Танда Луговская
Избранное
*
Зверь с тремя шестёрками на лбу
Жалобно стоит у старой двери –
Видимо, и он читал Стругацких…
*
Беленою, стеной, пеленой
Тишина меж тобою и мной:
Это нежность накрыла волной –
Васильковой, янтарной, ночной.
Притянуло, прижало, прижгло.
За окном все пути замело.
Мы прижмёмся друг к другу – тепло.
Ветер снегом залепит стекло.
*
Эта ночь взорвалась бурей
И волна захлебнулась пеной –
Беспощадной, седою, бурой,
Разрывающей в клочья вены.
И, в метаниях бесполезных,
Раздираема, словно ветошь,
Я не выплыла бы, если б
Не маяк – нечаянный светоч.
Этот луч – обхватить, прижаться,
Замереть над пастью бездонной,
И вдохнуть, и снова сражаться,
Пряча свет в усталых ладонях.
*
Поэзия сжалась в клубок,
В угол книжного шкафа забилась.
Привыкла – её предают:
Коль голод – за хлеба кусок,
Нету славы – за царскую милость,
Один – за домашний уют.
Прошла мимо первого я,
Лишь плечами пожав, не заметив;
Вторым пренебречь – не беда;
Но – холод в душе затая –
Неужто сломаюсь на третьем?
Уйду, не оставив следа?
Суров Трисмегиста завет,
И его обойти удавалось
Не всем – что написано мне?
Любимого ласки в ответ,
Рифм чужих затаённая жалость,
Закатное солнце в окне…
*
Здравствуй, мой Вавилон! Город марева, южного жара,
Город каменных профилей мудрых царей и зверей,
Грохотанья повозок, немолчного ора базара,
Мудрых свитков, бордовых гранатов в тенистом дворе.
Проклинали рабы тебя, злобно шипели: «Блудница!» –
Ты отряхивал прах их, при жизни сошедших во прах.
Здесь проходит Иштар горделивой походкою львицы,
Ласки любящих здесь озаряемы светом костра.
Город дерзких людей, и в бою, и в объятиях смелых —
И вольготно нагим, на прогревшейся за день земле,
Проводить языком по мужскому иль женскому телу,
Изгибаться, забывши про всё, в сладкой трепетной мгле.
Кто любим, тот свободен, силён, выше всякого бога!
Потому и возносится – видно отвсюду окрест –
Башня (в небо укол остроги – не решётка острога),
И её не придавит, уродлив, кладбищенский крест.
Руку я рассеку – Вавилон, моей крови отведай! –
Это малый отдарок за то, чем владеть довелось.
Поражение гордых ещё обернётся победой,
Мы вернёмся сюда, в э т о т город, знакомый до слёз…
Москва
В этом городе – розно.
В этом городе – грязно.
Здесь не очень морозно,
Здесь, скорее, заразно.
Ты поглядывай в оба,
Выбирай, где посуше:
Соль въедается в обувь,
Грязь въедается в душу –
Здесь, где (не по приказу
Полоумной державы!)
Ненавидят «кавказов»
Те, кто пел Окуджаву.
*
Имя твоё – прибой и шорох
Светлых волн на тёплом песке.
Имя твоё – и боль, и шёпот
От любимого вдалеке.
Изумрудной травой по шёлку
Имя – словно шрам на виске.
*
Наполовину стёрт
Рисунок: рыба с юга приплыла
Сказать, что не сгорает куст.
Я суну куст в костёр,
Дождусь, покуда прогорит дотла,
В рубинах углей рыбу испеку.
А ей бы плыть и плыть
По стенам мягкого известняка
В глубинах влажных катакомб…
Но я в тени скалы
Счищаю с рыбы звёздочки песка,
Сама присыпана песком.
Жюльен дю Вентре – 5
Ты – шедшая ко мне, как на костёр,
Боявшаяся ласк моих до дрожи,
Ты – нежная подруга с давних пор,
Ты – что любовь всегда мешала с ложью,
Ты – всех мудрей, но лет своих моложе,
Ты – чьё безумье – память и укор,
Ты – что любила всей душистой кожей,
Ты – боль моя, мой вечный приговор…
Я помню всех. И, озарённый каждой
Любовью – светом, страстью, жизнью, жаждой! –
Теперь (молю вас не таить обид!)
