Глава 18. Параграфы 498 – 531

Эдвард Эдингер

Комментарии к Mysterium Coniunctionis Юнга

Глава 18

Параграфы 498 – 531

В прошлый раз я рассказывал о четырех стадиях трансформации короля. Первая стадия – это стадия тумана, темноты и утопления, вторая – это «Его Тот Самый День», первый день Творения, день Яхве, третья – рассвет, появление солнечного света, многоцветья и обновление короля в виде червя или змея, и четвертая – апофеоз, коронация, скипетр и семь звезд.

В сегодняшнем материале, который я буду излагать в той же последовательности, будет разбит на две чаcти: «Связь короля-символа с сознанием» и «Религиозная проблема обновления короля». Это станет для нас небольшим оазисом прямых интерпретаций и даст нам небольшую передышку от плотного переплетения символических образов.

В этих параграфах Юнг обсуждает два уровня психологического смысла процесса трансформации короля. Один из этих уровней – индивидуальный психологический опыт, а другой – смысл процесса с точки зрения коллективного бессознательного – исторический и культурный трасформационный процесс, символизируемый смертью и перерождением короля.

Давайте сначала рассмотрим индивидуальный смысл: я думаю, мы можем сказать, что символическая последовательность смерти и обновления короля – это основной образ процесса индивидуации и, таким образом, — каждого глубинного анализа. Юнг описывает эту последовательность в параграфе 523. Позвольте мне вам напомнить ее.

1. «Больной король, одряхлевший от старости, близок к смерти». Юнг соотносит это с «господством эго при очень слабой [психической] доминанте». Другими словами, психическая доминанта, центр, вокруг которого живет психэ, теряет свою жизненную силу. Она ослаблена и дряхла.
2. «Исчезновение короля в теле его матери или его растворение в воде». Это соотносится со столкновением эго с бессознательным: или это восхождение бессознательного, в котором оно затопляет эго, или нисхождение эго, где оно спускается вниз для встречи с сбессознательным. Оба пути ведут к столкновению этих двух, и король исчезает в купальне.
3. «Беременность, болезнь, симптомы, проявления цветов.» Это соотносится, по мнению Юнга, с «конфликтом и синтезом сознания и бессознательного».
4. «Королевский сын, гермафродит, rotundum.» Это соотносится психологически с формированием новой доминанты, которую выражают круглые символы Самости – образы мандалы, например.

Вот схема Юнга, которую он представляет после очень живого описания различных аспектов этого процесса.

1. Связь символа короля с сознанием

Начиная с параграфа 501, Юнг говорит, что эта ситуация может быть точно описана сравнением с планетами:

Король представляет эго-сознание, субъект всех субъектов, как объект. Его мифологическая судьба отображает взлет и падение этого наиболее величественного и наиболее божественного из всех феноменов творения, без которого мир не смог бы существовать как объект. Ибо все, что существует, существует только потому, что оно прямо или косвенно известно, более того, эта «известность» иногда принимает такие формы, какие неизвестны самому субъекту, как если бы за ним наблюдали с другой планеты то благожелательные, то насмешливые глаза.

Позже, уже в параграфе 504, он продолжает описание:

С другой планеты без всякого сожаления наблюдают за тем, как король стареет, замечая это даже раньше его самого: меняются господствующие идеи, «доминанты», и эта перемена, не замеченная сознанием, отражается только в сновидениях. Король-Солнце как архетип сознания путешествует по миру бессознательного, одна из многочисленных фигур бессознательного, которые однажды, возможно, сумеют пробраться в сознание. С точки зрения древних, такие малые светила тождественны планетарным соответствиям в психэ, которые были сформулированы астрологами… Когда король стареет и нуждается в обновлении, организуется некое подобие планетарного купания — купель, в которую каждая планета выливает свое «влияние». Это является выражением идеи, что доминанта, дряхлея с возрастом, нуждается в поддержке и влиянии этих вспомогательных светил для того, чтобы укрепить и обновить свои силы.

