Танда Луговская
Перевернутый крест
*
Смиренья защита сработана наспех,
И слышно дыхание властной метели
В причудливых кённингах саг скандинавских,
В улыбчивой логике Макиавелли.
Та вьюга страницы взовьет в круговерти,
Мятежная, будет играть именами,
Подвластна не времени, даже не смерти,
Но только судьбе, что начертана нами.
Памяти М.А. Емельянова
С похорон коротка дорога
И свободней дороги нет.
Шла девчонка спокойно, ровно,
Как по ниточке, по струне.
От шагов от нежданных гулки,
В карауле звездном, почетном,
Цепенели кривые проулки
Перед царственною девчонкой.
Только жёлтый кружился листик
Да за нею летел листок,
Только жёлтый цветок в петлице
Освещал прощально лицо.
Шла в почти танцевальном ритме…
А иссиня-чёрные ели
Ей шептали вслед: «Маргарита!»,
И приблизиться не посмели.
Гимн пламени
Здравствуй, пламя! Жарко, юно,
Очаровывай, мани!
Ты, что породило струны —
Дивной музыке сродни.
Ты во тьме рисуешь знаки
Азбук всех и чисел всех,
Хлебом обращаешь злаки,
Даришь силу, даришь смех.
Мощно, радостно и властно
Зажигаешь страсть в крови,
Так же дерзко и прекрасно,
Как огонь земной любви.
Пусть священник всласть токует,
Лжёт про ад, пугая чернь:
Кто таким тебя рисует —
Глупый, слабый, жалкий червь!
Помним: на кострах сжигали
Книги и еретиков.
Быть из пепла урожаю —
Мыслей свет во мгле веков.
Ослепительность, античность,
Зевс, Озирис, Люцифер,
Гордость, ум, отвага — личность! —
Пламя дальних, ближних сфер,
Навсегда останься с нами,
От невежества храня!
Смейся, пламя! Вечно пламя
Прометеева огня!
*
Не каяться, не озираться,
Пугливо глядя в темноту —
На полке Мандельштам, Гораций,
Макиавелли и Катулл:
И незабвенная свобода,
И незабвенная беда
Под черепным небесным сводом
Стирают начисто года.
Как можно сохранить иначе
Воспоминаний милый сор:
В ладонях солнца луч горячий
И флирта вычурный узор?
Уже пронзившее кого-то,
Навек почившего в тени,
Перо выходит на охоту
За свежей кровью из глазниц.
*
Вот дальний свет включают: мы на трассе.
Опять в дорогу, да куда подальше,
А позади уют (нельзя привыкнуть —
Забыться, заболеть, заплесневеть),
Поскольку все привычные удобства:
Часы на стенке, кактусы в горшочках
И кот, что вечно вьётся под ногами —
Невыносимо облегчают жизнь.
Дорога лечит, любит, бередит —
Не раны, нет! — скорей воспоминания:
Колышутся цыганские кибитки
Плывя сквозь пыль и марево степи,
Под звон гитары, бубнов и браслетов;
А вот, исполнен гонором и гневом,
На Дон уйдя из Речи Посполитой,
Мой предок-шляхтич горячит коня;
Вот сух, сосредоточен, с револьвером,
Дед Исаак, рождённый Моисеем
(Какой там дед — мальчишка, двадцать с лишним),
Что пулю в грудь получит на Оке
За то, что был каким-то там эсером
(Нет, сбилась — Исаак не дед, а прадед,
Неважно) — все в крови моей смешались:
Пульсируют, мерцают, горячат,
И я, пьяна той кровью, присягнула
Гермесу, Люциферу, Аполлону:
Оттачиваю ритмику и рифмы
В автобусах «Одесса-Кишинёв»,
В пропахших блевотиной электричках…
Стихам-то что — они растут отменно!
Вот только почерк, словно час, неровен,
И я на ощупь различаю строчки,
Поскольку всё темней, темней, темней…
*
Всё снова, как надо: перо или шпага в руке,
Бесшумна походка и голос умеренно жёсткий…
Я душу свою на коротком держу поводке,
И правлю судьбою, как Гелиос правил повозкой.