Уже бреду дорогою короткой
На встречу с худощавою красоткой,
С которой всем нам встреча предстоит…
Если выжжена трава
Здесь полынь горчит историей Древнего Рима,
Здесь обломки мидий ранят босые ноги,
И, подчинены не нам, но вечному ритму,
В небеса уносятся искры, слова и ноты.
Здесь песок бывает красным не от заката,
Здесь нельзя бояться, но можно любить и верить…
Остаются в веках только море, стихи да камни,
И всегда опасен весенний разбойный ветер.
*
И вновь, как всегда, от восторга к острогу,
К стихиям от детских стихов
Влечет невесомая наша дорога —
Стремительно, лихо, легко.
Постигнешь в пути этом, странном и длинном,
Под сенью тяжёлых ветвей,
Какое же счастье — сидеть у камина,
Варить ароматный глинтвейн,
С друзьями играть озорно и азартно,
Скользить по прозрачному льду,
Листать пожелтевшие старые карты,
Где, скалясь, чудовища ждут,
Смотреть на года, как на пену прибоя
(Она, Афродиту создав,
Исчезнет — спокойно, неслышно, без боли,
Как в дымке рассветной звезда),
Не зная дороги, бродить по оврагам
Среди валунов и плюща,
И мир, захлебнувшийся собственной правдой,
Просчитывать или прощать.
*
Вдоль —
По черной, озябшей, ночной Одессе,
В дом,
Где не было, нет и не будет детства,
Вверх —
Там просинь, луна да шальные звёзды.
Век
Не видывать здесь мне ни зим, ни вёсен.
Свист
Разбойничий да неживые лица…
Ввысь —
К Полярной звезде, чтобы с нею слиться!
Стон,
Удар, а потом — замолчу навечно…
Что,
Неясно, зачем я лечу на свечку?
*
Коль любовь — так без закона и без спроса,
Коль беда — так переломанный хребет,
Коль удача — так лови ! — алмазов россыпь,
Но с условием : не оставлять себе !
Не помогут ни проклятья, ни иконы :
Выбивает клин такой же клин.
И опять : уж коль любовь — так без закона.
А потом : уж коль тоска — так до петли.
*
Паутинка перевода опускается на лист.
Имена, проблемы, годы превращаются в ноли.
Говоришь: «Memento mori!» и захлопываешь том —
Остается только море, и холодное притом.
Подойдешь, виском коснёшься нависающей скалы…
Не очнёшься, не проснёшься. Только ветер заскулит,
Паутинку перевода закружит и унесёт.
Смерть, поэзия, свобода — резко, странно, в унисон…
*
Если выжжена трава —
значит, скоро буря.
Это мы с тобой на свал-
ке сидим и курим,
а вокруг гудят ветра,
обжигают уши,
бродит Вера, бродит Страх…
Не про наши души.
Две затяжки — хорошо,
можно вспомнить детство…
Меч из ножен — и пошёл!
Выжить не надейся.
И неважно, что вопьёт-
ся стрела — управа :
меч, он сам потом добьёт —
он умен, кровавый.
Будет холмик над рекой,
порастёт травою.
Говорили про покой —
получай с лихвою!
И останется в стихах,
как ушли без веры…
Только лопасть лопуха
хлопает по ветру.
*
Не уходи, мой друг,
Пока трава вокруг,
Покуда пламенеет
От маков алый луг.
Не уходи, пока
Звезда ещё близка:
Слегка его коснёшься —
Отдёрнется рука.
Не торопись туда,
Где чёрная вода,
Где навсегда застыла
Последняя беда.
Не уходи. Прости.
Меня вперёд пусти.
*
Воплощая науку и прочий прогресс,
На съедение логике чувства отдав,
Заявляем нахально и громко: «Аз есмь!»
А ещё иногда говорим: «Аз воздам!»
