Михаил Огарев.
Избранное
Античное утро
Я подброшу сестерций, поймаю легко
И его, и луч солнца в литом серебре.
Утро нежится в белых волнах облаков
На далекой от моря Малейской горе.
А внизу тоже волны, но сталь со свинцом.
Им неведом людской медно-бронзовый век.
Разноцветные брызги – о да, но потом,
Когда день завершит свой короткий разбег
И застынет в горячей, сухой тишине…
А пока здесь прохлада, зовущая жить.
«Не хотите ль вина, господин?» – это мне?
Если так обратились, нельзя отклонить!
Я в таверну войду и присяду в углу,
Закажу «изабеллу», орехи и мед.
Юркий отсвет огня, пробежав по полу,
Золотым языком мои ноги лизнет.
Всюду камень да глина. И запах земли,
Суховатый и терпкий, как губы жены.
Пряжу времени с нею мы вместе пряли,
А вино в одиночку, без чувства вины.
Грубый стол. И посуда крепка и груба.
Нет фиал, алабастров – лишь миски, горшки.
Ненадежный приют для слуги и раба
Не господ – государства. Его должники.
До столицы отсюда не близко. Какой?
Я не помню, кто правит. Афины иль Рим.
Или город возвысился нынче иной –
Массагетский, германский – поймем и простим.
Ведь денарий для кесаря всюду тяжел,
А сестерций в хозяйстве и легок, и мал.
Равновесие большего-меньшего зол
В постмодерне Олимпа почти идеал.
Нет Богов не от власти! Одна на двоих
Сделка яппи с Юпитером – верный успех.
Мы достойно обслужим и тех, и других
Квантум сатис. И кроме. И даже. И сверх.
И оставим немножко себе. Утаим.
Разрешенная свыше игра воровства.
Неприятное чувство – как проигрыш в дым,
Но ведь сдача была изначально крива!
И на мокрых, залапанных, грязных досках,
И на чистом, добротном зеленом сукне
Козырные сходились в надежных руках.
И Гермес благосклонно кивал в вышине,
Улыбался хитро и прищуривал глаз…
Принимаем – согласны без лишней молвы.
Пусть Меркурий и Мом, лишь бы только не Марс.
И титановой правды не надо. Увы!
Но я что-то отвлекся, забыв о вине.
Признак старости – мысли о мгле бытия!
«Повторить или нет, господин?» – это мне?
Не сейчас, вечерком, как заглянут друзья.
Мне пора. Выхожу, разменяв «золотой»
(По названью, а так – сплав металлов иных).
Поднимаюсь на гору знакомой тропой,
Вот и город-соперник. И день на двоих.
В меру сыт и согрет. Как всегда, одинок.
И в боку не болит, и колено пройдет…
Я подбросил монетку – небрежный щелчок –
Это Цезарю. Зевсу. Тому, кто найдет.
***
Наш мир таков, что может содрогнуться
В невольный миг ужасный Азраил,
Когда ему устало улыбнутся
Глаза могил.
Они все ждут спасения… Мессии,
Под ровный ритм работы палачей.
Их миллионы в горестной России,
Таких очей!
И торжествует каждое мгновенье
Глухая жизнь кладбищенской травы.
Гнилым дождем ее питает «мненье»:
Душа молвы.
Холуй укажет фразу для повтора,
И вот кумир дельцами вознесен
На самый верх по лестнице террора,
Ступенька – стон…
И вечный Стикс, и холод водных стекол,
Там не уплыть и даже не упасть.
Какое слово я бы трижды проклял?
Простое: «Власть».
Экзистенция
Там, где право и не-право утомительно живут,
Там, где вина и отраву между делом подают,
Там, где ходят дни и ночи, как на сцене занавес,
Я скитался среди прочих, ожидающих чудес.
Расставания, тревоги… А за нами всякий раз
Гнались грязные дороги и запутывали нас.
Мы скрывались в мох и в листья, в чернь березовых морщин
Да в алеющие кисти зачарованных рябин.
Помню, было и другое: город, скучные дома,
Взрослой правила игрою деловая кутерьма;
И девичий взгляд лукавый, трепет платья на ветру
Нас манили, как за славой, в эту странную игру.
Ход – и мы не доверяли ни себе и никому.
Деньги, деньги подчиняли все, доступное уму!
А уютные камины пожирали без труда
В пыльных нитях паутины деревянные года.
Мы задумывались часто, мы смотрелись в зеркала,
Руки в пепел, но напрасно: только грязь да тень тепла.
Чувства рвались, словно птицы под сетями на закат,
И в стремительные тридцать, и в глухие шестьдесят.
Но мечтается о воле только в пору теплых дней!
Если ночь проводим в поле – нам становится скучней;
Если лют мороз январский или близок волчий вой,
Мы в тоске по службе царской и торопимся домой.
И поспешно возвращались – шаг за шагом, день за днем,
Чудеса не вспоминались, утешало, что живем,
Что вокруг родные стены, где покой, обед, жена,
И железный вкус измены притуплялся от вина.
А душа? Она устала, и в цене, как старый грош,
Боль от брани, страх удара, стыд за собственную ложь.
Что ни век, ловушка эта и цинична, и легка:
«Ах! Ромео и Джульетта!» – «От звонка и до звонка…»
…Ночь идет походкой тролля, месяц выпустил рога.
За окном пустое поле, бесконечные снега,
Лес недвижностью отмечен, и мороз, мороз шальной!
Но задорен и беспечен смех летает за стеной.
Мне сказать бы: не ходите! Вы обмануты, юнцы!
Да, серебряные нити, птица-тройка, бубенцы,
Чарку водки – и в тулупы, в пух дорожного платка…
А в снегах чернеют трупы – вам не видно их пока.
Но молчу я, закрывая занавесками окно.
Ведь пока не умирают – не поверят все равно,
Не услышат, невозможно; как не слышали и мы,
Рассыпая придорожно время, данное взаймы.
Только жизнь играла грубо с механизмом наших тел.
Вроде, терпишь, стиснув зубы, а они крошатся в мел.
И плутая в зной ли, в стужу в полуяви бытия
Все равно придешь к тому же, до чего дошел и я.
А какие были планы, необычное суля!
Рассыпались стражи-страны, открывалась вся Земля!
Изумительные слайды… и обыденный финал:
Там, где правды и неправды, я скитался и устал.
Из Архилоха
Каким речам мы внемлем в тишине?
Какие звезды путь нам освещают?
О праздных днях и о тугой мошне.
О, только те, что – вдруг! – не ослепляют.
И скуки яд мешается к годам,
В домах, в дворцах давно одно и то же…
С корыстным сердцем молимся Богам,
Всегда земным. Небесных не тревожим.
***
Строки, сороки, кружала и паперти,
Хочешь – молись, хочешь – пей.
Нет красоты на желтеющей скатерти,
Только полынь да репей.
Скучною прозой движенья и помыслы
Грубо прошиты давно.
Где же мои благородные образы:
Яшма, шелка и вино?
Лисы лукавые в женском обличии,
Сакура, сосны… Мираж!
Водка, кирпич да ухабы в наличии –
Вот на века антураж.
Что ожидаю на зоне в загоне я?
Туг беззаконья корсет.
Только под утро приснится Япония…
Вру. Даже этого нет.
Венец опасной цивилизацииЕНЕЦ ОПАСНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
(Памяти И. Бродского. К сорокалетию его программного
стихотворения «Конец прекрасной эпохи» (1969)
Никогда и не думал, что Мастеру буду писать.
Только книжка раскрылась… И тотчас витая печать
Этих горьких стихов разбудила анапест-программу.
Обозначить итог – все равно, что считать бесенят
На загривке пера. А когда отмотал пятьдесят,
Начинай со ста граммов.
Для сугрева вполне подойдет и лихой «маотай»
Под рыбешку и рис. Очень ловко практичный Китай
От дешевых вещей перешел на вино и закуски.
Может быть, за окном уж давно царство Му или Чу,
И когда я на кухне на власти привычно ворчу,
То совсем не по-русски.
А с чего бы начать? Очевидно, с убийства газет.
