Карл Густав Юнг
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально
Книга охватывает 15 лет переписки между К. Г. Юнгом и Виктором Уайтом, английским доминиканским священником и теологом. Диалог этих двух личностей представляет ценную возможность глубоко проследить развитие мысли К. Г. Юнга и отношений между психологией и религией. К. Г. Юнг надеялся, что его переписка с В. Уайтом поможет ему по-новому интерпретировать классические символы, а В. Уайт искал поддержки К.Юнга в его проекте по интеграции аналитической психологии в католическую теологию. Хотя и К. Г. Юнг, и В. Уайт были настроены на продуктивное сотрудничество, в этих письмах прослеживается движение к кризису непонимания и предательства, достигшему апогея в обострении разногласий после публикации «Ответа Иову» К. Г. Юнга.
Письма представлены с большим вниманием к оригинальному тексту, а ранее опубликованные письма Юнга приведены в соответствие с их изначальным стилем. Текст дополнен полезными аннотациями с историческими, литературными справками и справками о личностях. Также добавлено большое количество редакционного материала для того, чтобы вписать письма в контекст, включая авторитетную биографию Виктора Уайта.
Взаимодействие К. Г. Юнга с В. Уайтом было весьма важным диалогом, который внёс значимый вклад в его более поздние работы, заставив его скорректировать критику классической теологии.
Эта книга представит большой интерес для всех юнгианских аналитиков, психоаналитиков и психотерапевтов и всех интересующихся изучением сложных отношений между аналитической психологией и религией.
Введение
Как уже отмечалось, литературный вклад К. Г. Юнга включает письма, большинство из которых до сих пор не опубликованы, насчитывающие десятки тысяч. Согласно Аниэле Яффе, работавшей секретарём Юнга в конце его жизни и редактировавшей немецкую версию собрания его писем, его письма по-настоящему начали сохранять в 1930-е годы (Briefe I, p. 8). В середине 1950-х гг. по настоянию друзей, К. Г. Юнг начал подумывать о публикации частей того, что уже превратилось в настоящую библиотеку корреспонденции. А.Яффе вспоминает тот день в 1956 году, когда Герхард Адлер, позже редактировавший собрание писем К. Г. Юнга на английском языке, приехал навестить К. Г. Юнга, которому на тот момент был 81 год, и они наконец-то пришли к соглашению: избранные письма необходимо подготовить к публикации (Briefe I, p. 7). Рассказывая об этом важном визите (Letters, ix), Адлер вспоминает, что К. Г. Юнг вручил ему папку с письмами, помеченную «Pfarrerbriefe». Эти «письма духовенству», настаивал он, стоит рассмотреть первыми для публикации. Настоящая книга исполняет, если не в точности, то пожелание К. Г. Юнга, но очень близкое к тому. Одно из собраний писем К. Г. Юнга духовенству было настолько исключительно важно для него, что он до своей смерти специально договорился о том, чтобы они остались в сохранности. Это была его переписка с отцом Виктором Уайтом, английским священником доминиканского ордена и теологом, который стал, на несколько лет в конце жизни обоих, самым важным собеседником и другом К. Г. Юнга.
Когда он сам был уже пожилым человеком, Франц Юнг рассказал мне историю о том, как его отец в конце своей жизни передал ему запечатанную папку, в которой было порядка 150 писем, и связанных с ними бумаг, эпистолярные остатки того, что когда-то было воодушевляющими, позже конфликтными, и в итоге драматичными отношениями. К. Г. Юнг дал серьёзные инструкции не придавать огласке эти письма, пока не найдётся подходящий редактор. Итак, письма К. Г. Юнга и В. Уайта с их дополнениями и приложениями (журнальные оттиски, сновидения, рисунки, машинописные рукописи и рукописи, выполненные другими людьми), хранились Францем Юнгом в течение 30 лет после смерти его отца. Доступ к ним был под строжайшим запретом. Забота К. Г. Юнга о письмах В. Уайту и его двойной запрет, скрывать и публиковать их, напоминает его сложные инструкции по поводу того, как и когда публиковать его переписку с З.Фрейдом. Назначив первоначальную редколлегию для публикации своих писем в 1956 году, он потребовал от них работать с его корреспонденцией с З.Фрейдом отдельно, придержать её публикацию «пока волны враждебности всё ещё бушуют». К. Г. Юнг предложил отсрочку в 30 лет после его смерти, вспоминает А.Яффе, для того, чтобы он и З.Фрейд стали считаться «историческими личностями» (Briefe I, pp. 9f). Вильям МкГир, редактор переписки З.Фрейда и К. Г. Юнга, сообщил, что в разные моменты К. Г. Юнг хотел, чтобы публикацию его писем З.Фрейду отложили на срок до 100 лет (FJL, p. xxxiii). Однако так вышло, что, по причинам, указанным МкГиром во введении к тому сборнику, они были опубликованы только спустя 13 лет после смерти К. Г. Юнга.