Затем в параграфе 505:

В этой алхимической картине мы легко можем узнать проекцию процесса трансформации: старение психической доминанты доказывает тот факт, что она все в меньшей и меньшей степени выражает психическую совокупность. Можно также сказать, что психэ больше не чувствует, что она полностью содержится в доминанте, вследствие чего доминанта теряет свое очарование и больше не удерживает психэ так цепко, как раньше. С другой стороны, ее содержимое и смысл уже понимаются неправильно, а если и понимаются верно, то перестают трогать сердце «sentiment d’incompletude» такого рода порождает компенсирующую реакцию, которая привлекает другие области психэ и их содержимое, чтобы было чем заполнить брешь. Как правило, это бессознательный процесс, который всегда начинается в тот момент, когда установка и ориентация осознающего разума оказываются неадекватными. Я подчеркиваю этот момент, поскольку осознающий разум — плохой судья в вопросе собственной ситуации и зачастую упорно продолжает пребывать в иллюзии, что как раз его установка является верной и не срабатывает только потому, что ей мешают какие-то внешние силы. Если бы сны были проанализированы, то вскоре стало бы ясно, почему установки сознания оказались нереальными. И если, наконец, появляются невротические симптомы, тогда установка сознания, его господствующая идея, сталкивается с сопротивлением, и в бессознательном начинают пробуждаться архетипы, которые больше всего подавлялись установкой сознания. Тогда терапевт может сделать только одно — свести эго с его противником и тем самым вызвать процесс плавки и переплавки. В алхимическом мифе о короле эта конфронтация выражается как столкновение мужчины духовного отца-мира, управляемого Королем-Солнцем, с женщиной — хтонической матерью-миром, символизируемым aqua permanens или хаосом.

Да, тут действительно все. Но я бы хотел остановить ваше внимание вот на чем – Юнг ясно ссылается на это, но затем переходит к обсуждению других вещей – идея Солнца, Sol, эго, на которое безжалостно взирают «с другой планеты». Тему Глаза Божьего и наблюдения за человеком я считаю очень важной, и нам стоит ее внимательно рассмотреть.

Эго, то есть само сознание, рождается из первоначального разделения на субъект и объект. Субъект – это эго, а объект – это другой, который сначала переживается как мир в своем многообразии, а затем, как наше тело, и, в конце концов, бессознательное становится чем-то вроде внутреннего другого.

С разделением на субъект и объект эго определяет свое существование как знающего, трона знания, – сущности, которая видит и знает. Основной чертой развития эго становится все более расширяющийся диапазон знаний и все более развитая способность воспринимать целый мир объектов как что-то отдельное от себя, чтобы использовать их, примирять их или вступать с ними в разные отношения.

Но если человеку предназначено достичь определенного уровня психологического развития, наступает время, когда субъект и объект меняются местами. Когда эго, которое всю свою жизнь полагало себя знающим, становится объектом познания, тогда субъектность переходит на другого, и субъект – эго – становится объектом познания, воспринимаемым этим другим субъектом.

Вот на что ссылается Юнг, когда говорит, что на короля, неизвестного самому себе, взирают «с другой планеты». Когда это положение дел обрушивается на эго, случается катаклизм. Эго, в своем знакомом понимании себя самого, исчезает, растворяется или исчезает в утробе королевы, потому что эго лишается самого основания своего чувства идентичности, где оно – субъект и знающий. Вместо этого другой – внешняя фигура или внутренний другой, или они оба – становится центром, воспринимающей сущностью, которая познает эго как объект.¹⁸⁶

Это событие происходит в том или ином виде в любой аналитической работе. В большинстве психотерапевтических ситуаций пациент проецирует эту ситуацию на аналитика, по крайней мере, в малой степени: аналитик воспринимается, как Глаз Божий, который безжалостно, как с другой планеты, смотрит прямо на него. В этом есть часть правды, потому что  аналитик, наблюдая за пациентом, соберет о нем определенное объективное знание, которого у самого пациента о себе нет. Но, по большей части, этот опыт основан на проекции: аналитик несет на себе эту проекцию Глаза Божьего, которая констеллируется во время аналитического процесса.

