Помнишь ли ты, как в далеком детстве, только родившись, ты боялся заснуть, ужасаясь тому, что ночью к тебе прикоснется смерть? Помнишь, как ужасающе чередовались все, а ты был лишь проводником?

Разве есть хоть что-то надежное, ведь то, что было в детстве источником любви, стало средоточием ненависти, а то, где ты искал тишины, превратилось в какофонию звуков?

Сколько тебя было? Сколько секунд себя ты похоронил? Разве не мертв тот ребенок, подросток, юноша, от которого осталось всего лишь несколько записей, с искажением прокручивающихся в твоем мозге-приемнике?

Разве на вершине триумфа тебя не посещал ужас больший, чем в глубине падения, ибо ты знал, что это лишь миг, который уже мертв? Мы с радостью убиваем мгновения падения, но как смириться со смертью совершенных мгновений?

Не потому ли ты начал воспевать смерть, а не жизнь, ужас, а не доблесть, зло, а не добро, тьму, а не свет? Ведь песнями смерти, ужаса и зла так легко построить защиту от угасания совершенных мгновений. Ведь трусость так легко выдать за мужество.

Правда, воспевать добро и свет еще подлее, ибо такое воспевание оставляет от добра добродетель, от света – блеск, а от жизни – существование.

Не здесь ли главный ответ, — кричу я в темноту, — что подлинным может быть только песнь соединения? Да, спрягите змея и голубя, вампира и ангела, святое и святотатственное, и этот миг будет единственной истиной, ключом, открывающим дверь по ту сторону восприятия. Сильнее, глубже сомкните плюс и минус, дабы взорвались они в перевернутой восьмерке Хадита!

Играющие близнецы

Вот он я! И я есть вопрошание. Кто я? Какова цель? Что я делаю?

С той стороны зеркального стекла кто-то пытается играть зеркальными шахматами. Все давно смешаны – черные, белые, красные. Умирает ли пешка, становящаяся ферзем, или с самого начала она несет ферзя в сердце своем? Что это за кривое зеркало? — унесите прочь! Я кричу в него: «Бог!», а вижу отвратительного червя. Я кричу: «Червь!», а вижу сияющего господа во всем величии. Тогда я говорю: «Я», и больше не вижу ничего. Неужели я ослеп? Кто ослепил меня или таково второе зрения?

Я пытаюсь поймать тебя сачками имен, надеясь сделать собой, ведь тебе не надо бояться смерти. Но ты разбиваешь имена, как птенец скорлупу. Я делаю шах, называя тебя невыразимым и безымянным, а в ответ слышу грубый хохот, так, как портовые моряки смеются над навязшей в зубах шуткой. Я пытаюсь тебя проклясть и оттолкнуть, но ты настигаешь меня и становишься мной. Это миг, и этот миг уже умер. О, как лучше проклясть тебя, чтобы ты дольше оставался во мне?

Сепарация

Кто-то хитрый и большой кидает камень семени сквозь поколения. Есть ли смысл полета камня? Я бросил все на разрубание пуповины, но на последних ударах страх объял меня. Ибо не есть ли смерть – разрубание последнего узла?

Я зашел далеко, о да, я зашел гораздо дальше, чем принято заходить на этом пути. О нет, я сделал только шаг, всего один маленький шаг, но он кажется огромным, когда весь мир только смотрит на дорогу.

Перед древом ответов я наклоняюсь к корню вопросов. Корни древа – во тьме клипот, но если отрубить последний, то не умрет ли все древо?

Как высоко вознес поток гордого осеннего ястреба, но кровь его холодеет от ужаса, ибо знает, что потом. Не знают ни крылья, ни лапы, ни клюв не знают, ведает только кровь и позвоночник, ибо они древнее пирамид.

Пусть зимний ветер играет на флейте с семью колесами, эта игра прогоняет прочь демонов.

– Тепло ли тебе, девица?

– Нет, батюшка. Не тепло, а жарко, не сгореть бы в твоем огне.

Раздавить последнего паука, как это сладко! Но если все пауки умрут, что будет пищей соловьям, и не уничтожат ли они посевы?

Где ты? Где ты? Вот я! Вот я! Не смотри, что мои руки черны от проказы и я восседаю на трупе отца, овладев матерью. Ведь я – это ты! Наноси свой последний удар, ведь ты так давно ждал этого. Ведь это я смешивал крупу с песком и наливал уксус в твое вино. Я и есть тот ослик, разъедающий твое тело, душу и дух, чистый ужас одномерного небытия амебы, из которого явился ты. Я источник, ты эманация. Нанеси скорей свой удар, ибо я устал ждать.

Я отвечаю тебе без труда. Есть ли антитеза Лжи, Ослик? Если сорвать все её покровы, останется ли хоть что-то? Меня часто грозили отдать в интернат, теперь пришел доктор и сказал, что мне надо идти туда самому, проклятие стало благословением. Прости, ослик, я не буду наносить последний удар, хоть моя роль должна была быть именно в этом. Лучше я поцелую тебя поцелуем посвященного, ведь моя кровь обновлена, и вместо грязной крови рождения во мне кипит кровь Тувал Каина и Иуды, великих посвященных Змея.

Куда исчезают твои язвы и ослиный лик? Откуда взялась вспышка света? Неужели это начало последнего слова: Я и Отец – Одно?..