08.02.2016
0

Поделиться

Ящик, который оставил Джек

Алексей Васильев

Ящик, который оставил Джек

Прототипами большинству персонажей послужили реально существовавшие личности. Интерпретация событий – личное виденье автора, и не претендует на историческую достоверность.

Читателю, которому не знакомы слова: «Телема», «Бабалон», «инвокация», «Марджори Кэмерон», «Джек Парсонс», «Рон Хаббард», рекомендуется начать книгу с последнего раздела, названного «эпипролог». Если же в пещере Вашего ума, при прочтении этих слов, эхом прозвучало имя Алистера Кроули, – можете читать данный текст в линейном порядке. Поэтический бонус, венчающий повесть, может быть прочтен в любой, угодный Вам момент времени.

Посвящается Женщине.

Пролог

Вот ящик, который оставил Джек.

А это замок,
За которым тайна хранится,
В ящике, который оставил Джек.

А это хрустящей бумаги листы,
Лежат под покровом густой темноты,
За прочным замком, там где тайна хранится,
В ящике, который оставил Джек.

А это чернил карминовых пятна,
Которые высохли неаккуратно,
На желтой бумаги хрустящих листах,
Лежащей в покрове густой темноты,
В надежде, что их прочитать сможешь ты,
Замок отперев, там где тайна хранится,
В ящике, который оставил Джек.

А это – багряная Дева-блудница,
Которой в Дитя суждено воплотиться,
И тайну которой стерпят лишь пятна
Чернил, тех что высохли неаккуратно,
На желтой бумаги хрустящих листах,
Лежащей в покрове густой темноты,
В надежде, что их прочитать сможешь ты,
Замок отперев, там, где тайна хранится,
В ящике, который оставил Джек.

А вот еще Джека призыв-ритуал,
Который от Кэмерон в тайне держал,
А может она – эта Дева-блудница,
Которой в Дитя суждено воплотиться,
И тайну которой стерпят лишь пятна
Чернил, тех что высохли неаккуратно,
На желтой бумаги хрустящих листах,
Лежащей в покрове густой темноты,
В надежде, что их прочитать сможешь ты,
Замок отперев, там, где тайна хранится,
В ящике, который оставил Джек.

А вот еще Therion – вестник Эона,
Который открыл Джеку Книгу Закона,
И он, вдохновившись, провел ритуал,
Который от Кэмерон в тайне держал,
А может она – эта Дева-блудница,
Которой в Дитя суждено воплотиться,
И тайну которой стерпят лишь пятна
Чернил, тех что высохли неаккуратно,
На желтой бумаги хрустящих листах,
Лежащей в покрове густой темноты,
В надежде, что их прочитать сможешь ты,
Замок отперев, там, где тайна хранится,
В ящике, который оставил Джек.

Глава 1. Тетелестай

– И черепа зевок, как вспышка времени во тьме…

– Простите, что?

Из-под прилавка возникла долговязая фигура продавца. Юноша убрал светлую прядь с бледного, по-европейски выдающегося лба (уж не беглец ли ты, не «истинный ариец», переплывший океан, дабы не страдать за грех Великого Рейха?), улыбнулся, и повторил вопрос.

– Три пачки галет, сухое молоко и кофе в жестянке. Большую банку.

«Главное успеть пересыпать кофе в пакет, пока Джек не утащил банку в лабораторию».

– Запасаетесь на зиму?

«В Калифорнии-то? Шутник. Зубы у него, однако, красивые. Неужели, действительно немец»?

– А-а-а, вовсе нет. Мы собираемся в поездку.

– В горы?

– Нет, в Мексику. Сан-Мигель-де-Альенде.

– Звучит жарковато. Так что это за стих? И вспышка времени во тьме…

«Проклятье, Кэнди, ты сказала это вслух?!»

– А, это? И черепа зевок, как вспышка времени во тьме… Да, я иногда размышляю вслух. Это Конрад Эйкен.

– Еврей?

– Не думаю. Он из Джорджии. Стих называется «Тетелестай».

– Прочтите… Пожалуйста, мисс.

– Миссис. Марджори Парсонс.

Парень смутился, и чтобы это скрыть, переключил свое внимание на другого покупателя, но им оказался местный алкоголик Боб, который никогда не опускался до разговора с продавцами. Боб молча расплатился за табак и вышел из лавки. Блондин озвучил стоимость моих покупок.

«И что тебя дернуло так назваться? Неужто тетушка Нелл с того света дотянулась? Спугнула, симпатягу. Джеку бы он вряд ли понравился… Хотя… Было бы забавно».

– А как ваше имя?

– Мое? Генрих.

Я на мужской манер протянула ему руку.

– Рада знакомству. Можете называть меня просто Кэмерон.

– Очень приятно. Так прочтете?

– Стих? Он очень длинный. Разве что пару строчек.

– Будьте так добры.

«Так, начало пропустим, что-то вылетело из головы. Начнем почти с конца. Чего это оно вдруг всплыло?»

– Так вот:

Смотри! Вот плоть распалась в прах и разлетелась!
Те кости скрежетали в жерновах мороза и исчезли!
И черепа зевок, как вспышка времени во тьме,
Уж не смеется, и не видит! Его разбил солнечный молот,
Разрушены и руки… Раздавлены жасминовой листвой,
Копая корневищ сплетенье – тебе меня не отыскать вовек;
Я есть не более чем прах, уже не сможешь возвратить…
Возьми же легкий прах в свои ладони – он движется, поет?
Имеет сердце, или губы? Щурится на солнце?
Быть может, бегает, мечтает, тайной одержим, или дрожит
От страха смерти? Или в нем ноют грандиозные решенья?[1]

… Вот.

– Восхитительно! Как вы говорите Айкен? Звучит почти как Шекспир.

«А вот это уже пошлость, Генрих».

– Пожалуй.

– Как, вы говорите, называется?

– Тетелестай. Это последнее слово Иисуса Христа перед смертью.

– Он не негр случайно?

– Кто?!

– Ну, автор стихотворения.

– Нет, Генрих. Белее снега.

– А что там дальше?

– Он очень длинный, правда. В другой раз, – «Хм, а почему бы и нет?» – Если захочешь, приходи к нам в гости. Каретный Дом, знаешь? Мы часто проводим вечера поэзии, и не только. Хотя мы скоро уезжаем… Вернее, уже сегодня должны были уехать. Но ты все равно приходи. Там часто бывают разного рода поэты.

Генрих поплыл, будто кусок масла на горячей сковородке. Мышцы лица его слегка напряглись, словно он хотел сказать какую-нибудь дерзость, а руки, отсчитывающие в этот момент сдачу, забегали, как у неопытного любовника. Невозможно было жить в Пасадене и ничего не знать о Каретном Доме. Большинство людей сразу спешило выказать свое крайнее презрение, или того хуже, свою активную гражданскую позицию, по поводу происходящего в этом «храме разврата». Лишь единицы трепетно вздыхали, и сразу становилось ясно, что их лбы отмечены каиновой печатью. Генрих застыл посерединке.

«Не ожидал, мой милый? Небось, и хочется и колется? Ну что, контрольный удар?»

– Генрих, скажите, а вы часом не немецких корней?

– Н-нет. Мы эмигрировали из Польши. Ну, когда все это началось.

«Увернулся. Изворотливый, как ртуть».

– Я понимаю. Ну что ж, увидимся.

– Увидимся.

«Ну что ж. «Я храм, в котором долго жаждал ты,
горя огнем надежды и тщеты
». А это откуда? Мы с Джеком читали недавно»…

– Кэмерон!

– Да?

– А если человек не понимает, что сейчас умрет? Не всем же, как Христу…

– Не всем произносить красивые слова? – «Этот парень определенно из наших. Просто еще не знает об этом». – Тогда, я думаю, это необходимо понять. Еще при жизни.

И, не спуская глаз с его лица, я направилась к выходу, на ходу сгребая продукты, сминая гробы галет, разрывая горло бумажного пакета, скользя вспотевшими пальцами по гладкой кофейной жестянке, непокорной жестянке, подпрыгивающей, как Джек–попрыгунчик, английская игрушка на пружинках, едва касаясь моих ладоней, никак не желающей угомониться, норовящей бахнуться о цементный пол, таки вырывающейся в свободный полет, и жутким звоном терзающей ушные перепонки. Попрыгунчик. Джек. Звон. И мощный грохот…

Это всего лишь Генрих, продавец, уронил какой-то ящик в своей подсобке. Что-то нервы расшатались, надо бы косячок приговорить.

***

А вот и дом. Как же он, все-таки, бросается в глаза… Или мне уже кажется? Как будто над крыльцом светящейся в темноте фосфорной краской написано: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОБИТЕЛЬ РАЗВРАТА!»

Что такое? Откуда это запах гари? Джек опять поджег кухню?! Тааак.. Мигалки. Копы. Ну сколько можно? Неужели небольшой пожар – это очередной повод для обыска и допроса. Они не могут забыть нам эти чертежи. Да, мы презираем двуличные законы этой страны, но не настолько, чтобы открыто шпионить для Израиля. Болваны! Или это соседи донесли? Что на этот раз? Негры-гомосексуалисты приносят детей в жертву богам вуду на заднем дворе? Ордер на обыск наркопритона?

Какой чертов ублюдок поломал розовые кусты?! Кто именно из этой толпы посоветовал пожарным выбить оконную раму, а потом вынести ее не проезжую часть? Сбежались, как на пожар, ха! Да кто же все эти люди? Эй, Мартин! Мартин!!! Что вы все так смотрите на меня?! Треклятая бездна, Мартин-мать-твою-Фошауг, что сталось с нашим домом?! Я не кричу на тебя, я спокойна, как сам Гаутама. Где Сал, где Джек? Это… Это дверная ручка?! Окно выбито, дверь… Где дверь? Эм-м-м… Не сейчас, офицер. Что ты говоришь, Мартин?

Повтори еще раз, что ты сказал, Мартин. Ты издеваешься? Где он? Джек! Где Джек?! Нет, ты что-то напутал, этого не могло произойти на самом деле. Что ты говоришь, милая? А ты когда-нибудь видела сильно обгоревших людей, Джоан? Какую руку? Правую… Дьявол, нет!

Я поняла. Я знала. Нет-нет. Мы уехали в Альенде. Нет-нет-нет. Страшный взрыв… Звучит жарковато. Позвоните Джорджу Фрею. Да, я в порядке. Где Джек? Нет, вы ошибаетесь, он уехал в Мексику. Увезли в Мемориальный Госпиталь? Ганси с ним? О ком хранит воспоминания этот госпиталь?

Я его жена, офицер. Соболезнования? Я не могу их принять. Взрывчатка не имеет никакого отношения к Израилю. Кто этот человек в черных сапогах? Эксперт-пиротехник? А похож на сотрудника гестапо. Зачем здесь фотовспышки? Нет-нет-нет! Уберите газетчиков! И пропустите меня внутрь, я здесь живу! Мне нужно забрать чемоданы. Мы едем в Сан-Мигель-де-Альенде. Нет, мы не храним незаконного оружия. Почему нет стены? Какого черта ты взялся за этот заказ, Джек…

Джек?! Этого не было, нет! Я просто уснула по дороге в Альенде… Джек! Джееек!!! Сейчас я проснусь. Меня здесь нет. Посмотрите на меня! Кто-нибудь, посмотрите на меня, меня здесь нет, я уже просыпаюсь…

Я понимаю. Да. Не удалось. Шансов не было. Какое тело? Проклятье, нет! Ужас? А вы знаете, что такое ужас? Не знаю. Позвоните же кто-нибудь Фрею! В задницу! Уж не смеется, и не видит. Его разбил солнечный молот. Разрушены и руки… Алло, Джорджи? Джорджи, он все-таки подорвал этот долбанный Каретный Дом. Разнесло в клочья. Да. Можешь не торопиться, Джека больше нет. Тетелестай. Тут уйма, народу, Джордж. Поторопись, я прошу тебя. Джек допрыгался. Со мной все будет в порядке. Я жду тебя.

Ревите же, ветра, над моей плотью расщепленной… Я не могу. Что? Опознание? Опознание кого? Вы уверены, что это был он? О, познание! Я никуда не поеду. Да перестаньте вы фотографировать! Нет, я в порядке. Мартин, почему здесь репортеры?

Беларион, Джек, мой господин, мой сын, любовник. Сражающийся с тенью… Где же твоя Магия? Где она теперь? Ведь это не взрывчатка, это Она тебя уничтожила!

Да, Джоан, я в порядке. Ты видела, как он смешивал вещества? Скажи, Джоан, там была вот такая банка из-под кофе? Да? Уже не важно, милая. Идите без меня. Я переночую у Рут. Как сказать матери о том, что случилось? Ей уже сообщили? Ганси сделал это? Как она? Мужайся, мать! Поблагодарите Ганси от меня. Оставь меня. Я дождусь Джорджа.

Как ртуть… Джек-попрыгунчик. Стремительное серебро. Иди, Джоан. Долбанная гремучая ртуть. Опознание… Оставьте его себе.

Великий Зверь ушел, теперь и ты, Топан, Иопан. Теперь и ты! Ушел шумно и эффектно, как ты любил, как только и умел. Зуб даю, ты ушел под музыку, под величественные звуки Гайдна, или Рахманинова. Средиземное море, остров Пафос… Ио, Ио, Пан!

А что же делать мне Кэнди, Кандиде, Хиларион, твоей багряной деве? Мне уши прахом залепив, лежать в своей могиле? Еще при жизни?

Это уже происходит? Я схожу с ума? Ну, нет! Такой радости я вам не доставлю. Во всяком случае, вы этого не увидите. О, вы будете радоваться! Вы уже злорадствуете, я вижу. Доигрался, безбожник! Кара божья, кара божья! Здесь приличный район, а таким, как вы место в преисподней. Целуйте причандалы своему Кроули! А ведь его предупреждали: не играй с огнем! Когда-нибудь твои ракеты тебя погубят. Мои дети не должны видеть, тех ниггеров, которых вы сюда водите. Смотри не подорви нас всех, Джек! Не стоит хранить реактивы в подвале. Это правда, что вы работаете на тайную коммунистическую организацию? Это правда, что вы совратили Хайнлайна? Это правда, что вы работаете на сатану? Смотри, не подорви… Мои дети не должны видеть… Они и не будут.

Они рабы причинности: они не со мной! И с высоты их раболепия не разглядеть бездны этого величия.

Джек… Джек…

Джордж! Как ты быстро приехал! Это правда, Джордж… Я не знаю. Почему они снимают, эти хищники, корреспонденты? Вспышки… Мы собирались в Сан-Альенде. Нет, в дом не пускают, я пыталась. Там ищут что-то.

Фрейя! Нет, я не тебе, Джордж, я не могу отыскать пса. Да, старая шутка… Вас обоих назвали в честь скандинавских богов плодородия.

А это кто? Я его не знаю. Поговори с ним, Джордж. Какой заказчик? Пусть катится ко всем чертям! Я не звала его. А что он говорил? Заказ на взрывчатку? Соболезнования? Как бы ни так! Его затылок говорил мне: «Только бы не привлекли!» Желаю вам не попасться на глаза полисмену, мистер!

Забери меня отсюда, Джордж! Поедем к Рут! Допроса я сейчас не выдержу. Он что-то нам кричит, этот очкастый офицер? Показалось. Поехали, газуй, да газуй же!!! Аройо Террейс. Она хоть не одна? Несчастная… Хелен должна быть с ней. Да, Джордж, уже все кончено. Нет смысла изводить себя. Я не могу этого принять. Ты не можешь этого принять, никто не может сразу. Рут тяжелее, она мать. Да, ты прав. Да. Давай просто помолчим.

…Нет, я не сплю. Просто что-то… Оборвалось. Сам не унывай, понял. Не смей со мной сюсюкаться! Ну, ладно, дружище, я же любя. Уже приехали? Я потеряла счет времени.

Ох, снова копы, они и здесь успели. Пойдем скорее в дом. Привет, Хелен. Да, Хелен, большое, большое горе. Как она? Приняла успокоительное? Пускай спит, пускай, не буди ее. Пойдем в спальню, Джордж. Пожалуй, я останусь здесь. Нужно позаботиться о Рут, когда она проснется. Хорошо хоть тут нет репортеров с их проклятыми вспышками.

Полицейский выкрикивает мое имя. Чего они хотят? Никакого такта. Ну что ж, такая служба. Что? Сколько было лет? Тридцать семь. Почему должно быть больше? Вы думаете, это не он? Может это не Джек взорвался? Что?! Рут? Рут умерла? Как?! Да, она пила успокоительное, кажется, у нее был рецепт.

Как он был прав, когда говорил о своей связи с матерью. Не прошло и трех часов. Джек сразу же ее призвал. Быть может и меня?..

Я держу себя в руках. Чему тут удивляться? Скажи им, что мы сейчас покинем дом. Только заберем кое-что из вещей. Джордж! Да тихо ты! Собирай вещи, любые. Просто делай вид. Мне конец, я пропала. Тут под кроватью мешок. С тем самым. Если они заметят… Ты же знаешь, как много можно выкурить травы под звездным пасаденским небом. В окно не получится, заметят. Нужно просто… Просто помогай мне собирать вещи. Дом сейчас опечатают.

Мне нужно позвонить. Благодарю вас, офицер. Да, у нее был рецепт, в этом нет сомнений. Я держусь, спасибо.

Алло! Джулия, слушай внимательно, не перебивай. Катастрофа. Рут Парсонс скончалась… Да, и как можно скорее! Возьми какой-то чемодан. Самый вместительный, чем больше, тем лучше. Обязательно. Я жду тебя. Чемодан, иначе… Все, не могу говорить. Ты слышала мой лепет…

Все в порядке офицер. Банки-склянки, теплые свитера. Мы собирались в Мексику. Враги, завистники… О, Джеку завидовали из-за его успехов в «Hughes» и «Aerojet». Техника безопасности? Не знаю, что и сказать… Я в норме, спасибо. (Ты же знаешь наверняка про допросы в ФБР из-за этих проклятых чертежей. Спасибо, что не спрашиваешь про кровавые жертвоприношения и гомосексуальные оргии, придурок).

Чемоданы оставим, возьмем только этот. Шпаги, холсты тоже. Краски я заберу. Выбрось это, Джордж, какие, к черту, свитера. Или оставь. Помоги мне завернуть мешок. Так сильно заметно? Тут марихуаны на десять лет тюрьмы. Я сама, просто делай вид. Кисти мои упакуй.

Да, офицер? Это Джулия, она поможет унести вещи. Да, эта сумка – то, что надо. Вот. Осторожно, Джули. Набросай сверху нижнее белье. Я в порядке. Да, это правда, Джек взлетел на воздух. Не смей сейчас плакать! Если мы это не вынесем, мне конец, и тебе, кстати, тоже. Не стоит благодарить.

Всего доброго, офицер! Да, заговариваюсь, простите. Я переночую у друзей, в Лагуна-Бич. Несколько вопросов, как же, понимаю. Хоть и самоубийство. Двойной несчастный случай, очень несчастный. Поехали, Джордж, я с ног валюсь.

Вспышка. О, кто-нибудь убейте его! Сколько можно фотографировать? Убежал, паскудник. Не стоит, Джордж, просто поехали. К Уорингтонам. Они должны быть дома. Не переживай, я ничего с собой не сделаю, по крайней мере, не сегодня. Я так разбита. Как черепа зевок…

Джордж, я сейчас должна исчезнуть. Нет, не в переносном смысле. Они засадят меня, если я не уеду. Позаботься обо всем. Я потом верну деньги. Не спорь со мной. Ты благородная душа, Джордж. Сделай все по возможности тихо. Кремация, конечно, никаких гниющих костей. Рут тоже. Сегодня был великий день… Я позвоню тебе как только смогу. Не провожай меня, высади здесь. У них горит свет. Как я еще могу видеть? Он ослепил меня, этот проныра-репортер. Завтра буду на первой полосе. Вспышка! Вспышка, будь она неладна!

Интерлюдия 1. Пэдди, сын Алистера

Пэдди Бойл танцевал джигу со свежим выпуском утренней газеты. Пэдди Бойл вдыхал типографические шрифты и извлекал мелодичный хруст из серых шероховатых листов. Пэдди Бойл ликовал.

С бумажного разворота на него умоляющим из-под влажных ресниц взглядом смотрела женщина. Зернистое изображение хорошо передавало катастрофическую бледность лица, подчеркивало раскрасневшиеся веки и нос, оттеняло кверху завитые кудри. Из-под прически выглядывали крупные мочки ушей, уголки полных губ были опущены вниз. Фотография изображала гротескную маску недавнего потрясения. Широкого покроя пальто напоминало халат мастеров японских единоборств. На руках у нее висел черный брус чемодана и еще какие-то смятые, будто бы издыхающие от бессилья, тряпки.

Женщина умоляла оставить ее в покое. Она просила выключить свет. Позволить ей спрятаться. Пэдди танцевал. В его воображении она умоляла не прекращать танец. Она говорила: «Мистер Бойл, вы ослепили меня, вы закружили меня, и я покорена».

Под фотографией была подпись. «Горем убитая вдова известного ученого Джона У. Парсонса на крыльце дома №424 по Аройо Террейс. Спустя пару часов после трагической гибели Парсонса, его мать покончила с собой, наглотавшись снотворного».