Зачитали любимые книги до дыр,
И внезапно открыли: счастливей не стать.
Одиноко цитировать чьи-то труды
И не слышать в ответ продолженья цитат.
Но ни в бога, ни в чёрта, ни в рай и ни в ад —
Ибо вера отпала, как ранее — хвост.
Шелестя, опадают сухие слова,
И уносятся в глубь Ахероновых вод.
Мы друг друга найти не сумеем вовек,
И навряд ли уйдем от сумы да тюрьмы,
Потому что вода Ахерона — из вен,
Потому что ведь некому — если не мы.
*
Не в тех краях, где властвует порядок,
А там, где ночи солонее дней,
Разгадывание сфинксовых загадок
Мы сделали профессией своей.
Прекрасная соуроженка Сета
Глядит на нас. Ее глаза блестят.
Но мы не можем не найти ответа!..
Но под ногами косточки хрустят…
Скоморохи
Фонограмма пошла. Мы залиты потоками света.
Под прицелом юпитеров глаз не увидит седин.
Мы на сцену идём, скоморохи двадцатого века,
Как обычно, ликует толпа, и сквозь пальцы начальство следит.
Что за дело кому, как в гостинице плачем ночами,
Если бьёмся мы так, что дрожит от ударов земля?
На потеху другим скоморошьими машем мечами,
Только раны и вправду болят, настоящие раны болят.
Нам дают по щекам размалёванные арлекины,
Нас мешают с землею — и в грим превращается грязь,
И ни подлость, ни ложь омрачить не сумеют картины,
Ибо это такая игра, ибо это такая игра.
Мы продали себя, и записано в наших контрактах:
«Умирать, но играть! Через боль улыбаться — и бить!»
А не выдержит кто — унесут незаметно в антракте,
Так как кровь и беду на арене всем зрителям должно забыть.
Истекло наше время. Остались последние крохи —
Улыбнуться и выйти туда, где безумна толпа.
Мы выходим на круг, ибо веку нужны скоморохи,
И мы приняли эту судьбу, и надели дурацкий колпак.
Баку
Здесь песок засыпает ступени,
Шелестя раскалённой волной.
Пышных пиний отчётливы тени.
Здесь барокко репейных сплетений —
Голубою дрожащей стеной.
Здесь хватает и соли, и воли
Под палящею жёлтой звездой —
И в привычно-спасительной роли
Кран, чей профиль с Нефр-эт схож до боли,
Нависает над тёмной водой.
И везде — буры, розовы, чёрны —
Презирая людские дела,
Узловаты, корявы, упорны,
Сквозь асфальт продираются корни,
И на них застывает смола.
*
Запах моря пьянит сильней массандровских вин.
Продолжают волны свой нескончаемый спарринг.
Молча ходит чайка, важная, как пингвин
Или преподаватель на пропущенной паре.
Вместе с водорослями и сором несёт волна
Нереиды, забытой с античности, сладкое пенье.
Море щедро, не скупясь, угощает нас
Леденцами погибших медуз со сливками пены.
Зимний ветер резко, влажно бьёт по глазам
И закатный прибрежный песок становится медью.
Ноги вязнут в нем, и не уйти назад.
Утихающий шторм печально сулит бессмертье.
*
Когда спешишь —
замедли шаг
И за угол сверни.
Чернеет взгляд,
белеет шарф,
Лицо твое в тени.
Постой — важнее
нету дел!
Не крылья за спиной,
А хвост любовей
и надежд,
Но веры — ни одной.
Идешь по льду,
слегка скользя,
По тёмному по льду.
Пересеклись —
глаза в глаза —
Один принёс беду.
Скользи средь воли,
волн и войн,
Чтоб там, в конце пути,
Споткнуться —
в петлю головой —
И крылья обрести.
*
Опьяневшая от уличного гвалта,
Вдруг услышу, беспечальна, за спиной,
Словно шорох лап собачьих по асфальту —
Шорох листьев, не успеющих за мной.
Ухожу в закат одна, под птичьи трели,
Уношу, что здесь оставить не смогла:
Имя легкое — как должно менестрелю,
Да гитару, да потертый абалак.
