «причудливо» роднят науку с алхимическим языком синтеза при описании воссоединений связанных энергий, представляемых как солнце и луна, король и королева, кобель и сука.
Алхимики связывали уровни реальности с помощью учения о «знаках» и воображаемых соответствиях. Аналитики всматриваются в психику в поисках скрытых связей между формами опыта, поведения и релятивизации связей между сознательным и бессознательным. Физики рассказывают о суперструнах, которые в некотором смысле окружают Вселенную и генерируют все силы в гравитационных струнах природы, пронизывающих двадцать шесть измерений. Говорят, что их колебания приводят к появлению квантовых свойств, которые «могут сливаться и отделяться, подобно взаимодействующим частицам, их геометрическая природа может стать релятивистской» (63). Алхимики соперничали друг с другом, борясь за трансформацию менее ценных металлов в золото и приближение к пониманию «unus mundus» с помощью своих размышлений о противоположностях в сильном притяжении и отталкивании. Летом 1999 года я писала, что конкурирующие, мощные ускорители вступают в жаркую и жесткую гонку, чтобы найти «Божественную частицу», бозон Хиггса, который, как полагают, представляет собой «универсальный даритель тяжести» и наделяет массой все составляющие материи. Бозон Хиггса может быть слишком тяжелым для бозона, но он может весить около 109 миллиардов электрон-вольт, что несколько меньше веса атома серебра. Его создание требует столкновения двух обычных частиц. С помощью множественных сталкивающихся частиц бозон Хиггса мог бы объяснить удельные массы отдельных частиц.
Начиная с 1946 г., Юнг называет транссознательные архетипы психоидными, т. е. транспсихическими, постольку, поскольку они являются «не столько чисто психическими, столько физическими по природе». (64) Они содержат все коллективные паттерны для концептуализации человеческого опыта, включая те «феноменологические содержания разума», которые Юнг признал как проявляющие некоторые очевидно полноправные архетипические паттерны.
В своем тезисе о «замороженных случайностях» комплексный теоретик и лауреат Нобелевской премии в области физики Мюррей Гелл-Манн, первооткрыватель кварков, элементарных частиц атомного ядра, пользуется тем же подходом к физическому миру, с помощью которого Юнг разрабатывал свои очевидно полноправные психические архетипы. «Эффективная комплексность Вселенной – это краткое описание ее закономерностей. … [Она] получает лишь небольшую часть от фундаментальных законов. Остальное исходит из многочисленных закономерностей, вызванных «замороженными случайностями». Это случайные события, конкретные результаты которых имеют множество долгосрочных последствий, все связанные с их общим происхождением».(65)
Гелл-Манн утверждает: «Некоторые такие случайности могут приводить к далеко идущим последствиям. Характер всей Вселенной изменен случайностями, произошедшими, когда она начала расширяться … Долгосрочные последствия такого события могут принимать характер закона на любом уровне, кроме наиболее фундаментального. Законы геологии, биологии или психологии человека могут происходить от одного или нескольких амплифицированных квантовых событий, каждое из которых могло бы произойти по-разному». (66)
Юнгианцы считают, что архетипы «контаминированы» и неотделимы друг от друга. Физики, изучающие асимметрию, говорят о клеточных автоматах, в которых состояние каждой клетки определяется состоянием ее ближайших соседей или «теории цикла». (67) «Физик Дэвид Бом описывает непознаваемое голодвижение или поток, в котором волновые функции являются физическими, подобно классическим силовым полям, направляющим частицы. Согласно его теории можно с уверенностью вычислить положение всех частиц и квантово-механическую волновую функцию, тогда как старая теория является недетерминированной (68). Некоторые теоретики находят схему Бома более доступной, чем «суперпозиции» квантовой механики, рассматривающей мысли как не-факты, и где волновые функции, представляющие состояния физических систем, являются математическими объектами.(69) Нелинейная динамика так называемой «теории хаоса» – в которой детерминированные причины могут иметь случайные эффекты и которая связана с нерегулярностями и кажущимся отсутствием паттернов, – предлагает свои соблазнительные и убедительные аналогии.
Как уже было сказано, количество элементов периодической таблицы, названных и «созданных», приближается к 120. Физики также нашли так называемый верхний кварк Гелл-Манна, последний из шести фундаментальных строительных блоков природы. Подобно неуловимым сцинтиллам алхимии и разрушенному гомункулу Гёте из Игрищ Эгейского моря в «Фаусте», они «захвачены» лишь на долю секунды.