Статьи с подобным содержанием вышли сегодня в десятках ежедневных изданий, но именно эта газета, думал Пэдди, была особенной. Подпись содержала неточность: Марджори Парсонс была запечатлена не на крыльце дома, а несколько поодаль, у дороги, перед тем как сесть в автомобиль своего друга, тактичного и безотказного Джорджа Фрея. Что же касается имени, то тут, напротив, была исправлена и биографическая неточность: Парсонс, бывший сотрудник «Aerojet», «GALCIT» и «Hughes»[2], разработчик твердого топлива для ракет, член оккультного ордена O.T.O[3]., глава ложи Агапэ, недостойный ученик Великого Мастера Therion[4] (твори свою Волю, о Учитель, даже после распада физической оболочки, ибо таков Закон), с рождения носил имя Джон, хотя все близкие друзья упрямо величали его Джек. Пэдди целовал портрет скорби.

Это фотография была сделана его руками. Его глазами, его животом, его торчащим кверху пенисом. Вспышка, какая была вспышка! Идеальная, истинный свет дарующая. Такой вспышки не бывает дважды.

О, вспышка! Вспышка, как удар хлыста! Удар хлыста и плоть ресницы… Плоть ее влажной исчезающей ресницы.

Подобное возбуждение Пэдди Бойл испытывал всего лишь дважды в жизни: когда впервые ее увидел, и в ночь Ритуала. Пэдди лил слезы радости над газетной заметкой, смешивая их со слезами горя миссис Марджори Парсонс, упс, поправка, уже просто Марджори Кэмерон, Кэнди.

Впервые он увидел ее в доме Жирайра Зортиэна, на одной из его безумных вечеринок. Никаких фотоаппаратов и записывающих устройств. Даже блокнота с карандашом. Голый репортаж. В буквальном смысле голый. Это было первое задание, которое дал ему специальный агент Сандерс, и которое Пэдди очень боялся провалить. Но, федералы готовы были засадить его в тюрьму в любой момент, и выкрутиться не было возможности – или сотрудничество, или срок за наркотики. Потом сразу же была безумная авантюра, настоящее шпионское путешествие по Европе, во время которого он чуть не сдал самого себя, и непременно бы сдал, если бы в дело не вмешался безжалостный рок. Об этом периоде слабости Пэдди не слишком любил вспоминать, в отличие от эйфории пасаденского дебюта.

Зортиэн воплощал собой истинный дух покровителя богемы. Богатство и связи, непринужденность и всеобознанность, холодный эпатаж и языческая разнузданность – традиционный армянский коктейль. Он сам был художник, но лучшие его картины украшали не стены, а кожаные диваны и плетеные стулья, вкушали вино и воскуряли сладкий дым. Его особняк, на склоне Алтаденского холма на несколько месяцев стал настоящим храмом Диониса, где на зеленой травке, у огромного водоема происходили безумные мистерии, совершенно оторванные от строгой и сдержанной действительности. Возлияния на завтрак и совокупления на ужин. На обед – танцы. Здесь собирался самый цвет пасаденских грешников. Богема, какой она должны быть. Люди, предпочитавшие социальной успешности зыбкие будни творческого разложения. Миллионеры и нищие за одним столом. Джазмены-отшельники и пионеры космических путешествий. Светские гиены Беверли-Хиллз и беглые зимбабвийские короли. Писатели, которых никогда не опубликуют в приличном журнале и проститутки, которые отказывали членам сената. Рябое панно из блестящих тел, излучающих в звездное калифорнийское небо мегаджоули творческой энергии. Вечеринки в костюмах из наготы здесь считались чем-то вроде освежающего диджестива. На глазах у Пэдди одна белокурая нимфоманка отдалась известному саксофонисту прямо на холсте, еще влажном от краски. Красные, желтые, черные пятна вожделения…

Первым, что он увидел, была ее обнаженная ступня. Точеная ножка выскользнула из-за багровой ширмы чуть погодя. Кэмерон танцевала. Она с трепетом несла свое алебастровое тело через освещенный свечами зал. Вряд ли кому-либо из зрителей удалось забыть этот танец. Но более всего в памяти Пэдди Бойла запечатлилась ее ступня. Уже потом – смарагды глаз в изящной оправе из ресниц. И на последок – шея, грудь, живот, и остальные регалии царицы.

«Кто она?» – небрежно, будто бы для поддержания беседы, поинтересовался он. Джоан, натурщица Жирайра, закончила смешивать джин с тоником и с пониманием прищурилась. Пэдди не удалось скрыть своего восхищения. «Это Кэнди, хозяйка Каретного Дома, совершенно неземное существо, и я ее тоже хочу», – ответила Джоан. Это заявление довело Пэдди до той степени возбуждения, когда подкожный огонь превращается в сотрясающий коленные суставы лед. Он нервно поцеловал ее обнаженное плечо, – Джоан погладила его руку. Однако в круг любви его так и не приняли, как он не умолял эту спесивую развратницу, замолвить за него словечко. Кэмерон, Джек и Джоан. Или Кэмерон, Джек и Джулия. В крайнем случае, Кэмерон, Джек и Пол. Но никаких Пэдди. Только для творческих маргиналов, только для сумасшедших.

Уже позднее он узнал, что Кэмерон состоит в официальном браке с Парсонсом, но что при этом они практикуют свободные сексуальные отношения, – полиаморность, имеют активную антикатолическую позицию, крайне либеральные убеждения и постоянные стычки с законом и общественностью на этой почве. Что они особо сочувствуют деклассированным элементам: неграм, гомосексуалистам, атеистам, не относясь при этом ни к одному из них в полной мере, но отождествляя себя сразу со всей отверженной и преследуемой общностью. Благодаря Джоан и еще одному чернокожему музыканту, Пэдди стал частым гостем частных вечеринок, устраиваемых в храмах Апельсиновой рощи. Он вел себя скромно, все больше рассматривал картины и книги, выпивал, осторожно поддакивал, когда речь шла о гражданских правах, и дерзновенно молчал, когда происходило откровенное кощунство над семейными и религиозными ценностями. Он считал себя нонконформистом среди бунтарей, блюстителем золотой середины между ценностями здоровой нации и безумством современных дикарей. Это было несложно – он мысленно давал людям свободу действий, но до тех пор, пока она не нарушала границ святого. Эталоном святости была Мэгги Бойл, а неоспоримым внутренним цензором – Брайан Бойл, мать и отец Пэдди. Те неписанные законы, в рамках которых прошло его детство, не были идеальными, мальчишкой он часто ссорился с отцом, защищая мать от его хамских, особенно в последние годы совместной жизни, выпадов, однако мир его семьи на фоне Парсоновского шабаша представлялся Пэдди истинным заповедников благопристойности. То, что позволял себе этот ненормальный строитель ракет по отношению к жене, не вписывалось ни в какие ворота. Любящий муж никогда бы не разрешал супруге изменять ему прямо у него на глазах, и сам бы не стал изменять, по крайней мере, открыто. Он не стал бы давать ей подозрительных снадобий, от которых случаются приступы галлюцинаций и рвота. И уж тем более, Джек, будь он любящим мужем, не позволил бы ей проводить грязные, кошмарные ритуалы, составленные по бредовым психоделическим рукописям абсолютного безумца, в угоду мрачному культу, в лапах которого они с Кэмерон оказались по его же вине.

Так думал он, пока не понял, кем же на самом деле является автор магических книг из библиотеки Парсонса, учредитель учения Телема. И беспощадный свет ослепил Пэдди, и померк лик Брайана Бойла, и истлел в бездне забвения…

Ароматические свечи источали звездный фимиам, и была начертана семиконечная звезда. Кэмерон, обнаженная по пояс, подносила каждому большую чашу с вином причастия. И звучали слова: «Ищи меня среди звезд моих! Любовь – вот закон, та любовь, которой ты хочешь. И пусть глупцы не толкуют любовь превратно, ибо любовь и есть Любовь». И Пэдди пил из чаши, а затем прикасался губами к ее коже, и ее уста целовали его щеки, и произносили. «Воспойте же мне страстный гимн любви! Воскурите благовония! Наденьте лучшие украшения! Поднимите кубки во имя мое, ибо я люблю вас! Я люблю вас!» И текли слезы радости…

А потом он выпросил копию этой чудесной, запретной книги, Книги Закона[5]. И он читал ее, и дрожал от возбуждения, роняя капли вожделения, славил имя того, чьими перстами было записано Писание Нового Эона. И повесил тайно его портрет в своей комнате. И ее портрет. И в грезах своих, недоступных никому, страшных и сладостных, осуществлял слияние с Великим Зверем Алистером и Багряною Женой Кэмерон. И было все равно, что Мастер Therion вот уже несколько лет как покинул юдоль земную, о, это совершенно не имело значения, ведь душа такой высокой организации, душа Мага, продолжала вожделеть к Любви, и вести своих преданных учеников вне времени и пространства.

Пэдди полагал себя промежуточным звеном между двумя континентами, связным между Волей и Любовью, слугой Великой Блудницы, ее привратником. Однако один человек мешал ему полностью раствориться в этом святом безумии. Он вызывал спазмы ревности, когда они встречались наяву; вздымал бурю ненависти, когда, ревя реактивными турбинами, вдруг влетал в нейтральное пространство мечтаний Пэдди. Жрец храма Любви, который на самом деле был адептом Науки. Нагнетатель сексуальной энергии, вкладывавший ее в ракетное топливо. Джек Парсонс, который на самом деле Джон, который на самом деле Марвел.

Но теперь он был мертв, и Пэдди торжествовал.

Глава 2. Назад в Сан-Мигель-де-Альенде

– Может, я все-таки потушу свет? – Нетта Уорингтон в пятый раз заглянула в комнату. Лицо ее выражало такую встревоженость, словно бы это ее муж взорвался на реактивах, изготавливая взрывчатку для какой-то задрипанной киностудии. – Так ты скорее уснешь…

Электрический свет и в самом деле бьет по глазам, но в темноте, я знаю, фантомы разрушения и смерти набросятся на меня, как голодные псы. Во сне же они разорвут мою душу на багрово-черные астральные лохмотья. И стану я вместилищем клипот[6]

– У тебя есть свеча?

– Свеча? Какая?

– Обычная, любая. Я не хочу совсем без света.

– Да, найду, – Нетта метнулась из комнаты, и вернулась в полминуты, уже с зажженной свечой, и с тупым удовлетворением на лице, означающим, что за время ее отсутствия я не успела вспомнить о своей потере. Ах, Нетта, за эти тридцать секунд я успела добраться вспять до материнской утробы, и уже сделать несколько шагов обратно.

– Ах, Кэмерон, позволь сейчас побыть с тобой.

– Конечно, милая. Но только.. Помолчим. Ну, или… Ты говори, я буду слушать. И не смотри так на меня, мне неприятно.

Любая мысль, что апеллирует к жалости, мне неприятна, любой озабоченный моим горем взгляд. Смотри, смотри на меня, ты ведь боишься, чтобы я не совершила самоубийства. Зря боишься, ведь я напротив… Странно, почему нет такого термина, как «саморождение»?

И как же ты дошла до этого, Кэнди? Как не усмотрела, чем заслужила? Тетя Нелл, гори она в своем унылом католическом аду, сказала бы, что это наказание за грехи. Буддисты бы сказали, что это карма. Вроде бы одно и то же, но есть один нюанс, дающий огромный перевес в сторону буддистов. Никто ни в чем не виноват. Природа мира – страдание. Но ты не виновата, ты просто испытываешь желания. И чего же ты такого желала, в чем твоя страсть обернулась против тебя? Страсть к Джеку, к его телу, его уму, его неиссякаемому творческому потенциалу? Нет… Ерунда. Все началось раньше.

Я появилась на свет. (Все началось, конечно же, еще раньше, но не будем углубляться в то, чего не знаем наверняка). И тут же возникло первое сильное желание – дышать. С него-то все и началось. Наверное, поэтому сейчас мне так больно дышать. Видимо, с первым воздухом в мои легкие вошла некая субстанция, концентрированная смесь, мой личный субстрат всех дальнейших желаний… И страданий. Как суп-концентрат разбухает под действием кипятка, так и заложенные во мне желания, моя предрасположенность к балету, а не к цирковой клоунаде, к собакам, а не к коровам, к изобразительному искусству, а не к прыжкам с шестом, все эти естественные и невинные желания стали расширяться под действием внешней среды. А кипятком для моего супа стал Джек.

А еще я желала, чтобы мои соседи и одноклассники не испытывали нужду, чтобы они не ходили в дырявых башмаках, не обворовывали чужие фермы, не таскали уголь по шпалам, чтобы родители и братья не гробили свое здоровье, работая по ночам, чтобы тот мальчишка-негр из нижних трущоб не бросался под поезд из-за того, что его матери нечем кормить его сестер. Все того желали, это была Великая Депрессия. Я желала красиво одеваться, танцевать как Тилли Лош[7], каждые выходные ходить в кинотеатр на новые фильмы… Разве в этом я чем-либо отличалось от других девчонок? Я желала любви и ласки, и я получала ее украдкой, от грубых айовских парней, от таких же я, обделенных заботой смелых отчаянных девчонок, и так же как они я одаривала лаской саму себя, в душной спальне, под влажной от пота простыней. О, да, желание любви автоматически, по некоему безжалостному зеркальному закону, порождает желание смерти. Я желала смерти своему незапланированному ребенку, я желала смерти матери, за то, что ее руками был этот ребенок умерщвлён, я желала смерти всему миру, потому что по его нелепым законам пятнадцатилетняя девушка из бедной семьи должна стыдиться плодов своей любви. Я хотела умереть, когда умерла Мэгги, потому что добропорядочный христианский мир не приемлет любви между двумя подростками одного пола. Он не терпит также обнаженного тела, не терпит громкого смеха радости, прилюдного выражения чувств, и даже того пути, которым мы являемся на свет, он стыдится. С раннего детства он убеждает нас в том, что вещи, естественней которых нет на свете, суть грех и порождение Дьявола.

Ах, да Дьявол… Еще тот, евангельский недоразвитый Дьявол. Неужели это его происки, неужели это он отомстил мне за то, что я променяла его на зрелого и самодостаточного Белариона Антихриста? Мы были знакомы с ним с раннего детства. Моим Дьяволом была тетка Нелл. Она наделила меня этим отвратительным именем, Марджори, а потом умерла, так словно бы выполнила очень важную миссию и ушла на покой. А мне досталась ее спальня и ее кошмары. Жгучее пламя геенны, вспоротые животы грешников, змеи, агнцы, кони Апокалипсиса и прочая библейская ахинея. Как я желала оседлать их, всех четверых, и унестись подальше от этого лицемерного мира, прочь, да хоть в самое пекло, через черный провал колодезной дыры!

Затем ад воплотился на земле, и я пошла к нему на службу, переодевшись в черно-белую форму ВМС США. Чего я тогда желала? Славы, торжества демократии, победы войск союзников? Да нет же. Моими мотивами были сострадание и потребность заботится о ком-то, пусть даже об этих надутых индюках, офицерах на службе Отечества и президента Рузвельта. Но вместо того мне приходилось соблазнять их врагов, перебирать окровавленную одежду их подчиненных, участвовать в съемках пропаганды, чтобы эти штабные крысы смогли заманить на погибель еще больше молодых наивных сограждан…

– Кэм…

– Что Нетта?

– Ты не хочешь?..

– Косяк? Только об этом подумала. Забей нам по одному, если тебе не сложно.

– Ого! Уже почти рассвет.

– Тогда мне пора.

– Куда?! Ты ведь совсем не спала. Не уходи, Кэм…

– Не волнуйся. Мне нужно ехать. Я позвоню Бобби. Пока он придет за мной, мы успеем докурить.

– Бобби? Тогда я спокойна. Брат позаботится о тебе лучше, чем мы.

– Не говори ерунды, просто поджигай. И давай помолчим.

Сейчас приедет братишка Бобби, и заберет меня отсюда. Он ничего не будет спрашивать, ему достаточно знать, что мой муж погиб, и мне нужно убраться из Пасадены. Не хватало мне провести еще несколько суток в допросном застенке ФБР. Декабрьский допрос едва не довел нас до тюрьмы. Ах, Джек, Джек, они считают преступлением даже саму мысль о том, чтобы жить согласно своей Воле! Подумать только, они были уверены, что это я подбиваю тебя к государственной измене, что ты послушный мальчик, попавший в сети порочной, хитрой интриганки. Я охмурила наивного ракетостроителя, и заставила его выслать секретные чертежи израильской разведке! Да, ты был в некоторой степени инфантилен, но все дела связанные с работой решал сам. Да и разве я что-либо понимала в схемах распределения топлива? Я просто сглупила, попросила эту дуру Бланш перепечатать несколько листов, и она тут же побежала нас закладывать. Вот кто действительно разбирался в самолетостроении! Они плотно за нас взялись… А все потому что нам тесно в их патриархальной моногамной шкуре. «Когда вы выходили замуж, вы знали, что ваш муж гомосексуалист?» «Соседи утверждают, что видели, как обнаженная беременная женщина прыгает через костер во дворе вашего дома». А потом ты потерял работу в «Hughes Aircraft», а еще раньше эта скотина, Хаббард, украл твои деньги, и ты так и не смог восстановиться, Джек. Возможно, если бы не это все, то ты бы не стал брать на дом заказы по изготовлению взрывчатки, чтобы хоть как-то заработать, и всего этого не произошло бы?

– А вот и Роберт. Стало быть, я пошла.

– Наверное, стоило и ему предложить косяк? Кстати, что ты будешь делать с таким огромным мешком марихуаны?

Моя добрая, наивная Нетта. Как же мне тебя отблагодарить?

– Он теперь твой. Припрячь его где-то в сухом месте, а впрочем, можешь и выбросить. Сегодня меня едва не сцапали с ним копы. Вот был бы номер.

– Кэм… Как же ты теперь, без Джека?

– А кто тебе сказал, что я буду без него?

Твой муж спит в соседней комнате, мой – в соседнем мире. Мой брат Бобби не спит, он держит меня за руку. Мы идем по обочине шоссе, а по левую руку алеет небо. Мы идем на юг, к мексиканской границе. Изредка проезжающие автомобили еще не гасят фар, их яркие лучи высвечивают на проекторе моей памяти отчетливые короткометражные картины.

Вот очередной переезд (это когда отцу дали работу на оружейном заводе) вдоль пыльных кукурузных полей, натирающее белье, и мутные воды Миссисипи. Вот тихий и безмятежный вояж из Вашингтона в Айову, та самая самоволка, из-за которой меня едва не отдали под трибунал. А вот разрешенный командованием ад, – отпуск ради поездки к новому месту жительства родителей, сюда, в Пасадену. Украденные деньги и документы, недоверчивые взгляды полисменов (такая девуля – и на службе в военно-морском флоте, как же!), а потом самый первый сильный приступ аллергии. И больничная койка вместо прогулок под пальмами. Потом, в марте 1946-го, сразу после знакомства с Парсонсом, была поездка в Нью-Йорк, чтобы порвать отношения с Наполеоном, потому что я выбрала Джека. Ничего особенного, если не считать того, что во время нее я узнала, что беременна (еще один аборт, на этот раз по взаимному согласию), а вернувшись, обнаружила, что мой возлюбленный осеменитель спит с юной Бетти, в то время, когда я сжигаю мосты ради него, паршивца. (Вот в вереницу роад-муви вклинивается фильм про то, как я отрезала Бетти ноги, по самые колени, использовав при этом много красного акрила, а потом она, как ни в чем не бывало ускакала вместе с Хаббардом, прихватив деньги Джека, около двадцати тысяч).

Пока длится этот утренний киносеанс, брат ловит машину, и вот уже совершенно отмороженный пожилой мексиканец перевозит нас через границу. Мы молчим всю дорогу, и только Бобби изредка выдувает губами короткое соло для саксофона, из репертуара нашего чернокожего друга Бадди. Пузатый пограничник проверяет наш багаж, а я смотрю картину одного из самых приятных своих путешествий. Светлый и тихий Сан-Хуан-Капистрано, и наша свадьба. Никого лишнего, только несколько близких друзей, которые, впрочем, нам не мешают. Джек радуется, так, будто бы этот гражданский ритуал действительно для него что-то значит. Легкие вина, смех и счастливое сумасшествие.

А вот самый затяжной и самый фантастический фильм. Настоящий шпионский триллер с обилием интриг и катастроф. Я плыву в Европу, чтобы учиться в Париже, в Академии искусств де ла Гранд Шомьер. Плещутся холодные волны, за мной ухаживает стая легкомысленных джентльменов, лайнер причаливает в Гаврском порту. Мне двадцать пять лет, и я хочу покорить Большое Искусство. Париж ошеломляет меня, он разбивает мои иллюзии. Средневековые репрессии и безудержное пьянство. Дух свободного творчества здесь вырождается в рутинное распутство. К тому же я узнаю отвратительную новость – Алистер Кроули не сможет принять меня в своем уединенном поместье. Он, видите ли, умер. Наш предводитель изволил разориться и одряхлеть, и даже поддержка его преданных учеников не спасла его. Джек там, в Калифорнии, наверное, уже в курсе, и, должно быть, устраивает магические поминки. Мою депрессию смягчает поддержка Жюльет, местной певицы, с которой я знакомлюсь в одном богемном (грязном и полулегальном) ресторане. Скоро я понимаю, что не смогу прожить здесь и года. И я намеренно проваливаю собеседование в Академию. Сажусь на поезд и еду в Швейцарию, чтобы снежные горы и чистые озера излечили меня. Первые три дня приносят блаженство, но потом становится еще хуже. Меланхолия перерастает в гнев, а гнев в настоящее безумие. Под окнами постоянно звонят колокола, а люди, даже гостиничный персонал, дичатся меня, словно я и не человек вовсе. И я действительно превращаюсь в дикого зверя. Европа старательно изживает меня со своего благородного тела, будто назойливую вошь. Я решаю возвратиться домой. Атмосфера накаляется, мои попутчики в поезде до Берна, хоть и не говорят ни слова, но давят на меня всей тяжестью своих инквизиторских душ. Я подозреваю параноидальное расстройство, но тут напротив меня садится настоящий священник, и все сомнения уходят. Охота ведьм в самом разгаре! Святоша перебирает четки, я готова выцарапать ему глаза, и в самый напряженный момент появляется еще один, роковой персонаж. Худощавый высокий блондин в светлом плаще, насвистывая Фрэнка Синатру, садится рядом со мной и завязывает разговор. Его лицо мне сильно знакомо, но я не могу вспомнить, где его видела. Вполне возможно, что в Париже, а может даже на лайнере. Он следил за мной от самого Нью-Йорка, но почему-то именно сейчас решил обнаружить себя. Я не успеваю вывести его на чистую воду, потому что наш поезд сходит с рельс. «Сад земных наслаждений», правый фрагмент. Какофония, грязь и страдание. Мой белобрысый соглядатай куда-то исчезает. Люди демонстрируют свой истинный облик, благочестие уступает место собачей возне за обглоданную кость. Нас спасают через сутки, Париж кажется мне раем, но я понимаю, что это мираж. Едва получив денежный перевод от Джека, сажусь на первый пароход до благословенных земель Нового света.

