Олег Телемский
ИЗБРАННЫЕ ГЛАВЫ
*При использовании смартфона, рекомендуем располагать его горизонтально
Книга «Горизонты внутренней бесконечности» — это курс лекций, прочитанных автором по наиболее интересным школам и традициям, стоящим на границе психологии и эзотерики. В книге перед вами раскроется не одна, но несколько различных карт внутренней бесконечности, создаваемых такими исследователями глубин, как Карл Густав Юнг, Станислав Гроф, Роберт Антон Уилсон, Эрих Нойманн. Книга полезна для всех, кто заинтересован в одном — понять, как это ВСЁ удивительново в нас устроено, и как малое я связано с Великим Я.
Данная книга является логическим продолжением «Суверенное юнгианство. Вводный курс по юнгианской психологии».
Лекция 1
Стадии развития сознания
Сегодня я хотел бы поговорить об очень интересном человеке — Эрихе Нойманне.
Двадцать лет назад я оказался в духовном кризисе и не знал, на какое учение, на какие идеи опереться. Я начал читать всё, до чего мог дотянуться, и волею судьбы я дотянулся до двух книг. Первая из них — «Сотворение сознания» Эдварда Эдингера, а вторая, окончательно сместившая фокус моего внимания, оказалась работой Эриха Нойманна «Происхождение и развитие сознания». Я очень редко что-то перечитываю, предпочитая делать акцент на узнавание нового, но книга «Происхождение и развитие сознания» Нойманна — одна из немногих книг, перечитанных не раз и не два. Она стала для меня одной из настольных книг и направила моё внимание на психологию Юнга как на нейтральную территорию, где можно осмыслить сложные феномены внутренней бесконечности.
Эта книга, к сожалению, у нас не продаётся. Её издали задолго до появления Касталии. Но, наверное, именно этой книге мы обязаны всем, в том числе и изданием других наших книг, и нашими стараниями юнгианство получило большое развитие в России.
Когда я накануне этой лекции в очередной раз перечитывал эту книгу, к моему удивлению, обнаружилось, что уже далеко не всё, что говорит автор, я могу принять как безусловную истину. Нойманн остаётся одной из возможных моделей. В некоторых вопросах эта модель действительно гениальна, а в некоторых автор ограничен рамками своего времени, своей культуры, своих ценностей. И с какими-то утверждениями мы можем не соглашаться. Поэтому, излагая его картину мира, я подчёркиваю, что знакомлю вас лишь с одной из существующих карт психики.
По сути, это первая книга, в которой открытие Юнга — открытие глубинной психологии — кто-то попытался соединить в одну универсальную карту. Это очень сложная карта. «Происхождение и развитие сознания» не принадлежит к лёгкому чтению. И я сделал всё, чтобы упростить эту карту, не редуцируя, не обрезая смысла, не теряя драгоценную жемчужную нить, но при этом, насколько возможно, сделать её наглядной при помощи жизненных, психотерапевтических, мифологических примеров.
У Нойманна не так много работ. Он был постоянным лектором клуба «Эранос». Мы нашли его доклады на немецком, перевели и издали в сборнике «Человек и миф». За всю жизнь он написал три полноценных работы: «Глубинная психология и новая этика», «Великая мать», ставшая во многом его итоговой работой, и работа «Происхождение и развитие сознания», являющаяся для меня во многом фундаментальной.
Чтобы подступиться к Нойманну, давайте рассмотрим, на что же опирается сам Нойманн. Первая и главная точка опоры — это ранняя, переломная работа Юнга «Либидо, его метаморфозы и символы». Вы помните, что именно эта работа стала причиной его разрыва с Фрейдом и последующего духовного кризиса, когда он писал свою «Красную книгу». Можно сказать, что это самая первая точка независимого пути Юнга.
В этой работе есть главы «Символы Матери и возрождения», «Жертва», где Юнг делает то, чего Фрейд так и не смог ему простить, — осмысляет символику инцеста, символику матери не буквально, но как метафору. Лень — мать всех пороков. Лень как инерция невротика, который хочет остаться в лоне матери, поэтому не может себе позволить полноценные сексуальные переживания, поэтому остаётся в границах своей ментальной клетки.
В предисловии Юнг пишет, что, как когда-то он сам начинал с матриархального слоя психики, так сейчас с этого слоя, уже на новом уровне, систематизируя, открывая новые перспективы, начинает Эрих Нойманн, его друг и ученик. Поэтому, конечно же, первой, главной опорой является сам Юнг.