Как и в прошлой Империи, гаже занятия нет,
Чем очками без кобры вникать в эту серую мессу.
Как Цветаева крыла «под небом Парижа» метро!
Мы не верили ей, выпивая в совковом bistrot
За свободную прессу…
Срок пришел, оценили. Все те же названья анфас.
Но реклама, реклама! Как будто у них напоказ
Просто чистые перлы литого словесного злата.
Но увы, в этом сплаве вершки не чета корешкам.
И вранья, и приколов на фунты, а истины там
Чуть поменьше карата.
Про систему смолчу. Не рискну в экономику лезть.
Как представлю: валюта, зарплата, продукция, нефть –
И поди разберись, кто кого обокрал на откате.
Но пейзажи намного скучней африканских пустынь,
Там кубы, пирамиды, а здесь, куда взоры не кинь,
Только алчность в квадрате.
Объяснений навалом: по Фрейду, по Франку и по
Беспокойному нраву, который годами в сельпо
Созерцал пустоту потолка над своими вихрами.
А немножко отъевшись, на зрелища надо успеть,
И летят на Суматру с большим интересом смотреть
На кошмары цунами…
Аберрация этики! Семьдесят с хвостиком лет
Нам со школы внушали великого Братства завет,
Отвращая от денег Гермеса и буйств Диониса.
Но как только тряхнуло, и хор моралистов умолк,
Оказалось, что homo для homini даже не волк,
А циничная крыса.
Значит, нечего прыгать зверьком, когда надо шагать
И неспешно, и долго. Спираль эволюции брать
По неровным ступенькам придется весьма аккуратно.
Ну, а если решил сигануть прямо в райскую высь,
То слетишь непременно в эпоху чумы. И не злись,
Боги мстят элегантно.
Не хватает терпенья! Скажи нам сейчас, не тая,
Есть ли в Космосе разум, и в чем высший смысл бытия?
Исписали уж горы томов только в нашей державе!
Но бывают вопросы такой неземной чистоты,
Что не только ответить, но даже изъять из мечты
Мы сегодня не вправе.
Как окно заметает… Отсюда уже не уйти.
И по возрасту поздно, и новой страны не найти,
Где не правят от имени Неба жлобы и кухарки.
Сносно тикает слева, и справа терпимо болит.
Можно жить, если эта идея случайно не злит
С виду тихие Парки.
Все возможно в Китае. За домом дремучий овраг
Оказаться способен прибежищем диких ватаг,
И не знаю, какой персонаж и какого масштаба
Вдруг объявится к ночи… Батый со своею ордой,
Пан Заглоба с девицей, папаша Хоттабыч седой
Или банда Хаттаба.
***
Пьян напарник мордвин. А на морде двора
Снова выросла грязи щетина.
Протестуют жильцы. Я согласен, пора,
Но по радио речь мандарина!
Как умен и приятен! Понятен братве
И военным крутым командирам.
Воспитали в Берлине, учили в Москве
(Это где-то в глуши, за Памиром).
Подождите, прошу! Он сейчас заклеймит
Наши взятки и скажет про льготы…
А они: видишь, двор с пополудни не брит?
Да и стрижки не видно с субботы.
Так изволь навести чистоту, лимитня!
Выхожу, подпоясавшись туже.
Пробирают маньчжурские ветры меня
До костей и куда-то поглубже.
Магазин недалеко. Неспешно бреду,
Опасаясь сосулек с карниза.
Я работать не прочь, только здесь по труду
Не платили с эпохи Чингиза.
Но ведь как говорят! И поддержка, и лесть,
В суете появляется тайна…
И порой даже веришь, что истина есть.
Абсолютная: «Jedem das seine».
***
Небо словно в грязи. Затянули дожди
В середине периода летнего.
О, славянская грусть, уползай, уходи!
Здесь сакэ. Нам не надобно третьего.
Ты к тому же девчонка, а с женщиной пить,
Как с лисою – последствия темные.
Опьянеет – потребует пылко любить
Или бить, или выть, как бездомные.
А потом соберется на ложе комком
Из волос, наготы и усталости…
Неприлично поэту шуметь за вином,
То в России доступные шалости.
Да и вид из окна сквозь воды пелену
Не на пашню с пахучими кучами,
А на горы. Чуть выше поймаешь луну!
Не поймаю, но знаю: за тучами…
Вот поэтому пью по глотку в полчаса,
Как японка надменная Комати.
И дождливой, бесцветной тоски полоса
Растворяется в сумрачной комнате…
***
Мягко падает снег. По-французски «la neige»,
А в Японии «yuki».
Зимний воздух с утра удивительно свеж:
В мире чистые руки.
Но к полудню накопится много плохих
Ароматов в природе.
И о первой любви романтический стих
Весь испачкан по моде.
Ближе к вечеру крысой снует суета
У людей под ногами.
И красивое дело, рисунок, мечта
Крепко пахнут деньгами.
На закате покроет блестящий асфальт
Грязевою разводкой.
И финальный рывок, и циничный фальстарт
Обмываются водкой.
А к полуночи душит и мучает нас
Перегар прожитого.
Но не сходим с ума, ибо в утренний час
Мир очистится снова.
***
Бесконечно живуч
Миф о женской греховности, словно забыли
Те, кто создал «под ключ»
Две религии, что не убили – любили!
Я о сущности прав
Тех, кто судит, считая мужчину – вельможей,
Ибо голос и нрав
Вместе с ростом и весом с медвежьими схожи.
Если похоть – печать
В некой книге греха, словно сырость – в овраге,
То пора отвечать
Тем, кто оттиски ставит. Не только бумаге.
ВЕТЕР
Он прёт и давит, словно повалить
Готов меня и коврик с косогора.
Пора домой. Иначе не дойтить…
Пардон – доплыть хотя бы до забора.
Элементарно: ручками за кол,
Второй, двадцатый… Сколько их – не знаю,
Не больше сотни. Глядь – уже дошел!
Не все так просто. Крепко выпиваю.
А начинал с кувшинчика сакэ!
Теперь пол-литра в сутки. Водки, рома…
Но благородно! С сердцем налегке,
Для красоты. Душевного подъема.
Подъем, однако, здесь весьма крутой,
А на коленях не долезу. Больно.
Змеиный стиль? С сумою за спиной?
Нет, слишком грязно. Да и недостойно.
Меня восточный ветер невзлюбил:
Лохматит волос, путает в халате,
К ручью пихает. Хочет, чтоб поплыл
За лунным светом – там, на перекате.
Шажок, другой… не к дому, а к воде,
И алкоголь осенний смажет холод.
Уж все равно: к судьбе или к беде,
Когда теченье катится за ворот.
Да, как Ли Бо под крики обезьян
Ловил луну в потоке, захлебнулся…
Не от вина – был от Природы пьян
И к ней ушел. Иначе бы вернулся.
А тут впритык расейская тоска
Да брех собак, да грай ворон зловещий.
Да сверху ветра гибкая рука
Толкает делать пагубные вещи.
Сказать яснее? Да хлебнуть еще
И повалиться носом в землю, лужу!
Здесь униженье сладко, горячо,
Как бормотуха. Дешево, к тому же.
Лежать в траве, орать про Сахалин,
Про злые волны, что всегда качают
Дурную жизнь… А резкий баргузин
К таким эксцессам только поощряет!
К чему культура? Воспитанье – что,
Когда печаль от уха и до пяток?
Надел халат… А лучше бы пальто
Из драпа, ваты. И сберечь остаток.
Зачем мне коврик? Кольца Инь и Ян?
Изящный веер? Чашечки с цветами?
Из яшмы четки?.. Нет, совсем не пьян,
А просто ветер властвует над нами.
Но он с Востока – стало быть, не враг.
Освободит от старого зажима.
От византийцев. Даже от варяг
И от славян… Увы, неизлечимо.
Совсем темно. Шатаюсь, но иду,
И вкривь, и вкось. Забор наполовину
Уже прошел! Вон яблони в саду.
Порыв, толчок… Спасибо. Прямо в спину.
Звёзды
А ночь сложила строчки
Волшебной красоты,
И высыпала точки
Из черной пустоты.