Физики и астрофизики устанавливают точные характеристики неуловимых нейтрино Паули. Подобно скрытым подвижным искрам, взаимодействие которых с нормальной материей едва различимо, нейтрино обнаруживаются только в высокоточных ускорителях или прослеживаются с помощью мощного телескопа, обращенного на далекие галактики. Только в 1999 году, спустя шестьдесят семь лет после того, как Паули доказал их реальность, японские ученые смогли обнаружить их существование и определить массу. Как говорили алхимики: «Бывают огненные искры Мировой Души, то есть свет природы, рассеянные или разбросанные по всей ткани великого мира во всех плодах элементов, повсюду».
Как в качестве внутреннего процесса, так и в качестве внешнего усилия алхимия была сосредоточена на достижении unus mundus через таинственные союзы души-духа-тела с миром, как это было в начале времен. Один алхимик спросил: «Зачем говорить о многообразии материи? Сущность естественных вещей – одна и одна природа, которая побеждает всех». Современная физика и астрономия не связаны с интровертированным или нематериальным спектром. Они ищут теории, которые «продержат обещание осветить огненное рождение Вселенной, когда могла царить краткое время одна высшая природа, [и] … также известны как теории всего». (70) Один алхимик писал: «Искры уже были в хаосе, первичной материи в начале мира».
Паули искал и исследовал симметрии. Китайцы в Дао говорили об инь и о Воспринимающем. Древние египтяне чтили богиню Маат, как олицетворение шкалы, способную все измерить и уравновесить. Навахо рассказывают о Меняющуейся Женщине с ее пучками растений, воссоздающей творение в пространстве-времени. Современные математики пишут: «Да, Бог – геометр, но никогда не забывайте: у него это выходит лучше, чем у нас». (71)
Гейзенберг рассказывал, как Паули отзывался о «богословах, с которыми я состою в архетипическом отношении враждебного брата», но он, тем не менее, продолжал «борьбу с Единым». Паули заявил, что если ни соотношение, ни мистицизм не будут достаточно сильными, не остается ничего другого, кроме как подвергать себя тем или иным усиленным оппозициям и их конфликтам. Именно так искатель способен более осозаннно пройти внутренний путь к спасению. … Я считаю стремление преодолеть противоположности, в том числе и синтез, охватывающий как рациональное понимание, так и мистический опыт единства, мифом, произносимым или не произносимым в наши дни и в наше время».(72)
Соединение и расхождение
Паули всю свою жизнь занимался наукой, философией и религией. Говоря о том, что человеческое общество могло жить с резким различием между наукой и верой, молодой Паули считал, что «все это закончится слезами … Центральный порядок является частью субъективной, а также объективной сферы, и это кажется мне гораздо лучшей отправной точкой» (73). За несколько месяцев до смерти Паули сказал гностическому исследователю Жилю Квиспелю, что, хотя он может принять «Бога гностиков»… «Я никогда не мог принять существование Бога как личности. Никакое подобное Существо не могло бы переносить страдания человечества». По словам Квиспела, Паули в поисках смысла своей жизни, стоя на пороге смерти, пришел к утверждению своей еврейской традиции (74). Возможно, потребность Паули в симметрии не позволила ему охватить реальность тонкой асимметрии или нарушенной симметрии. Но Паули все еще занимает центральное место в истории науки и, благодаря своему партнерству с Юнгом, в истории психологии. Как пишет современный поэт:
Я слишком часто влачу бремя тех, чья это работа
исцелять раны поверхности,
подобные совпадениям,
видимые следы непрослеживаемых принципов
Физик сказал это, а не медиум. (75)
Юнг не отвергал мудрость, накопленную до эпохи Просвещения, и не рассматривал психологию как поле для себя, полученное только из наблюдения личных симптомов и поведения. Он обращался к племенным мифам, классической мифологии, гностицизму, алхимии, интуитивным теориям всего. Он обратил внимание на физиологию и химию, математику и физику. Он нашел место, где его психика была в покое, в «великой единой теории» unus mundus.
Паули также привлекало это единство, но, похоже, он не обрел душевного спокойствия. Паули не ожидал, что понятия бессознательного «будут развиваться в узких рамках их терапевтического применения, но что их слияние с общим потоком науки при исследовании явлений жизни имеет для них первостепенное значение» (76).
