Танда Луговская
Персоналии
Сафо
1
Как все, кому судьба была — пройти
Дорогою гречанки черноокой,
Глаза закрыв и руки опустив,
Застыну перед пропастью высокой.
Но отойду, опомнившись. И стих
Застынет на губах горчащим соком.
Запомнив, молча сберегу до срока
И ласки нежные, и тающий мотив.
Запомню губ кровавящий излом,
Запомню все. Люблю тебя, сестра! Я
Перебираю лепестки у слов —
Гербарий незаслуженного рая,
Где мы с тобой, забыв добро и зло,
Бродили, тайных троп не выбирая.
2
Снишься зачем, черноокая, что начертала судьбу мне
Тонкою веткой оливы на мокром песке у талассы,
Гордая и непокорная людям ли, времени ль, морю ль,
Все победившая дерзкой и властной любовью своею
И побеждённая ею до срока, хоть срок не измерян?
Сиреной ты стала, Сафо, величайшая муза из смертных?
Если же нет, почему повторяют манящие волны
Сладкий, тревожный напев твой, что так беспокоен и терпок,
Словно вино молодое из амфоры краснофигурной?
Как устоять перед ним на краю золотого утёса,
Не устремиться в лазурь и тончайшую пену прибоя
Там, у подножья?
3
Здесь фонари скрипят неласково.
И вновь: «Бессонница… Гомер…»
Дорога любящих и классиков.
Как далека — поди измерь!
Всё исчезает в белой замяти,
Как в море пролитая тушь.
Утишу бронзовым гекзаметром
Разрыва боль и пустоту.
Стихии бешеное крошево
В стихи хрустальные граню.
Пускай все выжжено и брошено,
Но головы не преклоню!
Не пробивают на слезу меня
Кошмары предрассветный снов…
Кассандра, девочка безумная,
Мелькнёт за сумрачным окном.
Перед окном — метель-метелица,
Стекло подобно витражу.
Как пепелищем погорелица,
С утра по городу брожу.
Как часто окна заколочены!
Здесь нынче мертвенная стынь.
И ветер облаками-клочьями
Прохожим затыкает рты.
Что окровавленная Троя нам?
Но губы шепчут все равно:
«Наш дом остался непостроенным.
До капли выпито вино.»
4
И жмётся вновь к строке строка,
Привычно движется рука —
И падает. И стих бессилен:
К Парнасу проще вознести,
Чем от бессмертия спасти
Ту, что летит в просторе синем.
Не жрица, не гетера, не мессия —
Она одна,
Сапфирами ль, софитами ль — софией
Озарена.
То чародейство, Логос, алетейя,
Чем души жгла —
Оковы, что впивались в Прометея,
Но не крыла!
Нельзя тебе, о Муза, стать женою!
Светла вода,
И Лесбос остается за спиною,
И жжёт беда,
И чёрны скалы-валуны,
И склоны острова видны
В осенней, жаркой позолоте…
Потомкам — пыль стирать с дискет:
Строка в сапфическом стихе
Не скажет, как оно — в полёте?
Катулл
Чашу с фалернским вином мальчик-служка подносит, склоняясь
Перед веронцем, что дерзкими строками Рим позабавил,
Озоровал и проказил, с задирами местными знаясь,
Патрицианок любил и простушек, не ведая правил.
Только не Лесбия ныне пред ним в забытье виноградном,
А Лесбиянка Великая, хоть её плоть и истлела
Столько столетий назад. Но остались в безумье надсадном
Стихотворенья Поэта. Кто спросит, а цело ли тело,
Если слова так дурманят, в крови и в ночи растворяясь,
Переливаясь опалом, блестя аметистовой друзой?..
Чашу с фалернским вином мальчик-служка подносит, склоняясь.
Светел Катулл — скоро встреча с любимой лесбийскою музой.
Аспид
Вот пьеса подходит к концу. Ты уже отблистала.
Спасения нет. Нет ни воинов, ни корабля.
Входи же, пресветлая, в нашу заветную залу,
Где в алых и белых цветах скрыт мерцающий взгляд.
Мы долго играли в любовь. Но закончены игры.
Скольженью по лезвию ныне поставлен предел.
Безвременье злое вонзает прозрачные иглы
В то тело, что раньше пленяло царей и вождей.
Ты все хорошо просчитала. Расписаны роли.
Последняя сцена трагедии. Зритель в углу.
Прости же, любимая, что ничего, кроме боли
И гибели не принесет тебе мой поцелуй.
Хотела б на волю, рабыня того же театра?!
Но сдержишь готовый сорваться с губ жалобный крик,
И судорог смертных ты чувствуешь власть, Клеопатра —
Последнее счастье, что смог я тебе подарить.
Посвящение Э. А. По
Когда погиб поэт — невольник чести,
Россия, как всегда, была во мгле;
Устроившись на стареньком насесте,
Затворник думал о Вселенском Зле;
Будя земные, сладкие желанья,
Гадаем, есть ли жизнь на небеси:
«Входящие, оставьте упованья
И три рубля!» (Должно быть, на такси.)
Нет меча — заткни орало!
Мир — народам! Пьянству — бой!
Над горами солнце встало…
Ты не вейся, Эдгар Аллан,
Над моею головой!
Ворованным теплом толпы согреться —
И снова в тишь твоих библиотек,
Где Гуго Гроций, гроздья граций, Греций,
Танатос-Эрос — кунаки навек;
Там человека человек послал на,
Тая обратный адрес до сих пор —
Распалась связь времён, и ныне славно
Твердить: «Россия… Лета… Невермор…»
После бала, после бала
Надо ль браться за перо?