А вот самая свежая кинолента. Раскаленная сковородка рая. Маленькая мексиканская Барселона. Заповедник для новых видов художников, и лепрозорий для вымирающих искусствоведов. Тольтекские храмы, возведенные в горизонтальную плоскость, конкистадорский прах, калейдоскоп архитектурной свободы. В плавленом воздухе растекаются живые краски, с кактусовых игл свисают оболочки истлевших идеологий. Место, где я впитываю вдохновение вместе с солнечными лучами, и создаю шедевры босыми ногами на песке. Люди здесь приветливы, но безразличны. Каждый дом, куда меня приглашают – маленькая галерея искусств. La vida loca, жизнь безумная в самом целительном смысле этого выражения. Здесь я познакомилась с Неттой Уорингтон и ее мужем, здесь мы танцевали с Ренатой Брукс под звездным светом, а мужчины подносили нам прохладительные коктейли, и даже не пытались завладеть нашими телами. Здесь мои руки могли сказать больше, чем уста, и за несколько месяцев я смогла высказать больше, чем за всю свою жизнь. Наш с Джеком кризис отношений здесь представлялся детской ссорой на пять минут, надуманной и показательной. Отсюда я привезла ему в знак примирения темно-зеленую шкатулку, сделанную собственными руками, с начертанной на ней буквой духа, исходящего из тройного светильника. Я с легкостью простила ему очередную любовницу, потому что это было пустяком по сравнению с предвкушением того, что скоро мы приедем сюда вдвоем.

Сан-Мигель-де-Альенде. Мой приют на обочине тернистых дорог. Теперь я возвращаюсь сюда одна. Жалей меня теперь! Я, столь надменная ранее, прошу тебя!

Глава 3. Око бури

А вот и обетованный город. Бобби обедает на заправке, засыпает ненадолго на скамейке в парке, а проснувшись, убеждается, что денег у меня достаточно, и отправляется обратно в Калифорнию к своим повседневным заботам. Я падаю, не помня себя от усталости, кинотеатр памяти закрывается.

Меня будит странный свет. Он щекочет мои веки откуда-то из глубины, болезненно надавливает на глазные яблоки, и когда я открываю глаза, просачивается матовой голубизной в пространство наступившего дня и скрывается где-то там, за желтеющим горизонтом, на северо-западе. Мне ничего не снилось в эту ночь. Я уснула в небольшом саду, прямо под кустом, который неким заботливым садовником был подрыт так, что получалась небольшая постель из распушенного грунта.

Дон Фернандес принимает меня радушно, он видит, что я чем-то сильно огорчена и говорит, что при необходимости его можно будет найти в доме через дорогу. Он сожительствует с милой молодой вдовой, что живет по соседству. Все предметы в доме здороваются со мной так, словно бы мы расстались всего лишь полдня назад. Вот лежит в углу, в обрамлении местной песочной пыли, кисть с закаменевшим зеленым навершием вместо упругого некогда беличьего ворса. Тебя нужно поднять, моя родная, тебя нужно отмыть. Засохшую краску, конечно, уже не возьмет ни один растворитель, но я сохраню тебя, как ценный музейный экспонат, как единственного выжившего свидетеля, как последнего ветерана великой революции. Ты была совсем новой, и потратила всю свою недолгую жизнь на то, чтобы предать лоск новизны небольшому деревянному ящику. Ящик я потом подарила Джеку, и он хранил в нем свои бумаги, а тебя я бросила в угол, неблагодарная.

Пожалуй, нужно что-нибудь нарисовать. Я вижу взрыв, дракона в дыму и пламени, ангела с обгоревшим оперением. Но у меня нет кистей, нет красок. Художественные лавки здесь через квартал, но одна из них мне особо мила, хоть и идти до нее далеко. Буду больше ходить пешком, это лучше лекарство от хандры. Джордж, бедолага, прости, что я сбросила все на тебя. Опознание, кремация. Наверное, это произойдет завтра, или послезавтра. Иногда случается, что федералы неделями не выдают тело родственникам, проводя всяческие экспертизы. Лишь бы мое бегство не посчитали весомой причиной для задержки похорон. Не думай, не думай, ты не имеешь права, ты побоялась увидеть его обезображенное тело. Ты поняла, что его там уже нет, или просто не захотела портить последнее впечатление? Не думай! А вот и магазин…

У прилавка все так же восхитительно тесно, и пахнет все тем же жгучим перцем. Купленные принадлежности уложены в бумажный сверток. И снова этот матовый свет, идущий через меня, изнутри наружу.

– Вам нехорошо? – угловатый блондин, тоже со свертком, хочет взять меня под руку.

– Нет, все в порядке. А что?

– Просто вы похожи на призрака, – ехидно подмечает его спутница. Глаза ее выдают легкое помешательство, но до меня, конечно, ей еще далеко.

– Часто встречаете призраков? – я даже не раздражена, просто хочу соблюсти приличия.

– Случается.

– И что же, здесь их больше, чем в Туманном Альбионе?

Они наивно полагали, что их британский акцент успел выгореть до неузнаваемости под жарким мексиканским солнцем. Его зовут Билл, а ее Нэнси, они удивлены и расположены очень дружелюбно. Я ссылаюсь на пониженное давление, и мы идем пить кофе, скрывшись от зноя под широкой тенью зонтов. Призраки неспроста вклинились в наш разговор, семейная чета Паттерсонов – убежденные спиритуалисты. У себя в Англии они ходили в специальный храм, чтобы вместе с такими же охотниками до потустороннего, совершать ритуалы, напыщенные и торжественные, как это любят духи былых времен. В Альенде они приехали, чтобы заняться самостоятельной практикой, и уже успели связаться с несколькими духами средневековых колонистов. Призраки коренных жителей относятся к европейским медиумам с прохладцей, и после контакта с ними часто снятся вязкие размытые сны, затягивающие в себя обилием абсурдных деталей. Нэнси описывает свои опыты в стихотворной форме, Билл пишет спиритические картины. Об Алистере Кроули они, конечно же, слышали, и даже имели возможность мельком лицезреть «самого порочного человека» на Пикадилльской площади. Телема для них – это какой-то город из «Гаргантюа и Пантагрюэля», а Ритуал Малой Пентаграммы они использовали несколько раз, чтобы защититься от духов убийц и безумцев (sic!).

В целом замечательные практики, которым неплохо бы открыть глаза на таинство Воли. На завтра они приглашают меня к себе, в гасиенду, что почти у самого моря, и я соглашаюсь. Мне необходимо общество, а уж тем более общество людей, которые не знают моего прошлого. Мне необходимо несколько рюмок текилы, жареное ребрышко, и даже от свежего выпуска местной англоязычной газеты я не откажусь. Ведь там не будет ничего про «гибель ученого, создателя сатанинского сексуального культа». Так, немного политики, светские интриги, ядерная гонка, вероятная болезнь Сталина, выставка Диего Риверы, летающие тарелки над Капитолием…

Нэнси смущается читать свои стихи и, как выясняется несколькими днями позже, правильно делает. Билл показывает свои картины. Хорошо, что я не привезла свои, иначе он бы расстроился. Нэнси подливает еще текилы, и пытается подвести разговор к моему семейному положению. Так вот, НЛО в Вашингтоне! Массовые свидетельства, как такое возможно? Вы считаете, это действительно пришельцы с других планет? Билл объясняет, что те объекты, которые люди принимают за летательные аппараты, есть не что иное, как коллективные проекции астральных сущностей прошлых, и даже, чёрт подери, будущих эпох. Они стали так заметны после двух мировых войн, они уже открыто несут заигравшимся в хозяев планеты людям свое предупреждение: остановитесь, прекратите уничтожать друг друга, иначе человечество исчезнет в пламени ядерного огня! Нэнси, Билл, вам знакомо имя Рона Хаббарда? Нет? Считайте, что повезло. Его новый проект готовится к реализации в этом году, и этот прирожденный гешефтмахер уж постарается, чтобы о нем услышал весь мир. Кто знает, быть может, через год-другой вы променяете унылый викторианский спиритуализм на более актуальную сайентологию? Всего лишь шутка!

Я засыпаю тут же, на диване, чета Паттерсонов заботливо заворачивает мое тело в плед из ламьей шерсти. Когда их голоса утихают, моя рюмка (нет, лучше вот этот стакан) до половины наполняется текилой. За окном свежая летняя ночь утопает в мягких лучах луны, их так легко перепутать с иным светом. Тем, что разбудил меня на рассвете. Его источником служит не небесное светило, и теперь мне становится понятна его природа. НЛО и матовое давление на внутреннюю поверхность век – это одно и то же явление, просто разного порядка. Я вспоминаю, когда увидела его впервые.

Тогда, на пятый или шестой день знакомства, мы остужали в предутреннем воздухе жар нашей страсти, делали короткую передышку, перед тем как продолжить постельный марафон. Область бокового зрения осветилась странным мерцанием, я повернула голову и ясно увидела его источник. Еще подумала, что это дирижабль, но кому было под силу заставить неповоротливую небесную посудину совершать такие маневры, что за лампы могли так равномерно и ярко подсвечивать длинное сигарообразное тело? Смотри, Джек, смотри! Невероятно, а я все думала, что газеты и радиопередачи врут. Как быстро упорхнуло, ты видел это, Джек?! Ты сделал круглые глаза, а потом подхватил меня и, притворно урча, как подбитый бомбардировщик, отбуксировал в дом. Так спокойно, будто я указала на пьяного соседа, купающегося нагишом в нашем бассейне, а не на загадочный летающий объект. И потом на следующий день кивал, не разжимая губ, одними глазами подтверждая свое свидетельство, и я еще подумала, что ты заключил страшный договор о неразглашении с инопланетными захватчиками.

А сейчас ты переместился в другие сферы, и овладел этим светом. Ты шлешь мне сигналы, из космоса внешнего и внутреннего. Изумрудная Скрижаль, стих второй[8]. Я вижу это, я читаю об этом в газетах, но мне никак не понять – это лишь только привет и утешение, или, возможно, некое важное послание? Я не могу их прочитать, и не знаю, слышишь ли ты мои мысли. Конечно же, нет, иначе бы я тоже слышала. Ты, вероятно, тоже наблюдаешь там за какими-то загадочными вспышками. Ты отдыха лишен, из круга в круг зациклен…

Необходимо смежное пространство, необходим эфир проводящий в обе стороны. Стих, пожалуй, десятый[9]. Я должна выйти на астральный план, овладеть огнем, должна вибрировать на тонкой частоте, как ты учил меня. Жаль, письмо с инструкцией сейчас не со мной. Однако самое основное я помню. Жаль сейчас не подходящее время для ритуала. Но разве мое сильное желание, разве мое вожделение к тебе, не заменит внешних атрибутов? Я взываю к тебе, о, Нерожденный, сотворивший Небо и Землю, Ночь и День… Малую пентаграмму забыла. А и ладно! Нужно просто вибрировать.

О-сор-ро-но-фрис… Ты есть Йабас, ты есть Йапос. Паф-ро о-сор-ро-но-фрис. Ти-а-о, ти-а-о! А-ро-го-го, иеоу, пур, йоу, пур… Что-то там… Напоминает негритянский танцевальный мотив. К черту! Главное – Воля! Слушай меня. Слушай меня! Осорронофрис! Все духи, подчинитесь мне! Мне нужен он. Беларион! БЕ-ЛА-РИ-ОН! Я, Кандида, взываю к тебе! Имя мое – Сердце, что змеем обвито! Слушай меня, приди ко мне, Беларион, Топан, Джек Парсонс!

– Кэмерон?! Что с тобой? Что ты там шепчешь? Ты плачешь?

Нет, это не он. Это британский заклинатель духов, по имени Нэнси Паттерсон. Только ее я и смогла призвать своим дырявым заклинаньем, своей плаксивой волей. Притвориться вдребезги пьяной? Или все рассказать? Так хочется рассказать… Мне должно полегчать. Расскажу, но не все.

– Да, я плачу, Нэнси. Налей еще текилы. А хотя… Может, у вас есть марихуана?

– Да, сейчас принесу…

И все по кругу. Нетта позавчера в Пасадене. Нэнси сегодня в Сан-Альенде. Чужой гостеприимный диван, наспех забитый косяк, хриплые беседы до самого утра, слезливая бабья солидарность. Попросить ее зажечь свечу? Нет, это чересчур. Как это противно быть объектом жалости. И тут я начинаю смеяться. Мой смех покоряет пространство раскатисто и неудержимо, как взрыв в подвальной лаборатории. Потому что такого вопроса я не ожидала.

– Ты беглая преступница?

На мой смех выходит Билл, взъерошенный, в одних трусах. Теперь приходится рассказывать обоим.

Нет, я не преступница, во всяком случае, не беглая. У меня были проблемы с полицией, да что там, меня несколько раз допрашивали федералы. Но сейчас я не в бегах. Почти. Разве что немного. Разве что я нарушила свой внутренний кодекс, предписаний которого не знаю. Возможно, я сошла с ума, но необходимый градус безумия мною еще не достигнут. Билл, Нэнси, вам знакомо имя Джека Парсонса? Нет? О, тогда вам не повезло. Он строил ракеты, которые когда-нибудь перенесут человечество к другим планетам! Он вел приватную переписку с Алистером Кроули, и называл его «мой возлюбленный отец»! Он мог вызывать на круг ангелов и демонов двенадцатого этира[10], а может быть и выше. Он и меня призвал, он утверждал, что я не человек, а элементаль, и так я стала его женой. Он несколько недель к ряду проводил сложные ритуалы, и искал себе магического партнера, женщину огненной природы, сексуальную, отважную, и не испорченную ханжеством черного братства. Я зашла в его дом из чистого любопытства, потому что слышала от своего приятеля, что там проживают настоящие безумцы, художники, отщепенцы, презренные титаны духа. Джек разговаривал по телефону. Он был красив, мои соски сразу затвердели, вот как он был красив! Смуглый, статный, с горящими глазами и тихим, властным голосом. Я тут же убежала. Примерно через месяц приятель передал, что Джек очень хочет меня увидеть. Я вернулась в его дом, мои мозги полностью отключились, я ждала его несколько часов, сама не зная, что скажу ему. Все произошло, как в кино, как в тех фильмах, где герой целует героиню, подхватывает ее на руки и уносит в непроглядную темноту, испещренную белыми буквами титров. Только с одним отличием – здесь за кадром осталась вся предыдущая жизнь, а фильм начался с яркой, дивной, дикой постельной сцены, протяженностью в одиннадцать дней. В перерывах между оргазмами он читал мне короткие лекции про каббалистическое Древо, астральные проекции и енохианскую магию. Я не воспринимала это всерьез – мало ли какую околесицу может нести человек после бурного секса. Один из моих бойфрендов, Сэм, в такие моменты постоянно жаловался на своего отца. Секс – лучший психотерапевт. И Джек знал это, он почти исцелил меня от множества моих комплексов и страхов. Мы стали звездами, королем и королевой Пасаденского улья. Измены для нас ничего не значили – мы благословляли друг друга на прелюбодеяние. Нет, Нэнси, он не оказался скрытым садистом, я приехала в Альенде не из-за того, что поссорилась с ним. Он погиб…

Наступает очередное утро. Тайна светящегося НЛО теперь известна чете Паттерсонов. Последний окурок затушен, глаза Нэнси полны слез, Билл, не моргая смотрит в потолок, а вдова из Пасадены, превращается в бесчувственного рассказчика, она бросает в уходящую ночь монеты последних подробностей взрыва в Каретном Доме и всего, что произошло потом, как в море, чтобы вернуться сюда еще и еще. Она объясняет, что пыталась связаться с Джеком сквозь смерть и пространство, но ей не хватило твердости и концентрации, она просит помощи, и Нэнси (Билл уже дремлет в акробатической позе) дает обещание, что задействует все свое навыки спиритуалиста, чтобы устроить свидание для миссис и мистера Парсонс. Миссис Парсонс благодарит, и улетает, улетает к потолку, плавно закручиваясь вместе с последними струйками конопляного дыма.

И вот, через два дня все готово для ритуала. Паттерсоны, как и следовало ожидать, предложили свой регламент действий, отработанный ими еще в Англии, отлично работающий (если верить им) с духами тех, кто погиб от несчастного случая. Я не стала говорить им, что Джек, как ученый не признавал случайностей, и как маг не имел возможности даже секунду пребывать в несчастье. И о копошащихся в моей утробе сомнениях, о том, что взрыв, который мощным пинком вытолкнул моего супруга из храма мяса и костей, имел вполне закономерное происхождение. О том, что он на моей памяти несколько раз проговаривался, что Силы, с которыми он взаимодействовал, предупреждали, что разорвут его на части, если он проговорится о том, что Силы, с которыми он взаимодействовал… На моей памяти… На моей дырявой протраханной памяти. Над чем он работал, тогда в сорок шестом, с Хаббардом, и уже потом, когда этот подлец отделился от нас, – какие пространства пронзал он в своем отчаянном экстазе? Мне нужны его дневники. Они должны быть в ящике, который я подарила ему, который привезла отсюда, из Альенде.

Заклинания, которыми Нэнси и Билл хотели сопроводить ритуал, вызвали у меня спазм умилительного хохота. Что-то там про ступни Господни и кровь на плащанице. Свой текст я написала, по памяти, совместив между собой самые сильные рефрены из Гоэтии и книг Телемы. Джек, сказала я им проникновенно, еще не примкнул к загробной тьме, а находится как бы на полпути, на луче. Остальные атрибуты – свечи, чаши, кинжалы, соль, вино, и всякое дерьмо – не вызвали осложнений. По сути, все это вращалось вокруг одной субстанции – мускуса страданий, сока святого вожделения, и звездного млека из сосцов ее…

Вокруг моей крови.

Когда она прольется, духи станут сыты и привязаны, врата этиров разомкнутся, и я помчусь сквозь них, подобно ракете. Да я и есть ракета, сверхбыстрая реактивная ракета на самом идеальном топливе… Ракета, которую построил Джек.

Мы воскурили святой дым, и произнесли первые слова. Билл и Нэнси стоят на страже круга, готовые в любой момент выдернуть меня, если я попадусь привратникам. Я защитила их Малой Пентаграммой. Я совершила все необходимые жесты на стороны света, Паттерсоны недоуменно переглянулись, – откуда в их ортодоксальном ритуале появились элементы живого учения? Я вибрирую имена, они, хвала Зверю, хоть повторяют без запинок, отчетливо, – старая добрая школа повторяй-за-мной-если-хочешь-чудес.

Смотри на меня, смотри! И я смотрю, и дым уже – зеркало, и свет уже – плоть, и каждое движение – мановение плавника под водами мрака. И я прохожу первые (то есть тридцатые) Врата, и сразу же вторые. На третьих Нэнси кашляет, и изо рта ее на меня несется привратник. Я поглощаю его вместе с очередной порцией опиумного дыма, вибрирую имена, что заканчиваются на «-эль», и именем Нерожденного, ибо я есть Ангел его, и Плод, и Семя (я все напутала, Джек за такое презрел бы меня), раскрываю Врата следующих этиров, и останавливаюсь. Для дальнейшего вознесения я не помню символов. Они все дома, в Пасадене, записаны в моей настольной книге.

Но главное я помню. Я не имею иного права, кроме как…

Любовь моя – четыре разъяренных скакуна, что мчат быстрее ветра в око Бури. А Воля – безупречный колесничий, что направляет тех коней. А Буря – это ты, мой муж, мой сын, любовник, бог… Беларион, Топан, Антихрист! И я в ней растворюсь, ее ветра расплющат в клочья плоть мою. Я перестану быть, меня не станет, я стану Всем! Пан! Пан! Ио Пан! Люблю тебя! Я стану и Тобой, небесный мой супруг, я стану Бурей, неистовой, ошеломительной, все обращающей в Хаос. А в средоточии меня, распустится цветок, покойный и немой, безмолвия оплот, пупок Вселенной. Там нас не будет вовсе, там станем мы ничем, и там с тобой соединимся…

Я уже близко. Кривые сабли разъяренного эфира уже не вызывают страх. Я прохожу насквозь, я напоила стражей кровью. Посторонитесь, слуги Хоронзона! Я оседлала радужный поток, еще Порог, и Роза расцветет в пустой глазнице Бури. Посторонись! К Тебе лечу, пересекаю Бездну!