Рокот моря завораживает, ровный,
Шустро вьётся из-под пальцев Парки нить…
И уже записан телефон Харона:
Перед встречей попросили позвонить.
*
Захлебнулись любовью,
Позабыв: будет плохо.
Затерялись случайно
В суматохе трамвайной.
Не клянись, мол, до гроба,
До последнего вздоха…
Оцарапали сердце.
Больно. Не заживает.
*
Последний троллейбус ушёл из-под носа.
Придется скользить по Одессе ночной,
Скользить, спотыкаясь, скользить под колёса,
Скользить, чтоб вернуться, вернуться домой.
Там море тепла, там друзья и гитара,
Там иней на темно-сапфирном стекле,
И запах бульона, и свет там янтарен,
И маятник ласков, и жарится хлеб,
Там любят тебя, там тебе будут рады…
Не думать, скользя сквозь сереющий снег,
Не думать, — иначе вовек не добраться! —
Что дома — то нету, что дома — то — нет!
И — снова вперёд! Только сердце прихватит:
Изломанный тополь. Крутой поворот.
Разбитый троллейбус. И — кровь на асфальте.
Две «Скорые». Кровь. Гололёд. Гололёд.
Аквариум
Средь изумрудных кущ
Нету ни птиц, ни змей.
Холод стекла — к виску.
Дело идёт к зиме.
Стужа сильней обид.
Хрупок прозрачный дом.
Рыба за камнем спит,
Чуть шевеля хвостом.
Скол океанских вод,
Комнатный водоём…
Кто-то ещё живёт
В стылом дому моём.
Василиск
Легендой стать, исчезнуть бы, забыть!..
Пульсирует и жжёт, зажат висками,
Недобрый дар насмешливой судьбы —
Волшебный взгляд, что обращает в камень.
Сознаться, кто я, означает — смерть.
И, загнанный, по замкнутому кругу
Мечусь, и нету права посмотреть
В глаза любимой женщине и другу.
Как излучают быстрые зрачки
Талант проклятый зверя-василиска!
И не спасают тёмные очки.
И молча каменеют окулисты.
Не умереть, не повернуть назад,
Не вырваться к заснеженной свободе…
Я василиск. Я отвожу глаза,
Чтоб не застыло солнце в небосводе.
*
Чёрные рельсы. Посмеешь не дрогнуть?
Петли на шее и на сердце льдины.
Чёрные рельсы обратной дороги —
В дом, где теплее людей холодильник.
Чёрные рельсы. Дорога обратно.
Погнуты шпалы. Разорвано знамя.
Чёрные рельсы — рекою булатной —
Резко, наотмашь, по диагонали.
Чёрные рельсы (здесь нет утешений),
Словно судьба, и печальны, и строги.
Вечно проклятье моих путешествий —
Чёрные рельсы обратной дороги.
*
Под луной ничто не ново,
Радуюсь в душе я:
Всё совсем не так хреново,
Всё ещё хужее!
*
Совершить самоубийство,
Взрезав вены ночью в ванне,
И глядеть как вытекает
Темно-красной струйкой кровь —
Вот классическая гибель,
Что патрициев достойна:
Тихо тело холодеет,
Не тревожа никого.
С этой мыслью конструктивной
Подхожу к любимой ванне.
Но в Одессе почему-то
Ночью в кране нет воды!
Столкновенье с прозой жизни
Откровенно выбивает,
И поэтому, наверно,
Я покуда поживу.
*
Тихо чайник закипает на огне.
Дорогие, позаботьтесь обо мне!
Полюбите вы меня хоть на часок,
Заварите крепкий, с травами, чаёк.
Отогреюсь, отомлею, посижу
У огня — и о дорогах расскажу,
Где бывал, что повидал, как умирал,
Подарю хозяйке веточку-коралл,
Расскажу о миражах и мятежах,
И о рунах на изогнутых ножах,
И о скалах, что в закате, как в крови,
О смертельном снежном облаке лавин.