Вторая опора — это «Изумрудная скрижаль» Гермеса, хотя в своих работах он никогда напрямую не отсылал к алхимическим штудиям. Однако главный труд Нойманна «Происхождение и развитие сознания» всецело опирается на базовый принцип «Изумрудной скрижали» — что внутри, то и снаружи, что вверху, то и внизу. А микрокосм, то есть отдельно взятый человек, субъект, един и несёт в себе весь макрокосм.
Нойманн выражает это следующим образом: человечество проходит серию последовательных стадий развития, которые отражаются в изменении мифологических паттернов. С другой стороны, каждый отдельно взятый человек проживает те же самые мифологические стадии. Отдельно взятый человек проходит стадии развития от самой ранней стадии Плеромы и Уробороса до высших точек центроверсии.
Тот же принцип мы встречаем в биогенетическом законе Геккеля-Мюллера: любой живой организм в процессе своего развития проходит все стадии эволюции. Эта идея в кругу биологов впоследствии якобы была опровергнута. Но я делаю акцент на «якобы», потому что позиция Дарвина о случайном характере естественного отбора, с моей точки зрения, в высшей степени спорная. И мне кажется, что золотой век биологии закончился, когда идея о единстве онтогенеза и филогенеза оказалась отброшенной.
Следующая совершенно неожиданная точка опоры Эриха Нойманна — это Фрейд. Казалось бы, кто может быть дальше от Юнга, от юнгианской парадигмы, чем Фрейд, с которым Юнг расстался? Однако Нойманн берёт фрейдовскую модель психосексуального развития и переводит её в мифопоэтическое, символическое, архетипическое измерение.
Давайте коротко вспомним фрейдовскую модель.
Фрейд выделяет несколько стадий психосексуального развития. Первая стадия — оральная, когда младенец испытывает сексуальное влечение к груди матери и центр удовольствия, центр возбуждения у него неразрывно связан с кормящей грудью. Именно этот момент наиболее иронично и точно критиковал Юнг, возражая, что удовольствие, испытываемое от кормления, несексуально и что фрейдовское представление здесь во многом искусственно. Вторая стадия — анальная, когда младенец проходит стадию приучения к туалету, получает уроки дисциплины. Его фекалии кажутся ему главными сокровищами, которые он производит сам. На этой стадии формируются отдельные детали характера, связанные со скупостью или, наоборот, расточительностью. Третья стадия по Фрейду — фаллическая. Знаменитый Эдипов комплекс, формирующийся у ребёнка в возрасте от трёх до пяти лет, когда он вожделеет мать и соперничает с отцом. В норме эта стадия заканчивается символической кастрацией, когда отец выступает как наказывающий, табуирующий, карающий элемент и вынуждает ребёнка перейти на следующую стадию развития — латентную, где либидо подавлено, направлено на адаптацию к социуму. И уже после подросткового возраста начинается зрелая, здоровая генитальная стадия развития по Фрейду. И все проблемы, все неврозы, согласно господину Фрейду, связаны с тем, что ребёнок в процессе своего развития застрял на одной из этих стадий.
Как и любая модель, фрейдовская модель, конечно же, имеет право на существование. Она может работать в каких-то заданных границах. Любимая фраза Фрейда: биология — это судьба. Судьба в высоком смысле, в смысле фатума, рока, с которым мы не можем ничего поделать. Как в случае с проклятием Эдипа, которого тот не мог избежать никаким образом.
Конечно, фрейдовская точка опоры («биология — это судьба» в высоком смысле) вызывает у нас некоторые сомнения, неприятие. Но надо понимать, что какие-то открытия, закономерности, пусть и криво интерпретированные, тем не менее обладают ценностью.
К формуле биологов — единство онтогенеза и филогенеза — Нойманн как бы пристраивает третий компонент. Я бы назвал это психогенезом. По Нойманну, в нашей психике на символическом уровне действительно присутствуют гештальты всех существующих в этом мире видов животных. Поэтому так ужасает образ чёрной вдовы или пожирающей самки богомола (пожирающая Ужасная мать). Поэтому так влиятелен гештальт млекопитающих, где право на воспроизводство, на продление рода есть у того, кто сильнее, кто альфа. Все стадии животного мира включены в психогенез, в процесс развития души, индивида.
