Танда Луговская
Анти-Данте
или
Путешествие без Вергилия
Как огонек дрожит на сквозняке ночном!
Мне снова не до сна. Я масло жгу безбожно,
Не думая, что день дохода не принёс
Вчера, не принесёт и нынче. За окном
Деревья шелестят уныло и тревожно,
И воет во дворе пятнистый старый пёс.
Сижу, скриплю пером (его срезал я дважды,
Но затупился нож, и лень спускаться вниз —
Искать точильный круг на кухне у хозяйки).
О, творческий порыв! Страшнее нету жажды,
Чем тяга превратить весь мир в один эскиз,
В терцинах всю любовь представить без утайки.
Но все-таки сильней надежда, вопреки
Классическим словам: «Memento mori, Caesar!»,
Победно превозмочь безвестность, тишь и мрак,
Талантом ли, умом иль силою руки
Противника сразив (будь смерть он или цензор),
И вечность укротить, сказавши: «Будет так!»
Гордыня! Ты уже столь многих погубила!
И я не устоял, и в черноту воззвал,
За миг забыв святых отцов увещеванья:
«О, Дьявол, Люцифер, неведомая сила!
Прошу, сойди ко мне! Хоть я и слаб, и мал,
Не страх в моей душе, но дерзкие желанья.
Ты Светом стал с тех пор, как пожелать рискнул!»
И ангел предо мной предстал, красив и бледен,
И твердым голосом промолвил: «Что ж, идём
К тому, кого ты звал.» Я отодвинул стул
(Легко идти ко всем чертям тому, кто беден!)
И, завернувшись в плащ, покинул старый дом.
*
Недолог был тот путь: гранитные ступени
Под землю нас вели. Багровые огни
Мне ослепили взор, когда исчез вожатый.
Вергилий, Дантов друг, ты где? Молчали тени.
Я сделал шаг вперед, и увидал в тени
Высокий грубый крест. И человек, распятый,
Висел там. Закусив губу, смотрел он вдаль —
Так полководцы на разгромленное войско
Глядят сквозь пыль, совсем не чуя ран своих:
Ведь боль для них ничто. Упрямство и печаль,
Застывшие в глазах, совсем иного свойства —
Он не повержен, нет! Как Океан, притих
Пред бурей роковой… Но вывернуты руки,
Пришпилены к кресту — безжалостный металл
Впивается, язвя, в измученное тело.
— Кто ты, великий муж, что с честью терпит муки?
Как величать тебя, воитель? — вопрошал
Я долго. Он молчал. Тогда легко, несмело
Коснулся я его плеча. Он, головы
Не повернув, сказал: — Когда-то вел восставших
К свободе. Для рабов стал богом их Спартак.
И верили, дрались отчаянно… Увы,
В горах и на полях остались сотни павших;
А выживших — на крест, в постыдный рабства мрак…
Мне кара поделом — смотри, учись, прохожий!
Вожак, я не привёл к победе люд простой,
Хоть обещал ее в награду за лишенья.
Надеюсь лишь на то, что кто-нибудь похожий
Помянет и меня в триумфа час златой,
Хоть слабое, поверь, по смерти утешенье!
Но все-таки никак не мог иначе я!
Я человек- не раб! И об одном жалею:
Что проиграл судьбе — не Крассу проиграл!
Раздавлена давно сомнения змея:
Мне не под силу жить в цепях, гния и тлея.
И знаю на кресте: я прав был! Я восстал!
— Ты честен, мудр и смел, и лучшего достоин,
Хоть благороден, но тебе сужден не рай —
Быть может, потому, что горд, без покаянья
И жил, и умирал? Но улыбнулся воин:
— Живой здесь — редкий гость. Смотри, запоминай:
Нет слова «суждено» — судьбу ты в состояньи
Вершить и сам. Когда ж от слабости людской
Ты к небу возопишь, презренный и смиренный,
С мольбою сохранить, помиловать, спасти —
Ты сам себя предашь за призрачный покой,
И счастия не дашь ты боле плоти бренной,
И дерзостной душе не скажешь ты: «Лети!»
Но — дале устремись. Ты встретишь там поэта,
Что красочней, чем я, способен рассказать,
Как жизнь тускла (и смерть!) у сирых и убогих.
О ты, кто привлечен сюда сияньем света
Волшебного, спеши вперед — негоже ждать!
Я устремился прочь от властных слов и строгих.
*
Багровый мрак не мерк, но ярче полыхал,
И море озарял, где волны словно лава,
И пены кружева, и деву, средь камней
Лежащую ничком, и острых скал оскал —
Так щерится змея, в чьей радости отрава.
Утесы вкруг меня смыкались все тесней,
Когда я подходил, ступая осторожно
(Темна пучина вод и яростен прибой),
К прекрасному, но всмерть изломанному телу.
Она была жива, хоть это невозможно:
Не в силах шевельнуть ни кистью, ни стопой,
Казалось, в хладе волн навек заледенела;
Но вскинута была упрямо голова
И чёрные глаза отчаянно сверкали:
Таких не укротят ни беды, ни Господь.