Изящных очертаний
Законченный сюжет.
Вот знаки препинаний,
Но только текста нет.
Наш ум несовершенен.
Как вывести из снов
Фрагменты отношений
В мозаику миров?
Глаза по небу рыщут
Подглядкой за окно.
Богов давно не ищут,
А знания… Смешно.
От жара до мороза
В космической дали
Всё – страшная угроза
Для маленькой Земли.
Лишь солнце за луною
Ведет понятный круг,
А вспомнишь остальное –
Смятение, испуг.
Неведомо откуда,
Незнамо и на кой…
Мы смертны. Звезды – чудо.
Не вяжется, хоть вой.
***
Вечер машет дождями и низко летит.
А познавший сто грамм утомленный пиит
В душегрейке под шарф, благородно небрит
(Третьи сутки), идет на террасу.
Там умеренно сухо, и капель распад
Не мешает вести дефиле-променад,
Сквозь зевоту роняя рассеянный взгляд
На вполне захолустную трассу.
Улеглась меж холмов полустертым холстом
И уводит к Востоку. Амур под мостом
В двух часах перехода – и ты уж на том
Берегу. Заповедном, манчжурском.
Только шагом – туда не идут поезда,
И прочней у домашних животных узда,
Но полезно же знать, что способен всегда
Позабыть о печальном. О русском.
Патриот из меня никакой. Mille pardon!
Ну, а если к тебе государство – как слон?
Будь ты Моська, Мухтар или сам Артемон,
Не заметит – хоть лайте, хоть войте.
Нужно только лизать. Или связи нарыть.
Но ведь короток век и «умеющих жить»!
Кажет кукиш кукушка. Финита и фить.
Как аукнется – тем и накройте.
Европейских садов захотелось сверстать
В азиатских просторах… А кузькина мать?
А усатый отец? А умельцы хватать
Из вполне самостийной охранки?
Лучше спать в огороде среди пустырей.
Никаких перемен! Даже пикнуть не смей.
Ведь менять на лихих переправах свиней
На коней не умеем. Не янки.
У меня за душою сплошной негатив,
Утверждает сосед. Отставной примитив!
Я вне злобы, вот только живых перспектив
Для себя и для сада не вижу.
Полстолетия вместе. Конечно, люблю,
Под шипенье-попреки, когда во хмелю.
Но заметил такую на саженцах тлю,
Что не грех бы и смазывать лыжу.
Я давно убеждаю майора с ручья,
Что страшнее всего, если правда ничья.
Не нужна никому. Вот тогда сволочья –
То есть, тли – будет вечно навалом.
И страна – то есть, саженцы – тихо сгниют
Без листвы и корней… Где садовники? Тут!
За Амуром, в шеренге. Наметились, ждут.
Или ближе уже? За Уралом?
Сотка кончила греть, и опять холодок
Нежно лезет за ворот. В саду вечерок
Опустился на кроны – и влагу в замок,
Точно крылья, сложил за спиною.
Привыкает к отставке и воин, и шпак,
Ведь любая карьера кончается так.
На Ривьерах, на дачах… На дне. Натощак.
На террасе. Терпимо, не скрою.
Ночь
Вечерний иней. Северная вязь.
Сады в узорах платины морозной.
Нет, серебро на кронах несерьезно –
Зима дает рекламу, не скупясь.
Разворошив снежинок семена,
Завесу туч скатать не поленилась:
Ведь нужен вид! – «Ах, госпожа Луна,
Прошу помочь!» – Выходит. Согласилась.
Я тоже выпал в полночь и стою,
Попав плечом в объятия жасмина.
Привычный двор уже не узнаю:
Иное время, царство и причина
Ценить себя. Неспешность бытия
И неподвижность (в виде варианта)
Как приглашенье: вот тебе скамья,
И позабудь о роли фигуранта.
Присел на край – и словно вмиг исчез!
И даже взгляд сумел остановиться,
Как будто больше не толкает бес
Запоминать, оценивать и злиться.
Я так любил скрываться за листвой,
Читать стихи, перебирая четки.
И в такт Луна смеялась надо мной
То с высоты, а то из чарки водки.
Но холод дарит мне иной сюжет
Вне перепевов нерва или жеста.
Ход ноября. Уверенность норд-веста.
И тьмы со светом слаженный дуэт.
***
Север с Югом враждуют на этой земле,
Но и выше – печальные стычки.
Ум, погревшись у Истины, прячет в золе
Нетерпимости силу привычки.
Светлый с темным на контрах? Знакомая боль.
Чую Одина взгляд удивленный:
Ведь не лезет же алый на первую роль,
Не в обиде на желтый – зеленый!
Снова в женщинах дело. Легенда гласит:
Вышла Ева блондинкою кроткой,
А у бывшей «в начале» мятежной Лилит
Волос черный, прямой и короткий.
Не хочу углубляться в духовный провал,
Где не водятся разные Боги.
Шаг в Европу, за Рейн! Там мужчин идеал
Дева Гудрун, валькирия Боргильд.
Белокурые пряди, стальные глаза
У одной. Хороша. Но другая!..
Косы – смуглым каштаном, в зрачках бирюза,
А характер… Не выдержит стая
Ни людей, ни героев. Достойного нет
Для такой! В жизни страхам привольно.
Остается проспать пустоцветие лет
И уйти молодой. Добровольно.
Сигурд будет обманут. Во веки веков
Ради счастья белесых, бесцветных.
Выжить можно покорным, услужливым… Слов
Слишком много похожих. Для смертных.
***
Жаль, нет стрекоз! Наверно, воздух наш
С годами стал им резко неприятен.
Лезь с этажа высотки на этаж,
Вдохни… Успех не слишком вероятен.
Где выше – smog. А ниже… От реки
Ручей остался и не замерзает.
Чужой Эллады Боги далеки,
А наш – один, и славно отдыхает.
Творить – не строить. Что мытарить ум!
Зверья, хамья – всего шесть дней в работе.
И в самом деле: мир же не костюм,
Почти, как в том еврейском анекдоте.
Полет стрекоз над красотой цветков
Совсем не то, что на добычу – стая.
Зато вокруг полно «крестовиков»,
У пауков порода есть такая…
***
Гроза все ближе. Первобытный страх
Всегда живет в сознании людей.
Вообразить достойно, что в цепях
Трясет скалу усталый Прометей,
Мне не под силу. Интеллект угас,
Как светлячок, подхваченный дождем.
Но так гремит! Густой, тяжелый бас
Ужасных сил: «Идем, идем, идем…»
У горизонта угольная мгла,
А надо мной багрянец – кровь в пыли!
Блеснула молний длинная игла,
Терзая грубо полотно земли.
И вот молитв бессвязные слова
Слетают с губ, как пряди с головы.
Разгул Богов. И все для них трава
По кличке «трын». И он, и я, и вы…
***
«Святой отец, меня терзает страх.
Не жизни жаль – возможностей её!» –
«Ты отделяешь, сын мой, впопыхах
От тела руки. От древка копье». –
«Косноязычен… Но ведь суть ясна:
Исчезнет память – все, что накопил!» –
«Иди к буддизму. С ним всегда весна,
И обновишься сам по мере сил». –
«Там нет Христа и подвига его.
Не Бога жажду – надобен пример!» –
«Ты понял всё, играя в «ничего»,
Твое прозренье выше книжных вер». –
«В разгаре лето, но крепчает хворь.
Зловещий знак мне видится в судьбе…» –
«Совет один: со временем не спорь». –
«Но жизни жаль!» – «Не одному тебе».
***
Звездный флот вышел в полночь на темный простор,
Выдал яркость огней – и застыл.
Орион в очертаниях, словно линкор,
Главный флагман космических сил.
Он влияет на Землю не явно давно:
Знал Египет, следил и Китай.
Волны времени походя плещут в окно
Человечества. Верь и мечтай…
И не больше. Спокойный небесный прилив –
Он из прошлого! Медленный свет
Нам приносит картины иных перспектив,
Но из сводки «Не числится», «Нет».
Мир фальшив на поверку. Обманчив. Лукав.