Звезда через тернии блещет, ведя напрямик
Путем одиноких к победам и прочим свершеньям.
Хвала вознесётся тому, кто главой не поник!..
А хрупкое горло все туже сжимает ошейник.
*
Ныне из вен, отверстых ветрам, течёт золотая лава,
И на излом земную кору все пробует, тяжела:
Зришь ли, безумец, ставший Творцом, величье литой оправы?
Бьётся уже не сердце твоё — трепещут колокола!
Ныне тебе, шальной демиург, назваться Всевышним время:
Вот на лавинном гребне ладья — светило иным мирам;
Кровью твоею сыты ветра — и ныне ты Царь над всеми;
Время воспрянуть безднам морским, гордыню забыть горам!
Радуйся, зри безумие сфер, симфонию недр послушай,
Властной рукою ты прикоснись к обломкам священных лир!..
Тихо сквозь пальцы капает кровь, и сердце стучит все глуше.
Рану зажать уже не суметь. Пускай веселится мир!
*
Чудак, оставь классической латыни
Руины, постаменты и твердыни —
Ты брошен в мир иного языка:
Он варварский, немного вороватый,
Ворсистый он, витой, витиеватый,
Он вихревой, взрывчатый, виноватый —
Вино и вата, варево, века.
Познанье географии — не бремя.
Но что тебе пространство — нужно время!
Ты с грустью озираешь шар земной.
Но полно: будет время для печали —
И в Риме сможешь ты сидеть в молчаньи
И сожалеть осенними ночами,
Что полногласный койнэ — не родной…
*
Льдинке хочется растаять,
Человеку — умереть:
Все по полочкам расставить
И расстаться — неспроста ведь
Смерти должно душу греть.
Сколь пронзительно желанье
Раствориться, позабыть
Боль, обиды, расстоянья,
Неудачи, ожиданья,
Нищету, обманы, быт…
Но, гордынею безбожной
Озарен, уходишь вдаль,
Прочь от правды непреложной…
И блестит в пыли дорожной
Нерастаявший хрусталь.
*
В который раз: война, свержение тиранов,
Расцвечены огнем ночные небеса…
Мне в детстве повезло: достались вместо храмов
Величественные спокойные леса.
Но шалая судьба, как вспугнутая птица,
Вспорхнула, унеслась от светлого ручья.
Мне в лес, в мой давний дом суметь бы возвратиться,
Чтоб всласть дразнить скворцов и белок приручать,
Улыбкою встречать дождя слепого нити,
Рукою проводить по пологу в росе,
И в котелок бросать чернику и бруснику,
И жарить над костром пузатых карасей,
Затокою речной скользить за песней следом,
Смахнувши серебро паучьих легких пут…
Но душу выжгло мне просоленное лето,
И в звонкие леса я позабыла путь.
Я не вернусь туда. И сладостной отравой,
Вскормленной зноем, напоенной синевой,
Степное жаркое хмельное разнотравье
Навек сомкнется над моею головой.
*
Жалеть о содеянном поздно.
Прощенья, как Господа, нет.
Вагон остановится в поле
И вспыхнет рябина в окне.
Безмолвно, и нежно, и робко
Целует нам руки зима.
Рябиною — что вы, не кровью! —
Окрашены склоны холма.
Но ягоды лопнут, набухнув
Бедою по прозвищу «Смерть»,
И сложатся чёрные буквы:
«Не минет вас чаша…» Не сметь!
Не трогать, не трогать любимых!
… А там, у вагонной двери,
Кровава, алеет рябина.
И отблески дальней зари.
*
Я не верю безупречным —
Лицам бледным, пальцам млечным,
Хрупким искренним ладоням
Я не верю, не проси!
Верю цинику, эстету,
Ветру, логике, кастету,
Верю в выстрелы, в погони
И в луну на небеси.
Бой — до смерти, для отважных,
Спазм соитий жарких, влажных,
Миг удачи быстротечной,
Алого вина струя —
Это жизни суть земная,
Слаще этого — не знаю.