К. Г. Юнг колебался по поводу публикации любой его корреспонденции. Однако в процессе переписки с В. Уайтом, он стал убеждаться в том, что как минимум некоторые из его писем имели отношение к открытому обсуждению психологии и религии. Начиная с 1953 года в определённых письмах появляются написанные им от руки пометки: «fiir die Pfarrerbriefe!» («в папку писем духовенству!»)
Собственноручно написанное одно из его основных писем В. Уайту включает указания сделать большое количество копий, которые необходимо хранить с другими документами, предназначенными для публикации. Все же, можно задаться вопросом, учитывая, что К. Г. Юнг собирался публиковать некоторые из этих писем, чем обоснована их публикация? Решение обусловлено несколькими причинами.
Одна из них — решение К. Г. Юнга, в конце его жизни, передать своему сыну не только небольшую порцию писем В. Уайта, которые он предварительно пометил для публикации, но и всю корреспонденцию, включая дополнения и приложения. Далее, требование с исторической точки зрения, научное знание требует публикации в полном объёме. Эти письма — незаменимые исходные документы, и их текстуальное единство необходимо для изучения, на котором основывается всё историческое знание. На этом основании редакторы должны показать весомые причины для исключения даже одного единственного слова. И последнее, это аргумент от сердца. Письма К. Г. Юнга и В. Уайта, если их читать полностью, повествуют захватывающую человеческую историю и показывают нам писателей как людей во всей полноте. Мы бы упустили их из виду, и душу истории, если бы были опубликованы только их «профессиональные/научные» письма.
Если соображения Франца Юнга о корреспонденции К. Г. Юнга и В. Уайта отражали переживания его отца, то справедливо будет сказать, что К. Г. Юнг надеялся, что эти письма будут переданы редакторам, которые, в добавок к соблюдению клинической конфиденциальности и сохранности личной информации, сохранили бы равные отношения с обеими сторонами в болезненном, многогранном конфликте. Антогонистическое разделение, которое негативно влияло на дружбу К. Г. Юнга и В. Уайта, вращающееся вокруг их разных представлений о Боге и Самости, выросли из дебрей непонимания и привели к взаимному причинению ран и всё растущим горьким упрёкам. Редактирование писем К. Г. Юнга и В. Уайта к публикации было продолжительным процессом «удерживания противоположностей вместе», со всеми опасностями и несовершенствами, которые подразумевает эта сложная задача.
Виктор Уайт был мыслителем. Он был на 27 лет младше К. Г. Юнга, но также, как и К. Г. Юнг был первопроходцем в своей области, а именно католической (томистической) теологии. По личным причинам В. Уайт начал проходить юнгианский анализ в Оксфорде во время Второй мировой войны. Он окунулся в чтение опубликованных работ К. Г. Юнга на английском и немецком языках и был в восторге, узнав ключевые соприкосновения мысли К. Г. Юнга с томистической теологией, которая была его собственной творческой областью. Его долгосрочной, амбициозной целью было указать путь к новому томистическому синтезу между ортодоксальной католической доктриной и лучшим в современной науке, что он нашёл, как он считал, в психологической теории К. Г. Юнга.