Но если регулярно работать над своими снами, этот опыт объекта наблюдения другим сознанием все более будет относиться к бессознательному, потому что сны – это выражение Самости, и они приходят из центра знания вне эго. Сны, таким образом, — это события, в которых эго, при условии, что оно уделяет внимание снам, начинает осознавать, что его знают и смотрят на него с другой точки обзора, «с другой планеты». Другими словами, во снах эго – это объект другого познающего субъекта.

И серьезная работа со снами неизбежно приведет, если пройти достаточно далеко, к сокрушительному осознаванию, что человек находится под тщательным наблюдением Глаза Божьего. Конечно, нужно проделать большую работу над снами для того, чтобы прийти к этому осознаванию, и можно понимать эту идею теоретически: «О, да, это правда», — но тогда внутрь не проникает истинный смысл. И только когда человек пройдет достаточно далеко, рано или поздно приходит полное осознание, и тогда из этого осознания, из этого переворота центра, который приносит с собой этот опыт, наступает перерождение, о котором Юнг говорил как о формировании новой доминанты.

На этой стадии начинают появляться круглые символы, а деморализованное эго, лишившееся своих опор, воссоздается. Оно появляется с новым отношением — религиозным отношением. Ему теперь доступен опыт трансперсонального другого, и оно получает связь с тем другим центром. Вот что обеспечивает эго божественными атрибутами, характерными для стадии апофеоза.

Вот так кратко мы с вами коснулись индивидуального смысла этой символической последовательности. Остальные мои замечания будут касаться коллективного значения этого символического процесса смерти и возрождения короля – смерти и обновления исторической, культурной доминанты нашей цивилизации. Другими словами это относится к смерти и возрождению Богообраза в коллективной психэ.

Но перед тем, как к этому приступить, я бы хотел напомнить вам о моем убеждении – и, конечно, убеждении Юнга – в каждом глубинном анализе, где человек проходит через этот опыт и осознает свой личный смысл в нем, приложимый к его жизни, этот человек сразу же вносит свой вклад в процесс трансформации Богообраза коллективной психэ, и, таким образом, все это служит целям бóльшим, чем просто цели личного уровня. Когда имеешь дело с этим уровнем психе, то в той или иной степени служишь общему закону. Юнг приобрел это убеждение, когда столкнулся с бессознательным и осознал, что его жизнь больше не принадлежит ему, но что он служит общему закону.¹⁸⁷ Это справедливо для всех, кто проходит через глубинный опыт.

Как индивидуальная психэ структурирована вокруг личной доминанты, так и цивилизация структурирована вокруг коллективной доминанты – Богообраза или действующего мифа. Совершенно очевидно, что мы живем во время смерти и обновления Богообраза. По моему мнению, юнгианская психология играет важнейшую роль с этом трансформационном процессе по причине того, что она единственная обладает формализованным знанием и пониманием того, что происходит во всей своей широте и глубине.

1. Религиозная проблема обновления короля

В параграфах 520 и 521 Юнг говорит о том, что необходимо в любом процессе обновления. Он пишет:

Любое обновление, корни которого не уходят глубоко в наилучшую духовную традицию, — эфемерно; но доминанта, вырастающая из исторических корней, ведет себя словно живое существо внутри зависящего от эго человека. Это не он владеет ею, а она владеет им.

Итак, обновление должно «уходить глубоко в наилучшую духовную традицию» — оно должно иметь связь с прошлым. Вот почему для нас важно понимать природу архетипических образов и обнаруживать связи между историческими параллелями и современными снами, с которыми мы имеем дело. Так, путем соединения личной жизни человека и образов, возникающих из этой жизни, с исторической, символической и архетипической традицией, которая является нашим прошлым, нашими «историческими корнями», приходит обновление.