Я не стану безупречной.
И не верю в бога я.
*
При взгляде в вулканическое жерло,
Нам сладок вид сгорающих камней,
Как на клыках трепещущая жертва
Сладка самой агонией своей.
И даже смерть отступит перед волей
Могущественных пасынков Земли:
Хоть все наги перед последней болью,
Кто победил ее — тот властелин.
*
А за окном — весна,
А мы стремимся снова
Назвать, позвать, познать
Неведомое слово.
Нелепая затея!
Под тяжестью познанья
Не дрогнув, но седея,
Читает заклинанья
Отважный доктор Фа-
уст — видимо, сегодня
Последняя строфа
Сольется с преисподней.
*
Из дома Парок, вымытого чисто,
Струится нескончаемая нить.
Я чту завет Гермеса Трисмегиста:
«Бессмертен тот, кто в силах не любить».
Чеканный слог — и мир в испуге замер
Средь слов забытых колкого жнивья.
И Музу — разом бабочку и пламя —
Я вызываю из небытия!
Сати
Первая
Не пройтись по утренней росе,
Птиц не слышать в сумрачных лесах…
Тот, кого люблю я больше всех,
Искрами растает в небесах.
Что ж, прощай, мой бедный старый дом!
Позабыв про боль, тоску и страх,
Страсти злой палимая огнём,
Да сгорю в объятиях костра!
Вторая
Сыновья и дочери в дому,
Мягкая трава, небес простор…
Что за дело до любви тому,
Кто достойно всходит на костёр?!
И пускай числа соблазнам несть,
Я останусь горсточкой углей.
И не страсть сожжёт меня, но честь —
Нет объятий крепче на земле.
*
Жара. Гора. Дыхание пустыни.
И, в мареве — дрожащий тяжкий стон.
Рутина. Пыль. И в жилах кровь не стынет —
Всего лишь казнь, как прежде и потом.
«Не отнимай учителя и друга!..» —
В толпе скулили, прячась и таясь.
Ланцет в руке небесного хирурга
Дрожал, и кровь стекала с острия.
В просторе, неправдоподобно синем,
Метался крик, взвивался, трепетал…
Юлиан
В чеканной классике латыни
Легко читаются слова:
Пусть мир падёт, пусть кровь остынет,
Но мысль останется жива.
И, сколько б ни было событий,
Но остаются навсегда
Любовь, поэзия, открытья.
Все остальное — суета.
Иди над пропастью ошибок
По тонкой ниточке вины:
Ведь только дерзким — путь к вершинам,
И тьма забвенья — остальным.
Распятье сморщенного бога
Не защитит и не спасёт.
Простые буквы смотрят строго,
А мир пылает и цветёт.
*
Уже восходит первая звезда.
И веет ветерок. Душистый. Летний.
Заросший сад. И тишь. И благодать.
Последний вечер. Кажется, последний.
Вино тягуче, солоно, как кровь…
Один Иуда смотрит с пониманьем.
Да, брат-актёр, у нас похожа роль:
Тебе веревка, мне же — крестованье.
А прочие — им, право, все равно:
Убьют меня — есть шанс добиться славы.
Я говорил им: «Кровь моя — вино»,
Переводили: «Хавка на халяву».
Так. Гефсимань. Возьмут, похоже, здесь.
Как вязнут в горле той молитвы строфы!
Пилат. Бормочет что-то о суде…
О чем он? Добрести бы до Голгофы!
Неблизкий путь среди немытых тел,
И солнце бьет в глаза так зло и резко…
О радость! Наконец я на кресте!
Но нет! Нет, нет! Я не хочу воскреснуть!
О Боже! Я не продлевал контракт!
Ты ж сам сказал, что это — смерти дата!..
Но на рассвете третьего утра
Вошли в пещеру римские солдаты…
Вальпургиева
За холмами — закат. Ярко-алое в кубке вино.
И сиреневый дым. И — за нами — прошедшие вёсны.
Мы отсюда уйдем, и погаснет костер за спиной,
И исчезнут в траве ослепительно рыжие звёзды.