Здесь отступила смерть — ведь и её права
Не безграничны здесь, где пена цвета стали
Укутала собой израненную плоть.
И я с тоской смотрел на выцветшие губы,
Когда улыбка вдруг мелькнула на лице
Простёртой предо мной в круговращеньи пенном.
Я наклонился к ней, и показались грубы
Слова: — Скажи, кто ты? В бушующем кольце
Валов морских своим решеньем дерзновенным
Ты оказалась здесь, иль кознями врагов
Опутана? — О нет, — рекла, — то я решила.
Свободным не к лицу виновников искать —
Будь за свои дела ответить сам готов.
— Неужто, дева, ты столь страшно согрешила,
Чтоб в наказанье боль безмолвно принимать?
— Грешила? Нет, чиста была перед богами.
В ином моя вина: я, слабостью людской
На миг побеждена, — я предала призванье.
На миг побеждена — смотри, плачу веками,
Что здесь проведены, под пеною морской.
Я выбрала сама за слабость наказанье!
— Но женщина слабей мужчины быть должна
И телом, и душой — ведь из ребра Адама
Праматерь создана, чтоб за супругом шла
Повсюду, но второй… — Осекся я: она
Смотрела на меня с издёвкой, гордо, прямо —
Божественной тогда и страшною была.
— О да! Для тех, кто жизнь влачит, как дров вязанку
Дряхлеющий осёл — для тех и лишний прут
Обуза. Сделать вид, что груз сей непосилен —
По силе и глупцу. Болящую служанку
Переведут туда, где легче рабский труд,
И будет взор ее покорен и умилен.
Но кто заворожен гармониею сфер,
Не вправе отступать, жалеть себя не вправе
На выбранном, пускай и горестном пути.
Тебя призвал сюда Свет Мира, Люцифер —
Ты душу отворил Кастальской злой отраве —
Не медли же, вставай, чтоб далее идти!
Там встретится тебе властитель и философ.
Три года правил он — на пять веков вперед
Плотиной стал, что от безумья защищала.
Ответить сможет он на множество вопросов,
Захочешь ли задать их — ведь адамов род
Робеет, знаю я, пред мудростью Начала?
— Но как тебя зовут, о дева? Не таи:
Кем прежде ты была под солнцем и луною?
И голос зазвенел среди гранитных скал:
— Меня зовут Сафо. Стихи читал мои?
А были времена — зачитывались мною
Те, рукописи чьи напрасно ты искал:
Язычников труды пылали, освещая
Невежество креста и серпика луны —
Тому, кто мудр и смел, жечь книги не пристало.
Как Феникс, ты сильней становишься, сгорая —
Ведь мысли не умрут, коль вправду рождены…
Но время уходить тебе давно настало.
*
Дорога меж холмов петляла там и тут.
И в поле, где репью вольготно и просторно,
А возле валунов — терновник с лебедой,
Увидел я того, кто ратный кончил труд,
Пришпиленный копьем к ковру живому дёрна,
Сроднившийся навек с победой и бедой.
Я знал уже, кто он. И ждал я этой встречи.
Отец мой, в тридцать лет сожжённый на костре,
Герметик, еретик, алхимик, чернокнижник
Нарек меня «Жюльен» — отца я помню речи!
«Меня не посрами! Запомни, дю Вентре:
Хоть кесарь позабыт, былых богов сподвижник,
Но искру от его огня ты сохранить
Обязан. Труд велик, и не сулит он счастья,
Но это долг, Жюльен, мой сын, мой Юлиан!
Лишь знание сей мир способно изменить,
Лишь знание, сынок, должно быть в мире властью.
Но щупальца простёр по странам спрут-тиран,
Что жарит тех, кто смел, на пламени священном —
Чтоб выжечь мысль, готов себя четвертовать!
Но все же под луной и эта власть не вечна.
Запомни: что сейчас известно посвященным,
То кесарь Юлиан велел преподавать
Народу. Мудрых столь правленье быстротечно!»
Я молча подошел, колени преклонил.
Вот свиделись. Как он отца напоминает:
Рисунок резкий скул, прямой и тонкий нос,
Закушена губа от боли… Дальше сил
Уж нет — из глаз слеза катиться начинает.
Мне кесарь руку сжал и тихо произнёс:
— Спасибо, что пришел. Смотри вокруг бесстрастно
И думай! Все поймешь, Жюльен, и сам, один,
Когда не дашь себе и в помыслах поблажек.
Коль не стремишься ты туда, где безопасно —
Пройди еще вперед, и станешь господин
Для самого себя. Но помни — жребий тяжек!
*
И устремился я туда, где лился свет,
По огненным мостам, не торною дорогой —
И радостью тогда наполнилась душа:
Так потрясён старик, что сбросил бремя лет
Внезапно; так вдова пред погребальной дрогой
На мужа, что воскрес, глядит, едва дыша.
И я предстал пред Тем, кого бессильно кляли:
Сколь в окруженьи звёзд прекрасен светлый лик!
Но далее молчу и описать не смею:
Бессильное перо поможет мне едва ли.
Он улыбался — мудр, спокоен и велик.
И приближался я, от робости немея.