Следующий важный момент — это начало. Два вечных вопроса: с чего всё начинается и к чему всё идёт? Веками, тысячелетиями разные народы, разные культуры создавали свою метафору начала, свой космогонический миф. В мифах о творении вначале была некая абсолютная, тотальная целостность, всеединство. У Батая это называется непрерывностью. Это самая первая стадия, Нойманн называет её стадией Плеромы. О ней трудно что-либо сказать, здесь вообще ничего нет. Метафора этой самой первой стадии — Уроборос. Он является чем-то вроде предвечного гермафродита: змея, сама себя пожирающая, кусающая свой хвост, сама себя оплодотворяющая, сама себя воспроизводящая. Это некое абсолютно аутичное, аутоэротическое состояние, замкнутое в себе самом, в котором сознания, субъекта, индивида как бы нет.
Давайте мысленно нарисуем круг. Этот круг — изначальная Плерома, содержащая все возможности, перспективы, формы. Это изначальное мироздание, изначальная вселенная, в которой нет не только субъекта, но даже нет времени, пространства. И на этом кругу появляется точка, символически разделяющая «хвост» и «голову», этот хвост кусающую. Поскольку Уроборос — змей, кусающий свой хвост, здесь можно провести параллель с фрейдовской оральной стадией. Весь смысл, вся реальность, всё бытие, всё сознание сосредоточено на одном-единственном факте — на приеме пищи. Для младенца кормящая мать, грудь является всей вселенной. Поэтому и появляется концепция гермафродитической матери, где грудь есть символический фаллос. Почему она гермафродитична? Потому что она — всё. Потому что кроме неё вообще ничего нет. Она есть точка, вокруг которой вращается дитя. Она — вселенная, существующая вокруг этой маленькой точечки, ещё даже толком себя не осознающей.
Это состояние уроборического слияния кажется одновременно прекрасным и ужасным. Из мифологии мы знаем множество преданий о некоем золотом веке в начале времен, когда лев возлежал с ягненком, когда небо было слито с землей и мать вечно баюкала своё дитя. Это свойственная человеку вечная ностальгия души по некоему идеальному прошлому. И как бы это прошлое ни было ужасно, как бы оно ни было сопряжено с проблемами, насколько бы объективно сейчас ни было лучше, для человека, зависшего на этой стадии, прошлое всегда будет казаться лучшим, чем настоящее, прошлое — всегда идеализированный утраченный рай.
Я ездил в Италию. С нами на экскурсии присутствовал хорошо одетый дедушка, который сказал: «Насколько же было лучше в Советском Союзе». Но этот дедушка при Советском Союзе не смог бы поехать в Италию. И он не бедный. Когда какой-то работяга говорит, насколько ему было бы лучше в Советском Союзе, это понятно: тогда был работягой, сейчас работяга, но сейчас он видит богатых, а тогда вроде все были равны. Но когда человек, принадлежащий к среднему классу, хорошо одетый, явно успешный, говорит, насколько всё сейчас плохо и насколько тогда было лучше, это отнюдь не имеет отношения к объективной оценке. Речь идёт исключительно о ностальгии по изначальному уроборическому слиянию всего со всем.
Несложно провести параллель между стадией Уробороса и оральной стадией в системе Фрейда. Если человек описывает страсть, вожделение такими выражениями, как «он её пожирает глазами», «так и съел бы её», то это указание на то, что на самом древнем, примитивном, фундаментальном, базовом уровне психики сексуальный и пищевой канал связаны.
Я забыл сказать, что от Фрейда Нойманн взял не только стадии психосексуального развития. Читая Нойманна, мы сталкиваемся с фрейдовскими метафорами. Ключевая метафора — метафора инцеста, кастрации. Но если у Фрейда эти понятия осмысливаются чисто в биологическом, буквальном смысле, то у Нойманна это символ неких переживаний, архетипических состояний, связанных с прохождением того или иного уровня.
Кастрация на уровне Уробороса вообще не сексуальна, не имеет отношения к кастрации как отрезанию члена. Кастрация здесь равно поглощение. Можно сказать, что на стадии Уробороса сознание оказывается полностью ассимилированным.
Всё это звучит очень абстрактно, очень метафизично и метафорично. Давайте порассуждаем, как нам узнать тень отца Гамлета, тень уроборических состояний.
Во-первых, крайняя форма регрессии Уробороса для взрослого человека — это психоз. В психозе Эго совершает уроборический инцест, то есть полностью растворяется в бессознательном. Это нельзя ещё назвать Великой матерью. Это следующая стадия. Здесь это, наверное, Отцемать. У психотика нет Эго. Его «я» полностью ассимилировано, поглощено превосходящими его архетипическими аффективными слепыми энергиями. Для внимательного практика общение с психотиком может оказаться полезным, поскольку не имеющий Эго психотик, транслируя откровенный бред, через этот бред способен выдавать вещи, связанные с общечеловеческими процессами, процессами универсальными, архетипическими.