Взрыв! Оранжевый огонь и медный отблеск. И мои члены тяжелеют, мне не хватает Воли… А в Сердце раскрывается дыра, бездонная и с рваными краями. Такую же я видела когда-то на земле, в отрочестве тревожном. И мою душу сносит вниз, и я зову Тебя, протягиваю руку, а Ты из ртути ветра и звездного сребра, мне преподносишь на ладони знак. Семиконечная звезда, и тайный Змий. И голос твой звучит, пред тем, как черная луна сожрет сияние альбедо. Смешалось все, но я запомнила твой знак, и крик сквозь тьму, меня нарекший именем. Хилларион!

Мои партнеры рассказали мне о том, что было дальше. Нэнси смотрела на меня с благоговением, а Билл – с плохо скрываемым страхом. Ему пришлось вылить кровь Господа на циновки, ­– опрокинутые мной свечи едва не привели ритуал к пылающему апофеозу. Ей никогда еще не приходилось так быстро рвать плащаницу простыней на лоскуты бинтов ­– она была уверена, что я истеку кровью через минуту. Туман забытья уберег меня, кинжал, хоть и был острым, не распорол мои вены, только взрезал кожу. Я полоснула наугад, как говорят немцы, на фарт, и след, оставленный на запястье, не стал той трещиной, через которую я провалилась в Бездну. Этой последней крови не хватило, чтобы связать всех стражей, ринувшихся на меня из дыры с рваными краями. Я не пыталась покончить с собой, я хотела продолжить с Джеком. И он не пустил меня, подбил мою руку, развернул острый нож лезвием наружу. Что ж, ему виднее.

Паттерсоны терпели меня еще семь недель. Мы провели еще несколько ритуалов, но уже без экстаза, без риска, без боли, в духе даосских медитаций, вглядываясь в струйки дыма, вслушиваясь в струны мира. Потусторонней Бури я уже не наблюдала, и даже не пыталась пройти сквозь Врата, я понимала, что густая, пружинящая тьма не пропустит меня сейчас, и не тратила зря сил. Мне было позволено пронести кое-что с собой назад, и было ясно, что завеса не спадет, пока я не освоюсь с этим дивным даром. Пока я не впитаю в себя весь свет серебряно-синей гексаграммы. Природа матового света по ту сторону век, света, который принимал форму НЛО, прояснилась. Свет присмирел, перестал давить, и просто напоминал о себе иногда, в минуты скорбной тяжести, как бы утешая, напоминая, что источник его уже в моих руках. И в прозвучавшем имени, которое так чудно рифмуется с Его именем.

И звуки этого имени поглотили меня. В каждой его букве я видела цвет красок, сочетая которые можно получить объемное полотно моего пути. Картину, которую мне еще предстоит написать. До середины сентября, я пробыла в прострации, смешивая краски в различных пропорциях, получая оттенки и полутона, но не прикасалась к холсту. Я рассматривала в свете полученного символа все, что случилось с нами. Наше стихийное знакомство, дни и ночи непрерывного обмена флюидами, душа элементаля, вытканная на веретене огненной страсти, амулет с ядом, подаренный на защиту от беды, на крайний случай. Его письма, его советы медитировать на звезду Бабалон, мое отрицание, мое неверие, мои эпилептические припадки, компромисс, чтобы потешить амбиции мага, главы Ложи Агапэ. Ревность, разрыв, почти развод, финансовый крах, приводы в ФБР, афера Хаббарда, участие Джека (вернее Джона) как эксперта (еще до встречи со мной) в процессе против продажного полицейского, который заминировал автомобиль некоего детектива. Смирение в глазах Джека, после смерти Кроули, желание уехать, убежать, в Альенде, в Израиль, к новой главе, к чистому листу, предупреждения о смерти, которые читались в складках его губ, и тот отрешенный торжественный жест, с которым он передал мне жезл с семиконечной печатью незадолго до того как… Как будто бы его Работа подошла к концу…

Мысли о возвращении в Калифорнию посетили меня с первыми порывами осеннего ветра. Он не был ни холодным, ни порывистым, просто имел другой запах. Терпкий и тревожный. Чтобы накопить решимость, я прошлась по рынкам и лавочкам Альенде, а также побывала в старой полузаброшенной церквушке, где набрала полные сумки сувениров. Коврики, подушечки, нити, краски, циновки, маракасы, кинжалы, подсвечники, шкатулки, коробочки, фигурки, куколки, пуговицы и даже засушенные насекомые под стеклом. Я попрощалась с Биллом и Нэнси, и покинула свой знойный рай.

В Пасадене меня ждала разгадка. Я не понимала толком, что ищу, но знала где нужно искать. В его записях и дневниках, не в тех, что связаны с ракетами, в других. Там, где затаилась причина, где скрыт мотив, куда закралась фатальная закономерность. Эти записи хранятся в ящике, который теперь стоит рядом с погребальной урной Джека. В одной емкости прах тела, а в другой – прах души. И если первое годится лишь на удобрение почвы, то второе удобрит мое иссушенное сердце. Однажды я уже пыталась открыть его. Хотела увидеть преждевременно то, к чему не была готова. Он увенчал крышку надписью, предупреждающей о смертельной опасности, для того, кто посмеет ее открыть. Я посмела, и сильно порезала палец, и больше не пыталась прочитать эти записи. Но теперь настало время узнать: какая тайна хранится за прочным замком, в густом покрове темноты, на желтых бумажных листах, в засохшем кармине чернил. В ящике, который оставил Джек.

Интерлюдия 2. Пэдди, сын Лая

– Итак, повторю условия еще раз, при включенной записи. Я, Рональд Лафайет Хаббард, согласился дать вам это интервью, хоть ни прибыли, ни рекламы оно мне не принесет. Если вы в какой-либо форме обнародуете нашу беседу, полностью, либо частично, письменно, либо устно, я буду иметь полное право разгромить вас в суде. Моя же выгода следующая – после того, как я отвечу на ваши вопросы, мы поменяемся местами. Вы согласны?

– То есть…

– То есть, я тоже возьму у вас интервью. И запишу его на пленку.

– Но зачем вам это?

– Это уже мое дело. У меня профессиональный интерес. Или вы согласны, или будем прощаться.

– Я согласен.

– Тогда назовите себя, и скажите, что вы согласны на мои условия.

– Я, Пэдди Бойл, согласен на ваши условия.

– Еще одна поправка. Опрашиваемый не должен моргать.

– Не понимаю.

– Если я моргну, то вы прекратите задавать вопросы.

– Это же нелепо. Вы моргнете тут же, и интервью окончится…

– Нет. Я буду держаться изо всех сил. У меня большой опыт неморгания. Смею вас уверить, вы успеете задать мне вдвое больше вопросов, чем я вам. Ну… Это такой акт взаимного доверия, можно сказать. Не верите? Хорошо, тогда как вам интервью в три раунда? Когда я моргаю, очередь переходит к вам, вы отвечаете на вопросы, пока не моргнете сами, и так три раза. По рукам, Пэдди?

– Ну что ж… По рукам, Рональд.

– Тогда приступим. Воды не желаете? А я выпью. Итак, я готов. Видите, я уже не моргаю.

– Вы будете отвечать честно?

– Не факт.

– Э-э-э-эм… Назовите ваше настоящее имя.

– Рональд Лафайет Хаббард.

– Сколько вам лет?

– Этому телу сейчас сорок один год.

– Что это значит?

– Это значит, что возраст человеческого существа не ограничивается возрастом его физического тела, просто большинство людей об этом забыли.

– Ваше вероисповедание.

– Саентология.

– То есть вы искренне верите в созданную вами же религию?

– Это не совсем религия, но да. Безгранично верю.

– Вы женаты?

– Да.

– Сколько раз вы были женаты?

– Хм… Несколько.

– Почему вы говорите об этом неохотно?

– Потому что мои жены не давали согласия на интервью.

– Хорошо. Помимо жен у вас были любовницы?

– Естественно.

– Вы проживали с осени 1945-го до весны 1946-го в Пасадене, в особняке по адресу 1003 Саут Орэндж Гроув Авеню?

– Да, я гостил там приблизительно в то время.

– Вы были хорошо знакомы с Джоном Парсонсом и его женой Марджори Кэмерон?

– Относительно.

– Кэмерон была вашей любовницей?

– Нет.

– Что вас связывало… Рональд, вы моргнули. Вы специально это сделали?

– Что вы, Пэдди. Прошло ведь больше минуты. Теперь моя очередь спрашивать. Вы готовы? Постарайтесь не моргать.

– Хорошо.

– Как вас зовут? Не моргать, мистер Бойл… Это не засчитывается. Давайте заново. Как вас зовут?

– Патрик Дональд Бойл.

– Как вас зовут друзья?

– Патрик. Пэдди. О’Пэд. Святой Патрик.

– Как вас называли в детстве?

– Хм… Так и называли. Пэдди, Пэд.

– Так как, все-таки, ваше имя?

– Пэдди Бойл.

– Сколько вам лет?

– Двадцать четыре.

– Вы взрослый человек?

– Ну да.

– Ваши родители живы?

– Да.

– Их имена?

– Мэгги и Брайан Бойл.

– Вы любите свою мать?

– Да.

– А отца.

– Ну конечно, что за вопросы.

– Сколько лет вам было, когда вы покинули дом родителей?

– Семнадцать.

– Сколько вам было, когда вы впервые переспали с женщиной?

– … Шестнадцать.

– Сколько вам было, когда вы впервые переспали с женщиной, Пэдди?

– Восемнадцать.

– Сколько лет было вашей первой женщине?

– М-м-м.. Около двадцать трех.

– Ближе к тридцати?

– Пожалуй.

– Вы любили ее?

– Э…. скорее нет, чем да.

– Она была похожа на вашу мать?

– Что?! Рональд, я не понимаю, что это вам даст. Это не совсем приличные вопросы, если вы не хотите оскорбить меня…

– Да, Пэдди, да. Не совсем приличные. И вы моргнули. Я не хочу вас оскорбить. Только профессиональный интерес. Вы моргнули и, к тому же, разозлились на меня. Не стоит, я вам не враг. Теперь ваш черед спрашивать. На этот раз обещаю продержаться подольше.

– Ну хорошо. Итак, в каких отношениях вы были с четой Парсонсов?

– В приятельских. У нас были общие интересы.

– Как вы оцениваете их отношения на то время?

– А я не оцениваю.

– А все же, что вы можете сказать об их отношениях?

– Страсть на грани сумасшествия. Джек, несомненно, нашел женщину, которая хоть на время заставила его позабыть о собственных комплексах.

– Каких комплексах?

– Сексуального характера естественно.

– Рональд, вы имели сексуальный контакт с Марджори Кэмерон?

– Нет.

– Они с Парсонсом не пытались вас соблазнить?

– Не думаю. Кэмерон не очень-то жаловала меня. Возможно, ревновала, возможно, что-то еще.

– Возможно, она подозревала в вас мошенника?

– Или убийцу. Мало ли что было у нее на уме. Она ведь неуравновешенна.

– Какие общие интересы были у вас с Парсонсом? Расскажите подробнее.

– Ну… У нас были общие знакомые. Мы оба любили читать фантастические романы, и проводить параллели из самых невероятных сюжетов с реальной жизнью. К тому же я сам тогда уже был писателем, и мне было полезно влиться в круг людей, для которых далекие звезды и мистические бездны сделались частью повседневной жизни. Джек представлял собой идеальную пропорцию. Он мечтал создать аппарат, способный поднять человека в космос, и в то же время пытался общаться с древними силами, подозревая, интуитивно, что подходит к одной и той же черте с разных сторон. Как-то мы обсуждали творчество Говарда Лавкрафта, и Джек заметил, что тот достиг большого прозрения, да только соскользнул за край, и попал в демонический плен. А вот Алистера Кроули он воспринимал всерьез.

– А вы не воспринимали Кроули всерьез?

– Ну почему же… Он поднял из забвения кучу всяческих философских проблем, однако очень серьезно погряз в них. У него была душа поэта, что ж вы хотите? Но я сумел вынести из свалки его трактатов пригоршню полезных идей.

– Каких, например?

– Ну, хотя бы то, что вождь, желающий вести людей к высокой цели, должен стать для них ни тираном, ни героем, и даже ни мессией, а настоящим богом. И цель должна быть настолько недостижимой, насколько это возможно. На пределе человеческого воображения.

– А не должен ли каждый человек сам стать себе богом, и сам выбрать свою цель?

– Каждый человек – звезда? Да что вы, Пэдди, какое там… Единицам из миллионов такое доступно. Если не махать этой самой целью перед ними на веревочке, то они вряд ли подымут голову к звездам до самой смерти.

– То есть слухи о том, что вы взяли у Кроули идеи и техники, используемые в дианетике и саентологии, соответствуют истине?

– Скажите еще, «взял»! Просто мы какое-то время шли рука об руку, но сэр Алистер забрел в непролазную чащу оккультизма, непрактичного и анахроничного, а я сумел сделать актуальную вещь, которая будет служить нашим потомкам.

– И главное – вашему карману… Какой годовой доход ваших детищ?

– Завидовать нехорошо, мистер Бойл. Не будьте ханжой. Ой, надо же, моргнул. Уж очень зачесался правый глаз. Стало быть, завершим второй раунд?

– Я готов.

– Как ваше имя?

– Пэдди Бойл.

– Возраст?

– Двадцать четыре.

– Вероисповедание данное при рождении?

– Христианство.

– Ваше настоящее вероисповедание?

– Телема.

– Вы верите в Бога единого и сына его Иисуса Христа?

– Да.

– Но вы ведь сказали «Телема». Итак, ваше вероисповедание, Пэдди?

– Я… я не знаю. Я верю в то, что человек может быть равен Богу.

– И вы тоже можете?

– Наверно, когда-нибудь…

– И что вам мешает?

– Не знаю.

– Ваши грехи?

– Да.

– Вы любите секс?

– Да.

– Вы все себе позволяете в этом плане?

– Пожалуй, нет.

– Вы знакомы с работами Зигмунда Фрейда?

– Кто же с ними не знаком? Но меня не увлекает подобное.

– Вы слышали о комплексе Эдипа?

– Это что-то про отрезание гениталий?

– У вас есть греховные фантазии?

– У кого их нет.

– Вы любите женщин постарше?

– Пожалуй…

– У вас был секс с замужними женщинами?

– Да.

– Вы испытывали чувство вины после этого?

– Да.

– У вас был секс с мужчинами?

– Нет.

– А с членами собственной семьи?

– Нет.

– А сексуальные фантазии на этот счет?

– На какой?

– Вам хотелось переспать с кем-либо из членов вашей семьи?

– Нет! Это мерзко.

– А с мужчиной?

– Нет!

– С мужчиной, Пэдди?

– Да. Один раз. Фантазия.

– Один раз, или с одним мужчиной?

– С одним мужчиной.

– Этот мужчина имеет отношение к Телеме?

– Д-да… Да какого черта! Ничего такого не было! Вы меня гипнотизируете!

– С чего вы взяли? Ладно, третий раунд. Спрашивайте, Пэдди.

– Как ваше имя?

– Рональд Лафайет Хаббард.

– Как ваше имя?

– Рональд Лафайет Хаббард.

– Сколько вам лет?

– Этому телу сейчас сорок один год.

– У вас был секс с Марджори Кэмерон?

– Нет.

– А с Джеком Парсонсом?

– Нет.

– А сексуальные фантазии на этот счет?

– Скорее, у него они были.

– Вы нарочно соблазнили его бывшую пассию, Бетти, сестру его первой жены? Чтобы насолить ему?

– Нет, он сам предложил нам переспать. О чем потом жалел, и сильно ревновал.

– Зачем он это сделал?

– Это была какая-то его магическая заморочка… Хотя я думаю, что таким образом он выражал недовольство самим собой.

– Правда ли, что вы с Бетти присвоили его деньги?

– Это были наши общие деньги, о чем имелась соответствующая расписка. Хотя, на суде сочли несколько иначе.

– Каков был вердикт суда?

– Они присудили отдать Парсонсу две из трех моих яхт, и выплатить компенсацию в размере трех тысяч долларов.

– Вы исполнили это?

– А что мне оставалось делать?

– Какие были ваши отношения с четой Парсонсов незадолго до смерти Джека?

– После суда мы не разговаривали, и не встречались.

– Парсонс и Кэмерон посвящали вас в свои оккультные дела?

– Да. Я некоторое время условно состоял в их Ордене. Но оккультными, как вы говорите, делами я занимался не только с Парсонсами.

– Что конкретно вы делали с Джеком?

– Я был писцом и свидетелем Джека, при проведении ритуала Бабалон.

– Что это за ритуал?

– Если вкратце, то это ритуал высшей сексуальной магии, целью которого является воплощение энергии богини Бабалон в физический носитель, и воцарение ее на планете Земля.

– И каковы были результаты?

– Результаты вы видите сами. Джек мертв, а Марджори постепенно выживает из ума.

– Вы специально что-то сделали, чтобы ритуал дал такие результаты?

– Да что вы, нет. Я был всего лишь писцом. Все остальное делал Джек.

– А Марджори? Какая роль отводилась ей изначально?

– Она должна была зачать дитя, и послужить проводником Бабалон. Тут я могу ошибаться. Мне было интересно другое.

– Вы уверены, что она теперь сходит с ума?

– Люди так говорят.

– Напомните, что такое комплекс Эдипа?

– Это не просто объяснить вкратце. Почитайте оригинальную трагедию Софокла, или хотя бы труды доктора Фрейда. Человека с этим расстройством мучают внутренние противоречия. Такой мужчина испытывает инфантильное сексуальное влечение к собственной матери, соперничает с отцом, и в то же время боготворит его. Но не осознает этого. В отрыве от семьи эта модель переносится на других мужчин и женщин…

– Понятно. Вы хотели пришить мне этот комплекс, чтобы посмеяться надо мной?

– Нет.

– А зачем же?

– Чтобы помочь вам, Пэдди.

– Помочь мне в чем?

– Подумайте сами. В вашей жизни определенно есть фигуры, символически соотносящиеся с персонажами эдиповой трагедии…

– Вы издеваетесь надо мной?

– Нет.

– Это вы убили Парсонса?

– Нет.

– Рональд, это вы подстроили взрыв в лаборатории Джека?

– Нет.

– Возможно, чужими руками?

– Нет, нет и нет.

– Хорошо… Ладно, Рональд. Вы очень хитры. Хорошо. Вопросов больше нет, можете моргать.

– Хм… Это и все, что вы хотели узнать, Пэдди? Хорошо, тогда завершим интервью. Воды выпьете? С лимонным соком. Пожалуйста, угощайтесь.

– Благодарю.

– Вы готовы? Глаза не устали? Хорошо. Итак, Пэдди, кто вы по профессии?

– Вы же знаете – я репортер.

– Но данное интервью вы не собираетесь где-либо публиковать?

– После ответов на ваши вопросы уж точно.

– Вы отвечали правдиво?

– Не факт.

– Вопросы, которые вы мне задавали, про чету Парсонс, содержали в себе ваш личный интерес?

– Отчасти. Да.

– Почему вас так интересуют эти люди? Вы знакомы лично?

– Да, мы были знакомы, но вряд ли они даже помнят мое имя.

– Так все-таки, почему?

– Хотел разобраться для себя. Только для себя.

– Пэдди, вы влюблены в Марджори Кэмерон?

– Да.

– Смотрите в глаза, Пэдди. Вы же не моргнули? Вы можете сделать это в любой момент, а пока что, будьте добры, – не отводите глаз. Вам хотели стать любовником Кэмерон, но у вас ничего не вышло?

– Да.

– Вы ненавидели ее мужа за это?

– Да.

– Вы желали ему смерти? Иногда, в мечтах?

– Да.

– И внутренне возликовали, когда узнали о его гибели? Это так?

– Да, Рональд, это так.

– И теперь вы рассчитываете, что у вас что-то получиться с ней?

– Да.

– Вы очень наивны, Пэдди.

– Да.

– Вы слепы. Вы идете за иллюзией. Не понимаете, чего хотите на самом деле. И не понимаете, в чем ваша вина. Почему вы не такой, как они? Что мешает вам быть звездой, воспетой мистером Кроули? Хотите, я скажу, что вам мешает?

– Нет. Не говорите. Я сам.

– Хорошо, Пэдди. Вот возьмите платок. Вы моргнули уже раз семь. Не стыдитесь, я сам такой же, как и вы. Для мужчин плакать – это нормально. Мы должны помогать друг другу. Все останется между нами. Сейчас я выключу магнитофон. Хотите воды? А чего-нибудь покрепче? Бурбона? Вот и славно.

Глава 4. Ящик Белариона

Я сдуну прах с руки своей. Пойду домой, к своим мечтам, к видениям и голосам. И растопчу их…

Джордж Фрей, человек более надежный, в отношении к своим умершим друзьям, чем Федеральный Банк к своим живым клиентам, в очередной раз сделал все в лучшем виде. Мать и сын были кремированы в один и тот же час, без лишней шумихи, с максимально причитающейся скидкой. Журналисты поспешили приукрасить это событие налетом дешевой мистики, и написали в своих газетах, что во время похорон «Марджори Кэмерон и еще двумя загадочными молодыми людьми был проведен «тайный обряд». Они перепутали меня с родной теткой Джека.