Чтобы проиллюстрировать тот факт, что коллективная психэ находится сейчас в состоянии перехода, Юнг упоминает два примера из темы смерти Бога: древнюю историю, рассказанную Плутархом, и современную — от Ницше. В параграфе 510 он отмечает, что современный век аналогичен тому, что происходило две тысячи лет назад, когда распространились слухи о смерти Великого Бога Пана. Эти слухи описаны в работе Плутарха «Об упадке оракулов», где Плутарх приводит следующую историю, которую он слышал непосредственно от участника событий:

Он сказал, что однажды на его пути в Италию он сел на корабль, перевозивший груз и пассажиров. Наступил вечер, и при их приближении к Эхинадским островам, ветер стих и корабль стал дрейфовать около Паксоса. Почти никто не спал, а многие проводили время с вином после вечерней трапезы. Вдруг с острова Паксос они услышали голос, громко звавшего Фамуза, и все были поражены. Фамуз был кормчим-египтятнином, и многие находившиеся на борту даже не знали его имени. Дважды голос позвал его, но он не отвечал, но на третий раз он ответил, и зовущий, возвысив свой голос, сказал: «Когда ты прибудешь в Палодес, возвести, что Великий Пан умер.» Слыша это, все… были ошеломлены и стали обсуждать друг с другом, лучше будет выполнить приказ или отказаться от вмешательства в это дело. В данных обстоятельствах Фамуз пришел к выводу, что если будет дуть ветер, он проплывет мимо и сохранит молчание, а если ветра не будет, и море будет спокойным, он объявит то, что слышал. И когда он прибыл в Палодес, не было ни ветра, ни волн, и Фамуз, стоя на корме и обратя свой взор на землю, сказал слова, как он их слышал: «Великий Пан умер!». До того, как он закончил свою фразу, поднялся великий плач и стенания, и не от одного человека, но от многих, и к ним примешивались возгласы удивления. Так как много людей было на том корабле, история быстро распространилась и дошла до Рима, и Фамуза вызвал к себе цезарь Тиберий. Тиберия настолько убедили его слова, что он приказал начать расследование смерти Пана.¹⁸⁸

Вот история о том, как в античности люди узнали, что Бог Пан умер.

У нас есть и современный эквивалент этого события, а наш современный Фамуз–кормчий – это Ницше. Позвольте вам зачитать отрывок. Он не говорит с нами от своего имени, бессознательное говорит ему, чтобы он сказал нам – так я понимаю это. Отрывок из Так говорил Заратустра.

В начале истории Ницше Заратустра спускается из своего горного убежища и находится среди людей, чтобы проповедовать им его новое учение. На пути вниз, проходя через лес, он встречает аскета-отшельника, святого:

«А что делает святой в лесу?» — спросил Заратустра.     

Святой отвечал: «Я слагаю песни и пою их; и когда я слагаю песни,  я  смеюсь,  плачу и бормочу себе в бороду: так славлю я Бога. Пением, плачем, смехом и бормотанием славлю я Бога,  моего Бога…»

Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал: … «Позвольте  мне  скорее уйти, чтобы чего-нибудь я не взял у вас!» Так  разошлись они  в  разные стороны, старец и человек, и каждый смеялся, как смеются дети.      Но  когда Заратустра остался один, говорил он так в сердце своем: «Возможно ли это! Этот святой старец в своем лесу еще не слыхал о том, что Богмертв».

¹⁸⁹

Потом Заратустра встречает того, кого он назвал «самым безобразным человеком», отвратительное существо, представляющее подавленный, отвергнутый и пренебрегаемый теневой аспект человечества. И самый безобразный человек говорит ему:

«Заратустра!  Заратустра!  Разгадай  загадку  мою! Говори, говори! Что такое местьсвидетелю?»

