Наталья Хафизова
Архетипическое
(стихотворный комментарий к книге Олега Телемского «На темной стороне Луны»)
Элевсинская мистерия
Когда бы не плененье Персефоны
безжизненной материей глубин,
Аиду лишь подвластных, – темным сводам
не вспомнить силу Мировой Души,
как, впрочем, и самой ей не отведать
свою же мощь вне материнских пут:
священный брак – спасенье вечной Девы,
чьи танцы ждут и Маг, и Царь, и Шут…
Аполлон
Вглядись в Аполлона лик –
начальный, до бега лет:
он ужас собой плодит,
из Бездны исторгнув свет,
его оторвав от тьмы,
чтоб Космос предстал собой
в пределах немой черты
под скорбный волчицы вой,
из плотного небытия –
привычно-уютной мглы –
извергнул он сгусток Я
самым концом стрелы,
но Феба порядок – мёртв,
рождённый игрой ума,
ведь коли Дионис стёрт,
стрела Аполлона – чума.
Гностическое
Иссиня чёрное брезжит пятно
в самом ядре беспредельного света:
чёрная птица с чернильным крылом
зев обнажает такого же цвета,
вдохом вбирая сиянья лучи,
схлопнув собой их в мгновение ока –
в тьму, разорвавшуюся изнутри
высвобожденьем пленённого бога,
рассредоточив, однако, того
в квадриллионах мельчайших частичек,
дабы одна изошла божеством,
мир сотворившим своею добычей,
косный порядок всему навязав:
выпрыгнуть вон – исповедовать силу
девы Софии, чей огненный нрав
свет изначальный плетёт воедино.
Люцифер и Иалдабаоф
Один свой свет играючи волит,
сознанием храня ключи Плеромы,
другой ослеп от собственных флюид,
и тьма внутри него – исток саркомы,
накрывшей мир диктатом пошлых догм,
лелеющих уютное единство –
покой, в котором страх творит закон
внушением вины во имя смысла,
забывшего истоки бытия,
плодящего запреты и секреты:
он – власть, что ослабляет всех и вся,
чьи боль и зуд – свобода и поэты.
Другого путь – познание иных,
его сомненье – повод к испытаньям,
он знает: бездна – это не обрыв,
а личностная тайна мирозданья, –
причастная начальному огню
(представшего прозреньем Гераклиту),
его бунтарство – танец на краю
оставившим и жалость, и обиду,
но пестующим тем волящий дух –
смеющийся и преходящий грани:
иначе не узреть меж скучных букв
Богини увлекающие ткани…
Офитус
Сердце моё, словно древа познанья да жизни,
Змеем обвито, вздымающим жаром аорту, –
Змеем, однажды стремительно прыгнувшим в выси,
выбрав свободу.
Некогда он Уроборосом – каменной глыбой –
сердце тянул к заземленью и ползать на брюхе,
лишь бы уют и привычность не грезили дыбой –
страстью, чтоб – в духе.
Счастливы те, чьи надежды и вечные страхи,
толстой бронёй на змеиной наросшие коже,
сброшены были в любовном порыве объятий
Змеем. О, боже!
Офитус мудрый, твой дар – Алетейя и Эрос:
в метаморфозах ничто для меня не сокрыто!
Умное сердце, насквозь окрылённое Эос,
Змеем обвито.
Лилит
Явление меня – подобие грозы:
тревожно и свежо – до дрожи в недрах сердца,
но в мире не сыскать прекраснее звезды,
я – страсть, и мне сестра – клокочущая Бездна.
Моё бунтарство – вихрь, проснувшийся вулкан,
цунами, ураган – не месть, но – ярый вызов
тому, чья жизнь – обман, уютный идеал:
порядок мёртв для тех, кто предал Диониса.
Я – зов твоих глубин, в которых темнота –
не чернота души, не безобразность мысли,
а – мировых начал сгущенная вода:
лети за мной во тьму к истоку вечных истин,
чтоб светом изнутри исторгнуться вовне, –
дерзай свой не-покой, я – лунная дорога,
я – дао: ты – со мной, пока идешь по мне –
сквозь языки огня, исполненный восторга…
Бабалон
Иштар, Нюит, Инанна, Бабалон:
все имена – лишь покрова богини,
бытующей до суеты времён
начальной Бездной с запахом полыни.
Она для истых странников – врата,
ведущие туда, где правят балом
небесный Эрос, Ужас, Красота,
Танатос, обратившийся кристаллом,
сверкнувшим семиострою звездой…
Преображенье – вот её наука:
опасной, но изящною игрой
плоть ею истончается до духа,
чем проявляет изначальный лик
того, кто с ней танцует вне канонов,
с её запястий льётся и волит
одна Любовь единственным законом.