В,Уайт впервые написал К. Г. Юнгу в августе 1945 года, когда международное почтовое сообщение начало работать после войны, и приложил четыре журнальных статьи, которые он написал в то время о предлагаемом им синтезе. В этих сочинениях В. Уайт исследовал работы К. Г. Юнга и критиковал работу коллег теологов, которые пытались, с переменным успехом, обсуждать психологические теории З.Фрейда и К. Г. Юнга с теологической точки зрения. К. Г. Юнг изучил эти оттиски и затем, с удивительной скоростью приветствовал В. Уайта как долгожданный ответ на настойчивые молитвы учёного. Остальная часть истории изложена на последующих страницах. Поскольку это история междисциплинарного сотрудничества, читатели с любой стороны разделения теология-психология, не говоря о специалистах разных других областей, могут заинтересоваться тем, что побудило представителей настолько отличных профессий вступить в этот рискованный процесс теоретического наведения мостов. Диалог между теологией и психологией занимает пространство, не принадлежащее ни одному человеку, территорию, заминированную рисками непонимания и под угрозой политического перекрёстного огня. Какие исторические факторы побудили этого психолога и этого теолога поставить на кон свои личные ресурсы и профессиональную репутацию в дебатах между верой и наукой?
Отношения между теологами и психологами давно были полны подозрения, если не открытой враждебности. В случае В,Уайта, как католического священника и учителя будущих священников, профессиональный риск был особенно высок. После того, как он впервые посетил К. Г. Юнга в Боллингене, ему приснилось, что они плыли на высокой скорости среди скал. К. Г. Юнг написал в ответ: «Мы действительно в полном приключений и опасностей путешествии!» Можно было бы предположить, что философски подготовленный теолог и имеющий медицинскую подготовку психолог, обучавшиеся в таких разных подходах, как приходить к заключениям и доказательствам, быстро бы столкнулись с теоретическими проблемами, учитывая то, что их базовые предположения так сильно не совпадают. На самом деле это и произошло с К. Г. Юнгом и В,Уайтом. Они испытали сложности на уровнях теории и интерпретации. В своей основе контролируя оба этих уровня дискурса, их эпистемологии (теории познания) находились в конфликте. К. Г. Юнг твёрдо привержен теории познания, которая исходит их неокантианской философии и взглядов на душу (или психику) как на главный орган познания.
К. Г. Юнг всегда начинает, и всегда возвращается к своему убеждению, что психика — единственная доступная линза, через которую образы реальности переживаются и интерпретируются. По этой теории все — даже такие неведомые реальности как душа, природа и Бог — познаётся субъективно, опытно или, как К. Г. Юнг любит говорить, эмпирически. Наоборот, теологический метод В. Уайта начинается с трех классических церковных авторитетных источников: откровения, традиции и объяснения, к которым он добавляет важное четвёртое: опыт. Этот четвёртый источник, опыт, не занимал то же важное место для многих доминиканцев, современников В. Уайта. Но он был, как я везде утверждаю, очень важной частью теологии В. Уайта, и той частью, которая сделала его искренне открытым юнговской мысли. Эпистемология К. Г. Юнга заставила его быть подозрительным по отношению к большинству теологов, за то, что он видел их склонность искажать реальность и убегать в метафизические области, где они могли бы утверждать, что теоретические и относящиеся к вере заявления верны, не зависимо от того, создают ли эти заявления прагматическую связь с опытом в субъективном или психологическом смысле. Иногда К. Г. Юнга это просто забавляло, но часто он злился и был нетерпим к тому, что он рассматривал как «средневековый» образ мышления, который мог игнорировать факты, если необходимо, чтобы доказать истину, которая существовала только абстрактно. Но по мере того, как он становился старше, К. Г. Юнг испытал сильное чувство, что он был призван исцелять духовные и религиозные страдания пациентов, которые, как он писал, страдали психологически из-за отсутствия истинной духовной жизни. Он начал обращаться к теологам, особенно католическим, чьи древние символы и вероучения он находил одновременно чуждыми и убедительными. К. Г. Юнг чувствовал, что от своего отца, швейцарского реформатского пастора, он впитал достаточно протестантизма на всю жизнь. Ради своих пациентов, однако, и для коллективного «пациента», Западного христианства, он пришёл к тому моменту, когда ему приходилось просить помощи, чтобы получить доступ к символическому языку католицизма. Когда В. Уайт написал ему, К. Г. Юнг давно уже жаждал провести по-настоящему психологический диалог со своими католическими консультантами. Поэтому очевидная хватка и открытость В. Уайта эмпирическим рассуждениям чрезвычайно удивили и порадовали его. Он не мог знать заранее, до их споров, что приверженность В. Уайта опытному подходу была не абсолютной, а уравновешивалась его стойким уважением к откровению, традиции и объяснениям, трём авторитетным источникам, задействованным в классическом христианском дискурсе. Эпистемология В. Уайта, таким образом, имела четыре корня, в то время как для К. Г. Юнга был, бесспорно, только один. Они сразу признали разницу в своем образовании и рабочем окружении, но не уделили времени для того чтобы проверить глубину этих различий.