Сколь печальна диагноза суть!
Ведь из сотен нахально присвоенных прав
Нам реально одно: промелькнуть.
***
Нет цветов у меня – страшный кактус не в счет,
А ведь скоро припрется зима.
И завел я бонсаи. Пускай не цветет
И не пахнет, но сводит с ума.
Сколько зелени яркой! И каждый листок
Совершенен в своей чистоте.
Да и дом им под стать – тишины островок,
Идеалом стерильной мечте.
Ах, бесценная яблонька! Сладких плодов
Мне не нужно – живи и расти.
Покажу тебе солнце, когда холодов
Уж не будет. Не скоро, прости.
Жаль, что наши миры – два прямые угла,
Не взаимны, хоть ставятся в стык.
То ли ты для меня безнадежно мала,
То ли я безобразно велик…
***
Мы уходим в закат, в лихолетье, в ничто –
Ноги в руки, без всяких попуток.
Вслед нам скалит протезы конина в пальто
По кликухе Режим. Проституток
Провожают сотрудники в форме «эС-Дэ»
(Социал-демократов не видно).
Два этруска на рынке метаются: «Гдэ
Тувалэт?!» В борозде, очевидно.
Гей-парад на востоке. На юге навар
Под клеймом «Олимпийские старты».
Из Европы в Сибирь молодой коммунар
Транспортирует Принципы. Нарты
Под тюками свободы лениво ползут,
Недалече уж Море-с-Лаптями…
Мы идем умирать (варианты: убьют);
Как заметил Сократ, лучше сами.
***
Что за грубое время! Хоть раньше оно
Только с виду казалось нормальным.
Но как вечер – так сразу небесное дно
Станет страшным, больным, инфернальным,
И оттуда всплывут на поверхность земель
Существа неизвестного вида…
Одиночество. Ветер ноябрьский. Метель.
И лекарством в кармане – «Таврида».
Оправдание осени! Даже зимой
Я не пью столь беспечно и глупо.
Всё мерещатся сани, бубенчик, гнедой
И принцесса в плену у тулупа.
Да хоть девка с Песчаной! Но только без них –
«Моторолы», «Ментола», «Монтаны»…
Запах бревен. Камин. Окружение книг.
Век Серебряный – им же и пьяны.
***
Ну и солнце – по виду на улице май!
Сто улыбок на стеклах, как флаги
От восточной Богини. Пойми, принимай,
И ни к янки не лезь, ни в варяги.
Ширь земли за Уралом намного сильней,
Чем убогие окна в евральность.
Обстоятельность жизни, медлительность дней –
Наша суть. По науке: ментальность.
И восточное солнце – для русских. Для нас,
Не умеющих жить по указке
Дяди Сэма и тети Марго. Пересказ
Мифов Азии лучше, чем сказки
И о золоте рейнском, и тех городах,
Где, по слухам, одни изумруды
И на стенках, и в душах… Все дело в Богах:
Несть ни истин, ни лжи, ни Иуды.
***
Горит костер на тающем снегу.
Ты захотела ночью яркий свет,
Не объясняясь.
Молчишь. И водку через «не могу»
Глотками глушишь… Получить ответ
И не пытаюсь.
Увы, не скажешь. И не намекнешь:
Ты не пускаешь в душу и подруг,
Без исключений.
Огонь летит к лицу… Но злая дрожь
Тебя терзает от усталых рук
И до коленей.
Обнять нельзя. Не нужно. Тяжелей
Принцессе станет, хоть руки не скинет.
Моя любовь в сторонке. Рядом с ней.
И тоже стынет.
***
Отыграться не пробуй, когда не умел,
Если бегают глазки, в душе мандраж.
Отдели, не спеша, пустоту от плевел,
Не мечтая о зернах – дурная блажь!
Будь доволен и тем, что позволили сесть
За красивую скатерть и сделать ход.
Принимай же насмешку за грубую лесть
Напоказ, откровенно! Слуга господ
Сразу двух – человек. А иначе-то как?
Стул второй – не сидеть, а простой резерв.
Между Злом и Любовью поделен бардак
Под названием «жизнь». И с любой из стерв
Сколько хочешь гуляй, развлекайся, флиртуй,
А сыграй только раз и не жги мосты.
От одной по щеке, от другой поцелуй,
Но и левый, и правый карман – пусты!
Лишь наличие веры (не важно, какой),
Позволяет удачу направить вспять
На родного себя. Но коль ты рулевой,
Если вправду уверен – к чему играть?
Нет нужды выбирать из раскрашенных зол,
И о смыслах судеб не терзал вопрос…
Но нельзя удержаться! И снова за стол.
Не из денег, конечно. Нам скушно, Босс.
В поте рожи ишачим, не знамо зачем,
Размножаемся тупо – опять к чему?
И когда надоест копошиться – совсем,
Прём на риск. Пролетаем. Идем во Тьму.
***
Тяжек Времени вздох. Равнодушным звучит приговором
Для беспечных отар, глупо верящих в вечность тепла.
Их пророк был неплох и отменно владел разговором.
«Отвечал за базар», – как сказала бы наша урла.
О стадах не в обиду – в них всякому хочется влиться!
От знамен и мундиров порою не видно земли.
Гарцевать на корриду выходят тореро-девицы,
И тусуясь в трактирах, в короны плюют короли.
Удивленных уж нет! Век двадцатый, побив все рекорды
По вранью и хамью, округлять нас глаза отучил.
Из экранов, газет ухмыляются важные морды,
На твою и мою так похожи, что просто нет сил.
Не из дерзости, право! Всего лишь о том, что Фортуна
Перебравши с Фемидой, любого могли вознести
На вершины, где слава, прожекторы, блики, трибуна,
И с подобной планидой кто знает, как стали б вести!
И особенно там, где уют невзначай развращает;
И особенно здесь, где циклопов сменяет циклон.
«По второй?» – «По местам!» Кто кому говорит? Отвечает?
Хоть на статую влезь – ни свободы, ни ставок на кон.
Что увидишь? Планету. Пронзившие ночь небоскребы
И огнями азарта слепящие звездных врагов.
Будто чьи-то ракеты, которым заложенной злобы
Не хватило для старта в пространство. На цель. На Богов!
Города, города… В вас пророки теряют святое,
Изначальный порыв, за которым уставших влекло.
Не в Елене вражда – из-за денег разрушили Трою,
Словно вскрыли нарыв. Слишком было богато. Тепло.
***
Если бы помнить чуток о прошлом,
Что отстояло на сотни лет,
Было б не так в настоящем тошно
Каждое утро глотать рассвет
Терпкий, холодный, осенний, ранний,
(А на десерт ожидая снег),
Словно потоп – и из всех желаний
Знать, где фрахтуется мой ковчег.
Если бы помнить его приметы,
Номер каюты, где раньше жил;
Видеть, в каких уголках планеты
Несколько старых моих могил
Каждой весной говорят с цветами,
Передавая им вечный код
Мыслей былых… а потом ветрами
В новые страны несет, несет…
Если бы помнить свои ошибки,
После которых из всех щелей
Лезут и лезут в лицо улыбки
Троллей, вампиров, волчиц и змей.
Машешь с досадой на них рукою –
Вдруг подозренье себя насчет!
К зеркалу мигом, а там такое…
Все одной крови: и Ас, и черт.
Если бы помнить совсем немного,
Пусть не дорогу – дорожный знак,
Можно поверить хотя бы в Бога,
Если уж в разум и смысл – никак.
***
Прикажите достать напоследок вина
И гетеру позвать чуть моложе, чем мы.
Лет на тридцать сгодится. Охрана? Нужна:
Что-то чернь разгулялась при виде зимы.
Облачились в овчины, достали ножи
Из сапог и шакалят, как стая волчат.
Долгим взглядом не глянь, лишних слов не скажи!
Лишь бы к Риму не лезли, а власти смолчат.
Что ж, пора отдохнуть, но за собственный счет,
Государству, как прежде, прощаем долги.
Нас триера у пирса с полуночи ждет:
Там, в Элладе, друзья – здесь легат да враги.