¹⁹⁰

Вот его загадка, и Заратустра отвечает самому безобразному человеку:

«Я отлично узнаю тебя, — сказал  он  голосом,  звучавшим, как медь, — тыубийцаБога!… Ты  не  вынес  того,  кто видел тебя, — кто всегда и насквозь видел тебя, — самого безобразного  человека! Ты отомстил этому свидетелю!»

¹⁹¹

Вот значение слов «месть свидетелю». Затем следует много реплик, которые я опускаю, и, в конце концов, самый безобразный человек говорит: «Окей, Заратустра, ты разгадал мою загадку, мою самую сложную загадку». Затем он продолжает:

«Но  он  должен  был  умереть: он видел глазами, которые все видели, он видел глубины и бездны человека, весь его скрытый позор и безобразие.      … он проникал  в  мои  самые грязные закоулки. Этот любопытный, сверх-назойливый, сверх-сострадательный должен был умереть. Он видел всегда  меня:  такому  свидетелю  хотел  я отомстить — или самому не жить. Бог,  который все видел, не исключая и человека, — этот Бог должен был умереть! Человек не  выносит,  чтобы такой свидетель жил».

^{192 (Ю.М. Антоновский)}

Вот образ состояния современного человека, и вот почему Бог мертв. Но это положение дел переворачивает глубинный анализ. Вместо убийства свидетеля он возрождает его и восстанавливает с ним связь.

В параграфе 510 Юнг очень четко описывает коллективные эффекты от смерти Бога. Это очень важно, я вам прочитаю его часть.

Как за разложением доминанты сознания следует вторжение хаоса в индивида, так массовые волнения… и яростный конфликт элементов в индивидуальной психэ отражается во взрыве коллективной первобытной кровожадности и тяге к убийству. Именно эта болезнь описывается в Cantilena. Утрата вечных образов — это поистине тяжелое испытание для проницательного человека. Но поскольку непроницательных людей бесконечно больше, то никто и не замечает того, что истина, выражаемая догмой, исчезла в тумане, а потому никто ни о чем и не жалеет. Проницательная личность знает и чувствует, что ее психэ обеспокоена утратой чего-то, что было для предков источником жизненной энергии. Не проницательный человек… ничего не замечает и только потом узнает из газет (когда уже слишком поздно) о тревожных симптомах, которые теперь стали «реальными» во внешнем мире, потому что они прежде не были замечены в мире внутреннем, в самости человека, точно так же, как не замечалось присутствие вечных образов. Если бы они были замечены, то тогда поднялся бы плач по утраченному богу, как это было в античности при смерти Великого Пана. Вместо этого все желающие добра люди уверяют нас, что человеку нужно только поверить, что бог все еще здесь — что просто-напросто добавляет к бессознательности еще и глупость. Как только симптомы действительно выходят на поверхность в форме социополитического безумия, то уже невозможно убедить кого-либо в том, что конфликт происходит в психэ каждого индивида, поскольку теперь индивид точно знает, кто его враг. Тогда конфликт, который остается интрапсихическим феноменом в разуме проницательного человека, в плане проекции принимает форму политической напряженности, кровожадности и насилия… Когда человек больше не знает, чем живет его душа, потенциал бессознательного увеличивается и занимает господствующие позиции. Человеком овладевают страсти, а иллюзорные цели, занявшие место вечных образов, разжигают его жадность. В нем поселяется хищник, который скоро заставляет его забыть о том, что он является человеческим существом. Животные страсти подавляют любую мысль, которая может стать на пути детской жажды исполнения желаний, и вселяют в него чувство новообретенного права на существование, опьяняя стремлением к грабежу и кровопролитию.