Они чувствовали давление зрелого возраста К. Г. Юнга, и они также работали под влиянием всех разоблачений зла и страданий только закончившейся войны. По этим и другим причинам они торопились в своём сотрудничестве, веря, что они могут построить крепкий мост между своими отличающимися образами мышления. В. Уайт особенно был оптимистичен по этому поводу. Он заметил, что они использовали язык и понятия по-разному, но считал, что, если постараться, эти различия можно преодолеть. Позже, когда их отношения проходили через сильное напряжение, он ещё указывал на их типологические различия, как будто надеялся, что они столкнулись не с непримиримым противоречием, а просто рассматривали одну и ту же реальность под разными углами. К. Г. Юнг и В. Уайт согласились прежде всего в том, что составляет внутренний опыт и объективное благополучие человеческой души, но их мнения расходились по многим другим вопросам, которые были бы первостепенно значимыми для их общей задачи, таких как источник и объем человеческого знания о Боге, определение и основание веры, и основания для полной безнадежности по поводу судьбы творения. Эти разногласия так явно подтвердили, что даже если бы все другие переменные, влияющие на их отношения, были бы позитивными, концептуальный разрыв было бы, вероятно, невозможно преодолеть. Их размолвка, которая взорвалась по-настоящему после публикации К. Г. Юнгом «Ответа Иову», только обнажила фундаментальные барьеры для их сотрудничества. Как бы В. Уайт ни огорчался, «Иов» не создал все эти препятствия; они присутствовали с самого начала. В его первых письмах В. Уайт «с пиететом пишет» К. Г. Юнгу, как если бы обращался к великому мастеру, чьё доброе расположение он боится потерять. Он подчёркивает их точки соприкосновения и избегает упоминания отрывков в работах К. Г. Юнга, с которыми он не согласен. Одним из них были множественные нападки К. Г. Юнга в опубликованном тексте его лекции 1940 года о Троице, на католическую доктрину, в которой зло рассматривается как «отсутствие добра». Когда В. Уайт наконец укоряет К. Г. Юнга за теологию низкого уровня в своей резкой рецензии на лекцию К. Г. Юнга 1948 года о Самости, он пишет так, как если бы обращался к начинающему доминиканцу, отсылая К. Г. Юнга к текстам, которые скорректировали бы его фундаментальную ошибку. Это ключевой поворот в их отношениях. По мере того, как оба собеседника обнаруживают всё больше информации друг о друге, их разногласия становятся сильнее и более фрустрирующими, пока не становится очевидным, что их противоположные взгляды на Бога, зло и человеческую душу основаны не только на конфликтующих теориях познания, но и на их глубочайших личных убеждениях, необсуждаемых основах, на которые опираются их эпистемологии.
К. Г. Юнг и В. Уайт сошлись благодаря общим страстным убеждениям касательно духовного исцеления индивидов и групп. Каждый, пользуясь собственным языком, связывал духовное здоровье с психологической целостностью, интерпретируя последнюю как интеграцию противоположностей внутри личности. В. Уайт с энтузиазмом стремился охватить юнгианскую психологию, настолько, насколько он её понимал, и видел себя прото-аналитиком. В этом смысле их отношения были ассиметричными: К. Г. Юнг не отвечал взаимностью. Его отвержение метафизических аргументов, не смотря на его собственную приверженность кантианскому идеализму и его сопротивление коллективному авторитету — особенно, когда этот авторитет говорил голосом религиозной ортодоксальности — сделало маловероятным то, что он вообще мог бы вступить в мир В. Уайта так же, как В. Уайт хотел вступить в мир К. Г. Юнга.