И легавых полно. И лощеных лолит,
Лилипутов – потешить плебейскую знать.
И лукавых жрецов… Им не нужно Харит:
Запечатать крест-накрест всю жизнь – и держать.
Нам же лучше любви. Но не к ближним, к себе!
Эгоизма с достоинством вечный бином.
Молчаливые дни. Ровный ритм при ходьбе…
По традиции с малого – Боги потом.
Ах, Ирина, прости! Я о страсти забыл,
Как философ любой, кто дорвался до слов.
Обниму, подойди… Отчего загрустил?
Так немного осталось свободных миров,
Где нас, любящих, примут без пошлин, без виз,
Без заверенных ксив, что, мол, истинный грек…
«Малый атлас» закрой. Он зачитан до риз
В непонятный, больной заключительный век.
***
Болезнь доконала. Как будто на свете других
Уж жертв не осталось… Какие постыдные мысли!
Но слишком устал поглощать я лекарственный жмых –
Вот вареным тестом и нос, да и ушки повисли.
Уныние плохо. Не лучше рекламный мираж
Волшебных пилюль, исцеляющих всё, кроме дури.
Хотя, если верить глобальному плану продаж,
Мы все на пороге нирваны. Небесной Лазури.
Блаженства не чую. А синее – вон, за окном.
С подушки привстань и увидишь звезду над трубою.
И стол с эликсиром. И снова глоток за глотком
Из горлышка, крупно – на зависть любому ковбою!
Вот только не виски! По вкусу похоже на джин
(Воняет полынью), но крепости в принципе нету,
А также надежды. Хворай потихоньку один, –
Ты в этом составе и вовсе покинешь планету.
Когда сговорятся тайком меж собой продавцы
Услуг Гиппократа и разных абстрактных спасений,
Нас, будто ослепших коней, поведут под уздцы
И с самого детства! За малым числом исключений.
Но хватит о грустном. Чего ты и вправду хотел?
Ведь пожил! Увидел. Имел. И любил откровенно.
Немного терялся в ночи и при виде капелл:
Особых часовен, оркестров… Звезды во Вселенной.
Терпи. Без улыбки, но руганью тоже не смей
Эфир осквернять. Ты ведь понял, чем кончится это.
(В теории, правда). И новый царек Эврисфей
Героя уже не пошлет. Никуда. Песня спета.
Вздох:
А к ночи метель раскрутилась, что просто нет сил
Терпеть в голове отраженные крики и звоны.
Таблетка… Микстура… Достаточно: кушал и пил.
Пора привыкать к доброте госпожи Персефоны.
***
Врезал лишнего я поневоле,
Уступая друзьям.
Вот и странствую в лунной гондоле
По бескрайним морям,
Не обученный плавать ночами
Да еще под хмельком!
Звезды тусклыми вышли свечами.
Где там пристань? Где дом?
А небесная желтая лодка
Вверх загнула концы
И парит безмятежно, в охотку,
Где Плеяды, Стрельцы,
Мириады иных очертаний –
Разом к ним и рули!
Не в восторге от вечных скитаний,
Мне бы крепость Земли.
Никогда не тянулся я в небо,
Хоть и чуял родство.
Рифма требует именно «хлеба»,
И куда ж без него!
Коль на тело уходят все силы,
(А иначе труба!)
Для души что останется – мило:
Грёзы, лето, гульба…
Разум мышкой летучею пляшет
Меж ночных голосов.
Оступившись, валюсь я на чаши
Из созвездья Весов.
Там оценят по низшему сорту
И столкнут под кровать:
Мол, такого ни к Богу, ни к черту
Нет нужды посылать.
***
Мне б уехать на юг
К запредельным местам Ойкумены.
Без холодных подруг,
(Средний пол – ничего от Елены);
Без горячих друзей,
Исчезающих после застолья.
Одинок, как Тезей,
Только память со мной, только воля.
Мне б уехать на юг
Ради истины, вне интереса.
Небо, звезды вокруг –
Всё иное: тут царство Гермеса.
Рядом мертвых страна,
Тень за тенью скользит чередою…
По ночам тишина
Бесконечная, как под водою.
Мне б уехать на юг
От несущего холод Борея.
В море призраки вдруг:
Справа Калипсо, слева Цирцея.
Титаниды… Грозны!
Ожидают гостей издалёка.
Им герои нужны,
Не гожусь – много страха, упрека.
Мне б уехать на юг!
На триреме, а после на лодке.
А ничтожный испуг
(«Ни гетеры, ни мяса, ни водки!»)
Отлетит второпях,
Будто в ветер попавшая птица.
Я давно уж в гостях.
Вечереет. Пора и проститься.
Миссионерство (1)
Заходите! (Опять разговор предстоит).
Я угрюмо гляжу? Так непрошенный… хуже германца!
Вы вандал?! А по виду типичный самнит.
Извините. Незванный гость – лучше! Pardon, издеваться
И не думал. Пословица, видно, крива.
Вы не слишком терпимы для этой страдальческой веры!
Как? «Ученье о свете»? Однако, сова
Многомудрой Афины лишь сумерки ценит. Примеры
И другие найдутся, да вас не проймёшь.
Ну, ушли от Богов и пришли снова к Богу. Повторы!
Идеальная заповедь в тонкую ложь
Превращается мигом, как только чиновные своры
Замечают в божественном некий гешефт:
(Всяк идея по виду весталка, в натуре – маруха),
Пусть же римско-германский старательный кнехт
Справедливости ищет на свете ином. И для духа.
А вот тело работать должно! И теперь!
Что назначено кесарю вынь да положь из кармана!
Утаите – и римский карательный зверь
Вас загонит обратно в глухие края Иордана.
Не гордитесь, Рим долго глядел на Восток!
Слева – Митра, правее – Кибела, по центру – Эллада.
Галилейских новаций задул ветерок
Бессознательно, скажете? Если бы! Гера, Паллада,
Зевс, Гермес и иная небесная рать
На пути у прогресса застряли мечтой без полета.
Если всех их серьезно любить-ублажать,
То и жить будет некогда! А несерьезно… Вот то-то.
Только мне сей прогресс безразличен и дик,
Я хочу чтить дриаду в лесу, нереиду на море…
Да, Учителя вашего подвиг велик!
Как у нас и Хирона бессмерного смертное горе.
Миссионерство (2)
Вы опять про любовь? Ну, а я
О конторах, которые ею прикрылись.
Не накормит враньем соловья
И Эзоп! Человека – легко, научились.
Церкви, церкви! Ни гор, ни равнин!
Купола, колокольни… Давай на колени…
Мы скромней: в Дельфах храм был один,
Но его почитали по всей Ойкумене!
Предсказания ловкие? Что ж!
Но какие вопросы тогда задавали!
А сегодня, куда ни войдешь,
Не молитвы – прошения: дали бы, дали…
Хлеб насущный не выдаст никто
Задарма! Вы хоть раз на зверей поглядите!
Человек – он из праха? Зато
По подобию-образу? Ну, объясните,
Как убожеский наш организм
С состоянием божеским связан? Грехами?
Предложили простой эмпиризм
Бедной Еве: не вздумай потрогать руками
Во-он то яблочко… Будет беда!
Провокацией пахнет, а то и похуже.
Я от темы ушел. Невода
Хоть в моря ты забрасывай или же в лужи –
Дорогого улова не жди!
Вся проблема лишь в том, что религии ловят
Меркантильную рыбку! Вожди
По-другому не мыслят. Их повар готовит
Всем понятное блюдо: «закон»
С теософским душком и гарнир из конфессий.
Только Яхве, Христос, Аполлон
(Как и вера в них) вне суеты. И профессий.
Миссионерство (3)
Он стоял у стола –
Утомленный, больной, невеликий.
Как ножом вдоль стекла,
Уши резали хамские крики.
«Головы не морочь! –
Голос скрёб, как котел повариха. –
Что есть истина?!» – «Ночь, –
Он, помедлив, сказал очень тихо. –
С ней уйдет маета
И пустая дневная тревога.
Разрешит темнота
Отдохнуть. И подумать немного…»
Не услышал никто,
А расслышав, смеялись бы шумно.