На потеху добрым малым
Вильям Батлер, Эдгар Аллан
На плакатиках в метро!
Но бьется жилка тонкая, живая
Средь тех, кто сбылся, умер и уснул,
И тех, кто все равно не забывает
Ни Мандалай, ни брод через Кабул.
И, не терпя насилья и бессилья,
Не зная, где победа, где ничья,
Пегасы молча складывали крылья
И пили из Кастальского ручья.
О свободе небывалой
Сладко думать у свечи.
Стрелки движутся устало…
До свиданья, Эдгар Аллан,
Верно, встретимся в ночи.
Памяти Мэн Хаожаня
Плоть от плоти и кость от кости
Отдвигаемся. Гонит поток
К устью жёлтые листья.
И нам ли прорвать тишину
Дрожью слов торопливых?
Проведи же рукой
По тиснёным заглавиям книг,
Золотистой пыльце —
Может, вспомнят и нас те, кто будут
Жалеть о любимых?
Плоть от плоти и кость от кости…
Там, где сквозь водопады в ночи
Обезьяны кричали,
И тонкий, изящный бамбук
Прорастал сквозь казнимых —
Там из яшмовых чаш,
Что полны золотистым вином,
Пьют Ли Бо и Ду Фу.
Лунный свет озаряет, любуясь,
Софору над ними.
Плоть от плоти и кость от кости…
Там, где Пан помрачневший, в тоске
По разъятой Элладе
Скликает собратьев своих
(Не воскреснут от зова!),
И охрипнув, устав,
Зажигает, согреться стремясь,
Зороастров огонь —
Там сверкает скрижаль изумрудом
У ног Трисмегиста.
Плоть от плоти и кость от кости…
Где взывал к ледяным небесам,
Кровью снег изукрасив,
Но все ж не нарушив каре,
Присягнувший свободе —
Там в деревне, в глуши,
Не допущен к мятежной игре
(Ненадолго спасло!),
Эфиоп возглавляет восстанье
Цезур и глаголов.
Плоть от плоти и кость от кости…
Там, где рыхла земля от копыт,
И глазницы темнеют
Средь маков весною в горах,
И пески заметают
Продырявленный шлем —
Там владыка восходит к себе
В башню цвета небес,
И движение звёзд изучает,
И звёзды прекрасны.
Плоть от плоти и кость от кости,
Как писал мудрый Мэн Хаожань.
Сквозь ущелья дорога
Легла, и влечёт за собой —
Это время уводит
Дорогих нам людей
За железные ширмы эпох.
Покориться нельзя —
Помнит заводь речная касанье
Весла и мелодию циня.
Памяти Дилана Томаса
Знак вне системы — словно без стебля злак.
Знак вне системы ищет ответный знак.
Что там мигнёт в ночи, мелькнёт на экране,
Что там сомкнёт в рубец края рваной ране?
Нету ответа — волнами по воде.
Нету ответа — нету тебя нигде.
В каждом глотке свободы — твоя отрава.
В каждом цветке слезой притаился раух:
Острые грани, сердцевина темна,
Мутно сознанье — к Солнцу пусти, Луна!
В каждом глотке — неважно уж, чьей настойки,
В каждом глотке — и блики скользят по стойке,
Душная темень клубится во всех углах…
Знак вне системы — становится пылью злак.
Посвящение Теодору Крамеру
Любимая, ты — маков цвет,
Зовущий сквозь траву.
Я — искра, паровозный след,
И долго не живу.
Т. Крамер
Не возвращайтесь в Варшаву,
Я очень прошу Вас, пан Корчак…
А. Галич
Был слаб или силён я — станет ясно
В чужой стране и через много лет.
Т. Крамер
1
В общей топке неусердным
Показался уголёк.
Кто назвал огонь бессмертным,
На бессмертие обрёк.
И не то, чтобы охота,
Но придется выживать:
Даже посреди болота
Костровище выжигать,
И сквозь дёрн, тупой и сонный
(Быть таким всегда в чести),
Торфяной и потаённый
Жар под землю пронести…
Кто-то вспомнит о пожаре,
Сжегшем прежние мосты,
Кто-то — о неурожае
Кабачков и наркоты.
По Арбату, Вене, Польше
Дым шашлычный — самый смак!..
Мне светить придется дольше,
Чем тебе, мой бедный мак.
2
Там, где рвётся, было тонко —
«Воронок» ужо пришлют.
Эх, австрийскому жидёнку
Не понравился аншлюс.
Утром, вечером иль ночью
(Как и с кем — о том молчок),
Но удрал, хоть был отточен
Чёрной свастики крючок.
На стекле в оконной раме —
Слёзы, слёзы, не вода.
Бедный, бедный Федя Крамер —
Знать, и в Лондоне беда.
Пел о смраде, о подземке,
О загубленной душе,
О возлюбленной (о немке!),
Об утопшем алкаше;
К маргиналам слишком близко
Подходя, кропал в тоске
На чужом, не на английском,
На враждебном языке.
А вернуться упросили —
Вскоре прогорел дотла:
В фатерлянде для мессии
Невесёлые дела.
3
Мне, конечно, много проще
(Даже сравнивать — позор!).
За смешочки скоморошьи
Извините, Теодор!
Потешаться не пристало
Над изгнанника судьбой…
Вроде времени навалом,
Подзаняться бы собой:
Позабывши гонор детский,
Преуспевшим кем-то стать
Или выучить немецкий,
Чтобы Крамера читать.
Кто готовил летом сани,
Тем и слава, и почёт…
На чужбине в ожиданьи
Время медленно течёт.