Юнг вырос с жестким индивидуализмом швейцарской реформатской традиции, которая считает отношения души с Богом уединёнными и прямыми, не опосредованными никаким внешним авторитетом, хотя интерпретация библии местным пастором (в переводе Звингли) принималась во внимание. К. Г. Юнг никогда не отрекался от этой традиции, в которой его отец пастор был для него наиболее влиятельным, хотя и амбивалентным учителем. В то время как В. Уайт, сын англиканского священника, обратился в католицизм в юношестве и дорожил миром религиозной и метафизической мысли, который был его наследием. Он придерживался комплексного, сакраментального взгляда на общинную организацию церкви, и его внутренний мир был сформирован его доминиканским образованием и многими годами службы в его религиозной общине. Он не мог ни преодолеть сопротивление К. Г. Юнга по отношению к богословским утверждениям и вопросам веры, ни разделить его. Его освоение психологической теории К. Г. Юнга было основано на его предварительном убеждении в том, что истина, как Бог, унитарна. Он мог только ломать от отчаяния руки, когда К. Г. Юнг настаивал на том, что бессознательное и зло свойственны природе Бога.
Исторические непредвиденные ситуации также сильно отразились на их отношениях. Сотрудничество В. Уайта и К. Г. Юнга раскрывалось во время такого периода в ХХ веке, когда многие католические теологи, не только В. Уайт, чувствовали, как смещалась почва церковной политики. Будучи зависимым от своего ордена, в котором он жил с юности, в то же время он регулярно страдал от мучительных профессиональных конфликтов. На фоне этих внутренних сражений он признавал горькую иронию удара, нанесённого ему летом 1954 года, когда неожиданно без объяснения его лишили должности регента обучения в Оксфордском Блэкфрайарс. В. Уайт признался К. Г. Юнгу о своих возобновившихся профессиональных сомнениях в конце 1953 года и в начале 1954 года, когда он был близок к тому, чтобы покинуть орден. При поддержке и консультации К. Г. Юнга он пришёл к тому, что было бы правильнее остаться там, где он был, даже несмотря на то, что это означало бы снова дать анти-модернистскую клятву, с которой он подчёркнуто не соглашался, как часть своего нового положения.
В. Уайт только что примирился с этим своим решением, когда он испытал публичное унижение. Эту цепочку происшествий стоит держать в уме, я считаю, когда мы рассматриваем прекращение дружбы К. Г. Юнга и В. Уайта в середине 1955 года. Это было временем, как оказалось, когда Карл Густав и Эмма Юнг столкнулись со смертельным диагнозом рак, о котором ей только что сообщили. Способность К. Г. Юнга по-доброму обходиться с охваченным проблемами и проблемным другом была несомненно ниже, чем могла бы быть. Какой бы ни была причина, его потребность отделиться от В. Уайта в этот момент была, очевидно, настолько окончательной, что, если бы не посредничество, пришедшее из необычной стороны, вовремя предсмертной болезни В. Уайта, их история закончилась бы, как и история З.Фрейда и К. Г. Юнга, в молчании.
В аннотациях к избранным письмам К. Г. Юнга Г. Адлер и А.Яффе проясняют темы и ссылки, делая эти письма доступными для образованных, но не обязательно «юнгианских» читателей. Эти редакторы имели преимущество личного знакомства с К. Г. Юнгом в сочетании с практическими знаниями его психологической теории и преданностью ей. По сегодняшним стандартам их работе не хватает некоторой исторической или научной строгости; но они предоставили психологически глубокий и целостный аппарат ссылок, который многие серьезные читатели, включая меня, нашли чрезвычайно ценными. Будучи англоговорящим человеком и работая над этими письмами, написанными изначально на английском языке, я всегда опиралась больше на аннотации Г. Адлера, нежели А.Яффе. Когда я начала редактировать корреспонденцию К. Г. Юнга и В. Уайта, моим главным намерением было сначала сделать просто «как это сделал Адлер», или попытаться сделать так. Но искренняя имитация вскоре привела к дифференциации, поскольку я нашла невозможным следовать примеру Г. Адлера во всех деталях. Мой отход от модели Г. Адлера был неизбежным, до меня это дошло, потому что «Письма К. Г. Юнга» и «Переписка К. Г. Юнга и В. Уайта» относятся к разным жанрам. Избранные письма К. Г. Юнга предоставляют богатый обзор его мысли и чувств по мириадам тем через тысячу писем, адресованных сотням собеседников в течение более пяти с половиной десятилетий. И всё же, не смотря на всё её богатство, книга «Письма К. Г. Юнга» является односторонней работой, как это от нее требуется. Кроме резюме, перефразировок и цитат в сносках, голоса собеседников не слышны. Это создает определённое пространство для читателя для путешествия, и определенную рамку вокруг редакторской работы. «Переписка К. Г. Юнга и В. Уайта», с другой стороны, это крепко сотканный диалог; поэтому его пространство отличается, и структура редакторской работы изменяется в соответствии с этим.