Словно гриф над плато,
Кружит, кружит диагноз «безумно!»
Но спросила вдруг дочь
(Прокуратора или хасида):
«А любовь что есть?» – «Ночь!
Остальное подскажет Изида!»
Поняла или нет,
Не узнал он – ударили сзади.
А подвыпивший дед
Сбоку плюнул в лицо смеху ради.
Да и трезвый любой
Щеголял непристойностью жеста.
«Мы, учитель, с тобой!» –
Кто-то крикнул с укромного места;
Кто-то спрятался в тень,
Свой законный тридцатник считая,
Не узнав: «Что есть день?»
Эвридика. Эвномия. Майя.
Малейский утёс
Злая осень была, но в тот день улеглась непогода.
Я стоял на скале совершенно один,
А внизу проплывали триеры домой из похода,
Словно белые перья… Коринф, Саламин.
А потом отвернулся и начал смотреть на пещеру.
Вход чернел, как затмение солнца. Как смерть.
Но она не спешила к хозяину. Полную меру
Адской боли! И заживо гнить и гореть.
Как, сын Крона?! А так. Хоть амброзии полная чаша
Вечный день для него сохраняла века,
Но вскормила Лернейскую деву такая мамаша,
Что не дай Бог отведать ее молока.
Бог не даст. На Олимпе иные дела и заботы,
Там всё в радость: любовь и война, и пиры…
«Брат, ты с нами? Не хочешь? Ну, полно, какие расчеты!
Вам утес, нам пустяк – остальные миры!»
Он не стал возражать (наверху круговая порука)
И укрылся от них за лесною стеной.
Не спешили братки: и на этого сыщется мука!
Бесконечная – сам ей и будет виной.
А поможет простак. Силы тьма, а ума не хватает;
Бьет титанов, не склонен совсем рассуждать!
Жаль, изогнутый лук не всегда наповал поражает,
Как улучшить – найдется, кому подсказать…
И кентавры бегут! А Кронид, как рассеянный гений,
С черным ядом стрелу положил на ладонь…
Для бессмертных нет гибели? Можно подкинуть мучений
Да таких, что покажется нежным огонь.
Это было давно. И в ночи ли, на сером рассвете ль,
(Интерьер позабыт, как и точность минут).
Происшедшее вижу подробно. Как главный свидетель.
Но которого так и не вызовут в суд.
Недалеко от Садов Гесперид
Сколько птиц! А цветов еще больше, пожалуй,
Море, солнце и воздух хорош!
Взгляд хозяйки лукав и немного усталый.
Или страшный – не сразу поймешь.
И улыбка двусмысленна: тонкие губки,
А под ними широкий резец…
Но гостям все равно – им добраться б до юбки!
До открытой груди, наконец.
Хоть и взглядом! Служа с малолетства во флоте,
Истомились по женской красе.
Как сидеть неудобно при вздувшейся плоти!
Вот матросы и ёрзают. Все.
Раздевают красотку и сверху, и снизу
Откровенно. Спеша. В двадцать глаз.
А последний уж в мыслях идет по карнизу
К её спальне… И в коечку – раз!
А затем он заставит ее наклониться
Да как схватит с оттяжкой за грудь!..
…Пятачок вместе с рылом. Щетина. Копытца.
Остальные уж хрюкают – в путь!
Он короткий: до хлева. Со свиньями случка
Предстоит им в последние дни.
Ведь хозяйка не самка, не стерва, не сучка…
Ах, причем здесь и нимфа! Взгляни:
Это Женщина просто. Намного слабее
Нас, нахальных, привыкших к басам.
Только здесь зазеркалье! Не Греция – Эя!
Что ты грезишь – тем станешь и сам.
У нее ж на лице не злорадство – кручина
От убогости редких гостей.
Может лечь и с тобой! Дочь родить или сына,
Если ты невзначай Одиссей.
Служанка — принцесса
Как нас мучают бабы! Опасней зверья
Не найти и в лесах (моралисты, надеюсь, не слышат).
В рифму лезет банальщина типа «ворья»,
Но и вправду воруют – естественно, тихо, как дышат, –
И настрой, и серьёзные планы! Сижу,
Размышляю о Стое, о логике, греческом классе…
Вдруг шаги за окном. Я невольно гляжу,
А она с безмятежной улыбкой плывет по террасе
Босиком и со снятым хитоном в руках!
При белье (ах, Венера!), но мне лишь от этого хуже!
Я не знаю: мы, может, из праха и в прах
Обратимся когда-то, но если у девки снаружи
Выпирают два персика (лифчик трещит!),
А в домашние трусики бёдра уже не влезают!
Как сказал Геродот: положите на щит
И несите подальше! (Кого и куда – он не знает).
Я смотрю, словно заяц, с отвисшей губой.
Глаз косит, соответственно талии, ниже и выше.
А в бракатах моих, будто воду прибой,
Плотский демон восставший материю мерно колышет.
Ни рукой, ни коленом его не прижмешь:
Тут отнюдь не огонь можно трением вызвать, а влагу!
Так, ладони на книги! В них скучная ложь,
Ну, а истина попкой качает – по шагу, по шагу…
Боже мой, что за гладкая кожа у ней!
Виноват: «у неё». Или даже «на ней»? Не годится.
Пропадите вы пропадом, смежность корней,
Безударные флексии! Если простая девица
Кружит голову, сводит фатально с ума
И в семнадцать, и в семьдесят! Суллу, раба, Архимеда…
Нам сажать лишь деревья. И строить дома.
Ну, и верить жене, что ребенок – он твой. Не соседа.
Страшный сон
Заходи, коли влез. И не стоит с размаху прикладом.
Каратэ не владею, глаза за стеклом.
Как ты крался в потёмках? Оврагами, полем и садом?
Мог бы просто войти – я живу за селом.
Дом мой клонится вниз, как хозяин под ветром столетий;
Пол скрипит, умоляя полегче ходить…
Да не щелкай затвором – одни мы с тобою на свете.
Закури. Обещаю: успеешь убить.
Водка справа, в буфете. Графин со щербинкой, рюмашки.
Деньги в шкафчике слева, откроешь ключом.
Но металлов не жди благородных – сплошные бумажки.
Не сподобилось мне накопить серебром.
Ты фракиец? Душман? Может, вольный стрелок-одиночка?
Или беглый какой из заснеженных мест?
Седина на висках да в глазах неподвижная точка…
Нет таких ни вдали, ни вблизи, ни окрест.
Но к чему вспоминать бесконечные, скучные годы?
Бездорожье да камни, затоптанный наст…
Я без срока блуждал в тех краях, где не видят свободы,
И вовек не узнают – Хозяин не даст.
Вон они разлеглись: с ледяного до теплого моря!
Всеми правит незримо простейший закон:
Ты всегда в одиночестве бродишь на этом просторе,
И хоть ахай, хоть ойкай – везде Оймякон.
Довелось же родиться! Мышлением связан навеки.
Ты же верой и памятью – мститель, судья.
Злобных ищешь врагов? Бесполезно: одни человеки,
Откровенно уставшие. Типа, как я.
Вот ложусь на постель, повернувшись, как водится, к стенке.
Карабин или лук до виска поднимай!
Будут пятна на простыни, словно вишневые пенки…
Как зовусь? Рифмоплёт. Аккуратно стреляй.
Временная деградация
Пью «по-черному» нынче. Как в Риме,
Вообще-то, не пьют.
Им привычней с двумями… с троими…
Что за слог? Так ведь тут
На столе уж бутылка вповалку!
В смысле, пусто на дне.
В полчаса уработал! А «старку»
Будем есть при луне.
Слово с номером «два» (строчка выше)
Не обмолвка. Нет-нет!
Водку кушают! Именно. Тише,
Зацените букет!
Там коньяк, и плеснули портвейна
Для амбрэ. По чуть-чуть.
Необычный рецепт – из-за Рейна!
Земли польские… Жмудь.
Род мой грешный, по слухам, оттуда,
(Я в архивы не вхож).
Это значит: ненужный повсюду,
Там, где римская вошь
Присосалась к имперскому телу,
Не пуская чужих.
