Сверхновый Телемит
Эпиграф: В посттелемитском искусстве встречается бессчетное количество подражателей и пожалуй один единственный продолжатель». (из разговоров)
Задолго до того как я впервые прочитал стихи Сергея Яшина, я часто задавался вопросом а возможно ли вообще в наше время подлинно Телемитское искусство? И понимал что как бы то не было оно нам необходимо как воздух. Дух телемитского творчества не имеет отношения к бесчисленным эпигонам и восрпоизводителям, способным только подражать, но не превосходить. Нужно проводить четкую грань между искусством «кроулианским» и «телемитским». Кроулианского искусства существует в изобилии – телемитского – лишь исключения, вспыхивающие на нашем небосклоне подобно сверхновым. Разница здесь в том, что для того чтобы быть телемитом необходимо не подражание, не воспроизведение, но постижение и даже превосхождение. Подражание только понижает октаву и отбрасывает на десять шагов назад. Золотая формула Льюиса Кэрролла «Чтобы идти надо бежать» особенно актуальна в мире сакральной преемственности.
Каково же было мое изумление и радость, когда я узрел тексты в полной мере выражающие полноту Телемитского Гнозиса. И какой радостью было для меня то, что этот поэт – живет не где-нибудь в Англии или в Австралии, но у нас в России и открыт для общения. Итак Сергей Яшин, сверхновый Телемит, один из последних мэтров сакральной поэзии.
Стихи Яшина обладают взрывной силой, разрушающей хлам старых установок точно солнечное око разверзающееся на шестнадцатом Ату. Воспринять эти стихи может только тот, кто понимает, что истинная Телема заключается не в том, чтобы просто разделять те догматы и практиковать те ритуалы, которые оставил нам Кроули. Регулярная практика – только первый шаг к воротам храма, но еще не сам храм, ибо подлинный храм гнозиса, черная жемчужина сокровенного открывается тому, кому удается в сполна наполниться бытием пророка, проникнув шись им до сути, оси, открыв тайную точку центра.
Понимание, постижение, прочувствование… Все эти слова верны, но им не хватает должной новизны и свежести, чтобы передать то дух того предельного слияния который требуется для инициации. Пожалуй самым точным будет процитировать семантическое нововведение введенное Робертом Хайлайндом – Грокинг, то есть особого рода сакральное понимание, посредством которого постигаемое становится частью постигающего уничтожаясь в нем в абсолютном сиянии чистого сознания. Кроули не случайно строил свою теологию и антропологию на антиномиях и парадоксах. Но Телема – больше чем дзен – грокинг Телемы – хлопок одной ладони сквозь молнию ударившую рядом.
Сергей один из немногих, а быть может даже единственный, кому действительно удается грокнуть Телему. И следующим шагом, в своих стихах он возрождает Кроули и Телему, при этом выходя на новый виток Спирали. Он – сверхновый Телемит не от людей, но от звезд, благородный ловчий луны, последний адепт совершенной Звезды Распада которая суть одновременно путеводная звезда.
Соединение антиномий, понимание единства, и свой, неповторимый символический путь адепта – единственное что спасает традицию от засыпания. Ибо главная проблема подлинно трансгрессивного учения в постепенном превращении символа в знак. Сознание «последователя» даже самых радикальных систем не может избегнуть консервативности
Христианин понимает парадокс троицы, но боится хлопка одной ладони. Честный телемит согласится с тем, что «Кали и Исида суть одно как и Вавилонская Блудница и Жена облаченная в солнце» (не заметив, что Бабалон в том суровом блеске бесстыдства трансгрессивного эроса на грани смерти как её знал и чувствовал Кроули, исчезла из современных представлений и то что сейчас большинству представляется Бабалон больше соответствует Лакшми а не Кали), но любые новые радикальные соединения, трансценденции, коньюнкции, будут вызывать настороженность. Многие ли готовы услышать что Лилит и Бабалон суть едины или что Хоронзон есть Старший Сын Кетер?
Но в отличии от любой догматической религии, Телема представляет собой не набор застывших «допустимых» парадоксов, но непрестанное трансцендирование бинеров в собственном магистерии. И Яшин оказыватся один из немногих кто действительно способен на это. Он – как поэт и как метафизик, оказывается Сверхновым Телемитом, единственным кто способен ответить на вызов времени.
И, подобно Мартиэль, Сергей начинает свой магистерий с невозможного открытия сокровенного единства Христа и Люцифера. Да, он пишет о Христе, но Христос в его изображении, есть запретный Христос сакрального блуда, жаркий Южный ветер, соединяющийся воедино с Северным и отстроенным Люцифером. Чтобы понимать Яшина – нужно забыть все то, что вы до этого слышали о Христе, и увидеть по новому. Не мертвый яхвисткий Христос известный всем нам с рождения, но сокровенный Христос-Дионис-Люцифер. Ибо если оно не так, то как можно понять следующие слова:
Пиво ново ты услада,
Завтра снова мiру суд,
Фарисеям – жерло ада,
Рай за пляску да за блуд.
Или
От чаяний чуда,
До чаяний слез,
Я ангелов блуда,
Опасный Христос.