В соответствии с этим, хотя я и ожидала во многом заимствовать заметки Г. Адлера к письмам К. Г. Юнга В. Уайту, крепко сплетённая текстура «Переписки К. Г. Юнга и В. Уайта» создает собственный интеллектуальный и культурный контекст, к которому заметки Г. Адлера не всегда подходят. Например, возьмём контраст, который кажется очевидным, как только на него указали, заметки Г. Адлера к письмам К. Г. Юнга В. Уайту обусловлены отсутствием писем В. Уайта К. Г. Юнгу. Как только письма В. Уайта становятся частью исходного текста, поток информации в книге претерпевает радикальную трансформацию. В наиболее простом случае, человек, книга или идея могут быть сначала названы В. Уайтом. Аннотация обычно предоставляется в случае, если что-то не было изначально упомянуто, поэтому к тому времени, когда К. Г. Юнг к этому обращается, большая часть необходимой информации уже предоставлена в контексте, который принимает во внимание культурный мир и В. Уайта, и К. Г. Юнга. По одной этой причине я часто находила невозможным использовать заметки Г. Адлера дословно. С определенными исключениями, аннотации в этой книге мои. В целях сохранения стилистического единства, строки из заметок Г. Адлера иногда вплетены в мои собственные. В этих случаях, когда цитируются и перефразируются другие научные ресурсы, отдаётся должное обычной манере цитирования автора и источника. Заметки, написанные Адрианом Каннингемом или Мюрреем Стайном, полностью или частично, они также помечены соответственно. Поскольку за последние три десятилетия «Письма К. Г. Юнга» была высоко оцениваемой работой частично потому, что она предоставляет такой живой портрет блестящей личности посредством его корреспонденции. Но, все же, как портрет, однако, это как работа художника в суде, потому что слова К. Г. Юнга на английском не оставлены такими, как он их написал. С большой долей помощи со стороны Р.Ф.К. Халла, которого Г. Адлер благодарит за помощь в этих «улучшениях» (Letters I, с. xviii), английский К. Г. Юнга сглажен. Тысячами мелких поправок подрезаны его грубые углы, грамматические ошибки и эксцентричность, откорректирована его дикция. Это иронично, ведь учитывая пожелание К. Г. Юнга охватить его тени любой ценой, через такие улучшения индивидуальность писателя слегка преуменьшена.
Это может проиллюстрировать один пример. К. Г. Юнг писал В. Уайту, будучи больным в постели в декабре 1946 года, трясущейся рукой, что его «haleness» (неверное написание английского слова «целостность» — Прим.перев.) была протестирована, но теперь он снова «hale» (неверное написание английского слова «целый» — nПрим.перев.). В редакции Г. Адлера/ PUP эти слова молчаливо скорректированы на верно написанные — «wholeness» [«целостность»] и «whole» [«целый»] (Letters I, с. 450). Вероятной причиной таких изменений было стремление стандартизировать английский язык К. Г. Юнга, удаляя неожиданное слово, как если бы опытный портретист мог бы удалить изъян с лица уважаемого человека. Одно изменение в словах не так безобидно, однако. Сложно понять, почему в части, в которой говорится о человеческой гордыне, редактор (вероятнее Халл, нежели Г. Адлер) скорректировал подразумеваемое К. Г. Юнгом значение, заменяя слово «Зло» на четко написанное К. Г. Юнгом слово «Добро» (Letters, p. 540 и сноска). Общий результат большинства таких изменений был в увеличении впечатления о мастерстве владения английским языком К. Г. Юнга (уже удивительно хорошем) для того, чтобы представить его письма как отточенную литературную работу. Возможно, есть такая вещь, как слишком сильное отклонение в другую сторону. Если так, то редакторов данной книги будут судить соответственно. Г. Адлер защищал свою политику, указывая на то, что «Юнг отдавал все свои лекции и работы на английском языке англоговорящим людям на проверку» (Letters I, с. xvi). Я бы просто снова сослалась на разницу между одной работой над «письмами» и другой. Г. Адлер, возможно, имел право вполне обоснованно считать избранные письма К. Г. Юнга относящимися к тому же литературному жанру, что и его опубликованные лекции, и эссе.