По словам фон Франц, Паули заключил: «Юнгианская психология должна быть преобразована в философию». (77) Здесь Юнг и Паули разошлись. Юнг видел психическое либидо как относящееся к мане, «значению» и функции чувства. Это «конкретная ценность, но также и ограничение психологии … Смутное значение смысла заставляет нас выйти за пределы науки … к мифу. Это неизбежно приводит к антиномии и затемнению научной ясности … потому что нам приходится иметь дело с человеком в целом». В конечном счете, «значимый, но довольно расплывчатый язык мифа оказывается, в представлении [Юнга], более подходящем для описания психологических фактов» (78). Соответственно, Дэвид Бом считал, что «образы важны … как ключевой канал связи между более старшим эмоциональным мозгом и более интеллектуальным неокортексом» (79).
В своих попытках связать эмоции и интеллект, интуицию и восприятие, образ и концепцию Юнг и Паули оказались в длинной линии тех гуманистических и умозрительных философов и тех рефлективных и протонаучных экспериментаторов, которые представляли собой основные взаимосвязи – «симпатий», «соответствий», «подписи» – по различным составляющим Вселенной. Сегодня они употребляются в дискурсах ученых многих традиций.
Паули и Юнг – несмотря на свою асимметрию в области чувства привязанности к вопросам психологии – обладали общим мировосприятием как с передовыми теоретиками, так и со старыми алхимиками. Юнг ценил добровольные жертвы ради личного преобразования, которые приносила алхимия своими мистериями. Паули признавал, что, в отличие от алхимии, наблюдатель в физике сам не трансформируется, потому что «дар пожертвования» – это не часть его самого, а часть внешнего мира». Но теперь неврологи, такие как Жерар Эдельман, продолжают задавать психологические и экзистенциальные вопросы о наблюдателях: являются ли они предметами, почему их можно соотносить и классифицировать с другими предметами, что происходит, «когда мы сами наблюдаем наблюдателей»: «Эйнштейновские и Гейзенбергианские наблюдатели, будучи встроенными в свои собственные измерения, по-прежнему психологически прозрачны. Их сознание и мотивы не нужно принимать во внимание, чтобы практиковать физику. Ум остается удаленным от природы». (80)
Он предполагает: «Сама материя может рассматриваться как возникающая в результате процессов обмена энергией. В современной науке материя была переосмыслена в контексте процессов. Разум не воспринимался как особая форма материи. Этот разум – особый вид процесса, зависящий от специальных механизмов материи, – это фундаментальная позиция, которую я занимаю».(81)
Математики спрашивают, являются ли симметрии внутренними образцами природы или артефактами человеческого восприятия. И они отвечают, что человеческий мозг, как часть природы, подчиняется законам природы и, таким образом, может развиться, чтобы обнаружить образцы, которые действительно существуют» (82).
По утверждению физиков, «каждый день нам нужны новые подходы к построению новых образов природы». Вот еще мнение: «Преобразование науки в богослужение – удручающее зрелище». Между тем, «изучение истории науки не требует морального оправдания, но если бы это было так, оно могло бы учить смирению» (83). А современный лауреат Нобелевской премии отмечает, что даже «квантовая теория поля небезопасна». Мы вряд ли получим правильные ответы, пока мы не приблизимся к пониманию ответов». (84) Юнг добавляет свой прогноз: «Только будущее может сказать, что означает психология для других естественных наук, и в частности, для физики». (85)
Математический «выход» из препятствий на основе теории симметрии Паули, «который представляет собой несоответствие между четырьмя силами, связан с взаимодействиями, происходящими при более высоких энергиях, которые изменяют силу и дальность действия сил». «Выход» из дилеммы о взаимодействии между материей и психикой при более высоких энергиях требует настойчивости, осознания и пытливости к невидимым моделям, тех самых качеств, которые Юнг и Паули разделяли со старыми алхимиками и передовыми учеными.
Юнг однажды написал, что, когда «будущие поколения обратятся к нашей психологии, им будет интересно узнать, что мы имели в виду». Он и Паули восхищались возможностями человеческого разума и также осознавали, что все человеческое понимание должно ставиться под сомнение. Они вполне могут повторить строки современной английской пьесы «Копенгаген», в которой Нильс Бор говорит о Вернере Гейзенберге:
«Мы снова поставили человека в центр мироздания. … Все началось с Эйнштейна. Он показывает что измерение – измерение, от которого зависит всякая возможность науки, – это не объективное событие, происходящее с беспристрастной всеобщностью. Измерение – действие человека, производимое с определенной точки зрения во времени и пространстве, из одного определенного места в котором стоит возможный наблюдатель. Затем здесь, в Копенгагене, за те три года в середине двадцатых мы открыли что не существует точно определенного объективного мироздания. Что мир существует только как серии приближений. Только в пределах границ очерченных нашим к нему отношением. Только посредством разума, приютившегося в голове человека»[3]. (86)
(1) Weinbcrg 1994a, p. 48.