Здесь – дыхание нового эона, неполиткорректное, страстное бесстыдное и надстыдное, царственное провозглошение единого Люцифера-Христа-Териона. Эзотерический символизм люциферова Камня – Рубин, что не раз подтверждалось нашими внутренними и внешними исследованиями, у Сергея в одном стихотворении опять сопрягается с идеей самораспятия, обожения в духе традиционных гностиков:
Кинжалу – грудь, Вину – бокал,
Устам – отраву из Бокала,
Рубин на перстне будет Ал,
Чтоб сердце биться перестало.
…
Садам – цветы, могиле крест,
Там на кресте мое распятье…
Сергей – самым первым понял одну простую истину – сущность Телемы предельный динамизм бытия. Бог имеет право на существование только если он «сила энергии огонь движения». Мысль, сознание, рефлексия, анализ – прекрасны потом, как услада воина после битвы. Постфактум. Сам же процесс действия не терпит рефлексий и вопросов – он есть чистая Воля, он – порыв, импульс. Поэзия Сергея одновременно наследует декадансу, но превосходит его. Это – сверхДекаданс, и сверхСимволизм – вечные темы – смерть, распад, страсть, агония духа и плоти, остаются неизменными. То – первая ступень Великого делания, коей не минует никто вступивший на путь. Но поэзия Сергея уникальна в том, что он преодолевает как расслабленность свойственную историческим декадентам, так и несбалансированную спиритуальность в которую так часто заносило символистов. Он осуществляет абсолютный идеал Телемы и Юнгианство – единство противоположностей. в сокровенном тигле души. Транцендентная функция поэзии.
В творчестве Яшина, динамизм, напряжение поэтического слова столь высоко, что естественное гниение нигредо, переходит в горение, минуя длительные стадии очищения и сублимации. Это – тайный или мгновенный путь трансмутации, отличный от хорошо известных влажного и сухого пути. Вместо зависание в межмiрье, какое происходит у большинства поэтов, ищущих связь с сакральным чисто бессознательно, Яшин выходит в новую сакральность.
Такая стратегия по сути является единственной возможной реакцией делания в современном мiре, ибо процесс зачумления, здесьпроисходит гораздо быстрее чем очищение. Традиционный путь в новых условиях это бег по кругу,– действенен только новый путь.
Мы можем понять значение нового эстетического и символического Кредо, только в том случае если понимаем что смена цивилизаций произошедшее за последние семьдесят лет, ультимативно требует иных решений нежели воспроизведение и подражание. Нужно понять, что то что было трансгрессией тогда, ныне в принципе не является трансгрессией. В аморфных границах современности сама возможность трансгрессии оказалась под угрозой.
Табуирование секса сменилось табуированием смерти. Любое «Альтер» нашего времени, с той или другой стороны предпринимает попытку исследовать экзистенцию смерти и умирания. Но Яшин идет дальше, сплетая смерть и эротизм в единый узор чистого действия. Пклонение принцессе начинается не с серенадой а с жертвоприношения – «принцесса мной убит ваш сладострастный паж» — за куртуазной лирикой проглядывается третье око Шивы которым последний испепелил Каму осмелившегося отвлечь его от созерцания. Смерть профаной, распыленной суетной псевдоэротики неона означает начало эротики сакральной. Эрос не знает жалости, но он не знает и промедления.
«Нагая блудница и монстр грядут» — Сергей своими строками возвращает нам Бабалон, ту Бабалон одно упоминание котоой заставляет ангельские и адские иерархии трепетать в ужасе и тайном сладострастье предельного искушения. Искушения страсти, страдания, наслажения и погибели, на самом дне которой распускается царственный цветок, за право вдохнуть от которого, дух жертвует всем чем владел.
Еще одна запретная, точнее запретная в её сакральном осмыслении тема современности – война. Табуирована не сама тема войны, но её сакральная основа. Война из священнодействия стала процедурой, и утратила своего бога. Даже внутривоинское искусство изображает воина вернувшего с войны скорей жертвой обстоятельств, заложником неправедной судьбы.
Гор как бог войны и возмездия не осмыслен и не восславлен. Триада разомкнута, диада разбита – все помнят Гора Дитя, но Гора Воителя не помнят или осторожно не хотят помнить. Дитя и воин – Сергею удается невозможное – он обращается к образу Дитя как к сакральному палачу мiра, и эта трансгрессия войны и суда воспета с небывалым доселе поэтическим мастерством, сравнимом с дарованием самого Кроули:
«Раскройте детскую книгу мертвых,
Читайте без пропусков все подряд,
Там мертвые дети на теннисных кортах,
Стреляют в напяливших белые шорты
Из тоненьких пальчиков наугад»
Или
«Убитые дети с кинжалами вместо рук,
Стучатся в железные двери, шаннелем надушенных сук»
Яшину удается уловить совершенно особую, неуловимую красоту легкого дыхания смерти и войны именно в образе Дитя-Палача, тем самым возвращая единство Хор Па Краата и Ра Гор Кхуита. Крылья-кинжалы – совершенная метафора от которой веет нездешней легкости, чего то вечного, легкого дыхания, взрезающего картонные декорации современной иллюзии.
Сергею удается невозможное – он объединяет абсолютный индивидуализм крайнего либертария, и абсолютный традиционализм весности. Вечное и обновленное встречаются в поэзии Сергея. Это – сверхновое искусство, последнее и предельное осуществления соединения двух крайних полюсов этого века – традиционализма и Телемы, является воистину деянием достойным Титана.