Однако в переписке К. Г. Юнга и В. Уайта мы видим другой тип литературы, не магистерский, а личный, связанный с отношениями, интимный. Авторитет этих писем лежит в их достоверности как точных репродукциях писем двух людей, реально отправляемых друг другу. По этой причине редакторы этой книги следовали модели писарей, копируя ценные оригиналы, которые в противном случае могли бы быть утеряны. Осознавая, что напечатанная страница — это уже сокращение, потеря информации, я переписывала эти письма, как если бы я была слугой писателя. Если они привлекали внимание к своим ошибкам и находили в них значение, кто я такая, чтобы находить определённые ошибки слишком значимыми для сохранения? В начале редактирования Адриан и Анжела Каннингемы проверяли записи главных текстов с огромной тщательностью, и таким образом не только утверждали текст, но и подтверждали, что политика создания этих напечатанных писем отражала оригиналы настолько полно, насколько это возможно.
Даже и без этой сложной дискретной задачи, было бы сложно переоценить общий вклад моего со-редактора. Адриан Каннигем работал бесчисленным количеством способов в течение многих месяцев, чтобы эта книга была сделана на ясном и ответственном научном уровне. Наш консультирующий редактор работал стратегически, привнося свои обширные знания, мудрость и такт в этот проект. Без его помощи, я сомневаюсь, что эта работа дошла бы до публикации. После всех наших усилий, однако, если ошибки всё ещё остались в тексте и сносках, за них ответственна я. Это верно, но не адекватно сказать, что В. Уайт и К. Г. Юнг переписывались на английском. Использование английского обеими сторонами решительное, грамотное и свободное, однако у К. Г. Юнга часто (как и в его разговорном английском) есть сильный швейцарский акцент. Но их письма обогащены словами и фразами, иногда целыми абзацами, на латинском и — в случае с К. Г. Юнгом — на греческом языках. В. Уайт, который исключает греческий из своего списка надёжных языков, использует его лишь минимально в своей корреспонденции; но его латинский легко сопоставим с латинским К. Г. Юнга. Оба свободно используют немецкий, язык, на котором В. Уайт был знаком с многими работами К. Г. Юнга. В их письмах также местами встречается французский, итальянский и испанский языки. Темы, на которые они обращают внимание, не ограничены лишь академической теологией и психологией. Они также обращаются к практическим проблемам с анализандами и коллегами, культурным движениям, философии науки, значению веры, и острым экзистенциальным вопросам, таким как не сойти с курса посреди невыносимого внутреннего и внешнего конфликтов. Их неразрешённая борьба с природой и происхождением зла, которая в итоге развела их, была основана на их взаимном желании найти общий символический язык для описания Бога и Самости — та же цель, что изначально свела их друг с другом. Взаимная преданность таким конечным вопросам — часть того, что придаёт их диалогу остроты. Поскольку важно отдать честь К. Г. Юнгу и В. Уайту в их борьбе с внутренними тенями, казалось также верным позволить остаться их написанным теням. Текстуальные острые углы и аннотации о них могут поразить некоторых читателей как неуклюжие; если так, я беру на себя удар. Я делала исключения, однако, для того чтобы оградить читателя от ненужного отвлечения. Если детали невыносимо мелкие, или для того, чтобы избежать бессмысленного нагромождения системой сносок, некоторые опечатки были исправлены без комментариев, и исключены несколько греческих ударений. В итоге, если даже мы заглядываем под каждый камень и находим все связи, письма К. Г. Юнга и В. Уайта оставляют много загадок. То, что они подразумевают, гораздо больше слов.