Татьяна Ребеко, один из интересных юнгианских аналитиков, в своей лекции приводила следующий пример. У неё в психиатрической клинике наблюдался тяжелейший психотик. Однажды он к ней подошел и сказал: «Татьяна Анатольевна, как печально, что скоро Россия с Украиной будет воевать». Конечно, Татьяна Ребеко представила этот случай на супервизии как интересную фантазию о сепарации. Но в итоге через несколько месяцев началась эта война. Сам факт реален и имеет много свидетелей.
Психотик существует в тотальном растворении уроборического инцеста. Эго там нет. Но и абсолютно здоровый человек может сталкиваться с состояниями Уробороса. Давайте представим себе динамику толпы. Представим себе толпу на митинге, на концерте поп-звезды, когда вся толпа разом становится единым организмом. Как часто человек, объятый общей динамикой толпы, растворившись в ней, ощущает восторг уроборического инцеста: тебя нет, ты существуешь исключительно как одна из молекул большого организма. И как часто, подчиняясь общей динамике, люди делают такие вещи, о которых потом жалеют, которые ломают их жизни.
Другой пример уроборического состояния — это сновидения. Если вы вспомните любой свой сон (за исключением осознанных сновидений), вы увидите, что во сне вы ничего особо не решаете. Вы просто подчиняетесь некоему сценарию. Вы одна из фигур действующего театра сновидения. Вас как активного, волевого субъекта в сновидении нет. Опять же, подчеркиваю, исключения бывают, но исключения обычно подразумевают, что проделана немалая работа. Обычно в сновидении мы предельно пассивны. Мы видим некие картинки, с нами нечто происходит. Выбор здесь не делается.
Эрих Нойманн в большей степени акцентирует негативный аспект Уробороса, потому что как самая ранняя стадия, как магнетизм первослияния он во многом угрожает Эго. Любой психотик, шизофреник находится в состоянии постоянного уроборического слияния. Однако эти уроборические переживания могут стать и глубоко трансформативными. Нойманн тоже это проговаривает. Когда герой, преодолевая себя, идёт навстречу уроборическому слиянию как опыту инициатического перерождения, преодолевая страх, аффект, некую тревогу и, растворяясь, осознанно отдаётся ему, а не бессознательно следует желанию не быть, когда это не инцестуозное стремление раствориться, а стремление к обновлению, то такого рода переживания оказываются целительными. Они позволяют отбросить старую форму и проявить новую.
Здесь Юнг очень тонко полемизирует с Нойманном. На момент написания этой книги сам Юнг уже находится на такой алхимической стадии, где базовая метафора — философский инцест, возвращение вещества в prima materia. И это возвращение осуществляется как раз с целью дальнейшей трансформации, изменения. Нойманновская картина с позиции Юнга кажется несколько ограниченной. Поэтому, действительно, предельное состояние сексуального экстаза, когда Эго переходит в режим растворения, рассоздания, предельное изменённое состояние сознания, — тоже соприкосновение с самым древним, самым базовым, самым фундаментальным уровнем психики — уроборическим. Но Эго, уже обожженное в печах трансформации, обращаясь к этим уровням, рассыпаясь, возрождается, потому что у него есть нечто большее, есть некий более высокий ориентир. И здесь заканчивается психология в узком смысле и начинается большая магия.
Самые первые, древние табу на самом раннем уровне развития человечества, первобытном, архаическом уровне — это, как ни странно, ещё не сексуальные табу. Это табу, связанные, во-первых, со смертью (мертвец становится объектом табу, множества ритуальных условностей), а во-вторых — с принятием пищи. Можно сказать, что при фокусировке внимания на акте принятия пищи осуществляется то, что Нойманн назвал центроверсией.
Если честно, я не совсем понимаю смысл этого дополнительного понятия «центроверсия», которое вводит Нойманн, потому что между понятиями «индивидуация» и «центроверсия» можно ставить знак равенства. Это некие глубинные механизмы, существовавшие задолго до появления сознания, встроенные в процесс психогенеза, психического становления. И эти механизмы работают таким образом, что человек может сам не знать, куда его несёт его же собственная, сокрытая до времени природа.
В первобытном сознании первым проявлением центроверсии является особое, ритуальное отношение к пище. Периоды голода, даже угроза голода моментально возрождают религиозный характер отношения к пище. Вокруг употребления пищи формируются табу, ритуалы, символы. И выполняя эти ритуалы, человек расширяет своё сознание — от точки до определённого отрезка.