Этот плач по утраченному богу возникает в стихах девятнадцатого века, которые, как мне кажется, особенно уместны в качестве амплификации этого коллективного события. Это стихи Метью Арнольда (Matthew Arnold) «Берег Дувра». Как и многие чувствительные души девятнадцатого века, он понимал, что Бог умер, и испытывал смутное беспокойство. Эти стихи были написаны в 1851 году, а Так говорил Заратустра – около 1883, то есть между ними около тридцати лет разницы. Это достаточно близкие по времени события. Позвольте вам их прочитать. 

Ночное море спит.
Прилив высок, луной во всей красе
Рябит пролив. С французской стороны
Свет вспыхнул и пропал. Английских скал
В спокойной бухте необъятен блеск.
Встань у окна: как нежен воздух ночи!

Но с отдаленной полосы, где море
Бьет в берег, выбеленный под луной —
Ты слышишь? — мерный рокот волн и дробь
Тяжелой гальки, поднятой прибоем
И выброшенной на уступы скал,
Ее откат, чуть пауза, и вновь
Дрожащими аккордами, вплетая
мотив извечной грусти.

Софокл в былые дни
Внимал ему с эгейских круч, гадая
О горестных приливах и отливах
Людской судьбы, и мы
Как прежде в шуме различаем мысль
На северном далеком берегу.

Встарь Море Веры
В приливе омывало берега
Земные, словно яркий пояс в блестках.
А нынче слышен мне
Один тоскливый и протяжный рев
Отлива, средь дыханья
Ночного ветра, в мрачном горизонте
И голых отмелях земли.

Любовь моя, останемся верны
Друг другу! Ибо мир, который нам
Мерещится, подобно сладким снам,
Таким прекрасным, праздничным и новым,
Лишен любви и света, и стыда,
Надежды, мира, помощи извне,
И мы с тобой как в смеркшейся стране,
Огнем и лязгом сметены туда,
Где бьется насмерть темная орда. (Алексей Цветков)

Арнольд написал эти стихи во время своего медового месяца. Посмотрите, что он сделал: он перенес все, что он утратил – все свои устремления, которые теперь не могут быть реализованы, свои космические трансперсональные желания, исполнение которых теперь невозможно из-за утраты его веры, его утраченного Богообраза – он переносит весь этот тяжелый груз в отношения со своей женой. Чудо, что эти отношения выжили. Только потому, что Метью Арнольд был очень осознанным и превосходным человеком, и, без сомнения, его жена – тоже.

Он по сути говорит: «Любовь моя, давай будем верны друг другу, потому что больше нет ничего во Вселенной, в чем мы можем быть уверены.» Только немногие отношения могут нести на себе такую архетипическую ношу. Вместо этого необходимо, чтобы утраченная доминанта – утраченный Богообраз – прошел через процесс обновления, на который ссылаются алхимические образы, переродился и вновь явился.

Вот о чем следующий отрывок из Mysterium. Юнг говорит в параграфе 511:

Только живое присутствие вечных образов может придать человеческой психэ достоинство, которое дает человеку нравственную возможность вступиться за свою душу и убедиться, что она того стоит. Только тогда он поймет, что конфликт на самом деле происходит внутри него, что разлад и страдания являются богатством, которое не должно быть растрачено попусту в нападках на других людей; и что если судьбе угодно взыскать с него долг в форме чувства вины, то это его долг самому себе.

Другими словами, наша вина – это наше богатство.

Это его долг самому себе. Тогда он поймет ценность своей психэ, поскольку никто не может быть в долгу перед чем-то никудышним. Но когда человек утрачивает свои же ценности, он становится жадным грабителем, волком, львом и прочими прожорливыми тварями, которые для алхимиков символизировали страсти, вышедшие из-под контроля, когда черные воды хаоса, — то есть бессознательное проекции, поглотили короля.