Все проблемы решаются смело:
Стань одною из них!
Где Селена?! Подайте к балкону!
Мы хотим лицезреть!
Но вечернего неба колонну
Плавит чистая медь
Золотого, как жаба, заката…
Вшей слизнет – и хана!
Нет, по-черному жить страшновато:
Я. Спиртное. Луна.
Самому себе
Отдохнуть не мешает. Прилично устал,
Занимаясь ничем в этом древнем и скучном посаде.
Кошелька не нашел, и алмаза кристалл
На глаза не попался. Похоже, в накладе.
Обзавелся ученостью… Экий багаж!
Как моральные кодексы серому битому волку.
О растительной пище стихи не продашь,
Ибо хищники все. Дичь не ловится… Зубки на полку.
А на полке грустить да в плацкартном трястись,
Головою кудрявой к раскрытым дверям туалета,
Прямо в светлое завтра… Еще «улыбнись!»
Восклицает динамик. Довольно, мы хавали это.
Поразительный мир! Власть свихнулась опять,
Обещая, как водится, водку, деньгу и свободу.
Существительных три. И глагол типа «рвать!»
Или когти, иль вас. Вся наука! В любую погоду.
Я гляжу: вознеслись высоко города,
А какие по ним экипажи летят, колесницы!
В расфасовках удобных чужая еда,
Да и пиво с вином повсеместно ручьями струится.
И свободы нарвали, как листьев с куста,
Император сдержал так некстати слетевшее слово.
Не досталось цветов? Так на то высота:
Лезь, отыщется всё – от тюльпанов до жирного плова!
А коль силы не те, так присядь, закури.
Ведь досталась тебе по наследству приличная хаза.
Пусть не будет гостей – подмети, убери,
Да побрейся получше, пока еще видят полглаза.
Разряди арбалет, вынь патрон из ружья,
Не гадай, кто на западе солнце к полуночи прячет.
И не спрашивай тень: «В римской волости я?!»
Только в ней, дорогой! Навсегда. И не мысли иначе.
После праздника
Не стреляют. Край черных небес,
Бесконечно далекий, закутался в тучи.
Там на юге лежит древний Фес,
За столбами Геракла, где горные кручи
Поднимают над миром Магриб,
Дальний запад арабской культуры. Марокко!
Говорил мне торговец-сагиб:
Если станет в Империи так одиноко,
Что захочется выть на неё, –
На блондинку ночную с улыбкой столичной;
Если видя легата враньё,
От которого тянет не спать, как обычно,
А вполне натурально блевать,
Как штабной ординарец – перловою кашей;
Если слыша везде: «…твою мать!»,
Начинаешь краснеть на прогулке с мамашей
Да и с пуделем тоже; когда
Беготня вдруг покажется дикой и странной, –
Отправляйся за море. Сюда,
В город медленной жизни. Простой. Постоянной.
Понимать начинаю. И вот
Потянуло в далекое прошлое. В горы,
Степь, пустыни… Где времени ход
Из столетия в век обречен на повторы.
Злая тяга к расчету, к делам
Ради дела – тут словно на старце вериги!
Для язычника тяжек ислам?
Уважай, сторонись – как с любой из религий.
Старый Фес… Узких улочек темь,
Мостовые, где спят и работают мерно.
День за днем. Сколько минуло? Семь
Или семьдесят? Вам улыбнутся: «Примерно…»
Олегу Телемскому
Играя в бисер, друг Олег,
Вы забываете про тех,
Кто термин «правила» и вымолвить не в силах.
Нет отпечатка на мозгах!
Зато по силам в спину, в пах, –
И все проблемы с их владельцами в могилах.
Как наслаждаться нам игрой,
Когда не Блад и не Роб-Рой,
Не Сильвер-Окорок с его хитрющей рожей,
(Но чтивший кодекс подлеца),
А некто, вовсе без лица,
Где никогда не возникал ни образ Божий,
Ни даже маска дурачка,
Всегда срывается с крючка
Нормальной логики? Понятий? Адаптаций?
Бросок костей – не меткость стрел,
И жуткий выбор «беспредел»
Вам может выпасть при любой из комбинаций.
***
Смотрят в комнату ночью чужие глаза.
Резво скачет над лампою моль-егоза,
(В январе? Да и в каменном доме?
Свитер, шерсть… Приволок, очевидно, с собой).
Что за низкие окна! Заглянет любой,
Малолетнего хищника кроме.
Смотрят, смотрят… Я чувствую это спиной!
Обернуться нельзя – упаси, Боже мой,
С невидимками встретиться взглядом
Откровенно, в упор, сквозь прицелы очков!
Сразу желтые полосы вместо зрачков –
И убийцы, как демоны, рядом.
Смотрят, смотрят! Смотрю безнадежно и я
На угрюмые своды и камни. Скамья,
Стол, посуда… Моль пляшет на блюде…
Вроде, пробуют дверь? Толк! Скрипение… Толк!
Остается надеяться: это лишь волк,
Гном, чудовище – только б не люди.
***
О судьбе Рамакришны читал. Не пойму.
Лез в астрал постоянно, как нищий в суму,
С жаждой чуда – вдруг рупия? (Боги…)
Позабыв про телесную суть, естество,
Всё сливался с Надмирным, пока у него
С голодухи не рушились ноги.
Объяснения нет. Недалекий монах
Храма Кали… В Калькутте? В провинции. Ах,
Нищий духом! (Изысканно! Стильно!)
Но сомнение портит надуманный вкус:
А хотел ли астрал, чтобы нервный индус
Беспокоил его непрерывно?
Вы живете отдельно. Вам нужен покой.
Но в любое мгновение невесть какой
Льнёт к окошкам, подобно мартышкам!
Что холодным Богам седовласый юнец?
Рамакришна страдает. Рак горла… Конец.
Без обид – вы назойливы слишком.
***
Я вспомнил средние века,
И сразу холод у виска,
Как будто воздух чеканом перечеркнули.
В какую сторону ни глянь –
Все тот же понт, все та же рвань,
И нет надежды встретить умную А Ху-ли.
Но без газеток, извини!
Предельный максимум брехни
Там получали исключительно от слухов.
А ныне сонм ворон, сорок
Среди помёта черных строк…
Еще павлины, как сказал товарищ Сухов.
Зимою манит простота,
Весной аллюр и три креста,
А в остальном – китайцы древние и греки.
Но, вороша за миром мир,
Ты обновляешь лишь мундир!
Не стоит выделки, по мнению Сенеки.
***
Вот планета страдания. Я же – на ней.
А усталого вечера что мудреней?
Не согласен: день, полный покоем!
И хотя бы таких половина в году,
Но душа благодарна – уже не в аду!
С телом хуже, оно под конвоем.
Боже, сколько ж болячек… Ты тоже страдал?
Нам подобен, по Библии? Я угадал?
(Как трагически горы застыли!)
Правда, мнение ходит, что прокляты мы,
И в садах пересыльной эдемской тюрьмы
Человечество враз опустили.
Как в деревне кричат поутру петухи!
Аж в Гренландии слышно. Какие грехи
Шьют младенцам, едва из утробы?
Мир убийством повязан. И создан «под ключ»!
Виноват, перекличка… Развод. Серый туч
Отвратительней лагерной робы.
***
Страшный северный ветер. Весь в злобе борьбы
С окружающей вольницей. Дым из трубы
Скачет к югу седыми клубками.
И какой-то огромный невидимый кот
Развлекается с ними – катает и рвёт,
И мешает вдали с облаками.
Всюду царство Гримтурсенов – холод, снега.
Прошлой ночью сомнамбулой шлялась пурга
Вместе с волком чудовищным – Гети.
И опять Лунный Мальчик от них убегал.
Где он, замок сестры, светлый утренний зал?
Заблудился… Несчастные дети.
День за днем под копирку. Сегодня? Вчера?
Резво мечется снежная пыль-мошкара,
Книзу падая белой вуалью.
Не поймать – распадается вдруг кисея.
Иногда сочетаются эти края
И без лагеря только с печалью.