Я забрала урну с его прахом и некоторые вещи, которые оставляла перед отъездом, среди которых был и Ящик. Не помню, сколько дней прошло, прежде чем я его открыла…

Мне, словно бы необходимо надышаться всласть, прежде чем я погружусь в пространство личной памяти Джека. О, как я желаю услышать персональное приглашение к старту, получить официальное позволение на вскрытие замка, хранящего в тайне оборотную сторону жизни мистера Джона Уайтсайда Парсонса, по документам записанного, как Марвел Парсонс, для ближнего круга известного как Джек, брат 210, Топан. Хотя бы вещий сон, а еще лучше – прямой астральный контакт. И где, как не в Каретном доме, эта связь может быть налажена отчетливее всего? Новый алтарь возведен прямо над местом взрыва специально для этой цели. Но уединиться безумной вдове не удается, потому что все вдруг бросаются опекать ее.

– Кэмерон, я боюсь, как бы ты не сожгла мою комнату.

– Не бойся, Бобо.

– Ты не в себе сейчас.

– А в ком же я, по-твоему?

– Нужно жить дальше, Кэм.

– А я разве не этим занята?

Все они приписывают мне низменные человеческие мотивы, все они приземляют меня, и я не могу воспарить достаточно высоко. Кэмерон скорбит, Кэмерон сходит с ума от горя, Кэмерон компенсирует утрату…

Сал Ганси смеется над моими попытками войти в транс, шутит про образ типичной ведьмы и показательные ритуалы (я не могу сохранять полную тайну, поскольку он является фактическим хозяином Каретного Дома), находя их в недостаточной степени театральными. Он полагает, что я играю в экзотику, и даже пытается мне в этом подыгрывать.

– Послушай, дорогая, я знаю одну ведьму из Палм-Спрингс, ее зовут Мадам Грей. Она занимается всякой такой хиромантией и тому подобным вуду. Думаю, ты могла бы у нее многому научиться. Ее приемный покой действительно внушает мистический трепет. Все эти черепа, египетские значки, нефритовые пирамиды…

– Просто отвали, Сал!

Но такие люди отваливают, только если страх берет их за загривок.

Тем утром он выглядел так, будто обделался в собственной постели. Глаза были полны слёз облегчения, но ему не хватило честности, чтобы поблагодарить вслух свою спасительницу. Сал встретил во сне Джека, держащего в руках колбу со вспыльчивым реактивом, и когда он попытался помешать какому-то химическому процессу, то очутился в весьма неловком положении. Он якобы проснулся, лежа на матраце, но тело отказывалось повиноваться ему. Вокруг бродили жуткие тени, к нему прикасались склизкие щупальца, он был парализован, и никто не слышал его воплей о помощи. Так продолжалось трое суток, и только мой утренний смех, когда я, умываясь, пролила за шиворот ледяную воду, пробудил Сала от кошмара. Я не стала говорить, что сонный паралич, в большинстве случаев, – вполне безопасное явление, которое является порождением страхов самого спящего, и что его субъективные трое суток – это всего лишь три секунды в мире бодрствующего. В дальнейшем он проявлял большее уважение к моим «колдовским играм».

Однако у этого нахального выскочки получилось то, что было недоступно мне. Он уснул, и встретил Джека. Мои же попытки встречают только ощущение сосущей пустоты под сердцем, и равномерное давление серебристо-синего матового света на глазные яблоки. Семь равноотстоящих углов, печать йони в пустом пространстве по центру, сефира Нецах в семикратном отражении, роза Венеры[11] – вот, что стоит между мной и Джеком, и это тот единственный замок на двери, разделяющей наши миры. А что есть ключ? Тут лучше промолчать, если знаешь. Ведь чтобы посметь открыть эту дверь, достаточно только желания.

Попытки вскрыть сию печать часто приводят меня к беспамятству. Способность адекватного восприятия происходящего порою возвращается ко мне в самые неожиданные моменты. В саду, где в попытке убежать от утра, преодолена была не одна сотня световых лет. В спальнях мужчин и женщин, которые оказываются настолько наивными, что хотят утешить меня ласками. В заброшенном доме, меж холмов, куда я попадаю, вцепившись в пояс пылающего ангела, чтобы выведать у него секрет взрыва в лаборатории. Он числится в низших чинах меркурианской свиты, он так пыхтит и громыхает, несясь в свою обитель, что даже не замечает дерзкой безбилетной вдовы, и только когда Рената Друкс отталкивает меня от зияющего провала окна, я, не срывая стоп-крана, соскакиваю с его небесного экспресса, да так, что все этиры за мгновенье выстраиваются в обратную цепочку, и где-то в нижних слоях, я вижу мужчину с лицом цвета копченого бекона, подкладывающего колбу с гремучей смесью под половицу, неподалеку от рабочего стола Джека. «Не смей выпрыгивать с балкона, ты только ноги себе переломаешь!» – кричит Рената. «Взрыв был подстроен. Младший ангел Ртути явил мне преступника!», – отвечает Кэмерон. О да, они имеют все основания считать меня безумной.

И вот, я уже открываю Ящик. Имя Пандоры давно замусолено, самое время для шкатулки Белариона. Он прикрепил на крышку листок с надписью. «Кто ступит далее под этот темный свод – в душе своей проклятье обретет». Кажется, так было написано на одной из египетских гробниц, в попытках исследовать которую погибло множество авантюристов и ученых.

Смертельная угроза, в конце концов, становится именно тем, что сподвигает меня к решительному шагу. Марджори Кэмерон должна оставить прежнюю форму, она слишком долго двигалась и издавала звуки, не зная, что за черными гранями деревянной шкатулки уже давно выстроена вселенная, где нет места ей прежней. Где она – всего лишь промежуточное звено, кокон, таящий чудо, часть мнимого уравнения, ответ на которое – натуральное целое число. Но обо всем по порядку. Даже сверхновая звезда разворачивается во времени.

Рука, исполненная решимости срывает замок, на этот раз без царапин и других болезненных предзнаменований. Темнота пахнет прелой бумагой и порохом. На самом верху плотной бумажной стопки – письма. Вероятно, самые последние, или же самые перечитываемые.

Письмо от Карла Гермера, резкая негативная критика. Старый колбасник (герметичный в своих суждениях, как запертая колба) порицает Джека памятью покойного Кроули, и от имени O.T.O. запрещает использовать и распространять техники Ордена. Вот копия извещения о смерти Великого Зверя, замусоленная сотнями рук. Снова Гермер, и снова высокомерные предостережения. Последние письма от Кроули. Тексты пропитаны британским двуличием, отеческая похвала неотличима от патриархального гнева. Он сожалеет, что его неприязнь к Хаббарду оправдалась в высшей степени (или же его просто огорчило прекращение финансирования со стороны Джека). Он доволен продвижением Собеседования с Ангелом Хранителем[12], но видит краеугольные погрешности, к примеру нежелание полностью отречься от низшего эго (или попросту завидует реактивному прогрессу молодости). Он одобряет рвение, с которым «возлюбленный сын его» распространяет Liber OZ[13], и двумя письмами ранее корит его за недостаток смирения (или же никак не может забыть резкую критику Джека касательно не соблюдения членами Ордена своего же Кодекса). Да, еще Кроули предупреждает Джека, что его легкомысленное увлечение «таким существом» как я, Марджори Кэмерон, может разрушить его и без того хрупкое душевное строение. Ах, как вы прозорливы, дорогой король Патагонии!

Письма от других братьев и сестер. Ощущение такое, будто Орден был построен на фундаменте всеобщей зависти и спеси. Джека дергают все, кому не лень, все, кто может держать в руке перо, считают своим долгом указать на то, какой он дилетант и выскочка. Они пророчат мировые катаклизмы, и магическое вырождение, называют его еретиком (о, разве не высочайший комплимент?), заочно лишают права дополнить Книгу Закона еще одной, четвертой, уравновешивающей главой. Где-то здесь в шкатулке лежат рукописи и комментарии к Liber 49, книге Бабалон[14], но до них еще нужно добраться. Здесь, в его письмах и личных заметках открытым языком сказано то, чего мне вовек не расшифровать, пусть даже я прочту эту книгу девяносто три раза.

Мои письма к Джеку лежат отдельной стопкой, перевязанные красной лентой. Я бы всплакнула, если бы не помнила, в каком беспорядке в недрах моей мебели были разбросаны ответы на них.

Орденские наставники теребят несчастное «Лунное дитя»[15], написанное Кроули еще в начале двадцатых, снова называют Джека гордецом, и грозят мощными кармическими отдачами.

И опять семиконечная звезда, застилает мне взор, но я еще успеваю прочитать про «взбалмошную супругу», которая никак не годится на место проводника Бабалон, которая не выдержит и сотой доли атомного потенциала Богини, и что проведенный ритуал не имеет за собой достаточной энергии, и что Джеку впору бы ограничиться женщиной-элементалем, и не пытаться взять себе в супруги Богиню…

И крышка Ящика захлопывается. Потому что мой ум слишком отягощен совпадениями, измучен падениями, и поражен прямыми попаданиями. И чтобы продолжить чтение, нужен кто-то другой, кто-то на порядок легче, кто-то способный к непредвзятому восприятию. Потому-что все мои догадки подтверждены, и я как будто бы обречена читать историю своего планирования и зачатия с последующими комментариями и сопроводительными мнениями экспертов. Потому что его элементаль – это я, и Работа Бабалон действительно проводилась нами, и я имела наивность полагать, что просто помогаю Джеку, отыгрываю роль жрицы и Тангейзеровой Венеры[16], как того требует ритуал…

На следующий день я покупаю у мальчишек небольшую птичку. Очередной повод поговорить о моем сумасшествии. Каких только тварей не было в Каретном доме, но всех, почему-то, разозлил этот радужный зяблик. Будьте предельно осторожны, мои доброжелатели и опекуны, Ящик открывается!

Так слушай же, птичка, слушай Книгу 49, отчет о магическом эксперименте! Книгу, к которой я отнеслась в прошлом с недостаточным вниманием, и которую тебе, птичка, предстоит в будущем прощебетать всему миру. Свет твоей магии, Джек, и сейчас наполняет меня горьким нектаром поэзии! Теперь я буду всего лишь чтецом, а ты, птичка, будешь терпеливым слушателем. Так мое пристрастное эго будет лишено права присутствия.

Итак, «к январю 1946 года мой стаж в изучении и практики Магии насчитывал уже семь лет»

…Он призывал ее на протяжении двух недель, под ветра свист и грохотанье бури. Она пришла, по степени ему равна, с копною бронзовых волос, тонка, умна и взбалмошна, огонь воздушный. А потом они в постели упивались вожделеньем во славу Госпоже, чье имя сто, и пятьдесят, и еще шесть. (Ну, это нам известно, птичка). Потом она уехала в Нью-Йорк, чтоб отказать былому ухажеру. (Ты помнишь, птичка, как там его звали? И я не помню). Жрец Бабалон продолжил ритуал в пустыне. И голос был ему. Калифорнийский Моисей.

Она вещала, что придет, что нужно все отдать, что будет пламя и любовь. Что будет женщина-сосуд, вино и ласки придадут ей форму, кровь и слезы – ее наполнят. Он подготовит все, затем уйдет, и не вернется прежним. И будет он распят жестоким Василиском. Она останется повелевать различными чинами, и станет изгнанной сперва, затем же – вожделенной. Пробьет одиннадцатый час, и соберутся вместе новые адепты, и будет их любовь священна. (Ты веришь, птичка?) Возможно ли, чтоб было так? Яосушутебякакчашу, милый мой!

Едва лишь Книгу написав, он приступил к Работе. Писец, его помощник (нам, птичка, ненавистно его имя), транслировал регламент ритуала. Она настаивала на полной тайне, одиночестве, однако же позволила спросить три раза. Он произвел шесть инвокаций, в перерывах между сном и медитацией…

…Беззвездной глухой ночью, в перерыве между чтением и медитациями, я начинаю клевать носом, точно так же, как делает мой зяблик во время кормежки. И с каждым движением головы, все мое тело, как будто бы опускается вниз, по невидимой крутой лестнице, ступени которой мягко пружинят под ногами. Все вокруг затянуто рваной паутиной. И чем сильнее я обмахиваю руками свое тело, чтобы избавиться от паутины, тем больший клубок нечистого секрета, наматывается вокруг моего худосочного тела. Я продолжаю спуск. Скоро, вместо очередной ступени, ступни мои опускаются на что-то скользкое, копошащееся, состоящее из множества мелких фрагментов. Вспоминается черная жирная икра осетровой рыбы, которой меня угощали в Париже. Эта субстанция хочет сделать меня своей пищей.

«Я допустил ужасный промах», – написано у Джека.

Он поддался низменному, и открыл канал в пространство Клипот. И теперь я, ментально повторив его путь, спустилась сюда, теперь мои гневные порывы по отношению к людям, утешающим меня, мое злорадство по поводу кошмаров Сала Ганси, питают эти зловонные зародыши мирового беспорядка. И это может разразиться катастрофой. Я разрезаю мрак и слизь острым лезвием семиконечной звезды, я кричу имя Ее (Бабалон!), и лестница над головой скукоживается, как бумажный пакет, и ткань паутины лопается, и сила Богини выбрасывает меня на поверхность…

«Элементаль не был высвобожден должным образом. Это было исправлено. Ты был виновен в проявлении человеческой ярости, из-за чего нарушился поток силы. Остерегайся, если ты поколеблешься снова, мы, несомненно, умертвим тебя», – читаю я дальше, уже вечером, после того, как мощный зев пылесоса поглотил мерзкую массу личинок, которые просочились за мной из мира идеальных кошмаров в несовершенную явь. Моя оплошность – я должна была закрыть дыру, а не надеяться, что благая ярость Богини соблюдет за меня эту предосторожность. Я трижды просмотрела все щели в доме, пока не убедилась, что личинки полностью уничтожены.

Но катастрофа уже стояла пороге. И на этот раз, мой внутренний разлад приобрел континентальный масштаб. В первый день ноября 1952 года тело Америки едва не лишилось самой сексуальной из всех своих частей тела – полуострова Калифорния. Проекцией Клипот, при содействии Министерства Обороны, в этом деле послужила водородная бомба[17].

Я действовала быстро. Все люди, живущие в то время рядом со мной, все, кому я, и кто мне был не безразличен, получили предупреждение, и приглашение. На остров Каталина вместе со мной поехали только те, в ком еще не окончательно было притуплено ощущение связи с Матерью-Землей. Бобо Джексон и Джоан Прайс. Последняя немного позже получила заслуженную награду – место Королевы Плодородия в нашем магическом ковене «Дети Бабалон», или просто «Дети» – для краткости и конспирации. На острове мы втроем, целые сутки медитировали и пели гимны, взявшись за руки, и клянусь покровом Нуит, я почувствовала толчок в момент взрыва, и мучительное напряжение потом, когда пласты земной коры рвались на излом и ломались на разрыв. Я попросила Бабалон сохранить мой земной рай, мой храм на берегу океана, мой калифорнийский алтарь, чтобы я смогла выполнить предстоящую Работу. Она сделала, как я просила.

«Подтверди – желаешь ли ты продолжить»? – звучит очередной вопрос. И я, как и мой муж, магический союзник, вслух отвечаю: «Да, желаю»!

«Ты станешь живым пламенем перед тем, как она обретет плоть»… Но и это нас не останавливает.

По возвращении в Пасадену Ганси и его сожитель Фошауг клеймят меня безумием и прогоняют прочь из Каретного Дома. Все, как предсказано: «И она будет блуждать в колдовском лесу, в Ночи Пана, и познает тайны Козла и Змеи, и детей, которые скрыты вдали». И я блуждаю, от одного дома к следующему, из одних объятий – в другие, и третьи, и четвертые. И всех, кого пугает мой проклятый образ, всех, кто отрекается – тех я предаю забвению. Кто разделяет мою боль и несет в сердце искру свободы – я привлекаю в Семью.

«Собирайтесь вместе открыто, для песен, танцев и празднований. Собирайтесь вместе тайно, обнаженные и бесстыжие, и наслаждайтесь во имя мое».

Мы с Детьми находим заброшенный дом у Красивой Горы – отличное место для Нового Храма.

Магический партнер, носитель огненного жезла, и подлинное обличие борьбы за свободу, сам приходит ко мне. Лерой Бут – темнокожий, пылкий, страстный бунтарь, входит в меня, как недостающая деталь в разладившийся механизм. Рената Друкс восполняет отсутствие Джека, и противоположная полярность только подтверждает закон гармонии. Милая Нэнси Паттерсон тоже со мной, как и Джоанн Прайс, и Джулия Макдональд. Вместе они представляют собой такой мощный заряд иньского потенциала, что дефицит потока ян восполняется в считанные дни. Настоящее изобилие мужчин, различных рас и темпераментов. И Генрих, тот продавец из бакалейной лавки, что попал под чары поэзии тем вечером, перед взрывом, – он тоже среди нас. И еще один, ирландец-журналист из окружения Жирайра Зортиэна, ошивается неподалеку, но не решается примкнуть к нам.

Джек, ведь ты не стал бы ревновать меня к Лерою? И к чёрту полагающийся траур, к чёрту социальный статус и все эти бабулькины традиции! Его кожа блестит на солнце, как темный полированный нефрит, он полон сил, вожделения, и презрения к рабским устоям. Да он немного глуп, но он умнеет не по дням. Совершенно не воспринимает Книгу Закона, даже на слух, но свободно владеет языком экстаза. Он наполняет мой сосуд, и Бабалон смеется сквозь меня. Он масть жезлов, а не мечей, мой новый рыцарь. И он помог мне освятить наш талисман.

Когда пришло время, я позвала еще троих, ведь колесницу Грааля могут привести в движение только четыре керубима[18]. Все совокупное сознание человека, как пишет наш возлюбленный отец, сокрыто в семени. И прозревает он его, лишь когда разум растворяется в оргазме. Я растворила свой. Ты слышал, Джек, как я взывала к Ней?! Наше с тобой Дитя, должно появиться на свет в середине следующего лета. Его астральный двойник уже вошел в меня. Я ношу под сердцем Звезду Полынь, четыре жезла помогли мне воплотить Ее. Это твой ребенок, Джек, хоть многие считают, что такое невозможно!

В зачатии Звездного Дитя, как следует из законов космической генетики, должен принимать участие хотя бы один внеземной родитель. И у меня получилось соблазнить его. В перерыве между ритуалами зачатия, я съездила в Лос-Анджелес, где после общения с доктором Хёрдом (коллегой того самого Хаксли, которому наш возлюбленный Зверь в 38-м году, по слухам, открыл врата в волшебный мескалиновый рай) узнала о прямом, хоть и весьма опасном способе привлечения астрального любовника.

Все оказалось очень просто. Неподготовленного человека могут свести с ума всего несколько кусочков безобидного с виду кактуса. Даже бывалый практик не всегда отличит галлюцинацию от подлинного контакта, но пейотное сновидение дарит человеку воистину невозможный опыт. Каждый практик получает тот опыт, которого он заслуживает, исходя из чистоты своего восприятия, личного культурного мифа, способности владеть своими инстинктами и эмоциями, а также (что крайне важно) наличия личной Цели и Воли к ней. Желающие «чего-то необычного» получают сеанс цветной мультипликации, вычурной и несвязной, а искатели бога – набор стереотипных религиозных откровений. Мне удалось установить контакт с инопланетным сознанием. Я, в некотором роде, соблазнила его, однако, с той же уверенностью можно утверждать и обратное. Мне стало понятно, почему первооткрыватели мескалинового чуда не описали подобной возможности, хоть и намекали на ее вероятность. После столь яркого осознания, проблемы планетарного масштаба предстали предо мной в иной окраске. Апокалипсис показался меньшим злом. Джек, ведь ты бы не стал ревновать меня к электро-магнитной вибрации из другой галактики? И правильно, ведь «все твои любови священны

После того опыта, в моем поле зрения появился дым. Его стало так много, что я могу просто брать его из пространства и переносить на холст, без всяких красок. Зеленый, синий, сизый дым. Мы постоянно курим с Джинн Священную Траву. В его ежесекундно меняющихся чертах всегда проступает семиконечная звезда. Здесь, в безлюдной бьюмонтской тиши сквозь этот дым частенько можно разглядеть инопланетный свет. И где все эти репортеры, жаждущие сенсаций, куда только смотрят их слепые объективы? Здесь каждую ночь предоставляется возможность зафиксировать чудо. О, это подлинный свет космических объектов, которые проникли в земную атмосферу много лет назад, и уже почти нашли способ коммуникации с недалекими трехмерными землянами. Когда мы все очистим двери восприятия, то сможем увидеть больше измерений.

Все, кто этого не понимает, через некоторое время, уже совсем скоро, превратятся в отработанную материю, в космический отброс. Как можно говорить об идеях Свободы и Равенства, и отрицать при этом бесконечную вариативность природы любви? Как можно настаивать на однобоком, исключительно белом, категорически мужском, сугубо рациональном? Подобно моей матери отстаивать семейные устои, прогнившие еще за три поколения до ее рождения, приведшие ее к сверкающему мусорному баку безрадостной американской мечты. Сколько в мире подобных ей, высокомерных первосортных домохозяек, уверенных, что природа любви – самоограничение, а дети появляются на свет во грехе? Подобно Карлу Гермеру взойти на трон почившего владыки, и из страха потерять насиженное место, отрицать любое новшество, любой эксперимент, любую авантюру духа. Достойно ли нести знамя Телемы, просвещения и любви без границ, будучи при этом столь черствым и инертным? И даже среди некоторых Детей распространились метастазы отрицания. Неужели они думали, что призывая Силы столь масштабных изменений, впуская в мир безумных скакунов Новой Эпохи, они смогут продолжать жить своей привычной безопасной жизнью? Их страшит теперь безумие, разрушение и страсть. В таком случае: прочь! Прочь отсюда, вы не нужны! При переезде в новый дом, не стоит брать с собой старый хлам.