О прекрасных девах, смертных или нет,
На клочке бумаги напишу сонет,
И оставлю вам, уютом теплым пьян,
Аметистовое эхо дальних стран.
Что-то тополи лопочут на ветру…
Я уйду — я не стесню вас — поутру…
Гаснет свет в таком приветливом окне…
Дорогие, позаботьтесь обо мне!
*
Повстречались. Целовались допьяна.
Расставались. Забывали имена.
И остался только телефон в блокноте.
Не звоню туда — там мужа ждет жена.
*
Влюблённые не слепы —
Они ослеплены.
Они — всего лишь слепок,
Всего лишь тень весны.
И правдой небреженье,
Достойное царей —
Всего лишь отраженье
Дрожащих фонарей.
Когда дожди прольются
Осенней чередой,
Влюблённые напьются
И болью, и бедой,
Бессонницей, бессильем…
Величию под стать —
Изломанные крылья
Умеющих летать.
*
Недописанная строчка —
Как невскрывшийся нарыв.
Жизни нет, поэт в кусочках,
Валерьянка, нервный срыв.
Успокойся, ты не бездарь,
Стройных строф струится шёлк.
Друг, что в городе проездом,
Навестить тебя зашёл.
Пьет устало чай с халвою
И прощаться не спешит.
В кухне, в ящике с травою
Черепаха шебуршит.
Но законы жанра строги,
И торопит на вокзал
Та романтика дороги,
Что, как пыль, летит в глаза.
Врач
Отчаянно не верили тебе,
И спрашивали о её судьбе,
Как Судию о милости просили;
Быть может, спасся б ложью лицемер,
Но ты подруге предрекаешь смерть,
Поскольку врач: ты честен и бессилен.
В лекарствами пропахшей тишине
Ты разучился доверять весне.
Молчи о неизбежном, зоркий Аргус!
Какая горечь — смерть читать с листа!
Безжалостно сереет правота
И снова подтверждается диагноз.
*
Звучно билась Нева о причал
(К ноябрю жажда жизни сильнее);
«Мы из русского рода!» — кричал
Кто-то шумный, от слов пламенея.
Как паучья прозрачная нить,
Невпопад застывает природа.
Не могу о себе говорить
Даже то, что я женского рода.
Позабыв бородинский редут,
Улетаю к Катуллу и Данте
Не зегзицей в путивльском бреду,
А совою без паспортных данных.
*
Люди уходят. Проходят года.
В мир изменившийся, словно в кино,
Я выхожу налегке, как всегда.
Лёгкая смерть за моею спиной.
*
Клевер выкидывает три листка:
Тройка, семерка, туз?
Вера, надежда, любовь?
Мене, текел, фарес?
На самом деле он говорит:
«А иди ты…»
Вот и уходишь —
Искать четвёртый листок.
*
— Отчего в стекло бьёшься, птица?
— Тело мог полно бедой,
Как избыть эту боль — не знаю.
— Я тебя не впущу, птица!
— Кровь моя по стеклу стечёт
И застынет.
— Занавески задёрну, птица!
Сдвину тщательно плотные шторы
И глухие ставни закрою!
На окно я смотреть не буду!
Я огонь разожгу в камине,
Будет вкусно шкворчать мясо
И вино пламенеть в бокале.
— Поздно. Ты посмотрел в глаза мне —
А от взгляда не спасут шторы.
Доиграй свою роль достойно:
Выйди из дома,
Подойди к окну
И прими свою смерть в ладони.
Странники
1
Мы ищем себя на морском берегу
(Нет покоя нам, нет покоя!),
Валов несметных нам радостен гул
На морском берегу.
Но не найти себя в буйстве вод
(Нет покоя нам, нет покоя!),
И снова корабль наш утлый плывёт
Среди бушующих вод.
Мы ищем себя среди чёрных скал
(Нет покоя нам, нет покоя!),
И так же остра любовь и тоска
У чёрных с древности скал.
Но не найдём себя в тайнах глубин
(Нет покоя нам, нет покоя!),
Хоть помнят камни отзвуки битв
Во мраке мудрых глубин.