Мы уходим в ночи. Выбран был этот путь, а не дан.
Тот, кто носит кристалл, не подвластен ни страху, ни боли.
Сохранит для грядущих мерцающий обсидиан,
Что есть память и сила, познание, дерзость и воля.
Горек запах полыни, как горечь всех прошлых утрат,
И ещё не умолкли гитар обнажённые нервы,
И горит наш костер за всех тех, кто сгорел на кострах,
И на небе ночной ярко, дерзкая, светит Венера.
*
Анжею
Обернулось властью счастье и исчезло — не найти.
Мы уходим, не прощаясь. Там, за зарослями — Стикс.
Наши старые забавы остаются в городах.
Мы уходим, улыбаясь. Не вернемся никогда.
Мы уходим, мы уходим в тополиную метель,
К непогоде, к непогоде, к холодам и темноте.
И, намеренно небрежно разрывая сладкий плен,
Расстаемся мы с надеждой — те, кто смели повзрослеть,
Те, кто головы не склонит перед богом и бедой
Ни на гибельном изломе, ни за черною водой.
Мы уходим, мы уходим в тайну ночи, бездну дня,
В шорох волн и звон мелодий, в дождь и магию огня.
А идущим вслед за нами, по наследству или в дар:
Наша огненная память — семенами — в городах.
Да поможет знанья дерзость уберечься, не остыть
От жестокости недетской и от детской слепоты!
Мы уходим, мы уходим в тополиную метель,
К непогоде, к непогоде, к холодам и темноте.
Мы уходим, мы уходим от костров, чей горький дым
Нас проводит, нас проводит к свету Утренней Звезды.
*
Не чёрной копотью в небесной сини,
Не пулей, убивающей полёт, —
Глотком воды средь бешенства пустыни
Забвение пред нами предстаёт.
Мечтай, половник меж людского супа,
Как некогда, в благословенный час
Ты, вырвавшись, уходишь из-под лупы
Дотошных, подлых, любопытных глаз!
Ты их лишил безделицы приятной,
Им оболгать тебя не суждено…
Но тщетны все попытки, о собрат мой —
Забвение бессмертным не дано.
*
Заклинание
Смерть моя, не уходи далеко!
За Великой темноводной рекой,
Чья волна и холодна, и горька,
Не сумею я тебя отыскать.
Ни богатого житья терема,
Ни седых морей лихие шторма,
Ни гранитных плит застывшая твердь
Не заменят твоей роскоши, смерть!
Отрешившись от побед и утрат,
У зажжённого мной греясь костра,
За Великой темноводной рекой
Призываю тебя, смерть-непокой!
*
Когда над городом в небе кресты,
Словно мачт сожжённый остов,
Зорче смотри — и увидишь ты,
Падают позолоты листы
И становится город погостом.
Уберешь обжорство — теперь гляди
На блеск голодный, на злые искры.
И вот уже костры впереди,
Сначала книги в них, но подожди —
И что-то к тебе огонь слишком близко.
Похоть уходит — слабеет плоть.
Сумрачны дни и бесцветны ночи.
Хочет, ревнив, энтомолог-господь
Булавкой бабочку-страсть приколоть…
Всё меньше людей, их жизнь всё короче…
Лень, зависть, алчность идут след в след —
Убрать их, чтоб люди вовек не знали!
Но денег нет — и прогресса нет,
Рабы да стройки грядущих лет —
Новые Беломорканалы…
Гнев убери — и глубже вдыхай
Гарь разорённого пепелища.
Вот входит враг — но безгневен край.
Погибнет, кто не противится, знай!
Гляди в безгрешные мёртвые лица.
Убери гордыню — и падай в грязь
Болотную, глаз поднять не смея.
А быдло плюёт на тебя, смеясь…
Вспомни: кто встал, сказал: «Я князь
Мира сего!», сатанея.
Гнев и гордыня — два чёрных крыла.
Пробуй, птенец — преграды нету.
Над городом-кладбищем — ввысь, где мгла.
Звезду увидишь — она светла,
Утренний свет над юной планетой.