Сквозь струи волшебного фимиама я постоянно слышу один и тот же невероятный ритм. Он сочится их далеких космических пространств, его излучают звезды, все их пульсации смешиваются на палитре моего обновленного сознания, и из хаотической мешанины излучений проступает отчетливая картина. Мой внутренний слух не может уловить эту мелодию в полной мере, но природа ее такова, что из каждого, минимального такта вырисовывается вся картина, циклически, спирально повторяет предыдущую гармонию, обрамляет последующую копию кружевами новых зародышей.

Я помню, Джек, ты рассказывал мне об открытом несколько лет назад эффекте голограммы, которая раскрывает новые свойства природы света, свойства любой микрочастицы воспроизводить целую картину макротела. Но это свойство стало открытием для современных ученых, а беспечные дети среднеамериканских пустынь во время пейотных ритуалов наблюдали принцип великого-в-малом много веков назад, даже не пытаясь дать этому название. Это была их естественная магия, они созерцали космические лабиринты и слушали ритм звезд, не покидая своих лежанок, и величайший закон Трисмегиста был для них столь же естественным, как распускающиеся по весне листья. Теперь и нашей отсталой многоученой цивилизации открылся этот метод.

Мескалиновый экстракт перемещает мой фокус в правильное положение, и я наблюдаю, как звездный свет развертывается из самого себя, и слышу ритм этого вселенского чуда. И из него отчетливо выделяется один, безумно прекрасный, простой, и в то же время гармоничный фрагмент. Это мелодия звезды, которая готовится осветить своими лучами нашу планету. Это ритм Нового Эона, гимн Свободных Детей, и прелюдия ко всеобщей Любви. Это то, ради чего положил жизнь Великий Зверь, и ты, Беларион. Но я не могу его расшифровать ее. Я даже напеть бы не смогла этот ритм, как не смог бы глухой от рождения человек по движению смычков представить себе мелодию концерта для струнного квартета. Это как современный словарь для носителя мертвого допотопного языка. Между нами цепь поколений и череда мутаций.

Но Работа начата, и я должна ее закончить. Мне телеграфируют шифр, и мне был вручен ключ. Фрактальный ритм звезд, и семиконечный символ. Мне не хватает, пожалуй, тишины, внутреннего спокойствия. Все вокруг говорят, что я слишком экзальтирована, что им нелегко выдерживать тот ток, что течет по моим проводам. Кто-то и вовсе утверждает, что мое место в клинике для полоумных. Это их право. Но мне и в самом деле не расшифровать космический ритм в этой суете.

Джек, что бы ты делал, на моем месте? Да. Ты бы надел хламиду отшельника, произвел бы работу под указующим перстом буквы Йод[19]. Именно так ты получил Книги Бабалон и Антихриста. Именно так, под сенью египетских гигантов, Великий Зверь внимал Айвассу. Мне тоже следует предпринять паломничество, оборвать связи, очистить внутренние меха для вливания новых вин. Среди песков и зноя мой слух станет острее, а ум спокойнее.

О радость и экстаз! Труби же в свои горны, провозглашая славу, над плотью, лесом и водой! Тетелестай! Все кончено! И это лишь начало… Ящик Белариона открыт! Святая Блудница уже нисходит на землю детей своих, но голос Ее еще не разборчив. Но скоро, очень скоро, мой обновленный ум объемлет все! Вперед, в пустыню!

Глава 5. Свидание в пустыне

Подошвы моих новых сапог пересчитывают песчинки, впитавшие солнечную мудрость. Мои руки ласкают кожу кактусов, излучающих лунную песнь. Все лишнее оставлено позади. Со мной моя верная Фрейя, и рыжая шлюха с большой грудью и красным, в горошек, шарфом. Собака, прошедшая полноценный ритуал изгнания (чтобы посторонние сущности не последовали за мной, пользуясь ее телом) и сувенирная кукла, купленная уже в дороге. Да, еще новые сапоги – в старых завелись брауни[20]. Птичку, как это ни прискорбно, пришлось оставить дома. Она бы не выдержала ни изгнания, ни жаркого зноя пустыни.

Я одна, как физически, так и астрально. Все эти Джоан, Бобо, Ренаты, Бадди, Салы и им подобные уже депортированы из моей диктаторской республики. Там же и Карл Гермер вместе с Джейн Вольф. Там мама, папа, братья, продавцы, молочники и уличные прилипалы. Там же Великий и Ужасный Волшебник Телемской Обители.

Вокруг меня пустошь. Я понимаю, в чем ценность таких мест. Здесь нет границ веков. Здесь такой же не XX век, как и не XV, не III, и не минус XXIII. Здесь не было Христа, папы римского Григория XIII, и вообще никакая римская зараза здесь никого не распинала, и не вводила своих топорных цифр и календарей.

Это смешно, но у меня даже нет определенного пункта следования, своей облюбованной маленькой пустыни. Ехать в Мохаве, личный храм Джека кажется вульгарным святотатством. Я просто скитаюсь по каньонам Палм-Спрингс, по наитию выбирая места, позволяя интуиции вести себя. Нетрудно догадаться, Кто на самом деле ведет меня. Быть может это Новые Сапоги? О, нет же, это Она, малышка Би, рыжая блудница, развратная богиня кукольного мира.

Фрейя орошает сухую землю каплями слюны, стекающими с розового языка. Девственный каучук подошв приобретает первые шрамы. Куколка указывает путь. И вот он – первый оазис, – излучающий радужный свет шипящий водопад над терракотовыми клыками горного ущелья. Затихнуть, прислушаться и замереть. Пожалуй, я не достаточно очистилась от суеты, – космический ритм пульсирует далеким призраком, скорее в моей памяти, нежели в реальном времени. Вода смоет все лишнее, а я отправлюсь дальше, глубже, и стану еще тише. Сомнений нет, под ногами разворачивается именно та дорога, которая нужна мне, не так ли? Подай мне знак, подай мне зна… На склоне ущелья стоит, вперив в небо свою морщинистую голову, мясистый коричневый кактус. Его, ощетинившееся колючим пухом лицо, имеет форму правильной гексаграммы. Он тоже принимал вибрации нашей Звезды!

Я отламываю от короны стебля, от одного из лучей звезды, несколько высохших на солнце чешуек. Плоть кактусового причастия размякает у меня во рту, расползается горечью к самому горлу, дразнит язык и нёбо анестезирующей терпкостью. Теперь Фрейя завидует тому, сколько слюны падает с моего языка. У собак это механизм терморегуляции. И мне становится не так жарко, я больше не нуждаюсь в душной тени валунов. Легкий ветерок овевает мое тело со спины, чуть выше лопаток и левее позвоночника. Куда ни поверни, – на север ли, на восток, – он дует в левое плечо, мятно холодит область сердца. Ему нужно дать имя. Пускай он будет наречен Ион. Осколок святых для меня имен. Ветер по имени Ион курсирует следом, словно к плечу привязан невидимый дирижабль, пропеллер которого направлен в мою сторону. О нет, это не приспособление, облегчающее прогулку по жаре. Он поводырь, он конвоир, мягко и беззлобно толкающий в спину обреченного арестанта.

Прежде чем продолжить путь, я оглядываюсь на свой горящий куст, и вижу, что его продолговатая тень на раскаленном песке создает очертание одного из тех летательных аппаратов, что рисовал мне Джек, когда в пылу вдохновения собирался устроить нам полет на Луну, в самом деле, наяву, при помощи пороховых двигателей, еще до конца 60–х годов…

Вперед и вверх, на самый гребень каньона! Колючки, пыль, камни и ямы меня волнуют в той же степени, что и пробежавшая в пятидесяти ярдах поодаль аметистовая ящерица. Я просто любуюсь всем этим. Ион отлично справляется с должностью проводника – я не вижу всей карты маршрута, и конечного пункта прибытия, но у меня есть самый точный во вселенной компас. Каждый шаг пути, каждый поворот головы отражается на чувствительном циферблате моего сердца. Сладкая, сравнимая с сексуальным возбуждением щекотка, равномерно возрастает по мере того, как я выбираю правильное направление и делаю следующий шаг к нему. Когда же из-за непроходимого рельефа, или кратковременного замешательства, приходится шагать не туда, Ион лишает меня своего дуновения, и компас сердца замирает в тревожной обыденности.

Вниз, но все равно вперед, на дно заросшего колючими кустами оврага, на самое дно, чтобы оттолкнуться от него и снова, шатаясь и сплевывая песок вместе с остатками кактусовой жвачки, продираться вверх. Перепрыгнуть с большого камня на камень поменьше, и еще один прыжок, в устье высохшего ручья. Змеиться меж колючих стражников песчаного золота, стараясь дышать ровно, и не слишком щурится от солнца. Вести себя естественно и не подавать виду, что ты здесь лазутчица, сохранять невозмутимость, когда дразнящий сердце холодок ненадолго пропадает.

Вернись, вернись, о сладостное ощущение! Помню, как испытала тебя впервые: мне было двенадцать лет, во мне только начинали созревать первые стремления к любви. Объект первого девичьего увлечения тогда еще отсутствовал, его приходилось выдумывать самой, смешивая облики и черты одноклассников с невозможными монохромными полубогами из романтических кинокартин. Целыми часами, а то и сутками я раскручивала спираль наших вымышленных любовных прений с брюнетом Джо, пока его не оттеснял на второй план скуластый Эндрю, новый чемпион либидных соревнований, исправивший все ошибки своего предшественника. Затем их место занимал некий загорелый силуэт (он не всегда принадлежал мужчине), державший крепко, говорящий низко, целовавший дерзко. Это обязательно была тайная дружба, перераставшая в страсть. Это была жизнь вне родительского контроля, побег из школы, прогулка в парке под ручку с невидимым, но более реальным, чем многие живые люди, любовником. И знакомый ветерок дул над левой лопаткой, и компас сердца заводил в самые укромные уголки городских окраин, где, казалось, даже деревья и ручьи служили усилением идеального образа. И я представляла, как мы запечатлеваем наш союз способом простым и древним, вобравшим в себя все чаяния влюбленных языческой эпохи. Я брала нож и отображала на древесной коре простейшую математическую операцию по сложению инициалов. Так скреплялся союз с придуманным партнером. И все, кто был позже, все, кому было позволено трогать, лобызать и проникать, все они носили те, или иные черты несуществующего оригинала. Это ли не магия, это ли не естественное девичье ведьмовство?

Вот и сейчас Ион ведет меня все по знакомому лабиринту вожделения, и я вижу то самое дерево, с серебристой, почти что белой корой, и рука уже нащупывает старые зарубцевавшиеся шрамы чуть пониже толстой ветви, и я не успеваю удивиться, почему в этом каньоне растет дерево из окрестностей моей школы. Что здесь вырезано? Мои инициалы, конечно же. Еще мирское имя, осенившее мою жизнь проклятьем с подачи моей набожной тетушки, проклятьем, цепкие корни которого я до нынешнего времени не могу выкорчевать из своей души. А вот, практически на высоте моего роста (я росла быстрее дерева, но оно тянется к небу и по сей день) другие инициалы, уже взятые в изогнутый обод сердечка. Б. и Х. Белар и Хилар. Ион! Как будто мятный леденец провалился вглубь грудной полости, и каждый вздох щекочет внутренности.

Кстати, а почему символ любви, сердечко, имеет такое начертание? Разделите его вертикальной линией. Наложите на картинку из теософского журнала, где семь энергетических центров нарисованы на человеческом силуэте. Верхняя точка пересечения полусердечек будет в зеленой чакре, нижняя – в оранжевой. Вот вам и любовь.

Вместо двух центров человеческой любви, небесная Любовь сплетает воедино семь средоточий (уже не вертикально, но ведь человеческое существо не двух- и даже не трехмерно). Она порождает нечто большее, чем просто сумма половой, душевной, умственной и прочих связей. Звезда о семи лучах символизирует явление гораздо более универсальное, ту безумную, нечеловеческую, невозможную Любовь, суперпозицию «всех любовей», которая вызывает страх у повального большинства адептов любви животной и социально приемлемой. Она вскрывает их тайные желания и пороки, после чего они в порыве рефлекторного отторжения сжигают слишком соблазнительных ведьм, на костре общественного презрения.

…Ох, пора прекращать эту внутреннюю проповедь. Здесь стало слишком жарко, малышка Би, моя маленькая бесстыжая шлюшка. Там, чуть ниже дерева с нашими инициалами, под холмом, течет вода, и это очень кстати. И мне, и Фрейе, и даже тебе прохладная вода не повредит. Мой соглядатай, Ион, подтверждает, что мы можем спуститься к ручью. Бежим, бежим! Мы все светимся радужным цветом Любви! Мы искримся на солнце, в воде, на крыльях воздуха, в кристаллах пыли. Прохлада проточной воды и жар песка сливаются во мне, порождая полную неги и сладости волну. Я растворяюсь в перламутровом песке, сливаюсь с трепетом раскаленного неба…

Ах, что за чудо! Просто рай! Не христианская приманка для убогих духом, а полное единение всех частиц. Целостность! И все во мне, и все есть я. И нечего терять, ведь все мое! И я поверила бы во всемогущество и вседозволенность, если бы мой муж сейчас явился предо мной. Без всяких сантиментов, просто взъерошил бы мои волосы, и сказал бы какую-то ласковую нелепость…

Можно еще проще. Пусть ничего не будет. Все прекратиться, медленно затухнет, и тогда возможно будет все….

– Фрейя, убери свою слюнявую пасть от моей головы! Фрейя…

– Солнце не пощадит твоей рыжей макушки, Кэмерон. Пора перебираться в тень.

– …?!

– Ну, как ты, Кэнди?

Все тот же озорной взгляд, такая же уверенная манера деловито раскачивать плечами при волнении. Он сильно загорел, чуть осунулся, его притрусило пылью отшельничества. Движения стали плавнее и спокойнее, но по некоторым, едва заметным подергиваниям век и переборам пальцев (Джек будто бы дразнит струны испанской гитары, прежде чем приступить к затяжному фламенко) опытному парсонсологу становится очевидно, что в любой момент объект наблюдения может поразить мир ядерной мощью своей внутренней работы.

– Что?! Джек? Ты… это правда? Ты не погиб, ты просто…

– Да, это правда. Я вернулся из черного паломничества.

Я знала, и не верила! Верила, но не знала, как… Так значит, все возможно, значит этот мир страданий – дешевка, аматорская постановка в театре для слепых. Он настоящий, настоящий! Горячий наощупь, и пахнет порохом и кофе. Живой, живой! И обнимает так крепко, что вот-вот раздавит.

– Джек! Ради чего ты заставил меня… нас так страдать?

– Так было нужно, Кэнди. Ради завершения инвокации нашей пламенной Госпожи. Никто не должен был узнать. Я бы и сейчас не открылся, но ты стала полноценным участником, ты сама сделала этот выбор. И ты зашла достаточно далеко в пустыню, чтобы завистники и глупцы не смогли увидеть нас. Горжусь тобой, мой элементаль!

– Не понимаю… Они же выносили тело, была кремация. Как такое возможно?

– Необходимо было инсценировать все с предельной достоверностью. В лаборатории вместо меня находился человек, на которого указала Бабалон. Он активно препятствовал моей Свободной Воле и был настроен против Телемы. Не делай такие глаза. Он был уже мертв к моменту взрыва и не испытывал мучений.

– Но Рут, она…

– Я не мог себе представить, что Рут… что маму настолько ранит это, но тут уж случилось, то что случилось. Безжалостной рукой Ее я исцелен был от эдипова расстройства.

– О, Джек…Ты мог бы дать мне хоть какой-то знак…

– А разве мало было знаков? – он впервые улыбнулся не как муж, а как без пяти минут богочеловек.

– Серебристый свет? НЛО над Вашингтоном?

– И над Бьюмонтом и Пасаденой. И свет, и тарелки, пламенный посланник, и Звезда и имя. Какие могут быть сомнения, Хилларион?

Я сомневалась, потому что была одна. Даже самые явственные послания, через несколько дней начинали казаться моей собственной выдумкой. К тому же, все вокруг говорили, что я выжила из ума. Кто-то прогонял меня, а кто-то жалел. Но даже сочувствующие не верили в подлинность моих открытий. Я была одна, постоянно одна, а в одиночку так тяжело отличить безумие от ясного видения.

– Я была ослеплена горем, Джек

– Все верно. Чтобы видеть ясно, ты должна была сначала выйти из ума, – он приобнял меня за плечо. – Пойдем, найдем тень, чтобы пересидеть до вечера.

– Я все сделала правильно?

– Ты просто сделала. Не правильно, но сильно. И даже еще не все. Но ты, все-таки, собрала Детей. А значит, они поняли и приняли путь по направлению к Звезде. Конечно, скоро все они рассеются и оставят тебя. У нас будет не один, а целых одиннадцать Иуд. А тот, кто останется верным – понесет клеймо позора. Твои ученики оставят тебя, Хилларион, но понесут в народ семена Свободной Воли. Через музыку и искусство, через науку и оргии. И тот, кто понял суть Бабалон лучше всех, – будет порочить твое имя с большим рвением.

– Откуда ты знаешь, Джек?

– Как это откуда? Ведь я уже переправился через свою Бездну, одолел своего Хоронзона[21]. Ты тоже будешь знать, вернее не знать, а видеть и создавать вероятное будущее, когда переживешь свое нигредо[22].

– А мы с тобой будем вместе, по ту сторону Бездны?

– О, несомненно! Разве мы сможем разделиться, когда сольемся в едином существе, в сердце того, что не имеет смертной оболочки? Да, иногда тебе кажется, что я далеко, или что меня вовсе нет. Это помрачнение, иллюзия. Просто наши скорости немного меняются относительно друг друга. Но это ничего, они корректируются временем.

– Джек, зачем весь этот ужас? Можешь не отвечать, я и так знаю. Просто обними меня.

Я не должна разделять этот мир на необходимое и лишнее. Я не должна иметь эгоистических привязанностей. Все достойно Любви, каждое явление есть ключ к Божественному Экстазу. Но как же это тяжело…

– Твори свою Волю, Кэнди и продолжай творить, несмотря ни на что. У тебя нет иного права. Работа почти окончена. И нам остался решающий шаг.

– Ты говоришь про Дитя? Но ведь я уже зачала… Ты знаешь, я должна тебе в кое-чем признаться…

– Я знаю, родная. Я наблюдал за тобой. Ты все сделала верно. Но ты же не думаешь, что ребенок нового Эона будет воплощен в одном единственном человеческом существе? Мы не допустим повторения жестокости, совершенной Черным Братством[23].

Да, мой милый, да! Я понимаю! Лунное Дитя понесут в себе множество людей, из числа тех, кто вольно и невольно живут или будут жить в потоке Бабалон. Тех, кто проклянет государственный аппарат ради свободы натурального существования. Тех, кто очистится от греха моногамии. Тех, кто обратиться к мудрости растений и химическому гению ради познания своих внутренних маршрутов. Тех, кто сыграет новую музыку и станцует новый танец ради единения мнимых одиночеств. Все, кто держит сторону свободы, любви, радости, смеха и божественного опьянения. Все, кто воскликнет: «я – мужчина, или я – женщина, и Сила Жизни моя! Она живет в моем сердце, подобно тому, как дерево живет в семечке желудя». И это будет прекрасно!

– И когда это произойдет?

– Кэнди, милая, – Джек радостно рассмеялся. – Неужели ты еще не поняла, что мы с тобой и есть Лунные Дети? Ты и я. И нам осталось только пробудить наших братьев и сестер.

– Да, Джек! Я готова! Это такая радость, когда рядом пробуждается тот, кого ты считала вечным пленником летаргии. Что я могу сделать для этого?

– Не волнуйся. Очень скоро тебе явится возможность, и не одна. Главное – не закрывайся, и не отрицай. Сердца людей соединяются в искусстве. Тебе предстоит стать искусством.

– Но я не знаю, как.

– Ты узнаешь. Ты уже знаешь больше, чем многие, и даже больше чем я. Ты – Бабалон, ты – Бина, Мать Понимания[24]. Ты уже все понимаешь, но проклятие вербализации спасает тебя от преждевременного растворения. Оно же позволяет делиться изображениями истины с теми, кто не обладает ею…

– Говори, Джек, говори, не останавливайся! Пусть ничего иного и не будет. Только твой голос, клацанье собачьих когтей по земле, красное солнце на полнеба, и дорога….

Приближаются сумерки. Фрейя останавливается у ручья, пьет, и мы идем дальше. Джек уже молчит, я тоже, у нас очень долго не возникает потребности в словах. Прилегающая к каньону песчаная равнина заканчивается дорогой, ведущей к индейской резервации. Тут очень редко кто-то проезжает, но шанс поймать машину есть. Фрейя и кукольная шлюшка слишком устали, чтобы возвращаться в Палм-Спрингс пешком.

Джек свернул и зашагал вдоль обочины.

– Думаю, здесь ты остановишь кого-нибудь.

– А ты?! Ты не поедешь? Снова оставишь меня?

– Я не смогу оставить тебя, даже если захочу этого. Просто нас не должны увидеть вместе. Не плачь, родная. Тебе предстоит еще далекий путь, ты даже себе не представляешь насколько.

– Нет, я не хочу расставаться. Вдруг это сон, где ты приснился мне?

– А вдруг наоборот?