И затем идет невероятный параграф 512:

Изящество Cantilena состоит в том, что желания беременной матери заглушаются мясом павлина и кровью льва, то есть ее собственной плотью и кровью. Чтобы утихомирить спроецированный конфликт, его следует вернуть в психэ индивида, где находятся его бессознательные истоки. Индивид должен прийти на Тайную Вечерю с самим собой, есть свою плоть и пить свою кровь; это значит, что он должен признать существование в себе другого человека. Но если он упорствует в своей однобокости, то два льва разорвут друг друга на куски. Не в этом ли, возможно, кроется смысл учения Христа о том, что каждый должен нести свой крест? Ибо если ты должен бороться с самим собой, то откуда ты возьмешь силы на вражду с другими людьми?

Вы можете видеть связь с отрывком из Ницше про самого безобразного человека. Если самого безобразного человека, то есть тень, осознанно и тщательно исследовать, то тогда ему не нужно будет убивать Бога, исследователя, и Бог может возродиться. «Ибо если ты должен бороться с самим собой, то откуда ты возьмешь силы на вражду с другими людьми?»

В параграфе 530 Юнг приводит другой пример смерти и обновления короля из Евангелия от Иоанна. В этом случае звучит тема смерти Христа и его обновления как Параклета или Святого Духа. Христос готовит своих учеников к своей смерти такими словами:

И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя [это означает Параклет], да пребудет с вами вовек,

Духа истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет.

Не оставлю вас сиротами; приду к вам.

Еще немного, и мир уже не увидит Меня; а вы увидите Меня, ибо Я живу, и вы будете жить.

В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас.¹⁹³

Чуть позже он говорит:

Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам.¹⁹⁴

И потом он снова к этому возвращается в главе 16 от Иоанна, где он говорит:

… лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не приидет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам…

Когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину¹⁹⁵

Здесь мы видим достаточно ясную идею о том, что духовная авторитетная фигура – король, представленный Христом – должен умереть, чтобы этот феномен Утешителя – Параклета, Святого Духа, мог родиться через его смерть. Я бы предложил такое психологическое значение: определенный реальный контейнер для Богообраза должен умереть, чтобы его обновленная форма возникла в виде внутреннего опыта. И это соотносится с тем, что имел в виду Юнг, когда он говорил о продолжающемся воплощении Святого Духа в человеке. Он говорит об этом ясно в параграфе 531:

Нетрудно догадаться, что происходит, когда из четырнадцатой главы Евангелия от Иоанна делается логический вывод: opus Christi передается индивиду. В результате он становится носителем тайны.

Здесь это выражено в одной фразе: «Оpus Christi передается индивиду». Это утверждение резюмирует главную цель юнгианской психологии как феномена ассимиляции. Целью является изъятие архетипических образов из их проекции в мифологическом и метафизическом контексте и их возвращение в психэ, откуда они изначально явились. И для христианского мифа это означает, что труд Христа, opus Christi, передан индивиду: образный ряд, прежде заключенный в догме, теперь доступен, и, по крайней мере, некоторые индивиды могут испытать этот опыт и установить с ним эмпирическую связь.¹⁹⁶ Нет нужды говорить, что это не будет популярным занятием.

Итак, я приближаюсь к завершению. Но позвольте мне привлечь ваше внимание к тому, что один параграф был упущен. Я думаю, у вас всех есть второе издание Mysterium, и, если это так, откройте страницу vii и вы найдете там этот параграф 518а, который располагается сразу после параграфа 518. Он отсутствует в первом издании по причине допущенной ошибки. И так как мы рассматриваем такие события как значимые, я думаю, нам необходимо прочитать этот параграф, попавший под цензуру нашего бессознательного, и понять, что он нам говорит.