Сет
Тьма, приходящая не с востока,
не с запада, севера или юга,
а – изнутри, уводя жестоко
мир из-под ног, словно Кали-юга.
Тьма по-над бездною змея Апопа,
но без неё не почуять предела,
не защитить путь речного потока,
коим ладья прорывается в небо.
Тьма, чья сигилла до времени скрыта
под очертаньем свинцовой печати,
Злом предстаёт лишь в глазах неофита,
Сущим – познавшему мудрость печалей:
смерть, хоть распад до materia prima
даже и смыслов, – глубинная воля:
Чёрное Солнце пылает над миром,
мощь и свобода не ведают горя, –
ужас, слепящий внезапным прозреньем,
при любовании штормом ли, бурей…
Сет совершенным приходит мгновеньем:
ставкою – жизнь. И конец неминуем.
Симон-волхв (Маг)
За что ты гонишь меня, Пётр, скажи: за что?
Упорно, каменно, – видно, судьбой обернулось имя:
возводишь стену, чье основанье – моё серебро,
ставшее чёрным кристаллом твоей же гордыни.
Зачем ты множишь и уплотняешь меж нами тьму?
Ею и так спелёнут – волей слепого бога –
весь мир земной. Отчего ты перечишь Христу? –
который, как Тот, есть в иное царство дорога.
Оставь же меня! Мои демоны-псы, словно Сет,
сражаются с тьмой, охраняя незримые тропы,
чтоб некогда вышла София из плена во Свет:
омой же Елене-блуднице и плечи, и стопы!
О, Пётр, прекрати все попытки меня извести,
ведь я – твоя Тень: ты – Симон, не познавший тайны…
Запомни: однажды мне Фаустом в мир прийти,
пусть властью твоей окажусь я разбитым о камни!
Джон Голт
I
Как трудно быть богом – удерживать мир от распада,
падения в Бездну на кромке её границ:
великое деланье – мыслить до рая и ада
идею всего, без чего – ни пылинки, ни птиц.
Но всё же важнее, чем тяжкое дело Атланта,
на плечи взвалившего небо, вовек не сыскать,
то знает любой, кто взрастил своё семя таланта:
расправлены плечи до крыльев, – и как не летать?
Ведь как не сдержаться рожденной собою идеей
и не поделиться, меняя лекала систем?..
Материя движима. Тесно богам в перигее.
И лишь человек воплощает пути перемен.
II
Что ждать от своенравия богов? –
им близки те,
кто жаждет не бросать на ветер слов –
быть на коне:
не править миром, смыслом не смирять,
но – слушать Тьму,
собой себя и мир преображать,
и потому:
ни бедность, ни богатство не спасут,
коль Дух молчит,
когда – ни Мощь, ни Эрос, лишь – сосуд,
где Власть волит:
так Воин смерть несёт и страх пред ней,
а Папа – плен,
и сквозь песок уходит страсть идей,
не встать с колен…
В материи свободен и богат
от века тот,
чьи Дух и Воля, не боясь утрат,
творят восход.
Чёрное зеркало
(роковая женщина)
I
Не Чёрная Исаис и не Тьма,
не чёрные дыра или крыло,
не чёрная вода, но – чернота –
отполированное временем нутро,
в котором ни-че-го из своего:
зеркаля гладью чуждую Звезду,
за разом раз является оно
иллюзией желанной наяву,
питая одержимости запал,
но – будучи не в силах отражать
без риска обнаружить не-себя,
срывается безликая печать.
II
Какою мнишь, такой к тебе и выйду
из зазеркалья чёрной пустоты,
возьми меня – невиданную книгу,
на чьих страницах все твои мечты
плоть обретут, и ты поверишь в чудо:
сама Она явилась из глубин, –
и я предстану огненным сосудом
в твоих руках – моих первопричин,
чем очарую, а глупышка-ветер
качаньем веток опознает мощь,
но позабудет свой исконный север,
когда следы мои размоет дождь…
III
Не судите, о, люди: я не знаю, кто я, –
потому и бросаю в ожидании тех,
кто своим зазеркальем взбудоражит меня,
впрыснув в вены мои заразительный смех.
Азазель
Козлом отпущения странных грехов
огненный ангел в пределы пустыни
изгнан, и – рухнул на землю потоп
яростью Яхве за то что, что спустились
ангелы Света к земным дочерям,
щедро деля с ними ложе и звёзды,
взгляд от земли оторвав к небесам,
тайнопись мира сгустив до вопросов,
до дерзновений ковать и кроить
сферы земные по новым лекалам:
только вперёд! украшать и любить!
жить без огляда, но помнить начала,
видя нутром позади же себя…
Гневен, завистлив слепец Иегова,
и – ангел изгнан, но дерзко смеясь,
он возвращается снова и снова.