***
Убрав технический прогресс,
Нам остается темный лес
Под милым имечком «система отношений»
Не с Высшим символом – с собой!
Давно пора трубить отбой,
Но объясни кому из новых поколений!
Они что видят, то и жнут.
О прошлом ляпнет Голливуд,
Уму достаточно, плюс нервная истома.
Но вечно прячется внутри
Неандерталец, и пари
На выживанием со зверем… Где ты, homo?
А если понял, отвернись
И неприметно удались
От современности без Дике, но где дики!
Как орфик или как Орфей,
Спиной назад… Хотя за ней
Ни Алкестиды не видать, ни Эвридики.
***
Дни закованы в платину, что в серебро.
Как мужчина есть женщина минус ребро,
Так и разница ценностей этих
Лишь в ломбарде оценщику ясно видна!
Все мы помним пословицу: «Муж и жена…»
Остальное отложится в детях.
Вот поэтому я холостой. И без них
Соблазнительно-страшных сокровищ земных
(Собирают… Везли и в Ковчеге…)
На руках моих кольца из стали. Браслет
Деревянный, с рисунком. За пару монет.
Не бирюльки они – обереги.
Ноги вжаты в унты. На бровях малахай.
Слева лесом Сибирь, справа горный Китай,
У меня двадцать метров пространства.
Дышит смертью мороз. Ярок солнечный гриль.
И алмазною платиной снежная пыль…
Три стихии. Одно постоянство.
***
Повалился на койку. Не болен пока,
Но уже не здоров, это ясно.
Глаз не видит. И ухо не слышит. Рука
Снова шарит в аптечке напрасно.
Можно жить и калекой, покуда к тебе
Хоть какая-то ластится сука!
Или быть ни при чем и покорным судьбе,
Как волшебница Юко,
Госпожа Измерений. С бокалом вина –
И в январскую лунную снежность…
Понимать, что случайностей нет. Есть одна
Неизбежность.
***
Что блестит в куполах? Очевидно, она,
Отраженная наша гордыня!
И хотя самостийно окрепла страна,
То наследие вижу Орды я
Золотой, коль угодно. А может, и той,
Византийской? Величию рады!
Вера стала профессией (было – мечтой),
Всюду ранги, разряды…
И слепят полумесяцы, звезды, кресты,
Да и пагоды выглядят круто.
Но чем выше, тем больше вокруг пустоты
Почему-то.
***
Как не ведают там, на Олимпе, печаль,
Ибо радость для Бога – основа,
Так у нас безмятежность не в счет. Магистраль
Скоростная для жизни! Готово:
Только сел, а уже и приехал – слезай!
(Непонятно: куда торопился?)
Как темно здесь и пусто… И возглас «банзай!»
Тишиной отразился.
И хватает за сердце печаль, как вьюнок
За ладонь. Не из шалости, право,
Четко виден уже перевозчик… челнок…
Переправа.
***
Зной расплавил пластмассу плебейских часов,
На запястье руки отпечаток ремней…
Завалиться бы в доме, задвинуть засов,
Да мешают покою копыта коней.
Цокот, цокот – как цепью по целкам ушей!
Цезарь едет ли цугом, цыгане, купцы
Или скачут центурии – сути вещей
Не меняет: в упадке энергия «ци».
Ибо всё – мимо окон и тощих дверей!
Днем и ночью повозки, телеги, стада,
Словно некий безумец из касты царей
Вынуждает метаться туда и сюда.
И тогда остается на время уйти
В городские развалины прошлых эпох.
Солнцепек… В меру тени никак не найти,
Лишь лениво листва пеленает сапог.
Пыль кирпичная красит багрянцем рукав –
Вот и все неудобства. Упав в тишину,
Я под зонтиком летним в постели из трав
Вне работы. Вне лжи. Отдохну, отдохну.
***
Нас повесить наутро хотят.
Для порядка. Из принципа. Так.
Не швыряли мы в воду котят,
Не входили со шмоном в барак;
Не орали ни «вон!», ни «ура!»,
Не тянулись ладонями вверх.
Умывать приходилось. Игра
Заставляла порой. Как и всех.
Вниз не тыкали пальцем большим,
Средний ввысь не совали, как штык,
(Вот за это и вздернут! Пляши
На веревке, вздымая язык!)
Мы валялись, хмельные, в цветах,
Мы крутили раскованный стих
И бросали его для бродяг
И влюбленных. И шлюх. Но каких!
Уважали и Цезарь, и Брут,
Но подписывал евнух приказ…
Нас повесят. Возможно, прочтут.
При достойных властях. Не сейчас.
***
Ствол входит в женщину, как нож,
И с беспощадностью клинка.
Напор, азарт и звук похож,
Лишь направляет не рука.
А вскрики… Может, там и страсть,
Но сколько жалобы! «Не смей…»
Притворство? Нет. Ведь Евы власть
В Эдеме кончилась. И змей
Переключился на мужчин:
Мол, не люби, а принуждай!
В животном мире нет причин
Самцу просить у самок: «Дай…»
Кругл воспитанья колобок!
И вдруг видения квадрат:
Бежит – нага, прикрыв лобок,
А ты за ней, как зверь. И рад!
Схватить за косы. Завалить
Лицом в траву, к себе спиной
Под возглас тоненький, как нить:
«Ах, что ты делаешь со мной!..»
***
В Китае река – интересный сюжет!
Плыви, в жизни взяв перекуры.
На запад не стоит – мятежный Тибет,
На севере хуже – маньчжуры.
Будь юго-востоку учтивым послом
От собственных тени и света.
И лодка не лодка – держава с веслом,
И флагом горит сигарета.
Из ивовых прутьев шалаш на корме,
Упругий камыш за спиною.
Лепешки да соль в переметной суме,
А в речке и все остальное.
Плыви по притокам меж горных преград
И скал с куполами беседок,
Живи на озерах, пока снегопад
Не даст прикурить напоследок.
Тогда возвращайся (так лучше, поверь)
К семье и заботам обычным.
Но в клетке души нетерпения зверь
Уже не окажется хищным.
Ночные пятистишия
1
Ни фонарей, ни палевой луны,
Лишь полутьмой пленённые поляны.
А небеса осколками полны.
Банкет затих, все пьЯны и пьянЫ.
На брызги звезд разбитые стаканы.
Кто пировали и с какой душой,
Не объяснит ученая проверка.
Найдут косяк с нейтринной анашой,
Заметят Взрыв – космический. Большой.
(В конце гулянки да без фейерверка?)
И это – всё. Религии в цене:
«Конечно, Бог. Надмирный, добрый, кроткий…» –
«Потоки дхарм в тантрическом огне!» –
«Пророк велик! Согласны вы?» – «Вполне.
Оставь кинжал, возьми-ка лучше четки».
Совет хорош – я тоже их ценю
В противовес житейскому испугу.
Легко снести сомненья на корню:
Из янтаря бусинки наклоню –
И, как они, всё движется по кругу.
И темнота уже в который раз,
И Млечный Понт веками серебрится,
А среди волн движенье видит глаз:
Плывет Господь, осваивая брасс…
Спокойный стиль. Нет смысла торопиться.
2
Я в темноте. Развалины. Трава
Растет из стен, как из земли, беспечно.
Едва видны кривые дерева
И дальних тучек кляксы-острова,
Но океан еще черней, конечно.
Нагретый камень с ясного утра
Хранит лишь тень лучистого потока,
Подобно пеплу старого костра…
Над головою крошечное бра:
Ах, светлячок! Вам тоже одиноко?
Благодарю за маленький уют
И различимый цвет вина в сосуде.
«И для чего чудные люди пьют?»
Да лишь затем, чтоб сколько, там, минут,
Часов и дней, забыть о том, что – люди!
Так не узнав, откуда он и кто,
Но каждый зычно требует карету!
С комфортом в рай и в ад… Во тьме плато,
И мысли-чувства темные. А то:
Душа внутри, и где там взяться свету?
Но день настанет вновь над небольшим
Овальным шаром, третьим после Солнца.
Повсюду Космос, он необъясним!
Монотеисту очень трудно с ним,
Но так легко для эллина, японца.