Елена Лейбель
Дар
Кем был Ирвин до того момента, когда парализующий взгляд черных глаз отыскал его в толпе, когда выросла перед ним тяжелая фигура и изрекла бессознательно понятую им фразу: «Я буду тебя учить»? Ирвин был одним из многих, кто носит на себе печать, отметину избранника; одним из многих, кто не мог знать, кто именно дал ему это ощущение особенности, более того – в чем особенность заключалась. Он заканчивал гимназию не хуже и не лучше других, хотя его способности значительно превосходили способности сверстников. Он не пользовался любовью окружающих и не вызывал к себе неприязни. О нем можно было сказать то же, что и о тысячи других молодых людей из тысячи других гимназий. Стоит, пожалуй, лишь отметить, что каждого нового учителя как-то вскользь, вводя в курс дела и рассказывая ему о гимназии, ставили в известность относительно существования Ирвина. Просто указывали не его существование, не предлагая ни обратить на него особого внимания, ни предостерегая. Новым же ученикам Ирвина, напротив, представляли лишь в последнюю очередь – его будто и не было. А если и был – что можно было о нем сказать? Мать гордилась Ирвином и возлагала на него большие надежды, но единственное, что она говорила о нем как посторонним, так и ближайшим своим знакомым: «У меня хороший сын».
Он кое-что знал, кое-что успел прочесть к тому моменту, когда парализующий взгляд черных глаз отыскал его в толпе, когда выросла перед ним тяжелая фигура и изрекла бессознательно понятую им фразу: «Я буду тебя учить».
Через пять лет выпускники гимназии встретились, и Ирвин был среди них. Они добились многого, продолжили свое обучение, обзавелись собственными учениками, имели хорошие профессиональные достижения. Некоторые из них думали о женитьбе. Дружеский вечер завершился в небольшом кабачке, откуда шумная компания возвращалась навеселе. Ирвин оказался один. Его собеседник переключился на кого-то другого, а сам Ирвин слишком устал, чтобы заводить новую беседу с кем-либо. Через несколько минут друзья обратили внимание, что рядом с Ирвином шагал дворовый пес и кивал головой, а сам Ирвин, согнувшись и держась за живот, хохотал. Большого значения этой картине никто не предал – ведь каждый был расположен сейчас расхохотаться, но удивительным показалось собравшимся то, что Ирвин, указав псу направление, вдруг свернул в переулок, даже не простившись.
Через несколько дней Ирвина случайно повстречал на улице его бывший соученик, но тот и словом не обмолвился о недавнем происшествии: он думал о другом: его близкому другу оставалось всего несколько месяцев жизни, он страдал неизлечимой болезнью, название которой он предпочел не произносить. Ирвин сказал, что мог посмотреть на больного и на вполне закономерный в подобном случае вопрос об его отношении к медицине, он просто предложил забыть о разговоре. Тем не менее, что-то заставило приятеля отвести его к больному. Ирвин спокойно посмотрел на умирающего в течение нескольких секунд, потом равнодушно отрезал: «Понятно», и удалился. Стоит ли говорить, что более о смерти речи не шло? На следующий день смертник уже в полной мере ощутил силу продолжавшейся жизни.
Ирвин умолчал и при этой встрече, что очень скоро ему предстоит стать счастливым отцом. Причина тому была проста: имя его избранницы не могло быть произнесено из-за ее общественного положения: она была дочерью бургомистра и предназначалась для совсем другого брака. Впрочем, о том, что в ее теле живут две души не подозревали даже ее домочадцы вплоть до последнего дня, когда она, следуя велению Ирвина, ускользнула из дома и разродилась без врачей, свидетелей и криков прямо на той кровати, где рожденный сын и был зачат. Странно, что по прошествии совсем короткого времени, прогуливаясь по городу и встретив в толпе Ирвина, она так и не смогла придумать, откуда знакомо ей это лицо. Выйдя замуж и переживая первую брачную ночь, она вдруг почему-то вспомнила то лицо, мелькнувшее в толпе, но сразу же вновь забыла о нем. Тело ее оказалось ненарушенным до этого момента, как того и ожидал счастливый муж.
Внезапно появившийся в доме Ирвина малыш-подкидыш никого не удивил. Такое случалось. Разве что, детей обычно относили в приют, а Ирвин оставил у себя и воспитал как сына, сочинив легенду о внезапной смерти матери малыша, которую городок с готовностью поддержал. Никто ведь и предположить не мог, кем могла бы быть эта загадочная мать.
Мир и благополучие царили в доме Ирвина и вокруг него. Однажды в церковной школе умер учитель прямо во время занятия. Испуганные дети высыпали на улицу и кинулись к деде Ирвину, хотя до других домов бежать было ближе. Молча надев плащ, Ирвин отправился к школе и, сопровождаемый детьми, вошел в залу, где лежало тело. Он наклонился над ним, прикоснулся ко лбу и, выпрямившись, равнодушно сказал: «Устал он от вас. Дайте человеку поспать!». Когда Ирвин вышел, и дети кинулись к трупу учителя, мертвый на самом деле открыл и протер глаза, как глубоко спавший. Долго разносилось в городе разноголосое эхо: «Клянусь, он был мертв! Я видел собственными глазами!»
Настал день, когда Ирвин пришел в хорошо знакомую ему лачугу на окраине, где долгие годы обучался он обращать к себе человеческие души, исцелять болезни, поднимать мертвых, понимать язык зверей, читать людские мысли, и узнал он в тот день, что обучение его окончено, он достиг всего, чего мог достичь, и теперь ему остается лишь выбрать то дело, которое станет делом его жизни: будь то целительство, воскрешение, приворот, гипноз или что-то другое. Что первым применит он отныне на практике, то и будет тем делом, иные же навыки пропадут.
Ирвин вышел и направился к дому. Пара собак поздоровалась с ним, но он не стал реагировать: «К чему человеку разговаривать с животным, когда ни тем, ни другим нет в том толку?». Ирвин просто кинул собакам печенье, всегда лежавшее у него для них в кармане. Себе в след услышал он дружелюбное погавкивание. Проходя мимо окон одной женщины, обладать которой он пожелал накануне, Ирвин подумал, что и женская любовь ему не нужна: ведь утолить страсть можно и с другой, а сама по себе любовь требует отдачи, посвящения себя, а он на это не очень-то и способен.
Наблюдая дома за сыном, он вдруг понял, что вовсе не желает знать, о чем этот ребенок думает: он хороший отец, к чему ему видеть изъяны собственного воспитания, и разве хотел бы он, чтобы и сын знал, его собственные мысли?
Отныне во всем, с чем соприкасался, Ирвин видел гармонию и закономерность, которую не должно нарушать своим вмешательством, ведь даже в самом прекрасном явлении при ближайшем рассмотрении видны изъяны, а в самом ничтожном отыскиваются свои скрытые смыслы.
Однажды несколько человек ворвалось в его дом, и несколько голосов наперебой закричало, что в перевернутом экипаже были найдены его сын и мать. Ирвин бросился к указанному месту и нашел двух единственно близких ему людей без дыхания. Раненый извозчик молился, заклиная смерть взять его и спасти мальчика. Ирвин склонился и поцеловал мать, потрепал по голове сына и крепко прижал его к груди. Город, замерев, смотрел на него – сейчас свершится чудо. Дети, которые видели, как Ирвин воскресил школьного учителя, улыбаясь подталкивали своих матерей: «Я же говорил! Сейчас увидишь!»
Но никто ничего не увидел. Ирвин тяжело поднялся с колен, уступая пространство докторам и носилкам, а когда трупы были погружены и увезены, одиноко зашагал к дому.