— Приветствую тебя, недрогнувший пиит!
Преодолев препон немало, по заслугам
Ты здесь. Что ж, говори, чего желаешь ты?
Зачем пришел сюда, отринув страх и стыд,
Что накрепко внушен был верным Церкви слугам?
Какие привели тебя ко мне мечты?
— Не то, чтобы просить… О Люцифер, Заря! —
Слыхал я: знанья все подвластны Сатане —
Вот это… И еще — для моего народа —
Пусть сбросит рабство он! Ведь, верую, не зря
Сапфировым венцом сияет в вышине
Великим естеством нам данная свобода!
— Свобода? Если б так! Подумай, вспомни сам:
Как часто ты, певец любви, исканий, воли,
Ту волю отдавал неведомо кому —
Любовнице своей, бесстрастным небесам,
Балбесам-школярам, кабацкой жадной голи,
Священникам-лгунам, хозяйке, в чьем дому
Живешь, et cetera? И ты же утверждаешь,
Что род людской хорош свободою своей?
Я опустил глаза в смятении великом,
А Дьявол продолжал: — Ты прав, и сам не знаешь,
Сколь эта правота гранитных глыб прочней.
Пройти сюда дерзнув, ты зрил прекрасных ликом
Воителей — из тех, кто вечность победил
В борьбе, что глупый люд считает безнадежной.
Но кто велик, врага не ищет послабей!
И те, кому беда лишь прибавляет сил,
Кто крыл не поломал мечте своей мятежной —
Они прекрасны, да! Прекрасен выбор сей:
Остаться одному пред тайнами Вселенной,
Перед толпой людской, средь океанских вод,
Пред музыкою сфер, пред пламенем любовным —
И выдержать! И ввысь воспрять душой нетленной,
И далее века, земной свершив поход,
Гореть сквозь мглу огнем негаснущим и ровным!..
— Но те, страданья чьи я нынче видеть мог,
При жизни не тебе — иным богам молились.
Так отчего ж им здесь приют последний дан?
— Запомни навсегда: Я — Люцифер! Не бог!
Те, кто от суеты навеки исцелились,
Тенета разорвав, что сплел паук-Обман —
Те в Царствии моем пребудут, коль дерзали!
А верили в кого — какое дело мне?
Пускай ревнует тот, кто слаб и неуверен,
Кто обвиняет мир :»Ты мне принес печали!»,
Виною всем грозит (мол, истина в вине!),
Кто зависти одной лишь остается верен!
— А где же мать моя, что не чинила зла:
Не поднимала бунт, волшбе не предавалась
(Не до того, когда в дому кати шаром!) —
Готовила, пряла, стирала, родила
Двух сыновей и дочь, и в сорок лет скончалась
(И без неё тотчас осиротел наш дом)?
Неужто здесь для всех готовы истязанья?
— О нет! — ответ мне был. — Скажи-ка, сколько душ
Простых ты видел тут? Где пекарь, где садовник?
Их нет — как не было! И ад не наказанье —
История! Когда оставит славный муж
Потомкам память о себе, а не терновник
На сельском кладбище заброшенном, тогда
Увидеть можно здесь былого тень величья.
Могучим по плечу самим держать ответ!
А тихий добрый люд уходит, как вода
В песок — в погоста тишь, где зелень, трели птичьи,
И сорная трава навек скрывает след
Того, кто был любим; и заходился в плаче;
И в церковь приходил исправно; и писал
Доносы на друзей; и, пьяный, бил посуду;
Всю жизнь копил гроши; надеясь на удачу,
Проигрывался в прах; и драку начинал;
Боялся полюбить, остерегаясь худа…
Хоть разные, одна судьба готова им —
Забвенье. Вот чего высокие избегнут.
Другой вопрос — зачем? Ту участь видел ты.
Столетий сладкий груз суров, неотвратим.
Запоминай, поэт! Пером готовь себе кнут —
От славы не спасут ни жертвы, ни посты!
— Но где же тот, кому молитвы возносил я
В часовенке слепой? Где добрый, всеблагой,
Где пастырь наших душ — Христос из Назареи?
— Ты хорошо спросил. Смотри, коль хватит силы!
Смотри — и все костры предстанут пред тобой,
Все дыбы, плахи все, все виселицы, реи…
Смотри, где был Христос! Толпой приговорён,
Он возлюбил толпу. О, это оценили!
Костры еще дымят, и долго им чадить…
Горя, еретики поддерживают трон.
Правитель всяк стоит на общей на могиле.
Так где же тот, кто им владыкой призван быть?
*
В негаснущем огне увидел лик Христа я:
Как глиняный кувшин, на черепки разбит
И мертв! Живей его, пожалуй, дно морское!
Я в ужасе бежал из ада (или рая?),
Но виденное раз не в силах позабыть,
И нету мне с тех пор блаженного покоя.
И в чаше не вино, тем паче не вода,
Но знанье — кровь его в себя переливаю:
И веры не спасти, и не забыться сном —
Я ад прошёл — не стать мне прежним никогда.
Так больно! И душа, смятенная, живая,
Как огонёк дрожит на сквозняке ночно