Мы ищем себя на просторах степей
(Нет покоя нам, нет покоя!),
Где яростна ветра лихого песнь
О дикой воле степей.
Но не найдём мы себя в полях
(Нет покоя нам, нет покоя!),
Полыни, вереска и ковыля
Нам будут чужды поля.
И не оставим поиски мы
(Нет покоя нам, нет покоя!),
Даже в объятьях сжигающей тьмы
Не оставим поиски мы.
Хоть слышен костра погребального треск
(Нет покоя нам, нет покоя!),
Мы продолжаем вперед смотреть
И на погребальном костре.
2
Нас ничто не избавит от тяги к чужим языкам,
К ним приникли губами мы, словно к колодцу в пустыне,
Словно знаем, что будем мы живы и кровь не застынет
Лишь дотоле, покуда чужая речь дивно близка
И сладка, будто спело-медовая, сочная дыня…
Но везде, и для всех, и навечно нам быть в чужаках,
Ибо сказано было, и правда одна на века:
«Если мыслишь инако — да будешь ты изгнан отныне!»
Но в изгнаньи свободу мы приняли; кару — как дар
Мы воспели на странном и терпком смешеньи наречий,
Языков родниково-хрустальных живая вода
Нас омыла — она от забвенья и смерти излечит;
И мы счастливы, словно безумец влюблённый, когда
Перед встречей с любимой живет ожиданием встречи.
*
Чьи творенья ты вспомнишь — Дали, Пикассо или Гойи —
В час сгоревшего неба и марок с Виславой Шимборской?
Ни к асфальту, ни к другу уже не прижаться щекою,
И ни дома укрыться, ни в петлях проулков приморских.
И пятно на столе примет контуры штата Дакота,
И судьба покосится — кладбищенский ветхий штакетник,
И не то что поэмы писать — выживать неохота…
Только гордость спасает тогда, только гонор шляхетный.
Ах, бессильная гордость, всесильная гордость, гордыня,
Мой страховочный трос, что натянут над серою бездной!
Присягала тебе, не нарушила слова и ныне.
Что погибнет — неважно! — в объятиях клятвы железной.
Светлой верой полна, не войду под церковные своды:
Иль иронией жечь, иль бездумьем слепым быть согретой.
Господин Иоганн, я плачу за отраву свободы!
Доктор Фауст сидит на ступеньках, дымит сигаретой.
Анжею
А на твоем лице — отсвет ночных фар,
Отблеск дорожных луж, злых фонарей свет.
Дрогнет в руке рука, в горле замрёт строфа.
Ненадолго с тобой встретились мы в Москве.
Брат мой, далёкий брат! С честью прошли то,
После чего во тьме жидкий огонь — кровь.
Не остановит нас серых дней решето,
Глаз не запорошит пригоршня звёздных крох.
Снова аэропорт, россыпь людских сот.
Снова легендой стать тем, кто прожил — быль.
Но небеса согрел, призрачен и высок,
Свет звезды Люцифер, свет свободной судьбы.
*
Словно сбитая кошка, на трассе валялся кулёк,
Шелестел еле слышно, колесами вдавлен в асфальт,
Что под солнцем и мягок, и черен. Настал Рагнарёк,
Нам теперь горевать и любить не пристало по чину —
Коль от злобы звенит под лучами светила базальт,
Значит, нам выходить, под людской не скрываясь личиной.
Это время смертельной расплаты за право творить —
В поученье дерзающим: зрите, так будет всегда!
Нам уже не обнять, не утешить своих Маргарит:
Благодарно их вспомнить — и в битву, верней, на расправу,
И привычно окрасится кровью морская вода,
Ибо право творить — это гибнуть мучительно право.
То ль забвеньем, то ль приторной славой судьба нам воздаст:
Да охота ль потом разбираться, что было к чему?
Нас опошлит создатель «нетленок», писака-фантаст,
Тот, что прожил всю жизнь, из ноля извлекаючи радикс —
Это мы, оставляя сказанья, уходим во тьму,
А кульки остаются, грядущему Шлиману в радость.