(2) Jung 947 р. 438
(3) Heisenberg 1971, p. 234.
(4) Card 1991b, pp. 52-53
(5) Там же,
(6) Weinberg 1994, p. 98.
(7) Jung 1974, p. 109
(8) Jung 1968, par. 140.
(9) Weinberg 1994, p. 141.
(10) Peat 1991, p. 15.
(11) Weinberg 1994, p. 69.
(12) Hazen and Trefil 1992, pp. 65- 66.
(13) Weinbeig 1994, pp. 171-72.
(14) Jaffe 1965, pp. 208-9.
(15) Jung 1974, р. 109.
(16) Jung 1968, par. 402.
(17) Там же, par. 403.
(18) Там же, par. 404.6.
(19) van Erkcicns 1991, p. 41.
(20) Weinberg, 1994, p. 257.
(21) Heisenberg 1971, pp. 82-91.
(22) Heisenberg 1974, p. 50.
(23) Heisenberg 1974, pp. 35-36.
(24) Weinberg, 1994, p. 196-7
(25) Heisenberg 1974, pp. 51-32.
(26) Sieg 1991, p. 56.
(27) von Franz 1992, pp, 245-46.
(28) Weinberg 1994, p. 142.
(29) Peat 1987, p. 16.
(30) Fabricius 1989, p. 8.
(31) Weinberg 1994, p. 154.
(32) Ibid., pp 136-37.
(33) Stewart and Gohibitsky 1992, p. 28.
(34) Horgan 1994, p. 99.
(35) Weinberg 1994, p. 147
(36) Ibid. p. 149.
(37) Peat 1988, pp. 16-17.
(38) van Erkelens 1991, p. 45.
(39) von Franz 1992, p. 13.
(40) Ibid., p. 169.
(41) Card 1991b, pp. 53—54
(42) Jung 1947. par. 439.
(43) Jaffе 1968, p. 7.
(44) Jung 1968. par. 765-68.
(45) von Franz 1992, p. 218.
(46) Card 1991b, p. 54
(47) Peat 1991, pp. 17-18.
(48) Card 1991a, p. 27.
(49) Jaynes 1990, p. 7.
(50) Ibid., p. 2.
(51) Ibid., pp. 3-4.
(52) Koestler 1964, p. 35.
(53) Steiuei 1969, p. 35.
(54) Jaynes 1990, p. 50.
(55) Steiner 1969, pp. 44-45.
(56) Jung 1943, par. 768.
(57) See Letter 44.
(58) Stewart and Golubitsky 1992, p. 181.
(59) von Franz 1992, p. 288.
(60) Cropland 1992, p. 32.
(61) Horgan 1994, p. 103.
(62) Ibid., p. 102.
(63) Stewart and Colubitsky 1992, p. 255.
(64) Ibid., p. 102, and Jaffе 1972. p. 7.
(65) Ibid.
(66) von Franz 1992, pp. 251-52.
(67) Gell-Mann 1995, p. 134.
(68) Horgan 1994, p. 104.
(69) Albert 1994, pp. 58-67.
(70) Horgan 1994, pp. 97-98.
(71) Stewart and GolubitsJcy 1992, p. 269.
(72) Heisenberg 1974, pp. 57-38.
(73) 75 Heisenberg 1971, pp. 85-84.
(74) Pagels 1988, p. 326, as cited in Ros 1989, pp. 7-8.
(75) Levine 1994, p. 70
(76) Jaffe 1972, p. 43.
(77) Sieg 1992, p. 56.
(78) von Franz 1992, p. 289.
(79) Bohm 1988, p. 26.
(80) Edelman 1992, p. ІІ.
(81) Ibid., p. 6.
(82) Stewart and Golubitsky 1992. p. 259.
(83) Weinberg 1994, p. 173
(84) Crosland 1992, p. 52.
(85) Jung 1955-1956,14 par. 775
(86) Frayn 1998, pp. 73-74.
[1] В оригинале скрытая цитата: восклицание Фауста при первой встрече с Мефистофелем (Гете, «Фауст», ч. 1, Кабинет Фауста). В русском переводе оно звучит так: «Так вот кто в пуделе сидел», в английском тексте, очевидно, переведенном с немецкого, где Фауст цитируется в оригинале, звучит так: «this then the kernel of the brute!» — примечание переводчика.
[2] Другое значение этого слова в английском языке: «беспристрастность» – переводчик.
[3] Майкл Фрейн, Копенгаген. Перевод В. Э. Оршера http://yanko.lib.ru/books/perevod/Kopenhagen.htm