– Нет, погоди. Я не шучу, Джек! Не уходи, давай побудем здесь еще немного. Я… Я чувствую, что должна рассказать тебе кое-что очень важное.

Мы находим уютную сухую канаву недалеко от дороги. Джек садится, прислонившись спиной к камню, я ложусь на землю, подобно собаке сворачиваюсь калачиком, кладу голову ему на ноги. Собака ложится рядом, симметрично прижавшись спиной к моей спине.

– Я здесь, рядом. Закрой глаза. Нас никто не потревожит. Я не уйду, просто буду молчать. Говори все, что посчитаешь нужным, – руки Джека ласково гладят мои волосы, лицо. Он еле слышно шепчет. – Спи, усни. Ясный свет канул радости вослед. Спи, усни. В мире грез льёт печаль потоки слёз[25]… Спи, усни… Ясный свет…

Я тянусь к нему, не открывая глаз, нахожу его лицо, губы, глаза. Сила взаимного притяжения, невыносимо сладкая и тягучая, как мёд, поглощает нас, и все наши тревоги и воспоминания исчезают во мраке Ничто, бывшего еще до зарождения Вселенной из искр Большого Взрыва…

На некоторое время, в промежутке между вдохом и выдохом, поток времени прекращается, а затем мои мысли уже не содержат в себе ничего лишнего. Я смотрю на свет вновь возникших звезд, и перевожу их послание для Джека, который старательно все записывает, переводя на человеческий язык.

– Да, это – я, Бабалон! И это – моя книга, что есть четвертая глава Книги Закона, Она дополняет Имя, ибо меня родила Нуит, кровосмесительная сестра Ра–Хор–Хуита, от Гора.

Мой голос тверд и отчетлив, я не шепчу, но говорю тихо настолько, насколько это возможно. Карандаш шелестит по поверхности блокнота, записывая слова неистового откровения. Джек совершает то, ради чего отправился в мохавскую пустыню, заканчивает Работу, пишет главную Книгу своей жизни.

– Сие есть Бабалон. Время пришло. Да, о, глупцы!

К этим словам нас подводила вся наша жизнь. Если бы он не услышал эти слова, то возможно бы, не было никакого взрыва в лаборатории. Отрезвляющая настойка горя не коснулась бы моих уст. Ящик с рукописями Джека превратился бы в очередную ностальгическую шкатулку, содержимое которой пересматривают, дабы скоротать вечерок добропорядочный многодетные семьи.

Я приду как опасное пламя, как коварная песня, трубный глас в судилищах, знамя пред армиями!

Я продолжала бы пребывать в блаженном неведении о подлинной природе наших отношений. Играть в ведьму, поддакивать чудаковатому супругу, рассеянно соглашаться на прозвище элементаля, вместо того, чтобы взять свое имя и самой творить магию.

– … И собери детей моих подле меня, ибо время – пришло. И это – путь моего воплощения. Внимайте!..

Я не искала, не скиталась и не созывала бы Детей к своему алтарю. Не пустилась бы, утратив последнюю надежду, в скитания по каньонам в поисках божественного откровения.

… Ко мне не приходят по дорогам прямым и торным, по дорогам рассудка, но приходят ко мне дорогами дикими, свободным путем орла и окольной тропой змеи, непрямыми дорогами неизвестности, которых без счету…

Я не встретила бы его здесь, хоть это было и невозможно. И уж точно не смогла бы передать ему этих слов:

– Это я, Бабалон, да, о глупцы, мое время приходит, и это моя книга, которую пишет мой адепт – книга Бабалон.

Он не запечатлел бы на лбу моем трепетный священный поцелуй. И мои уста никогда бы не провозгласили:

– … все твои любови священны, посвяти же их мне. Укрепите звезду мою на ваши знамена, и наступайте, радуясь и побеждая. И никто не откажет вам, и никто не устоит перед вами, поскольку с вами пребудет Меч моего Брата. Призывайте меня, взывайте ко мне, зовите меня на ваших собраниях и ритуалах, призывайте меня в любви и в битвах, во имя мое, Бабалон, в котором заключена вся сила, вам данная!

… и мир остался бы невыносимо прежним.

– Джек!

– Не вставай, Кэнди. Ты очень хорошо потрудилась, так что отдохни.

– Куда ты уходишь?

– Мне пора возвращаться домой, на Оранж Гроув Авеню. У меня много незаконченных дел сейчас. Алистер написал, что не совсем доволен моим своеволием, но мы почти у цели. Рон поможет мне, он идеальный магический партнер и надежный друг. К тому же, работа с твердым топливом очень сильно продвинулась…

– Джек! Рон предаст тебя, а взрывчатка заберет твою жизнь.

– Я знаю, Звезда моя. Нарушение влечет смерть. Но я сделаю все ради тебя! О, Бабалон, я постараюсь не нарушить!

– Нет, постой! У меня совсем нет сил, даже на то, чтобы встать, ноги подкашиваются. Это все действие кактуса. Ты не должен уходить. Ты еще можешь спастись…

– Я уже спасся, ты даже не представляешь, от чего. Посмотри лучше, как далеки звезды, и какой грандиозный путь нам предстоит пройти! Ты святая, моя святая блудница! Вытри слёзы, Хилларион, теперь мы победим! Не поддавайся грусти, это скоро пройдет. Мы получили Книгу, и теперь все в наших руках. Ну, вытри слёзы, не печалься. Все кончено, тетелестай… Хочешь, я расскажу тебе стихотворение? Еще не знаю, о чем оно будет, но буду стараться изо всех сил. Вот, слушай:

Помню,
Когда я был звездой
В ночи –

Подвижной, пламенной искрой,
Среди ярких
Облаков звездного огня,
Идущих к смерти,
Во чрево.

О луна,
Красная луна моего желания,
Огонь моих сестер и братьев,
В зале славных героев
Я – звездное семя,
Домогаюсь невиданного цветка.

Я один
Моя нужда, моя власть
достигли темного дома
и моей нареченной.

Помню,
Когда я был богом,
В свой час
и как бог я умер,
Близ глубоких вод,
Распятый.

И я грезил
и великие силы
оставили меня,
И голос вскричал:

Стань свободной, звезда, стань свободной,
Ищи темный дом
На диком небе,
Прощай, звезда, прощай[26].

Эпипролог. Пэдди, сын Рональда, и, наконец, ничейный сын

Утром 28 июня 1995 года на первом этаже жилого особняка на Лагуна-Бич, в гостевой комнате, уютно обставленной в стиле кантри, сорокалетним Генри Бойлом было обнаружено бездыханное тело его отца. Пожилой мужчина лежит на скомканном клетчатом пледе, глядя выпученными глазами в потолок. Его череп был обезображен большой дырой с рваными окровавленными краями, зияющей в обрамлении благородного серебра волос. Рядом, на полу валялся старомодный револьвер. Мужчина выстрелил себе в рот, прижав дуло к нёбу. Рядом, на журнальном столике лежал тугой конверт, а поверх его записка:

В смерти моей повинны трое: Зигмунд Фрейд, Рональд Хаббард и Алистер Кроули.

И подпись:

Патрик Брайан Бойл. 27 июня 1995 года

В конверте, который вскрыли прибывшие на место происшествия полицейские, находилось шесть листов бумаги с написанным от руки текстом, озаглавленным как:

Исповедь с того света

Дорогие мои дети Генри, Александер и Синтия, внуки Джейми, Ричи, Оливия, Марджи, а также все, кто был мне, и кому я был дорог!

Я, Патрик Брайан Бойл, или просто Пэдди, обращаюсь к вам в последний раз. Мне давно следовало взяться за написание мемуаров, и, возможно, в этом случае они не воплотились бы в столь скомканной форме, однако и не обладали бы фатальной завершенностью последней исповеди. Мне давно следовало рассказать вам о терзающем меня демоне, но я был слишком привязан к нему, чтобы подвергать риску публичного изгнания, и слишком дорожил вами, чтобы допустить хотя бы малейшую вероятность того, что вы разделите со мной эту гипнотическую одержимость. Над вами и так возвышается вырвавшийся из-под заклятья джинн-поработитель, и я надеюсь, что вы поймете раньше меня, что его сладкое пение на самом деле – шепот чернокнижника, и найдете другой, менее болезненный и совместимый с жизнью выход из этого плена. Что касается меня, то так получилось, что человек, освободивший мой рассудок от одной иллюзии, сразу же вверг его в другую, которая, впрочем, не до конца затмила первую. В итоге оказалось, что изначальный мираж, притянувший мою страстную натуру, пройдя сквозь горнила жизни, и отбросив всю шелуху загадочности и ложный блеск молодости, оказался на поверку самым реальным из того, что произошло со мной за всю мою жизнь. Однако пора заканчивать с туманными метафорами.

Перед тем, как перейти к конкретике, попрошу вас не пытаться придать эти записки гласности – у Церкви достаточно опытных юристов и журналистов, чтобы стереть мои мемуары из информационного поля Земли, или внести нашу фамилию в списки «утративших публичное доверие». Вы и сами это знаете, но только закрываете глаза. Я, и только я, повинен в этом, я передал вам эту слепоту по наследству, и такой мой уход – последняя попытка вернуть вам зрение. Генри, Синтия, Санни, предоставляю вам право самим решать, какие из этих строк вы предпочтете скрыть от своих детей, но лично я бы желал, чтобы они, в свое время, узнали все, что знаете вы.

Итак, история Пэдди Бойла такого, каким его знаете вы, мои дети, и такого, каким его полюбила ваша покойная мать, началась в тот день, когда Рональд Хаббард собственноручно положил начало исцелению моего психологического недуга. Мне было двадцать четыре года, я был бесталанным продажным журналистом (потом я стал идейным журналистом, но таланта так и не приобрел), и я осмелился взять интервью у писателя-фантаста, известного в узких кругах, который уже к тому времени владел приемами психопрограммирования, и стоял у порога своей главной жизненной доктрины. Благодаря ему, я узнал, что одержим распространенным неврозом в довольно острой стадии развития. Моими мыслями и поступками в равной степени управляли подсознательная борьба с мужским авторитетом, и навязчивый поиск обожаемой покровительницы в каждой встреченной мною женщине. В детстве для этого мне вполне хватало родителей, а потом невротические призраки доктора Фрейда воплотились в моем увлечении Алистером Кроули и его учениками, проживающими в Калифорнии. Одной из такой учениц была Марджори Кэмерон, молодая тогда еще художница и оккультистка. Я был сильно и безнадежно влюблен в нее, без каких-либо шансов на взаимность, поскольку не обладал достаточной решительностью, чтобы попытаться соперничать с ее мужем и десятком других более раскованных ее почитателей. Это была моя первая большая ошибка. Живые люди стали посредниками между мной и моими внутренними идолами. Даже на то самое интервью, кардинально изменившее мою жизнь, я решился в надежде разузнать что-либо новое о Кэмерон и ее блистательном окружении.

В 1947-м году я попал в неприятную историю с наркотиками, и стал доносить ФБР различные сведения о внутренней жизни пасаденской богемной, как сейчас говорят, тусовки. Позже я рассказал об этом вашей маме, а теперь рассказываю вам, и пусть моим подрастающим внукам это послужит еще одним напоминанием о том, в какую историю может влипнуть из-за наркотиков парень, которому едва исполнилось двадцать лет. Сейчас об этом уже можно говорить, так как истек срок неразглашения. Федералы дали мне задание выяснить, насколько правдивы слухи о сатанинском культе, который якобы был создан в окружении ракетного инженера Джона (для друзей Джека) Парсонса. Я стал посещать их вечеринки, притворяясь, будто собираю материал для научно-фантастического романа. Там я и встретил Кэмерон, которая, закончив службу в вашингтонском штабе ВМС США, вышла замуж за сумасшедшего ракетостроителя. Она была на шесть лет старше меня, и я сразу же влюбился в нее, как влюбляются ученики старших классов в своих молодых преподавательниц. Она принимала участие в магических церемониях, но делала это, как мне казалось, из желания подыграть своему мужу – тот был действительно одержим, и устраивал подчас безумные оргии, в надежде услужить своим божествам, среди которых главный враг Христа, кажется, был в самой верхушке списка. Я благоговейно ловил каждой движение его жены, но, как уже было сказано, не смел проявлять свои чувства, как будто она была воплощенная на земле Афродита, а я – козопас с руками по локоть в овечьем дерьме.

Помните, я рассказывал вам, что в молодости ездил на пару месяцев в Европу, якобы по программе обмена опытом с французской школой журналистики? Так вот, это не правда. В Париже я был, но вовсе не по делам журналистики. Я следил за Кэмерон, которую ФБР подозревало в шпионаже в пользу коммунистов. Еще одним делом, порученным мне, было проследить за ее вероятной встречей с Алистером Кроули, который тогда, будучи уже при смерти, все еще стоял костью в горле всех возможных служб госбезопасности. Насчет коммунизма федералы хватили лишку, а вот со Зверем 666, молодая художница действительно собиралась встретиться. Но к тому времени по моим венах еще не тек яд его мистических откровений, и я, чтобы уберечь Кэмерон от проблем с законом, а себя от очередной лжи, оставил у отельного портье для нее записку с туманным предостережением от визита к «нашему духовному отцу». Мое послание вряд ли было прочитано ею, и это даже к лучшему. Человек, которого целая армия романтиков, предъявляющих этому миру свои незрелые претензии, полагала своим покровителем и наставником, к тому времени покинул земной мир.

Мне очень хотелось уведомить Кэмерон о своем существовании, и осознание возможных последствий повергало меня в горькое отчаяние. Сейчас я смеюсь над собой молодым, но тогда, пожалуй, только страх перед тюремным заключением заставил меня продолжать задание ФБР. И это научило меня еще одной прописной истине, которую я передаю вам. Действия, на которые вас побуждает страх – обречены на провал. Я вывел эту телемитскую (значение этого слова вы можете прочитать в любой энциклопедии оккультизма) по своей сути максиму из собственного опыта, но, к сожалению, принял ее не сразу. Я облажался по полной программе, и только чудо, страшное и невероятное, спасло меня от последствий. Поезд, на котором Кэмерон ехала из Швейцарии в Париж, и в вагоне которого я, окончательно потеряв голову, намеревался было раскрыть ей тайну слежки, а заодно и своих к ней чувств, – этот ни чем не примечательный поезд – внезапно сошел с рельс. То явление, которое, в противовес Фортуне, называют обычно Роком, вполне может быть счастливым, однако его непредсказуемость большинством людей воспринимается как знак отрицательности. Кто знает, что было бы со мной, если бы я тогда сблизился с женским полюсом своего полумертвого идеала?

А так, по возвращении в США, я дал показания, опровергающие причастность Кэмерон к измене Отечеству, и был освобожден за некомпетентностью от постыдной службы светского шпиона. Однако моя потайная страсть не утихала, и я продолжал околачиваться в пасаденских резиденциях сексуально-магического прайда Джека Парсонса и его супруги, (наиболее известного под названием Ложа Агапэ), стараясь избегать, однако, вечеринок с психоделическими содержащими, чтобы во второй раз не попасться в один и тот же капкан. Так что к лавине подозрений, обрушившимся на голову Парсонса, в связи с его научной деятельностью, и репутацией сатаниста-извращенца, имеет отношения только он сам, либо некий другой доносчик, гораздо более искусный, нежели ваш простодушный отец. Хотя, если быть до конца откровенным, одна клеветническая анонимная записка, все же была написана мною, в порыве сильнейшей ревности. Выстрел вслепую по проверенной мишени – обвинение супруга моей недоступной возлюбленной в противоестественной половой связи. Я не думаю, что она сыграла какую-либо роль в череде его поражений. Не бывает дыма без огня, и его последовательное отстранение от ракетостроительных проектов, банкротство, и обвинение в шпионаже, было последствием его же легкомыслия, или, я даже подозреваю, желания перехитрить всех и вся.

Я должен покаяться – я желал Парсонсу смерти. И когда он погиб, от взрыва в собственной лаборатории, я злорадствовал и даже полагал, что таким образом сбылось мое желание, которое я адресовал духам и демонам, из числа тех, что были подсмотрены мною на страницах магических трактатов из кроулианского наследия. Версий о его гибели ходило множество – от потных рук, прилипшей к полу жевательной резинки «Даблминт» и безответственного хранения взрывчатых веществ, до целенаправленной мести, осуществленной бывшим полицейским, против которого Парсонс (как эксперт-пиротехник) свидетельствовал в суде несколькими годами ранее.

Тем июньским вечером, я примчался к их полуразрушенному дому, спустя пятнадцать минут, как услышал о взрыве. Я видел, как грузят в карету скорой помощи искалеченное тело, наблюдал, как пожарные начинают разбирать руины в поисках опасных веществ. Соседи и сожители Парсонса были напуганы, но из разговоров, я понял, что все они допускали, что подобное могло произойти. Я ждал Кэмерон, сжимая в руках фотоаппарат. Должно быть, я так увлекся, снимая развалины и работу полицейских экспертов, что упустил момент ее прихода. Пробыв совсем недолго на месте этой трагедии, Кэмерон села в машину своего друга, и отправилась к месту следующей. Я поехал за ними, и подстерег их уже когда они выходили из дома, где мать Парсонса смешала алкоголь с десятикратной дозой успокоительного в надежде догнать сына на пути в небытие. Возможно тогда, мне следовало попытаться заговорить с Кэмерон, выразить свои соболезнования, или хотя бы предложить ей сигарету, но вместо того я, как бесчувственный болван-папарацци, принялся ослеплять вспышками ее заплаканное лицо. Несколько дней подряд я радовался получившимся снимкам, негативы которых до сих пор хранятся в моем шкафу. Затем она исчезла из города на два месяца. А я блуждал по барам и ночным улицам, подобно сомнамбуле, прокручивал в голове различные сценарии, мучимый ревностью к нашему с ней несуществующему прошлому. Эта истощающая душу рефлексия вдохновила меня на безумный поступок – я решился взять интервью у Рона Хаббарда, поскольку знал, что он, некоторое время был близок с четой Парсонсов. Я чудом нашел его на Восточном побережье, и после довольно своеобразного обоюдного допроса, Рональд пролил свет на истинную подоплеку этой катастрофы, а также на ледяную глыбу моей гордыни, ту, что находилась под водой, тщательно замаскированная видимой частью айсберга «эго».

Выждав, когда стихнет мой дерзкий, и местами истерический напор, Хаббард без всякой надменности раскрыл мне те подробности, которые я хотел знать, чем сделал первый шаг к покорению моего ума и сердца. Через несколько месяцев я уже был верным поклонником его психотерапевтического таланта, и так началось формирование того Пэдди Бойла, которого вы до недавнего времени знали – открытого, оптимистически настроенного, деятельного, но начисто лишенного критического мышления саентолога и журналиста.

Вот, что Рональд мне рассказал. В конце 1945 года он познакомился с Парсонсом на одном из вечеров, посвященных фантастической литературе. Они быстро нашли общий язык благодаря интересу к научной фантастике и мистике, их сблизило общее стремление воплотить некоторые невероятные фантазии в реальной жизни. Вскоре Хаббард поселился в многокомнатном особняке Джека, а также начал романтические отношения с тогдашней его пассией – Бетти. Нужно сказать, если Парсонс и приревновал, то практически никак этого не проявил. Он всегда относился к своим женщинам крайне нетипично – его первая жена Хелен (старшая сестра Бетти) ушла к человеку, который наставлял Джека по делам ложи Агапэ, но они продолжали общаться, как ни в чем не бывало. К тому времени, наш безумный пиротехник успел выносить идею, достойную его скандальной репутации – он захотел магическим образом призвать на грешную землю дух великой Вавилонской Блудницы, а самому сделаться ее супругом, Антихристом во плоти. Он считал, что если бы дело увенчалось успехом, то инициированный процесс, вопреки библейскому пророчеству, привел бы цивилизацию к новому витку развития: освобождению от оков ложной греховности, духовному пробуждению, и очередному культурному Ренессансу. О чем он, вполне предсказуемо поддавшись очарованию новой дружбы, и поведал Рону, встретив в его лице поддержку, и серьезную готовность проделать этот необычный эксперимент. И они приступили к осуществлению этого.

Чтобы воплотить дух Блудницы (можете считать меня суеверным, но вам ее имя знать не обязательно), Парсонсу необходима была женщина из плоти и крови, но это вовсе не означало, что она должна была стать живой богиней. Так как его магия предусматривала сексуальную близость, то он крайне нуждался в партнере. Более двух недель, каждый день, они проводили свои обряды (как они говорили «инвокации»), вернее проводил их Парсонс, а Рональд, сумев войти в особое трансовое состояние, слушал «голоса», доносящиеся из высших сфер, и передавал их ему. Позже я читал отчеты об этих ритуалах. Джека и Рональда определенно инструктировало и направляло нечто бывшее вне области их знаний и убеждений. Рональд, поначалу планировавший подыграть Парсонсу в случае провала, сам был шокирован происходящим. На просьбу о женщине-партнере, в дом Парсонса, еще до окончания полной серии призывов, явилась Кэмерон. Она сама не знала, что ее туда привело. Джек был уверен, что их свело вместе магическое провидение, а она, наверное, просто по уши влюбилась в этого инфантильного борова. Также, хочу отметить, что в тот период Джек как минимум дважды уезжал в пустыню Мохаве (один раз с Роном, второй – в одиночку) для каких-то особого рода призывов. Во время одного из таких паломничеств, он, подобно Иоанну Патмосскому, получил и записал некое откровение, как считалось, непосредственно от своей богини. Чуть ниже, я объясню, какое значение имеет эта информация.