Читатель должен извинить меня за использование метафор, лингвистически аналогичных догматическим выражениям. Если у вас есть представление о вещах, о которых у вас не может быть никакого представления, значит вещь и представление о ней совпадают друг с другом. Также нельзя разделять две разные вещи, о которых вы ничего не знаете. Поэтому я должен категорически заявить, что не занимаюсь ни метафизикой, ни теологией; меня интересуют психологические факты, наполовину выходящие за пределы познаваемого. Поэтому, если я использую некоторые выражения, отчасти напоминающие теологические, то исключительно по причине бедности языка, а совсем не потому, что я считаю, будто предмет теологии идентичен предмету психологии. Психология совершенно определенно не является теологией; это естественная наука, стремящаяся описать воспринимаемые нами психические феномены. При этом она учитывает теологические названия и концепции этих феноменов, поскольку они неразрывно связаны с феноменологией изучаемых вопросов Но, будучи эмпирической наукой, психология не имеет ни возможности, ни права высказывать решительные суждения но поводу истины и ценности. Это прерогатива теологии.

Нам стоит принять это во внимание.

Вопрос: Скажете ли вы что-нибудь о том, почему, по вашему мнению, этот параграф был пропущен?

Ну раз вы спрашиваете — ! На первый взгляд он достаточно безвреден и не дает каких-то оснований для его специального рассмотрения, но, по моему мнению, если он был пропущен, значит содержание этого параграфа может быть взрывоопасным.

Так как я не должен осторожничать, как это был вынужден делать Юнг, по поводу моей репутации, я думаю, я могу говорить более прямолинейно. Если собирать заметки, которые вы делаете в различных местах по психологии и теологии, то вы обнаружите определенную нестыковку – они абсолютно разные. Это можно видеть в этом отрывке, когда он говорит в последнем предложении, что эмпирическая наука не имеет «ни возможности, ни права высказывать решительные суждения но поводу истины и ценности. Это прерогатива теологии. Он как бы бросает подачку теологии. В других местах он ведет себя несколько иначе.¹⁹⁷

Сейчас чисто эмпирический подход заключается в том, что образы, которые составляют догмы, — это феноменология архетипической психэ. Юнг особенно отмечает свой эмпирический подход в разных местах – кантианский взгляд на невозможность метафизического знания.¹⁹⁸ И при определенном допущении можно сказать, что если человек – эмпирик, то он не может ничего сказать о метафизике, так как она присутствует на метафизическом уровне. Но психологически он может понять метафизический образный ряд как проекцию архетипической психэ на метафизический план.

Причина, по которой здесь трудно быть точным и ясным, кроется в том, что в такая точка зрения в широко распространяемых напечатанных работах может оскорбить большое количество людей, чья связь с архетипическими образами построена через метафизические догмы, а Юнг не хотел никого оскорблять. Я думаю, поэтому в начале Психологии и алхимии он поставил эпиграф: «Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит…»

Юнг – человек, очень чувствительный к психологическим нуждам людей на всех уровнях развития. Для тех, для кого психологически оправдано применение именно эмпирического подхода, он использует его в различных местах, но в других местах он мутит воду. И этот крайне взрывоопасный вопрос – это то, как я полагаю, что лежит за ситуацией с пропущенным параграфом.

¹⁸⁶ для более полного описания см. Edinger, Creation of Consciousness, особенно секцию 2 “The Meaning of Consciousness”

¹⁸⁷ Memories, Dreams, Reflections, стр. 192

¹⁸⁸ Moralia, том 5, стр. 401, 403

¹⁸⁹ The Portable Nietzsche, стр. 123 и далее

¹⁹⁰ там же, стр.376

¹⁹¹ там же

¹⁹² там же, стр. 378 и далее

¹⁹³ Евангелие от Иоанна 14:16-20

¹⁹⁴ Евангелие от Иоанна 14:26

195 Евангелие от Иоанна 16:7, 13

¹⁹⁶ см. «Psychology and Religion», Psychology and Religion, CW 11, пар. 148, где Юнг говорит: «Вот почему я беру эти мыслеформы, которые стали исторически неизменными, пытаюсь растопить их снова и влить их в формы непосредственного опыта»

¹⁹⁷ см., например, его письмо Бернарду Лэнгу (Bernhard Lang) в Letters, том 2, стр. 375 и далее

¹⁹⁸ там же