Подумать только, на седьмом десятке, я всерьез пишу вам о магии! Вы, должно быть, подумаете, что старик-Пэдди впал в маразм и, пожалуй, я не стану вас разубеждать. Это моя исповедь, и здесь нет места для оправданий. Все, что приходит мне сейчас на ум – важно, все, о чем я забуду упомянуть – пустяки.

Во время все того же памятного интервью, Рональд задал мне вопрос, перевернувший всю мою жизнь. Он спросил примерно следующее: что мешает мне обладать теми качествами, которыми я наделяю своих кумиров? Чем я ниже Алистера Кроули, Парсонса, и почему я полагаю себе недостойным Марджори Кэмерон? Ведь это их Книга Закона призывает стать свободным, смелым и радостным. Она учит, что рабы должны быть растоптаны, а цари – возвышены. Рональд не торопил меня с ответом, и я не стал произносить вслух то, что чувствую. И только спустя годы я понял, что под рабами подразумеваются мои низменные инстинкты, а под царями – воля и самоконтроль. Однако на тот момент меня постигло иное откровение. После нескольких сеансов по методике Рональда, я вплотную подошел к необходимости низвержения собственных кумиров. С Кроули дело обстояло просто, — достаточно было избавиться от его портретов, выбросить на свалку его книги, и занять себя чтением других авторов, — в этом мертвые философы схожи с актерами, обожаемыми в отрочестве.

С Кэмерон было сложнее – я видел ее своими глазами, я был знаком с ней (пусть даже она не помнила моего лица), я даже прикасался к ее губам во время одного из открытых ритуалов у лазурной купальни ночного бассейна. Мне предстоял выбор – пригласить ее на свидание со всеми вытекающими отсюда вариантами естественного развития (или прекращения) отношений, либо прекратить бесплодные вздыхания по поводу не предпринятых попыток. Осенью, спустя пару месяцев после кончины мужа, она вернулась в Пасадену из какой-то мексиканской глуши, и принялась собирать вокруг себя наиболее оторванных от реальности последователей «калифорнийского течения кроулианцев». Она перечитала дневники Парсонса, и вообразила, что должна лично стать воплощением Блудницы на Земле. Кэмерон ходила от дома к дому, кто-то из былых приятелей сразу гнал ее в шею, а кто-то давал приют на несколько дней, а то и недель. В конце концов она, и полтора десятка мужчин и женщин, которым пришлись по душе ее сумасшедшие выходки (призывы демонов, одурманивание наркотиками, групповой секс и даже суицидальные попытки), поселились в заброшенном доме, в окрестностях Бьюмонта. Я наблюдал за ней исподтишка, не в силах определиться, и однажды даже был близок к тому, чтобы войти в этот храм разврата, заручившись знакомством с одной из партнерш Кэмерон. Но одна только мысль, что мне придется делить ее тело с этими полукровками (мужская часть компании представляла собой межрасовый Ноев Ковчег), приводила меня в исступление.

Последним камушком на чашу весов отречения стала наша с ней случайная встреча, в феврале 1953 года. Было утро, около десяти часов. Она вышла из автомобиля у самого начала жилых кварталов и, еле передвигая ноги, побрела по направлению к Оранж Гроув Авеню. Рядом с ней волочилась большая серая собака. По пыльным сапогам, измятой грязной одежде и всклокоченным волосам было ясно, что она ночевала под открытым небом. Не помня себя от волнения, я поравнялся с ней, и предложил свою помощь. Кэмерон узнала меня, хотя ее чумазое от пыли лицо и раскрасневшиеся, на выкате глаза подвергали сомнению ее адекватность. «Вы журналист, друг Джоан Прайс. Я помню вас по собраниям у Зортиена». И она попросила провести ее к дому одной из подруг. Мое сердце учащенно забилось, и я почувствовал себя, должно быть, как альпинист, который предвкушает вожделенную вершину за следующим каменным выступом. Все заготовленные ранее слова перемешались в моем рту, и я начал что-то мямлить про «крепкое мужское плечо» и «потребность в спутнике жизни». Она рассеяно закивала и рассказала, где провела предыдущую ночь. Она была в окрестностях каньона Андреас, и «пила горький нектар звезд, и слушала шепот песка». А потом, в глуши, вдали от посторонних глаз, она встретила своего мужа. Он не погиб, он инсценировал свою гибель. Буквально несколько часов назад он говорил с ней и целовал ее кожу, и записывал откровение (я так полагаю, то самое, мохавское), которое лучи далекой семиконечной звезды транслировали через ее сознание, чтобы провозгласить приход Блудницы, и научить ее Детей как подготовить все для этого события. И Кэмерон сделалась счастливой, и каждое ее действие после этого приобрело особый внутренний смысл. «А где же Джек?» — спросил я ее. «Ему нельзя открывать себя, — ответила она. – Никто не должен знать, что он выжил после черного паломничества… Ой, я проговорилась вам. Но вы же меня не выдадите?» Я поклялся, что сохраню ее секрет до самой смерти. Что я еще мог сказать умалишенной? Еще я поклялся в уме, что отныне ни словом, ни действием не напомню ей о себе. Тем утром моя иллюзия была разбита вдребезги.

А через три недели, на собрании Общества Саентологов, я встретил вашу мать. Она была прекрасна, и она была на три года меня младше. Рональд подтвердил успешное исцеление от моей навязчивой зависимости. Я, наконец-то, впервые по-настоящему, по-мужски полюбил кого-то. И мы прожили время, отведенное нам, и будь я проклят, если о чем-либо жалею! Я любил ее все это время, и даже после ее смерти, семь лет назад, это чувство не угасло во мне.

Все последующие годы я никогда намеренно не интересовался, но время от времени до меня доносились новости и слухи о Кэмерон, а иногда я читал о ней в газетах, и даже обсуждал ее выходки в кругу близких приятелей. Да, несмотря на свою невменяемость, она стала знаменитостью. Выставки ее картин проходили в различных галереях США и Европы. Это была странная, психоделическая живопись, — люди с головами зверей, ангелы в непристойных позах, Парсонс в демонских обличьях, — ее понимали и ценили все эти битники, хиппи, нью-эйджевцы, короче все то поколение «секс-наркотики-рок-н-ролл», внезапно вылупившееся из черного яйца послевоенной неприкаянности. Она постоянно жила на каких-то отшибах, в полузаброшенных домах, перебиваясь продажей картин и помощью друзей, и постоянно вокруг нее вертелось скопище всевозможных маргиналов. От одного из них (даже ее второй муж не знал от кого) Кэмерон родила дочь, и воспитала из нее настоящую калифорнийскую дикарку. У нее тоже есть дети, но я бы десять раз подумал, прежде чем знакомить с ними своих внуков. Возможно, вы даже видели фильмы с участием Кэмерон. Я помню, Александер, ты в свое время интересовался авангардистскими картинами, настолько абсурдными и бессюжетными, что их показывали только на специальных выставках, или закрытых кинофестивалях. Одним из режиссеров подобного жанра (я подсмотрел в справочнике) был Кеннет Энгер, еще один человек, съехавший с рельс от учения Кроули. Так вот, долгое время Кэмерон была его музой, любовницей, а также исполняла роли в фильмах его и его друзей. Она вдохновила многих, но все они были чудаками и изгоями своего времени. Возможно, таким причудливым образом и воплотилось ее (несколько слов старательно зачеркнуты).

Теперь, о причинах, заставивших написать меня этот текст. Мне сложно это объяснить, но вы постарайтесь понять. Три дня назад, в возрасте семидесяти трех лет, Марджори Кэмерон умерла. Ее прах развеяли над пустыней Мохаве. По словам одного ее знакомого, там же она развеяла прах Парсонса в середине семидесятых годов (почему только тогда, а не сразу, в 52-м?). Когда я узнал об этом, вся цепочка причин и следствий выстроилась перед моим взором, и я понял, что мой самообман никогда не прекращался. Вашей матери нет, вы все взрослые и самодостаточные, а Рональд ушел из жизни десять лет назад. В начале семидесятых о Джеке Парсонсе вышла книга, где Хаббард, вопреки тому, что он рассказал мне, был описан как разоблачитель опасного черномагического культа, который спас невинную Бетти из лап ее порочного предводителя. Именно поэтому я прошу держать эту исповедь в тайне. И именно поэтому мое завещание находится у мистера Эдварда Джонсона, которому строго-настрого поручено ни при каких обстоятельствах не передавать его нотариусам Церкви. Я хочу, чтобы все накопленное мной было поровну разделено между вами. Я хочу, чтобы вы не верили тому, кто, избавляя вас от одной болезни, тотчас заражает вас другой, и при этом выдает ее симптомы за чудесную благодать.

Я не хочу медленно дотлевать, сознавая, что всю свою жизнь я потратил на то, чтобы заменить одно заблуждение другим. Только вы, дети мои, были моим настоящим, и мне горько сознавать, что я лишил вас свободы выбора, и с детства приучил жить в клетке своих убеждений. Вам тоже пора научиться жить без отца. Сделайте так, чтобы мои внуки сами выбрали свою жизненную философию, а не принимали на слепую веру вашу, или чью-либо еще. А еще лучше – лишите их этого выбора, и пусть они выстроят ее сами!

Я часть уже почти умершей истории, я не смог вовремя отделить себя от нее. Я был сыном своего отца, затем молился на Алистера Кроули, затем, дольше всего, я был одним из птенчиков Рона Лафайета Хаббарда. И, теперь-то я, впервые за столько лет – свободен от подобных привязанностей. Ни с чем не сравнимое чувство, и я не знаю, что с ним делать.

Прощайте. Я люблю вас.

Пэдди Бойл, ничейный сын. 27 июня 1995 года.

Поэтический бонус (одно из любимых стихотворений Марджори Кэмерон)

Конрад Эйкен

Тетелестай

Так как же мы теперь восславим мертвеца?
Великий был унижен, надменный втоптан в пыль.
В который из рогов не стоит нам трубить,
Нам, подлым гордецам, что доживают дни,
Смиряя сердца стук, чтобы безвестно сгинуть?
Я не король, разбивший в прах врагов,
Я не пленял князей, и не чинил триумфа
Посредством женских слёз под трубами победы.
Ты скажешь, что я атом, иль никто;
Ты скажешь, а два бога в своде звездном
Играют в шахматы, задумавшись… Когда они закончат
Одна фигура свалится с встревоженной доски
И затеряется в запыленном углу. И та фигура
Забытая, бездвижная – вот, что есть я…

Скажи, я безымянный, обделенный и бессильный,
Один из миллионов, что привыкли лишь молчать;
Тот, кто губами, сердцем, дланью, приходя,
Любуется красою небывалой, чтобы потом уйти.
Скажи, что Рок, Простор и Час меня объяли,
Ошеломили множеством возможностей страдать,
Меня уродством облачили; как пауки оставили
На «прозапас» добычу… Что ж с того?
Мне уши прахом залепив, лежать в своей могиле
И не слышать горна боевого славный звук?

2

Сменялись краски дня и ночи надо мною,
И возводились города; летели листья,
Желтеющие надо мною, – ладони призраков;
Дождь посылал в меня свои серебряные стрелы,
Целясь в сердце; ветра ревели и толкались;
И голубые волны звука приносили к берегам
Моей немыслимой тиши беспомощный сорняк;
И надо мною время, и во мне, разбило свои гонги,
Страх предвещая, просеивая смертный прах.
Я здесь лежу. Труби же в свои горны,
Провозглашая славу, над плотью, лесом и водой!
Все твои звезды и светила: Ригель, Денеб, Канопус,
Позвольте мне лежать вдали от них щепоткой праха,
Ликующему шепоту украдкою внимать.
Ревите же, ветра, над моей плотью расщепленной,
Над телом вихрь земной, поведай мне о розах,
Застойных водах, орляке на склонах гор!
Дождь, ороси меня, разбей серебряные стрелы
О плоти твердую мишень! К тебе взываю,
В тебе живу и умираю. Твой сын,
И дщерь твоя, и попиратель звуков,
Лежу разбитый, покоренный… Но не дай
Мне погрузиться в тишину.

3

Я отдыха лишен, из круга в круг зациклен;
Я звезд погонщик и пастух, что тайну личности своей
Так и не смог постичь; Я слабых угнетал
И избивал младенцев; я женщин портил; взятки требовал
С мечтателей невинных, и насмехался над красою; я
Музыку заслышав сразу слабым становлюсь и плачу,
Любовью с толку сбит, раздавлен, я беспомощно смотрю
На схватку меж желаньем и желаньем, как в сердце борется
С любовью ненависть, а ужас с жаждой; я,
Кто так легко без повода смеялся, кто подрастал,
Того сам не желая, кто телу своему слуга и раб;
Любивший без причин и смех, и близость женщин,
И муки ради них, готовый испытать. И наконец, я тот,
Кто ослабел, сражался вяло, и упорствовал несильно,
И выбрал для триумфа простой исход, и оглянулся
На тех, кто раньше побеждал; или, попавшись в сеть,
От пустоты внезапного отчаянья вскричал: «Тетелестай!»
Жалей меня теперь! Я, столь надменный ране, прошу тебя!
Скажи мне, коль уже разбит, что я был смел.
Труби в свой горн победы, что отступил я, и повержен.
Пусть твои трубы небо разорвут над домовиною моей.

4

Смотри! Вот плоть распалась в прах и разлетелась!
Те кости скрежетали в жерновах мороза и исчезли!
И черепа зевок, как вспышка времени во тьме,
Уж не смеется, и не видит! Его разбил солнечный молот,
Разрушены и руки… Раздавлены жасминовой листвой,
Копая корневищ сплетенье – тебе меня не отыскать вовек;
Я есть не более чем прах, уже не сможешь возвратить…
Возьми же легкий прах в свои ладони – он движется, поет?
Имеет сердце, или губы? Щурится на солнце?
Быть может, бегает, мечтает, тайной одержим, или дрожит
От страха смерти? Или в нем ноют грандиозные решенья?
Прислушайся! Он говорит: «Я по течению плыву.
Желтеют почки ив приречных. И тучи белые накатывают с юга,
И затемняют рябь. Но мое сердце им не затемнить,
Как и лицо звездоподобное на сердце!.. Дождь падает на воду,
И серебрит кругами ее гладь. Сверкают ветви ив,
И воробьи чирикают под крышей; ну а лицо, что нá сердце моем –
Суть тайна музыки. Жду под дождем, не издавая звуков».
Прислушайся опять!… Он говорит: «Я потрудился, я устал,
И затупился карандаш в моей руке: я вижу через стен окно
Стены оконной отраженье, за ними лица, дым,
Взмывающий на небо, и восхожденье чаек.
Я устал. Сражался я тщеславно так, мои решения бесплодны,
Так почему я жду? В руке лелеять тьму так просто,
Возможно завтра… Подожду, и выдержу до завтра!»
И снова: «Темнота. Решенье принято. Я побежден
Угрозой жизни. И стены медленно смыкаются вокруг,
И холодеет. Мне не достало храбрости. Я был покинут
И выкрикнул: «Тетелестай! И тишина в ответ»…

5

Ты слышал его лепет! Так сдуй же прах скорей с руки,
И растопчи все голоса, видения забудь, иди домой,
К своим мечтам… Тогда, сейчас, лишенный имени,
Любовник, скромник, муж, отец; сражающийся с тенью,
Единственный, кто продолжал идти под натиском хаоса!
Слабак, ревущий: «Бросили меня!», как Иисус во тьме Голгофы!..
Тогда, сейчас, мольбы его бессильной затихают звуки,
Поют фанфары… И кто из нас осмелился его отвергнуть?

Перевод с английского – Алексей Васильев.


[1] Конрад Эйкен «Тетелестай» – здесь и далее перевод Алексея Васильева. Полный текст см. Поэтический бонус.

[2] «Aerojet», «GALCIT» «Hughes» — американские компании, деятельность которых основным образом была связана с военной и гражданской авиацией.

[3] O.T.O. (лат.Orden Templi Orientis, Орден Восточных Тамплиеров), — оккультная инициатическая организация, основанная в 1902 году Карлом Кельнером, Францем Гартманом и Теодором Ройссом на основе традиционного масонства, розенкрейцерства и восточных мистических традиций. Начиная с 1912 года, под влиянием Алистера Кроули, O.T.O. постепенно изменил свою направленность в сторону учения Телема.

[4] Therion, Великий Зверь, Мастер Храма, король Патагонии, Алистер Кроули (1875 — 1947) – альпинист, шахматист, маг, визионер, поэт, таролог.

[5] Книга Закона (Liber AL vel Legis) – книга, написанная Алистером Кроули под влиянием мистического откровения, снизошедшего на него в Египте, в 1904 году. В кругах последователей учения Телема считается пророческим текстом, своего рода «Евангелием» нового времени.

[6] Клипот (ивр.קליפות‏‎‎‎, скорлупы) – согласно Каббале, это силы мироздания, которые препятствуют свободному распространению Божественного Света, искажают его до состояния грубой материи. Считаются омрачающими, деструктивными элементами Вселенной, в противоположность Сефирот.

[7] Тилли Лош – популярная в 30-х годах ХХ века актриса и танцовщица австрийского происхождения.

[8] Изумрудная Скрижаль (Tabula Smaragdina Hermetis) – произведение древнеегипетской литературы, важнейший апокриф герметизма и родственных ему философско-мистических течений. Под вторым стихом здесь подразумевается изречение «То, что находится внизу, аналогично тому, что находится вверху». (Согласно книге Дм. Страндена «Герметизм. Его происхождение и основные учения», издание А. И. Воронец 1914г.)

[9] «Эта вещь восходит от земли к небу и снова нисходит на землю, воспринимая силу как высших, так и низших областей мира». (Там же).

[10] Этир – понятие в енохианской магии (система ритуалов, разработанная Джоном Ди и Эдвардом Келли), означающее нематериальную сферу, место обитания целой иерархии ангелов и демонов, содействуя с которыми маги могут осуществлять различные воздействия на мир. Всего этиров 30, они окружают планету концентрическими сферами подобно слоям луковицы. Чем выше этир, тем сила его управителей ближе к божественной. Отсчет ведется от 30-го (самый приближенный к Земле ) и до 1-го.

[11] Йони – символ женского детородного органа в его высшем качестве – источник жизни и энергии творения Шакти; Сефира Нецах – в каббале седьмая стадия проявления Божественного света, соответствующая планете Венера, и богиням венерианского типа – Фрейе, Иштар, Бабалон и т. п.; Роза (здесь) – обобщающий символ божественной сексуальности и высшего интуитивного понимания.

[12] Собеседование со Священным Ангелом-Хранителем – описанная в «Книге Священной Магии Абрамелина Мага» (авторства некоего Авраама из Вормса) магическая операция, направленная на постижение и слияние мага с сущностью, которая олицетворяет его высшее «Я». По словам А. Кроули: «Единственный Наивысший Ритуал – это достижение Познания и Собеседования со Священным Ангелом-Хранителем. При этом весь человек поднимается и вытягивается в вертикальную прямую линию».

[13] Liber OZ – написанная Кроули в 1941 году Декларация Прав Человека, провозглашающая основные права и ценности человечества с точки зрения телемитской идеологии. В свое время вызвала сильный резонанс в оккультных и интеллектуальных кругах, а также интерес государственных структур.

[14] Liber 49, или книга Бабалон – книга написанная Джеком Парсонсом в 1946 году после серии магических операций и последующего мистического откровения в пустыне Мохаве. Некоторые телемиты считают, что она является четвертой, дополняющей частью Книги Закона, однако это не принято официально.

[15] «Лунное Дитя» – оккультный роман Алистера Кроули, где, среди прочего, описан ритуал воплощения магического ребенка, олицетворяющего приход нового магического эона.

[16] Имеется в виду персонаж оперы Вагнера и написанной по ее мотивам пьесы Кроули, богиня, которую полюбил главный герой по имени Тангейзер.

[17] Речь идет об испытании водородной бомбы с зарядом 10-12 мегатонн в тротиловом эквиваленте, осуществленном американскими властями на тихоокеанском аттоле Эниветок, 1 ноября 1952 года.

[18] Здесь имеет место отсылка к Старшему Аркану Колесничий из колоды таро Тота. На нем изображен рыцарь, управляющий колесницей, в которую запряжены четыре керубима, олицетворяющих Сфинкс – «символ Совершенного Соития Госпожи нашей Бабалон».

[19] Отсылка к Старшему Аркану Отшельник из колоды таро Тота, с которым, согласно сефиротической аналогии, соотносится Йод – 10-я буква еврейского алфавита, символизирующая поднятый вверх указательный палец.

[20] Брауни (англ. Brownie) – в британском фольклоре мелкий домовой дух.

[21] Хоронзон – демон, олицетворяющий хаос и деструкцию. Согласно работам Кроули, Хоронзон – главное препятствие при переходе через Бездну – область сознания, отделяющая низшее эго мага от его истинного Я.

[22] Нигредо – в алхимии этап разложения и почернения, в юнгианском психоанализе – стадия внутреннего упадка, разочарования, столкновение индивидуума с темными аспектами своего сознания.

[23] Черное Братство – введенное Кроули общее название для лицемеров, фарисеев и ханжей от религии, магии и духовного развития. В более частном случае имеются в виду люди, называющие себя христианами, но извратившие до противоположности принципы божественной любви.

[24] Бина – в каббале третья Сефира, означающая пассивный, воспринимающий принцип понимания истинной природы явлений.

[25] Слова из стихотворения Уильяма Блэйка «Колыбельная». Пер. Дмитрия Смирнова-Садовского.

[26] Стихотворение Джека Парсонса «Звезда».